___
Последние ночи он практически не спал из-за навязчивых мыслей, вызванных вернувшимися кошмарами. Они не вызывали в нём ничего, кроме раздражения, или ему так казалось, потому что истина порой страшнее шуток разума. Иногда он абсолютно не помнил, что видел во сне, но просыпался в холодном поту и с прожженными простынями. Взволнованные молнии прыгали между пальцами, освещая окружающее пространство. В такие моменты он глубоко вздыхал и ложился снова спать – ему не было присуще самоистязание недосыпом. Но бывало когда сны превращались в новую реальность, из которой хотелось выбраться, расцарапав стены замкнутого разума голыми руками, ведь в таких навязчиво неприятных кошмарах у него не было ничего: ни сил, ни оружия. И самые худшие из тех, что он помнил по пробуждению, – это воспоминания. Именно после них он был особенно не в духе и крайне упрям, ведь оставшуюся ночь уже не мог сомкнуть глаз и бродил по храму, пытаясь себя занять чем-то полезным и забыть липкий страх, который жил в его голове, столько лет не имевший над ним власти. Но сегодня было хуже. Сегодня ему приснилось начало. – Что это? Звонкий смех смешивался с ароматом свежих цветов сакуры. Тогда они казались слишком пряными, слишком яркими – нереальными. Тогда, правда, он не знал, что такое «реальность». – Что ты сделала, Эи? – мягкий голос продолжал литься как сладкий мед, но было в нём нечто, что портило вкус. Нечто горькое. – Это.. Но слова потонули в воде, журчащей в небольшом фонтане перед невероятной красоты храмом из красного дерева. Вода причудливыми фигурами лилась с каменных блюдец и блестела под мягкими лучами заходящего солнца, окрасившего всё в теплые, жёлто-алые оттенки. – Не говори так, Мико, – виновато ответил второй голос, полнящийся неким притягательным отзвуком. Ему хотелось обернуться и взглянуть на девушку, что стояла за спиной и держала его тонкие плечи. – Это лишь проба. Одна из первых десяти. – Проба? – неуверенный, что стоит оборачиваться, он глянул назад. Его взгляд встретили глубоко синие глаза, в свете вечера переливающиеся фиолетовым. – Что это? Её идеальное лицо с легким оттенком вдруг переменилось – тени залегли в уголках глаз и губ, и сильные грозы притаились в цвете. Он не знал, что делать, как говорить и кто эти люди, но почему-то это изменение вызвало беспокойство и вину. Может он сказал что-то, что расстроило её? Девушка подняла руку, но она так и замерла в миллиметре от его щеки, после чего медленно опустилась. Печаль, что отразилась в её тонких чертах, стала глубже, насыщеннее – почти так же четко запомнившаяся, как шелест листьев на сакуре и блеск розовых волос жрицы, которая лишь улыбалась, но улыбка её была пластиковой и рождала в ответ лишь чувство неприязни. Хмурое лицо второй женщины ему нравилось больше, но и оно же вызывало чувства сильнее: например, необъяснимую тяжесть и кислость. Только спустя время он научился различать, что так и ощущается вина. – Но я снова ошиблась, – тихий вздох сорвался с тонких губ, когда девушка с темно-фиолетовыми волосами, собранными в мягкую, объёмную косу, взглянула на собеседницу. Ветер холодным потоком прошелся под свободным, мешковатым кимоно, в которое наспех одели мальчишку, и он непонимающе опустил глаза. – И.. Жрица вздернула бровь и хмыкнула, отмахиваясь от ещё не сказанных слов. – Милая, прекрасная Эи, конечно, я сделаю всё, что пожелает твоя жестокая душа, но… – может если бы он никогда не видел этот далекий, чужой взгляд, воспоминания давно бы поблекли и покинули его голову. – Но ты уверена? – Рано или поздно мои труды дадут нужный результат, который приведет меня и мою страну к вечности, – тонкие пальцы до боли сжали его плечи, и тут же ослабли, отпуская. – И мне некогда отвлекаться на свершенные ошибки. Они неизбежны на пути к истине! Холод все больше сковывал его руки, кусал спину, когда он обернулся и увидел лишь отдаляющийся стройный силуэт девушки. Её длинная коса монотонно качалась в стороны, переливаясь сине-сиреневыми оттенками. Он до сих пор чувствовал сквозь удушливый пряный запах цветов свежесть разряженного неба перед бурей. Ощущение свободы, превращающееся в отчаяние. – Ты дала жизнь этому ребенку, так забери её, – без чувств предложила жрица, словно говорила о всяких пустяках. Тогда, правда, все её слова казались ему странными и непонятными как весь окружающий мир чужим и пугающим. – Зачем оставлять его здесь? Нельзя назвать милосердием то, когда отрекаешься от частицы себя, глупышка Эи… Архонт остановилась перед первой ступенькой, за которой простиралась длинная лестница вниз. Солнце скрылось за горизонт, окуная мир в сумерки. И мальчик ждал, больно закусив щеку изнутри, натянувшись как струна. Каждая ещё чужая ему мышца болела от напряжения, а сердце пропускало удары, и ощущение это было подобно сильным ударам волн, отдававшимися дрожью по телу. Весь он был одно нескладное пятно на странице истории, в которой его не должно быть. Но тишина была единственным ответом, когда богиня сделала шаг вперед и молча исчезла из храма. На месте, где повисли