***
«Молчание может убить.»
Холодный ветер обдувал лицо синоби, который уже несколько минут буравил взглядом одну точку в земле. Неожиданно упавшая на его голову информация стала причиной для возникновения следующих десятков вопросов, которые хотелось задать, но Кадзу молчал. Молчала и Эри, которая по-прежнему рассматривала магический цветок в руках. — Расскажешь. — Эри не спрашивала. Утверждала. Ниндзя отрицательно покачал головой, не отвечая женщине. — Хорошо, будь по-твоему. — Почему не смогли распознать? — Синоби, вероятно, спрашивал у себя, не дожидаясь ответа, но Хатакэяма ответила ему, устало потирая средними пальцами веки. — Потому что нас ищут и мы прячемся. С помощью рун или, как привыкли называть, печатей. Да, у Мэй она не похожа на наши — обычные — но благодаря этим узорам можно скрыться от всех людей и…других существ. А распознать в Мэй кицунэ легче легкого. Во-первых, родственные связи, хоть и далекие, но присутствуют, а во-вторых, она лишь недавно обрела свои силы и не может контролировать их. Вспышка лишних чувств, и магия Мэй чувствуется уже повсюду. Тебе, кстати, легче не только от трав и лекарств, которые тебе дали, но и от ее сил. Не знаю, как это объяснить правильно, не испортив красивую метафору, но примерно это будет звучать так: цветок цубаки расцветет лишь тогда, когда он будет полит прохладной водой и нагрет теплым солнцем. Эри поднялась на ноги, стряхивая невидимую пыль с кимоно, и глубоко вздохнула, размышляя о чем-то тяжелом. По ощущениям градуса тела уже холодело и кожа покрывалась мурашками, заставляя госпожу ежиться и передергивать плечами. Она в последний раз взглянула на ярко освещаемую серо-желтоватую луну и, плавно развернувшись, направилась к дому, замерев у сёдзи лишь на пару секунд. — Грядет что-то могущественное и опасное, синоби. Это касается ни столько ёкаев, сколько людей, чьи жизни сейчас в руках темной силы. Война за каждую прожитую минуту сейчас под угрозой чего-то или кого-то, и нам стоит объединится со всеми, кто может помочь. — Эри прошла внутрь, не удосужив себя посмотреть в глаза Кадзу, который напряженно сжимал челюсть, а взгляд его стал намного опаснее и тверже. Он спешно встал и направился в дом, туда, где лежала его любимая, видя седьмой сон. Эри тактично взяла маленький тэцубин, направляясь в соседнюю комнату, где, судя по всему, была ее знакомая. «Человек ли? — теперь синоби сомневался в каждом, не доверяя собственным глазам и ушам. — Пусть будет так. Сейчас неважно.» Бесшумно сев около Мэй, Кадзу улавливал заметные изменения во внешности девушки. Кожа была уже не такой бледной, губы приобрели живой оттенок, а синие круги под глазами, так сильно выделяющие ее больное лицо, теперь вновь приняли прежний вид. Но, несмотря на внешность девушки, она все так же была слаба. И оставлять ее синоби не намерен. Страх, подкативший к горлу, медленно сжимал шею, перекрывая кислород. Что будет, когда она очнется? Договор они не выполнили и вряд ли сейчас у них это получится сделать. Но ведь синоби живут ради договора… Нет, они должны. Рискуя жизнями, но должны. Договор закреплен кровью, расторжение невозможно. Неизвестный враг на горизонте, и никто не знает, когда он нападет. Возможно, он спрятан под окнами этого дома, беззвучно наблюдая за двумя людьми. Точнее синоби и кицунэ. Кадзу подавил в себе попытки осмотреть все окна на наличие врага, отряхивая голову от ненужных мыслей. Ему срочно нужен Такао с его эликсиром. Спину начинало нестерпимо жечь. Боль постепенно вытесняла мысли, заставляя вернуться в тот период, когда палач изощренно жестоко издевался над его спиной.