Никто, Нигде, Никогда

      Первую игру, с вашингтонскими Медведями, они выигрывают с разрывом в одно очко. Первая игра с Жаном в составе Троянцев. Их первая игра — Джереми и Жан плечом к плечу.       Римская тройка на скуле заметно бледнеет после второго сеанса; распухшая сразу после процедуры, теряет краску. Перед игрой Моро залепляет её пластырем в туалете раздевалки.       Все их тренировки — летом на диком пляже и на стадионе — физически Жан в порядке. Способен играть, способен взять в руку клюшку. Физически Жан чувствует, как к горлу подкатывает тошнота — за несколько минут до игры он прощается с завтраком в туалете раздевалки. Это нормально. Это нервы. Жан усмехается собственному отражению, вспоминая слова Нила в Гнезде. Джостен всё время повторял, что он в порядке, даже когда не мог встать самостоятельно. Сейчас Нила защищает Эндрю — и Жан в каком-то смысле правда рад, что этот щенок в порядке после всего, что с ними случилось. Со всеми ними.       За день до их первой игры Жан спрашивает прямо:       — Ты включишь меня в стартовый состав?       Так наступает осень, по-прежнему тёплая, по-прежнему солнечная; это чёртова Калифорния, Жан всё никак не может привыкнуть. Жан всё никак не может свыкнуться, всё никак не может уложить в голове, что его форма больше не чёрная. Его тройка теперь — золотое на алом.       И никакого траура по Рико.       За день до их первой игры Джереми смотрит на Жана невыносимо долго: улыбка в уголках губ и бесконечная нежность во взгляде, от которой у Моро сводит всё внутри.       — Уверен, что готов к этому? — спрашивает Нокс.       Для Жана всё просто: он должен играть. Его должны видеть фанаты, о нём должна писать пресса. Жана должны заметить. Жан должен попасть в национальную сборную. У Жана должна быть работа после выпуска, иначе всё полетит к чертям, а в висок Жана полетит пуля.       К собственной смерти, по мнению Жана, быть готовым невозможно.       — Мне это нужно, — и всё же Моро играет словами и играет смыслами.       Это не то, о чём спрашивает Джереми, и Джереми это знает. Жану нужно на поле и нужно на публику. У Жана должна быть история, по-настоящему хорошая история, Жану нужно играть, чтобы его заметили. Даже если им всем объявили войну — Жан должен играть.       Отрабатывать риски.       — А мне нужно, чтобы ты был в порядке, — Джереми не сводит с него взгляда. — Морально. Физически. Поэтому я спрошу ещё раз: ты уверен, что готов к этому?       У Джереми Нокса всё просто. Жан никак не может привыкнуть к отсутствию подвоха. Есть простой вопрос, требующий банального ответа. Здесь либо да, либо нет. И если Жан скажет «да», Джереми сделает всё, что в его силах, — и даже то, что не в его силах.       Здесь отсутствие подвоха — самый главный подвох.       Аарон пишет:       «Он там, часом, не дрочит на мёртвых котят по ночам?»       По ночам Джереми Нокс пялится на звёзды. Старый телескоп и крыша общежития; Жан это знает, потому что несколько ночей сидел рядом с Джереми, разглядывая светящиеся точки. Белое на чёрном. Это впечатляло только во время рассказов Нокса, бесконечных объяснений о созвездиях и галактиках, о рождении сверхновых и белых карликах, о кометах и лунных кратерах. Жан не то чтобы вслушивался, ему просто нравится слушать увлечённого Джереми.       — Брось, Джер, — Жан качает головой. — Это всего лишь Вашингтон. Это не Вороны. Я в состоянии с ними справиться.       Джер.       Нокс каждый раз едва уловимо вздрагивает, когда Жан зовёт его так. Жан всегда зовёт его так, когда его нервы натянуты до предела — так что отследить реакцию Нокса на это у него выходит не сразу. Второй раз или третий, четвёртый или после — но Джереми вздрагивает каждый чёртов раз в ответ на короткую форму своего имени. Будто вместо имени Жан сокращает расстояние между ними.       