Созвездие

            Чей-то приятный обеспокоенный голос звал кого-то. Он неутомимо снова и снова звучал над головой, почти сотрясая самые высокие верхушки заснеженных деревьев, хотя, может, просто ветерок играл с тонкими ветками. Хрупкие чарующие снежинки прыгали из своего убежища и парили, падая на нос и щеки, исчезали мгновенно. Их жизнь была так удивительно коротка, но миг их существования - полон света и блеска. Это напоминало ей человеческую жизнь – короткий кусочек из вечности истории. Вспыхнула и погасла навеки. – ..Где ты? Уже темнеет! Возвращайся скорее.. домой.       Кто-то потерялся, решила она, разглядывая переплетающиеся кроны деревьев над головой, разбивающие небо на мозаику. Медленно оно окрашивалось из светло-голубого в малиновый, красный и бурый. Снег мерцал, свет прыгал от ветки на ветку, не дотягиваясь до лежащей в сугробе девочки. Её щеки и нос совсем раскраснелись, губы приобрели темный оттенок. Холод медленно заполз под кафтан и кусал спину и ноги. Но девочка была зачарована меняющейся зимней природой, сердце замирало в предвкушении очередного падения снежинки.       Спящая зимняя природа укутывалась в ночное покрывало. Одна за другой на небосводе вспыхивала звезда, и девочка, любящая каждый вечер считать, сколько же сегодня над головой загорится алмазиков , вытянула маленькую ручку и принялась за дело. Первая, вторая, пятая, десятая.. – Нельзя сходить с тропы! Это запрещено!       Девочка сбилась со счета. Раздосадованная, она поднялась, чтобы найти источник звука и как следует высказаться насчет полуночного галдежа, но встретил её лишь бесшумный темный лес и белеющий средь стволов снег. Ни единой тропы вокруг, следов под ногами – лишь тьма и лес да тёмное небо над головой с мерцающим песком. Но она была совершенно точно уверена, что не сходила с тропы и совсем близко должен был быть дом, но оборачиваясь снова и снова, девочка находила лишь ужас осознания.       Страх ударил словно кнут, и ноги сами рванули по сугробам в сторону, откуда, казалось, совсем недавно она пришла. После дня суровой метели навалило большие жесткие сугробы, борьба с которыми отнимала все силы и в скором времени девочка рухнула, не способная заставить себя подняться. Непонятная дрожь, шедшая из глубин души, пробирала тело, лишая его контроля. На синие с золотым узором варежки капнули слезы.       Мир словно опустел: исчезли птицы и мелкие грызуны, ветер покинул здешние кроны, и даже небо словно отдалилось. – Эй! – неправильно громко чей-то голос разрушил заслон мёртвой тишины. – Чего шатаешься здесь как бродяжка?       Она обернулась, выглядывая из полумрака крохотный силуэт. Мокрые щеки кололо от морозца. – Я.. потерялась, а ты?       Послышалось фырканье и как захрустел снег. Тени обволакивали говорившего, скрывая всякие черты. Девочка вскочила, готовая бросится следом за единственным живым человеком в этой глуши, но вместо того, чтобы покинуть её, незнакомец шагнул в поток тусклого света, и глаза его сверкнули алым. – Теперь здесь нас таких двое..

***

      Холод сменялся теплом. Заснеженные дали – городскими стенами и пением птиц. Жизнь вдыхала в мир счастье, улыбки и свободу. Мондштадт полнился повседневными делами: купцы и лавочники уже во всю заманивали новых покупателей, заключали сделки, играя в коммерцию на манер Ли Юэ; служительницы церкви Фавония честно, чистосердечно несли службу, встречали прихожан и дарили им тепло и уют в объятиях Барбатоса; рыцари Ордена без устали патрулировали город и его окрестности. Казалось, свет — вечный спутник детей ветра.       