Если есть ещё что-то

Придя в общежитие, Лёня сразу рухнул на кровать. Слезы собрались в глазах. Он и не противился им, но заплакать не мог. А плакать хотелось. Изнутри сжигала болью все живое, единственная мысль " За что судьба с ним так?» Сначала эта болезнь. Когда другие дети во дворе бегали, смеялись, и играли на площадке, Лёня всегда слышал от мамы: «Ленечка не бегай, тебе нельзя». И она снова усаживала его на лавочку, и все, что ему оставалось завидовать детям. Или тихо играть в песочнице. Тоже самое было и в детском саду, и в школе. Лёня рос хрупким и болезненным мальчишкой. Он не был похож на остальных детей. Потому что болел. Он не играл с другими детьми в подвижные игры, не катался во дворе на качелях и велосипеде. Футбол, волейбол, догонялки, были ему запрещены и недоступны. Все дело было в проблемах с сердцем. С самого рождения он проходил обследования и месяцами лежал в больницах. А потом случилось самое страшное, что могло быть. Отец за бешеные деньги достал путёвку в оздоровительный лагерь, у моря, ведь Лене нужен был морской воздух. Тогда, море для обычного мальчишки из провинции, казалось сказкой. А значит, он был уверен, что ему это поможет и станет легче. И он, и родители надеялись, что этот отдых пойдёт на пользу. Оздоровительные процедуры, хорошие положительные эмоции, морской воздух — на это было не жаль никаких денег. Хотя они его семье доставались не просто. И Лёня надеялся на лучшее. Но все было иначе. Сначала ребята из отряда сделали его изгоем и издевались над ним. Он хорошо помнит, как они его мучали. Однажды облили в туалете водой, разбрызгав воду в области паха. И все подумали, о том, чего так боялся Лёня. Его прозвали «писающий мальчик». И снова этот хрупкий мальчишка не плакал. Терпел, сжимая зубы. Знакомство с Сашей казалось единственным счастливым моментом из жизни в лагере. А потом эта дурацкая травма, окончательно подорвавшее его здоровье и сделавшая его инвалидом на долгие годы. Предательство Саши. Человека, который за короткий срок успел стать для Лени всем. От этого у Лени особенно сильно ноет в груди. Так сильно, что кажется не хватает воздуха. Потом долгий курс реабилитации, мучительные боли и постоянное лечение. К проблемам сердца, добавились проблемы с ногами. А вместе с тем на его семью обрушились финансовые проблемы. Теперь на жизнь катастрофически не хватало. Все деньги уходили на лечение единственного сына. Приходилось трудно. Иногда, Лёня слышал тихий плач мамы по ночам и от бессилия сжимал подушку. Хотелось умереть, чтобы не быть обузой. И как ни старался, заплакать не мог. Разве только иногда, когда никто не видел слезы от бессилия бежали по щекам. Позже, кровать сменилась инвалидным креслом, а затем костылями. Парню в свои 16 было тяжело смириться со своей нелёгкой судьбой. Но это было прогрессом. Врачи сумели его поставить на ноги. Бешеные деньги, подорванное здоровье родителей, которые трудились сутками, измотанные нервы, километры терпения и огромное желание встать на ноги принесли свои плоды. Несколько перенесенных операций, каждая из которых была риском для больного сердца. Но они прошли. Успешно, но не так легко. Лёня дольше остальных лежал в реанимации и восстанавливался после них. Однако теперь он мог ходить. С тростью, хромая, но своими ногами. Не мог по прежнему играть в футбол, бегать и кататься на велосипеде, но он ходил. Казалось все худшее было позади. И всем казалось, что Лёня теперь должен быть счастлив. Он смог, вытерпел не сломался. Сам поступил в МиФИ, сам добился успехов в учёбе и уважения сокурсников и преподавателей. И действительно для многих