отзвуки голоса, осталась звенящая пустота — неправильная, искаженная. Мико вздохнула, печально качая головой: – Значит теперь это… Ветер взметнулся, полный жгучего электричества. Мальчик дернулся в сторону лестницы, и никто его не остановил, пока он спотыкался, ещё не привыкший к чрезмерно длинным ногам и путающимся полам одежды, и бежал. Её уже не было – она ушла, но чувство, что было больше него самого, грозило уничтожить, раздавить, если сейчас же он не найдет её, осталось. Почему ему так страшно лишь от одной мысли, что незнакомая ему женщина просто испариться из его жизни и больше никогда не взглянет на него своими темными большими глазами? Словно живые, подолы кимоно оплели ноги, и он упал перед бесконечной лестницей, больно ударившись коленями и содрав ладони. Физическая боль отрезвила метавшийся разум. Но он был еще слишком мал, чтобы управлять своими чувствами и использовать боль, чтобы устоять на краю бездны незнакомых эмоций. Мир перед ним был бесконечным, леса и горы огромны и недосягаемы, а небо черно и величественно, но в этот миг всё это казалось таким ужасным и незнакомым, чужим, неправильным. Тихий шелест шагов затих, когда жрица неохотно присела рядом с замершим в пустом непонимании ребенком и очередной раз устало вздохнула. Он нехотя оторвался от бескрайнего горизонта долин и скал и наткнулся на острый, непроницаемый взгляд. И улыбку. Она была ужасной, решил мальчик, неосознанно сравнивая её с хмурым взглядом другой женщины. – Она не вернётся, – жестокая правда притупила боль в ладонях. Её черты искажались. Цвета смешивались и превращались в грязные пятна на мольберте. Женщина протянула руку и коснулась его щеки, и он отпрянул, испытывая лишь незнакомое ему чувство, словно его тело отторгало весь мир, вмиг обратившийся ядом. Но жрица лишь оценивающе взглянула на него и поднялась, устремляя взор на бескрайний горизонт. Где-то там виднелись очертания чего-то угловатого. – Ошибки могут привести к краху этой страны, Эи, – и тогда яркие сиреневые глаза снова взглянули на мальчика, и свет в них отразил нечто мягкое. – Но никак не к светлому будущему. Скарамучча вырвался из пут сна, совершенно опустошенный, словно все возможные чувства достигли апогея и иссякли, а на их месте осталась лишь выжженная земля. Остаток ночи он проверял солдат, которые должны были нести вахту, и некоторых отлынивающих разбудил электрической вспышкой. В полумраке и с черно-фиолетовой молнией в руке он представлял собой пугающее зрелище, отчего солдаты сразу же с ужасом преклонялись и молили о прощении, но Шестой лишь окидывал их пустым взглядом, приказывая работать дальше, и уходил. Каждый из них был до невыносимости скучен, как и весь окружающий мир — сер, бледен и одинаков. Ночь сдавала позиции, когда он забрел в восточную часть храма, который был выделен комиссией Тэнрё в роли резиденции для дипломатов из Снежной. Официально к ним сложно было придраться, но глава клана не вызывал у Предвестников впечатление слишком сообразительного человека. Синьора едва ли читала его письма о ходе их «деятельности», а Сказитель, изучая их, лишь подтверждал их мнение о здешних главах Трикомиссии. Он неосознанно задавался вопросом, приносившим лишь привкус разочарования: «Как некогда великая страна пришла ко всему этому?» Но не долго его тревожили глупые мысли. Он напоминал себе, что его в первую очередь это не касается. Свет от подпотолочных круглых светильников едва ли справлялся с кромешной тьмой глубокой ночью, но сейчас, на пороге нового дня, их света хватало, чтобы различать выделенных комиссией солдат, расставленные через равные промежутки большие овальные вазы с сиреневыми, голубыми, красными цветами, названия которых он не потрудился вспомнить. Никто из служащих даже не взглянул на Предвестника, когда он отодвинул сёдзи и вошел в комнату пленницы. Астролог всё ещё спала. Прошло уже несколько дней после того, как он встретился с ней и путешественницей на фабрике и заполучил Сердце Бога – его миссия была выполнена, и можно было возвращаться в Снежную. Но эта мысль удручала. Сказитель задвинул дверь и остановился в центре комнаты, без интереса изучая спящую. Эта девчонка когда-то показалась ему обычной слабой колдуньей с Гидро Глазом Бога, но тогда он ошибся, и нечто изменилось. Её заклятие что-то сотворило, и ему нужны были ответы, поэтому он не мог сейчас отправится обратно к Царице. Крио Архонт быстро получит от неё то, что хотела и избавится быстрее, чем снег таит под солнцем, а вместе с ней исчезнет возможность. Так ему казалось. – Синьора взбесится, когда узнает, – тихо хмыкнул он и подошел к окну, зажег слабой вспышкой фитилек на свечке. Время поползло непростительно медленно, пока он наблюдал за танцем огня и совершенно ни о чем не думал. Он не задумывался, почему пришел сюда и что за чувство преследовало его со дня, когда девушка возникла из блеска звезд и воды, предотвращая атаку путешественницы. Возможно, если бы не она, девица бы убила его, но почему-то эта мысль не взволновала кровь и не ускорила удары сердца так, словно