Жан справится.       Вашингтонские Медведи — не Вороны. Играют почти так же грубо, но без зверского желания покалечить противника. В случае с Медвежатами нет ничего личного. Просто игра. Это проще. Жан в состоянии это выдержать.       Жан просто не может сказать Джереми «да».       — Докажи мне, — Джереми произносит это всё с той же улыбкой.       Будто того, как Жан выкладывается на тренировках, недостаточно. Они в опустевшей раздевалке за день до игры, и Джереми просит Жана доказать ему, что Моро в состоянии справиться с этим.       Аарон пишет Жану:       «Забудь, я не хочу ничего знать о сексуальных фантазиях Джереми Нокса».       Между Джереми и Жаном — расстояние в пару шагов. Пустое пространство. Тестостерон. Джереми улыбается, как всегда улыбается — открыто и искренне. Жан теряет секунды, не зная, что ему делать; не уверенный, чем и как доказывать собственное желание играть. Такая штука: иногда нужных слов оказывается недостаточно, даже если необходимо просто сказать «да».       — И что я должен сейчас сделать? — Жан хмыкает; в его усмешке — нервы и что-то ещё.       Что-то, что таится на дне зрачков Джереми, что-то, что сквозит двойным дном во всех их открытых и откровенных шутках. Жан не делает шага назад, Жан не желает отступать. Жан не подходит ближе. Жан смотрит в глаза Ноксу, а нервы натянуты.       Аарон пишет Жану:       «Оставляю все мысли о дрочке Нокса тебе».       Джереми разводит руками, всё с той же его улыбкой, открытой и прямой. Джереми Нокс: никаких подъёбов, всё предельно серьёзно. Легко и до боли просто. Нелогично, но просто. Да или нет. Это бесит, как вывернутое наизнанку решение, как алгоритм, принцип работы которого никак не можешь понять.       Жан не хочет понимать.       — Делай, что хочется, — говорит Джереми.       Улыбается.       Заставляет сердце Жана биться чаще.       Это фраза — откровенная провокация, но Джереми Нокс играет честно — если вообще играет. Джереми хочет защитить Жана, иногда слишком сильно. Но если Моро сделает сейчас то, чего хочет, — он совершит ошибку.       Жан даже не знает, чего именно хочет.       Жан даже не хочет разбираться, не хочет в это лезть, не хочет, чтобы снова было мучительно больно.       Жан пишет Аарону:       «Ты нихуя не помогаешь».       — Я хочу на поле, — говорит Жан. — Хочу в игру.       По крайней мере, это та часть, которая тоже является правдой.       Джереми всё ещё улыбается, но его взгляд становится серьёзнее. Нокс не знает, что на них спорят; делают ставки на Жана и Джереми, делают ставки на их тройничок.       Джереми смотрит на Жана так долго, что Моро кажется — сейчас что-то случится. Что-то непростительное. Чёртов взрыв. За день до их первой игры Жан просится в основной состав, и Джереми говорит ему:       — Десять минут на поле и не больше.       — Двадцать, — Жан спорит больше ради спора.       Они сходятся на половине тайма, и это кажется Жану неплохим началом. На какой-то момент Жану показалось, что Джереми сейчас попросит его ударить, доказывая, что Жан в состоянии справиться с вашингтонскими Медведями. Или — поцеловать. Джереми Нокс, конечно, не делает ни того, ни другого — ни за день до их первой игры, ни в день игры.       Аарон пишет Жану:       «Двести баксов, мой Пернатый друг — это всё ещё двести баксов».       Джереми обещает выпустить его на поле в конце первого тайма — и в начале второго.       Жана тошнит от волнения, нервы натянуты как струна.       