***
«Они мертвы, Дарио. Их теперь мать родная не узнает. Эти выродки хотели отпраздновать ваше с Полли убийство. Символично вышло, что именно тогда я превратил их мерзкие рожи в месиво. Но рано радоваться, выродок, приказавший убить тебя, ещё жив. Ничего не кончено. Однако рано или поздно я достану его. Считай, что он уже мёртв. Я пойду до самого конца, и никто меня не остановит. Клянусь тебе. Мне плевать, выживу я или нет. Если мой час настанет, то перед тем как умереть, я заберу этого выродка с собой. И когда он сдохнет, а он точно сдохнет, как последняя мразь, ты будешь отомщён и сможешь обрести покой. А я искуплю свою вину перед тобой», — тихо произнёс Антонио, обратившись к Дарио, лежавшему в пока ещё открытом гробу. Холодное лицо мертвеца ничего не выражало. Оно напоминало безжизненную маску из воска и выглядело искусственно, как показалось Моретти. Гроб стоял в небольшой светлой комнатке с покрашенными в бежевый цвет стенами. За окном виднелся небольшой пустырь, что раскинулся между рядами трёхэтажных кирпичных домов. Моретти вспомнилось, как в подростковые годы он вместе с Дарио бегали там, находили разное выброшенное барахло и отбивались от шайки Вика «Шкета», мерзкого низкорослого мальчишки с косыми глазами. Он и его «свита» постоянно цеплялись к Нери, после чего Моретти набрасывался на обидчиков своего друга. Их количество его не пугало. Антонио ещё с детства отличался бесстрашием и готовностью драться до последнего, когда многие убегали или начинали реветь. Сама комнатка тоже пробудила у него воспоминания о школьных годах. Пока родители Дарио пропадали на работе, их сын приводил домой Антонио после уроков. Обычно они веселились и дурачились, пока никого не было, учиняя полный разгром по всей квартире. Если же сорванцы заставали дома у Дарио его сестёр, Орнеллу и Монику, то им приходилось искать себе другое занятие. Антонио часто помогал другу с домашним заданием. Дарио довольно беспечно относился к учёбе. Зато Моретти был довольно сообразительным и способным учеником, не отличником, правда, а «хорошистом». Однако порой его ответы поражали учителей своей глубиной, и они с каждым разом всё сильнее понимали, что юный сицилиец со взрывным характером умел не только хорошо отбиваться от хулиганов, но и мог запросто превзойти тех, кого он называл «заучками». Но вот поведение Антонио мало кому нравилось в школе. Он никогда не цеплялся к другим детям. Чаще задирали именно его или Дарио. И тогда о себе давал знать взрывной характер Моретти. Он всегда нещадно бил обидчиков с кипучей яростью и волчьей злобой, хорошо усвоив уроки улицы. «Слабого раздавят. Хочешь, чтобы тебя не трогали? Тогда покажи им, что ты силён, и с тобой лучше не связываться. А то хуже будет, — сказал однажды Антонио сосед, когда увидел его всего в синяках после очередной проигранной драки. — Не бойся их. Дай им понять, что тебя и сам дьявол не испугает. То, что ты небольшого ростика, ещё не говорит о твоей слабости, малыш. Ты обязан победить свой страх. А боль не должна останавливать тебя. Всё наоборот, малыш. Тебя бьют, но ты не ноешь, а лупишь их с ещё большей силой. Они отвесили тебе один удар, а ты отвечаешь им тремя. Ты же юркий малый, а не увалень какой-то. Возьми над ними верх подвижностью и скоростью. И не жалей их. Такой народ понимает только язык силы». Слова соседа тогда воодушевили двенадцатилетнего мальчонку, направив его на путь бойца. «Он сидел тогда вон там, — подумал Моретти, глядя из окна на лавку в заднем дворе дома, стоявшего справа от пустыря. — Лучшего учителя у меня не было. Жаль, что синьор Аллегро уехал. Я бы не отказался поговорить с ним сейчас. Он здорово мне тогда помог в трудный момент. Хотя сейчас мне уже не нужны никакие советы, я и так знаю, что мне надо делать. Но всё-таки было бы интересно услышать мнение сеньора Аллегро. Хорошо, что я хотя бы успел поблагодарить его и выразить ему своё почтение». Потом Антонио понял, что воспоминания о школьных годах отвлекли его, и посмотрел на лежавшего справа от него Дарио. «Я много о чём думал в последние дни. Ты был прав. Я постоянно давил на тебя, а твоё мнение меня никогда не волновало. Мне так и не удалось избавиться от вьетнамской привычки