Капитан

      Прошло несколько дней после случившегося. Рана уже успела затянуться, хотя и не до конца. Совсем скоро она должна подсохнуть и покрыться защитной корочкой. Той самой, которая будет приятно зудеть и проситься содрать её. Через какое-то время она отпадёт, и там будет красоваться розовый шрам. Потом он побелеет и беспокоить больше не будет.       Швы сняли сегодня с утра.       Девушка смотрела, как сеточка полупрозрачного бинта касается кожи, намокает от выделившейся сукровицы и липнет к месту пореза. Слой за слоем рана блекнет и вскоре скрывается за белоснежной тканью, которую разрывают на части и завязывают узелком.       — Не переживай. До свадьбы заживёт, — улыбнулась медсестра, взглянув на отрешённое выражение лица молодой пациентки.       Девушка подняла карие глаза. Пелена задумчивости с них спала, и она улыбнулась в ответ:       — Спасибо.       Потом вновь ушла в свои мысли и отвернулась к окну.       Какой-то странный был сегодня день. Слишком обычный. Не сказать, что она чувствовала себя плохо или что-то её беспокоило. Нет. Возможно, всё дело было в том, что она только и делала, что лежала в постели, да изредка неспешно расхаживала по палате, когда сидеть на одном месте становилось совсем в тягость. Больница сменилась военным госпиталем (спасибо матери), а суть осталась той же. Просто ей было это неприятно и непривычно. Она ждала момента, когда жизнь вернётся в прежнее русло, когда она сможет вернуться домой.       Сидевшая рядом с кроватью мать поблагодарила медсестру, и та вышла из палаты.       — Какая-то ты серьёзная сегодня, — низкий голос женщины раздался в тишине, а её руки подтянули покрывало повыше, накрывая бёдра девушки. — Всё в порядке?       — Не считая того, что я торчу здесь — всё хорошо, — обернулась девушка и легонько похлопала себя по ноге. — Так что, тебе показалось. Не переживай.       — Нога всё ещё сильно беспокоит?       — Почти нет. Уже бегать могу, — отшутилась Ханна, но в ответ получила лишь обеспокоенный взгляд матери. Читался в нём и укор. Так что девушка решила сменить тему. — Лив ко мне не заходила давно… Где её носит?       — Ты сестру свою не знаешь? — колко спросила Хилл-старшая, облокачиваясь на стуле и расправляя рукой одеяло в ногах дочери. По её взгляду же можно было понять, что и эта тема была не самой приятной для обсуждения.       — Ну да… — вновь поникнув произнесла Ханна, понимая недовольство матери.       Сестра могла пропадать по несколько дней на заданиях, возвращаться в обычные дни под утро, не появляться дома и в свои выходные. Иногда девушке казалось, что Лив не возвращается специально. Но такие мысли возникали скорее от необоснованной обиды, и на деле являлись абсолютной глупостью. Во всём была виновата служба. И все женщины это понимали. Ханна жила в семье военных в то время, как сама таковой не являлась. И была вынуждена наблюдать, как старшие отдают свой долг королевству.       — Сегодня не так жарко, да? — Эстер попыталась отвлечься непринуждённым разговором. Хотя все её мысли сейчас только и делали, что крутились в беспокойном танце о дочерях. Она, можно сказать, перебарывала себя, озвучивая непринуждённые речи. — Ночью будет прохладнее. Легче… — она устало вздохнула.       Ханна внимательно посмотрела на мать. Язык чесался сказать то, что приходило на ум ей не один раз, пришло и на этот. Понимание того, что слова могут задеть близкого человека, огорчить его, заставляло девушку молчать долгое время. Но тема эта была словно закипающая под крышкой вода, которая нагревалась медленно, но обязательно нашла бы выход из посуды, брызгая обжигающими каплями и стекая наружу. Так и терпение, как и несчастная крышка, уже начинали подрагивать в Ханне от накопившегося негодования и бессилия. Было больно наблюдать за переживаниями матери, понимать, что ты ничем не можешь помочь. И её отношение к происходящему вряд ли удастся изменить. Но раскрыть крышку собственными руками до наступления проблем казалось самым разумным решением.       — Вы совершенно не похожи с ней, — начала девушка, в итоге не сдержав порыва. — Но почему-то именно сейчас ты ведёшь себя в точности как она, — девушка старалась говорить об этом как можно спокойнее. Вести себя сдержанно и не нагнетать обстановку.       — О чём ты, Ханна? — зеленоватые глаза женщины распахнулись в недоумении.       — Не придуривайся, мам…пожалуйста! — девушка недовольно скривила лицо. — Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.       Женщина всё ещё пребывала в смятении, хотя предположительно догадывалась к чему вёл начавшийся разговор.       — Ты сейчас пытаешься закрыться от того, что тебя беспокоит на самом деле. Строишь из себя равнодушную, хотя на самом деле это не так. Прямо как она! — Ханна почувствовала, что раздражается всё больше. И понимала, что остановиться, к сожалению, уже не сможет. — Даже взгляд был похож…       — Никого я из себя не строю! Никогда! — женщина переняла настроение в момент. Беспочвенные обвинения сбивали её с толку. — Как ты вообще можешь такое говорить?       Эстер с первых слов уловила, что дочь была чем-то обеспокоена, но тогда не призналась. И сейчас видела, как та выплёскивает накопившееся с очевидной обидой в голосе.       — Да я вижу это! И сейчас в том числе. Но ты не такая, ты не Лив! И твои вечные переживания за неё, за меня… Они съедают тебя изнутри! — карие глаза Ханны сузились от злости, а тон голоса был жёстче обычного. С возрастом девушка очень явно стала походить этим на свою авторитарную мать. — Я знаю тебя лучше, чем кто-либо. И мне становится всё тяжелее видеть это в тебе.       — И что ты предлагаешь, Ханна?! — встрепенулась женщина, поднимаясь со стула и отступая в приступе сильного волнения. Всплеснула руками в своей привычной манере. В её манере. — Предлагаешь перестать беспокоиться о самых родных мне людях? О единственном, что у меня есть? — Хилл-старшая тяжело задышала, ожидая ответа от дочери.       В последнее время она часто слышала от неё подобные намёки, попытки завести тему, которую женщина просто не могла вразумить. Тему, которая, по её мнению, не подлежала обсуждению.       Ханна знала, что этим разговором выведет мать на эмоции, но молчать дольше не могла. Помнила, что всякий раз, когда обсуждение этой проблемы завязывалось между ними, та обрубала неприятный для неё диалог, отметая любые доводы. Только держать это без внимания дольше было нельзя. Потому что несказанное действительно являлось проблемой. Для них всех. И пока сестра отмалчивалась или пропадала, Ханна видела, что происходит со всеми троими. Так что это должно было решиться. Через неприятные разговоры, через гнев и отрицание, через ругань и обиды, но должно было найти выход. Пока не стало совсем поздно.       — Мне кажется, нужно отпустить её… — недавно горевший огнём взгляд девушки поник и упал к скрещенным на груди рукам. Она устало потёрла пальцами лоб. — И мне, и тебе…       — Что ты такое говоришь?.. — ошарашено пролепетала Эстер, глядя на склонённую голову дочери. Однако отвечать та не торопилась. Потом женщина подошла к окну и замолчала на какое-то время. Переваривала услышанное, сдерживала эмоции и просившиеся вырваться из уст слова, что было для неё сродни испытанию.       Ханна наконец подняла голову и посмотрела на профиль матери. Та нервно кусала нижнюю губу (совсем как сестра!) и пыталась зацепиться взглядом за что-нибудь за стеклом на улице. Будучи недавно угнетённой собственным осознанием, тем, что придётся озвучить вслух, а самое главное — принять самой и направить на этот тяжёлый путь мать — сейчас девушка словно скинула груз со своих плеч. Она знала: выговорившись в данный момент ей станет непременно легче, но после скинутого останется неприятный осадок, напоминающий, что что-то всё же осталось незаконченным. И самое сложное, что это будет касаться уже не Ханны, а матери, которая вряд ли сможет смириться с таким решением.       — Ты права, — выдохнула Эстер. — Мы с Оливией абсолютно разные, — уставший взгляд обратился к сидевшей на кровати дочери. — Но я никогда не перестану беспокоится о вашем благополучии и заботиться о тех, кто мне ближе всех на свете. Думаю, когда-нибудь ты поймёшь мои чувства, Ханна.       