Никто, Нигде, Никогда

      — А в душевых здесь тоже камеры?       Кевин думает, что это место чем-то похоже на тюрьму. Даже если Кевин к этому привык: к постоянным тренировкам на грани выносливости, к чёткому распорядку, не оставляющему времени на что-то другое, к снующей охране, к видеонаблюдению — Гнездо не перестаёт быть от этого менее похоже на тюрьму.       Дети быстро привыкают ко всему, и Кевин Дэй с детства всё это впитал, Кев считает это нормальным.       Сегодня у Дэя есть силы только рухнуть на кровать — не раздеваясь, не забираясь под одеяло, ещё с полсотни «не». Но он поворачивает голову, глядя на Жана. Пожимает плечами.       Губами шевелить тоже лень.       — Не знаю. Даже если нет, камеры есть на входе в раздевалку, — Кевин спотыкается на каждом слове, глаза предательски слипаются, но губы против воли всё равно растягиваются. — И в комнатах. И в коридорах. В столовой. Везде.       Жан лежит, закинув руки за голову, пялится в потолок. Рассуждает про себя и вслух. Стратегия, тактика, вычисления. Если есть камеры, есть и слепые зоны. Всегда есть выход. Даже в тюрьме есть способы проносить запрещённые предметы. Жан думает, что это место — хуже, чем тюрьма.       Сегодня из Кевина выжали все соки, и он сам себе напоминает засохший кусок лимона в грязной кружке из-под чая. Сегодня взгляд Кевина скользит по лицу Жана, и его отключает, вырубает, но пока он всё ещё держится. Будто взглядом цепляется за черты лица Моро в надежде, что это поможет.       Это помогает.       — Значит, не душевые, — Жан разглядывает потолок.       Смотреть там особо не на что, никаких трещинок и пятен, ничего примечательного. У Жана перед глазами — план Гнезда, со всеми его уголками и помещениями.       — Что ты задумал? — голос у Кевина сонный, почти убитый.       Как подавить желание просто обнять его, целуя в макушку, как удержаться от того, чтобы не укрыть его одеялом? Жан зарывается пальцами в собственные волосы, тянет. Больно. Ноют пальцы, ноет затылок. Это не помогает. Боль больше не помогает.       — Ты знаешь, — Жан поворачивает голову, чтобы встретиться взглядом со взглядом Дэя.       И здесь Кевин Дэй, уставший и убитый, ухмыляется краешком губ, сонный и почти спящий, и Жан клянётся себе, что, когда Дэя вырубит, он наплюёт на всё и укроет его одеялом. Так делают друзья.       — Блять, Моро, если бы ты направлял хоть каплю этих своих усилий в экси, ты уже был бы в национальной сборной. — Смешок Кевина — ленивая подъёбка.       Жан не отводит взгляда, и в его глазах — встревоженность. И ещё — всё та же нежность, столько же, сколько было раньше, или ещё больше.       — Спи, — Моро кивает. — Тебе надо поспать.       Это тоже близко к их играм; так, сегодня очередь Жана говорить, что делать Дэю. Близко к оргазму — то чувство, когда позволяешь себе расслабиться и отключиться. Кевин засыпает меньше чем через минуту; ему не хватает времени подобрать нужные слова и сформулировать мысль.       Они не должны. Им нельзя. Слишком опасно. Их могут увидеть. Их могут спалить.       Кевин хочет этого до дрожи в пальцах.       Жан укрывает Дэя своим одеялом — а потом выходит из комнаты. Надо пройтись, надо пробежаться по ночному стадиону. Рвение к тренировкам приветствуется даже в неурочный час. Жан хочет выяснить, хочет убедиться. Должен быть выход.       Всегда есть.       Просто пока Жан его не видит. Просто пока Жан не может заметить даже всех камер. Это место хуже, чем тюрьма: ловушка, мышеловка. Чистилище. И если остальных Воронов просто выгонят за нарушение правил, их с Кевином попросту убьют. Собственность семьи Морияма. Игрушка. Скот. Клеймённое животное. Моро касается пальцами своей татуировки: пять линий, похожих на перманентный маркер. Он согласился на это, чтобы быть кем-то или быть с кем-то. Жан бежит по кругу, по стадиону, пока ноги не начинают гудеть и пока у него не остаётся сил думать о чём-то, кроме гудящих ног. Он не может заметить всех камер, а значит, вычисление слепых зон не имеет смысла. Не имеет значения, есть камеры в душевых или нет. Не вариант. Здесь — не вариант.       