***
– Да стой же ты! Ещё недавно она дрожала от холода, а теперь изнывает от жары в теплой одежде и от пульсирующей боли в ногах. Мальчик, которого она случайно встретила в страшном лесу, точно не был человеком, в противном случае, она даже предположить не могла, как он умудряется так ловко преодолевать все эти сугробы, даже не запыхавшись. – Эй, гадкий мелкий!.. Вместе с ударом девочка проглотила слова и села в мягкий ком сугроба. Он действительно просто взял и резко остановился, обернулся и ухмыльнулся какой-то ехидной улыбкой. Мгновение обескураженности сменилось бурей злости. Она вскочила и замахала испачканными в снегу руками. – Я тебя не знаю, но ты меня уже достал! Убери это! – Что? – Это! Он медленно указал пальцем на своё лицо, приподнимая бровь. – Ты в курсе, что лицо нельзя снять как непонравившуюся шапку? – блеск в глазах не обещал ничего доброго. – Хотя в теории, конечно, можно и для этого потребуется нож с тонким лезвием и.. Гневный вскрик, и не менее гневный снежок прилетел болтуну в лицо. Лес наполнился жизнью: криками, бранью, хрустом снега и завывающим ветром, разносящим все эти звуки по бесконечному чёрному лесу. И кто знает, кого могли они привлечь? Один за другим летел комочек снега: то в дерево, то в куст, то в насмехающуюся физиономию. Шумное дыхание смешивалось с морозным воздухом, проникающим в легкие и пропитывающим кипящую кровь. Привлеченные неведомым, чужим весельем звёзды наклонились и осветили заснеженную, истоптанную множеством небольших следов и испещренную канавами опушку. Девочка вынырнула из-за своего снежного укрытия, держа наготове два шарика и высматривая новоиспеченного врага. Но вокруг стражем возвышался лес. Снег хрустел под её сапожками, пока она пробиралась от сугроба к сугробу. С каждым шагом ощущение страха возвращалось, как если бы она снова очутилась в тихом, пугающем лесу одна, не зная, куда ей идти и где её дом. Дом. Она ведь и правда не знала, как вернуться домой. Силы вдруг покинули её, а снежки выпали из ослабших ладоней. Холод, наконец, смог победить распаленный игрой жар и пробрался к сердцу, смеясь и готовя свои острые когти. Девочка вдруг остро представила, что навсегда останется в мрачном лесу среди бездушных елей и сосен под бледным светом луны и звёзд, вмиг растерявшим свои прежний блеск и очаровательность. – Шах и мат! Мальчишка возник как по щелчку, занося победный снежок, но удар так и не был нанесен. Его полное игривого веселья лицо помрачнело, а брови хмуро съехались. – Научись проигрывать, плакса! Неужели ты возомнила, что сможешь меня победить? Ха! Я лучший практически во всём, так что нет ничего постыдного проиграть мне, – он замолк, вглядываясь в пасмурное личико под великоватой сиреневой шапкой. Зеленые глаза блестели, почти сияли, как бывает, когда глаза полнятся слезами. – Э-э.. Хотя, возможно, только возможно, если ты потренируешься, придумаешь какой-нибудь хитрый девчачий план, то, ну, сможешь приблизиться к победе, окей? Так что не ной! Ветер шуршал подолами её короткого плаща с золотыми вышивками созвездий и его длинным алым шарфом. Взгляд бледно-зеленых глаз взметнулся к мальчику, полный невысказанной надежды и растерянности как у ребенка, нашкодившего и понимающего, что виноват и должен получить наказание, но всё-таки надеющегося на прощение за свои глупости. Странное чувство сбивало мальчика с толку, будто её глаза – отражение его собственных, отчего ему захотелось бросить её здесь и никогда больше не вглядываться в эту зелену. Но вместо этого он разломал свой несчастных снежок, так и не достигший своей цели, и прижал ладони к щекам девочки. Она взвизгнула и ударила его, потом била, била, причитая и ругаясь, как не должен ругаться ни один ребенок их возраста. Не