А луна вышла неплохо...

      9:27. Дазай проснулся от холодного белого света, проходящего сквозь больничные занавески. Больница, конечно.       Стены палаты были цвета белой кости. На прикроватной тумбочке стоял одинокий стакан с водой, Осаму не хотел пить ровно до того момента, пока не посмотрел на него. Он взял его и жадно припал сухими губами к холодному стеклу. Выпив всё содержимое залпом, он, покопавшись во внутреннем шкафчике тумбы, обнаружил свой мобильный. Но тот отказался включаться, лишь оповещая хозяина о том, что разряжен.       Дазай не думал, что лишь из-за очередного пореза окажется в больнице, видимо, и вправду потерял много крови. Радует его лишь то, что картина с его красной жидкостью в главной роли была закончена прежде, чем он свалился хладной тушкой на деревянный пол. И то хорошо.       Пробыл без сознания он добрых четырнадцать с половиной часов, если конечно, настенные часы, что мерно отмеряли секунды тактичным «тик-так», не врут о времени.       Невероятно хотелось есть. Нет, не есть, а жрать. Желудок Осаму мучительно сводило, а тело пробивало звучное урчание. Но неизвестно, когда ему принесут еды, и принесут ли вообще. Да что поесть, он даже не знал, есть ли в здании Огай. Стоило предположить, что да, ведь не оставит же он племянника одного на произвол больничной судьбы? Может и оставит, кто его знает. Всё равно никто не знает, что спящая красавица-племянник самого главного хирурга проснулся от столь продолжительного сна. А как знак то подать, что проснулся? Выйти или не стоит? С одной стороны — пиздец как хочется есть, с другой — безмятежные минуты покоя под тёплым и мягким одеялом.       Да черт с ним! Осаму откидывает с себя одеяло и спускает ноги на холодный кафель. Тело пробивает от мурашек. Холодно. Оказалось, он одет в длинную больничную кофту с коротким рукавом и длинные шорты, всё противного светло-голубого цвета.       Перебарывая своё зябкое состояние, Дазай аккуратно, на носочках подходит к двери палаты, молясь всем богам, дабы та не была заперта. Нет. Как хорошо. Не заперто. Медленно опустив ручку и открывая себе щель в «дикую природу» больницы, Дазай видит невероятную картину: Мори, сложив голову на плечо, руки на коленях и накинув халат на плечи, мирно дремлет на стуле у входа в палату. Видимо, правда ждал, пока Осаму сам проснётся.       Широко раскрыв глаза и вскинув брови, Дазай стоял и смотрел на это ещё с полминуты, он правда не ожидал такого от опекуна. Это бы продлилось и дольше, если бы дверь предательски не скрипнула, от того, что Осаму перемялся с ноги на ногу — замёрз. Сон у Огая чуткий. Тот, сразу вздрогнув, открыл глаза и проморгался, потирая переносицу и зевнув. — Доброе утро, спящая красавица, — сонно протянул Мори, вставая и потягиваясь, — надеюсь, здесь ты не найдёшь, чем бы вскрыться. — Доброе… — Дазай немного сконфузился, поверхностно понимая, сколько проблем доставил опекуну своими выходками, — Ты мог и не оставаться здесь, выходные же… — Именно, что выходные, в эти дни мед персонал и расслабляется, почти не следя за пациентами, а за тобой только глаз да глаз нужен! Вот куда бы ты сейчас ушёл, если бы меня здесь не было? — Огай говорил как всегда — спокойно и ещё не до конца проснувшись.       Он махнул рукой внутрь палаты, будто говоря Дазаю «будь любезен, зайди назад». Тот и спорить не стал, ноги уже хотелось сунуть под тёплое одеяло, хоть чувство голода не покидало. Осаму плюхнулся на койку, прошибая матрас насквозь, от чего стукнулся задницей о железный каркас, болезненно шикнул и потирая ушибленное место, усаживался поудобнее, укрылся одеялом. Мори же лишь поправил халат на плечах, услышал урчание в животе подопечного, махнув рукой в жесте «подожди», вышел.       Он вернулся минут через пятнадцать, держа в руках красный поднос. Аккуратно открыв дверь ногой, так как не закрывал на защёлку, он прошёл к койке и подал поднос Осаму в руки. Горячая овсянка с кусочком сливочного масла, бутерброд с сыром и стакан со слащёным чаем, скудный больничный завтрак, но в тот момент даже за такой простой приём пищи Дазай готов был душу продать. Глаза его жизнерадостно заблестели, как только он увидел еду, будто ещё вчера и не пытался покончить с жизнью. Мори лишь тепло улыбался, смотря как оголодавший племянник со скоростью света поглощает горячую кашу, закусывая и чуть ли не давясь бутербродом. Когда Осаму расправился с основной пищей, он взяв с чай, убрал поднос на прикроватную тумбу, грея руки о нагретое стекло стакана.       