был примером. И только Лёня по прежнему чувствовал боль внутри. Каково это, осознавать, что ты не такой как все? Хотеть встречаться с кем нибудь, но видеть как на тебя смотрят с сожалением. Как сочувственно кивают бабушки у подъезда. Поэтому, узнав что в Швейцарии делают такую операцию, которая может навсегда избавить от хромоты, Лёня поставил цель. И практически добился её. Но, в Швейцарии оказался его сокурсник. Мечта рухнула как карточный домик. А теперь ещё он должен работать с тем человеком, который предал его много лет назад. «А может быть я слишком несправедлив к нему? — мелькает вдруг у Лени мысль. — Ведь по факту это был несчастный случай. И я сам виноват в этом.» Нет, в том что случилось с ним, может Саша и не виноват. Но вот в том, что он оставил его умирать, была определённо его вина. Идеальный Саша, оказался трусом, предателем и бесчувственной скотиной. И Лёня, истекая кровью, и проваливаясь от боли в бессознания, пролежал из-за него 14 мучительных часов. Один на один со своей болью. Позже, когда его случайно нашли, он уже практически не дышал. И он знал, что у Саши спрашивали о нём. А он соврал, что не в курсе. Его беспокоила собственная шкура. И Лёня остался виноват. Один, против всех. Потому что у него не было свидетелей. Всё посчитали, что он сам покинул лагерь, и сам причинил себе вред. Потому что у него не было друзей, кроме Саши. А Саша предпочёл подчиниться мнению большинства. Никто не был наказан. Да, Лёня и не стал ничего доказывать. Слова мальчишки 12 лет не имели силы, и он это понимал. Принял все, со всем согласился. Единственное с чем не мог смириться, проводя бессонные ночи в больнице (боль была настолько адской, что он не мог спать. И как только сердце выдержало?) что Саша в это время спит спокойно. Что его Саша, зная, что оставил человека умирать, продолжал жить, общаться с друзьями, спать… В то время как Лене приходилось особенно трудно. Внезапно резко кольнуло в груди. Лёня дышит тяжело, сжимая зубы. Болит сердце, словно тяжёлый камень кладут на грудь. Ему нельзя волноваться. Рука нащупывает таблетку валидола на тумбочке и засовывает её под язык. Лёня пытаетесь успокоиться. Пытается не думать о Саше, но после того, как он его сегодня увидел, понимает это невозможно. Самое трагичное было в другом. Тогда, в детстве, Лёня почувствовал в Саше больше, чем просто друга. Странное было чувство: хотелось прижаться к нему, как к самому близкому человеку. Попросить защиты. И самое главное всегда быть рядом. Позже он понял, как называлось это чувство. Он все эти годы его ненавидел и в тоже время он был влюблен. Потом эти чувства прошли, но сегодня они вспыхнули. Прямо там на блоке, стоило только его увидеть. Влюбиться в человека, который хотел его убить — полное безумие. И Лёня не мог это принять. Сердце отпустило. Стало легче. У него нет выбора. Единственное правильное решение — уволиться со станции. Уехать в другой город. И плевать на все остальное. На диплом, на работу мечты, даже на цель, заработать на операцию. На все это было плевать. Завтра он пойдёт и уволиться. Иначе он или сойдёт с ума или его сердце не выдержит. Других вариантов не было.        