ожидая столь ярого напора, он не устоял и рухнул в сугроб, поваленный злобным маленьким ребенком. – Нравится?! Нравится-нравится-нравится?! – шустрыми движениями она забрасывала его снегом и впихивала кусочки между шеей и шарфом. – Как ты меня бесишь-бесишь-бесишь!.. Эй! Ты чего лыбишься! Правда нравится? Да ты псих! – Кто знает, – чувствуя холодящую дрожь, выдохнул мальчик. Бороться он перестал, а вместе с тем прекратились карательные атаки девочки. Какое-то время они хранили молчание, каждый погруженный в свои мысли. Девочка выдохнула, ощутив нечто, напоминающее облегчение: она была потеряшкой, но вместе с тем больше не была одна. Неуверенным движением стряхнула с намокших иссиня-темных волос остатки снега, вызвав у мальчика пристальный, преисполненный подозрения взгляд. Она вскочила и отряхнулась: – Надо идти. Если продолжим двигаться, то точно найдем кого-нибудь! – Слушай, плакса, кто ты? – Не называй меня так! Я.. – запнувшись, девочка нахмурилась. – Я.. Мальчик тоже неохотно поднялся, стряхивая снег. – Не говори, что имя своё забыла, юродивая! – Да прекрати! Помню я, помню, просто.. – сжимая шапку, она огляделась. – Я не могу его сказать. – Чего?! Ещё меня психом назвала, – мальчик закатил глаза. – А я могу! Я.. Но заснеженная варежка, зажавшая ему рот, заглушила звук голоса. – Тише! Не говори, иначе они узнают! – Да чёрт! – оттолкнув руку, выругался мальчик. – Кто узнает?! Мы здесь одни! Ветки заскрипели. Где-то каркнул ворон, и звук его крыльев донесся до опушки. Тьма сгущалась, готовая проглотить юные души. Девочка выдохнула: – Звёзды. Гнетущая, ожидающая тишина подглядывала из-под полога темноты. Ветер шатал заснеженные ветки елок. Мальчик моргнул, потом снова и раскатисто рассмеялся. – Что за бред? Звёзды — это всего лишь газ и плазма с высокой температурой. У них нет ушей! – задыхаясь от смеха, продолжил он. – Да даже если и были бы, то они в нескольких тысяч километров от нас. – Заткнись! Хватит-хватит смеяться, ты, глупый, злой мальчишка! Она уж было собралась применить снежную силу, как шум смеха сам собой затих. В тёмно-синих глазах ещё плясали чертики, а раскрасневшиеся от холода ладони вытирали слезы. – Ты просто невыносим, ты знаешь?! – А ты просто глупая, знаешь? Нет, это нельзя было терпеть! Он заслужил всей той кары, что снова на него обрушилась: хоть ноги его были чуточку длиннее и преодолевание сугробов давалось слегка легче, девчушка была не из робких и слабых, и воспользовалась грязным методом. Она ухватилась за шарф и забросила снег за шиворот, вызвав тем самым поток ругательств. – Ещё раз! – Чего, ненормальная? – попытки вытряхнуть снег не увенчались успехом, и холод лишь укрепил свои права под его непутевой одежкой. – Спроси ещё раз! Ему никогда не понять её. – Спросить.. Что? Кто ты такая? Она улыбнулась во все зубы, поставила руки на бока и гордо задрала подбородок. Зеленые глаза сияли ярче изумрудов, полные торжества и ещё не понятного детям чувства. – Я – астролог. Тот, что читает карты звезд и распутывает нити судеб! – А я что сказал? Ненормальная! Визг. – Хватит обзываться, идиот! – Кто бы говорил! Соперничающие за победу и первенство детские взгляды пересеклись: один неприступнее другого. Казалось, даже луна одобрительно заулыбалась. – Твоя очередь: скажи, кто ты, не называя имени! Мальчик скрестил руки, криво улыбнулся: – Ни-кто, – взгляд взметнулся вверх, к небу, словно вызов. – Вы слышали, звезды?! Я – никто! Смех его был криком.***