он уже привык к такой жизни, словно он уже и так был мертв. Девушка лежала, поджав ноги, на боку и сжимала ладони. Слабый свет огонька едва задевал её дрожащие веки. Возможно, ей виделись неприятные сны. Иногда её пальцы вздрагивали, а губы плотно сжимались. Темные волосы вуалью раскинулись по тонким плечам и скользили по спине и талии. Когда битва кончилась, он вызвал своих людей и забрал астролога в этот храм, где она проспала несколько дней, и до сих пор сон её был подобно проклятию, не собирающемуся выпускать разум из заточения. Но дни сменялись, и в скором времени Синьора вернётся, тогда оттягивать возвращение уже будет нельзя. Он склонился, внимательнее рассматривая черты в бледнеющем сумраке. Обычная девушка, ничего в ней не было особенного, кроме громкого имени, которое он узнал совершенно случайно, выполняя поручение в Мондштадте. Какой-то старик на тележке, загруженной новым товаром, брюзжал и ругался на неведомую девицу с вздорным характером и вечно надменным взглядом. – Да ты представляешь, – кряхтел он бабке, что была вынужденна слушать его, пока рабочие разгружали телегу. – Завелась одна девица у соседа. Вся из себя хорошенькая… – Как можно! Ты давно ли в зеркало смотрел, старый хрыч. Старик отмахнулся от замечание собеседницы и скривился. – То-то и оно, что только личико да фигурка в ней есть, а взгляд… Бр… Истинно гарпия! – Во имя ветра, что же ты наговариваешь на молодых, – встрял мужчина, что заканчивал выгружать ящики и с облегчением распрямил спину. – Тебя послушай, так нет у нас никого из женщин кроме гарпий и драконих. – Если так оно и есть! А ты еще молод и не понимаешь! Вот доживешь до моих лет, увидишь истину, что скрывается за их милыми личиками. Рабочий лишь хмыкнул и позвал своих на перерыв. Несчастная старуха, что не знала, как отделаться от ворчливого торговца, искала помощи взглядом у прохожих, но никто ее не замечал. Да и ему, юноше, в котором никто не признавал слугу Снежной из-за простой и непримечательной одежды, было пора возвращаться. Он отлынивал от работы и так дольше обычного. Проходя мимо ворчащих стариков, он и услышал имя «гарпии», но почти сразу забыл: – Ну и как именуют ту девицу? – старик уже, казалось, отвлекся на что-то более интересное, и взгляд его выражал недоумение. – Да та, что «гарпия»? Опасаться нам кого? – Да о ней знает весь город, – фыркнул дед, натягивая вожжи. – Ходит вся такая важная, словно сам Барбатос ей крестный, и заверяет всех, что она «Великий астролог Мона Мегистус»! Что за имечко… Всё лишь бы не работать. Но тогда на Пике он вспомнил её имя. Оно само пришло на ум, когда Сказитель увидел этот взгляд «гарпии». Он был полон непоколебимой силы, самоуверенности и отражал внутренний стержень, и хоть, может, вид гибнущих людей и нависшая над ней смерть пугали, но астролог не выказывала этого. Её зеленые глаза и правда раздражали. Шестой отвернулся, выглядывая в окно. Рассвет был близко, а вместе с ним ещё большие проблемы, которые придется решать. И еще до первых лучей он покинул девушку, оставив воспоминания в комнате с алыми цветами в вазе. Время догнало Предвестника в коридоре. До сели оно тянулось как масло по дереву, и вдруг вздрогнуло и побежало, когда в храме поднялся гул и топот. Юноша как раз изучал бумаги, принесенные подчиненным, в которых ему писала Синьора самые лестные на её манер мнения насчет их работы. Её полные яда слова совершенно его не интересовали. Пустая трата бумаги и чернил, решил он в момент, когда из-за угла на него вылетел некто. Белые листы с ярко выделяющимся изящным черным почерком рассыпались подобно бисеру, усеяв пол белыми прямоугольниками. Блеснули распахнутые бледно-зеленые глаза, колыхнулись темные пряди, падая на лицо. – Наконец, ты проснулась, – Шестой жестко держал её за плечо, не давая вырваться. Он едва ли испытал удивление её внезапному появлению, но глаза слегка расширились. – С возвращением из мира грез, Мона. – Во имя всех звезд… – простонала она, не прекращая дергаться. Руки её были мокрыми, нижнее платье, в которое её переодели служительницы храма, забрызгано водой. Он улыбнулся, вытаскивая алый лепесток из запутавшихся волос. Коридоры наполнились криками стражи и топотом их сапог. – Предположу, что кому-то не посчастливилось встретится с вазой лицом к лицу, так сказать, – и словно в доказательство на его слова появились люди, облаченные в униформы с копьями на изготовке, но вид Предвестника поубавил их пыл. Они выпрямились и отдали честь, на что он лишь кивнул. – Одна колдунья без магии умудрилась перехитрить всю стражу? Удивительная подготовка солдат Тэнрё! Молчание и частые вдохи девушки – вот и весь ответ на язвительное замечание. Мона перестала дергаться, понимая тщетность попыток. Ладони сжаты в кулаки, мышцы напряжены, губы плотно сжаты, и взгляд — пронзительный. Шестой осмотрел её и выпустил, она отшатнулась. Двое мужчин преградили ей дорогу, скрестив копья. – Оденься во что-нибудь более приличное, – улыбка сошла с лица. – Я буду ждать тебя в западной галерее.___
