Никто, Нигде, Никогда

      Это больше похоже на дешёвую драму. Такое утро после длинной бессонной ночи; Кевин торчит в ванной, когда Джереми приходит в номер. Где носит Аарона — Дэй не знает, но слышит голос Джереми Нокса и голос Жана. Всё логично: Джереми надо хотя бы принять душ и переодеться, а рюкзак у Жана. Всё логично; Кевин плещет водой в лицо. Усталость, удовлетворение и нервы, да и просто — это была очень длинная ночь, которой, впрочем, оказалось мало.       Дешёвая драма, мелочная, глупая, Кевин чувствует себя на сцене театра, Кевин ощущает себя героем мыльной оперы. Так, когда Дэй выключает воду, голоса становятся отчётливее.       Это Джереми привёз сюда Жана. Джереми позаботился о них двоих; и сердце Кева, кажется, остановилось, когда он увидел Жана. Пальцы Моро сдавливали запястье Джереми — но смотрел Жан только на Кевина и видел только Кевина.       Бесит. Как же Джереми Нокс его бесит. Хороший настолько, что привёз Жана потрахаться — и в рюкзак кинул смазку с резинками. Чёртов Джереми и его великодушие, Кевину съездить хочется по его улыбчивой роже. Кев никогда не сможет быть таким. Кевин никогда не поступит так же. Но Джереми делает то, что делает, — отдаёт Жана в руки Дэя, и Кевин проглатывает это. Больше похоже на подачку, на взятку, а Джереми улыбается так, будто познал все тайны вселенной.       Но Жан смотрит на Кевина и только на Кевина, и Дэй собственнически обнимает его прямо на поле — под взглядом Джереми Нокса. Под прицелом камер, на виду у зрителей. На глазах у собственного отца. Не то чтобы для Ваймака это новость: он слишком проницателен, чтобы это стало для него сюрпризом. Иногда Кевин думает, что Дэвид знал ещё до его отъезда в Калифорнию и до того, как Рене и Аарон забрали Жана из Ивермора, а Кев — не смог. Ваймак, возможно, знал обо всём с самого начала, но он не говорит об этом, а Кевин не спрашивает. Такая удобная политика молчания: они обходят острые углы. Кевина поздно воспитывать, а проводить душеспасительные беседы Ваймак никогда не умел, делегируя это право Бетси Добсон.       А Жан не спорит, даже когда Кевин утягивает его за собой в раздевалку, уводит, крепко держа за руку. Видишь, Джереми Нокс?       Такая дешёвая драма, банальные приёмы: видишь, он мой.       Джереми видит и отдаёт — и улыбается при этом; сукин ёбаный сын, у Кевина руки чешутся ему врезать. У Кевина руки опускаются: Джереми слишком хорош, чтобы драться. Нокс перехватил бы его руки и обнял бы Кевина, оставляя Дэя и здесь в дураках. Бесит. Как же Джереми Нокс его бесит — он даже Аарона перетянул на свою сторону. Джереми Нокс нравится всем, кроме, конечно, Кевина Дэя — но даже Кевин не может не признать, насколько он хорош.       И это злит едва ли не больше всего.       Кевин слышит смех Жана из комнаты, из номера. Смех Жана заставляет уголок губ Кевина машинально дёрнуться: Дэй не может не улыбнуться, слыша, как Жан смеётся, — пусть даже смеётся Моро над чем-то, сказанным Джереми. Бесит. Кев вытирает лицо полотенцем, прислушивается. Он не хочет подслушивать. Он не хочет знать. Жан обещал не делать ничего за его спиной — и Кевин верит Жану.       Это банальное любопытство, в лучших традициях дешёвых драм, когда Джереми Нокс, наконец, спрашивает:       — Ты поговорил с ним?       Судя по голосу — Нокс несколько пьян. Вот чем Джереми и Аарон занимались всю ночь: бухали вместе. Совместное распитие алкоголя сближает — Кевину это известно лучше, чем кому бы то ни было. Ладно, возможно, Элисон Рейнольдс об этом известно лучше — просто она об этом не помнит.       Но Джереми спрашивает у Жана, поговорил ли тот «с ним», и «с ним» — это совершенно, блять, очевидно, это просто, как дважды, блять, два — это с Кевином. Можно не уточнять и не переспрашивать, но с кем ещё Жан Моро должен был поговорить ночью, когда находился в номере с одним только Кевином?       