Остаётся только вариант с выездными матчами.       Надо стараться лучше. Чем больше матчей будет, тем больше возможностей. Другие города. Другие стадионы. Игры. У них с Кевином — свои игры.       Жан принимает душ в полной темноте и, когда возвращается в комнату, старается действовать как можно тише, но Кев всё равно просыпается. Моро понимает это по дыханию.       — Ты долго, — сонно бормочет Дэй, щекой трётся о подушку, разлепляет глаза.       — Ты спал. Ты понятия не имеешь, сколько прошло времени.       Жан садится на кровать — на свою, конечно. Смотрит на Кевина, ловит его взгляд. Его не было пару часов или около того, и он успел соскучиться по этой кривоватой ухмылке Дэя — уголком губ, сонной, такой очаровательной, что Жана снова затапливает в нежности.       — Долго, — Кев проявляет упрямство, потягивается, раскидывает руки. — Спать собираешься? Или решил не ложиться? Я тебя на руках таскать не буду. Не надейся.       Они оба знают: понадобится — будет. И плевать будет Дэю, как на это посмотрит Рико и что сделает Тэтсуи.       Волнительно и немного пугающе.       У них есть ещё час. Поспать, вырубиться, отключиться. Уснуть, не думая ни о чём.       — Надо. И тебе тоже не мешало бы.       Им не мешало бы проспать все восемь часов — непозволительная роскошь для Воронов. Но приходится довольствоваться тем, что они имеют: два-три часа сна урывками. Кевин довольствуется тем, что смотрит на то, как раздевается Жан. Лениво, уставше; вывернутая наизнанку футболка и шорты падают прямо на пол рядом с кроватью. Моро — не звезда стриптиза, но Кев залипает на его тело в синяках. И фыркает, когда в него летит подушка. Потому что нехуй так пялиться — но Кевин всё равно пялится. Косится на камеры краем глаза, раздумывает, будет ли очень заметно, если он кинет обратно свою подушку, и насколько сопливо будет проспать оставшийся час на подушке Жана Моро.       Это меньше похоже на игру и больше — на то, что нельзя называть и о чём нельзя думать.       Тебя.       Кевин не произносит этого вслух, но он об этом думает — слишком громко. Пропускает момент, когда Жан в пару шагов оказывается у его постели, выдёргивает подушку из-под его головы. Нежности и пошлости. Глупости. Неоправданный риск.       — Спи, — отрезает Жан.       И Кевин правда пытается. Закрывает глаза, вслушиваясь, как Моро устраивается в своей кровати. Утыкается в подушку Жана, которая пахнет Жаном. Прячет улыбку, прячет ухмылку. Считает до десяти. Потом сбрасывает счёт до нуля. Несмотря на усталость и общее переутомление, заснуть не удаётся — ни ему, ни Жану: Дэй определяет по дыханию. Они оба так громко думают; возможно, об одном и том же.       Просто сегодня Кевин решает не уточнять.       — Я нашёл письмо, — Кев выдавливает из себя несколько минут спустя, точно зная, что Жан не спит и его слышит. Что Жан его слушает. Дыхание и неровный шёпот. Кевин волнуется. Кевину не с кем об этом поговорить: как бы он не был помешан на Рико, говорить с ним о своей матери он не рискует. Как и говорить с ним о Жане.       Он не поймёт.       Достаточно представить глухую, слепую ревность в почти чёрных глазах Рико, чтобы навсегда отказаться от идеи делиться с ним чем-то личным. Кевин принадлежит ему. И Кевин, вообще-то, не то чтобы против, потому что экси — смысл его жизни, но есть воспоминания о матери и есть Жан. И если первое Рико отнять не может, то второе...       — Какое? — Моро спрашивает спустя минуту, и никакой сонливости в его голосе нет.       — Письмо матери. От моего отца.       