Никто, Нигде, Никогда

      Кевину Дэю шестнадцать, и он нервничает. Это скорее приятное волнение, чем страх. Его щека уже несколько часов девственно чиста: никаких чёрных линий, и это заставляет Дэя чувствовать себя не в своей тарелке.       — Уверен, что хочешь сделать это? — Жан спрашивает негромко, так, что его голос едва различим в грохоте тяжёлого рока.       Кевин поворачивает голову; прошло шесть лет с тех пор, как они с Жаном впервые встретились на стадионе, и уже тогда на щеке Дэя была нарисована двойка — пусть и перманентным маркером. Кевин не понимает, почему Жан Моро спрашивает, хочет ли этого Кев сейчас, когда Дэй уже сидит в тату-салоне, в ожидании, когда же его позовут, чтобы вогнать чернила ему под кожу. Рико уже щеголяет с татуировкой чуть больше года, так что теперь — очередь Кевина.       — Я имею в виду... Почему именно двойка? — Жан придвигается ближе к Кевину, тянется к его уху. — Ты правда хочешь быть всегда вторым?       Всегда вторым. Слова Жана царапают. Так царапаются кошки: когти просто впиваются в кожу, оставляя длинные, воспалённые красные полосы. В детстве у Дэя была кошка, когда ещё мама была жива и они жили вдвоём. А потом она умерла.       Мама умерла — погибла в автокатастрофе. Кошку усыпили. Кевина забрали в Ивермор.       Жизнь — вообще несправедливая штука.       — Рико старше, — Кевин хмыкает: он продумывал этот ответ годами. Продумывал улыбку для камер и интервью, тренировался перед зеркалом. Внебрачный сын экси. Младший сын. Второй сын. Это не значит, что он всегда второй, это просто значит, что он... младше.       — Дерьмо собачье, Кев, — Жан качает головой.       Прошло шесть лет, большую часть из которых Жан с Кевином виделись на поле. Прошло шесть лет, и Рико стал проводить с Кевином несколько меньше времени. У них всё ещё были тренировки и всё ещё не было личного пространства, но так иногда получается: у Рико всё чаще появляются другие дела. Он всё чаще остаётся в кабинете Тэтсуи. Кевин всё чаще проводит на поле и всё своё свободное время тоже — вместе с Жаном.       — У меня нет другой жизни, кроме этой, — Кевин говорит, имея в виду экси.       — Вот именно, — Жан говорит, имея в виду жизнь.       Дэй мотает головой, будто пытаясь из неё выкинуть слова Жана, эти мелкие царапки, которые не проникают глубоко, но так болезненно ноют. Почему обязательно затрагивать эту тему сейчас, когда у него на руках разрешение Тэтсуи, наконец, вбить своё предназначение чернилами под кожу? Покончить с сомнениями раз и навсегда?       — Серьёзно, Кев. Это действительно то, чего ты хочешь? — Моро не сдаётся, не затыкается, Моро продолжает спрашивать, хоть его голос и частично тонет под грохотом тяжёлого рока. — Говорят, татуировки лучше не делать летом. Жара, пот, всё это. Ты вообще в курсе, как это делается? В курсе, как ухаживать за ними после?       Жан Моро иногда бывает чертовски занудным. Кевин выдавливает из себя ухмылку, кидая на Жана косой взгляд. Время тянется, секундная стрелка вот-вот пойдёт назад, а татуировщик всё ещё занят другим клиентом. Больше года назад Рико Морияма, названный брат Кевина, выбрал себе тату-салон подороже. Сейчас Кевин жалеет, что не сделал так же. Может, это спасло бы его от томительных минут ожидания. Но точно не спасло бы от занудства Моро. Просто Кевин не привык быть один — без людей вокруг он чувствует себя неполноценным. Жан Моро вполне способен заполнить эту пустоту. У него получается лучше, когда он молчит, но за шесть лет французский акцент Моро никуда не делся — слегка сгладился, но буква «р» все так же нежно рычит, царапает, словно кошачьи когти.       — Вот ты мне и расскажешь, — встревоженный взгляд Жана натыкается на ухмылку Кевина, и Жан просто не может не улыбнуться в ответ. — Потому что ты это гуглил. Просчитывал риски. Читал отзывы. Я делаю то же самое, только направляю свою энергию в более важное русло.       — Ты пересматриваешь матчи по экси, пока не выучиваешь наизусть каждое движение каждого игрока.       Моро закатывает глаза, Кевин пихает его в плечо. Они смеются, и Жан ерошит его тёмные волосы. Жан точно знает, чем именно Кевин занимается в свободное время — то, что остаётся, когда он просто не в силах больше двигаться.       Через год они будут жить в одной комнате, и Жан уже просчитал все риски и выяснил, с чем столкнётся, когда будет делить с Дэем ещё больше, чем делит сейчас.       — А ты? — вдруг спрашивает Кевин.       Прищуривается и смотрит, так, как смотрит иногда на него Жан. Сейчас он улыбается не на камеру, не зрителям — одному Жану. Это та улыбка, которую Кевин не репетировал перед зеркалом, но та, которой он улыбался когда-то своей матери. Это было очень давно, ещё до того, как она умерла.       — Я смотрю матчи по экси, но не так часто, как ты, — Жан кидает взгляд на часы и на закрытую дверь, за которой грохочет музыка; жужжание машинки скорее угадывается, чем слышится.       Кевину шестнадцать, и он нервничает, но Жан Моро нервничает сильнее.       — Не хочешь набить себе чего-нибудь?       