Саша проснулся от собственного крика и сел на кровати. В комнате висел полумрак, часы показывали начало третьего ночи. Что это? Неужели юношеские кошмары вернулись и продолжают его изматывать? Видимо, так и есть. Саша снова ложится, но сон исчезает. От этого не избавиться. Это будет преследовать его всю оставшуюся жизнь. И глупо просить у Лены прощения. Он бы и сам никогда не простил. Где были его мозги 10 лет назад? Если бы он знал, как это обернётся… Все эти годы он надеялся, что Лёня умер. Потому, что так было легче. Он жил все эти годы с мыслью, что Лени уже нет в живых. А значит исправить ничего нельзя. Но сегодня утром Лёня вошёл на его энергоблок. И от этого стало хуже. Теперь придётся работать вместе, придётся, каждый раз глядя на этого мальчишку вспоминать свою главную ошибку и всю жизнь ненавидеть себя за это. Придётся снова ждать кошмаров по ночам. Саша, знает, он все это заслужил, но от этого не становится легче. Он думает о Лёне. Понимает, насколько тот стал сильным. Сделал вид, будто ничего не произошло. Не растерялся и держался все время уверенно. Но, Саша знает. Это с виду, для всех. Когда он говорил с ним, чувствовал, что внутри у Лени все сломано и все, что ему нужно чтобы Акимов оставил его в покое. Но для Саши это не так просто. Он действительно хочет все изменить. Хотел бы. Но у него нет этой возможности. Слишком поздно что либо менять. Ситников практически всю ночь не сомкнул глаз, а утром ушёл слишком рано, чтобы не встречаться с Ванькой. Раиса Марковна только головой покачала, но не проронила ни слова. Он поговорит вечером. Он все обязательно расскажет сыну Анатолия. Но к этому разговору он должен подготовиться. Поэтому, для начала он с самого утра помчался в больницу. Там конечно к Дятлово его не пустили, да и узнать ничего нового Толя не смог. Анатолий Степанович находился в сознании, но состояние оценивалось как тяжёлое. Ситникову ничего не оставалось, как уехать на работу. Приехав на станцию, у него разболелась голова. Третий энергоблок был остановлен, на станции, все сотрудники были в напряжении. А ещё он увидел злого и раздраженного Брюханова, который кричал на Фомина. Толя, понимал, чем вызвана эта реакция директора, и понимал его. Разбирательства не избежать. Оно коснётся всех. И директора , и самого Ситникова, как инженера по эксплуатации, и Дятлова . Но в первую очередь, операторов третьего энергоблока. От этого особенно сильно давит виски, словно в них всадили отвёртку. Поэтому, он спешит скорее ретироваться в свой кабинет. Сейчас ему точно не до Брюханова. В голове мыслей слишком много. От Дятлова до разговора с его сыном. Ситников щёлкает кнопкой электрочайника, и пытается сосредоточиться на работе. Но в дверь настойчиво стучат. Чертыхнувшись, Ситников отвечает «войдите». Он думает, кто это может быть и никак не ожидает увидеть их нового сотрудника — Леню Топтунова. — Анатолий Андреевич, можно? — голос парня тихий. Ситников невольно сглатывает, заметив трость в руках молодого парня. — Конечно — Анатолий старается доброжелательно улыбнуться, поднимается из-за стола. — Если не ошибаюсь, Леонид? — не ошибаетесь — Проходи, Лёня, присаживайся. Ничего что я сразу на «ты»? — нет, ничего. — Лёня отодвигает стул, присаживается за стол. — я к вам зашёл не случайно. Мне нужно чтобы вы поставили здесь свою подпись. — только теперь Ситников замечает в руке у парня папку. Лёня протягивает ему какой-то документ. — это что? — это моё заявление об уходе. Подпишите. Ситников удивлённо поднимает брови. Ко всем проблемам кажется добавляется ещё одна. За все годы работы, он впервые сталкивался с таким: чтобы человек пришёл работать к ним на станцию и на следующий день уволнялся. Да ещё и молодой специалист. К тому же с такой должности, на которую человека днём с огнём не сыщешь. — нет, Лёня. — Ситников отодвигает от себя заявление. — я не могу это подписать. Ты только что устроился, и вообще ты молодой специалист, а значит тебе положено отработать определённый срок. Да и вряд ли тебе остальные его подпишут. — п-пожалуйста… мне очень надо — Лёня