Широкоплечий мужчина в форме с сиреневым отливом грубо схватил её за руку, чтобы увести проч, но Мона лишь мгновение терялась в мыслях и как взбешенная кошка зашипела, выдергивая руку. Она обернулась к Предвестнику, что, чуть склонив голову, наблюдал за ней как за чем-то чуждым этому месту. Полы его шляпы бросали тень на темно-синие глаза, выражение которых невозможно было прочитать. Беспокойство смешивалось с адреналином после побега. Астролог подалась вперед, открыв рот и собираясь, наконец, задать мучивший вопрос, но слова истаяли на губах – вдруг она смогла понять выражение бесстрастного лица. Шестой прищурился, и едва, возможно, ей даже померещилось это движение, качнул головой. Полупрозрачный шлейф, что тянулся от шляпы, почти колыхнулся словно лоскуты теней, растущих с движением солнца. «Молчи». Он поднял голову и глянул на столпившихся в узком коридоре людей, приподняв бровь. «Слишком много слушателей». Мона моргнула, ошарашенная ворвавшимися без предупреждения мыслями, и поэтому позволила уже другому стражнику – молодому человек лет двадцати пяти с приятными карими глазами – легонько подтолкнуть её в нужном направлении и увести. Пока один пролет сменялся другим, ничем не примечательным, мысли в голове превращались в клубок из цветных ниток, который она не знала, как распутать. Потянув за один конец, Мегистус завязывала новый узел поверх старого. По-обыкновению тяжелые взгляды, окрашенные неприязнью, Мона не замечала. Когда ей на встречу из-за поворота вывернул мужчин с мокрыми волосами и алыми лепестками, разбросанными по всей одежде, она не испытала сочувствия. Каждый из них предатель, и не стал бы думать дважды, если бы нужно было её убить, но даже так, астролог облегченно выдохнула, поняв, что удар вазой не оказался для него плачевным. Когда в её голове созрел этот сумасшедший план побега, она не задумалась, что удар керамикой по голове может убить кого-то, но после, когда мужчина безжизненной куклой рухнул перед ней, а вода холодными струйками стекала по кистям, Мона поняла свою ошибку. Но всё равно заставила себя взять копьё и бежать. Оружие, правда, оказалось почти бесполезным, ведь она, кроме магии, не умела ничем пользоваться, и в скором времени палка с наконечником была отправлена в полет в троицу стражей. Однако в итоге она всё равно так глупо попалась, а ведь казалось, что именно самые нелепые идеи оборачиваются успехом: подстроить свой побег через окно, спрятаться с вазой в шкафу и успеть вырубить вошедшего на шум стража, а потом бежать. И всё бы ничего, если бы ни этот треклятый Предвестник, возникший как черт из табакерки. Мысли о своей неудачи неприятно терзали её, пока Мона ждала в какой-то большой комнате, напоминающей гостиную в доме комиссии Яширо. Рассуждая о своём поступке, она не могла найти ответ на один вопрос: куда она бежала и зачем? В любом случае фатуи что-то нужно было от неё, а ей нужен был Шестой, так зачем она попыталась сбежать? Найти Люмин она бы не смогла, а ключ от оков мог быть где угодно в этом огромном храме. Тогда что за импульс толкнул её на это бессмысленное действо? Единственная догадка лишь усиливала чувство безысходности: проделки её новой судьбы. Дверь отворилась, и на пороге возникла девушка лет семнадцати в облачении жрицы со стопкой вещей и совершенно пустым взглядом. Астролог вздрогнула, поняв, что она зачарована. Холод сковал внутренности и тяжелым балластом упал в желудке. – Ваша одежда, госпожа, – тихо и мягко прощебетала девочка, оставляя стопку на столе в центре помещения, поклонилась. – Если вы не возражаете, я помогу вам. Без лишних слов, Мегистус кивнула, с болью наблюдая за её движениями, за которыми не было ни мыслей, ни чувств – лишь механическое повторение, привитое магией. Девочка протянула ей часть вещей – нижнее белье, догадалась Мона, после чего она пригласила её за расшитую вышивкой ширму. Позже жрица помогла надеть юкату кобальтового оттенка. Слова всё ещё казались кощунством в тишине слишком пустой и одинокой комнаты, где слышалось лишь шуршание ткани и тихое дыхание девушек. Ветер-беспризорник ворвался внутрь через окно и заметал распущенные волосы и широкие рукава, верхняя часть которых стянута позолоченным шнуром, а нижняя спадает мягкими складками. Будто крылья, подумала Мона, разглядывая причудливые элементы одежды. Иронично, учитывая её кандалы. По краю рукава и подола, едва доходящего до середины бедра, струился золотистый узор из завитков, словно мягкие сверкающие облака. Жрица затянула тонкие ниточки на талии, а затем повязала оби в тон юкаты. – Как.. твоё имя? – слова прозвучали так сухо и едва различимо, что Мона решила, жрица не поймет её акцент. – Мэйко, госпожа, – её руки ловко оправляли складки на одежде, поправляли ворот, открывая вид на проступающие ключицы. – Не могли бы вы присесть напротив зеркала? Нужно убрать ваши волосы. По инерции Мона опустилась на мягкую софу перед зеркалом. Она ничего не ощутила - лишь стонущую пустоту там, где некогда бурлила и цвела её магия, где когда-то был её Глаз Бога. Ужас от осознания, что его отобрали, сосал