Морок развеялся также внезапно, как и настиг её. Клюя носом, она вдруг встрепенулась и открыла глаза, замечая, что дождь уже закончился, а небо постепенно покидали темные облака, сменяясь чистым иссиня-черным полотном. – Страшный сон? – А? – Мона вздрогнула, замечая рядом Люмин, неотрывно глядящую в даль горизонта, на котором темнела фигура корабля. – Что может быть страшнее реальности? Путешественница оторвалась от созерцания качающегося судна. Светлая бровь дёрнулась вверх, а в глазах отразился вопрос. Мона попыталась улыбнуться, словно сказанное было шуткой: – Кошмары и сны – это плоды наших подсознательных страхов и желаний, но они нереальны, а значит переменчивы и безобидны, – зевнула астролог. – Куда страшнее реальность или воспоминания о ней, которые нельзя изменить и влияние наше на которые ограничено. – Можно я сделаю вид, что поняла тебя? – слабо улыбнулась Люмин. Она всегда была такой доброй и мягкой, словно нежный весенний цветок, подснежник, – жизнь после долгого заморозка. Но Мона знала, что сталь в её тонких крохотных руках не дрожит и режет безжалостно. – Иногда мне так сложно понять тебя. Мегистус пожала плечами и тихо хихикнула, больше растеряно, чем весело: – Порой мне самой сложно понять себя. Молчание затянулось. Их небольшой костер трещал, и ветки тлели. Сколько прошло времени с того, как она погрузилась в лабиринты разума? Залегшие тени под глазами Люмин подсказывали, что немало, и она ни разу их не сомкнула, всё истязая себя мыслями. – Хочешь я посмотрю на твою звездную карту? – Мне страшно, – неуверенно ответила подруга, обхватывая колени руками. – Мой брат.. Он – всё, что у меня когда-либо было, и найти его для меня важнее жизни. Я не могу остановится, не могу позволить себе даже мысли, что не найду его, потеряю навечно. Паймон тихо сопела рядом, навевая умиротворение. Но Мона чувствовала тяжесть, лежащую на душе девушки из другого столетия, мира… – Но мне страшно, что когда мы снова встретимся, – её взгляд был невыносимо тоскливым, – это станет реальностью. – Что именно? – То, что он бросил меня. Губы плотно сжаты, а пальцы впиваются в локти. Тишина ночи притаилась, впитывая звуки голосов как умирающий от жажды упивается найденной водой. Мона подняла ладони - они блеснули магией - и коснулась бледных щек. Люмин вздрогнула и ахнула, отстраняясь, но астролог лишь мягко улыбнулась. Водная магия холодила кожу путешественницы, разгоняя тяжелые мысли. – Знаешь, что говорят звёзды, Люмин? – она наклонилась и прошептала, – Они рассказывают, что тебя ждёт невероятное путешествие! Оно будет полно цвета и красок, смеха и, к сожалению, слёз. Ты будешь улыбаться, а твоё сердце биться в ритм окружающего хаоса. Люмин хотела было что-то сказать, но голос не шёл. Глаза щипало, хотелось стереть их руками, но те перестали её слушать. Мягкий голос Моны заполнял трещинки в её душе. – Твои руки будут покрыты мозолями, и клинок твой будет танцевать в бою, неся правду и возмездие. Душа отыщет покой в чужих руках и расцветет среди снегов подобно камелии. – Мона… Слёзы окропили тонкие пальцы астролога. Она медленно опустила свои руки и широко улыбнулась. Её магия ещё блестела в воздухе. – Запомни каждое мгновение своего пути, и когда найдешь брата, покажи ему как чудесен мир, где есть место надежде и вере, и как сильна твоя любовь к нему. Всхлипы. Дрожащие плечи. Тепло добрых слов. Воскресшая надежда. Дружеские объятия и глупые попытки утешения. Иногда вся та тяжесть, что душит по ночам, давит слова, которые хотелось бы сказать, дробит ребра и сжимает сердце – это просто вес не выплаканных слез. Так незаметно Люмин, ощутившая невероятное облегчение, уснула в объятиях Моны, что пальцами аккуратно расплетала запутавшиеся локоны светлых волос. Движения её были механическими, губы плотно сжаты. Она рада, что её слова помогли путешественнице, искренне и всецело, но вместе с тем на неё обрушивалось сильное чувство ужаса: то, что раньше несло с собой ощущение правильности, не вызывало отклика в