сам не заметил как голос дрогнул, а глаза наполнились предательскими слезами. Секунда, и они уже бежали по лицу парня. — Лёня, ты что? — ужаснулся Ситников. — немедленно прекрати. Слышишь? Лёня кивнул, но сдержать их не мог. Он столько терпел, столько раз пытаясь заплакать. Не получалось. А сегодня в кабинете незнакомого человека его прорвало. К душевной боли, добавился стыд. Он сидел опустив голову. Ситников быстро метнулся к тумбочке, где стоял графин с водой. Налил её в стакан, а затем протянул его Топтунову. — выпей, успокойся. — с-спасибо — Лёня всхлипнул и отпил немного жидкости. Толя присел рядом. — простите. — У тебя что-то случилось? Проблемы с коллективом? — осторожно поинтересовался Ситников. Лёня ничего не ответил, отрицательно качая головой. Ситников не знал, что ему делать, как успокоить парня. Если бы его голова сегодня была чуть светлее, он обязательно что нибудь придумал бы, как-то успокоил бы. За время работы, были люди всякие, и ситуации различные. Ему даже приходилось спасать молодого сотрудника от самоубийства, решать серьёзные конфликты и находить подход к любому своему подчиненному. Именно за это его ценили и уважали сотрудники станции. Но сегодня, в голове Толи сплошная каша: мысли про Дятлова, про разговор с его сыном. Мысли про Брюханов, про станцию, аварийный энергоблок, смену, заглушившую реактор, разбирательство… И ещё этот мальчишка. — Пожалуйста, подпишите. Я умоляю вас. — Лёня уже оставил стакан в сторону и перестал плакать. Теперь он смотрит ровно в глаза Ситникову, и Толя замечает в них какое-то отчаяние и боль. — Леонид — Ситников вздыхает. — это из-за Акимова? — он не отрывает взгляд от Лени, и видит как лицо того вытягивается. — Что? — голос снова дрожит, а руки подрагивают. — нет, при чем тут Акимов? — Лёня старается выглядеть равнодушно, но Ситников все понимает по состоянию Топтунова. — Он вчера был у меня. Вы с ним знакомы, верно? Лёня молчит. Боль воспоминаний снова режет сердце, выворачивая его наизнанку. — это неважно — тихо шепчет он. — пожалуйста, подпишите мне заявление. Я вас очень, очень прошу. — нет, Леонид. Я не могу. Ты отличный специалист, и потом как тебя уволят, когда ты только вчера устроился на работу? Как ты себе это представляешь? — ну хотите я на колени встану? — слезы снова собираются в глазах. Он поднимается из-за стола. Но Ситников усаживает его обратно. — прекрати! Ты совсем что ли? — Ситников повышает голос, он звучит строго. Лёня снова опускает голову, а плечи его вздрагивают. Ситников вздыхает. — ну хочешь, мы тебя на другой энергоблок переведём? — нет. Я не могу здесь работать. Я понял, это не моё и вообще, я нашёл уже другую работу. Пожалуйста. Ситников приподнимается со своего стола. Подходит к окну заложив руки за спину. Он может подписать это заявление. Но, его все равно не уволят. На станции аварийная ситуация, заместитель главного инженера в больнице, директору вообще не до соплей молодого сотрудника. А ещё эти комиссии. Никому лишних вопросов не надо. — ты пойми Лёня — Толя оборачивается к парню. — Даже если я подпишу тебе заявление, то от моей подписи ничего не зависит. Тебя все равно не уволят. Во первых, заместитель главного инженера в больнице — Ситников говорит спокойно, однако от осознания этой мысли ноет душа. — а он между прочим твой непосредственный начальник. И без его подписи тебя не уволят. Во вторых, у нас на третьем энергоблоке произошла аварийная ситуация. И директору нужны люди. Специалисты, понимаешь? Он не станет разбрасываться персоналом в такое время. В третьих — Ситников вздыхает. — здесь должна стоять подпись твоего