Дазай медленно потягивал горячий напиток смотря на Огая, иногда, он не понимал, как этот человек может приходится ему родственником. У старшего черные волосы, убранные в маленький хвост, только две пряди обрамляли бледное лицо, глаза карие, но будто налиты полупрозрачным кровавым оттенком, в то время как Дазай — шатен с обыкновенными карими глазами, хотя, возможно, и был едва заметный, тот самый красный оттенок в глазах Осаму. Огай приходился мальчику дядей по маминой линии, с ней они возможно и были похожи. Но с Дазаем — нет. За этими размышлениями стакан чая был опустошён и отставлен к подносу на тумбу.       Мори тяжко выдохнул. Им предстоял тяжёлый разговор. — Дазай. — Огай посмотрел на мальчика убеждаясь что тот готов с ним беседовать — Ты же понимаешь, что так не сможет долго продолжаться? Уже третий раз за неделю. Я не смогу зашивать твои запястья постоянно, а если меня не будет рядом? — он говорил спокойно, как и всегда. Но атмосфера стояла напряжённая, как перетянутая гитарная струна. — Если тебя не будет рядом — я умру. — Дазай помрачнел, сказав это со стальными нотками в голосе. — Я не могу этого допустить, Дазай. Я взял на себя ответственность за тебя. Ты должен подумать здраво, ведь я, да и ты, думаю, не хотим, чтобы события с псих лечебницей повторились, не правда ли? — Мори смотрел измученно и уставше, под глазами давно легли тёмные круги. Дазая всегда удивляла эта его способность в любом состоянии говорить невероятно спокойно, иногда он говорил так спокойно, что это даже пугало.       От слов о псих больнице, Дазая передёрнуло, он никогда бы не хотел вспоминать о том месте. О том жутком, пугающем и наполненном криками больных людей месте. Он пробыл там лишь три дня, но хотел забыть о них навсегда сразу же, как вышел из этих дверей. Это было после пятой попытки, тогда органы опеки были очень заинтересованы вопросом «почему же мальчик под опекунством уже пять раз пытался вскрыться?», Мори могли уже лишить прав, но после приёма мальчика у психиатра решили, что вместо приюта пацана можно и в психушку упрятать. Три дня Мори решал и делал всё, чтобы вызволить Дазая из здания с мягкими стенами. У него это получилось, но Осаму уже был морально убит: смерть родителей, стресс и теперь добавилась лечебница, а у него и так психика была ни к чёрту. Теперь у него был ещё и «белый билет», с которым в будущем будет сложнее устроится на работу, он будет давать всем работодателям знать, что сотрудник психически нестабилен. — Дазай, — Мори потёр переносицу и тяжко вздохнул, — мне кажется, я с тобой не справляюсь.       На лице Осаму показалось ни то удивление, ни то непонимание. Сам Огай говорит, что не справляется? С опекунством? Для Дазая Мори был чуть ли не лучшим человеком в роли его опекуна, он мог слушать рассказы дяди с медицинскими терминами почти бесконечно, каждый раз переспрашивая, что значит то или иное слово. Огай, в свою очередь, терпеливо отвечал на вопросы о каких нибудь научных словах, понимая, что племяннику интересно. Он уже целых два месяца терпит суицидальные заскоки Осаму. Конечно, потеря сестры для Мори тоже была тяжёлым ударом в самый затылок какой-нибудь железной битой, но он понимал, что Дазаю ещё тяжелее — он потерял мать. Никто ничего не упоминает об отце Дазая, он тоже погиб в той аварии, но это только потому что и вспоминать о нём не хотелось от слова «никогда». Из-за него, собственно, и случилась авария, он выпил в тот вечер, выйдя из магазина, и даже не чуть-чуть, пол литра пива залпом. Он страшно пил. Слава всем богам, что не бил. Не бил Осаму. Мать Дазая — Мэри Дазай (урождённая Огай), что удивительно, души в нём не чаяла, защищала и оправдывала перед самой собой и братом. В отличии от неё, Мори его сразу невзлюбил, он много ругался с ней, когда видел синяки или заплаканное лицо маленького Дазая. Этот мудила (как выражался Мори) бил Мэри на глазах их маленького сына. Дазай же отца ни капли не уважал, понимая, что такое отношение к любимому человеку недопустимо. Первые разы он защищал мать и огрызался, за что мать говорила что-то вроде " ты как с отцом разговариваешь!» и