___
Даже в самые странные дни жизни его фантазия не смогла бы придумать ситуацию абсурдней той, в которой он оказался. Жить и скрываться вместе с девчонкой, которую когда-то пытался убить – звучит как паршивая шутка, придуманная кем-то вроде Чайльда. Иначе Предвестник просто не мог объяснить, почему всё сложилось так, как сложилось. Нет, конечно мог: Мона говорила правду, и её заклятие работало. Как бы он не отрицал, связь существовала. А самое жуткое: с каждым проведенным днём в замкнутом пространстве с астрологом она ощущалась всё ярче. Сначала это напоминало назойливое желание защитить девушку, как тогда в храме, но затем оно начало оформляться, приобретать контуры и грани, обращаясь в умиротворяющее, тихое чувство покоя, уместности происходящего. То, как должно быть. Это просто невозможно вынести, и Предвестник выбирался из пещеры за едой для колдуньи и чтобы избавится от ощущения, словно его загнали в угол: не физической силой, чем-то куда мощнее. «Скоро это кончится», – вторила фраза незнакомому чувству, и шлейф холода окутывал руки, спину, касался мерно бьющегося сердца. Оно больше не сбивалось с ритма, несмотря на беспокоящие и раздражающие мысли, несмотря на присутствие Моны и её вечную взвинченность, будто буквально всё вокруг выводило её из себя: то, как капает вода в глубине пещеры, как скользят отблески света по стенам, как Предвестник дышит и думает. Да, скоро это закончится, и он навсегда избавится от её шумного голоса и пронзительного взгляда зеленых глаз. Прошло несколько дней после случая в храме, и тянулись они невыносимо долго. Астролог поначалу держалась в стороне, буквально вжималась в угол пещеры. Избегая взгляда Шестого и пытаясь забыть про его присутствии, колдовала и зарывалась в свою книжку, что-то чертила в ней найденным углем и бубнила. Однако дни сменялись, а Предвестник ничего не предпринимал. По большей части он помалкивал, наблюдал и слушал её рассуждения, и может поэтому постепенно она почувствовала себя уютнее в незнакомом месте с врагом под одной крышей. Мона перестала игнорировать сложившуюся ситуацию, напротив, приняла её. В один день он понял, эта девчонка заняла практически все пространство в пещерном убежище. Сначала она понемногу разбирала какие-то ящики и разглядывала безделушки, некогда им собранные во времена, когда мир казался необъятным и таинственным. Затем найдя какие-то почти погибшие во времени подушки и тонкие, потрепанные влагой цветные одеяльца, астролог попыталась сгладить острые, ломанные, грубые углы пещеры. А что делал он? Наблюдал. Молча следил за её попытками, за тем, как она удивлялась, находя какие-то старые, выцветшие стеклышки или мозаики из храма на горе, как порой, забывшись, напевала что-то и магией высушивала ткани, подушки, выкраивала водой въевшийся известняк. Иногда Мона в минуты, когда очередное заклятие или причудливое волшебство безмятежной Гидро магии не удавалось, раздраженно ходила по помещению, всё сильнее злясь на подвешенные когда-то давно гирлянды из предсказаний. Листочки едва держались и часто обрывались, падали – это не вызывало никаких чувств, он продолжал безмолвно наблюдать за текущей мимо реальностью. Пытался понять её, разобраться в том, кто перед ним, почему все, кто его окружал, просто зависимы от этой девчонки? Да, они почти не разговаривали. Предвестник, погруженный в свои мыли, снова и снова возвращался в ту ночь, прокручивая слова волшебницы цицинов в голове: «…Хочу вернуть то, что должно принадлежать мне», – а следом собственные мысли вторили: «Кто же ты на самом деле, Мона Мегистус?» В такие мгновения она поднимала взгляд, словно слышала его мысли. В бледно-зеленом блестело ожидание. Астролог напрягалась, готовясь к тому, что он, наконец, спросит её о заклятии, о том, каковы успехи, и