начальника смены блока. А в четвёртых, если ты пытаешься избежать проблем таким образом, то уверяю тебя, уволившись со станции ты не решишь своих проблем. Поверь мне. Лёня молчит не поднимая головы. Конечно, Ситников прав. Во всем. Но ему не объяснишь всего, что творится на душе у Лени. В это время, в кабинете звонит телефон. — слушаю. — Толя поднимает трубку, и с минуту с кем-то разговаривает. — да, понял. Скоро буду. — Лёня, мне сейчас нужно идти — говорит Толя, положив трубку. — ты дождись меня здесь, и мы ещё раз обо всем поговорим. А пока посиди, обдумай свое решение. И все, что я сказал тебе. — а о чем говорить? — тихо шепчет Лёня. — и решил я все уже. Все равно уволюсь, и пусть будет что будет. — и все-таки, ты дождись меня, ладно? Я постараюсь побыстрее. — Ситников глядит на Леню, тот не поднимает головы. Вздохнув, Толя покидает кабинет. Голова болит нестерпимо. А к вагону проблем, добавилась ещё маленькая проблема. Вот, ещё Брюханов вызвал. Толе не хочется идти к нему, но говорил он слишком официальным тоном. Значит, что-то произошло ещё. Правда, по пути он сворачивает в другое место. На блок Саша входил на трясущихся ногах, будто боясь чего-то. Хотя он и боялся. Встречи с Леней Топтуновым. Но от этого никуда было не деться. И он это прекрасно понимал. Однако, на блоке СИУРа не оказалось, не появился он и позже. Вместе с облегчением пришло и осознание беспокойство: вдруг с ним что нибудь случилось? — А ещё говорили, что этот парнишка ответственный — хмыкнул Борис, стоя у своего пульта. — второй день всего пошёл, а он уже на работу не вышел. — сразу видно, что студентик вчерашний — поддержал разговор Киршенбаум. — на станции атомной работать, не на лекциях сидеть. Видимо решил забить на работу. — сам-то давно студентиком был? — смеётся Боря. — забыл как сам пришёл к нам зеленый? — нет, не забыл. Но даже я себе такого не позволял. — Игорь пожимает плечами. — у парня барзометр зашкалил. Вчера ум через уши лез, а сегодня вообще забил на работу. Да и вообще, странный он какой-то. — Саш, а ты начальству докладывать будешь, про отсутствие нашего стажёра на рабочем месте? — Столярчук подошел к столу, за которым работал Акимов. — Эй, Александр Фёдорович, ты вообще меня слышишь? — А, что? — Саша поднимает взгляд от бумаг. Глаза его красные, и сам он какой-то помятый. — Я говорю, что начальству доложить нужно наверное, что Топтунова на рабочем месте нет. Чем ты слушаешь вообще? — Извини, я задумался. — Саша снимает очки, потирая переносицу. -Что с тобой происходит? — искренне интересуется Столярчук. — Второй день ходишь как пришибленный. -Всё нормально, Борь. -Это ты называешь нормально? — сложив руки на груди, хмыкает Борис — это не хрена не нормально. Ты себя в зеркало видел? Ты вообще спал сегодня? -Борис, я в порядке. Просто устал. -он видит, что Борис смотрит недоверчиво и старается улыбнуться. — Правда, Борь. И спасибо за заботу. В это время на блок заходит Анатолий Ситников. Выглядит он сегодня правда каким-то неважным, даже растерянным. Поздоровавшись с операторами, он обращается к Акимову: — Александр Фёдорович, можно на пару слов? Саша кивает, и послушно выходит за Толей в коридор. Радует, что Ситников появился вовремя, и в данный момент ничего не нужно объяснять настырному Столярчуку. — Слушай, Саш — голос Ситникова растерян. — Не знаю, что у вас с Топтуновым произошло, но он сейчас сидит у меня в кабинете, и решительно настроен уволиться со станции. — Он хочет уволиться? — Саша делает большие глаза. — Почему? -Тебе лучше знать. Как я понял, это имеет отношение к нашему вчерашнему разговору. Ты бы поговорил с