Мона снова и снова вглядывалась в чистое голубое небо, нашпигованное высокими мельницами на горизонте. Вид, что простирался из окон приквартированного к церкви лазарета, никогда не менялся. Астролог вздохнула и глянула на пустые, блестящие белизной и пахнущие крахмалом койки. Город, что встретил её с объятиями и который она, астролог, приняла как наивысший дар звёзд, потерял свои чудесные краски. Словно нечто неуловимое переменилось, и теперь голубизна уже не была столь голубой, а ветер – свободным.       Вздох сорвался с губ, ему вторили мурашки по коже и холодок вдоль позвоночника. Девушка обернулась, словно спугнутая кошка с пригретого местечка. Первая мысль: бежать. Но комната осталась пуста и нетронута. Запах лиллы каллы наполнял стены. – Показалось.. – нахмурилась она. – Кажется, я становлюсь параноиком.       И стоило выводу возникнуть в голове, как раздался топот и крики: – Мона! Мона-Мона-Мона!       В комнату ворвалось маленькое существо, отдаленно напоминающее совсем миниатюрного ребенка, и, не касаясь пола, подлетело к ней. Оно явно хотело то ли задушить её в объятиях, то ли поколотить, но в итоге решило ограничиться многозначительными возгласами и взмахами рук. – Паймон, будь тише! – следом из-за двери показалась светловолосая девушка в неизменно странном белом платье с голубым отливом. – Мы не на базаре, а в лазарете! – А, да.. Прости, Мона! Просто Паймон так рада, что ты в порядке! Ты так долго спала, что мы уже решили.. – Нет-нет! Я правда в порядке, Паймон, – натянуто улыбнулась астролог и кивнула путешественнице, что никак не могла решиться подойти. – Ты не виновата в случившимся. Никто не мог знать, что мы наткнемся на Предвестника. – Ар! Эти фатуи! – крохотная девочка летала из стороны в сторону. – От них всегда лишь одно зло!       Смех вышел какой-то пластиковый, отчего Мегистус поежилась и чрезмерно резво вскочила с койки. Поставив руки на бока, гордо заявила: – Не важно, кто это будет, но я, Великий Астролог, с лёгкостью одолею врага!       Бравада была прервана внезапными теплыми объятиям путешественницы и возгласом Паймон, которая, облетев их, тоже прилепилась к полечу астролога. Так они и стояли какое-то время. Мона монотонно дышала, считая вдохи и выдохи, укутавшись в надежные руки друзей, и даже чуточку почувствовала себя лучше. Она слабо улыбнулась — искренне – и обняла Люмин. Но даже здесь, дома, рядом с близкими людьми, в груди расцветал сорняк, выдрать которой не получалось. Его корни глубоко проросли, и яд пропитывал душу. – Я сама должна была отправиться на Пик и разведать причастность фатуи к недавним землетрясениям, – отстраняясь, промолвила светловолосая. Она потупила взгляд и подняла голову. – Они заплатят за все те смерти, что принесли! – Именно! Мы с Люмин покажем им!       Как бывает с неприятными воспоминаниями, они сваливаются внезапно. Когда Мегистус очнулась, единственное, что она ощутила – тревожность. Чувство было необъяснимо и исток его неясен. Горячий пот скатывался по вискам, капая на светло-голубую подушку, сердце билось в испуге, словно после долгой пробежки, словно битва окончилась только-только. Но на деле, как она узнала от Розарии, прошла почти неделя. Состояние Моны было странным, говорила монашка, никто не мог определить, что происходит с её телом. – Оно боролось, – растирала она лиллу каллу в ступке и поглядывала своим мрачным серьёзным взглядом. – Такое чувство, словно оно боролось с тобой.       