Боль. Он помнил о Такао и о том, что дзёнину сейчас самому не помешала помощь. Но пока у Кадзу был он сам, Сатоши помогал колдуну. Обладатель колких глаз в последний момент уловил краем глаза знакомые движения молодого синоби. Он уверен, что Сатоши помог и теперь они спокойно, вместе с знакомым ёкаем и молодым ронином, помогают дзёнину, и думает, что все будет нормально. Врет. Сам себе врет. Он чувствует, все кисло. Договор. Одно слово и столько душещипательных видений. Кадзу никогда не отличался эмоциональностью, ведь эмоции — одна из запретных черт в клане синоби. Почувствуешь что-то один раз — не оторвешься. Полюбишь — не сможешь остановить. И пусть Такао твердил ему много раз, что это нормально — любить, ощущать. Чувствовать. Кадзу понимал риск, который принесет близким из-за этого. И понимает до сих пор. Что будет, когда Мэй проснется? Синоби не заметил, как вскрыл, будто острым ножем пройдясь по венам, второе запретное действие. Он стал заглядывать в будущее. В их будущее, где, ниндзя уверен, не было бы ни минуты спокойной жизни. А ведь думать об этом слишком эгоистично. Пушистая может не оценить подобный жест. «Кого ты обманываешь, трусливый? — Он дергнул щекой, украдкой посмотрев на спящую девушку. — Она любит. Первая, кто действительно любит». Кадзу признавался сам себе в том, что не может выразить всех эмоций вслух. Он не может писать красивые хокку, не может цитировать мудрецов, что норовят говорить о любви. Но он старается. Правда старается быть лучшим для нее. Он был так рад, когда она доверилась ему. Когда раскрыла свое лисье сердце перед ним. Он помнил каждый их совместный момент, прокручивая в голове и невольно улыбаясь, когда оставался наедине с самим собой. Он готов был рвать всех, кто когда-либо заставлял ее бояться и плакать. Готов был уберечь от такой жизни, чтобы она смогла жить спокойно. Но Кадзу так же понимал, что должен был дать ей научиться дышать последним спокойным воздухом, смотреть на последний тихий закат и наслаждаться последними умиротворенными днями. Он учил ее, держась на расстоянии, и гордился ею, когда у нее получалось. Она была смела для своего положения и умна для своих годов. Она была неосязаемо красива и недосягаемо близко. И Кадзу уважал ее не только как любимую, но и как человека, сумевшего пережить столько трудностей, и до сих пор упорно стоящего на ногах. У синоби не было ни малейших сомнений, что его Мэй справится со всеми трудностями, но от чего-то было страшно… Возможно, от того, что она уйдет от него? Нет, не правда. Кадзу бы стерпел эту боль. Стерпел же…? Боль от потери кого-то родного? Близкого? А может, все же, любимого человека, в один момент испарившегося из серой жизни синоби? Но ведь он не станет ее задерживать, если та не захочет этого сама. Через ломающуюся душу, вывернутую наизнанку, через внутреннюю борьбу с самим собой, он отпустит ее. Потому что ее счастье в приоритете Кадзу. Потому что он готов любить ее. Синоби замер, широко раскрыв глаза, а затем устало провел рукой по лицу, смахивая тень сомнения. «Любить? — пятисекундное замешательство. Встряхивание головы. Плотно сжатые губы. Осознание. — Да, любить». Нет, он не бросит ее. Не сейчас, когда он только-только нашел Мэй. Хотя, скорее она нашла его. Нашла такого разбитого и черствого, взяла к себе и дала шанс. И Кадзу понимал — не воспользоваться им будет самым глупым решением в его жизни.«И поля и горы — Снег тихонько все украл… Сразу стало пусто»