командовать тобой. Я признаю свои ошибки. Очень жаль, что не при твоей жизни. Я хотел для тебя блага, не спрашивая тебя о том, что ты об этом думал. Мне не хочется ссориться с тобой сегодня. Не знаю, признал бы я свои ошибки, стой ты сейчас передо мной живым. Возможно, нет. Чтобы прозреть, мне пришлось тебя потерять. Извини меня за всё», — продолжил монолог Моретти. Он так расчувствовался, что не заметил, как по щеке у него потекла слеза. Достав платок, Антонио вытер её. В знак своего раскаянья он опустился на колени перед гробом «Не держи на меня зла. Я хотел для тебя только блага. У меня очень грубый нрав, даже жестокий. Мне сейчас пришлось хорошенько собраться с силами, чтобы показать моё истинное отношение к тебе. Я никогда ни перед кем не садился на колени. Оцени мой жест. Ты знаешь меня, я боюсь показывать свои слабости. Покажешь их, и тебя раздавит какой-нибудь выродок. Знай, я тебя очень ценил. Поэтому и опекал, взяв на себя все риски, какие только можно. Ты был хорошим человеком, лучшим из всех, кого я знал», — «говорил» с Нери Моретти. Как бы он ни старался, у него уже больше не получалось сдерживать слёзы. Они всё текли и текли. Антонио опустил лицо и закрыл глаза. В комнате послышались всхлипы и болезненные слёзы. Он больше всего боялся, чтобы его тихий плач не перерос в бурные рыдания, которые могли бы услышать. Через пару минут Моретти встал, повернулся к выходу и вздрогнул. У открытой двери измученный сицилиец увидел смуглую девушку в чёрном траурном платье. Её бездонные, точно океан, тёмно-карие глаза смотрели на Антонио с такой добротой, что у него пропала всякая злость на то, что его застали врасплох со слезами на глазах. На душе ему стало теплее. — Я не успел объясниться с Дарио, — сказал он. В его голосе слышалась мягкость, что случалось нечасто. — Лучше поздно, чем никогда. Я не хотел, чтобы он держал на меня зла. — Я слышала тебя с самого начала, — ответила Джина. — Извини меня за то, что я подглядывала за тобой. Мне надо было сразу подойти к тебе. Но мне очень хотелось увидеть тебя именно таким, чувственным и настоящим. Ты ведь при мне совсем другой. А теперь я увидела, какой ты на самом деле, когда снимаешь маску грубости и жёсткости. Тебе ни к чему скрывать хотя бы от меня свои чувства. Не стыдись лучшего, что в тебе есть. Слова Джины проняли Антонио. Однако он не знал, что ответить девушке, стоя перед ней в полной растерянности. Проявления нежности и мягкости давались ему с большим трудом. Моретти считал их равносильными показу собственной слабости. Куда проще ему было говорить разные гадости, хамить и грубить людям или извергать на них пламя. Грозный сицилиец тратил куда больше сил на признание в любви, чем на выстрел в лицо врагу. — Я… чувство стыда очень сильная вещь, — ответил Антонио. — Тебе ни к чему стыдиться меня. Ты же живой человек из плоти и крови. Я знаю, ты считаешь, что поступки говорят больше, чем слова. Но иногда мне так хочется услышать от тебя тёплое слово, — проговорила с теплотой Джина и обняла Антонио. — Это ведь несложно. Я уверена, Дарио тоже хотел бы видеть почаще настоящего тебя и хоть раз услышать, как сильно ты ценил его. — Теплое слово? — Моретти вдруг осенило. — Вот в чём загвоздка. Я часто давил на Дарио, но редко говорил ему тёплые слова. Я бы сейчас всё отдал, чтобы вернуть его. — Я знаю. Нам пора. Дом родителей Дарио находился недалеко от церкви святого Марка на Марини-Стрит. Именно там через полчаса началась похоронная церемония. Антонио понёс гроб с Дарио вместе с другими его друзьями. Вокруг мрачного здания, построенного в неоготическом стиле, собралось целое столпотворение. Когда гроб установили на постамент перед алтарём, Моретти сел на скамейку в левой части зала. Там разместились люди, ответственные за основные мероприятия и организацию похорон. Лука устроился рядом с Антонио. Первые ряды заняли мать и отец Дарио вместе с его сёстрами и другими родственниками. Увидев их, Антонио ощутил чувство вины перед ними: «Я не уберёг Дарио. Мы прошли Вьетнам, но в итоге его убили дома во многом из-за меня». Под зловещую музыку органа и пение церковного хора священник начал панихиду. И хотя сегодня показалось солнце, атмосфера вокруг