Мона не знала, что ответить. В голове всё перемешалось: картинки битвы были так свежи, что она могла поклясться, лицо Предвестника она видит почти наяву. Ещё этот сон... Он напомнил ей кое-что, чего девушке совершенно не хотелось бы вспоминать. Некоторые раны прошлого лучше оставить в прошлом, чтобы продолжить дальше жить, не оборачиваясь. Однако мысли подобно мухам, слетевшимся на сладость, кружили вокруг узоров и звёздного неба. И каждый раз, стоит ей успокоить себя какими-то глупостями: она жива, девочка рыцарь спаслась и Предвестник на какое-то время устранён, – как осознание содеянного сваливается тяжким грузом.       Но.. больше ничего не изменилось. Это было и странно, и приносило небольшое облегчение. Может она ошиблась и заклятие сработало иначе, нити не пострадали. Судьба не вычеркнула её душу из всемирного замысла. Надежда тускло горела в груди как слабый костёр в сильную метель. Взглянуть на карты она не решалась.       После очередного нудного осмотра Розарией и Барбарой, расспросов Джинн и долгих просьб о прощении перед Альбедо, Мона нагрузила себя работой. Люмин и Паймон пытались отговорить её, но «квартира сама за себя не заплатит» сказало всё. Да, она едва уцелела, а весь её небольшой отряд практически был стерт, но жизнь на этом не закончилась и шла своей чередой, а значит и Мегистус должна была взять себя в руки и работать. У гениального алхимика как раз нашлось много занятных опытов для астролога и не меньше бумажной работы. – То есть всё это я должна переписать, оформить по образцу и отдать Джинн? – Именно. – То есть прям всё это?!       Альбедо склонил голову и ещё раз взглянул на перевязанные стопки тетрадей его собственного создания, а также несколько коробок с работами прошлых лет и некоторых исследований Сахарозы, козней Кли и чего-то ещё. На мгновение ему даже почудилось, что, может, Мона видит мир как-то иначе, ведь вопрос был повторён уже трижды, а комната не изменилась и после первого. – Господин Альбедо сейчас занят важным исследованием, поэтому не может заняться накопившейся бухгалтерией, – выручила его Сахароза, скромно стоявшая по правую руку с баночкой сушенных астр. Её мягкий голос слегка дрожал. – Да ещё мадам Алиса уехала и оставила Кли в лаборатории, из-за чего.. Мм.. повышается шанс непредусмотренных событий.       Мона оторопело глядела на ужас, представший перед ней. Из всякой работы она больше всего ненавидела нудную писанину, которая на деле никому не была нужна и делалась лишь для галочки. А также её не покидало странное ощущение, будто смекалистые алхимики придумали этот способ пытки только что. – Или же мы могли бы тебя попросить составить компанию Кли, чтобы.. – Что? Отсортировать и переписать? Будет сделано!       Так и получилось, что в попытке поберечь её силы и дать время на восстановление, все вокруг только и делали, как загоняли Мону в тупик, созданный её разумом. Она читала бумаги и листала тетради, сортировала их по датам и годам, переписывала совсем обветшавшие работы, проводила подсчеты проведенных в определенные периоды опытов и исследований, собранных срезов и взятых образцов флоры и фауны.. В процессе некоторые бумаги рвались, что-то терялось. Один раз, не заметив склянку со светящимися бабочками, астролог поставила стопку книг и опрокинула её. Оставшийся час ей пришлось прыгать по комнате за летающими насекомыми.       Буквально всё ломалось и валилось из рук. Работа угнетала, а тусклый свет, разгоняющий сошедший сумрак, уничтожал всю былую прыть.       День подошел к концу, многие разошлись по домам. Многие, но не Альбедо с Сахарозой, которые жили опытами и исследованиями. Они были поглощены какой-то химической реакцией, запах которой щекотал нос, когда Мона заглянула в кабинет. Это был совершенно иной мир – мир цифр и схем. Это ей напоминало замыслы судьбы, в которые она имела честь подглядывать раз от раза.       