***
Ронин и синоби молчали уже с полминуты после завершения рассказа ёкая, размышляя о схожем, но вслух не произнося ни слова. Лишь Сино-Одори с громким хрустом заламывала пальцы, закусывая нижнюю губу от волнения, не решаясь поднять взгляд на мужчин. Дзёнин спал крепким сном, спокойно вздыхая и выдыхая. Лишь его хмурое лицо выдавало внутреннюю борьбу с чем-то неизвестным. — Сино-Одори, — Масамунэ повернулся к ёкаю, заставляя ту поднять глаза. — Я правильно понимаю, что Такао…кхм…переродился? Сатоши повторил жест ёкая, поднимая взгляд на ронина, а затем переводя его на девушку. Она несколько раз неуверенно кивнула, будто собираясь с мыслями, а затем более уверенно, прикрывая веки. — То есть как? Не говори, что дзёнину просто дали второй шанс, да еще и, как ты там говорила? Стать владыкой падших душ? Бред. Не верю. — Синоби упрямо стоял на своем, не доверяя стоящему напротив ёкаю. — Мы еще не уверены в этом. Может, Такао просто получил такой узор и все. Надо лишь дождаться, когда он очнется. — Ронин пытался разрядить обстановку, хотя сам был под большим напряжением из-за товарища, лежавшего перед ним. После сказанной ронином фразы вся компания услышала тихий стон, а затем и шуршание, исходящее от колдуна. Он медленно хмурил лоб, поднося к лицу перебинтованную ладонь, растирая указательным и большим пальцем переносицу. Сатоши в два больших шага оказался рядом с дзёнином, приседая около него на колени. Масамунэ, заранее доставший принесенные колдуном лекарства, подал баночки синоби, пока тот растирал смесью проклятый рисунок на животе, плавно перетекающий уже на левый бок. Такао плотно сжал губы и жестом остановил ниндзя, пытаясь сесть, оперевшись одной рукой позади себя. Сатоши быстро помог колдуну, и, получив в ответ вымученную благодарственную улыбку, отошел от дзёнина. Колдун еще какое-то время жмурил глаза, борясь с болевыми ощущениями на животе, а затем посмотрел на команду. Не найдя взглядом Кадзу и Мэй, повернулся к Сатоши и обратился к нему: — Где? Синоби пожал плечами, сухо отвечая, что кицунэ была без сознания, когда Кадзу куда-то нес ее. Дзёнин медленно кивнул и отвел взгляд в сторону, а затем, немного подумав, обратился уже ко всем. — Я видел что-то, что вело меня куда-то вниз… Вспышка, и мгновенная боль пронзила тело дзёнина, после чего тот попал в глубокую темноту, где существовал только он и ничего более. От чего-то Такао был уверен: он находится глубоко под землей. В объятьях давящей тишины и мимолетной тревоги. Колдун знал, что за ним наблюдают, но не мог разглядеть, кто именно. Он шел вперед, не ощущая продвижение куда бы то ни было, но остановиться ему не позволял азарт, появившийся откуда-то из груди. Шаг медленно перешел в бег, и вот, внезапно взявшийся теплый, даже можно сказать горячий, ветер обжег лицо дзёнина, развивая пепельные волосы. Яркий свет заставил колдуна зажмурить глаза и на секунду отвернуться, но затем он увидел то, о чем разглагольствовали в старых японских легендах. Перед ним был дзигоку*. Жутко-красные вулканические извержения, покрытые толстым слоем остывшей и не совсем лавы. Тысячи чудовищ, начиная от знаменитых Абуми-гути, заканчивая ледяной Юки-Она. Средь сотен страшных и ужасающих существ Такао, на удивление, чувствовал себя спокойно, что несомненно настораживало его. Он сделал шаг ближе, рассматривая пыточные камеры, в которых, судя по рассказам, пытали людей, совершавшие жестокие грехи. С другой стороны Они играли в азартные игры человеком, который был точно уверен, что выиграет. И на кон, конечно, поставил свою душу… Такао остановился, и вместе с ним остановились и все чудовища в округе. Они, не с скрываемым страхом, склоняли головы перед колдуном, не решаясь подойти ближе. — Хозяин… — твердили одни. — Господин… — говорили вторые. — Владыка… — шептали третьи. Со всех сторон слышалось разное, но значение имело одно: Такао являлся хозяином этого места. От осознания того, что все это являлось просто сном, было спокойнее. Но рана на животе, так больно разраставшаяся в еще больший узор, едва ли не заставляла выть, крича " Нет! Это все правда! Встречай!» И Такао склонил перед тварями голову, в следующий миг