душе. Холод мурашками прошёлся по телу, будя змею утраты, жгутом стянувшую сердце. – Твоя судьба переменилась, ты должна это всецело осознать, – не терпящий жалости голос наставницы эхом звучал на подкорке воспоминаний. – И это будет нелегко. Твой новый путь должен сломать привычные подпорки, если ты хочешь найти своё место. Она никогда не была к ней особо добра: ни в детстве, ни сейчас. Мегистус не слышала от неё ни одного доброго слова с тех самых пор, когда её родители узнали о даре своей дочери и продали её колдунье, что по удачному стечению обстоятельств, как они решили, проезжала мимо их селения. Мона знала, всё случилось так, как должно было случится, поэтому не держала зла и обиды на отца и мать: они выполнили свой долг перед миром. Но мотивов наставницы она никогда не могла разгадать, не знала она и того, что именно уготовила ей судьба, отчего шла за строгой, неулыбчивой женщиной в слепую: и в Ли Юэ, и в Монштадт и даже в Снежную. Она просто чувствовала: это её дорога. – Боги преподнесли тебе великий дар при рождении, Мона. Ты всегда знала, зачем и почему происходят те или иные события, ты всегда ощущала душевный покой, потому что была на своём месте, знала свой путь, и будущее не казалось тёмным и пугающим, – слова как стальные шпили вонзались в её сущность, разбивая на кусочки жестокой правдой. – Но большинство людей обречены на долгие годы поисков, погруженных в утомительный самоанализ и отчаянное душевное терзание, и теперь тебе придется ощутить это на себе. Потерянность, одиночество и тревожность. Утро подкралось неслышно и на цыпочках: Мона задремала. Небо было чистым, добродушно голубым, а океан необычайно мирным. Солнце золотило контур воды, прыгая бликами. Плечи Люмин были расправлены и движение рук в полете – мягче и свободнее. Голос стал увереннее и полнее. Мона не могла не улыбаться, наблюдая за этими изменениями, пока они плыли на судне удивительно громкого и прыткого капитана. Бэй Доу встретила гостей с какой-то хищной улыбкой и только ей известным блеском в глазах. Очевидно не каждый день находятся смельчаки, добровольно отправляющиеся на эшафот. Путь долгий и утомительный, опасный и непредсказуемый. Шторм, разлом небес и торжество грома и молний. Бушующий ветер ревел, пытаясь порвать канаты и паруса. Вздымающиеся волны и дождь намочили палубу, подошва сапог скользила. Но ни один человек на судне не укрылся и не сбежал под крышу нижних палуб – все как один встретили беду и сражались с ней, поддерживали друг друга, перекрикивали стихийный хаос, а капитан была в центре неразберихи и управляла флотом. С её остро высеченного лица не сходила вопиющая улыбка как у человека, добровольно бросившегося с обрыва, не зная, выдержит ли канат или оборвется. Адреналин и кровь кипит, заставляя ощущать реальность иначе. Ярче, четче и насыщеннее. Жизнь пахла, она кричала и наполняла души моряков. Никто не унывал и не боялся, ведь встреча с морским безумием была как встреча с давним другом. Мона в обнимку с Паймон решили воздержаться от удивительного приключения на поверхности и заперлись в каюте. Как неожиданно выяснилось: Паймон страдает морской болезнью. – Так вот как ты оказалась в той реке, – смеялась Люмин, сидя на одной койке с астрологом и поджимая ноги. – Не смешно! Паймон просто не любит корабли.. После очередного покачивания лицо девочки позеленело сильнее. Неспособная лишний раз пошевелиться, она сползла и разлеглась между девушками, не занимая почти никакого пространства – так уж она была мала. – Брось, не так уж долго мы в море, – злорадно хмыкнула Мона, разглядывая свои идеальные ноготки. – Ты просто ужасна, Мона! Когда.. – икнула и несчастно выдохнула. – Когда Паймон перестанет чувствовать как съеденная рыбка хочет