между лопаток. Но куда мучительнее было чувство, словно её лишили зрения. Не всего, а лишь части: так бывает, когда после долгого сна, окружающий мир замыливается и сколько бы не протирал глаза, четкость и ясность не возвращаются. Пелена съедает краски. Так и с магией, которая всегда была частью её души, которая была её дорогой… до недавнего времени. Мэйко нежно взяла гребень, перебирала темные пряди и расчесывала из, расплетая запутавшиеся локоны. В лице с кроткими чертами: в небольших пухлых губах и тонком подбородке, вздернутом крохотном носике и глубоко черных глазах с вытянутыми уголками, – ничего не изменилось. Словно белый лист, на который жизнь еще не успела нанести краски чувств и эмоций. Несколько прядей выбилось из аккуратной прически и оттеняли оливковую кожу. Мона судорожно вздохнула, сжимая в кулаках подолы мягкой одежды. – Что значит твоё имя? – она не смогла сдержать дрожь в голосе. Обручи на кистях показались гирями, тянущими руки к земле. – Я слышала, в вашей стране к выбору имени подходят с особым усердием. – «Танцующий, словно ребенок», – коротко ответила она, заплетая волосы. Слабый шелест листвы коснулся слуха, а затем Мона исчезла. Нет, она всё еще была в комнате с удивительными расписанными стенами, на которых изображались горы и небеса Инадзумы, храм Наруками с великой сакурой, ветвями простирающейся к потолку, но в то же время Мона была в другом месте. Там светило солнце, и небо было чистым, не таким, каким его привыкли видеть жители страны бурь и гроз. Темно-зеленые листья дрожали на ветру, а в тени больших раскатистых деревьев журчала речка, каскадом спадающая с камней. Астролог замерла на краю берега, не способная двинуться, потерявшая контроль над своим телом, которое обратилось проводником света, чувств и волшебства без магии. С одного плоского камня на другой прыгала девочка с длинными черными косами в короткой пестрой юкате, забрызганной прохладной водой. Окружающий мир полнился светом и влагой, запахом свежей травы и фиалковой дыни, всё соединилось на смехе и песне, льющейся вокруг. Не было её начала и конца – лишь середина, что во всю уже владела душой ребенка, кружившегося средь брызг и дневного света. Но вдруг она оступилась, и Мона протянула к ней руку, хотя на деле, продолжала безвольно наблюдать, не способная шевельнуться. Девочка рухнула в воду, и замерла, пораженная тем, что произошло. Она оглянулась и, словно увидев не прошенную свидетельницу, нахмурилась. – Подглядывать нехорошо… – но слова тонули в шелесте и музыке, что все громче раскатывалась вокруг. И шум заглушил треск в голосе, напоминающий предостережение. И снова улыбка озарила лицо, а Мона догадалась, что это не ребенок, а девушка, которую она видела мгновение назад, лишившаяся своей детской непосредственности и игривости. Картинка треснула, посыпалось, как разбитое зеркало, и в его осколках астролог видела фрагменты жизни – мутные, искаженные, но местами такие яркие, что слепили глаза. Мона дернулась, вырываясь из потока видений, и ухватилась за руку жрицы, до боли сжав её. Сердце билось бешеной птицей в груди. Но перед ней была все так же потерянная фарфоровая фигурка, вместо живого человека. – Я сделала что-то не так, госпожа? – Мэйко, – её бил озноб, как всегда бывало, когда она подглядывала в полотно чужой жизни, когда видишь нечто слишком личное. – Тебе идет это имя. Не забывай улыбаться. Улыбка поможет преодолеть мрак жизни и осветит дорогу в будущее. Танцуй с миром так, словно он твой самый близкий друг, и тогда он ответит тем же. – Госпожа… И её отпустило. Мона вдохнула, словно до этого совсем не дышала, и отшатнулась от жрицы, на лице которой впервые отразилось нечто, напоминающее эмоцию. – А… Прости, всё просто замечательно! У тебя золотые руки, Мэйко. Теперь я выгляжу подобающе Великому Астрологу и могу, наконец, с уверенностью и гордостью уничтожить Предвестника своим королевским видом! Девушка лишь непонимающе поморгала. Мона чувствовала, как неловкость переваливает все возможные пределы, а щёки её щипал румянец. Она снова сказала нечто несуразное. – Если вы так считаете, – всё еще хлопая ресницами, заключила она, и Мегистус почудился проблеск задора в темных глазах. – Господин из Снежной ждет вас в западной галереи. Ходят слухи, что терпение — не самая сильная сторона Предвестников. Мона не сдержала улыбку, хоть оттенок её был печальный, ведь магия, что была наложена на жрицу, не долго позволит ей «быть собой». Возможно, у неё получится что-нибудь с этим сделать. Потом. Сначала Люмин. Предвестник. Потом, возможно, она сможет взглянуть правде в глаза, которая маячит на горизонте, всегда звучащая голосом наставницы, провожающей свою ученицу суровым взглядом в ночь перед отъездом: «Когда ты обманываешь Богов в их же игре, будь готова, что дороги обратно уже не будет. Они сделают всё, чтобы стереть тебя и твою судьбу, и ты никогда не узнаешь, чьими руками они нанесут последний удар». Предвестник, действительно, не был человеком терпеливым, предположила Мона, застав юношу на очередном обходе