Капитан

      Горячие капли падали и ударялись о кожу, проникали в нос, стекали по подбородку вместе со слюной из приоткрытых губ, пока девушка подставляла лицо под струю. Вода прочерчивала дорожки по скулам, скользила по обнаженным шее, плечам и телу. Мокрые волосы тяжелели с каждым мгновением всё сильнее, и голова сама чуть запрокидывалась назад под этим давлением; её глаза закрылись.       Минута, две, десять?.. Сколько времени она простояла под душем, пытаясь освободить голову от ненужных мыслей? От тех, что говорили ей о вновь совершённой ошибке.       С повышением температуры становилось душно, но она всё продолжала стоять под бьющей струёй, в надежде, что кипяток вымоет эти мысли из головы, смоет с её кожи чужой запах, сотрёт из памяти воспоминания.       Она вновь ощутила как наяву: мужские руки на своей талии, медленно скользящие вниз, обжигающее дыхание над самым ухом, завязывающийся "узел" внизу живота... И зажмурилась. Сильно-сильно. Губы её раскрылись, пропуская глубокий вдох, голова опустилась, подставляя тёмные волосы и спину под струю воды, а ладони сжались в кулаки, упираясь о стену.       Тяжёлый выдох осел в воздухе. Выдох сожаления о содеянном, выдох ненависти к себе за неправильно принятое решение, выдох призрения себя самой за слабость и подвластность искушению.       Вода шумела и брызгала в ногах, падая на скользкий пол, и стекала в сливное отверстие, унося в потоке солёную горечь, которую напоминал лишь вздымающийся к потолку клубившийся пар.       Воспоминания проносились в её голове, возвращая Оливию в тот кабинет. Заставляли пережить минуты слабости второй, третий, десятый раз. Оседали липким потом на коже, при каждом тяжёлом вздохе. Они вели её взглядом по чужому силуэту, заставляя физически чувствовать его присутствие совсем рядом — до невозможности близко и необходимо. А потом обрывались, уводя её из кабинета. Точно так же, как она покинула его ещё четверть часа назад — быстро и без сожаления. Наверное, пытались сначала раздразнить, а потом напомнить, для чего именно это было сделано.       Только получалось всё с точностью да наоборот.       Оливия повернула ручку, и вода в душе резко сменилась ледяным потоком, окатившим её с головы до пяток. Смена температуры ударила по коже, и девушка заскоблила ногтями по кафелю, упираясь и не давая себе отпрянуть: ей хотелось привести себя в чувство, взбудоражить тело и разум, но в правильном направлении — остудить пыл.       В душевой вновь осел тяжёлой вздох. Теперь он больше походил на то, что она должна была чувствовать — холод. Мимолётное чувство того, что ей действительно всё равно на то, что произошло, действительно всё равно на то, что ещё нужно сделать. И оно должно задержаться в ней во что бы то ни стало.       «Ударить бы вновь», — подумалось ей, и она взглянула на свою раскрытую ладонь, припоминая жгучее чувство на щеке.       Потупив взгляд какое-то время, девушка всё же опустила сжатую ладонь и вновь подставилась лицом под струи.       Пальцы забирались в волосы, расчесывая сбившиеся от чужих рук колтуны, вгрызалась в нежную кожу своей шершавостью губка, соскабливая остатки впитавшегося в тело своего и чужого пота, скользила мыльными разводами пена по раскрасневшимся от трения рукам и ногам, сочилась вода по изгибам тела, смывая всякие остатки инородного — всё с искренней ожесточённостью, с настоящей злобой в каждом действии. И лишь для того, чтобы избавиться от малейшего напоминания о произошедшем, от стремления возвращаться к нему мыслями и ощущениями. Всё для того, чтобы не привязаться и не воспламениться от собственных чувств, не сгореть изнутри после…       Где-то вдалеке раздастся предупреждающий звон колокола, но мужчина даже не обернётся на него, зная наперёд о том, что ничего плохого случиться просто не может, ведь он сейчас здесь…       Просторное помещение домашней столовой, окно, через которое пробиваются предзакатные краски солнца: тёплые, придающие уюта и спокойствия, которые он так любит и которые ему так дороги. Всё здесь сделано и куплено ими с любовью и заботой. Огонь домашнего очага, что поддерживается с трепетом, горит сейчас именно в том темпе, с которым можно представить идеальную жизнь в идеальном месте.       По помещению поплывёт мягкий запах только что приготовленного на ужин горячего блюда, и мужчина с наслаждением втянет этот аромат через нос, подходя со спины ближе к человеку, виновному в его приподнявшемся настроении. Он почувствует, как на душе станет хорошо: он дома.       