всё равно царила депрессивная, давящая и отдающая вселенской скорбью и унынием. Антонио с горечью осознал, что даже если он и убьёт всех латиноамериканских бандитов в городе без всякой жалости, то ничего не изменится — Дарио ему уже никогда не вернуть. Однако одержимость местью и стремление искупить свою вину придавали Моретти силы жить дальше. «Здесь важен сам процесс, а не результат. Дарио мне не вернуть. Месть нужна мне как лекарство. Она заглушает мою боль», — подумал он. После отпевания гости прощались с покойным. Подходя к постаменту, Антонио понял, что сейчас он увидит Дарио в последний раз, а потом крышку гроба закроют, и приятное, пусть и пухлое лицо, умершего навсегда скроется под ней. «Я надеюсь, ты простишь меня за всё», — мысленно обратился к Нери Моретти. Во рту у него стоял ком, глаза заслезились, грудь закололо, Антонио постоял ещё немного, стараясь напоследок лучше запомнить лицо Дарио таким, какое оно было в жизни, а не на фотографии. В один момент расчувствовавшемуся Антонио показалось, будто глаза его мёртвого друга открылись, и на его лице появилась улыбка. «Не переживай, приятель, я всё понимаю. Ты же мой друг. Погорячился тогда, с кем не бывает? Ты ведь не со зла. Я хорошо знаю твой характер. Ты мог спасти мне жизнь, а потом наорать. Но не от злости, вовсе нет. Ты сильно волновался за меня, даже больше, чем за себя. Вот на тебя и нахлынывали эмоции. Меня бы больше разозлило твоё безразличие. А так я знал, что ты хоть и грубый мачо, но на тебя всегда можно было положиться. Ты столько для меня сделал. Я не держу на тебя зла, не извиняйся передо мной. Ты ни в чём не виноват», — Моретти вдруг услышал голос Нери. Грозному сицилийцу немного полегчало после этого. «Я рад, что ты не злишься на меня», — мысленно ответил Антонио. Когда все присутствовавшие попрощались с Дарио, крышка закрылась. Дальше вместе с другими друзьями Дарио он понёс гроб на улицу. В церковном дворе их ждал огромный чёрный катафалк. Вместе с навевавшей печаль и тоску громадой церкви и её башенками со шпилями, устремлёнными к голубому небу, он смотрелся как часть одного целого. У Моретти сия картина оставила неизгладимое впечатление, надолго, если не навсегда, врезавшись в его память. — Я понимаю, тебе сейчас нужно время, чтобы твоя боль улеглась, мой мальчик, — сказал Лука Антонио, когда он положил гроб в катафалк и отошёл от машины. — Но и дела не могут долго ждать. Я позвоню тебе на выходных. У меня будет для тебя приятный сюрприз. — Я не люблю сюрпризов, — ответил Моретти, опустошённый и подавленный изнутри. — Тем не менее, он тебе понравится. Ты весь разбитый, мой мальчик, тебе пока надо отдохнуть. Ты слишком замотался за последние дни. Сколько ты спал за время после субботы? Мимо них проходили гости в траурных нарядах. Увидев Антонио вместе с Лукой, Джина сделала вид, что она не заметила их. Её фигура в чёрном пальто и того же цвета шляпке с вуалью двигалась в сторону белого Шевроле Корвета С2, украшенного синими полосами по бокам и на капоте. Девушка знала о существовании разговоров, которые не касались сторонних людей. — Я не помню, — ответил Моретти. — Мне нужно ехать. — Понимаю, мой мальчик. Отдохни, но не теряйся. Тебе не помешает затаиться на всякий случай после вчерашнего «похода» в бар. Расставшись с Лукой, Антонио пошёл к машине. «Я стану капо. Вот в чём суть сюрприза, — посчитал он. — Я жаждал занять место Галло. Вот, мечты сбываются. А мне уже всё равно, плевал я на это. Я даже забыл спросить Луку о своём повышении. Мою голову занимал только Дарио». За весь путь до кладбища Антонио и Джина ни разу не обменялись словом. Девушка видела, что её возлюбленный будто куда-то провалился, о чём говорил его отрешённый вид. Она решила не беспокоить Моретти. Он же собирался духом, чтобы проводить Дарио в последний путь. Кроме него для Антонио сейчас больше никого не существовало. Кладбище находилось в Западном округе. В народе его называли просто Вест-Сайдом по аналогии с другими частями города. Территория на западе принадлежала старым заклятым врагам клана Беллини — ирландцам. И они, и итальянцы не питали друг к другу тёплых чувств. Однако время не стояло на месте. Появление на криминальной арене