___
Не стоило выводить его из себя, с досадой подумала Мона, и усилием заставляя себя идти. Она хотела как-то вставить в владевшее Предвестником напряжение: «Если ты не хочешь, чтобы я откинулась следом за Синьорой, мне нужно поесть! Мяса было бы вообще замечательно!», – и сама не заметила, как вместо этого начала поучать его. Но её так вывело столь глупое отрицание истины, которая была преподнесена ему на блюдечке, что Мегистус наговорила лишнего и разозлила Предвестника ещё больше. Такими темпами он всё-таки попытается сжечь её, а план провалиться окончательно. Всего-то и нужно заполучить его доверие и ключ от браслета – дел-то! Она очередной раз прокляла свою болтливость. Силы, дарованные адреналином, покидали, напоминая, что человеческому телу иногда нужно питаться. Несколько дней, истерзанных лихорадкой, шок и сильное желание бежать загнали её сюда, в такое состояние, когда каждая мышца в теле дрожала и хныкала от напряжения, которое она уже не могла вынести. Голова кружилась, раскалываясь от сжавшего её обруча боли. Мона привыкла жить впроголодь, но даже у неё был свой предел, и он неумолимо приближался. Почти до детской беспомощности ей хотелось что-нибудь поесть, но гордость и стыд держали железной хваткой – нет, ни в коме случае она не может казаться слабой перед хищником, ждущим её смерти. Предвестник сдвинул дверь в бок и окинул её взглядом таким странным, что Мона на мгновение опешила. В нём был немой вопрос. Расправив плечи, Мегистус прошла в комнату. Краски мира смазались, как смоченная водой акварель, ноги дрогнули, когда она запнулась о порог и почти упала. Лишь в следующую секунду, когда сердце перестало дрожать в испуге из-за оплошности тела, астролог заметила, как крепко держит выставленную руку юноши. Чёрная пыль затуманивала взор, но она смогла разглядеть её собственное удивление, отраженное на его лице, будто он сам не знал, как так вышло. Холод пробрался под оджду тайком, и, только касаясь чьей-то кожи, она поняла, что дрожит не только от усталости. В крови Предвестника определенно сверкали молнии, видневшиеся за сумраком в синих глазах – как небо после заката, когда оно только готовиться укрыться звездным одеялом, осветив человеческий мир. Сердце дрогнуло, испугавшись чего-то, и Мона дернулась в сторону, но наткнулась лишь на дверной проем. Только она открыла рот, чтобы выдать какую-нибудь несуразицу, как желудок сделал это за неё, пробурчав нечто постыдное со всей ненавистью к своей хозяйке, мстя ей за столь пренебрежительное отношение. Щеки вспыхнули жаром, горло обхватил стыд. Абсолютный провал. Приподняв бровь, Предвестник окинул её взглядом. Она совершенно точно видела в нём насмешливые блики, отчего даже кончики ушей у неё загорелись. – Ты голодная, – подытожил он, словно делал вывод к рассуждению, лишь ему известному. Уголки губ дрогнули. – И точно же, людям нужно есть, чтобы не умереть. – Просто оставь меня в покое! – Мона не очень грациозно нырнула в комнату и задвинула дверь прямо перед лицом Предвестника, дрожащими руками придерживая её, чтобы тот не вздумал её открыть. Хотя вряд ли сейчас её сил бы хватило остановить его. – Я в порядке! Мне ничего… не нужно. Даже она себе не поверила, столь ужасно это звучало. Мона села на корточки, обхватив голову и мысленно причитая. С трудом выстроенное сегодня амплуа рухнуло в один миг. Тишина комнаты снисходительно окутала уставшую голову, а прохладный ветер остужал пылающие щеки, возвращая неприятную дрожь. – Как пожелаешь, Мона, – в это мгновение она искренне его ненавидела, как ненавидела себя за случившееся. Магия шуршала на периферии мыслей и ощущений, пытаясь дотянуться до хозяйки, утешить её, наполнить своей живительной силой, но железо браслета пугало её. Тихие, едва слышимые шаги удалялись пока совершенно не стихли. Мона подняла голову, хватаясь за действительность, чтобы не рухнуть в голодный обморок. Она справиться: так бывало и раньше, когда мора кончалась, и еда остановилась лишь блаженной мечтой во снах. Поднявшись, астролог добралась до койки и легла, поджав ноги. Странное дело: она не чувствовала голода или боли в желудке, а лишь невероятную усталость, головную боль и сильный озноб. Одеяло оставляло желать лучшего, и Мона дрожала под ним пока окончательно не провалилась в бессознательное. Сначала она ощутила это, как внезапное чувство опьянения. Мона открыла глаза, понимая, что совсем не спала. Сознание держалось на грани сна и реальности, в темноте, где и осознаешь, и нет. Прыгающий свет свечи показался ей огромным костром, причиняющим боль своей яркостью, но с тем, как действительность брала своё в чертах и силуэтах, Мегистус сильнее загоралась надеждой. Перед ней на прикроватной тумбочке стояла порция тушеного мяса с яблоками и тяван с зеленым чаям. Сладкий яблочный аромат с нотками её любимого запаха наполнил комнату и легкие. Мона села, подрагивая, но холод уже не был тому причиной. Отрезав кусочек, она чувствовала, как медленно скатываются по щекам слезы, а вместе с тем проходит внутреннее напряжение. Так глупо, что смешно. И она тихо рассмеялась, вытирая щеки и продолжая бранить себя за ошибки. Еда была ещё горячей – вероятно, кто-то принес её совсем недавно. Лёгкий прозрачный пар поднимался от пиалы. Мона самозабвенно ела идеально приготовленное блюдо и не могла нарадоваться. Иногда так мало нужно для счастья, подумалось