Её сплетённые тёмные волосы, чуть выбивающиеся из причёски, будут выглядеть слегка неряшливо, по-домашнему привлекательно, пока она стоит за кухонным столом и стучит лезвием ножа по разделочной доске. Простое платье облегает плечи и талию и струится юбкой до щиколоток, а когда он вновь скользнёт взглядом по её фигуре, она, точно зная, что за ней наблюдают, сделает упор на другую ногу, отчего её бедро чуть округлится, прося о приветственном прикосновении.       — Здравствуй, — шепнёт Эрвин осторожно, чтобы не напугать, перед тем, как его ладонь всё же коснётся женского бедра, а вторая обнимет девушку за талию притягивая ближе к себе.       Несмотря на его предусмотрительность и своё предчувствие, Оливия всё же чуть вздрогнет, но, улыбнувшись, поприветствует мужчину.       Она прочитает его мысли и так же поблагодарит за похвалу о разносящемся вкусном запахе еды, а потом попросит его помыть руки перед тем, как тот сядет за стол в ожидании и начнёт рассказывать что-нибудь интересное.       Он поймёт её без слов и сделает всё, как она того потребует, чтобы начать рассказ. Он прочитает её мысли и перед тем, как озвучить то, чего она так сильно ждёт, почувствует, как лицо её осветиться благодарной улыбкой.       Спустя время она подойдёт к его стулу, коснётся широких плеч, ласково поглаживая и обнимая со спины, а мужчина повернётся к ней с привычным сиянием в голубых глазах, посмотрит в её и оставит трепетный поцелуй на женских губах — в этом касании промелькнёт вся его жизнь.       Оливия нехотя отпрянет и вновь огладит его плечи, спускаясь ладонями по груди и останавливаясь в середине, затаит дыхание, точно прислушиваясь. Тогда по его телу пробежится незнакомое доселе ощущение. Оно будет новым для него, а всё новое ему будет сейчас не нужно, потому что он готов проживать минувшие мгновения целую вечность.       — Глупышка, моё сердце левее, — на судорожном выдохе произнесёт он, заставив себя улыбнуться через силу, чтобы избавиться от вселяющегося с каждой секундой чувства странности происходящего.       Последний закатный луч скользнёт по комнате и исчезнет за горизонтом, заберёт все краски с собой, оставив после себя лишь недолгое воспоминание трепетного тепла в груди.       Она коснётся кончиком носа кожи за ухом и тихо хмыкнет, потом губы её дотронутся мочки, а следом острый язычок проведёт по изгибу ушной раковины, щекоча, оставляя влажный след и посылая дрожь по шее.       — Твоё сердце мне не нужно, — и передразнив, повторит с улыбкой: — глупышка…       Затем коготки вновь защекотят кожу на груди, чуть цепляясь за ткань рубашки, и начнут медленно надавливать на мышцы. Он опустит взгляд, наблюдая за движениями: тонкая ткань затрещит, неумолимо разрываясь от напористого движения ногтей, которые только этого и добиваются. Достигнув кожи, они вопьются в неё, выпуская наружу первые капли крови, и станут входить глубже: с лёгкостью вгрызутся в плоть, разрывая мышцы и, не обращая внимания на участившиеся тяжёлые вдохи, будут погружаться дальше.       Он почувствует опаляющий жар в груди, дикую резь, боль неподдающуюся описанию, но ничего не сможет сделать с тем, чтобы прекратить её действия. Не сможет даже пошевелиться, попросить остановиться. Только сидеть и сбито дышать, ощущая, как страстно ласкают его шею женские губы, и как маленькие на вид руки совершают действия, на которые хрупкой женщине, обычному человеку, не хватило бы сил. Его кровь потечёт по светлой одежде, окрашивая ту багровыми пятнами, а глаза проследят за тем, как давно исчезнувшая под кожей ладонь медленно погрузится глубже, войдёт в грудную клетку почти по локоть.       Над самым ухом послышится полный наслаждениях стон, а кожу обдаст горячим дыханием: она зашепчет ему что-то очень сокровенное, но разобрать удастся лишь отдельные, ничего не значащие слова.       Его тело прошибёт, словно молнией, лёгкие в груди яростно сожмёт, а сердце начнёт бешено стучаться о рёбра, будто и его зажали в тиски, и оно мечется в попытке сбежать от настигнувших так быстро рук. Горло сдавит, когда он попытается сделать хотя бы небольшой, но так необходимый сейчас вдох, чтобы продержаться ещё мгновение…       Мгновение, когда её личико вновь окажется перед ним. Оно будет сиять неестественной бледностью, не присущей её коже, словно потускневшей от нехватки солнечного света. Обрамлённые тёмными ресницами, стеклянные серые глаза посмотрят на него с почти холодным безразличием, с еле просачивающимся во взгляде наигранным сочувствием, чтобы моргнуть пару раз и сбросить образовавшиеся в уголках слезинки.       — Мне будет плохо, — наконец послышится от неё внятная, но всё ещё бессмысленная речь.       