молодых шакалов из «Белой руки» заставило старейшие преступные группировки города забыть на время о своей вражде. На широкой поляне с рядами надгробий и редкими деревцами царил дух загробного спокойствия. Тусклые солнечные лучи заливали, но не грели. Дул ветер, и вдали шелестела пожелтевшая листва. Трава толком и не просохла, как между делом заметил кто-то из друзей Нери, поставив гроб рядом с могилой. Её окружили родные и близкие Дарио. Пока священник читал молитву, они возлагали цветы. На Моретти снова бурей нахлынули эмоции, что, подобно штыку, резали ему сердце. «Соберись! Я мужчина или соплежуй?» — задался он вопросом. Джина взяла его за руку. Она не ожидала, что Антонио так крепко сожмёт в ответ её ладонь. Девушка почувствовала всю его боль. «Прощай, Дарио. Я надеюсь, ты уже поднимаешься по лестнице в небо. Тебе до одури нравилась эта песня. Ты чуть до потолка не прыгал, стоило тебе услышать то самое наикрутейшее гитарное соло оттуда. Сейчас, наверное, ты поднимаешься наверх именно под «Лестницу в небо», — обратился к Моретти к Нери, посмотрев на ясное с западной стороны и облачное с восточной небо. — Я ещё раз прошу у вас прощения. Вряд ли я смогу искупить свою вину перед вами. Но знайте, я очень сожалею, — говорил с родителями Дарио Антонио по дороге к воротам. — Не надо, за что тебе извиняться перед нами? — полным боли голосом ответил Франческо Нери, немолодой и полноватый мужчина с редкими волосами на шарообразной голове. Лицом Дарио пошёл в отца. — Ты же наоборот пытался защитить Дарио. Если бы он тебя послушался… — Я потому и виноват перед вами и вашей семьей. Я привык контролировать Дарио и говорить, что ему делать. Привычка осталась ещё с армии. Дарио надоела моя опека. Если бы я вёл себя с ним иначе после войны, то он бы, возможно, прислушался ко мне. Мать Дарио шла рядом в окружении родственников и друзей семьи Нери. На похороны приехал его двоюродный дядя из Нью-Йорка, из-за чего всё перенеслось на сегодня. Полли похоронили вчера. — Я любил Дарио, — произнёс Франческо. — Он легкомысленный сорванец. За ним был нужен глаз да глаз. Нам с Робертой наоборот даже нравилось, что ты присматривал за нашим человеком. Он нуждался в человеке вроде тебя. Когда вас забирали в армию, то я постарался добиться того, чтобы вы оба служили в одном подразделении, раз уж Дарио признали годным. С тобой вместе он бы там не пропал. У меня не получилось отмазать его от службы. С национальной гвардией тоже ничего не вышло. — Франческо ненадолго замолчал и затем произнёс: — Спасибо тебе, что ты помог нам с похоронами. У ворот они разошлись в разные стороны. «Они никогда не порицали Дарио за его выбор. Им не хотелось, чтобы он вкалывал за гроши, но сами они не могли дать ему путёвку в жизнь. Даже гордились, что его приняли в «семью». Возможно, лучше бы родители заставили Дарио держаться от неё подальше», — задумался Моретти, садясь в машину. — Я знаю, тебе сейчас очень тяжело, — сказала Джина уже в салоне. — Но помни, что ты не один. Я рядом и хочу тебе помочь в трудный момент. Не отдаляйся от меня, пожалуйста. Моретти повернулся к девушке и посмотрел на её квадратное лицо с широкой угловатой челюстью и острыми скулами. Несмотря на своё происхождение, Джина чем-то больше напоминала еврейку или арабку, чем итальянку, не только своим излишне тёмным оттенком кожи, но и взглядом, формой носа и похожими на семитские чертами лица. От них исходило что-то ближневосточное. — Да, ты права. Мне… мне неудобно перед тобой. Я был слишком занят в последние дни, — ответил Антонио, стараясь выглядеть добрее и мягче, чему противилось его нутро. — Я знаю, ты отомстил им. Я не осуждаю тебя. У нас с тобой сложилась парадоксальная ситуация: ты сам себе на уме и редко делишься со мной сокровенным, но я прекрасно понимаю, что с тобой происходит. Мне понравился настоящий ты. Я бы хотела увидеть тебя таким когда-нибудь ещё. Джина с надеждой посмотрела на Антонио. — Я постараюсь, — дал он короткий ответ, растроганный чувственным взглядом девушки.***