сколько ей ещё понадобиться времени, однако он не спрашивал – лишь бросал какую-то глупость, заставляя девушку недоуменно смотреть на него, пока Предвестник не исчезнет за порогом водопада, отправившись к Иорою и другим тануки. По его просьбе те приносили фрукты, какую-нибудь иную легкую еду или воду, утаскивая, как он догадывался, из ближайшего поселения или собирая с фруктовых деревьев. Так случилось и сегодня: как только фраза коснулась воспоминаний, юноша неосознанно поднял взгляд на колдунью, что или действительно не замечала его присутствия, или только делала вид, пока листала свой гремуар и создавала водяные фигурки и световые рисунки. Предвестник просто ушел, даже не задумавшись, что Мона могла просто взять и исчезнуть по возвращении. Всё просто: он знал, никуда она не денется. Это стало ясно в день, когда, подавшись слабости, он отключился и после, вырвавшись из сна без сновидений, беспокойно огляделся, решив, что астролог могла воспользоваться ситуаций и сбежать, но только его сердце дрогнуло вслед мысли, как взгляд наткнулся на фигуру, плавно взмахивающую кистями в воздухе. Она обернулась, оценивающе оглядывая ошарашенное лицо, кивнула и вернулась к своему странному занятию. С того дня между ними установилась та хрупкая связь, что именуется людьми доверием. Лес Тиндзю и днём, и ночью полнился волшебной энергией. Её едва ощутимые колыхания проносились мимо, слабо касаясь чувствительной кожи мага, мечника или иного прохожего, одаренного Глазом. Любой из них слышал течение волшебства, чувствовал его каждой клеточкой тела, становясь частью потока, продолжением его колебаний. Но смертные отвлекались на мирские проблемы, на свои душевные тяжбы и приземистые цели, забывая, что для единения с магией нужно направить на это мысль, сконцентрироваться и попробовать вообразить эти потоки, движения и танцы энергии. Колыхание светящихся цветов, шуршание травы и шелест листвы, сопение енотов и таинственные крики птиц, дыхание каменных, зачарованных монументов и дрожь жизни в стволах деревьев – всё это доступно людям, лишь когда они этого возжелают, когда заставят себя отвлечься от реального своего мира. А он чувствовал это как данность. Скарамучча хотел бы возненавидеть это чувство единения с природой Инадзумы, однако это было выше его сил – нечто, что обладало властью над ним большей, чем его собственная воля. Словно он был частью этой волшебной вселенной, наделенной той же частотой вдохов, скоростью восприятия действительности и близостью к магии, что всех их создала. Как он был воплощением Инадзумы, так и она воплощалась в нём. Предвестник добрался до статуи огромного тануки, окруженного енотами в различных нарядах, больше напоминающих цветное тряпье. Тишина и знакомый покой правили в лесу бога бакэ-дануки, Иороя, заточенного в каменный монумент в глуши лесного массива. Как и много лет назад, так и сейчас огромный екай всё также томился в каменной шкуре, лишенный возможности проказничать и издеваться над простыми смертными, забредающими на его священную территорию. – Кто это здесь? О, точно, снова ты, сын бога, запечатавшего Иороя в темнице! Да-да, рад тебя видеть, – взбудораженный голос отражался от скалы и окружающих каменных парапетов. – При тебе ещё мой дар? Да, тот, что скроет от чужих взоров и хитростей? Хотя на Инадзуме сложно предугадывать, как поменяется погода в течении суток, день обещал быть погожим. Солнечные лучи пробирались сквозь густую крону деревьев, гася свечение голубых цветов. Вечно горящие свечи окутывали волшебным голуба-желтым сиянием огромный монумент. Шестой окинул его взглядом и усмехнулся, усаживаясь на каменный парапет. Несколько тануки задергало носами, подползая к нему и с любопытством рассматривая, и обнюхивая человека. – Конечно. Без твоего таланта