Они играют у себя: не надо никуда ехать. Не надо никуда срываться. Стены стадиона, которые не успели стать Жану родными, всё равно облегчают задачу. Так Жан Моро думает, а по факту — всё равно один чёрт: паршиво. Кевин желает ему удачи, Кевин пишет, что будет смотреть матч в прямом эфире и чтобы Жан обязательно позвонил ему после. Рене пишет, что верит в него. Аарон просит выебать там их всех — и Джереми Нокса включительно, просто потому что. Джереми Нокс так крепко сжимает плечо Жана ладонью, когда к ним в раздевалку вваливается Ович.       Капитан команды Вашингтонского университета, Беньямин с его шальными глазами и непослушными кудрями. Беньямин с татуировкой медведя на предплечье и неловкой ухмылкой, будто он только сейчас осознал, что толкнул не ту дверь и оказался не в той раздевалке. В то, что Беньямин заблудился, Жан не верит ни единой долбанной секунды.       — Хуя, — говорит Ович вместо приветствия. — А я думал, у тебя чувство юмора появилось, Нокс.       Ович смотрит на Жана в упор, уголки его губ едва заметно дёргаются.       — Беньи, — Джереми подаётся чуть вперёд, словно инстинктивно хочет оказаться слегка впереди Жана. — Опять накурился перед игрой?       — Хочешь сказать, это вот, — Ович кивает на Жана Моро, — результат моего прихода? Для галлюцинации он как-то паршиво выглядит.       — Какой наркоман — такие и глюки, — говорит Джереми, а потом смеётся негромко; слегка качает головой и улыбается.       Только после этой улыбки Ович рискует подойти ближе — протянуть Джереми Ноксу руку, а потом резко дёрнуть его к себе и стиснуть в крепких объятиях. Моро бы сказал: медвежьих. Ович протягивает руку и Жану; улыбка насмешливая, ладонь в мозолях.       — Беньи, — представляется Ович.       Склоняет голову набок, изучая лицо Жана, пялится снизу вверх. Хватка у Овича крепкая.       Медвежья.       Аарон пишет Жану:       «Ович, по слухам, сосёт не только лапу».       — Жан, — отвечает Жан.       Джереми улыбается так же тепло и дружелюбно, но стоит чуть впереди Жана, готовый в любой момент заслонить его собой. Джереми играет в нападении. Жан Моро — в защите. Как и Беньи.       — Значит, ты действительно не шутил, — хмыкает Беньи. — Тебе уже говорили, что это плохая идея?       — Да, Вороны что-то такое говорили в интервью, — Джереми кивает, так легко продолжая улыбаться — и так легко продолжая защищать Жана.       Ович кивает. Его зрачки кажутся слегка расширенными, Моро списывает это на игру света.       — Нежничать мы не будем, — Беньи, конечно, не извиняется, просто констатирует факт.       Джереми Нокс снова отвечает кивком.       — Мы тоже, — голос Жана звучит слишком холодно.       Как ледяной душ на влажные от пота виски Беньи.       — Ага, — Беньи растягивает губы в ухмылке, кивает Жану и кивает Ноксу. — После игры поговорим.       Ович прячет руки в карманах, разворачивается и уходит так же, как пришёл; походка неспешная, немного неловкая. Жан отстранённо думает: медвежонок. На поле Беньямин Ович превращается в настоящего Медведя, который точно не станет нежничать с кем бы то ни было.       Джереми не шевелится, и Жану требуется несколько секунд, чтобы понять, почему. Ладонь Жана Моро прижимается к спине Нокса — давит чуть ниже правой лопатки. Жан машинально ведёт рукой чуть выше, прежде чем убрать её.       — Всё ещё хочешь играть? — Джереми спрашивает, когда Ович уходит, спрашивает тихо, спрашивает так, чтобы никто не слышал.       Жан отвечает:       — Хочу.       Ладонь у Моро горит, будто измазана разогревающей мазью.       Их первую игру они выигрывают со счётом «шесть-семь» в пользу Троянцев. После финального свистка Ович усаживается прямо на поле, смотрит своими серыми глазами — осколками льда — и ухмыляется. А потом и вовсе ложится — прямо так; и каждый из Троянцев, кто подходит к нему, чтобы пожать Беньи руку, вынужден перед ним склониться.       — Позёр, — негромко фыркает Альварес.       Их первая игра — Жан не чувствует усталости, только лёгкую эйфорию. Их первая игра — Жана преследуют фантомные ощущения. Ладонь всё ещё горит, Джереми Нокс оборачивается на скамейку запасных сразу после финального свистка, находя взглядом Жана. И только после того, как Нокс убеждается, что Жан в порядке — а что с ним будет-то вне поля? — он переводит взгляд на табло.       Семь забитых голов против шести.       Беньямин Ович выглядит скорее накуренным, чем расстроенным, но хватается за ладонь Жана, опирается о неё, приподнимаясь и принимая сидячее положение. Моро физически ощущает сейчас взгляд Джереми, прожигающий спину. Несколько секунд Жану кажется, что Беньи хочет ему что-то сказать. Что-то о Джереми, или что-то об осторожности, или что-то о том, что ему в этой команде нет места.       Но Ович только разглядывает ладонь Жана — деформированные пальцы от постоянных вывихов и переломов, — а потом убирает руку.       — Бывай, Жан, — говорит Беньи, и это всё, что он говорит, перед тем как подняться на ноги, развернуться и лёгким бегом направиться к раздевалке.       Их первую игру, с Медведями, они выигрывают. Их первая игра оставляет у Жана чувство недопонимания происходящего и жара в ладони. Джереми оказывается рядом спустя несколько секунд после ухода Овича.       Джереми не задаёт вопросов, просто становится рядом, плечом к плечу. У Нокса удивительно легко всё выходит — даже ладить с такими, как Ович.              Альварес устраивает вечеринку. Так Жан Моро познаёт традиции Троянцев: Альварес устраивает вечеринки после каждой игры, да и вообще — по любому поводу. От праздника в свою часть в конце августа Жану удалось отказаться, но такова уж Альварес Картер: чёрта с два она откажется от своей затеи. Не в честь Жана — так в честь всех новичков. Несколько первокурсников и сам Моро — Жан не был в восторге от этой идеи, но всё оказалось не так плохо, как он представлял. Тогда Альварес дала ему возможность просто весь вечер отсиживаться рядом с Ноксом, попивая минералку. Обошлось без торжественных речей и тостов в его честь; а потом они с Ноксом просто свалили к себе, в их комнату.       Их комната — она всё ещё кажется Жану временным убежищем, местом, откуда его в любой момент вышвырнут. Жан всё ещё ждёт, когда явится Тетсуи, который подал в отставку, или Рико, который мёртв. Жан всё ещё ждёт, что Ичиро Морияма заявится к нему снова, но на сей раз — чтобы привести приговор в исполнение.       Дожить до старости вместе с Кевином всё ещё кажется недостижимой мечтой.       Их первая игра, конечно, заканчивается всеобщей пьянкой, и Жан в этот раз позволяет Филу всучить ему бокал. Всеобщее настроение передаётся и Жану тоже: Кевин так смеялся, когда Моро рассказывал ему про Овича. Жан скучал по его смеху; сорок минут разговора не хватило. Кажется, Жану не хватит, даже если они снова будут торчать вместе сутками, но всё равно однажды не мешало бы проверить. Для этого необходимо попасть в национальную сборную, и сегодня Жан сделал для этого хоть что-то; возможно, этого было недостаточно, но для первой игры в сборной Калифорнийского университета это неплохо.       Джереми коснулся губами его виска в раздевалке, после; когда никто не видел. Пока никто не смотрел. Одно прикосновение вместо тысячи слов — обжигающее, жгучее, колючее; Жан вздрагивает, словно от удара током.       Жан вздрагивает, когда вспоминает об этом, сидя рядом с Джереми за столиком в «Невесомости»: здесь проводятся все вечеринки. Здесь Троянцы собрались и сегодня.       