Так Кевин Дэй просто застывает на месте, и нет смысла спрашивать, о чём именно Жан должен был с ним поговорить.       Это пошло и это дёшево, это глупо и мелочно. Кевина душит злая ревность, самое низкое чувство, самое отвратительное. Дэй пялится на собственное отражение: тёмные всклокоченные волосы, влажные после душа, зелёные глаза и круги под ними — и шахматная фигурка на скуле, которую Жан гладил сегодня ночью кончиками пальцев, когда рассказывал о том, что случилось с ним в Иверморе.       Моро не отвечает — во всяком случае, вслух; может, кивает или прижимает палец к губам, кидая взгляд на закрытую дверь в ванную. Губы Кевина дрожат, и это глупо: такая нелепая драма, такая трагичная сцена. Это было бы даже смешно, происходи оно с кем-то другим, но оно происходит здесь и сейчас, с Кевином, Жаном и Джереми.       Лисы всё ещё верят, что между ними тремя что-то возможно.       Кевин криво усмехается: возможно только что-то из БДСМ практик, что-то насчёт избиения, и пыток, и страданий. Джереми Нокс настолько хорош, что, быть может, согласится и на такое, если это захотят Жан и Кевин. Бесит. Как же бесит.       Из ванной Кевин Дэй выходит в одних штанах — щеголяет голым торсом. Кев считает себя неплохо сложенным — отличная форма и регулярные тренировки, — но даже в этом он проигрывает Джереми.       Какой же ублюдок.       — Он рассказал, — голос Кевина звучит обманчиво равнодушно — точнее, Кев очень пытается, чтобы он звучал равнодушно. — Привет, Джер. Если ты о том, что произошло в Иверморе, то Жан рассказал мне. Но ты ведь тоже знаешь, что там произошло, так?       Голос Кевина дрожит. Каждый звук, каждое слово, срывающееся с губ Кева, режет Жана Моро без ножа. Жан бледный и напуганный и выглядит так, словно его сейчас похоронит под чувством вины. Так на кладбище каркают вороны.       Жан рассказал Кевину сегодня ночью — и совершенно очевидно, что он рассказал Ноксу раньше.       Такая дешёвая драма: так нарисованная перманентным маркером двойка проступает сквозь вбитые под кожу чернила. Вечно второй. Теперь Рико мёртв, но Кевин всегда будет вторым номером. Всегда будет кто-то лучше. Всегда будет кто-то типа Джереми Нокса. Ублюдок ёбаный, как же хочется ему сейчас врезать. Пальцы Кевина машинально сжимаются, но он делает вдох и выдох, он дышит, как если бы Жан сказал ему: «Дыши».       Жан говорит:       — Кев…       Дэй криво ухмыляется, глядя на Жана; сейчас они с Джереми выглядят так, будто они заодно. Моро и Нокс, на одной стороне.       А на другой — Кевин. Двое на одного. Бой заведомо нечестный, заведомо проигрышный.       В этот раз ничего удивительного в поражении Кевина нет.       — Забавно, что ты рассказал сначала Джереми, — Кевин бьёт словами, отчаянно и зло, больно; знает, что больно. — Интересно, при каких обстоятельствах ты поделился с ним этим фактом? Он тоже к тебе полез, Жан? Ты тоже отпихнул его руки, да? Или ему ты сказал уже после?       Дешёвая драма; Кевина несёт по тщательно смазанным рельсам ревности и боли. Так же тщательно смазаны были и пальцы Кева, когда сегодня ночью он лез ими к заднице Жана. Осторожно и медленно, пальцы пачкали бёдра и ягодицы, а Жан кусал его губы и нервничал; можно было бы списать на то, что Моро волнуется или просто снова хочет побыть сверху, но стоило Кеву надавить на его анус подушечкой пальца, и запястье Дэя было перехвачено. Не отпихнул, конечно — просто остановил, но Кевин сейчас утрирует.       Уязвлённое самолюбие, оскорблённое в лучших чувствах, Кевин злится и бьёт сразу по болевым: дёшево и сердито.       Так они оба сегодня ночью сгорали, возбуждённые и обнажённые; Кевин прижимал Жана к себе, целовал припухшие губы и думал, что сейчас — самый лучший момент. Думал, что хочет Жана, думал, что хочет владеть Жаном, думал, что Жан хочет этого точно так же. Кевин хотел, чтобы Жану было так же хорошо, как ему, — или ещё лучше. Пальцы на пробу; так они уже делали, просто это было давно. Просто Кевин не проявлял инициативы до этого, просто слишком сложно всё было.       