Несмотря на копошащуюся всё это время руку в его груди, Эрвину удастся сделать долгожданный вдох, и губы сами произнесут:       — Оливия, милая, сейчас ты делаешь плохо мне…       Уголки её губ чуть опустятся, выражение лица сделается грустным, точно обиженным, и девушка лишь разочарованно закачает головой, повторяя:       — Мне правда будет плохо…       — Отчего? Почему тебе будет плохо?       По её щеке скатится очередная слезинка, и Смит почти потянется, чтобы смахнуть её, но рука остановится, когда она вновь заговорит:       — Мне плохо, Эрвин. Я останусь одна. — Её взгляд поднимется и с болью заглянет в самую душу. — Когда я останусь одна, всё станет ещё хуже…       — Ты не останешься одна, милая. Я всё ещё здесь, я здесь, — зашепчет он.       В его голову закрадётся мысль, что всё, что он говорит — неправильно, что это — не он… Но душу будет разрывать от необъяснимого чувства, а слова продолжат звучать сами собой. Он будет метаться между двумя совершенно разными ощущениями, пытаясь решить, какое же из них всё-таки верное.       Её глаза чуть посветлеют, и на мгновение их взгляд прояснится, сделается более живым. Эрвин заметит это и вновь произнесёт то, что не сможет остаться не сказанным:       — Я помогу тебе. Расскажи мне… — но не успеет договорить, замечая, как девушка вновь начнёт разочарованно качать головой.       — Мне так плохо!.. — театрально вздохнёт она и судорожно всхлипнет.       Его грудь вновь начнёт сковывать от режущей боли: пальцы девушки зашевелятся внутри.       — Оливия, милая, убери руку. — Его ладонь осторожно опустится на её локоть.       — Ты сказал, что поможешь мне, верно?! — вдруг обиженно спросит она.       Он неожиданно подумает, что никогда прежде не видел её такой, никогда прежде не представлял, что она может быть столь… ранимой.       — Да. Но для начала ты должна сделать то, что я прошу, — мужчина вновь поморщится от пронизывающей грудь боли.       — Ты прав. — Девушка захлопает ресницами и станет рассматривать сидящего перед ней мужчину. Взгляд серо-голубых глаз сделается стеклянным.       Эрвин с запозданием, но всё же почувствует неладное. Но сказать хоть что-либо уже не сможет: он поймёт, что его горло сковала немота ещё до того, как вылетит первый осипший звук, а силы начнут медленно и необратимо покидать тело. И тогда-то — поймав растущий во взгляде Эрвина страх — Оливия приблизится своими губами к его губам и зашепчет, обжигая кожу дыханием:       — Надеюсь, это поможет заглушить боль… — Она поцелует его: горячо, с привкусом соли на языке, неоправданно страстно и необычайно нежно.       Поддавшись порыву и начав отвечать на этот поцелуй, Эрвин вновь поймёт всё слишком поздно — за мгновение до того, как его тело в очередной раз пронзит разрывающая на части, острая боль.       Пока её язык будет продолжать вытанцовывать в дуэте с его, к руке, засевшей меж рёбер, присоединится и вторая. Она, прежде подавив сопротивление мужчины отпрянуть, схватит его за подбородок, заставляя отвечать на поцелуй, а после переберётся к рёбрам и станет медленно раздвигать их в стороны.       Новая волна рези резко взбудоражит мужчину, но поняв, что тело ему больше неподвластно, он будет продолжать послушно сидеть, сгорая изнутри, и наблюдать за её действиями.       И когда, закончив адскую пытку и перестав копаться в его груди, её руки остановятся, а сама Оливия отпрянет от губ, и блеснув потемневшей радужкой исподлобья, склонится к шее и начнёт оставлять влажные тягучие поцелуи на коже, страх овладеет им. Опускаясь ниже, она вновь шепнёт что-то неразборчивое в самый её изгиб, а пальцы руки, вцепившись в дрожащие мышцы, станут вытягивать сердце из груди, тянуть и рвать вены и сухожилия.       Немой крик боли застрянет меж сжавшихся с силой зубов, а глаза мужчины забегают по лицу мучительницы, которая отпрянет и начнёт неторопливо рассматривать в своей руке вырванное, истекающее кровью сердце. Потом Оливия поднимет взгляд к Эрвину и, облизав указательный палец свободной руки, потянется обратно.       Грудь мужчины зайдётся в судорожных вдохах и выдохах, готовясь к очередной пытке, но замрёт, когда девушка, выцепив его правую руку, вложит всё ещё бьющееся сердце в ладонь и холодно произнесёт следующее:       — Твоё сердце мне не нужно. Но оно может быть полезным…       Эрвин очнётся, раскроет глаза, пробудившись ото сна, когда первые рассветные лучи тронут комнату своим теплом, и сразу же опустит ладонь на грудь, в которой будет трепетать чувство тревоги.       Лёгкие наполнились пришедшим с порывом ветра свежим воздухом, и девушка глубоко втянула его через нос, расслабляя плечи и запрокидывая голову к небу; она прикрыла глаза, давая себе мгновение на то, чтобы этот глоток "проветрил" голову.       