ним. Он пока ещё твой подчиненный, а ты его начальник. Сейчас все равно его никто не уволит, и без этого проблем хватает. Саша молчит несколько секунд, а потом говорит: -Я не знаю Анатолий Андреевич, есть ли смысл в этом разговоре. Он взрослый человек, способный сам отвечать за свои поступки и слова. И если он желает уйти со станции, это его право. Может быть так лучше будет -Для кого лучше, Акимов? — качает головой Ситников -Для всех. Для него, для меня. — Значит все-таки дело в тебе. Быть может расскажешь? -Нечего рассказывать, Анатолий Андреевич. Если захочет расскажет сам… -Саша, — Толя смотрит неожиданно прямо, а голос звучит с нажимом. — А ты уверен, что если Лёня уйдет, ты не будешь жалеть об этом? -Поздно уже жалеть Толя — усмехается Саша. — Я та ещё скотина. И это к сожалению не изменить. Мне кажется, ему действительно лучше уволиться и уехать. Звучит безумно, но поверь, так лучше будет. — И все-таки, Саш, если что, он в моём кабинете. Я сейчас иду к Брюханову. Так что… — он не договаривает, но Акимов понимает, что хотел сказать Толя. Несколько минут, внутри Акимова мечутся два чувства. Лёня уволиться. Уедет. Всё встанет на свои места. Только легче от этого не станет. Никогда. Он никогда не забудет тот проклятый день, никогда не простит себя. И возможно, это последний шанс, что либо сказать Лёне. Нет, у него нет никаких шансов. И глупо идти в кабинет к Ситникову и уговаривать его остаться.И глупо надеяться, что это поможет. Он обречен. Навсегда. Несмотря на все эти мысли, ноги сами несут его в кабинет к Ситникову. Саша не знает, зачем. Он понятия не имеет, что сказать Лёне, и как посмотреть на него, но ничего не может поделать. Рука дергает ручку, и дверь в кабинет заместителя главного инженера по эксплуатации медленно открывается. — Виктор Петрович, вы просили зайти — Ситников заходит в кабинет. Брюханов сидит по центру, за своим столом. По левую руку от него — главный инженер станции Фомин, дальше начальник реакторного цеха, третьего энергоблока и начальник смены, работавший на блоке во время аварии. По правую руку два незнакомых человека в штатском. — Да, Анатолий Андреевич проходите — Виктор Петрович указывает на свободный стул. — Это наш заместитель главного инженера по эксплуатации. — теперь он обращается к людям в штатском. А это комиссия, которая здесь, для того, чтобы разобраться в причинах аварии. Валерий Алексеевич Легасов и Борис Евдокимович Щербина. Толя молча кивает, и присаживается на предложенный ему стул. Видимо, совещание затянется, что совершенно не радует Ситникова. На блоке полно работы, а ещё у него пацан зеленый сидит в кабинете, который бог знает, на что способен. Акимов ещё, весь подавлен, глупостей не натворил бы. И с Дятловым не пойми что. Что, что а Ситников переживает за каждого, как за родного. За станцию, за операторов, за любимого человека. У него итак проблем выше крыши, и даже пришлось забыть про головную боль (если не перестанет, зайти в мед.пункт нужно будет, за таблеткой) а тут совещание это и разбор полётов сейчас начнётся. Кому нужна вообще эта комиссия? , Ситников знает, найдут крайнего и выпишут по самое не хочу. И тех, кого сделают крайними он уже тоже знает. А проверка, так, формальность. — Вчера на вашей станции произошел инцидент — начинает Легасов. -Случилась авария. Нам предстоит ещё выяснить причины, но главное, что ваши сотрудники самовольно заглушили реактор. Как я понимаю, регламентом это не предписано. — У нас была аварийная ситуация — пытается оправдаться начальник смены блока. Толя его хорошо знает: 30 лет, женат, имеет двух детей. Достаточно опытный и