Полумрак сгущался по углам, темным одеянием окутывая алхимиков. Тусклое сиреневое свечение касалось лица Сахарозы, затемняя её медовые глаза с искрами у зрачков. Полная восхищения, того сильного чувства внезапно открывшегося озарения с примесью удивления улыбка застыла на губах. Девушка подняла сферу выше, и свет обуял двоих людей, заключая в светящийся кокон. – Хорошо… Теперь если придерживаться твоих расчетов, то сейчас..       Каждое движение также, как и слова полны были неуловимой грации и плавности. Альбедо провел пальцами по оси и вокруг вспыхнули желтые камушки. Ветер взметнул их волосы и разнёс элементарную силу по комнате, загнав её в сферу.       Мгновение. Сердце замирает.       Вспышка. Сфера лопается и миллиарды крохотных фиолетово-золотых крупиц взмывают к потолку и опадают подобно звездопаду.       Казалось, Мона забыла как дышать. Она любила. Вся её душа рвалась и плакала, восхищенная зрелищем. Протяни руку и коснись крупицы вселенной, чтобы ощутить тепло дома. Никто, как Мегистус, не мог ощутить ту тоску по неизвестному месту, откуда пришли они все, все их кусочки светящихся душ. Пришлые. Заблудшие. Потерянные. Они обречены бродить по мирам в поисках того самого чувства, когда тепло и облегчение: «Я здесь, я там, где должен быть!» – утопит с головой.       Рука сама коснулась падающей мерцающей снежинки – на ощупь как дыхание и одиночество. Мурашки прошлись по коже, нервы вспыхнули. Тепло потекло от кончиков пальцев, наполняя ладонь, предплечье и дальше… Там не было стен лаборатории, не было никого и ничего, кроме падающего света – она была частью этого света. Он падал, окрашивал землю, стирал мрак и превращался в водные блюдца.       Небосвод. Кучевые темные облака, сияние фиолетовых, малиновых и тёмно-синих путей других галактик. Зеркало под ногами отражало чудеса Вселенной, пока над головой была беззвездная ночь. Мир закружился в хаосе блеска, остановился. И треснул.       Мона отшатнулась от видения, но небосвод под ногами разломился и обратился в режущую эфемерную кожу пыль. Краткий вдох, почти всхлип – ведь вся её сущность была этим светом звездной пыли, разносящейся над Бездной – и нечто неуловимое удержало от падения. Натянулось и дрогнуло. Кусочек неба под ногами печально мерцал, а вокруг – лишь кишащая тьмой яма, поглотившая весь свет мироздания. – Я найду тебя!       Она обернулась. Локоны взметнулись, а золото на одежде загорелось солнцем. – Мона!       Единение рассеялось. Дрожь от накатившего холода по утру выдернула её из места, недоступного другим. Места, куда проваливалась душа. – Ты закончила? – спокойный голос Альбедо нежно приводил астролога в чувства. – Если да, можешь идти.       Но голос был потерян. Ни слова не сорвалось с губ. Перед глазами ещё стояло видение. Сердце бежало от погони, кровь стучала в висках. Где-то на крае сознания она понимала, что видела, и это её пугало.       Так выглядела карта, что она создала. Шахматная доска для двух фигур. – Ты.. точно в порядке, Мона? – касание Сахарозы было более нереальным, чем отражение звезд под её ногами. – Может тебе приготовить мою особую настойку? Она.. Эм.. Предположительно стимулирует мозговую активность и выработку.. – А.. Не беспокойся, ха-ха.. – Мона кивнула, отстраняясь. – Кажется, мне правда пора. Удачной работы.       Выскочив из укрытия науки, волшебница бежала так, словно за ней гнались гончие из преисподней. Невыносимо длинный день подошел к концу, солнце прощалось с жителями города, уже давно скрывшись за горизонтом и окрасив часть неба в тёмные цвета. Жаркий летний ветер сменился буйством ночи, наполнявшим лёгкие. Мона дышала, прогоняя остатки склизких чувств из груди. Весь день, не было и минуты после пробуждения, когда сознание её было ясным, когда понимание грядущего само стучалось в двери разума – спокойствие перед завтрашним днём покинуло её сердце. Неусидчивость, неосторожность сопровождали работу, мировая тоска окрасила окружающий мир, выполняемые дела удручали, угнетали, будто время бежало, неизбежно заканчиваясь. Где она, зачем и почему сидела и писала ненужные бумажки? Куда делся путеводный свет, что освещал её будни и вел сквозь мрак будущего?       