ей. Кто-то позаботился и убрал осколки и погибшие цветы с пола, заменил расплавившуюся свечку новой и поставил на комод светящийся фонарик как те, что делали в Ли Юэ. Мягкий желтый свет заливал комнату, делая её немного уютнее, чем при свете дня – Мегистус всегда больше любила ночь с её тишиной и загадочной силой, ощущаемой во всём вокруг. Магия клокотала в груди, стеная без умолку, желая вырваться под пение ночного ветра и света далеких светил. Но браслет тяжелым грузом прижал ей крылья. Дверь отъехала в сторону, заставляя астролога замереть. На пороге появилась жрица с охапкой чего-то белого. Её лицо чуть просияло, когда она увидела проснувшуюся девушку. – Вам нравится, госпожа? – Мэйко прошла в комнату, задвигая дверь, поклонилась и сложила свою ношу в изголовье кровати. Только сейчас Мона поняла, что это пуховое одеяло. Мурашки прошлись по коже. – Приготовить что-то быстро из имеющихся продуктов было непросто, поэтому я надеюсь, вышло не так плохо. – Не переживай! Это великолепно, – она улыбнулась, откладывая приборы в сторону. Приятное тепло после чая распространялось по всему телу. – Я рада, что звезды мне послали тебя, Мэйко. Слова щемящей болью отозвались в груди, и дыхание сбилось. Привычка восхвалять своих покровителей была частью её души, которую необходимо было оторвать. Жрица удивилась и неловко потерла кисти рук, словно пытаясь разобраться со своими эмоциями. Магия, что опутывала её, слабела, но окончательно не отпускала. – Ваши слова греют мне душу, – всё-таки нашлась девушка, мягко улыбаясь. – Но я просто исполняла приказ. Хотя и позволила себе вольность, и принести вам теплое одеяло. Вы совсем продрогли. Мысли путались. Мона понимала, жрица не могла сама догадаться, что ей нужно было поесть, но получить прямое подтверждение – оказалось слишком ошеломляюще. Воспоминания о её неловкой ситуации, снова слегка подпалили щеки. Мегистус нахмурилась, сжимая края юкаты. Она не знала, что думать. Огонек высокомерия вспыхнул в груди, и Мона расправила плечи. – Мэйко, не могла бы ты ещё немного мне помочь? – Для этого я здесь. – Тогда покажи мне место, где эти черствые солдафоны орудуют губкой вместо меча! Это невыносимо, сколь сильно мне нужна горячая вода! Мэйко мягко улыбнулась. В неярком свете виднелись слабый румянец на щеках и миловидные складочки в уголках глаз. Мона снова и снова невольно задавалась вопросом, как эта девушка попала сюда, в руки фатуи с их грязными фокусами. Она бы озвучила его Предвестнику, но не хотела злить больше необходимого, ведь весь её паршивый план строился на его благосклонности. С тоской она осознавала, что скорее умрет, чем добьется её со своим болтливым языком. Горячая вода определенно обладала целебными свойствами не только для тела, но и для души. Пар мягко обволакивал кожу, жаром проникая в мышцы и кости, снимая напряжение и усталость, накопленные лихорадкой и политическими играми – Мона не была сильна в интригах, в уловках такого характера, как те, что пыталась провернуть. Её сердце, казалось, устало биться с бешеной скоростью, и каждый удар отдавался напряжением по телу. Тревожность слегка отступила, и девушка смогла вдохнуть полной грудью. Вода всегда была её стихией, даже до того, как боги наградили её Глазом. Мона откинула голову на валик, погружаясь в поток мыслей, всё это время ждущий своего часа. На удивление никто из стражи не стал задавать лишних вопросов, когда астролог в сопровождении жрицы покинула свою «темницу». Тяжелые, мрачные взгляды следили за каждым её шагом, но более ничем солдаты не напоминали живых людей. Иногда Мона с содроганием понимала, что не замечает их в полумраке коридоров, будто они – лишь силуэты тьмы и часть интерьера. – Вы устроили большой переполох сегодня, госпожа, – заметив её удивление, Мэйко склонилась, чуть прикрывая губы рукавом кимоно. – И приказ Предвестника, мягко сказать, вызвал негодование среди стражи. – И в чём заключался приказ? – заговорщически понизив голос, спросила Мона, ловя себя на мысли, что Шестой слишком часто посещает её голову. – Надеюсь, с чем-нибудь, вроде «Прекратить насильственное удержание женщин, что сами хотят остаться в этом храме». Ах, да, и «Если кто-нибудь хоть пальцем ещё раз тронет нашу особую гостью, будет молниеносно сожжен». Ну, ты понимаешь. Мэйко метнула взгляд в её сторону, раскрыв глаза так, что Мона вынуждена была улыбнуться, намекая на шутку в её словах. В черных глазах играли блики света и детское озорство. Значит, она не восприняла слова буквально, выдохнула астролог, давая себе мысленный подзатыльник. – Честно сказать, вы очень близки к истине, – отодвинув дверь, они прошли по балкону, пролегающему вдоль склона, уходящего далеко вниз. Мона остановилась, привороженная ночным пейзажем, и вдохнула разряженный воздух. Казалось, он уже стал частью её. Мэйко тоже замерла и с любопытством рассматривала девушку, спрятав руки в объемные рукава. – Все фатуи крайне взбудоражены произошедшим в столице и прибытием новых Предвестников, среди солдат Сёгуна тоже не спокойно. Доходят слухи о свержении комиссии и смене власти. Именно поэтому указ Сказителя лишь усугубил ситуацию. Подчиненным не нравится, что пленница вдруг стала важной гостьей, которую никто не имеет права тронуть. Что-то было в её голосе, заставившее Мегистус оторвать взгляд от прекрасных созвездий, медленно вспыхивающих перед