обратно в море, я придумаю тебе самое злобное прозвище!.. Голова кружится… В скором времени Паймон перестала бороться сама с собой и отключилась. Мона недоверчиво потыкала в пухлую щечку и заключила, что консерва стухла, за что получила оплеуху от путешественницы. Разговоры ни о чём наполнили небольшую комнатку, шатающуюся из стороны в сторону. – Да… Розария тогда просто взбесилась, – улыбалась Люмин, расправляя подолы платья. – Хорошо, что Альбедо уехал в Ли Юэ, и она не смогла его достать. – А потом Кли учудила взрыв и всем уже было не до случившегося в церкви. Люмин считала световых зайчиков, прыгающих по стенам от вспышек за крохотным подпотолочным окном. – Кстати, Мона, а ночью это была твоя магия? – она указала на свои щеки. – Не знала, что ты целитель. – Нет, я не целитель. – Но когда ты коснулась моих щек, мне стало немного легче! – неловко опровергла Люмин, внимательно смотря на бледное лицо астролога. Её зеленые глаза затуманили тени. – Словно меня рывком выдернули из мрака, в который я погрузилась. – Это просто… Слова не вязались в предложения, потому что она сама не знала, что хотела сказать. Её поступок был больше импульсивной реакцией, чем осознанным, взвешенным решением. Отчего-то ей показалось, что так и стоит поступить. – Просто когда-то мне это помогло. – Вот оно что, – Люмин наклонилась и взяла её ладонь в свою, сжала. – Спасибо за то, что ты сделала и сказала. Если когда-нибудь тебе понадобиться помощь, я буду рядом. Мона улыбнулась, и улыбка эта стерла неясную, мутную краску, размазывавшуюся по чувствам. Остаток дороги они провели в бурной беседе и в донимании несчастной Паймон. Они смеялись, шутили и подначивали друг друга. Свет их магии сиял в душах, направляя на путь истинный даже когда чувства были в смятении, а разум слеп. Надежда подняла голову, тернии расступались. Дорога их была длинной, извилистой и полной приключений и новых знакомств. Встречались добрые, полные отваги и детского азарта солдаты, благородные и сдержанные дамы, удивительные, таинственные духи, проклятые и несчастные отголоски прошлого. Мир расступался, ведя своих подопечных, улыбался и скалился – он не был добр или зол. Его интересовал лишь выбор, который они сделают. Мона шла по пятам за девушкой, что таила в себе столько непознанных тайн, и ощущала давно покинувшее спокойствие: она идет верно. Хоть будущее казалось ей тёмным и пугающим, но сердце перестало сжиматься и ныть по ночам, когда холодный свет звезд озарял чужие земли. Ощущение чего-то сильного, близкого наполняло её кисти, когда она колдовала и сражала врагов на поле брани. Дрожь, рождённая где-то в ином измерении, всё ещё таилась где-то в самых глубоких клочках нервных сплетений, волнуя сознание, когда ментальная защита слабела. Но Мегистус не отступала, следуя за новой звездой в предвкушении и тихом ужасе оттого, как много ей открывалось на этом далёком от родины острове, с его непостижимыми идеалами, взглядами, а главное с духом, обрушившимся на неё при встречи с Электро Архонтом. Люмин билась свирепо, клинок её не дрогнул, но Мона застыла на краю закутка, и подруга исчезла в неизвестном искажении времени и пространства. Вокруг шумела стража: звон копей, топот сапог, взволнованные, грозные крики. Тома высвободился и что-то ей вталкивал насчет спасения путешественницы, но слова были как будто на другом языке. Они не достигали её. Всё нутро стало дыбом как разъярённая кошка. Мона оторвала взгляд от места, где мгновение назад материя реальности разорвалась, и бросила его в сторону храма Архонта. Чувство, что сокрушило её столь тяжело выстроенную защиту, ей было знакомым. Баал внушала ужас своей мощью и величием, бездушным и недвижимым взглядом, но астролог привыкла к столь