Мона бежала даже когда лёгкие наполнились ежами, ноги онемели, а огонь струился под кожей. Волосы развивались на ветру чёрной вуалью, подолы костюма вились, а свет фонарей зажигал золото на ногах и лифе. Смерч из золота и блеска.       Сколько длилось самоистязание она не знала, но когда голова гудела так, что любая мысль истлевала на фоне, конечности отказали ей в помощи, а сердце ударами распугивало чувства, кормя гниющую пустоту в душе, астролог ввалилась в двери своего съемного домика и устало упала на бежевый диванчик в гостиной. Даже обуреваемая скверными чувствами, душа её не могла заполнить возникшую дыру, пульсирующую как свежая рана. Рана, с которой ей теперь придётся учиться жить и встречать столь любимые звезды и их взгляды, полные осуждения и разочарования.       Сегодня они светили так же, как обычно, но блеск больше не был к ней обращен. Мона не видела, а ощущала это так, как кожа ощущает смену направления ветра. Страх смеялся над ней, стоя в углу разума. Его невозможно было убить, истребить мучительным бегом, нуднейшей работой или сочувственными улыбками и добрыми словами друзей.       Медленно, неуклюже девушка сползла на холодные плитки пола. Стянула сапожки с золотыми звездочками – замена её любимым туфлям. Сквозь тонкую ткань колготок чувствовались мягкие ворсинки ковра зеленого цвета с узорами, значения которых Мона не знала. Включить свет она забыла, поэтому пришлось сидеть в сумраке, едва разгоняемом уличными фонарями, заглядывающими светом в окна.       Подняв руку, будто видя эти тонкие пальцы в перчатках впервые, Мегистус стянула часть одеяния. Аккуратная, чистая кожа ладони белела в отблесках света. Ладонь, не знающая тяжелой работы, в жизни не державшая ничего тяжелее и жестче палочек или вилки для обеда. Голова под грузом возвращавшихся в неё мыслей наклонилась: – У всех магов идеальные, чистые руки, не так ли? Знаешь, почему? – сильный, полный голос женщины звучал как сейчас живо и ярко. Наставница сидела в своём излюбленном обшитом бархатом кресле и глядела на молодую ученицу, застывшую на пороге её обители. Она как наяву помнила загадочный блеск в сине-алых глазах, глазах цвета далеких галактик с их тайнами и потаёнными ужасами. – Потому что мы предпочитаем книги холодной стали. Знания – обоюдоострый меч, режущий глубже самого острого клинка. Мы выбрали путь вечного учения, а не борьбы и кровопролития. Поэтому наши руки чисты и мягки. Чтобы дарить нуждающимся надежду и милосердие врагам. – Звучит, как байки старухи! – Вот же маленькая!..       И хоть наставница говорила про милосердие, её, Мону, она никогда не жалела. Её тренировки до сих пор раз от раза сняться в жутких кошмарах, а злорадная ухмылка тонких губ пробирает до костей. А враги её.. Мона никогда не слышала, что происходило с теми, кто осмеливался переступить дорогу этой женщине, но почему-то ящериц с лягушками в её огромном террариуме становилось всё больше.       А что она? Мона не думала о милосердии и сострадании, когда перед ней встал вопрос жизни и смерти. Знания её стали секирой, обращенной против неё самой.       