Девушка слушала низкий голос матери и понимала, что за этими словами, возможно, сказанными грубо, прячется по-настоящему искреннее и бескорыстное — забота и любовь. Только именно они, проявляясь как самое сильное на что способен человек, оказываются тем самым, что этого человека и ломает. Это было и тем, что когда-то сказала сестра.       — Прости, но я должна была это сказать, — тихо произнесла девушка.       — А ты прости, что вспылила, — женщина подошла ближе и взяла дочь за руку. — Мне пора идти… Я люблю тебя, — Эстер погладила пальцем тыльную сторону ладони Ханны и поднялась.       — Я тоже люблю тебя…       После обеда Эстер покинула корпус госпиталя и вышла на территорию главного штаба Военной полиции. День сегодня и вправду был не такой жаркий, как прошлые. Она шла по улице не торопясь, наслаждаясь спавшей температурой воздуха и отсутствием пекла, вдыхала свежесть ветра и проветривала голову. Подумала, что по-настоящему ей сейчас мог бы помочь только крепкий сон в собственной кровати. На секунду задумавшись, она медленно выдохнула, пару раз зажмурила глаза, прогоняя накатившую усталость. Она действительно часто чувствовала накатывающую с самого утра усталость, особенно последние пару лет. Списывала всё на график работы, но потом поняла, что дело было не только в ней одной. Это было моральное истощение. От всего, что накатывало долгое время, сменяясь то одним, то другим. Тем, что приходилось решать ей в одиночку. Младшая дочь была права — в последнее время она слишком много переживала. В том числе и по мелочам. Оттого и страдала. Головой понимала, что долго так продолжаться не может, но начать относиться к каким-то вещам проще иногда просто не представлялось возможным. В этом и была её проблема. Она разучилась прислушиваться к себе. И зашла с этим так далеко, что жить по-другому уже не могла…       Женщина прошла в свой кабинет, уселась за стол и принялась доделывать незаконченное. Посидела какое-то время за документацией и заметила, что ей не хватает одной из выписок, чтобы подшить дело и отправить его в следующую инстанцию. Потому скоро покинула кабинет и получила необходимый отчёт в бухгалтерии, вернулась и запечатала конверт для отправки. Начала планировать дальнейшую работу, а потом услышала то, чего боится услышать каждый, кто живёт за стенами — сигнал о вторжении. Сердце женщины пропустило удар, а взгляд серо-зелёных глаз взметнулся к окну.       «Что за..?» — встревоженно подумала Эстер.       Она быстро убрала всё, с чем работала, в ящик стола и закрыла его на ключ. Вышла из кабинета и спустилась по лестнице на первый этаж. Остановилась у поворота в холл, услышав знакомые голоса. Отчего-то слова говоривших там людей заставили Хилл-старшую замереть на месте и прислушаться.       — Скажи мне, что я ослышался, Ретт, — попросил Фростман голосом, словно его только что окатили ледяной водой. — Я не верю, что Оливия могла, — помедлил он, — перевестись в Разведку, блять.       — Ослышаться вдвоём мы не могли. Я сам…       Сердце Эстер пропустило ещё один удар от услышанных слов, и она вышла из коридора.       — Что вы сейчас сказали?.. — спросила женщина.       Мужчины обернулись и поймали взгляд, который не видели у майора Хилл ещё никогда.       ***       — Тем не менее, — вновь заговорил Смит. — Я всё ещё жду от тебя доклад о проведённом расследовании.       Оливия, всё это время рассматривающая спину командира, наконец встретилась с ним взглядом. Его слова завели девушку, мягко говоря, в тупик, ведь только что она предоставила ему больше, чем просто доклад о бестолковом времяпрепровождении в старом замке.       — Думаю, слово "расследование" в данном случае звучит слишком громко, — осторожно начала Оливия. — Моя работа там заключалась исключительно в наблюдении за подозреваемыми новобранцами.       Эрвин вернулся к столу и сел в кресло, пристально наблюдая за тем, как Хилл пытается подобрать слова. Потом жестом указал ей сделать то же самое.       «Только не это…» — недовольно подумала девушка, перебарывая желание сказать Эрвину, что, в принципе, докладывать ей особо-то и нечего, откланяться и быстро покинуть его кабинет. Но, скрывая истинные эмоции, с силой усадила себя на стул.       — Эти наблюдения могут чем-то помочь?       — Нет. Ничего, что могло бы помочь, — честно ответила Хилл. Те следы, что она обнаружила в роще, не имели бы веса в сложившейся ситуации.       Отвечая односложно, она хотела только, чтобы разговор этот закончился поскорее. Почему-то она начинала чувствовать себя некомфортно здесь. То ли от бессмысленности обсуждаемого, что, по-мнению Хилл, действительно было бессмысленным. То ли от того, что ей казалось, что мужчина смотрит на неё слишком долго и почти допытывается (а такое её очень часто раздражало). То ли от того, что он таким образом пытается подвести к чему-то, что его интересует. Собственно, последнее ей тоже не нравилось.       Смит же, давно ожидавший подходящего момента, наконец мог поговорить с девушкой наедине. Ему нужно было понять, что она представляет из себя на самом деле. Поэтому, как только она появилась сегодня на пороге его кабинета, можно сказать, был рад такому стечению обстоятельств. Также, он был доволен и тем, что она достала для него. Удивительно. Это было удивительно. Потому что, отправив Оливию на задание с Майком, он не предполагал встретить её раньше времени, так ещё и с делом Леонхарт на руках. Ведь Майку он этого не поручал. Получается: Хилл сообразила сама.       «Что-то, значит, за красивым личиком всё же есть, — подумал мужчина. — Замечательно. Просто замечательно».       Мужчина придвинулся ближе к столу и выдвинул верхний ящик.       — Майк работал над делами новобранцев вместе с тобой?       — Капитан передал их мне, как только мы прибыли в замок. Так что всё это время они находились только у меня.       Оливия услышала, как командир многозначительно "угукнул", а после достал из ящика папку.       Девушка начинала чувствовать, что вопросы, которые ей задают, не больше, чем предлог. Но к чему — ей было пока не совсем понятно. Оттого она всё больше настораживалась.       Хилл сидела почти напротив и пристально наблюдала за собеседником. За каждым его действием, движением рук и мимикой. За спокойным выражением лица, за большими и, на первый взгляд, добрыми глазами. Ей показалось, что таких голубых глаз у мужчин она ещё не встречала. Похоже, девушка даже засмотрелась чуть дольше положенного. Потом, конечно, одёрнула себя. Но паузы чувствовались такими долгими, что её вновь возвращало к наблюдению за сидящим перед ней командиром. В голову начали лезть незамысловатые вопросы, ответа на которые ей скорее всего не получить, а задавать их она не осмелится. Да и не сильно её беспокоило то, что привело его ко всему, чем он занимался. Однако, прекрасно понимала, что человек этот определённо непростой, каким кажется на первый взгляд. И что за сложившимся образом, в этой светлой голове, роятся такие тараканы, с которыми ей уж точно не сравниться.       — Значит, достать дело Леонхарт тебе не составило труда?       — Нет, сэр, — Эрвин уловил лёгкую улыбку на губах девушки.       — Очень хорошо, — тихо произнёс мужчина, можно сказать, себе под нос, и откинулся на спинку кресла. — Расскажи мне поподробнее: в чём заключалась твоя работа в Военной Полиции?       По спине Хилл пробежался неприятный холодок, от которого она даже слегка повела плечом. Взгляд её непроизвольно бросился к окну. Девушка предполагала подобные вопросы и с самого начала была настроена к тому, чтобы обходить их стороной, как можно дальше. Поэтому максимально приближённая к правде история была заготовлена заранее.       — Я работала в налоговом отделе. Бумажная документация, надзор за налогооблагаемыми структурами, поддержание сотрудничества с другими инстанциями. Ничего особенного, — мягко улыбнулась девушка, но собеседник увидел не более, чем усмешку. Хитрый прищур выдавал всё, как есть.       