Это всё ещё сложно.       И Кевин целовал его: трогал, и гладил, и лапал, дразнил Жана и прикусывал его губы, едва Моро собирался что-то сказать; и было так сладко и так горячо, язык Жана во рту Кева ощущался так правильно, так естественно и так невыносимо хорошо. И Кевин держал Моро; держал в своих руках и заваливал на спину, нависал сверху и смеялся, а потом они катались по постели, как щенки, и Кев распускал руки, а Жан всё тянулся ближе к нему.       А потом Моро перехватил его руку, останавливая; прерывистый выдох и прикрытые глаза — и Дэй тут же остановился. Жан произнёс его имя — так тихо, на выдохе, прямо Кевину в губы. В этом так-то не было ничего необычного — Жан любит шептать имя Кева и так часто делает это; но то, как он выдохнул его имя сегодня ночью, заставило сердце Кевина остановиться — пусть и на пару секунд.       Сначала Кевин подумал: Жан просто его не хочет. Не так. Просто не хочет позволить Дэю быть сверху — точно не сейчас, потому что до этого он вроде бы был не против. Все их фантазии и редкий секс по телефону, все пошлости в переписках, в сообщениях — Жан вроде бы не был против; и всё равно остановил.       Жан произнёс его имя и сказал, что Кевин должен кое-что знать.       Это мелочно и низко, но первое, о чём подумал Дэй в тот момент: Жан трахался с Джереми и собирается рассказать ему об этом. Так напряжение Кевина и волнение Жана сплелись в один комок, плотный узел, который было уже не распутать. Только перерубить, разрезать ножом, одолженным у Эндрю Миньярда. Так Моро и перерубил, только без ножа.       Четыре слова и одно имя — и большего Жан из себя выдавить не сумел.       «Там, в Иверморе, Рико…»       Это мерзко, но первое, что почувствовал Кев, — облегчение. Сразу за ним пришло понимание, о чём пытается сказать ему Жан. Сразу за пониманием пришёл стыд. За стыдом пришло чувство вины, что подмяло под себя Дэя целиком. Накрыло. Погребло.       Кевин часто чувствует себя идиотом и не видит очевидных вещей, но надо быть откровенно тупым, чтобы не понять, что Жан имел в виду. В контексте того, как пальцы Моро всё ещё сжимали запястье Дэя, посыл был очевиден. Даже для Кевина.       Жан так и не открыл глаз. Жан так боялся сказать это, произнести вслух, признать. Жана не хватило на то, чтобы выдавить из себя фразу целиком, — но Кевину хватило четырёх слов, одного имени и пальцев, так плотно вцепившихся в его руку. Кевину хватило фантазий — он примерно знал, на что способен Рико: подробности — лишние, тем более если Жан не в состоянии говорить о них. Кевин понятия не имел, что сказать; Дэй часто слышал от других, что он эгоист, и, очевидно, так оно и было. Кевин не умеет поддерживать, и даже когда у Рейнольдс умер парень, он спрашивал у Жана, что ей сказать.       Так сейчас Кевин думает, что Джереми Нокс наверняка нашёл нужные слова, когда узнал об этом — первым.       А тогда Кев лишь шептал, чтобы Жан посмотрел на него. Держал его руку — так сплетались пальцы: деформированные пальцы Моро и тщательно смазанные пальцы Дэя. Жан, так и не открывая глаз, шептал, чтобы Кевин простил его, и у Кевина разрывалось сердце. Так смешивались чувства: чувство вины и сочувствие, жалость и сострадание, желание помочь и желание защитить. Желание убить Рико — но Рико Морияма на тот момент уже был несколько месяцев как мёртв: так сказал Нил.       А Кевин сказал, что любит Жана. Что готов ждать сколько угодно, что всё в порядке, всё хорошо, что он понимает. Кевин шептал Жану в губы и всё просил его открыть глаза, целовал и просил Жана посмотреть на него. В конечном итоге Моро, конечно же, сдался.       Невозможно провести с зажмуренными глазами всю жизнь — это не получилось даже у Луиса Андрича, который так долго закрывал глаза на происходящее в команде Эдгара Аллана.       