Мона сложила ноги лотосом, соединила ладони, и книжка возникла из воздуха, словно собравшись из кусочков материи. Листы знакомо зашуршали, приветствуя хозяйку. Слабый голубой свет замерцал вокруг. Страх приблизился и дышал в ухо, заглядывая через плечо. Она откладывала это весь день, но будь Мона менее опытна в своей работе, то не решилась бы и сейчас разложить звездную карту судеб и заглянуть, сколь сильно переменился её собственный путь.       Капли воды вспыхнули в воздухе, преломляя свет и создавая узоры. Астролог развела руки и открыла глаза. – Никогда бы не поверила, что встречу Сагу собственной персоной!       Картинка мигнула. Мегистус, едва сдержав ругань, обернулась. – Наставница?! Что вы..       Но вместо ответа женщина, притаившаяся во мраке, вспыхнула пламенем. Вода испарилась в считанную секунду, а пики из огня приковали астролога к месту — ни шага влево или вправо. Мегистус моргнула, а затем всё произошло быстро: водяные шары и огненные пики взорвались паром, наполнили комнату удушливым едким запахом, ученица окружила себя зеркалами, а наставница стояла напротив с книгой, пылающей ярким костром. – Ты и правда стала сильнее, девочка, – скучающе подытожила женщина, окидывая оценивающим взглядом ученицу. Мраморное изваяние богини, сошедшей с полотен в окружении неконтролируемой стихии с бездушным, жестоким как пламя взглядом. Тонкое, худое лицо напоминало маску в игре света. – И по всей видимости своеволие – твой смертный грех. – Зачем вы здесь? – одна ладонь касалась замершей в воздухе книги, а вторая управляла водными зеркалами. Кончики пальцев покалывало. – Прошло уже столько времени после моего ухода, я уж было решила, вы забыли о своей ученице.       Женщина зло хмыкнула. – О той, что попрекает законы мироздания сложно забыть, даже если мне захотелось бы стереть тебя из своей памяти, – молчание было тяжело как вина, лежавшая на душе Моны. – Кто позволил тебе распоряжаться нитями, девчонка?       Один взмах руки – горячий поток расколол зеркала и разбросал их осколки. Жар прожёг костюм, Мона зашипела, создавая очередную защиту. Она не решалась вступать в открытый бой с наставницей, да к тому же в столь крохотном помещении, на восстановление которого, вероятно, ей придется работать несколько лет и без выходных.       Голос звучал ровно, но звук его разносился по всему пространству дома: – Кто научил тебя этим черным заклятиям? – очередной огненный хлыст ударил по белым пентаграммам, но в этот раз они устояли. – Возомнила себя Богиней? Вершителем судеб? И стоило ли мгновение всевластия того проклятия, что ты навлекла на свою душу? – Всё было.. – праведный огонь не слабел, жарил со всех сторон. Но жёг он лишь её бледную кожу. – Всё было не так! У меня не было выбора! – Нет, девочка, это была твоя дорога, но ты отреклась от неё, а теперь ты проклята так же, как душа того, в чью судьбы ты бесцеремонно залезла. Вы, дети, играетесь в правителей и богов, совсем забывая, что за все проступки вы будете наказаны.       И гнев иссяк вместе в пламенем. Подобно вспыхнувшей и погаснувшей от сильного ветра спичке, в комнату вернулась ночная темень, и лишь слабый блеск Глаза Бога играл в углах гостиной. Мона опустила руки, гордо поднимая голову, словно и не было той предательской дрожи в коленях. Когда-то она часто злила свою наставницу, но та никогда не обращала свой Глаз Бога против неё, и отделывалась юная ученица лишь несколькими подзатыльниками и многочасовыми работами. Но теперь.. Будучи холодной как сталь, слова и гнев её пылали ярче полуденного солнца.       Катализаторы медленно поднимались и опускались в воздухе, бледнея и рассыпаясь в пыль. Ни одна прядь тёмных волос не выбилась из тугого жгута на голове женщины напротив. Она медленно перевела взгляд к отброшенному придиванному столику, где Мона совсем недавно колдовала. – И твоё наказание – забвение.       