Смита пробило словно молнией. Он захотел расхохотаться в голос от того, как пела сейчас девушка, но смех всё же сдержал. Сжал губы, потирая рукой под носом — попытался скрыть улыбку. Потом выдохнул через нос и улыбнулся.       Сказать, что Хилл не понимала, от чего в глазах командира заплясал огонёк, а на губах проступила улыбка — нагло соврать самой себе. Но от его реакции, смешно стало и ей. Она многозначительно поджала губы и даже опустила глаза, перевела дыхание, чтобы не поддаться порыву.       «А ты надеялся услышать настоящие подробности?»       — Выбивание долгов..? — дополнил Эрвин, продолжая почти сиять. — Таким ты занималась, Оливия?       — Нет, Эрвин. Таким я не занималась, — скромно улыбнулась девушка, а потом попыталась сделать серьёзное лицо. Снова поджала губы и старалась не отводить взгляда.       — Значит, особые заслуги в твоём личном деле, — он постучал пальцем по выложенным документам, — относятся только к работе в налоговом отделе?       — Исключительно, — соврала Хилл.       Мужчина выдержал паузу, с пристальным вниманием всматриваясь в серо-голубые глаза. Потом вновь потёр губы.       — Я тебя понял, Оливия. Можешь пока идти.       Девушка только кивнула и вышла из кабинета.       «Врёт, как дышит, — наконец мужчина мог дать волю эмоциям — откинуться на стуле и довольно расхохотаться. — Как и следует любому на её месте. Молодец.»       ***       Одна из дверей в плохо освещённом коридоре распахнулась и, скрипнув петлями, глухо ударилась о стену. Мужчину грубо толкнули под локоть, заставляя переступить порог, и он, чуть не споткнувшись о него, прошёл в помещение. Быстро огляделся по сторонам: обшарпанные стены без окон, стоящий посреди деревянный стол со слезшей с него уже давно краской, такой же жалкий, хлипкий стул рядом и блёклое освещение, угнетающее и без того напряжённую обстановку. И какой-то безобразный комод в углу. Помещение, напоминающее место для проведение интеллектуальных бесед с криминальным подтекстом для получения информации одними и её почти добровольным предоставлением другими. Пыточная, одним словом.       — Располагаетесь и чувствуйте себя как дома, — провозгласил грубым тоном мужчина за спиной, а после вышел и закрыл за собой дверь.       Оставшийся внутри "пленник" чуть вздрогнул от раздавшегося в тишине стука и обернулся. Помедлив, удостоверился, что действительно остался здесь один. Потом спокойно подошёл к комоду, осмотрел его и открыл ящик: пусто. Затем обошёл комнату, устало выдохнул. Понял, что деваться ему отсюда некуда, да и бежать бы он не смог — глупая затея, за которой он попался бы в два счёта. Так что быстро отмёл даже малейшую мысль о таком действии. Мужчина поправил лацкан пиджака, колоратку и сел на расшатанный стул. Скрестив руки перед собой, решил занять себя молитвой.       Время тянулось необычно медленно, и на самом деле не прошло и получаса, как дверь снаружи опять распахнулась. О стену она уже не ударилась — вошедший мужчина, который и привёл его сюда — придержал её рукой, а потом неспешно закрыл. В тишине щёлкнул язычок замка.       Задержанный навострил слух, а почувствовав нависшее над ним присутствие — поднял взгляд и расцепил руки. Посмотрел на стоящего у стола мужчину спокойно и уверенно.       Принесённый второй стул грохнулся ножками об пол, и эхо от удара кажется стояло в воздухе ещё несколько секунд. Затем стул скрипнул, и мужчина расположился напротив, вальяжно облокотившись о спинку и скрестив руки на груди.       Оба молчали. Только смотрели друг на друга: один с показным смирением и напускным спокойствием, другой — с холодным безразличием и лёгким презрением.       — И долго вы будете удерживать меня здесь? — наконец не вытерпел священник затянувшейся паузы и задал единственный интересующий его вопрос.       — Вопросы здесь задаю я, — предупреждающе прозвучал низкий голос. — А Вам, пастор, лучше начать на них отвечать, — на обращении мужчина недовольно дёрнул уголками губ.       — Ваши действия сейчас нарушают статью Людской Хартии. И Вы угрожаете мне, — Ник вскинул бровями.       