Колёса промчавшейся телеги загрохотали совсем рядом, заставив Оливию сначала разлепить глаза и сесть на твёрдом сиденье открытой повозки прямо, а стихший шум вновь расслабил её, и она заёрзала, вытягивая и скрещивая ноги перед собой; её вымученный взгляд устремился на кишащую военными площадь.       Отряд поддержки прибыл точно в срок, заполонив пустующие улицы, но оказался втянут в вялотекущее ожидание долгожданного сигнала вместе с остальными. Полицейские бестолково слонялись из стороны в сторону, поглядывая то на Стену, то на стрелку часов, и, наверняка, ожидали, что все опасения будут развеяны, а люди смогут вернуться к своим привычным делам.       Характерный топот шагов вывел Оливию из раздумий и заставил напрячься, но не обернуться. Спокойствие, выраженное в позе девушки, улетучилось мгновенно, как только шаги послышались отчётливей, а потом и сменились ожидаемым скрипом деревянных ступеней, так что даже сидеть в прежнем положении ей стало неудобно. Но она лишь искоса посмотрела на отполированные ботинки забравшегося в повозку мужчины, а после устремила взгляд на площадь. Падающая от силуэта тень продержалась на Лив какое-то время, прикрывая от и без того тусклых солнечных лучей, но вскоре сползла, а мужчина молча устроился рядом.       Через минуту-другую Оливии всё же пришлось признаться себе в том, что эта компания и гнетущее молчание заставили прежние мысли напрочь покинуть её голову, а желание сойти с повозки возрастало с каждой секундой, практически испытывая девушку на прочность.       — Отдыхаешь? — вдруг непринуждённо начал мужчина.       Девушка медленно, точно взятая врасплох, обернулась на прозвучавший вопрос и посмотрела на капитана со странным интересом. Его устремлённый вдаль взгляд показался ей таким же непринуждённым, как и тон.       — Как видишь, — прочистив горло, ответила девушка и отвернулась, не найдя отклика на свой взгляд. — Почему бы не передохнуть, пока есть возможность, — она еле слышно вздохнула.       — Если она у тебя есть, — послышался не менее странный ответ.       — А почему ты думаешь, что у меня её нет?       В нескольких метрах от них вновь проехал обвешанный двумя тюками с провизией конь; зелёный плащ всадника промелькнул сверху. Оба молчали, но проследили за покачивающимся на ветру знаком эмблемы.       Вперившись взглядом во что-то перед собой, мужчина задумчиво продолжил:       — Хорошо, когда ты уверен в своей защищённости… когда знаешь, что есть на кого положиться.       — Да, наверняка… — тупо согласилась Лив, не успев вникнуть в суть чужой мысли. Потом она задумалась на минуту и всё же сказала: — Странно разговаривать сейчас о таком.       Оливия вновь обернулась, почувствовав на себе взгляд, который медленно, безо всякого интереса прошёлся по её лицу и заглянул в серо-голубые глаза. Такие же поникшие, точно неживые. Затем он молча отвернулся и, копируя собеседницу, уселся, облокотившись спиной о бортик повозки.       Оливия раскрыла рот, силясь сказать что-нибудь, что так же сбило бы капитана с толку, но губы пришлось лишь безуспешно сомкнуть, придержав рвущуюся наружу глупость.       — К чему все эти разговоры, капитан? — усмехнувшись — не то над своим положением в разговоре, не то наводящим вопросам собеседника — наконец спросила Хилл.       — Ты мне расскажи.       Лив покосилась взглядом на расшумевшихся в стороне солдат и негромко хмыкнула себе под нос, но отвечать не стала.       Они сидели в повозке и наблюдали за тем, как вокруг, туда-сюда по площади, то и дело мелькают плащи военной формы.       Не отрывая от них взгляда, Леви продолжил:       — Разведчик может позволить себе расслабиться лишь в двух случаях: когда вылазка прошла успешно и когда всё кончено, а его смерть — это вопрос нескольких секунд. Настоящий же разведчик не может себе позволить расслабиться ни в том, ни в другом случае.       Лив помолчала, раздумывая.       — Это участь каждого военного, — начала она осторожно, — будь он служащий гарнизона, разведчик или полицейский. Стоять на страже порядка и непрерывно оберегать мирных граждан от внешних опасностей — его прямая обязанность. Но все они такие же люди. — Девушка выдержала паузу. — Или ты думаешь, что за эмблемой крыльев не могут скрываться простые человеческие чувства?       — Тебя интересуют только простые человеческие чувства? — сухо спросил он.       — Мы живём лишь потому, что чувствуем. Ведь ты тоже сейчас чувствуешь что-то, так ведь, капитан? — прозвучало от Хилл с издёвкой.       Леви не ответил.       — Хочешь, я скажу что ты сейчас чувствуешь? — ровно спросила она, а после выразительно, почти с удовольствием, скользнувшим в виде ухмылки, добавила: — Только не обижайся, когда я попаду в точку…       — Не думай, что сможешь прочитать любого, если тебе открылся один, — быстро, но достаточно сдержанно оборвал её Леви.       Наблюдавшая всё это время за суетой вдали Хилл застыла на мгновение, обмозговывая резкое высказывание мужчины. Долго думать не пришлось, чтобы понять, какой иглой он решил уколоть девушку сейчас. Она стиснула челюсти так сильно, что едва они готовы были бы заскрипеть, и только показавшиеся желваки играли на её скулах, пока молчание вновь не было прервано, и она не заставила себя расслабиться, чтобы не сказать чего-то действительно стоящего нападкам.       — Ты ведь давно служишь? — мужчина задал очередной вопрос, опережая притихшую на время девушку.       — Относительно.       — И за время службы в своём подразделении ты, наверняка, слышала пламенные речи от молодняка? — продолжил он.       — О желании «служить верой и правдой королю», «искоренить коррупцию» и «спасти человечество», ты об этом? — саркастически поинтересовалась Хилл.       — А говоришь, что не понимаешь, к чему я клоню.       — Этого я не сказала, — тихо и недовольно заметила Оливия.       Леви — если не пропустив, то точно проигнорировав — продолжил свою витиеватую мысль:       — За громкими словами те люди скрывали то, что было для них важно. У каждого из них была определённая цель, ради которой они продолжали бороться. И ты — не исключение. Потому — за всем тем, что ты пытаешься из себя показать, — какая цель у тебя, Оливия Хилл?         Девушка бросила короткий взгляд в сторону мужчины, подумывая о том, попытаться ли ей сбить спесь с разговорившегося капитана или подстроиться и выслушать его двусмысленные речи до конца.       — Я просто хочу быть полезной, — почти беззаботно пожала плечами Лив.       — Кажется, о таком ты уже говорила.       Он вновь взглянул на неё косо, не задерживаясь, чтобы разглядывать.       — Скорее всего… — Хилл недоверчиво нахмурилась, припоминая, кому именно говорила об этом. — Тебе не нравится моя цель? — усмехнулась она.       — Дело в том, что твои слова никак не хотят укладываться в голове... — Хилл напряглась и навострила слух. — Молодая девчонка оставляет тёплое место в налоговом отделе за Синой и бросается с головой в самое пекло, несмотря на годы службы королю, свои достижения и звание. И всё это после битвы в Стохесе, серьёзность и масштаб которой она видела собственными глазами. И всё это просто для того, чтобы быть полезной. И всё это в считанные дни…       К тому моменту, когда речь Леви достигла ушей Хилл, она успела почувствовать, как по спине её прошёлся неприятный холодок. Он сковал плечи, а слова затормозили ход мыслей. Всё, что ей сейчас слышалось, — это эхо высказанного мужчиной презрения и подозрения на её счёт. И почему-то именно сейчас — в этом спокойном, но наигранном и надменном тоне непонимания — она почувствовала для себя угрозу и то, как необходимо ей сейчас пресечь его неподтвержденные догадки о нечестивости её помыслов.       Она вновь обернулась к нему. Сбрасывая с себя невидимые оковы страха, расправляя плечи и вдыхая полной грудью перед тем, как высказать мужчине как на духу лучшее опровержение, что могло прийти к ней в голову в сложившийся ситуации, она посмотрела на него взглядом, готовым защитить то немногое достоинство в ней, что пока не удалось растоптать ему своими словами, и испепелить зачатки новых уколов презрения, и, сглотнув предательский ком обиды, раскрыла рот, проговаривая каждое слово чётко и твёрдо:       — Всё, что ты сейчас сказал, Леви… — Мужчина соизволил развернуться к Хилл, заслышав собственное имя, которое она произнесла, точно имя нашкодившего мальчишки. Черты лица его и лоб будто разгладились — скорее от удивления, чем от умиротворения как прежде — и он вперился взглядом в её загоревшиеся глаза, — несомненно…       — Капитан Леви! — раздался голос, и у подножия самой повозки, за спиной Леви, показались двое: солдат и священник. — Пастор, — указал он на Ника, — как Вы просили.       Оба, сидевших внутри, замерли взглядами и телом, так и не получив своего.       Оливия вышла из оцепенения и смерила прибывших быстрым, но искренне недовольным взглядом. Леви искоса глянул через плечо, потом на резко смолкшую Оливию, словно решая в уме, как поступить и не спугнуть ни того, ни другого.       Пока солдат, получив безмолвное разрешение, усаживал скованного священника в повозку, Лив, быстро собравшись, поднялась, чтобы прекратить неудавшуюся попытку ответить и удалиться.       — Сядь! — вдруг зло, почти рявкнув, приказал Леви, метнув на Лив неоднозначный взгляд.       