глазами, и взглянуть на жрицу. Она была всё той же миловидной девушкой, немного младше неё самой, с характерными для жителей этой страны чертами, но вдруг между всем этим астролог увидела нечто ещё. Холод прошёлся по позвоночнику, когда серьёзный взгляд Мэйко застыл на запястье с браслетом. Он тускло переливался серебром и вплавленным в него металлом. Браслет можно было назвать почти прелестным, если бы не сосущая между лопатками пустота. Астролог едва удержалась от вспыхнувшего желания спрятать руку в длинных рукавах юкаты. Странное предчувствие шепталась с тревожностью. – Ты что-то не договариваешь, Мэйко? – собрав все силы, которых было не так много, как хотелось, Мегистус произнесла слова ровно. – Потому что ваша жизнь принадлежит Царице, – сухо закончила жрица, окинула пустым взглядом астролога, развернулась и пошла к следующей двери, уводящей по коридорам к ванным. – Так сказал Предвестник, поэтому можете не беспокоиться насчет фатуи. Они живьем лягут, но защитят вас, раз вы нужны их Архонту. Однако теперь вы стали разменной монетой в неясной игре богов. Звезды потускнели, словно на них легла пелена. Их свет печально мерцал, проникая сквозь длинное окно под потолком и не осязаемо касался щек и темных прядок, выбившихся из неаккуратного пучка. Мона собирала растерянный разум по крупицам. С каждым днём она всё больше ощущала, как запутывается в паутине, и шансов на спасение становилось всё меньше. Медленно подняв ладонь с горсткой воды, пахнувшей травой наку, она наблюдала, как медленно струйки бегут по предплечью и небольшим водопадом стекают с пальцев. Мелодия движения воды звучала в крови, успокаивая нервы. Браслет напоминанием блестел каплями. Вместе с облегчением, принесенным ночью, приходило ощущение одиночества. Оно было особенно сильно, когда Мона оставалась одна после работы в лаборатории с Альбедо и Сахарозой, – такими шумными и непредсказуемыми, что с ними некогда было думать о чём-либо, кроме попытки выжить или спасти остатки дневников ученых, – или когда в детстве и юношестве заканчивала изнурительные занятия с наставницей, – пытки одним словом, – и забиралась на подоконник с картами созвездий и считала светлые пятнышки на небе. Даже во время путешествия с Люмин и Паймон, – друзьями, о которых она могла лишь мечтать со своим-то характером, – Мегистус чувствовала это тянущее, поглощающее одиночество. Она не была одна, но ощущала себя одинокой. Это давно не вызывало никаких мыслей, переживаний – словно фоновая музыка жизни, к которой привыкаешь. Но иногда, очень редко, чувство превращалось в болото, в котором она увязала, задыхаясь. – Таких, как ты больше не будет, Мона. Цени тот дар, что получила и помни, даритель в праве его забрать! – иногда ей так хотелось избавиться от иллюзии наставницы в её голове, с которой девушка из раза в раз вела беседы, перерастающие в споры или нравоучения. Сколько она себя помнила, слышала одно и то же: «Ты особенная!», «Таких больше не будет», «Твой дар – величайшая удача» и всё в том же духе. Поэтому в какой-то момент Мона и вправду начала себя считать таковой, приняла всё, что приносила ей жизнь: лишения, приобретения. Всё это было для того, чтобы она исполнила свой долг перед миром, смогла воплотить талант в чистом виде. И отдавшие её родители, и избегающие сверстники, и строгая наставница с бзиком на манерах, и даже это чувство тоски – всё сносилось, как должное, потому что Мона Мегистус была не такой, как все, у неё был величайший дар, её ждало невероятное будущее. А может это всего лишь утешение, придуманное маленькой девочкой с заплаканным лицом и красным носом, хватавшейся за руку матери и отца, когда те привели её к жуткой женщине и, забрав кошель со звенящей морой, ушли, не оборачиваясь. Ведь за этим должна была быть причина: дело не в том, что они её не любили, решила девочка, а в том, что у них не было выбора. Всё так, как должно было быть, и поэтому она не будет грустить, скучать и плакать по ночам, или вздрагивать по утрам, ожидая увидеть маму у очага, а встречая лишь суровый взгляд Батильды Корхонен. «У всего должна быть причина!» – мантра, что спасала такими вот ночами, как эта, когда одиночество улыбалось беззубой улыбкой, а из рта её текла вязкая жидкость, в которой девушка барахталась. Мона наклонила голову, касаясь кончиками пальцев своей чистой нежной ладони. Светлая кожа с мягкими подушечками. Она была нежной, красивой. Но колдунья не видела ничего прекраснее ладоней Люмин, испещренных мозолями, и покрытых ожогами рук Сахарозы. Они казались живыми, ощутившими мир на ощупь, будто взяли его за узды и не стали мириться с его порой жестокими указаниями. Маги же, как знала Мона, касались реальности иным способом: не грубой хваткой, а мягкими, любящими касаниями его энергии, чувств, становясь проводником волшебства. Астролог никогда не задумывалась, научиться фехтовать или стрелять из лука, но всегда с восхищением наблюдала за чужим мастерством. «У меня бы так не вышло. Я не создана для этого», – с оттенком печали нашептывал голосок внутри, пока чужие клинки сверкали в прекрасных, смертельных танцах, тетива натягивалась и выпускала изящную стрелу. Однако вопреки этим убеждениям, как раскол неба громом, появился маг, владевший темным волшебством и искусно управляющийся с мечом. Кожа на его ладонях была жесткая, огрубевшая со старыми следами ожогов