Несмотря на тепло, пропитавшее стены, Мона продрогла. – Я должна была. – Должна.. Кому? Той девочке-рыцарю, которую спасла, или мальчишке-Предвестнику? А может самой себе? – под её взглядом хотелось спрятаться под одеяло и никогда не вылазить из мягких объятий перины, где тихо и безопасно. Она всегда знала всё, что касалось Моны, и это ужасало. Женщина покачала головой медленно, сдержанно. – Если ты не обязана судьбе и её истине, то имеет ли хоть что-либо, какой-нибудь твой мотив значимый смысл? Можешь не отвечать. Я здесь не для твоих оправданий, мне они безразличны, ведь содеянное не отменить и колесо уже провернулось. – Тогда..       Она нахмурилась. – Хуже твоего проступка только невоспитанность, Мона. Ещё раз ты перебьёшь меня и кары Вселенной покажутся тебе пустяком.       Кончик губы дрогнул. Батильда Корхонен не менялась, несмотря на все потрясения и неожиданности, которые, казалось бы, она-то могла предугадать. Манеры и этикет – всегда были её библией, её религией. Это было столь глупо, что порой Мона забывала, сколь могущественной колдуньей и мудрым астрологом та была.       Женщина села на уцелевший в небольшом конфликте стул, выдерживая идеально прямую осанку, отчего Мона поежилась, вспомнив все те книги, некогда находившие приют на её собственной голове. Мегистус позволила себе слегка облокотиться о стену. Несмотря на трепет и некое презрение одновременно, она была рада видеть наставницу, которая не хочет обратить её в жабу или поджарить на вертеле. Видеть единственного человека, способного понять, в каком она положении. Одиночество чуть отступило. – Так о чём я.. Мне пришлось найти тебя, Мона, чтобы предупредить: пока весь мир участвовал в Великой Истории начала и конца, в которой тебе и мне отведены были роли не больше деревьев на сцене детского театра, Сага и Селена нежились в Селесстии.. до недавних пор. – Богини судьбы и звезд? Не хотите же вы сказать, что они пришли в наш мир, чтобы покарать меня?       Батильда снисходительно улыбнулась – короткой улыбкой. – Боги не опускаются до грязной работы, девочка, а ты – ошибка, о которую они не захотят марать руки, но которую нужно устранить, – катализатор вспыхнул в воздухе, а следом пролегла огненная линия. – Сначала существовал один поток, в котором было предусмотрено всё, где все бесчисленные нити судеб переплетались и складывались в единую стройную линию такой прочности, что ничто бы её не разорвало. Это защищало всё сущее и живущих в нём от исчезновения. Но потом…       Плотная линия раздвоилась, образуя параллели. Алый свет питал тени комнаты. – Потом ты решила взять больше, чем тебе было даровано Богами. Нырнуть в колодец глубже, чем хватило бы дыхания. И стройная система нарушилась: образовалась независимая, не укладывающаяся в идеальную картину нить.       Мона, завороженная, опустилась на пол. Голова кружилась. Она представляла, что натворила, но не в таком масштабе, а теперь.. Теперь она была поражена и напугана. Ведь это её рук дела – сила, почти равная мощи богов Селестии. Осознание этого рождало приятные мурашки по коже. – Ты создала свой собственный путь, конец которого неизвестен никому и места ему в системе нет, – заключила женщина, наблюдая, как алая полоса чернеет. – Люди не могут обладать силой, подвластной Богам, иначе наступит хаос. – Собственный путь? Но этого не может быть, ведь заклятие порвало мою нить! По всем законам – моя душа, просто парящий клочок в паутине. – Ты – та, что говорит про законы? – огонь померк. – Разложи карты. Взгляни сама на то, что учудила, непослушная.       