Жан смотрел на Кевина так, будто бесконечно просил прощения за то, что случилось, и всё, что смог сказать на это Кевин Дэй, — что он любит его. Кев целовал его лицо, его губы, подбородок и щёки, повторял, что любит Жана, снова и снова.       Секс, конечно, у них всё-таки случился. Позже, уже ближе к утру; когда поцелуи Жана перестали быть такими отчаянными, будто он целует Кева в последний раз. Будто Жан думал, что Кевин не сумеет принять то, что случилось, или откажется от него, или попросту не поймёт; и после этого ещё Кевина Дэя считают идиотом.       Но в сердце Кевина есть место для двух вещей: для Жана Моро и экси, даже если сам Жан считает, что Дэй по-настоящему помешан только на втором.       То, что случилось, не поменяет отношение Кевина к Жану: разве что Дэй будет ещё нежнее, ещё осторожнее, чем мог бы. Новая информация для Кевина оказалась не то чтобы такой уж новой: нельзя сказать, что Кевин не догадывался. Эбби не говорила ему прямо, лишь намекала, что Жан нуждается в покое и отдыхе — но с сотрясением мозга, переломами и трещинами в рёбрах это было естественно. Нельзя сказать, что Кевин не догадывался, на что способен Рико, но догадываться и знать — не одно и то же. Так Жан упрямо молчал, и все их сексуальные фантазии в чёртовом сексе по телефону на разных концах страны никак не намекали на травмы и нежелание, и… Жан не любил говорить о том, что происходило в Иверморе. Лишь изредка ронял неловкие факты, от которых Кевина пробирала дрожь. Жан не хотел говорить о Гнезде, и Кев не хотел давить, не хотел расспрашивать, думал, что Жан расскажет сам, если захочет и если будет готов.       Кевин Дэй до последнего надеялся, что Рико не сделал этого.       Слово «насилие» так и не прозвучало, но реакция Жана ночью не оставляла сомнений.       Кевин не имел и не имеет понятия, как вести себя с жертвами насилия, но придётся учиться: они с Жаном оба сломаны, и чёртову Джереми Ноксу никогда не понять, насколько сильно. Всё, что мог Кев этой ночью и ближе к утру, — целовать Жана бесконечно долго и повторять, что всё хорошо, что у них есть всё время мира, они умрут от старости — вместе. Кевин правда готов ждать бесконечно долго, потому что любит Жана бесконечно сильно.       В конечном итоге Жану ничего не осталось, кроме как подъебнуть Кева: шепнуть ему на ухо, что Дэй просто хочет его бесконечно сильно. Это особая способность Жана Моро: подъёбывать Кевина с такой теплотой и нежностью, что у Дэя каждый раз разрывается сердце. И Кевин сказал, что не хотеть Жана просто невозможно — он физически не способен на подобные извращения. Так Моро расхохотался, а потом поцеловал его. Завалил на лопатки и снова начал просить прощения. Так Кевину тоже не оставалось ничего, кроме как подъебнуть Жана, — так он спросил, будет ли Жан извиняться и за оргазм Дэя тоже.       Кевин так любит, когда Жан смеётся.       Сейчас Жан — бледнее простыни, на которой он трахал Кевина ближе к утру. Сейчас Джереми делает шаг вперёд — и в кои-то веки не улыбается.       — Что ты несёшь, Кевин? — рука Нокса даже не поднимается, но Жан всё равно перехватывает его запястье.       Джереми Нокс слишком хорош для драки — даже для оплеухи потерявшему берега Кевину Дэю. Жан всё равно пытается Кевина защитить — от защищающего Жана Джереми.       Это дешёвая драма, второсортная мыльная опера; одна из тех, о которой щебетала Кейтлин, когда обедала вместе с Аароном, пытаясь вовлечь всех в обсуждение своих любимых сериалов.       — Джер, выйди, — пальцы Жана разжимаются, Моро отпускает его руку; озвучивает просьбу так тихо и в то же время так требовательно.       Кевин несёт полную чушь, обезумевший от ревности и боли, — но Джереми узнал первым, и это, блять, нечестно, это несправедливо. Нокс не играет грязно, и Дэй это знает, и единственный, кто валяется в грязи прямо сейчас, — это сам Кевин.       