Томаш и Альфредо приехали в Баттерси, самый ирландский район в Вест-Сайде. Пабы, бодрые песни о борьбе гордых потомков кельтов за свободу своей земли от британцев, обилие зелёного цвета повсюду, музыка волынки и арфы — всё здесь на каждом шагу пропитывал дух изумрудного острова. «Они тут по части патриотизма уж точно успели переплюнуть ирландцев в Ирландии», — подумалось Корбелу. В Баттерси жил Эрни Нивен, коего полицейские подозревали в убийстве. Детективы решили проследить за ним, очень многое в его поведении им показалось странным. К тому же Томаш считал, что Нивен солгал ему на допросе. Полицейские, сидя в салоне коричневого Доджа Дарта с кузовом седан модели 1968 года, наблюдали за пабом «Корк», куда заглянул Эрни Нивен. Его машина стояла рядом у коричневого четырёхэтажного дома, каких в Баттерси было хоть отбавляй. Лужи и мокрый асфальт сегодня блестели на солнце. Тучи дали ему выглянуть ненадолго, как думал Томаш: «Сентябрь тут небогат на солнечные дни». Монтойя сидел за рулём. Пока он следил за пабом, Корбел читал газету. Он целиком доверял своему молодому напарнику. Тот отличался куда лучшей реакцией и хорошим зрением. — Интересная мне тут статья попалась про наш «тихий оркестр», — сказал Корбел, когда по тротуару мимо их машины прошёл бродяга в помятом тряпье. — Газетчики пишут, что это на самом деле вовсе никакие не вигиланты, а специальная и хорошо законспирированная группа «федов». Я только не совсем понял, что такое эскадроны смерти. Но эту группу газетчики назвали именно так. По дороге с громким шумом пронёсся белый Шевроле Корвет C2 с синими полосами на бортах и капоте. В разные стороны расплескалась вода из огромной лужи на перекрёстке. — Классная тачка, — отвлечённо произнёс Альфредо, как обычно, одетый в свой любимый клетчатый пиджак. — На такой красотке так и захочется разогнаться до сотни. Трудно удержаться от столь приятного соблазна. — Затем мексиканец взглянул на Томаша. — Ты не слышал об эскадронах смерти? — Нет, — ответил Корбел. — Так ты же у нас газеты читаешь. Ну ладно. — Монтойя повернул голову вперёд. Теперь он смотрел в сторону паба. — Я слышал, что в Бразилии, Колумбии и Гватемале власти используют эскадроны смерти. Ну, знаешь, вот есть оппозиционер или человек, помогающий ему. На них ничего нет. Посадить вроде не за что. Но властям уж очень надо избавиться от них. — Избавиться? В смысле убить? — Ага. Тут на сцену выходят ребята, после появления которых неугодные властям люди «пропадают без вести». У меня папа как-то общался с парнем из Бразилии. Тот всё и рассказал. Он журналист вроде. Я послушал их из вежливости. В Бразилии, кстати, эскадроны смерти ещё и чистят улицы от подонков из банд. — Беззаконие и произвол. Отвратительные меры. Даже коммунисты к ним не прибегали. Они всё же проводили судебный процесс. — Один чёрт, что одни, что другие творят произвол. Одни пристрелят и закопают, а другие ни за что бросят за решётку, проведут фиктивный суд с целью узаконить расправу над неугодным человеком и казнят его. Разве не так? — Увы, но ты прав. Так вот, как тут написано, наш «тихий оркестр» делает грязную работу за нас. Так беспомощные власти ответили на рост преступности, — зачитал отрывок Корбел. — И что ты думаешь? — Сложно сказать, сколько газетчики написали правды. Они любят и приврать. Но кое-что заставило меня задуматься. — Что же? Снаружи помятый бродяга попросил доллар у хорошо одетого прохожего. — Лейтенант говорит нам, чтобы мы выкинули из головы «тихий оркестр» и занялись другими делами. Он будто спускает всё на тормоза. Хорошо одетый прохожий, выслушав жалобную просьбу бродяги, дал ему доллар. — И вот я думаю. А что, если власти действительно дали полный карт-бланш этому эскадрону смерти? — говорил Томаш. — Что, если большие начальники давят на лейтенанта, чтобы он быстрее закрыл все дела, где замешан «тихий оркестр»? Или другой вариант. Газетчики ошиблись, никакой спецкоманды «федов» нет… — Бьюсь об заклад, что так оно и есть, — оборвал Корбела Монтойя. — Извини, я перебил тебя. — Ничего страшного. Помнишь, лейтенант как-то раз назвал наших вольных стрелков героями? — Было такое. Ты реально думаешь, что лейтенант одобряет отстрел без суда и следствия, и потому он покрывает «тихий оркестр»? — Я допускаю такой вариант. Или же он вообще напрямую связан с нашими вольными стрелками. — Ну и бурное же у тебя воображение, Том! Но