комнаты вдоль и поперек. Он замер на пятках и медленно перешел на полную опору, более никак не выдавая своё нетерпение. В огромном помещении со сводчатыми потолками, вытягивающими его в высоту, не было никого, кроме Астролога и Сказителя. Стража молча привела пленницу и также немногословно покинула её. – Нечего так хмуриться, – юноша не пытался сократить дистанцию между ними, он даже словно потерял весь интерес к ней, как только она появилась. Его взгляд был прикован к декоративной грозовой сакуре в центре галереи, ветвями стремящейся к окнам, украшающим потолок. – Хотелось бы мне сказать, что путешественница больше не проблема, но убивать спящих почти также скучно, как за ними наблюдать. Беспокойство, что соседничало с прочими чувствами, поубавило хватку. Моне хотелось бы ухватиться за искры, парящие между строками истории, чтобы узнать, можно ли было верить Предвестнику, но после того, как она переписала их судьбы, её дар потерял всякий весь относительного этого парня. Это слегка раздражало: она привыкла, что может читать людей с легкостью ясновидящей. Сказитель обернулся, слегка улыбнувшись – колко, недобро, словно как-то догадался про мучившие её сомнения. – Я, может, и зло во плоти, но не идиот, – он сел на мраморный бортик, огораживающий свежевысаженную траву вокруг сакуры и сцепил руки перед собой. – Вряд ли бы ты стала сотрудничать, если бы я убил твою подружку. Хотя тогда, на Пике, твой взгляд был безжалостен, когда ты выбрала свою жизнь вместо жизни той девчонки. Мурашки прошлись по коже от вспыхнувших воспоминаний. Она пыталась забыть ту ночь, ведь кроме страха и ужаса, пережитого тогда, её преследовал стыд и чувство вины перед всем, чему она служила и перед самой собой. Но воспоминания никогда окончательно не тухли, они надоедливым отголоском маячили на периферии разума, напоминая о её ошибках, о том утерянном чувстве покоя и осознанности. – Может, ты не так уж сильно отличаешься от меня, Мона. – Может, – едва ли она заметила, как сквозь треснувшую маску проступило на лице удивление её ответу. – Но это не имеет значения. Я здесь, потому что фатуи что-то нужно от меня, иначе я давно оказалась бы там, где все те, кто не угоден Царице, но если рассчитываешь, что я испугаюсь и сделаю всё, чтобы выжить, то ты ошибся, Предвестник. Она знала существ куда ужаснее, чем люди, наделенные могуществом, даже почти таким же великим как у богов. Пред ней был одновременно безжалостный, жестокий Предвестник – солдат, отмеченный самой Царицей, великим Крио Архонтом, но в то же время, Мона видела, юношу, – своего ровесника, – судьбу которого она украла из рук Саги и Селены. От этих мыслей кончики пальцев немели. – Но если ты поклянёшься своим именем, что путешественница в безопасности, и снимешь с меня эти унизительные оковы, то я от имени звезд готова буду выслушать вас и, возможно, сделать то, что вы хотите. Хоть никто не мог увидеть или услышать то, как колотиться сердце и кипит кровь, остужаемая потоками холода, охватывающего её конечности, Мона всё-таки боялась долго смотреть Предвестнику в глаза. Он с интересом слушал её, никак не меняясь в лице, а глаза лишь стали едва заметно светлее, хотя, может, дело в заходящем солнце, лучами полоснувшем стены и потолок, отражаясь от напалерованного камня и скользя между ветвями дерева. Резные колонны соединялись арками, разделяющими галерею на небольшие помещения с арочными окнами, украшенными позолоченными витками. Тишина, что опасным зверем замерла между ними, играла на нервах. Тень укутала Шестого, лишь небольшие крапинки, пробивающиеся сквозь ветви и листву, желтыми кусочками падали на золото шляпы и бледные кисти. Вдруг Мона поймала себя на мысли, что ставит условия человеку, который одним мановением пальца может испепелить её молнией. Медленно её решимость начала истончаться. Предвестник поднялся и шагнул к ней. Дрожь пробрала тело. Шестой стремительно подходил, но астролог замерла как изваяние, не способная сдвинуться с места. Все инстинкты кричали, чтобы она бежала – никто не любит, когда им пытаются помыкать, а в особенности те, кто сам привык управлять людьми, – но нечто удерживало её на месте. Шепоток такой тихий, что стук сердца мог его заглушить. Он был невнятным, скомканным, но Мона больше ощутила, чем поняла его смысл. Так бывает с людьми, догадалась она, которые побывав на перепутье своего пути, наконец, выбрали дорогу и с ужасом осознали, что именно такова их судьба. Встреча с чем-то, что больше их самих, нечто священное, пугающее, но в то же время завораживающее, подчиняющее своим величием и красотой. Чувство, когда радость смешивается с отчаянием: это твоё место в истории мира, но выбора у тебя не было. Именно поэтому она не дрогнула, не моргнула и почти не дышала, когда Сказитель остановился в полушаге от неё, не сводя своего пронзительного взгляда, который будто мог и правда читать все её мысли как открытую книгу. Улыбки не было на его лице с тонкими линиями: еще юношеский острый подбородок и мягкие скулы, прямой нос, нездоровая бледнота и прищур, который