Как будто он уже потерял всё, что мог, и терять ему больше нечего.       Джереми Нокс никуда не уходит, но Жан не обращает на это никакого внимания; Жан не сводит взгляда с Кевина — и весь мир Жана Моро сужается до одной точки, до одного единственного человека — снова. До Кевина.       — Я бы никогда не поступил так с тобой, — голос Жана звучит тихо, так же отчаянно, как и его поцелуи ночью. — Никогда, Кев. Не за твоей спиной, помнишь?       — Тогда почему он знал, а я — нет?       Кевин срывается. Голос срывается и Кевин срывается, и Жан вот-вот сорвётся тоже: просто дёрнется к Кевину, чтобы сжать его в своих руках и не отпустить никогда больше. Похуй на Калифорнию, похуй на Пальметто, похуй на Ичиро Морияму, похуй на то, что их убьют. Они умрут вместе — и похуй на то, что не от старости.       — Потому что иногда признаваться в этом проще человеку не настолько близкому, — Джереми пожимает плечами. — Пил я, а ведёшь себя неадекватно почему-то ты.       Эмпатия должна работать иначе: но сейчас в Кевине эмпатии нет ни капли. Сейчас Кевину хочется съездить по роже Нокса, который не ушёл и уходить явно не планирует. Сейчас Кевин ненавидит Джереми Нокса, потому что он прав. Но себя Дэй ненавидит всё-таки больше.       Аарон Миньярд вваливается в их номер без всякого стука; и если кто из собравшихся и выглядит по-настоящему пьяным, так это Аарон. Миньярд — абсолютно в дрова, в стельку, в ноль.       — Бля, — произносит он, держась за стену: выглядит это так, будто он пытается не дать стене рухнуть. — Ща блевану. Дэй, у тебя была штука, которую надо сосать от тошноты…       Штука Аарону не поможет: ему поможет проблеваться и хорошенько поспать. Кевин проверял на собственном опыте. Но сейчас всё, что делает Кевин, — подхватывает Аарона, не давая ему рухнуть, и тянет его в ванную. Жан притаскивает бутылку с минеральной водой, пока Миньярд обнимается с унитазом.       — Только не говори, что сосать собрались как раз вы, — Аарон нелепо икает, а потом содрогается — и его вновь выворачивает. — А я прервал такой волнительный и похотливый… момент.       Кевин закатывает глаза, Жан опускается рядом с Аароном на корточки.       Так Кевин отводит взгляд, так Жан говорит, что им пора. Им — это Жану и Джереми. Вдвоём. Вместе.       Жан смотрит на Кевина Дэя, сверлит взглядом, Джереми Нокс топчется у дверей ванной.       Аарон, отрываясь от унитаза, обводит их взглядом:       — Ребят, я думаю, кровать в другой стороне.       А потом его, конечно, снова выворачивает. Рвотные позывы, слишком много алкоголя. Крепкие напитки. Кевин всегда думал, что Аарон умеет пить.       — Я о нём позабочусь, — Дэй старательно не смотрит на Жана.       Стыд и чувство вины, ревность и боль; так, если чувства взорвать, невозможно представить последствия.       Кевин Дэй в состоянии позаботиться об Аароне и не в состоянии позаботиться о себе. Жан просто касается пальцами его обнажённого плеча. Им действительно пора: надо ехать, пока они не опоздали на самолёт. Кевин готов поставить десятку, что Джереми Нокс уже вызвал такси в аэропорт. Жан сжимает плечо Дэя, поглаживает, касается, трогает.       Жан говорит:       — Я люблю тебя, слышишь?       — Не надо обо мне заботиться, — бубнит Аарон, продолжая обнимать унитаз. — Я в состоянии сам себе отсосать. В смысле, отдрочить. Просто чуть позже. Когда проблююсь. И дрочить я буду не на вас.       Джереми остаётся ещё на несколько минут; Кевин не смотрит, но слышит, как Жан уходит, и понимает, что Нокс не двинулся с места. Кевин не смотрит, но ощущает взгляд Джереми, прожигающий его спину.       Кевин не смотрит — иначе точно не сдержится.       — Продолжишь причинять ему боль, и я у тебя его заберу, — Джереми говорит тихо и отчётливо, и Кевин готов поклясться, что он при этом улыбается.       Больной ублюдок.