давай будем честными, убийства уличного шакалья проще списать на разборки между шпаной и закрыть дело. Никому не нужен лишний висяк, когда их и так выше крыши. К тому же заметь, простые люди одобряют отстрел уличного шакалья. А лейтенант ведь тоже человек. Вот он и говорит нам искать убийц честных трудяг. Их смерть хоть кого-то волнует. У нас тут полный набор: чёртов маньяк, террористы, банды, пьяные кретины, ревнивые мужья, замордованные жёны, садисты-малолетки, психи с голосами в голове и дуршлагами на башке. На фоне всего этого дерьма «тихий оркестр» выглядит как… ну просто как какой-то клуб самых безобидных и законопослушных людей в городе. Сама невинность, чёрт возьми! — Да знаю. Но версия интересная всё-таки. — Кстати, об убийствах шакалья. Ты же слышал, что в субботу в Маленькой Италии пристрелили несколько макаронников из «семьи» Беллини? — Слышал. — А вчера вечером кто-то устроил отстрел шушеры из «Белой руки». Её людей прикончили сразу в нескольких местах. — Да уж, нам для полного счастья не хватало ещё гангстерской войны. — Итальяшки и «Белая рука» теперь уже не угомонятся. Я бы не отказался от того, чтобы они все поубивали друг друга, раз наш департамент никак не может взять их за яйца и бросить гнить за решётку. — Интересно только, что они не поделили? — поинтересовался Корбел. — Для такой войны нужна очень веская причина. — Опа! — воскликнул вдруг Альфредо. — Смотри-ка, Том. Видишь вон тот оранжевый «Форд»? Он только что тут остановился. А Нивен сел в него. Я чуть не прошляпил, как он вышел из паба. Пора нам прокатиться.***
Последующие дни дали МакВи надежду на лучшее. Полиция напала на след людей, подло выстреливших в Генри на парковке. Нашёлся свидетель, чьи слова во многом помогли понять стражам порядка, Ричарду и Сандре, что именно произошло тогда во вторник вечером. Один мужчина видел, как к Генри Ллойду подошли, вынырнув из темноты, два чернокожих парня. Один из них трижды выстрелил в него. Потом негр с пистолетом подошёл к Генри и сорвал с его пальца перстень с изумрудом, пока его подельник кричал: «Бампи сказал только шлёпнуть его! Какого чёрта ты делаешь?! Валим отсюда!» Кличка «Бампи» навела полицейских на лидера одной из негритянских банд — «Бампи» Флойда. Ричард при своём негативном отношении к полиции даже посчитал, что дальше детективы найдут стрелявшего в Генри бандита. Ненадолго у молодого ветерана зародилась вера в торжество закона и справедливости. Ему стало легче на душе. Детективы показались МакВи людьми честными и порядочными. Они с большим рвением взялись за расследование, ведя себя с ним дружелюбно, чего он никак не ожидал от полицейских. В трущобах Кливленда Ричарду встречались совсем другие полицейские — хамоватые, злые, ленивые и продажные. «Может, в нормальные районы берут не всяких уродов на блюде и цыплячье дерьмо, а толковых ребят», — решил он, будто попавший в другой мир. «Дальше они выйдут на Беллини. Боб говорил, что гниды макаронные работают с Флойдом», — считал Ричард. Надежда на то, что Генри всё-таки сможет выйти из комы когда-нибудь, а детективы доведут дело до конца, останавливали МакВи от срыва и прыжка в пучину кровавого безумия. Жажда мести и стремление загладить вину перед другом в извращённом жизнью в бедняцких кварталах и войной понимании Ричарда, конечно, давало о себе знать. Но он сдерживался. К молодому продавцу начал возвращаться аппетит. Его сон ещё не пришёл в порядок, и пока МакВи продолжало дёргать то от страха, то от боли, то от ярости. Однако всё-таки успела наметиться положительная тенденция. Поимка стрелка и разгром банды Флойда с кланом Беллини силами полиции могли бы помочь Ричарду успокоиться. — Ты привык поступать по закону, дружище. Тебе вряд ли бы понравилось, если бы я начал мстить тем гнидам их же методами. Ты бы посчитал, что это аморально, — обратился в четверг вечером к лежавшему на кровати с перевязанной головой Генри Ричард. Тот лежал словно во сне, подсоединённый к системе жизнеобеспечения. — Детектив Иган и его напарник показались мне нормальными мужиками. Не похожи они на продажные мешки с цыплячьим дерьмом. След уже взят, дружище. Мне очень хочется расправиться самому с гнидами, стрелявшими в тебя. Из-за