почувствовав жжение и пепел на левом глазу, а затем вновь скрывающее его в непроглядную тьму чувство. Но все бы ничего, да вот только глаза всегда являлись душой человека. И теперь один из глаз колдуна был покрыт застывшей лавой, с мелкими трещинами, из-под которых виднелось бурлящее оранжево-красное кипение, что, разумеется, не видел никто, кроме самого дзёнина. Такао закончил рассказ, не отрывая взгляда от ёкая, что, должно быть, действительно почувствовала новую неизвестную и мощнейшую энергию, исходящую от главы клана. Она испуганно склонила перед ним голову, что-то нашептывая себе под нос. Ронин тревожно схватил Сино-Одори за плечи и слегка потряс, приводя в чувство. Колдун, словно потерявший интерес к этим двум, уловил знакомый запах откуда-то из северной стороны. Определенно, теперь он знает эти запахи наизусть. Это был труп Они, не так давно убитый кицунэ, что сама сейчас находилась в другом конце двора, лежащий где-то среди деревянных досок в полу. Втянув в себя побольше воздуха, дзёнин медленно моргнул, а затем тяжело поднялся на ноги, останавливая жестом Сатоши, что уже шел к нему, чтобы помочь, объясняя, что ему уже лучше. Конечно, лучше не было, но режущее и обжигающее чувство будто становилось единым с телом Такао. Он подчинял себе эту боль, улавливая каждое заметное изменение. Ему казалось, что вот-вот, и эта мощь, которую он принял в свое тело и сознание, разорвет колдуна на части. Но ничего не происходило. Болезненные чувства, словно тьма, обволакивающая густые леса после полуночи, как ни в чем не бывало подчинились молодому телу дзёнина. И он был в замешательстве. — Что со мной? — вопрос, скорее, был задан в пустоту, не задерживаясь на ком-то из присутствующих, однако те все же ответили. Сино-Одори вновь подробно описала пророчество, не упуская не единой важной детали, иногда перебарщивая с метафорами и эмоциональностью, но мужчин это ни капли не смущало. Все же это ёкай, а не человек. Под конец рассказа Такао смотрел в раскрытое окно, из которого дул прохладный ночной воздух, плотно поджимая губы и размышляя то о пророчестве, то о лисице, что, конечно, не ощущала новую силу, копившуюся в ее теле. Но зато дзёнин теперь прекрасно ощущал эту мощь даже на далеком расстоянии. Мэй предстояло пройти сложный путь, не справившись с которым стоит ей многих жизней. Жизней людей и ёкаев. Колдун окинул взглядом часть сада, рассматривая суги* и его шиловидные листья, как по памяти включая в голове их светло-зеленый окрас. Он поднял взгляд в небо, рассматривая звезды, а затем легко, даже будто случайно, кивнул сам себе, внимательно наблюдая за забинтованной ладонью, которая медленно была поднята на уровень голубых глаз дзёнина, что рассматривал где-то запеченную кровь, поступающую через некогда белоснежный бинт. Колдун пошевелил пальцами, создавая едва заметное свечение вокруг окна, которое тут же потухло, оставляя после себя покалывание на подушечках пальцев Такао. Почувствовав теплую кровь, вновь поступающую на ладони, он опустил руку вниз, прекращая колдовать. Дзёнин вновь кивнул, но уже более осознанно, окончательно соглашаясь со своими мыслями, а затем развернулся к остальным, наблюдая за тем, как те тихо о чем-то перешептывались. Заметив на себе взгляд главы клана, Сатоши вопросительно выгнул бровь, глядя тому прямо в глаза. Взгляд Такао стол проницательным и очень сосредоточенным, будто тот действительно решил для себя какую-то важную вещь. Ронин и ёкай замолчали, и, по внимательному лицу дзёнина поняли, что тот уже что-то решил для себя. И это что-то вряд ли бы понравилось им. Такао заговорил, и голос его приобрел твердую сталь, прозвучавший как приговор для человека, которого вот-вот должны были казнить. — Пора Мэй вернуть долг.