так часто она встречала у местных жителей. Он протянул ей руку, и Мона догадалась – она не могла сказать, почему так решила, но как тогда в коридоре, мысль просто пришла, не спрашивая, подобно чутью, смелой догадке, – что Предвестник тоже наблюдает за каждым мимолетным движением её тела, сменой оттенков в глазах и частотой дыхания, изучая её реакцию на его действия, на её собственное заявление. Мона сглотнула, но во рту было совершенно сухо. Она протянула руку в ответ, не совсем понимая, что делает, и его пальцы сомкнулись на её кисти. Ток обжог кожу, астролог поморщилась. Блеснул металл в другой руке Предвестника, и в следующую секунду одно из колец щелкнуло и со звоном упало на пол. Прежде, чем сознание ухватилось за знакомое чувство, вызванное касанием, Мегистус пошатнулась – реальность заявила о себе. Так, словно некто долго стучался в забитую наглухо дверь, и вот, обволакивающая её вата сгорела, а стук стал отчетливо слышен. Магия засверкала в воздухе, и блеск её полон печали. Она скучала по хозяйке, тянула свои несуществующие руки, но не могла коснуться – второй браслет ещё сковывал другую кисть. – Клянусь своим именем, что не тронул путешественницу, хотя за безопасность не ручаюсь, зная Мико, – сухо произнес Предвестник и сжал кисть астролога, жар опалил кожу. В глазах блеснули опасный оттенки. – Да, правда, ты нужна Царице и тронуть тебя я не могу, но это не значит, что ты, астролог, можешь мне указывать. Головокружение из-за бьющейся вокруг магической энергии почти сбивало с ног, Мона чуть шагнула вперед и вспыхнула раздражением, куда сильнее, чем чувством осторожности, рассудительности. Руку жгло как в тот вечер, когда она провалилась в видение и чуть не рухнула в бездну, и тогда ей почудилось, словно он там был, вытащил её из пропасти. Мгновение их разделяло общее раздражение, шипение магии. Предвестник выпустил её руку и отшагнул, пряча серебряный ключик в карман шорт. На лице снова появилась улыбка, напомнившая Моне бесчувственное лицо Мэйко. Словно кукла, которой нарисовали бездушную эмоцию. – А что касается, оков, то ты должна меня понять, я до сих пор не знаю, на что ты способна, Мона, – он покачал головой. – А недооценивание врагов - грех Синьоры, а не мой. Ты только выглядишь слабой, а на деле опасна как гарпия. Тихий смех шел в разрез с недавней скрытой угрозой, и Мона лишь устало уставилась на него. Этот Предвестник казался одной нескладной загадкой. – Гарпия? – тихо повторила Мона, невольно вспоминая клички Паймон, которые она любила давать тем, кто ей не нравился. Если бы она узнала, подумала Мегистус, то определенно бы нарекла её так. – Это огромное чудовище, представляющее собой полуженщину-полуптицу с крыльями и лапами грифа, и у них такой пронзительный, отвратитель…. – Хватит! Я поняла! – ситуация приобретала комический оборот. Но сравнение с чудовищем тем не менее ущемляло её самолюбие. Солнце окончательно село, забрав последние яркие лучи с собой, и галерея медленно погружалась в сумрак. – Они похищают чужие души, – голос его звучал неприятно натянуто. – Так говорится, в легендах, конечно. Но, Мона, раз уж мы заключили сделку, может, расскажешь, что ты сделала со мной? Вся неловкость испарилась. Девушка не выдержала и отшатнулась от юноши, ощутив то, чего до сели не замечала, позволив себе даже забыть, с кем имеет дело. Ощущение опасности маячило рядом, но столь оно притупилось из-за простоты и несуразности собеседника, что Мегистус была шокирована элементарной силой, наполнившей пространство. Она подавляла. – Я не могу забрать чью-то душу, если ты об этом, – ответ прозвучал не так уверено, как ей хотелось. – Так что выражайся яснее… Молния возникла из пустоты, словно она зародилась в самой сакуре и вспыхнула. Из трещин в стволе лился сиреневый свет, окрашивающий галерею в мрачные оттенки. Молнии плясали на ветках, не поджигая их. Мона опасливо огляделась, делая еще один шаг назад. Ей почудилось словно стены покрывала едва заметная рябь, подобно куполу их обоих накрыло и звуки исказились. Хоть до этого она явно осознавала тишину, прерываемую только их голосами, то теперь представление об этом переменилось: вот сейчас наступила истинная тишина. Скарамучча глянул на свою ладонь, будто та могла дать ему нужные ответы, и медленно перевел взгляд на астролога. – Она исчезла, – тихо, с настороженностью проронил он. Слова, что готовы были сорваться с губ, казались неправильными, опасными. Они звучали как измена. – Связь с ней исчезла. Я больше не скован клятвой. – О чем ты? – Моне хотелось бежать, спрятаться от мощи, что источал этот человек, но опять это непонятное чувство, заставляющее остаться, слушать, понять. Её магия снова заблестела, идеально встраиваясь в трещины, оставленные молниями в накрывшей элементарной мантии. Глаза расширились – она поняла. Но догадка была столь абсурдной, что только такой и могла быть истина. – Моё заклятие изменило твою судьбу, Скарамучча, – имя обожгло язык. – Ты отдал своё имя Царице и обязан был отдать свою жизнь. Таков, вероятно, был твой путь… до