магии, намекающими о долгом пути тренировок. Мурашки прошлись по телу. Вода совсем остыла. Мона вынырнула из мыслей, легонько щипая себя за щеки: хандра не поможет выжить, – и выбралась из белой офуро. Пол выложен черным гранитом – неприятно холодил босые ноги. Свет рассеивался в паре желтоватыми пятнышками, разрезанными фигурами мебели: двумя деревянными лесенками с широкими пролетами, служившими вешалками для мягких белых полотенец, вырезанным из серого камня столом, на котором стояло множество пузырьков и несколько мисочек с цветными лепестками, и широким шкафом в цвет пола, словно его продолжение. Зеркало поглощало сияние огней. Расчесав длинные волосы, она решила оставить их распущенными, чтобы те быстрее высохли. Надевать юкату со всеми её причудливыми элементами без помощи Мэйко оказалось той ещё задачей, но астрологу не хотелось лишний раз беспокоить жрицу, которая делала так много, что в душе уже не осталось слов благодарности. Завязывая потайные ленточки, Мегистус разглядывала своё отражение в зеркале над столом, удивляясь: она всё та же, несмотря на изменения, которые чувствовались в душе, и на нескончаемые бури в сердце. Только, быть может, взгляд её стал острее, поддался темной пленкой. Мона моргнула, потом снова и отшатнулась от отражения. Ей показалось, будто её лицо изменилось, вытянулось и заострилось, а глаза потемнели угольками. Кожа посерела и сморщилась. Но тут же всё прошло, и астролог раздраженно выдохнула, узнав в зеркале свою наставницу. Её губы были растянуты в улыбке, которая не тронула темные глаза с пылающими искрами. – Ваше колдовство меня в могилу сведет! – Мона хмурилась, шипя. Наставница любила эффектные появления, от которых у неё всегда душа в пятки уходила. – Госпожа, вы что-то сказали? Мэйко ожидала астролога в соседней комнате, чтобы потом отвести обратно в комнату. Её голос был полон беспокойства и ноток, заглушенных магией, витавшей вокруг. Пар оседал на зеркало, но изображение женщины не менялось, словно оно не касалось материи, а существовало между зрением и отражением. – Кости одному парню перемываю! – она не хотела поворачиваться к наставнице спиной, боясь, что та исчезнет, не сказав, зачем среди ночи явилась её попугать. – Не беспокойся, я скоро. – Ты и сама неплохо с этим справляешься, Мона, – слова отпечатались в голове, не коснувшись человеческих звуков. – Ведь что я вижу: даже в стане врага устроилась с комфортом. Жажда исправить ошибки поутихла при встрече с ним? – Я.. Слова казались бессмысленными. Не важно, что она скажет и как, наставница уже сделала выводы, и переубедить её было невозможно. Мона испытала жгучее чувство разочарования, осознав, что женщина, скорее всего, уже поставила на ней крест после её проступка. Почему-то эта мысль вызывала больше чувств, чем она могла себе представить. Улыбка померкла на лице наставницы, вернув ему привычное сдержанное, строгое выражение. Батильда напоминала застывшее пламя под коркой льда человеческих правил и законов. – Неважно, что ты чувствуешь рядом с этим мальчишкой – всё лишь ложь и обман Вселенной, которую ты сама создала. К реальности это не имеет никого отношения, – Мона скрестила руки. Она не понимала, о чем говорит эта бессердечная женщина, ведь единственное, что она чувствовала при виде Предвестника, раздражение и отголоски ужаса, испытанного на Пике. – Ты должна понять, насколько это серьёзно и остановить свои игры! – Хватит! – громче, чем следовало выпалила она, чувствуя, как сжимается сердце. Астролог едва обернулась на дверь, но жрица ничего не слышала. – Хватит с меня ваших нравоучений! Вы абсолютно ничего не знаете, почему и как я здесь оказалась. Импульсивно она подняла руку, браслет блестел также, как при свете дня, словно именно этим таинственным, туманным блеском отпугивал магию Моны. – Вот! Это единственная причина, почему я всё еще здесь и не перешила нити. Мне нужна моя магия, чтобы сделать это! Молчание забралось в их диалог разгневанной кошкой, шипящей на собеседниц. Оно кусало нервы, уже истощенные произошедшими событиями. Астрологу до боли хотелось вернуться домой, в свою захломленную квартиру и утром отправится в знакомую лабораторию, где всегда пахло реактивами и сахаром. Лицо наставницы смягчилось, в её чертах промелькнуло сочувствие, выбившее весь дух из груди. – Мона, ты сильнее, чем думаешь, и магия – лишь инструмент, направляющий твой дар, но он, как необузданная музыка мира, существует непосредственно. – Зачем вы здесь? – время уходило и пустые беседы лишь утомляли и рождали неприятные воспоминания. Моне хотелось закончить этот разговор. Ночь уже не казалась умиротворяющей, как раньше. Она угнетала. – Вряд ли для упреков и наглядного разочарования во мне. Всё это я уже слышала в Монштадте. – Ты права, – ответ прозвучал издалека, натянуто, словно Батильда Корхенон не хотела о чем-то говорить. – Я здесь, чтобы рассказать тебе правду. Стоило сделать это уже очень давно, но… Женщина опустила привычное обращение к богине судеб и путеводных нитей. Искры знакомого пламени затухали в темных глазах наставницы. – Но я до последнего надеялась, что ты проживешь обычную, скучную жизнь в своём любимом городе лентяев, – Наставница никогда не любила Анемо Архонта с его проповедями, поэтому и его город не вызывал у неё восторга. – Надежды, как пламя прекрасны, способны согреть в холодные дни жизни, но они