Алкоголь и смех, пьяные обсуждения прошедшей игры — и будущих игр. Жан в обсуждении почти не участвует, погружённый в собственные мысли; пьёт маленькими глотками, морщась от привкуса алкоголя, но общее настроение эйфории передаётся и ему.       В какой момент обсуждение перерастает в глупую игру «Правда или Действие», Жан не знает. Задумавшись, он упускает этот момент и возвращается на грешную землю, в «Невесомость», к пьяному смеху, расспросам и новой информации, лишь когда очередь доходит до Джереми Нокса.       — Так, правда или действие? — Альварес смеётся, покачивая зажатым в руке стаканом.       Джереми лишь слегка поворачивает голову, кидает короткий взгляд на Моро. От этого взгляда сводит что-то внутри, и тогда Джереми говорит:       — Правда.       Лайла, подружка Альварес, лишь цокает языком:       — Что, устал на сегодня? Окончательно обленился, Нокс, — Дермотт ухмыляется, быстро целует Альварес в щёку. — Что за дурной пример. Мы и так всё о тебе знаем.       Джереми смотрит на всё это с улыбкой, может, и впрямь немного ленивой. Жану что-то подсказывает, что, не будь его сейчас здесь, Нокс выбрал бы действие. Не будь его сейчас здесь, Нокса бы ничего не смущало. Но Жан здесь. Хватило бы дури у Альварес, у Лайлы, у того же Фила или у кого угодно ещё загадать Джереми что-то, связанное с Жаном?       Поцеловать.       Они уже вышли из подросткового возраста. Джереми предпочёл перестраховаться.       Так они сидят за столиком; несколько человек, крепкий костяк основного состава, те, кто ещё не в самую стельку.       — Ладно, правда: что связывает тебя с Овичем? — Жан решает спросить первым, чтобы больше никто не задал каверзных вопросов.       Чтобы никто не спросил о чувствах. Или о сексуальных фантазиях. Жану хватает и сообщений Аарона Миньярда.       Джереми коротко хмыкает, Альварес присвистывает.       — Я только что слышала нотки ревности? — Альварес с интересом переводит взгляд с Нокса на Жана и обратно.       Моро пожимает плечами: в его случае это банальное любопытство, не больше. Беньи показался ему несколько странным, и Жану действительно интересно, как Джереми с ним познакомился. Жану действительно интересно, как Джереми водится с такими, как Ович, и с такими, как Эндрю, и при этом остаётся собой. Джереми Ноксом с его вечной улыбкой.       — У меня была рок-группа в старших классах, — Джереми улыбается, вспоминая об этом, смотрит на Жана и рассказывает это только Жану, несмотря на то, что Лайла подаётся вперёд: она явно не слышала раньше эту историю. — Беньи встречался с нашим басистом. Уилл дико бесился, что, когда мы пересекались, все разговоры сводились к экси. Это к вопросу о том, что нас связывает. Экси.       — Скучная история, — фыркает Альварес, делая большой глоток из своего стакана. — Ладно, Жан, твоя очередь. Надо добавить перчинки, это становится слишком скучным. Правда или действие?       — Правда, — Моро снова пожимает плечами, думая, что так безопаснее.       Лайла легко пихает её в плечо, а когда Альварес поворачивается к ней — отвлекает её поцелуем. Жан думает, что это мило, ровно до момента, когда не звучит голос Джейкоба:       — Сколько сексуальных партнёров у тебя было? — Джейкоб ловит на себе чужие взгляды, пожимает плечами, пьяно хмыкает. — Что? Желание девушки — закон. Или надо было спросить острее? Это достаточно невинный вопрос. Или слишком невинный, Жан?       — Не слишком, — отзывается Моро.       Вопрос простой и банальный: нужно просто озвучить число. Не нужно ни на никого указывать. Никто не будет спрашивать подробностей. Жан знает, что именно ему нужно ответить, что он должен ответить.       Жан сжимает опустевший стакан; на дне осталось ещё на пару глотков. Надо бы выпить для храбрости. Допить — и кто-то плеснёт ему ещё или закажет ещё порцию. Жан больше пить не хочет.       