того дня. – И в чем же ужас твоего заклятия? - с едкой усмешкой промолвил Шестой, сжимая кулак, полнящийся электрическими змеями. – Тогда ты обещала муки и страдания, а вышло… Не так уж плохо. Он осторожничал, не говорил открыто, словно даже сквозь барьер кто-нибудь мог услышать эти кощунственные речи. Мона дрожала всем телом, боясь своих слов больше, чем чего-либо в этом мире. Но только произнеся, она поставит точку. – Я просчиталась: вместо того, чтобы исчезнуть, нити душ сплелись, – ей не хватало слов. Она не умела так красноречиво излагать сложности миросплетения как её наставница, а магия не могла ей помочь, пока железный обруч сковывал кисть. – Одни кандалы сменились на другие – только и всего. – И что это значит? – тяжесть слов давила на плечи. Мона видела как свет и молнии отражаются в его глазах – так близко они стояли. – Скажи это уже, наконец! Мона! Железо браслета нагрелось и опалило кожу, когда пальцы покрылись испариной. Она ощущала свою и его магию вокруг. Её потоки настороженно кружили, опасливо касались их душ и испуганно бежали проч. Мелодия, что была переписана, звучала фальшиво. – Теперь и вовек мы связаны ошибкой, что я совершила, и звезды тому свидетели. Силы покинули её со сказанными словами, но вместе с этим нечто давившее на грудь отступило. – Ты не навредишь мне не потому, что я нужна Царице, а потому что просто не сможешь. Сердце пропустило удар, когда галереях вспыхнула в лиловом и белом свете, обличив все тени и стирая ужас, что до сих пор пугал её. Остриё глубоко темно-лилового клинка замерло в миллиметре от горла астролога. Бесчисленное количество оттенков окутывало молнии, соткавшие орудие, и соединяла их чернота, растекающаяся по лезвию и рукояти, охватывая кисть Предвестника, что занес меч, но так и не завершил удар. Его рука дрожала, глаза широко открыты, и в них она прочитала ненависть. Их разделяло меньше полутора локтя, но на деле простиралась целя Бездна, которую невозможно было пересечь, ведь мост был разрушен и погребен во тьме. Медленно отрицание, гнев сменились отчаянной улыбкой. Знал ли он иной способ выразить свои эмоции, поборов прилипшую к лицу маску? Не прошенный вопрос Мона жестоко выставила из головы, едва моргнув, когда Шестой сжал рукоять и резко отпустил – оружие испарилось в вихре элемента. Сухой, заряженный воздух покинул лёгкие, унося с собой отголосок сказанного. – Блестящий ход, – признал он, отшатываясь. Движения его были резкими, нескладными, когда он откинул челку с глаз, чуть сдвинув шляпу на затылок, и она медленно съехала и упала на пол. – Привязать к себе Предвестника – очень умно. – Я сделала всё, чтобы выжить. – Ты и впрямь ужасна, Мона, - магия развеялась под громогласные хлопки. Тени наполнили его лицо. Собственное имя прозвучало проклятием. Мегистус едва дрогнула, но взгляд её не изменился. Она уверена, что со стороны похожа на свою наставницу - женщину, которая долгие годы прививала ей самообладание и сдержанность, отчего разочарование неприятной слизью измазало сердце. Скарамучча взмахнул рукой, и магия исчезла в одно мгновение с отворившейся двойной дверью, через которую, казалось, совсем недавно вошла Мона. На пороге застыл фатуи в одежде рядового, он поклонился и громче, чем следовало объявил: – Прошу прощения за вторжение, но пришло донесение от шпионов из храма Сёгуна Райдэн! – Если очередное бугаморание Синьоры... – прошипел Шестой. Запыхавшийся солдат настороженно оглядел астролога, решая, стоит ли озвучивать важные сведения перед пленницей, но нечто, что витало в воздухе, пугало его больше, чем разглашение какой-то тайны. Он расправил плечи. – Алая Ведьма мертва. Электро Архонт отказывается от сотрудничества с Снежной.___
Известие шокировало его больше, чем он мог представить. Но как бывает, когда слишком часто бьют по одному месту, оно перестаёт в полной мере что-либо чувствовать. Скарамучча лишь отдалённо понял смысл слов, брошенных мужчиной с раздражающей щетиной. Мог ли этот день стать ещё омерзительнее, чем он был уже? Воспоминания, проклятие, унижение и гибель женщины, которую он знал почти всю свою недолгую жизнь. – Что ещё? Солдат снова глянул на астролога, хмурясь. В какой-то момент присутствие девушки стало занимать Предвестника меньше всего. Сначала она была – всем, что его интересовало, а теперь, подобно избитому месту, потеряла всякую актуальность. Безразличие накатывало, и бороться он не пытался. Напиток из усталости и раздражения пьянил его. – Есть кое-что ещё, Сказитель. – Знаешь, раньше гонцов, принесших плохую весть, убивали. Лицо мужчины побледнело, нижняя губа дрогнула. Страх, что вселял Шестой, никогда не веселил его так, как его товарищей по званию. Окраска деятельности, которую он вел. – На рассвете прибудут Третий и Одиннадцатый Предвестник. Царица послала их вернуть то, что осталось от госпожи Синьоры, – он запнулся, прокашлялся, словно уточняя у самого себя, правильно ли он помнит полученный указ. Взгляд его замер на Моне. – И заполучить Сердце Бога и женщину-астролога. Да, этот день стал ещё омерзительнее.