же оставляют самые болезненные ожоги. Однако твои действия всё-таки привлекли её внимание, поэтому ты должна знать, что твоя судьба никогда не принадлежала тебе, Мона. – Как и любая иная. Они все – часть узора Саги, – сердце дрогнуло в неуверенности. Взгляд, с которым наставница смотрела на неё, заставлял чувствовать себя маленькой девочкой, не способной овладеть простейшим заклинанием. Холод сковывал пальцы. – Так ведь? Видение наставницы начало медленно распадаться, развеваться подобно пару. Ощущение времени растянулось в часы. Пугающее предчувствие подсказывало, что она не хочет знать правду – впервые в жизни. Это знание способно разрушить всё, стереть до основания душу. Мона сжала пальцы на плечах. – Нет, моя девочка, ты была рождена, как инструмент для Саги с крупицей её магии, и теперь, когда ты воспользовалась ею, она хочет тебя найти, – слова Батильды звучали всё рассеяннее, эхом отдаваясь в голове. Женщина едва опустила взгляд, касаясь выбившегося завивающегося локона из её привычно идеальной прически, и Мона заметила легкую дрожь в пальцах. Осознание ещё не пришло, но глаза жгло, тяжесть тайн снова свалилась ей на плечи. – Поэтому заклинаю тебя, не дай ей поймать себя. Даже если придется, заставь своего Предвестника, защитить тебя. Боги жестоки, когда их дети перестают слушаться, а Сага и Селена слишком давно касались человеческого мира, чтобы понять ваши чувства и желания. – Всё это… Я не понимаю, – Мона оперлась на стол, ища подтверждение реальности – всё происходящее не плод её воображения, не рожденные даром видения. Волосы холодными прядками скользили по шее и рукам. Она замерзала, словно лютой зимней ночью. – Откуда вам всё это известно? Даже я… Я никогда не видела свою судьбу. – Потому что я… – глаза наставницы расширились, и изображение дрогнуло, поддавшись дымкой. – Мене? Видение взорвалось горячим паром, ошпарив руки колдуньи. Мона вздрогнула, задохнувшись. Боль удушливым обручем сжала горло, ноги подкосились. Пальцы побелели, хватаясь за ткань, обхватившую шею – кто-то душил её. Магия гудела, прорываясь сквозь барьер браслета, но астролог не могла до неё дотянуться. Тьма потоками накатывала, болезненными пятнами вспыхивала перед глазами, и пар оседал, развеваясь. Мэйко. Жрица улыбнулась отражению волшебницы, едва цепляющейся за сознание. Взгляд пуст, движения жестки и пугающе сильны для столь хрупкой девушки. Она сдавливала тонкую шею поясом. Мона дергалась, медленно оседая на пол, а жрица лишь молча наблюдала за своей работой с неким чувством триумфа и глубоко сожаления, граничащего с осознанной жестокостью. Паника, страх, неконтролируемое желание спастись завладели разумом. Мона безуспешно цеплялась за шею, пытаясь вдохнуть блаженного воздуха, но с каждым бешеным ударом сердца легкие наполняло жгучее электричество. Тьма раскрыла объятия и поглотила астролога, в её черном подоле сверкнула нить, и Мона ухватилась за неё. Чужое тепло, трепет и свет проникли в её душу, успокаивая бьющуюся в ужасе маленькую девочку в звездной шляпке, забившуюся во мрак, скрывшуюся от пугающей реальности. Этот свет принадлежал милой девушки, что склонилась перед ребенком и понимающе улыбнулась, касаясь дрожащего плеча. Боль, сравнимая с разрушением мира, сокрушением костей, сожжением живьем изнутри, ослепила её. И ниточка порвалась, тускнея и распадаясь на звездные крупицы. Давление ослабло, ткань скатилась на грудь, и Мона, перекатившись на бок, подавилась приступом кашля, хватаясь за горло и вдыхая колючий воздух. Слезы наполнили глаза, дорожками скатываясь по красным щекам. Астролога трясло, а ладони жгло, словно она коснулась раскаленной печи. Мир кружился, мысли кричали в голове, грозя разорвать её в клочья. Тошнота скрутила мертвым ледяным узлом желудок, и всё его содержимое вышло наружу. Нервы содрогались, мышцы немели. Но паника медленно проходила, сменяясь холодным ужасом от содеянного. Когда мир перестал шататься, а тело содрогаться в приступах, Мона заставила себя взглянуть на бездыханное тело жрицы. Глаза поддались пленкой, потеряв свой живой цвет, кожа чуть бледнела, покрываясь синими и желтыми пятнами. Желудок снова скрутило, но в нём уже ничего не осталось, кроме горечи и вины. – Прости… – сквозь боль и хрип, прошептала она, на дрожащих руках подползая к девушке. В голове свежими, живыми картинками вспыхивали воспоминания прошлого и украденного ею будущего столь молодой, невинной жрицы. Мона долго сидела над телом, содрогаясь рыданиями, оплакивая не только потерянную душу, но и ту, кем она когда-то была до этого момента и кем она никогда больше не станет. – Прости… Прости меня, Мэйко. Тихий несуществующий шелест – она знала этот звук, ведь именно с ним всегда приходили они. Видения, рожденные даром. Мерцая крохотными звездочками, они появлялись на периферии зрения и исчезали, как только взгляд их касался. « – Луна ещё высоко,» – знакомый добрый голос лёг бальзамом на кровоточащее сердце, когда Мона обернулась и увидела лишь дрожание света у окна. – «Белое пламя поглотит самые жгучие молнии». Горе и сожаление отступило. Мона поднялась на дрожащие ноги. Спотыкаясь и налетая на углы, она побежала по коридором. Предчувствие не отпускало: даже когда жизнь покидала её тело, оно неприятно жалило сознание, и теперь ослепляло своей силой. О случившемся она подумает утром: о том, что бессердечно порвала нить