могущественным, жестоким женщинам, и причиной её ступора было нечто иное. Словно какая-то грань её энергии, возможно, души отозвалась в её собственной. Мона опешила, а потом ощутила ту самую дрожь – присутствие. Нить натянулась и дрогнула, отзвук её заглушил реальность, когда она взглянула на храм и ей показалось, что там, далеко, куда не дотянулся бы человеческий взгляд, был он. Тот, что стал её искаженной судьбой. Судьбой, что она вознамерилась стереть и переписать. Но в месте с тем было нечто ещё, как бывает при игре в карты: ты знаешь весь расклад противника кроме одной-единственной карты. И именно она способна перевернуть всякое представление об игре. Раздражение всколыхнулось в ответ на улыбку, которую она не видела.***
Сказитель отшатнулся в тень садовой сакуры и нахмурился. Нечто странное коснулось его сознания, ощущение раскрытия, как при игре в прятки: ты решил, что победил перед тем, как ведущий нашёл тебя. Буйный ветер взметнул локоны волос цвета позолоченного шелка и развеял аромат лаванды и крыла бабочки. Звонкий смех Синьоры добавил ложку дегтя в настроение Шестого: – Боишься обгореть? – она чуть наклонила голову, с любопытством змеи наблюдая за юношей. Пасмурные тучи над головой темнели и искрились. – Или испугался, что она заметит твоё присутствие? Мгновение. Изображения двух женщин перемешались, и Предвестник нахмурился пуще прежнего. Интерес и предвкушение встретились с чем-то ему неприятным, постыдным, отчего досада и раздражение разгорелись, как фитилек от искры. – Ох.. Какой же ты хмурый. Продолжишь строить такие неблагородные рожицы, обзаведешься множеством ужасных морщин. Это было бы так прискорбно, – Синьора любила пропитывать каждое своё слова ядом, отчего даже обычная её речь вызывала неприятное послевкусие. – Неужели совсем никакой ностальгии по дому, а, Скарамучча? – Мой дом – это Снежная, как и твой, и любого Предвестника. Выражение покинуло черты его лица, наполнившиеся безразличием и окрасившиеся скукой. Предвестники стояли у стен, огораживающих храм, и лицезрели развернувшуюся в городе бурю подле статуи. Небо бесновалось, и разряженный воздух наполнял легкие. Словно оголенными нервами Скарамучча ощущал, как меняются потоки энергии, как небо плачет и злиться в отчаянном крике. Как страдает земля, впитавшая кровь людей, рождающихся и умирающих поколение от поколения на ней. Как нечто сильнее него самого, и даже Царицы, приковывает его к месту и заставляет замечать и ощущать всё слишком ярко и живо, чем он привык, чем он бы хотел. Он ненавидел это место. Инадзуму. Единственное желание, что владело им с самого момента прибытия – убраться восвояси. Но нечто: быть может, сила указа Крио Архонта или привычка ему следовать, – вынуждало его остаться и продолжить путь. Обычно его не сильно беспокоили мотивы Царицы. Если она хотела, он делал: без вопросов и особого желания. У него никогда не было выбора, вследствие чего не возникало желания его сделать. Эта женщина никогда не мешала его собственным козням и каким-то исследованиям, как она понимала, далёким от целей её страны. Пока он следовал приказам, всем было плевать, где он пропадал в оставшееся время. Но скорее всего Царица была права. Он сам до конца не понимал, что искал все эти годы, однако после встречи с чертовой колдуньей, его вдруг осенило: его обокрали, и он должен вернуть украденное. Не важно, кто это будет и сколь силен, Предвестник готов был вернуть это «нечто», даже если придётся идти по головам и костям. Синьора присвистнула: – Сколь глупы и наивны их причины для борьбы. Таким никогда не понять замыслы Царицы, – в ответ на грянувший гром несколько алых бабочек вспорхнула с плеч Предвестницы, и она улыбнулась. – Я чувствую, что эта надоедливая девчонка