Конечно, Жан знает о его ситуации. Все поклонники экси знают: своего отца Кевин никогда не знал, Кейли Дэй скрывала его имя даже от сына. Кейли никогда не рассказывала, кто он такой. Не то чтобы Кевин особо интересовался, даже в детстве. Нет у него отца и нет: Кевин-ребёнок принял это, как данность, а когда он повзрослел, спрашивать уже было некого. Дэй не жалел о том, что понятия не имеет, кто его отец, — не очень-то, блять, и хотелось. Ему хватало и той семьи, что у него есть: Рико и Тэтсуи, и Жана, и всех Воронов. Просто иногда ему было любопытно.       Жан смотрит на Кевина — молча, в ожидании продолжения. Об этом трудно говорить и трудно собраться с мыслями. У Кевина плохо с литературой, как и со всем, что не касается экси. Дэй не знает, как выразить всё то, что внутри.       — Он пишет всякое. Что всё ещё её любит. Что скучает по ней. Интересно, он вообще в курсе, что у него есть сын? По письму не скажешь. Но ведь... он должен знать, если не совсем идиот.       Кевин рассуждает вслух, Жан ловит каждое его слово. Жану не надо объяснять, насколько это важно. Это его отец. У самого Моро с семьёй всё тоже непросто, хоть он и предпочитает не вдаваться в подробности.       — С чего бы он должен знать? — Моро хмурится.       Кевин зарывается пальцами в волосы, пожимает плечами.       — Да ладно, это элементарно. У него были с ней отношения. Даже если она скрыла свою беременность от него, он... блять, ну, он же должен сопоставить. Сейчас. Моё имя, моя фамилия. Мой возраст. Сроки. Либо ему наплевать, либо он знает, либо...       — Почему они расстались?       Вопрос повисает в воздухе. Жан смотрит на Кевина; внимательно и встревоженно. Он беспокоится за него, потому что знает, что для Дэя это важно. Лишний час сна не сыграет роли. Для Жана это важно, потому что это волнует Кева. Для Жана важно всё, что волнует Кева.       — Я не... — поджатые губы Кевина, нервный смешок, и Дэй ухмыляется краем губ. — Не уверен. Мама не очень распространялась. Ушла до моего рождения. Просто ушла. По письму непонятно, что была за причина.       — Уверен, что именно он — твой отец?       — Моя мать любила только одного человека. Она так говорила, во всяком случае. По срокам совпадает. Больше отношений не было. Процентов девяносто, что это именно он.       Факты. Кев излагает факты, доводы, аргументы. Он уже сопоставлял имеющиеся данные. Скорее всего — да. Трудно сказать без теста на отцовство, трудно сказать, учитывая, что его мать мертва, а его отец, скорее всего, понятия не имеет о том, что стал папой.       Жан долго молчит перед тем, как всё-таки спрашивает:       — Письмо подписано?       Кевин, на контраст, отвечает практически сразу — быстрым кивком. И в этом движении столько напряжения и столько нервов, что Жан почти жалеет, что спросил, и точно жалеет, что не может дотянуться и заткнуть Дэю рот ладонью.       Камера не пишет звук, но Жан слышит Кевина.       — Не говори, — Моро выпаливает, почти позабыв, что нужно быть потише; до будильника ещё час, уже меньше часа, но соседи за стенкой ещё спят. — Если вдруг ты решишь сбежать к отцу, а Рико начнёт пытать меня, то так я не смогу тебя сдать.       Ухмылка на лице Жана говорит: это всё — шутка. Дружеский подъёб. Юмор. Вот только его взгляд режет Кевина без ножа.       Сохранение личных границ или стремление выдержать пытки. Усмешки и желание поддержать.       — Куда я от тебя съебусь, Моро? — Кевин закатывает глаза. — Ты ещё не всему меня научил.       Они переводят тему, сворачивают в безопасное русло. Неконтролируемое русло. Кевин ухмыляется краешком рта.       — Я над этим работаю.       Жан поднимает руку, демонстрируя собственные пальцы; деформированные, в вечных синяках. Шевелит ими, вызывая у Кевина приступ хохота в подушку.       В подушку Моро.       У них есть ещё время до звонка будильника. Жан собирается воспользоваться этим временем по полной — до последней секунды, и ещё несколько минут сверху.