совсем юной девушки, о том, что сказала наставница, обо всём, что сейчас, казалось, способно раздавить её своей тяжестью, – а сейчас она должна выжить. На зло всем прихотям богов. Она едва не споткнулась о тёмный бугор, возникшей словно из ниоткуда. Но как бывает с пониманием, которое слишком ужасно, чтобы быть правдой, Мона отрицательно помотала головой, пытаясь найти опровержение своим мыслям. Нет, правда всегда была такой – жестокой и простой. Перед ней был солдат сёгуна, а пол под ним покрыт темной жидкостью, засохшей и впитавшейся в доски пола. Кровь. Астролог заставила себя переступить бездыханное тело и бежать дальше, игнорируя встречающихся мертвых мужчин и женщин. Об этом она тоже подумает завтра, а сейчас единственное, что имело значение – ведущая её нить. В одночасье храм обратился склепом. В нём царила смерть и мрак. Души истлевали, возвращаясь к звездам. Сердце гнало кровь, ноя от боли, от ужаса и отчаяния. Шаги громом разносились по пустым коридорам, дыхание смешивалась с ударами в груди. В голове застыла лишь одна мысль: «Успеть, успеть, успеть!». Она пыталась дотянуться до своего дара, как было это в ванной, вопреки заклятию браслета, но он молчал, зловеще выжидая, словно опороченный, его сила иссякла после гибели жрицы. С ней осталось лишь чутьё, кричащее на ухо. Мона подскользнулась и сильно ударилась плечом, заворачивая за угол и вываливаясь через главные двери во двор. Нечто липкое осталось на пальцах и коленях. – Скарамучча! Астролог замерла, держась за ручку высокой двери, не веря своим глазам. На пальцах осталась липкая жидкость, когда она едва не упала и коснулась пола. В бледно-желтом свете луны казалась совсем черной и покрывала ступени, гальку и траву вокруг: брызги, пятна, смазанные ручьи. И тела. Множество тел лежало под светом безразличных звезд в неестественных позах. Обезображенные, лишенные конечностей или части туловищ – омерзительное зрелище. Однако ужас картины не завладел её душой, страх отпустил испуганное сердце, предчувствие чуть стихло. Молодой человек резким движением извлек меч из содрогнувшегося тела, облаченного в одеяние мага Снежной, и искры, вспыхнув, погасли, забирая с собой оружие. Знакомый свет полупрозрачным шлейфом мерцал вокруг женщины, но как только тело коснулось земли, он погас. Горло обхватило тошнотворным кольцом, когда Мона разглядела на её лице жуткую ухмылку. Предвестник медленно обернулся, и в глазах его не было ничего, кроме мрака и пустоты, а вся фигура – сплошь фиолетовое-синие пламя с электрическими змеями, сочащимися из трещин на лице и руках, паутиной покрывающих кожу. Пар жгучими клубами поднимался вверх, рассеиваясь по воздуху. Одежда Шестого изменилась и напоминала ту, в которой девушка так часто видела самураев в путешествии вместе с Люмин: уманори хакама цвета индиго, подолы монцуки-кимоно дрожали на ветру или из-за витавшего напряжения. Всё живое вокруг иссохло, обуглилось и пропиталось смертью. Брызги крови засохли на почти серой коже. – Ты жива, – выдохнул он, голос звучал многолико. Реальность искажалась, словно не способная решить, как себя показать. Мона не могла сказать точно, видела ли она длинные темно-синие рога, или – всё это больное, разыгравшееся воображение. Но подобно накидке, Предвестник сбросил личину, дарованную Глазом Порчи, и вернул привычный облик. Облегчение исчезло в то же мгновение: Шестой был зол, и ярость сверкала в его синих глазах.___
В одно незаметное мгновение свои обратились врагами. Подчиненные подняли оружие и призвали колдовство стихий, направив их на Предвестника. Но поразило его не предательство, как ни странно, а пустота во взглядах, в которых не было ни желания, ни ненависти. Оттого ли проливать кровь было сложнее обычного или дело в том, что хоть имен он не знал, но видел эти лица ежедневно, эти люди прибыли сюда также, как и он без выбора исполнять волю Царицы, а теперь умирают, не осознавая этого. Кровь пролилась на балконе, на который он сам и не знал, зачем пришел после долгой, нудной беседы с солдатами. Звёзды и луна сверкали, как и в многие ночи до сегодняшней, раздражая своим безразличием к реальному миру. Видя их, он снова и снова вспоминал девушку с зелеными глазами и звездочками на шляпе. Она любила болтать о том, что не понимала, приписывая значимость вещам, не имевшим никакого значения на деле. Бессмысленный романтизм сквозил в каждом её слове и жесте, и хоть он не понимал её, вся её личность вызывала неприятные чувства и желание поддеть её. По какой-то известной, быть может, только её богам причине, эта несносная девчонка казалась ему знакомой. Его память напоминала решето, но Предвестник не пытался залатать дыры. Разозлившись на себя, не пойми за что, Шестой собрался уходить, но тут появились они: фатуи с пустыми глазами и обнаженными клинками. Всё произошло быстро, по заученной схеме: в одно мгновение они нападают, а в следующее – вокруг лишь жар электричества и черные тела на обугленных досках. На вопросы он получал лишь молчание и очередной удар, заканчивавшийся для противника последним его вдохом. Холодок забрался под кожу, принеся подозрение, может ли это быть очередным проклятием колдуньи? Она вместе с путешественницей тешит себя надеждой избавиться от Предвестников по одиночке? Откуда эти мысли? Они звучат чужим голосом. Гибель Синьоры так влияет на его рассудок? Однако найти