У Жана никого не было, кроме Кевина.       — Жан? — Джереми зовёт его, тихо, немного обеспокоенно.       Лайла всё ещё целует Альварес.       Колин смотрит на Жана, подперев рукой щёку.       Стив закрывал ему рот ладонью, чтобы Жан не орал. Жан перестал сопротивляться на третий раз: понял, что это просто бесполезно. Иногда Рико был почти нежен, и это было ещё более унизительным.       — Так сколько? — снова спрашивает Джейкоб.       — Один, — выдыхает Жан почти неслышно.       Шёпот Моро теряется в резком ответе Джереми Нокса, который всё ещё улыбается, когда говорит это:       — Двое, — чеканит Джереми. — И будет трое, если ты не заткнёшься.       Альварес смеётся, цокая языком. Колин пихает Джейкоба локтем в бок. Джейк пожимает плечами.       Фил пялится на Джейкоба.       — Ладно, Джейки, правда или действие?       — Действие, — Джейкоб осушает свой стакан.       — Тогда поцелуй Колина, — Лайла тычет пальцем в сидящего рядом с Джейком Далтона.       Жан выдыхает. Джереми коротко оглаживает его ладонь большим пальцем; Моро не помнит, когда Нокс взял его за руку. Жан выдыхает и делает вдох, а потом встаёт из-за стола, пока Джейкоб коротко касается щеки Колина губами.       Это не считается.       Жан выходит наружу, на улицу, вдыхая прохладный воздух. Общага не очень далеко — можно дойти пешком. За полчаса управится. Проветрит голову. Может, не час, но немного больше.       — Я вызвал такси, — сообщает Джереми.       Жан упускает момент, когда Нокс оказывается рядом, когда встаёт плечом к плечу и когда снова смотрит на него — спокойно и очень внимательно. Джереми не улыбается.       — Я соврал, — Жан произносит это раньше, чем осознаёт, что именно произносит.       Джереми кивает.       — Я понял.       — Они тоже поняли.       — Они поняли, что перешли грань, — спокойно отвечает Нокс. — Этого больше не повторится.       Это обещание, одно из тех, что Джереми Нокс раздаёт с лёгкостью. Проблема в том, что Джереми всегда держит своё слово, чего бы ему это ни стоило.       Жан вздрагивает, когда Джереми обнимает его за плечи, но поддаётся; подаётся ближе к нему.       Джереми молчит, давая Жану время — столько времени, сколько ему будет нужно. Пока они будут ехать в такси и после, позже; всё время мира. Моро столько не нужно.       — В Иверморе, — Жан шевелит непослушными губами. — Рико…       Пальцы Нокса сжимаются на его плече.       — Кевин знает?       Жан отрицательно мотает головой.       — Он не спрашивал. Не был готов услышать, я думаю. А я не был готов говорить об этом, — голос Моро звучит беспомощно. — А потом… Не знаю. Я не смог.       Ему стоило сказать Кевину. Просто не было подходящего момента. В самом начале было не до этого: Жан большую часть времени спал, избитый и израненный, с сотрясением мозга, переломами и трещинами в рёбрах. Жан просто не хотел пугать Дэя ещё больше. После всё ещё было не до этого: Жан ухватился за шанс на нормальную жизнь. В Калифорнии было слишком мало времени, чтобы тратить его на обсуждение таких вопросов. Жан бы сказал. Обязательно бы сказал, но подходящего момента всё не наступало. Говорить об этом по телефону Моро и вовсе не хочется.       Жан знает, что сейчас скажет Джереми: что им обязательно нужно поговорить об этом. Что Жан должен Кевину рассказать. Жан правда собирался и всё ещё собирается, и Кевин — наверняка не идиот и о чём-то догадывается, раз всё это время не лез к заднице Жана даже пальцами; но им всё равно нужно поговорить.       Но всё, что говорит Джереми:       — Иди сюда.       Говорит и тянет Жана к себе, крепко обнимая. Ладони проходятся по напряжённой спине, Моро утыкается лбом в плечо Нокса.       Они стоят так, пока не подъезжает такси.