добросовестный работник. — Заместитель главного инженера Дятлов, был направлен к нам в помощь, и именно он приказал заглушить реактор. -И вы вот так вот согласились? -хмыкает Щербина. — На сколько я знаю, вы должны были запустить резервные насосы и включить дополнительный генератор. — Однажды у нас была такая авария — подает голос Ситников. И наши сотрудники всё сделали по инструкции. Последствия получились плачевными. Я, как заместитель по эксплуатации, настаиваю на том, что мои сотрудники, в том числе и Анатолий Степанович Дятлов, действовали правильно. — Они отключили энергоблок от сети. Вы знаете, какие теперь из-за этого проблемы? — Я думаю человеческая жизнь, гораздо важнее остальных проблем — не унимается Ситников. — А в реакторах такого типа, есть недостатки, и это давно доказано. И последствия, опираясь мои сотрудники только на регламент, могли бы быть гораздо хуже. — Вы сеете панику, Ситников — усмехается Щербина. — Можете считать, что это так. Но каждый сотрудник нашей станции, да и вообще любой атомной станции, знает, что атом не такой уж и мирный. И когда случается форс-мажор становится не до регламента. — то есть, вы оправдываете действия своих подчинённых? — щурится Щербина. — безусловно. Анатолий Степанович дал чёткий и верный приказ. И результаты мы с вами видим. Ничего серьёзного за исключением отключенного реактора от сети, и небольшой дозы радиации на третьем энергоблоке. Но на самом деле, это мелочи по сравнению с тем, что могло бы случиться. — не согласен — встревает Легасов. — Регламент составляли не дураки. И не факт, что действуй ваши сотрудники по регламенту, случилось что-то страшное. Аварийные ситуации бывают на каждой электростанции. — я думаю это не тот случай, когда нужно рисковать. Особенно, когда знаешь о недостатках в конструкции РБМК — хмыкнул Ситников. Его раздражали эти люди. Понятное дело, что они понимают, Ситников прав, но виноватые уже определены. К сожалению, это их работа. — что же. — Борис приподнимается из-за стола. — готовьтесь Виктор Петрович к разбирательствам. Мы пришлём комиссию, которая детально изучит все причины. — до свидания. Люди в штатском выходят. Виктор Петрович злой. Ещё бы. Прилетит ему по шапке. Он успевает выписать люлей начальнику смены блока и начальнику реакторного цеха, прежде чем отпустить их. Ситникова просит задержаться. Как только все покидают кабинет, Брюханов яростно набрасывается на Ситникова. — ты что тут перед комиссией устроил? — рычит Брюханов. — тебя кто вообще просил лезть? — я правду сказал. И вообще, я ж не виноват, что директор сидел и молчал в тряпочку — Ситников тоже уже перестал быть спокойным. Спокойствие улетело к ебеням. И последней каплей стал Брюханов и его равнодушие — а это между прочим твои сотрудники. И был бы ты Витя, нормальным директором, ты бы горой стоял за своих сотрудников. — эти сотрудники самовольно заглушили реактор. — они твою станцию от взрыва спасли. Как ты не понимаешь? — конечно, ты своего Дятлова всегда защищать будешь — хмыкает Брюханов. Они вдвоём уже кричат, так что уже наверное на улице слышно. — Да ты уже свихнулся на этом Дятлове. Он между прочим в больнице сейчас. Весь удар на себя принял. Хотя вообще мог сидеть и ничего не делать. Но тебе то что? Главное мягкое кресло сохранить и жопу свою спасти. Или я опять не прав? А на сотрудников своих тебе плевать. — Ситников вздыхает -А если бы там я был вместо Дятлова, ты бы тоже меня обвинял бы? — говорит он уже гораздо тише. Брюханов не успевает ответить. В кабинете раздаётся телефон. Он поднимает трубку и с кем-то говорит. Лицо его при этом неестественно