астролога было необходимо, хотя бы ради её собственной безопасности, но в комнате её не оказалось. Ужас медленно подкрадывался, скаля зубы. Было множество причин, по которым смерть девочки может обернуться катастрофой. Но вместе с этим - чувство, которому не было место в его голове, но оно почему-то притаилось там. Оно остановило удар в галерее, не давая рискнуть и проверить громкие слова Моны. Предостережение, инстинкт, ощущение опасности и подчиняющая потребность защитить. «Одни кандалы сменились на другие – только и всего», – мягкий, серьёзный голос отголоском звучал приговором подобно тому, когда он поклялся Царице и стал Предвестником, и ещё дальше, когда Эи, улыбнувшись, дала ему имя. Момент, который меняет всё, подчиняет будущее, лишает свободы, выбора. Предопределение. Он знал это, поверил ещё тогда, в галереи: иного объяснения не было и нечто ещё подсказывало истинность слов, – но оттого темная злость, берущая начало далеко в прошлом, лишь сильней завладевала сердцем. Рубя головы, сжигая солдат сегуна и своих собственных, он оказался во дворе, загнанный в ловушку. Маги цицинов, застрельщики, агенты и обычные рядовые солдаты, остатки стражи сёгуна окружили Предвестника, и мир наполнился цветом магии фатуи, звоном металла и запахом эфира. Катализатор сиял тёмно-фиолетовыми искрами, белые страницы с черным текстом шелестели в воздухе, а электричество смертельными петлями обхватывало шеи и ломало их, прожигало кожу и кости, ядовитыми змеями впивалось в тела, горящим пожаром сжигало врагов. Кровь кипела, забиваясь отвратительным запахом в нос. Однако они были обычными людьми. Кто-то обладал силой чуть больше, кто-то меньше, но никто, даже толпой, не был ровней Шестому из Предвестников, и смерть была очевидным исходом. – Мальчик, что вынужден плясать под чью-то музыку всю жизнь, – глубокий женский голос приятно щекотал слух. Сверкнувший электрический меч закончил дугу, оставив мужчину с черной маской на лице умирать, Предвестник поднял взгляд на крио волшебницу цицинов, вокруг которой витали мелкие животины. Хоть часть её лица скрывала маска, его выражение легко угадывалось по улыбке и интонации голоса. Она не была похожа на марионетку, как другие, замершие, словно по мановению. – Незавидная у тебя судьба. – Так это ты устроила кровавое шоу? – с сомнение уточнил он. – Или твой новый хозяин? Женщина пожала плечами, как кукла, которую неумело дернули за ниточки. – А кто твой хозяин сегодня, Предвестник? Или тебя лучше называть куклой Сёгуна, а может щитом Моны Мегистус? – Встречный вопрос: среднюю или полную прожарку? – лёгкость, звучащая в голосе, он не ощущал, лишь растущую ярость. Кем бы ни была эта колдунья, она умрет медленно и мучительно. – Ты и правда очень мил, – звонкий смех раздался в ночи, снежинки воспарили в воздухе, несмотря на жар, владевший улицей. – Но я абсолютно серьёзна. Ты же всегда мечтал узнать, что уготовили боги на твой счет и освободиться от кандалов, ключ от которых перебрасывают от одного человека к другому. Я могу тебе это дать. В ответ Предвестник улыбнулся, и он знал, лицо его выглядит пугающе неживым. Знакомые слова, пропитанные пустыми обещаниями. – Что ещё пообещаешь? Может звёздочку с неба? – Ох… Да хоть все сто, это самое простое, что я могу тебе дать, глупый мальчишка, – напряжение сковало черты женского лица. Но уже мгновением спустя колдунья нашлась и расправила плечи. Её пальцы и щеки, казалось, мерцали в бело-желтом свете. – Но на сколько я знаю, ты уже заполучил одну особо яркую, и именно поэтому я здесь. Хочу вернуть то, что должно принадлежать мне, только и всего. Молнии шипели, удерживаемые на невидимом поводке, кусали воздух, стремясь достичь колдунью или других людей, чтобы насытиться их кровью. Он чувствовал завывание магии, бушующей в крови, и мерзкий, заунывный стон Порчи, пропитавшей каждое его заклятие. Чёрная энергия холодными руками касалась его плеч, выглядывая из-за них и сладко улыбаясь предстоящим смертям, забранным человеческой силой. Она питалась ею, наслаждалась, и Шестой иногда даже забывал, чьи эти жажда и наслаждение:его или монстра внутри. И сейчас монстр клокотал, желая разорвать колдунью, окропить её кровью бело-синий костюм и сожрать то, что спрятано внутри её души, то, что вцепилось в неё подобно паразиту. Скарамучча раздраженно вздохнул, чувствуя, как закаменели мышцы лица в притворной улыбке. – Снова и снова. Все вокруг, словно одержимые, повторяют её имя, жаждут её получить, будто в ней есть что-то особенное! Конечно же, и тебе нужна Мона Мегистус, – он буквально выплюнул её имя, не вынося странную дрожь при каждом его упоминании. Это чувство, снова воскресло, как сторожевой пес, которого самое время пристрелить. – Слушай, пожалуй, я просто тебя убью. Мне плевать на твои речи и обещания. Облака набежали, закрывая от вспышек элементарной энергии, разбросанный жемчуг на на небе. Поднялся ураган, принеся запах бури, грозы и шторма. Гром глушил, но его звук был подобен самой красивой мелодии, что он слышал. Мрак застелили мир своим покрывалом, когда сквозь обрывки разбитой картинки реальности, как в зажеванной пленке, появился демон, и деревья, травы, кустарники завяли, потеряв влагу, сухая листва вспыхнула фиолетовыми искрами, отраженными от замерших капель, упавших с небес. Замершие солдаты снова ожили и живой волной накинулись на Предвестника. Колдунья