Мужчина стиснул челюсти, захотел привычно закатить глаза от услышанных слов. Бессмысленные фразы, которые всегда только оттягивают суть разговора и заставляют его раздражаться каждый раз.       — Это взаимовыгодная беседа. И только от вас сейчас зависит ваше благополучие. Так же, как и благополучие Стен, — Ривай развёл руками в снисходительном жесте. — А о Людской Хартии Вы можете даже не заикаться, потому что задержаны за сокрытие важных для человечества данных и препятствие расследованию военного подразделения. — глаза священника блеснули в темноте, их взгляд на секунду опустился к скрещенным пальцам. Мужчина выдержал недолгую паузу и спросил. — Кто именно поддерживает вашу организацию?       Священник молчал — словно замер. Видно было только, как редко он дышит. Своим невозмутимым видом он лишь подтверждал прошлые действия — говорить не станет.       — Вы ведь знаете этого человека лично? — Ривай облокотился локтями о стол и внимательно всмотрелся в равнодушное выражение лица пастора. Заметил, как тот еле заметно напрягся в плечах, но не шевельнулся. — Он имеет отношение к военной верхушке? — разведчик начал задавать наводящие вопросы и следил за реакцией молчуна, прекрасно понимая, что тычет пальцем в небо. Как и то, что старый болван прикусил язык в первую очередь из-за страха за свою карьеру. Но главное было не это. — Военной Полиции? — Ник продолжал молчать. — Или приближённый короля? — тот лишь моргнул, но ничего не сказал. — Королевская знать? А, Ник? — Ривай снова откинулся на спинку стула.       Мужчина глубоко вздохнул:       — Я уже всё сказал Вашему майору.       — Что твой долг — «охранять секрет Стен»? — хмыкнул разведчик, отбросив фамильярности, и уселся в пол оборота. — Кстати, о Военной Полиции… — он отбарабанил пальцами по столу. — Насколько мне известно, там очень заинтересованы в твоём скорейшем возвращении. И что-то мне подсказывает, что простой беседой, вроде этой, ты от них не отделаешься.       Ривай поднялся со стула и направился к двери.       — Что вы имеете в виду? — наконец очнулся мужчина, и в его голосе послышалась встревоженность.       — То, что информация, которую ты стараешься скрыть, может навредить кому-то. И этот кто-то очень этого не хочет. А ты, священник, будешь первым, на кого падёт подозрение, — грубо прогремел низким голосом Ривай, почувствовав раздражение. Потом осёкся и добавил уже с явным сарказмом в голосе. — Нам-то ты ведь уже попался…       Пастор хотел было сказать, что разведчик его снова запугивает, но тот вновь заговорил:       — Хотя мы могли бы помочь тебе, если ты всё-таки решишь с нами сотрудничать. Времени у тебя не много, так что советую не быть таким твердолобым и начать говорить.       В воздухе снова повисло молчание. Ривай понимал, что старик вряд ли сразу клюнет на его слова, но решил всё же удостовериться.       — Как вы и сказали, капитан, благополучие Стен сейчас зависит от меня, поэтому я и дальше вынужден хранить молчание, — спокойно заключил священник.       Дверь вновь закрылась с той стороны. Свеча в комнате дрогнула от раздавшегося грохота.       Проходя длинный коридор и неспешно поднимаясь к верхним этажам, мужчина думал о том, что мог бы надавить на старого идиота другим способом, обычно присущим таким ситуациям. Только в очередной раз прислушавшись настоятельной рекомендации майора, был вынужден следовать более «гуманным» способом. Да и полученная не так давно травма всё ещё продолжала периодически напоминать о себе. Но обстоятельства складывались весьма интересным образом, и прозвучавший сигнал сразу отразился в мыслях мужчины неплохой идеей показать священнику все последствия его молчания. К тому же, у пастора в любом случае не было выбора. Хранить свой обет вечно он не сможет. И либо заговорит сам, либо будет вынужден. Поэтому, удочка с Военной Полицией — меньшее из зол, и ему действительно стоит на неё клюнуть. Также Ривай думал, что обсудить с Эрвином другой исход и дальнейшие действия в таком случае всё же стоит.       