них ты лежишь здесь, чёрт возьми! Я не знаю, как мне загладить свою вину перед тобой. Но скоро копы возьмут их. Я подумал, что тебе бы больше понравилось, если бы я поступил по закону государства, а не по закону улицы. И знаешь что? Я так и сделаю. Правда. Когда их казнят ко всем чертям, а других бросят гнить за решётку, я забуду о мести. Потому что тебе бы понравилось, поступи я именно так. Глядишь, на радостях ты придёшь в себя и скажешь мне: «Рич, ты всё правильно сделал. Я горжусь тобой!» Боже мой, да я бы всё отдал, лишь бы ты пришёл в норму! Не умирай, дружище. Видит, Бог, тебе нельзя умирать! Со слезами на глазах МакВи опустился к кровати с Ллойдом и взял его за руку. Зато в пятницу вечером Ричарду стало понятно, что на стражей порядка больше не стоило рассчитывать. — Простите, мистер МакВи, но свидетель отказался от своих слов. Он сказал, что у него были личные счёты с бандой Флойда, и он хотел так ей отомстить, — говорил МакВи детектив Иган в участке. — Зато нашёлся другой свидетель. Он утверждает, что в Генри Ллойда выстрелили после его отказа отдать перстень. Ему пригрозили, а он развернулся и пошёл дальше. Мы с самого начала расследовали нападение на мистера Ллойда как грабёж. Стоя в сером коридоре, что освещали лампы дневного света, МакВи сжал кулаки от ярости. — Но вы же понимаете, что на первого свидетеля надавили. А показания второго свидетеля похожи на бред! — произнёс он. Ему доводилось слышать о запугивании свидетелей и сталкиваться с теми, кому велели отказаться от своих слов по-хорошему. — За Флойдом стоят Беллини! Из-за Генри убили их человека. Они рассчитались с ними чужими руками, чтобы отвести от себя подозрения! — Я понимаю, вас воодушевила моя версия о причастности банды Флойда к нападению на вашего друга. Но поймите, у нас теперь нет никаких доказательств. На неё ничего не указывает. Как и на то, что слова мистера Ллойда могли навести боевиков «Мано Бланка» на Дарио Нери. Мне сообщили, что о его разговоре с нашими коллегами из двадцать третьего участка в «Мано Бланка» никто не знал. Версия с грабежом выглядит более адекватно. — Цыплячье дерьмо, — вырвалось у МакВи. — Что, простите? — У вас же был свидетель, мать вашу! Его запугали! Разве это не очевидно, чтоб вас всех?! — У вас нет доказательств, мистер МакВи. Я всего лишь делаю свою работу. Начальство велит мне заняться разработкой новой версии и забыть о старой. Вы думаете, я доволен? С показаниями мистера Скотта можно было бы свернуть горы! А теперь у меня связаны руки. Я скован по запястьям, — говорил Иган, понизив тон. Вдруг полицейский начал озираться по сторонам с таким видом, словно он опасался, что его разговор с МакВи могли услышать другие. — У меня строгий приказ. Вы понимаете? — Что, Беллини уже порешали вопрос с вашим начальством? — грубо спросил не в лоб, а в бровь Ричард. — Я так и знал, что вы все продажные мешки с цыплячьим дерьмом! А я ещё повёлся на ваши слова! Я, чёрт возьми, поверил вам, гнидам! — Давайте лучше отойдём, — спокойно ответил Иган, пропустив мимо ушей ругательства МакВи. Невысокий детектив в синем костюме отвёл Ричарда в тёмный угол в самом конце коридора. — Я полагаю, что да, они договорились с моим начальством, — сказал полицейский с «горшком» светло-русых волос на голове. — Цыплячье дерьмо. — Я вас понимаю. Сам в шестьдесят шестом служил во Вьетнаме. Друг есть друг. Я неплохо устроился и не хочу вылететь отсюда. Сейчас трудно найти нормальную работу. Чёртов кризис. Мне надо выплачивать кредит за дом. А ещё у меня есть жена и дочь. Я не могу рисковать ими. — Если бы Генри думал точно так же, как вы, то мы бы с вами сейчас не говорили. Ясно всё с вами. Вам есть что терять. — Да, мистер МакВи. Но кое-чем я могу вам помочь. Только вы должны будете забыть о нашем разговоре. Ничего не должно указывать на меня. — Не бойтесь, мои дела вас не коснутся. Решительный взгляд Ричарда и суровое выражение на его лице с длинным шрамом сказали детективу очень многое. Перед ним стоял человек, готовый убивать и быть убитым самому. — Возьмите, — Иган достал из кармана серого пиджака листок бумаги, — и прочтите. МакВи вышел из темноты. «Рикки «Смерч» и Чарли «Гвоздь». Фамилии мне бы тоже