отпрыгнула, уворачиваясь от меча. Клинок впитал электричество и вытянулся, стал шире, больше, тяжелее – двуручный меч пурпуровым полумесяцем рассек человеческую стену. Горячая кровь обжигала голые ступни, но физическая боль, приносимая ополчившейся магией тонула в душевной, пока Порча лакомилась им, даруя ему форму Духа – смертельный дар как для носителя, так и для окружающих. – А я правда могла бы освободить тебя от неё, – запыхавшись крикнула женщина, уворачиваясь, защищаясь ледяным щитом. – Но, как и в прошлый раз, выбор её пал на крайне упрямого ребенка! Её гибкость и ловкость позволяли избегать кипящие кровавые лужи, маневрировать между отлетающими противниками и избегать быстрых ударов магии Предвестника, но её человеческое тело быстро уставало. Он смог всё-так достать её, пронзив мечем, когда женщина подавилась воздухом и запнулась на краю выложенной камнем тропинки. Она дрогнула, лицо потеряло цвет, но когда взгляд её поднялся, маска сползла и упала, глаза горели белым. Кровь пузырями лопалась на губах, но колдунья, будто и не замечала, подбирающуюся смерть. – Не важно, на сколько ты силён, мальчик с множеством имён и запутанной судьбой, – шёпот почти таял в воздухе, едва касаясь слуха. Влага медленно покидала клетки, кожа сжималась, мышцы утончались. Порча питалась водой и электричеством и обжигала пальцы, обхватившие рукоять меча. – Ты не сможешь бороться с этим. Никто не может, даже Боги. Колдунья ткнула ему в грудь, и дрогнула, когда молнии ужалили её и вонзились в нервную систему. Леденящий ужас понимания: она уже мертва, но то, что владело телом мага, нельзя было убить даже заклятием Порчи. Сердце, хранившее почти невозмутимое спокойствие, сбилось с ритма. Чувство било в бубны где-то под ухом, отчего кружилась голова. – У тебя всего два варианта, – сквозь сгущающиеся тучи пробился лунный свет. Несмотря на дрожь в мертвом теле, пустые глаза, голос звучал, но губы не двигались, – либо она умрет от твоей руки, либо Боги вырвут её душу живьем и разорвут, рассеяв над временем. И ты отправишься следом… – Скарамучча! Наваждение прошло, зудящее чувство приняло форму знакомого голоса, и Предвестник резким движением извлек меч. Свет в глазах колдуньи померк, и тело бездушным мешком свалилось в лужу под ногами. Капли стекали по щеке и подбородку, испаряясь, присыхая к раскаленной коже. Обернувшись, он не увидел ничего, кроме тьмы и всполохов фиолетового и синего. Руки безвольно упали вдоль тела, силы покидали как вода сквозь дырявые стенки бочки. Кажется, он даже что-то сказал, но сознания слова не коснулись. Чужое тяжелое, сиплое дыхание, ускоренное сердцебиение и облегчение пробивалось сквозь мрак, разгоняя его, приводя Предвестника в чувства: форма Духа истаяла. Это была она. Снова. Мона с нескрываемым облегчением смотрела на него, стоя на дрожащих ногах, цепляясь за ручку двери, одетая в едва державшуюся на ней юкату, заляпанную кровью – не её. Эта мысль успокоила жужжащее чувство встревоженности. – Я тебе верю. Мона удивилась. Она отпустила ручку и неуверенно вступила на крыльцо, не пытаясь избежать грязи вокруг. Сейчас они оба напоминали проклятые души, выбравшиеся из преисподни, запечатленные в мире под светом звезд и грохот бури в небесах. Буря была и в его душе. – Не очень радостно звучит, – голос её подводил, слова звучали тихо. – Твоё заклятие, – бледное в свете луны лицо астролога казалось совершенно белым в обрамлении темных волос, закручивающихся от влаги на висках, словно только она прибежала из ванной. Влага капельками скатывалась по шее и обнаженным ключицам, исчезая за воротом юкаты. Тёмно-фиолетовым пятном кольцо обхватило её горло, и злость вспыхнула в его груди. – Ты снимешь его. Неважно как и что для этого нужно, ты сделаешь это. Она расправила плечи, остановившись в шаге от Предвестника. Ветер поднял её локоны, зашелестел подолами одежд и полупрозрачными лоскутами на его шляпе. Если бы не пульсирующая усталость, он бы заметил, что в словах его не было раздражения и неприязни, и даже угрозы – совершенно пусто, как после дурного сна. – Не приказывай мне! – резко бросила она, и тут же закусила губу. – Это то, ради чего я здесь. Вернуть всё на круги своя. В ладони блеснул серебренный ключ. Он приятно холодил кожу, покрывшуюся новыми ожогами. Но боли почему-то не было, не было абсолютно ничего, кроме луны, звезд и Моны. – Прекрасно, – девушка осторожно взяла ключ. Прежде, чем она повернула его в замочной скважине браслета, Шестой схватил её за руку, и астролог непроизвольно дрогнула, подняв взгляд. Глаза её блестели, словно в лихорадке. – Сбежишь, я найду тебя, где бы ты не спряталась. Поняла? – Это угроза, Предвестник? Сквозь пелену «ничего» проглянул отблеск озорства, и Скарамучча мрачно улыбнулся. Между зловонием смерти, плясал и жил аромат средиземных трав, цитрусов и дождя. Первые капли упали, но полы шляпы закрывали их и от проказ погоды, и от взгляда небесных светил. – Клятва, – он почти слышал, как очередная цепь звякнула на руках. – Я запомню, – щелчок, и браслет со звоном ударился о каменную кладку. Блеск воды осветил ночь ярче фонарей. Магия наполняла легкие свежестью, снимая груз, даруя временное спокойствие и облегчение. Наблюдая за тем, как Мона призывает свою магию, не замечая, как улыбается и сияет, Скарамучча ощутил, словно на пустую полку вернули потерянный предмет.