Минуя лестницу и приближаясь к кабинету, мужчина увидел, как нужная дверь открывается, и оттуда выходит девушка. Та самая, что не так давно была представлена Эрвином в весьма торжественной форме. Вспомнив это, мужчину почти передёрнуло от необоснованной неприязни. К тому же, в голове его сразу возник вопрос, почему она здесь. И взгляд сосредоточенно проследил за тем, как она стремительно приближается навстречу, а уголки её губ расплываются в какой-то наглой ухмылке.       — Привет, капитан, — разносится совсем близко, так что проходящая мимо девушка чуть ли не задевает его плечом и так же стремительно удаляется дальше.       Ривай успел лишь нахмурить брови и скосить недовольный взгляд в её сторону. Впрочем, на этом его заинтересованность к ней закончилась.       Мужчина дотронулся ручки и раскрыл дверь кабинета.       — Да уж, — мысли его вновь вернулись к насущным проблемам. — С титанами не передохнёшь.       — Ты с нами? — знакомый голос капитана вырвал Эрвина из раздумий.       — Как будто есть выбор, — немного погодя мужчина уселся на чуть сдвинутый стул. — А что эта девчонка делает здесь? Ты, кажется, отправлял её с Майком.       — Верно, отправлял, — Смит решил всё же оставить свои размышления на потом. — Но, как видишь, она вернулась. С этим… — он придвинул по столу тонкую папку ближе к капитану.       Темноволосый мужчина бросил недоверчивый взгляд на Эрвина, но после взял документ в руки и быстро пробежался глазами по тексту. Выражение лица нисколько не изменилось, а рука небрежно отложила бумагу обратно.       — Дело девки-титана. И что?       — Там есть и другие, — Смит кивнул на нетронутые капитаном листы. — Оливия предполагает, что это те, кто нам нужен.       Ривай вновь взглянул на документы без особого энтузиазма. Потом закатил глаза в знакомой Эрвину манере.       — Откуда такая уверенность?       — Уверенности в этом пока нет. Как и других вариантов, — Эрвин глубоко вздохнул.       Оба задумались, попеременно поглядывая то на лежащие на столе дела, то друг на друга.       — Я не доверяю ей, — Ривай наконец озвучил крутившуюся в голове мысль.       — Знаю. Я тоже.       ***       Вместе с ветром по улице разносилось всё больше звуков: шума голосов, грохота проезжающего транспорта, топота армейских сапог. Совсем недавно огороженная площадь была заполонена строем военных, внимательно принимающих распоряжение главнокомандующего о предстоящей операции в связи с вторжением титанов на земли к югу Стены Роза. А уже сейчас шла спешная подготовка отрядов поддержки.       Эхо его голоса всё ещё отражалось где-то над головой, витало в воздухе напряжение, а по телу то и дело проходила неприятная мелкая дрожь. Только слова его осели в мыслях прочнее, чем раздавшийся гул колокола, заглушая то, что было первостепенным. Кажется, то, что он услышал в том коридоре норовило остаться с ним ещё надолго.       Стоя там, на площади, среди сотни таких же, как и он сам — ошарашенных и напуганных — внимая указания командира, он продолжал прокручивать в голове услышанное перед этим снова и снова. Просто не мог отделаться от этого. Пытался заглушить звук голоса, отвлечься, но всё равно возвращался к нему. И поражался всё больше.       Та новость была настолько абсурдной, что просто не могла уложиться в голове. Он мог предполагать всё, что угодно, но только не это. Оттого и был сбит с толку. С размаху. Как сбитый с ног от неожиданности налёта в спарринге новичок, которого положил тот, кто положить бы и не смог с первого взгляда. Как полученная когда-то первая пощёчина, удар от которой прожигал кожу и заставлял сердце биться чаще. Как вошедший в спину нож, который вонзили с силой, прокрутили внутри, задевая кости, и медленно вынули, растягивая разливающуюся по телу боль.       Он почувствовал, как внутри и вправду что-то защемило. Неприятно и тягостно. Отчего захотелось сделать глубокий вдох, да так, чтобы он прогнал наваждение, и хватка ослабла. И сделал. Но то не прекращалось, а, кажется, лишь набирало обороты. Ему становилось тяжелее с каждой минутой осознания. С каждой минутой, которую он тратил на то, чтобы переварить услышанное, принять как факт. Но лишь сильнее противился ему и пытался отстраниться. Он не мог поверить.       