ещё попытается расстроить наши планы. Поскорее бы прихлопнуть мошку, чтоб не жужжала над ухом. – Тарталье это не понравится, – ровно заключил Шестой. – И правда, – она деланно взглянула на небо, словно глубоко задумалась. – Жаль, что мне плевать. Бледно-сиреневые глаза обратились к Шестому, в них мелькнула высокомерная издевка и интерес, который очень не хотелось пробуждать в этой женщине. Иногда Скарамучче казалось, что все женщины, его окружающие, гадюки с манией величия. – Ты же не собираешься жалеть её только потому, что мальчик расстроится из-за сломанной игрушки? Скарамучча ответил ей презрительным взглядом тёмно-синих глаз с алыми крапинками, совсем затухшими в свете бушующей грозы. – Синьора, ты была бы шокирована до кончиков своих помпезных волос, если бы узнала, как мне плевать на тебя и твои скрытые угрозы, – он чуть поднял полы своей шляпы и склонил голову. Блеск вспыхнувшей молнии обелил его улыбающееся лицо. – Но я на твоём месте выбирал выражения, терпение у меня далеко не безграничное. Помни своё место, Восьмая. Повисшая между ними тишина наполнилась электричеством и жаром. Улыбка острая как нож, безразлично-пустые синие глаза и сдержанное, изящное лицо с высокомерным взглядом. Синьора была уязвлена очередным напоминанием о неравенстве их сил и положения, отчего тон её был более неживым и едким, чем обычно: – С этими словами Архонт выбросила тебя на… Слова оборвались вместе с пониманием реальности, заглушенным шумом крови и треском тока, обратившимся в хлыст. Он закрутился петлей на лебединой шеи женщины. Обжигающее электрическое поле швырнуло её в стену, опалив кончики светлых волос. Синьора едва успела защитить горло от острого лезвия молнии, пляшущей вокруг и готовой передавить сонную артерию. Предательская дрожь вперемешку с униженной яростью всколыхнули кровь, глаза его вспыхнули алым, но более она не позволила себе ничего сделать. Сползая по стене, задохнулась от животного ужаса, ледяными оковами сковавшим тело, когда затененный взрывами в небесах и штормом в городе силуэт Сказителя приблизился к ней. Его лицо искаженно ненавистью и чем-то таким, чего она не успела осознать из-за жесткого удара в живот. Её пробрало электричество, проникая в каждый сосуд и прожигая его изнутри. Но крика, даже какого-то похожего на писк звука не сорвалось с её тонких губ. Желание убить этого мальчишку, грязного отпрыска поддельной богини застилало взгляд. Она гордо подняла голову. О, этот взгляд был лучшим доказательством, что хоть удары Шестого приносили неистовую боль, но слова её ранили ещё сильнее. Однако смерть дышала ей в ухо, отчего язвительная речь осталась лишь в пределах её разума. – Я не расслышал, что ты сказала, – улыбка была бездушной, жестокой. – Не могла бы повторить? Губы её были плотно сжаты, а дыхание тяжелым и каждый вдох обжигал горло, искалывая легкие. Сказитель покачал головой и сжал кулак – молнии пробежались по его рукам и петля на шеи Синьоры затянулась. Она почти задохнулась, огонь жег кожу. – Гордыня погубит тебя, но если ляпнешь нечто похожее снова, то я самолично сожгу твою нервную систему, – он ослабил хватку, но женщина лишь медленно сделала вдох, словно совершенно не нуждалась в воздухе. – Всё поняла, бабочка? – Катись к дьяволу, поганец!.. Фиолетовый свет в последний раз осветил мир и затух. Магия развеялась, и Скарамучча отступил, убирая руки в карманы и наблюдая за тяжело поднимающимися плечами Предвестницы. Она нашла в себе силы твёрдо стоять на ногах с идеально прямой осанкой, будто каждая клеточка её тела не дрожала от переизбытка тока. Словно мышцы не поддались тремору. – Поздно, – улыбка померкла, а черты лица вернули прежнее живое выражение. – Я уже у него во служении. Впрочем, как и ты.