Лицо Жана приобретает задумчивое выражение, но он мотает головой спустя секунду. По мнению Кевина — слишком поспешно. Они сидят так близко друг к другу, и Дэй давит желание пихнуть Жана в плечо ещё раз. Коснуться его. Какая-то странная необходимость физического контакта.       — Нет, не хочу, — Жан обозначает своё нежелание вслух, Кевин уверяется в том, что Моро ему пиздит, как дышит.       Кевину шестнадцать, и в выражениях он себя стеснять за шесть лет перестал.       — Пиздишь.       — И что бы я мог набить себе, по-твоему?       Голос Жана звучит скептически, ухмылка у Кевина всё ещё лукавая. В глазах — целая бездна, полная адских чертей, и Жан Моро не может не улыбаться, глядя на такого Кевина. Таким он не выступает перед камерами. Таким он бывает только рядом с Жаном. С другими Воронами Кев так не улыбается, хоть и проводит с ними много времени. По крайней мере, Жан не замечал этого. Диван, на котором ёрзает Жан, усаживаясь удобнее, — старый, с потёртой кожаной обивкой. Скрипит, когда Жан меняет позу. Кевин хохочет.       — Ты мог бы стать третьим сыном экси, — насмешливо говорит он. Тянет руку, тычет указательным пальцем в скулу Моро. — И мог бы набить что-нибудь примечательное прямо здесь.       — Иди ты, — Жан отстраняется, уворачиваясь от руки Дэя. — Нет.       — Почему нет? Боишься иголок или боли?       Жан снова смотрит на часы, будто пытается вычислить, сколько времени им тут ещё торчать. Эту работу Кевин уже проделал за него. Вывод: хуй знает, придётся поторчать тут ещё какое-то время. Кевину шестнадцать и он хочет татуировку себе на лице, и он готов тут ждать до второго пришествия, потому что он верит в экси больше, чем в бога.       — Знаешь, что сделает со мной Морияма, если я сделаю эту татуировку?       Кевин пожимает плечами.       — Мне он разрешил.       — Ты — Кевин Дэй. И всегда будешь Кевином Дэем. А я? Я — никто.       В голосе Жана звучит глухое отчаянье, и Кевин давит в себе желание стиснуть плечи Моро в крепких объятьях. Но лучше, конечно, дать ему подзатыльник.       — Знаешь, что надо делать, когда ты — никто? — на губах Кева всё ещё та же ухмылка, но глаза больше не улыбаются. — Стать кем-то.       Дэй снова тянет руку, и на сей раз Жан не уворачивается в попытке отстраниться. Стоически терпит, пока Кевин вырисовывает пальцем пять полосок: римскую цифру три. Тэтсуи за такое почти наверняка убьёт Моро или, как минимум, жёстко покалечит, но сейчас, когда Кевин касается его кожи, Жан почти готов на это пойти.       Стать кем-то.       Стать лучшим.       Стать позади Кевина, чтобы прикрывать его спину.       Когда Дэй убирает руку, он долго ещё пялится на скулу Жана, будто эта римская тройка и впрямь оказалась нарисована на коже Моро не только чистым пальцем. Во всяком случае, Жан надеется, что Кевин мыл руки перед тем, как его трогать.       Но дверь распахивается, не позволяя Кевину что-либо сказать, не позволяя Жану обдумать всё сказанное и ещё не высказанное. Татуировщик — бородатый верзила — опирается плечом о косяк. Судя по его виду, он всё это время вычислял, свалят Кевин с Жаном, пока будут ждать своей очереди, или нет. Татуировщик выглядит слегка удивлённым. Взгляд у него — чуть менее презрительный, чем раньше. Тон голоса — такой же недовольный.       — А вам чего? — он переводит взгляд с Жана на Кевина и обратно, пытаясь вычислить, кто из них будет делать тату, а кто — просто поддерживать аморально.       Моральная поддержка отсутствует в картине мира Стига, татуировщика, как класс.       — Тату, — коротко объясняет Кевин; он уже объяснял это раньше и уже смирился с тем, что память у татуировщика — как у золотой рыбки: минута, другая — и новый мир с его новыми удивительными правилами. — Здесь, на скуле. Мне — римскую двойку, а ему — тройку.       Теперь рыбкой выглядит Жан: беззвучно открывает рот и закрывает. Кевин кладёт ладонь на его плечо; жест поддержки. Жест: «Да ладно, он знает, что такое римские цифры».       Предыдущий клиент уходит; смятые купюры остаются на столе. Татуировки, даже маленькие — удовольствие не из дешёвых, даже в таком салоне, как этот. Называть салоном подвал, по мнению Моро, — кощунство, но он всё ещё молчит.       Возможно, в эту самую минуту готовится стать кем-то, наблюдая, как татуировщик цепляет лицо Кевина за подбородок, цокая языком.       Кевину Дэю шестнадцать, и он привык к боли, так что татуировка не кажется ему чем-то по-настоящему болезненным.       Жан Моро садится в кресло следующим, и всё, на что он смотрит те долгие минуты, когда ему вырисовывают тройку на скуле, — Кевин Дэй.       Кевин платит за обоих, только купюры несколько поновее.       — Знаешь, Кев, это всё ещё выглядит как перманентный маркер, — говорит Жан, когда разглядывает свежую тату в зеркале.       Дэй не сдерживает хохота, татуировщик по имени Стиг хмурится, готовый вышвырнуть их обоих.       Это всё ещё самый клёвый перманентный маркер, и Кевину не надо говорить это вслух, чтобы Жан вспомнил ту его фразу.       Когда они выходят из салона, их татуировки заклеены плёнкой — и пластырями сверху, и немного сожаления Моро поверх, но Кевин вызывает им такси, и они всю дорогу смеются на заднем сиденье.