И то, что засело, начинало его раздражать. Набирая силу с каждой мыслью, с каждым вздохом, с каждой попыткой отвлечься. Преследуя, оно, словно расстроенный музыкальный инструмент, отголосками повторяющейся плохой мелодии задевало его собственные струны. Глубоко внутри затрагивая нервы, щекоча сознание, напоминая о себе всё чаще и настойчивее. И, кажется, от этого некуда было деться, некуда сбежать.       И мысли всё не утихали, давя и прижимая его к самой земле. Они повалили его, не давая возможности подняться, заставляли вдыхать носом пыль, пыхтеть и пытаться выбраться из силков. Но всё было тщетным, и секунда за секундой лёгкие словно наполнялись ею, а дышать становилось сложнее. Но вот хватка эта ослабевает, навязчивые мысли чуть стихают и сменяются тем, во что хочется верить. То, что могло бы помочь ему найти компромисс и выбраться совсем. Найдя разумное объяснение, освободиться.       Только всё это, как ни крути, кажется бессмысленным и безвыходным. Ведь, как он и сказал — ослышаться вдвоём они не могли. Воспоминание собственных слов пробивает его сознание вновь и гнетёт хуже прежнего. Совладать с этим становится труднее, больнее... И его накрывает волной воспоминаний. Тех, что он бережно хранил всё это время. Но от этого ему становится только паршивее.       Всё, что когда-то было, начинает резать его хлеще того ножа, что она вонзила в его спину. Пока не сама — чужими руками — но точно попала в цель, затронула именно его. В этой толпе людей, среди всех, остриё клинка пробралось именно к нему, зацепило... Нет. Поразило. Так неожиданно, так колко, так больно. Отстраняя всё хорошее, вышибая дух, выбивая почву из под ног, ударило именно по нему. Именно она.       Почему он не заметил этого? Не увидел в ней? Когда всё пошло не так?       Задавая одни и те же вопросы самому себе снова и снова, он только больше вгонял себя в тупик. А пытаясь выбраться, натыкался лишь на новые. Но и они оставались без ответа, продолжая терзать его мысли, мешались с собственной обидой, злостью, сомнениями. Тем, что лишь подогревало его сильнее, не давало успокоиться и принять.       «Почему не сказала, не сказала никому?!»       Ретт, будучи спокойным с виду, был в отчаянном бешенстве внутри. Он чувствовал, как в его груди полыхает настоящий пожар, готовый испепелить его целиком. От всего, что услышал, от всего, что узнал, от всего, что приходило на ум. От одной только мысли, что она поступила таким образом со всеми, с кем была близка, кому была дорога. С собственной матерью, с родной сестрой, с Ноем, с ним!..       Это просто не могло быть правдой, ни в коем случае. Лив не могла быть настолько незнакома ему, не могла всё это время скрываться за чужой маской, выдавая себя за другую. Он ведь знал её, успел узнать достаточно, чтобы уловить изменения. Через поведения, через слова, по глазам. Как угодно!       Но каждый такой вопрос лишь усугублял его состояние. Казалось, он мечется по кругу в поиске ответов на абсолютно бессмысленные вопросы, пытаясь достучаться до истины. Понимание, что он не справится с этим в одиночку, грохотало в голове словно раскаты грома. И разобраться в этом ему поможет лишь тот, кто весь этот ураган в нём и начал.       То, что происходит, обязательно должно проясниться. Другого варианта просто не может быть. Она даст ему недостающие ответы, хочет того или нет. Она обязана всё объяснить. Ретт потребует этого, да так, что ей не отвертеться.       Никогда раньше он не подумал бы, что эта чертовка сможет ошарашить его так сильно. Просто не мог представить. Однако, сейчас был обескуражен. Именно из-за неё.       Он всё ещё чувствовал тупую боль, чувствовал глухое биение сердца и разносящуюся по телу дрожь. Как никогда раньше был обеспокоен. Это его и сводило.       «Что же ты творишь, глупая...» — мысль эта эхом разносилась в сознании Ретта ещё очень долго, медленно стихая, мешаясь с шумом улицы.