отправляла в свою комнату. После пары таких раз Осаму перестал что-либо предпринимать, он молча уходил в комнату, закрывал дверь и садился что-нибудь почеркать на бумаге, слушая музыку в наушниках. Ему было тяжело. Мать была ему близка, а терпела такое отношение к себе. В каком-то смысле, Мори и Осаму были даже рады, что этот ублюдок сдох, но Мэри…       Дазай и Мори много пережили за эти два месяца. И странно для Осаму слышать от него, что тот не справляется, за всё это время он впервые показывает свою слабость, даже на похоронах держался, в то время как Дазай не смог сдержать слёз. Мори никогда не осуждал Дазая за слабость, он всё же был ребёнком, но часто говорил, что лучше не показывать свои слабые места другим, не близким ему людям, они жестоки и могут воспользоваться этим. Да. И вчерашний инцидент полное доказательство этому.       Мори тяжело вздохнул и потёр переносицу. — Третий раз за неделю… — Он усмехнулся и посмотрел на Осаму, взгляд его какой-то… грустный что-ли, — Да это рекорд. За все два месяца такого не было… Хах…       Дазаю почему-то стало вдруг очень стыдно, будто он осознал насколько много приносит проблем своему опекуну. «За мою смерть он же и в тюрьму сесть может…» эта мысль так быстро и болезненно пронзила размышления Осаму. Что тот даже вздрогнул и испуганно посмотрел на Огая. Тот смотрел на него тепло, но в его глазах была печаль, такая, которую испытывают к сильно нашкодившему котёнку или щенку. — Помнишь, что твоя мама говорила про то, чтобы ты всегда улыбался? — Огай отвернулся и уставил пустой взгляд в светлую плитку пола — «… как бы не было грустно, какие бы тучи неудач не опустились на тебя — твоя улыбка будет тебе светлым лучом» так же, да?       Дазай кивнул и тоже потупил взгляд в складки одеяла. Он помнил. Помнил теплоту, с которой эти слова говорились. Помнил, как воодушевлённо кивал и обещал, что так и будет. Он лгун. Он не сдержал обещания. — А помнишь, когда ты в последний раз улыбался? — Мори поднял взгляд на Дазая. Тот молчал, сжимая одеяло. Не от злости. От грусти, что этот момент не утёк из его памяти вместе с его кровью.       В последний раз он улыбался, когда в дверь позвонили, он подумал, что мать вернулась из магазина, но то были полицейские и улыбка мгновенно спала с его лица, после слов о смерти родителей. Нет, не родителей, матери.       Дазай посмотрел на Огая, готовый чуть ли заплакать, но он держался. — Вчера, да и весь этот месяц, ты показывал своим однокласникам чуть ли открытый перелом своей души, и к чему это привело? — с лица Мори медленно сползла теплая улыбка, оставив лишь нотки презрения и этого «я предупреждал». — Один индивидум наступил тебе на кровоточащую рану, и ты показал, где можно надавить для того, чтобы ты сдался. — Но… — Дазай уже и хотел что-то возразить, но понял – Мори прав. Ответ застрял на пути к голосовым связкам, испарился в презрении к себе. Как он мог такое допустить? Вот недавно он был авторитетом школы, чуть ли самым лучшим и по оценкам, и по статусу. Что же теперь? Он еле тянет на четвёрки, и его может «размазать» какой то сопляк, у которого не хватает интеллекта слушать на уроках? Стыд. Только это сейчас чувствовал Осаму. Он будто проснулся от двухмесячного сна, из серых грёз прямо лицом окунули в не менее тёмную реальность. Звучит глупо, но это так. — Думаю, ты понял свою ошибку, — Мори буквально читал по лицу Дазая, что в его голове произошёл взрыв осознания всего, что он натворил. — Я знаю, ты сильнее, чем кажется тебе самому. Этот инцидент уже произошёл, мёртвых не воскрешают. Он надломил тебя, Дазай, но всё, что не убивает, делает тебя сильнее. Подумай над этим. О, и я знаю, что тебе так думается лучше. — Мори протягивает Осаму блокнот и карандаш с ластиком.       Дазай смотрит на поданное, как на сокровище или милость богов, не меньше. Мори уже поднимается, собираясь уходить. Подходит к двери, оборачивается на тихие, но слышные слова Дазая: — Спасибо.....       Мори тепло улыбается. — Я принесу тебе обед в три.       Огай уходит оставив Дазая наедине с его размышлениями. Осаму понял мысль. Или додумал её сам. Будь сильным и улыбайся, хотя бы пока тебя видят. × × ×       А стены этой палаты всё-таки такого неприятного цвета белой кости. Как переломанные рёбра души. И цвета не нужно, чтобы нарисовать.