вытягивается. Закончив разговор, он без слов закуривает. Ситников все это время выдерживает паузу. Наконец-то Брюханов, глядя на Ситникова произносит: — Дятлов твой из больницы сбежал. Прямо в пижаме. Ситников уставившись на Брюханова теряет дар речи. Он конечно предполагал, что Толя может что-то выкинуть, на то он и Дятлов. Но чтобы вот так. — что ты смотришь на меня? Вон, из больницы только что звонили. Иди, ищи его где хочешь, но чтобы через час он обратно в больнице под капельницей лежал. Ситников ничего не говорит, выходя из кабинета. Он слишком хорошо знает Дятлова и знает, что тот сбежал на работу. Значит скоро он точно будет здесь. Лёня сидит за столом. Он все решил, и точка. Пусть его хоть по статье увольняют, пусть не подписывают, он все равно уедет. Дверь открывается и в кабинете появляется… Акимов. Внутри у Лени все сжимается и переворачивается. Какого хрена он здесь? — Лёня? — Саша старается выглядеть равнодушным и спокойным. Увидев Леню он решает сделать вид, что пришёл сюда случайно. — привет. Ты что тут делаешь? Лене не хочет отвечать. Но не ответить нельзя. Получится детский сад какой то. Хотя ему и так стыдно, что он ведёт себя как упрямый ребёнок. — мне. Я к Анатолию Андреевичу по личному вопросу. — ясно. — Саша решает сделать вид, что поверил. -А где он, кстати? — ушёл куда-то. Скоро наверное будет. — ладно я подожду. — Саша садится на против Лени. Несколько секунд висит напряжённая тишина. Акимов не выдерживает. — Леня, ты же из-за меня увольняешься? — с чего вы взяли? — хмыкает Лёня. Ему не интересно, откуда Саша знает об этом. В конце концов теперь ему это не важно. — то, что произошло 10 лет назад… — 10 лет назад, я упал с велосипеда — резко перебивает Лёня. — упал неудачно. Но не нужно меня жалеть. — Зачем ты так? — Саша смотрит прямо на Леню. — ведь мы оба знаем, что тогда произошло… — да что вы можете знать? — вскакивает Лёня, и срывается на крик. — знаете как это пролежать 14 часов истекая кровью? Как это быть прикованным к постели? Знаете, как жить со всем этим? . — голос сорван на крик, по щекам бегут слезы. — тише, Лёня, тише. — Акимов вскакивает, хватая его за руки и тут же, словно обжигаясь, убирает их. — не кричи пожалуйста. Я правда сожалею о том, что тогда произошло. — не стоит — Лёня снова присел на стул. — ничего не было. Я просто упал с велосипеда. А увольняюсь, потому что понимаю, станция — это не моё. — Лёня… — Что Саша? Я неужели ты не понимаешь, что делаешь только хуже… — а мне легко, думаешь? — глаза Акимова наполняют я слезами. — да ты мне каждую ночь снился. Я каждый день, 10 лет думал о том, что произошло. И сейчас, я действительно хочу что либо изменить. Что либо сделать. — ты уже сделал. — Лёня вытирает слезы. — нет, я не осуждаю тебя. Ты выбрал своих друзей. Ты был уверен, что я умру. И никто не узнает. Никто и не узнал. И сейчас, ты боишься за свою шкуру. Боишься что либо объяснять. Или я не прав? Саша молчит, опустив голову. Лёня прав, слишком поздно, что либо менять. — тебе не стоит бояться. Я уеду. Вот только заявление подпишу, и уеду. И ты скоро все забудешь. И я забуду. — Лёня неожиданно улыбается. — думать, что я упал с велосипеда гораздо легче. Это не так усложняет жизнь. — мне уже легче не станет — качает головой Саша. — Никогда. Лёня молчит. Глядя себе под ноги. Саша встаёт, и не слова не говоря идёт к двери. Чувство вины давит на грудь. Уже у дверей он оборачивается. — прости. — говорит тихо и выходит. А Лёня начинает дышать тяжело. Сердце его бешено стучит, словно готово выпрыгнуть из груди. Он бледнеет, но специально не берет таблетку, добивая себя оканчательно.