пригодились», — подумал он и вернулся. — Вы запомнили их имена и прозвища? Узнать больше я не смог. Я не специализируюсь на бандах. Мне пришлось обратиться к знакомому, — объяснил детектив. — За пару дней он узнал только это. Вам нужны они, информация стопроцентная. — Я запомнил, — ответил Ричард. Его переполняла решимость действовать. «Я должен успокоиться, к чёрту эмоции. Воевать надо на холодную голову. Или добьют Генри потом, или их прикончат. У меня нет другого выбора. Война, так война. Без жалости и до последнего», — подумалось ему. Иган забрал лист обратно. — Теперь я могу сжечь его, — прошептал он. — Я больше ничем не могу вам помочь. — Мне достаточно, — возбуждённо ответил МакВи. — Больше здесь не появляйтесь. Так будет лучше для нас обоих. — Да. Обуреваемый эмоциями, Ричард сам не заметил, как пешком пришёл в бар «Янки Дудл». «Те люди могут помочь мне. Сэм их знает», — молодому ветерану ещё на выходе из полицейского участка вспомнился случай в баре с телевизором. Аллертон обсуждал с одним из завсегдатаев недавнюю прокламацию, подписанную президентом Джеральдом Фордом. В её рамках уклонистам от участия в войне во Вьетнаме гарантировалась амнистия в обмен на два года военной службы. Ричард бестактно влез в их разговор, произнеся: «Мне нужна твоя помощь». Собеседник полковника ушёл. — Я знаю, как тебе сейчас тяжело. У меня был солдат. Тоже, кстати, Ричард. Так вот, он за своего убитого друга ночью вырезал целый блиндаж со спящими «джапами», — сказал Сэмюэл, выслушав рассказ Ричарда. Они сидели на своём привычном месте в углу. — Диверсант должен оставаться хладнокровен и проявлять феноменальную выдержку. Но как порой трудно себя сдерживать. Чем конкретно я могу тебе помочь? Ричард подвинулся ближе к полковнику и шепнул ему на ухо: — Сведи меня с одними людьми. Они выбивают цыплячье дерьмо из всяких зарвавшихся гнид. Их ещё по телеку показывают в новостях. Ты знаком с ними. Или знаешь о них что-то. Я хочу поговорить с ними. Может, они помогут мне. Я не Клинт Иствуд и не Чарльз Бронсон, одному мне не прикончить гнид. — Если и Бронсон, то из «Великолепной семёрки», — со смешком ответил Аллертон. — Давай мы выйдем, ирландский ковбой. Ты, кстати, знал, что русским «Великолепная семёрка» понравилась больше, чем нашим зрителям? Русские увидели там близкую им идею коллективизма. Говорят, они полюбили этот фильм. МакВи и Аллертон вышли на тёмную улицу и свернули в небольшой проём между зданиями. Там полковник и рядовой превратились в чёрные силуэты. Их призрачные фигуры скрылись от глаз прохожих. Сэм проверил, если тут бродяги, и лишь потом заговорил с Ричардом, удостоверившись, что их нет. В темноте отставной офицер по-прежнему отлично ориентировался, что навело молодого ветерана на интересную мысль: «А вдруг Сэм стреляет всяких гнид по ночам?» — Ты хорошо подумал, Рич? — спросил Аллертон. — Ты понимаешь, о чём меня просишь? — Так точно, — по-военному ответил МакВи с решимостью бойца, готового прямо сейчас ринуться в бой. Он не испытывал особого почтения к армии, однако в общении с Сэмюэлом ему так и хотелось говорить с ним как со старшим офицером и идти за ним. Что-то в отставном полковнике располагало молодого ветерана, желавшего выразить старшему товарищу свои почтение и уважение. — А как же закон, Рич? Ты перейдёшь опасный рубеж. — Я больше не верю в закон. Таким меня воспитали трущобы. А война дала мне решимость действовать. — Я должен предупредить тебя, что если ты начнёшь мстить, то выйти из игры потом будет уже очень сложно. — Я настроен сражаться до конца. Генри дал мне нормальную жизнь. Они не отстанут от него, когда он выйдет из комы. Мой долг защитить Генри хоты бы теперь. Я хочу искупить свою вину перед ним. — Тебя могут убить. — Я знаю. Но долг перед Генри обязывает меня наплевать на себя. Я живу лишь благодаря ему. Нравится мне или нет, но я должен его защитить. У меня нет выбора. Полковник, по всей видимости, о чём-то задумался. Повисло зловещее молчание. — Хорошо. Встретимся в баре в воскресенье, часов так в двенадцать, — произнёс Аллертон. — Подумай обо всём хорошенько. Ты пока ещё можешь повернуть назад. — Я уже всё решил, полковник. — В голосе МакВи послышалась обреченность.