Девушка замерла в мгновение. От неожиданности, от резкости тона. В шоке, она сначала огляделась — был ли кто-нибудь ещё поблизости — а потом медленно опустила взгляд на гаркнувшего на неё Леви, без единого понятия о том, лучше ли ей повиноваться приказу или поступить по-своему и уйти, выпутавшись из неопределённой ситуации незатейливым бегством.       Лицо его не выражало ничего, что могло бы описать чувство злости или ярости, прозвучавшие в словах мгновение назад. Один лишь взгляд его серых глаз продолжал блестеть точно клинки стали, вырванные из ножен к предстоящей схватке.       Заметив, точно испуг сковал девушку в нерешении, Леви повторил свою просьбу уже чуть мягче:       — Сядь, Хилл, ты не договорила.       Оливию скривило в лице. Да так, что отвращения, смешанного с непониманием, было трудно не прочесть на нём. Она глянула на — умиротворённое или безразличное — Лив было сейчас, в общем-то, не так уж и важно — лицо священника и проговорила сквозь зубы:       — Я думаю, пастору ни к чему слышать наш разговор, капитан.       — Пастору будет полезно послушать о действительно благих целях, — не уступал Леви.       Хилл вновь глянула на мужчину в рясе, потом на Леви, и кулаки её непроизвольно сжались, что второго тут же заинтересовало.       — Ты… — уже и смятенная, и раздражённая не на шутку Оливия засобиралась ответить разведчику, но была вовремя прервана раздавшимся шумом.       Все присутствующие мигом оглянулись в сторону встревоженных возгласов.       Воспользовавшись суматохой и не теряя ни минуты больше, Оливия перешагнула через вытянутые ноги Леви и спустилась с повозки, быстрее, чем он смог бы разразится в новом протесте.       Проволока УПМ лязгнула, когда мужчина нажал на спусковой крючок, поднимаясь на стену. Соприкоснувшись подошвой сапог с камнем, он выпрямился, закрепил рукоятки привода на поясных ремнях и уверенно зашагал вперёд.       — Комендант Пиксис!       — Ох, Эрвин, — пожилой мужчина обернулся на прибывшего разведчика, поднялся и побрёл в его сторону, медленно переставляя затёкшими от долгого сна в неудобной позе ногами. — Похоже, ты смог поймать ту мышь, верно? — Его взгляд оценивающе осмотрел Смита, а ладонь опустилась на плечо.       — Да, — подтвердил Эрвин, коротко кивнув и прокручивая в голове всё, что тому поспособствовало. — Однако нам не хватило одного шага.       Комендант выдержал короткую паузу и тяжело, с пониманием, вздохнув, сказал то, что думал обо всём этом на самом деле:       — По крайней мере, ребятки из центра теперь задумаются о том, готовы ли они умереть ради своих древних обычаев...       — Да, похоже на то. — Разведчик обернулся к обрыву, за которым возвышался город и вновь заговорил, точно зная, какое удовольствие принесут старому вояке его следующие слова: — Взгляните: наконец, это случилось — Военную Полицию сослали на территорию, где есть титаны.       Проследив за жестом, комендант шагнул ближе к краю, с действительным упоением во взгляде наблюдая за собравшейся далеко внизу кучкой военных полицейских. Их зелёные плащи развевались маленькими флажками, точно как знаки на карте, и мельтешили, суетясь и бестолково перемещаясь по земле туда-сюда, отчего вид этот забавлял старика вдвое больше. Однако, уступив место здравому смыслу и отбросив ребячество, происходящее всё же не было так забавно, как игра в "войнушку" деревянными фигурками на самодельной карте: поле было настоящей землёй, противник — беспощадным, а жизни людей — реальными.       — Эти оболтусы пороха не нюхали. Слишком изнеженны порядками внутреннего города. Вряд ли от них будет хоть какая-то польза, — с искренним сожалением в голосе, вздохнул Пиксис. — Мой тебе совет, Эрвин: полагайся только на свои силы.       Разведчик устремил свой взгляд вниз, точно задумавшись на секунду.        — Хотел бы я сказать, что верю в нашу поддержку, — он выдержал короткую паузу и закончил: — но мы оба будем знать, что я совру.       — Твоя сила — это твои люди. И твоя светлая голова, Эрвин. — Мужчина повернулся и теперь смотрел на собеседника со всей серьёзностью, ожидая, что слова его будут восприняты должным образом. — Ты и без меня знаешь, что на плечи твоего подразделения возлагается большая часть ответственности, но сейчас у тебя есть возможность воспользоваться помощью. Судьбы этих людей во многом уже предопределены, так что используй их так, чтобы не жалеть об упущенном.       Эрвин на мгновение почувствовал, словно на его плечо вновь опустилась ладонь, а плащ показался тяжелее, когда ветер коснулся подола, развевая и оттягивая его.       — Признаться, комендант, иногда я замечаю за собой ощущение причастности даже к тому, что ко мне напрямую не относится. И это всё равно взывает меня к совести… — Мужчина вновь окинул город взглядом с едва различимым в нём беспокойством. — Прошло немало времени, когда я всё же пришёл к осознанию, что все те люди — без исключения — шли по тому пути, который указывал им я. И то, что происходило — было только на моей совести. — Каждое слово отзывалось воспоминанием в его памяти. Мужчина нахмурил брови, но продолжил: — И всё же наш враг оказался гораздо серьёзнее. Мы всё ещё не знаем, какова его роль и какую цель он преследует. Это заставляет меня чувствовать ещё большую ответственность, чем когда либо, комендант, — Эрвин развернулся к пожилому мужчине и серьёзно произнёс следующее: — У меня есть определённая цель. И нет права на ошибку. Поэтому я готов сделать всё, чтобы достигнуть её.       Пожилой мужчина, сощурившись сильнее привычного, долго смотрел в глаза разведчика. Во взгляде того он видел решимость, с которой люди обычно намереваются заполучить то, что жаждут больше всего на свете, и неважно, чего им это будет стоить. Единственное, что в этом взгляде Пиксиса могло забеспокоить, — это притаившаяся за пламенем решительности тлеющая углями и растворяющаяся тенью неозвученная в разговоре тревога.       У подножия послышался резкий лязг проволоки, и через мгновение на стену взобрался солдат, озвучив долгожданную весть: «Передовой отряд вернулся».       Мужчины переглянулись и поспешили спуститься.       Оживленная площадь взрывалась звуками голосов, то и дело привлекая внимание поодаль стоящих, и те бросали взгляды, потом свои дела и торопились приблизится к собранию. Взволнованные, ожидающие вестей военные толпились, расталкивали друг друга, протискивались вперёд, окружая прибывших из-за Стены молодых солдат, чтобы услышать главные новости из первых уст.       Образовавшееся столпотворение моментально определило дорогу командиров, уже успевших прибыть "на землю" и прикинуть в уме, какими были принесённые вести. Неизвестность, порядком успевшая надоесть, подгоняла их не хуже наступающей пяты титана, так что, наверняка, даже топот их сапог звучал громче и решительнее обычного, потому что собравшиеся кругом начинали расступаться, заслышав и завидев приближающихся мужчин.       «Воды! Дайте им флягу!» — слышались выкрики из самой гущи.       Пока Пиксис прошёл вперёд и уже принимал во внимание первые слова докладчика, задавая ему наводящие вопросы, взгляд Эрвина искал в толпе тех, кто ушёл за Стену позже всех. Он сделал ещё несколько шагов, подходя ближе к коменданту и отчётливее внимая слова говоривших, как взгляд его зацепился за силуэт в толпе. Копна темно-русых волос, струящаяся по плечам, встрепенулась, когда её обладательница почти обернулась в сторону мужчины, но так и не увидев его приближения за спиной, осталась слушать докладчика. Приблизившись, Эрвин почувствовал, как в груди вновь затаилось знакомое чувство, и его вытянутая рука даже замерла на мгновение в нерешение. Но прогнав наваждение, он всё же осторожно, ненавязчиво коснулся спины девушки, давая о себе знать. Оливия, чуть вздрогнув, бросила напряжённый взгляд через плечо, потом подняла его чуть выше — сообразила и отвернулась. Эрвин остановился рядом.       — Вот как, — склонился над ним комендант. — Значит, ни проломов, ни других проблем со стеной?       — Так точно! — подтвердил запыхавшийся солдат.       — Так и думал, — вздохнул Пиксис.       Запыхавшиеся рядовые с жадностью поглощали воду и переводили дыхание. Затем, напившись, молодой человек продолжил:       — Однако, положение просто ужасное! Возвращаясь с докладом в Трост, мы наткнулись на отряд Розведкорпуса с капитаном Ханджи во главе...       Оливия навострила уши, вслушиваясь в каждое слово докладчика.       — В нём было несколько новобранцев без снаряжения из сто четвёртого корпуса, — продолжал рассказывать тот. — И на самом деле, трое из них... были титанами! — взволнованно сообщил парень.       В толпе послышался шепот.       Эрвин серьёзным взглядом покосился на Оливию.       — Что ты такое говоришь?.. — залепетал один из разведчиков, подходя ближе к докладчику. — Среди них есть ещё?.. — ошарашенно спросил он, пытаясь переварить услышанную новость. — Целых три?.. Кто это?! — вскричал молодой человек.       Чуть оторопев, Оливия пыталась сложить информацию, которой владела, и ту, что была озвучена мгновение назад. Потом по её плечу скользнул плащ Эрвина, когда тот вышел вперёд, и девушка вновь навострила слух.       — Жан, подожди, — мужчина остановил молодого человека. — Что случилось, когда вы раскрыли их?       — Члены Разведкорпуса начали биться с Коллосальным и Бронированным титанами! Но когда мы присоединились к этому сражению, всё уже кончилось... — с искренней горечью в голосе ответил докладчик.       — Здесь есть небольшой лес, — Ханджи указала пальце в раскрытую перед ней карту, — в нём растут огромные деревья. Нужно направиться туда. — Она замялась на мгновение. — Вряд ли они смогут скрыть следы Бронированного титана, но, думаю, они всё равно хотят попасть туда. — Зоэ замолчала. Было видно, как тяжело она дышит, стараясь не показывать боль, которую чувствует: обожженная кожа на щеках и скулах её лица была раскрасневшейся и наверняка пылала жаром, не говоря уже о других полученных травмах.       — Почему? — задал вопрос Эрвин.       — Это риск, но… — майор перевела дыхание и неуверенно продолжила, — хоть они и умеют превращаться в титанов, другие титаны снаружи остаются для них угрозой. После такого ожесточённого боя они точно устали. Хоть и не так, как Эрен. Энни после превращения тоже уснула, — объяснила она. — Давайте предположим, что их цель лежит за пределами стены Мария, и будем исходить из того, что у них нет сил на преодоление такого расстояния. Наверняка, они захотят отдохнуть там, где титаны их не достанут. До ночи, пока титаны не перестанут двигаться!       Когда, выслушав предположение Ханджи о том, куда лучше отправится на поиски Йегера и где его могут удерживать до наступления темноты, Эрвин поднялся и стал немедля отдавать распоряжения для дальнейших действий, Лив, неосознанно наблюдавшаяся за тем, как и что он говорил, как держался и выглядел, поймала его взгляд среди множества других. Он, будучи сосредоточенным на своих действиях, не сразу заметил, что находился под пристальным вниманием. В этом взгляде не было чего-то необычного, но что-то в нём её встревожило — после того, как она посмотрел на неё. Беспокойство стало медленно расползаться по телу мелкой дрожью. Эрвин едва заметно кивнул ей и поспешил вернуться к делам. Девушка опустила осторожный взгляд на руку — пальцы чуть подрагивали, и она подумала о том, что мандраж хватил её с непривычки, что нужно сделать глубокий вход и успокоиться… ведь другого выхода у неё просто нет.       Расстилающееся поле уходило за горизонт, а небо всё больше застилали облака. Где-то там, за горизонтом, их ждала неизвестность, в лапы которой они собирались отправится с минуты на минуту. Где-то там — она чувствовала — их поджидала опасность. Совсем скоро они будут далеко от города, далеко от защиты стен, вернуться к которым удасться не всем. Совсем скоро землю окропят первые лучи заката.       В ожидании, Лив вскинула взгляд на высящийся к небосводу возведённый каменный щит, тянущийся по земле далеко за пределы обзора. У подножия стены лежали её обломки, отколотые во время боя.       «Восстановить её ещё только предстоит. А мы пока несём лишь потери…» — а потом девушка с горечью подумала о том, что всё вокруг неё только и делает, что трещит по швам.       Подъёмные тросы скрежетали, прокручиваясь в механизме и опуская платформу, загруженную лошадьми. Животные внутри беспокойно задвигались, зафыркали, готовые вырваться на свободу, когда скреплённые деревянные доски под их ногами наконец коснулись твёрдой земли. Офицер, контролирующий процесс спуска, раскрыл перегородку и, подхватив за поводья, стал выводить лошадей из грузоподъёмника.       Перехватив ремни из рук мужчины Оливия забрала Зевса и погладила его по морде, заглядывая в тёмные глаза коня. Он мотнул мордой, сбрасывая ладонь, и отвёл взгляд в сторону дороги.       — Это не простая прогулка, мой хороший, — шепнула Хилл, проверяя его амуницию, — так что будь молодцом.       Она ещё раз провела ладонью по гриве и взобралась в седло. Сердце в груди вдруг застучало быстрее, когда с высоты её положения, перед ней показалась уходящая в никуда вытоптанная тропа. Так далеко она ещё не заходила — никогда не была по эту сторону — и сейчас начинала чувствовать себя совершенно по-другому. Вид людей вокруг, таких же, как и она — из плоти и крови, за плечами которых тоже были те, кто их ждут — совсем не успокаивал и не подбадривал девушку, наоборот — заставлял сцепленные вокруг ремней пальцы сжаться сильней, потому что перед её глазами их уже и не было: то, что она видела, было точно страшным видением, готовым рассеется в воздухе, закрой она глаза хоть на мгновение.       «Совсем скоро всё закончится».       Она сделала последний глубокий вдох, в надежде прогнать наваждение.       Строй двинулся вперёд и очень быстро набрал скорость.       — Вперёд! — приказ прогремел набатом. — Всем в боевое построение!