Лёгкое волнение от осознания своей мощи вдруг сменилось постыдным страхом перед оценкой учителя, привитым за годы обучения. Она знала, что в астрологии и гадании превзошла наставницу, но почему-то трепет перед оценкой не проходил.       В этот раз заклятие было совершенно почти мгновенно, элегантно и с размахом. Запах эфира и соли ударил в нос. Блеск воды напоминал сияние маленьких звезд. Привычный мир людей стёрся, на смену ему пришло бескрайнее озеро звезд и галактик – стекло простирающееся под ногами и одиноким тёмным куполом над головой. Всё произошло также, как тогда в лаборатории Альбедо: стекло треснуло и осыпалось в Бездну и лишь крохотный кусочек остался под босыми ногами. Но если тогда она была – веточкой, унесенной течением, то сейчас течение – она. Контроль. Сила. Ясность.       Мерцание – покрывало на плечах и руках. Дыхание Вселенной – пряди вьющихся волос. Свет звёзд – тонкая нить, берущая начало в груди и исчезающая где-то во мраке. Шаг в пустоту – опора. Ещё один шаг, и кусочек зеркала разросся, подобно восстанавливающемуся мосту над пропастью. Она не видела, куда ступает, но свет её магии теснил тьму, шипящую и вьющуюся. Что в ней? Какие тайны, какое будущее?       Смех как лишний аккорд в песни магии. Хрупкая тропа заскрипела, накренилась веревочным мостом. Контроль – изменник ускользал из рук, и следующим шагом Мона оступилась. Видение перевернулось. Океан шепчущейся тьмы взметнулся волнами из Бездны.       Она падала.       Крик застыл на губах немым шоком. Застыв на носочках, Мона зависла над небытием. Кисть обожгло током, и черная стена расступилась. – Нашёл!       Синие глаза с алым кольцом вокруг радужки. Бледная кожа, осунувшееся лицо и озлобленная усмешка.       Белая нить искрилась черными молниями.       Предвестник дёрнул её назад на звездный мост, и видение развеялось так, будто проходишь через дверной проём из одной комнаты в другую. В одно мгновение – ты там, среди тьмы и звезд, в другое – в тепле знакомой гостиной под пристальным взглядом наставницы. – Я.. Всё неверно! – кисть ещё хранила тепло касания. – Этого не должно было случиться! – Должно, не должно.. Соберись, Мегистус! – эмоции бушующие в груди тут же поутихли. – Более к тебе не применимы эти понятия, девочка. – Но.. Я не понимаю, почему.       Женщина глубоко вздохнула, встала и прошла к дальнему окну. Ночной Мондштадт был чудесен так же, как и при свете дня. – Чему ты удивляешься? Всё в нашем мире стремиться к двум вещам: к выживанию и к целостности. Оборванная нить не может существовать, она просто исчезнет, а человек погибнет. Так бы и произошло, если бы ты разорвала всего одну нить, но в попытке сохранить баланс.. – слова давались ей тяжело, словно всё сказанное, было уже бесчисленное количество раз обдумано. – Ты создала лазейку, и порванные нити нашли друг друга и зацепились, чтоб сохранить нечто подобное целостности и выжить. Искаженное, уродливое, но тем не менее целое.       Она обернулась – ночной фантом в свете фонарей. Глубокая печаль залегла в чертах лица, в чуть ссутуленных плечах и плотно сжатых губах. Сейчас Мона ясно поняла, сколь долгий путь уже прошла эта женщина и как много пришлось ей пережить, кого потерять, зная будущее и не умея его предотвратить. – Я не знаю, что точно произошло с тобой и как сильно это повлияет на твою душу. Но Боги больше всего на свете ненавидят совершать ошибки, и теперь они придут за вами.       Мона чувствовала, как земля уходит из-под ног. Запястье горело огнём. – И им достаточно избавиться от кого-то одного, чтобы вычеркнуть обоих. – Что это значит? – чужой голос, такой далекий.       Настенные часы пробили полночь. – Одна дорога, одна судьба, одна жизнь.. на двоих.