в прятках нас бы давно отыскали ищейки Царицы или комиссии Тенрё. Из кармана юноша извлек сине-зеленый листок с грушевидной пластинкой. В причудливом освещении кожица переливалась голубым и фиолетовым, мерцала по краям и снова становилась обычным потерянным каким-то растением кусочком. Дух тануки горделиво посмеялся, с придыханием что-то нашептывая между смешками. Каменные фигуры мелких тануки, казалось, следили за каждым движением гостя. – Конечно-конечно! Иорой лучший хитрец в мире, никакой человек не сможет переиграть его в прятках. Никто бы не смог… кроме одной хитрой лисицы, – гнев смешивался с завистью, а затем перетекал в восхищение. Древние божества порой были слишком противоречивы. – Да-да, лучший и хитрый, да… Скарамучча не мог ответить, почему это место притягивало его. Даже связь с родиной не могла этого объяснить. Когда-то очень давно, мальчишкой, он нашёл огромного каменного бакэ-дануки и множество живых, маленьких тануки, что сразу же вовлекли его в свои хитрые игры и шутки. Ребенком ему нравилось коротать с ними время, избегать серьёзного, оценивающего взгляда жрицы. Здесь, под покровом волшебства, он забывал о печальном взгляде фиолетовых глаз, о вине, родившейся в ответ на него, о пустоте, разрастающейся в груди с каждым пробитым ударом сердца. Возможно, остаточные воспоминания и чувства – причина того, что той трагичной ночью он привел сюда астролога. – Нашли, что я просил? – А… Да, конечно! Китибоси хорошо постарался. Люди из деревни даже не поняли, кто их дурачит, – глубокий, сотрясающий камни смех наполнил чащу. – Ничего не меняется. Обладая двумя глазами, они не видят дальше своего носа. С двумя руками не могут поймать ни одного моего сынка. Глупые, глупые… Голос божества лился ещё долгое время, наполненный восхвалениями себя и своих сородичей, осуждениями смертных и времен, что настали, и насмешками над ними; причитаниями о заключении и несправедливости, обожанием и уважением к Архонту. Шестой какое-то время наблюдал за игрой света и слушал смешивающиеся звуки духов леса, позволив себе забыться, где он и что он должен сделать. Опасная вольность, пресеченная безжалостными мыслями: «Это место отреклось от тебя, как и ты от него». Шестой поднял ладонь. Вспыхнула крохотная молния, обратившись в клубок. Он разросся в тучку. Оформившись, она напомнила статуэтку. Сиренево-фиолетовый дым наполнял её. Желанная Царицей драгоценность – Сердце Бога – пульсировала, теплыми волнами щекоча кожу. Мурашки пробежались по спине. Каждым вдохом, ударом сердца, мгновением жизни он ощущал силу, некогда создавшую его. Горечь привычно окрасила мысли, наполнила кровь. В его руках была жизнь, которую он мог бы иметь. – Невозможно! Она никогда после того дня не возвращалась, клялась забыть это место, но почему… Почему Иорой слышит её голос, – беспорядочные потоки слов потекли в пространство. Скарамучча сжал Сердце и оно исчезло, возвращаясь в его тайник. – Нет-нет, уверен, никогда не ошибаюсь, но её не может быть здесь. Да-да, Иорой признает, мальчик из молний и звезд смог одурачить его. Да.. – Годы прошли, но ты всё такой же. Дрогнули кусты, а вместе с ними магия колыхнулась в жилах, готовая уничтожать врагов – цепной пес на страже хозяина оскалил зубы. Веточки захрустели, и на каменные ступени прыгнула девчушка с забавными хвостиками, торчащими в разные стороны. Зелёно-синяя юката колыхалась с каждым её неуклюжим движением, словно тело - одеяние, великоватое для души внутри. Она подняла голову и на смуглом лице озарилась широкая почти беззубая улыбка, большие карие глаза блестели медью, отчего цвет приобретал красноватый оттенок. Крохотные ручки сжимали темно-зеленый мешок, перетягивающий ребенка назад. Однако несмотря на неуклюжесть и развязность движений, незнакомка легко справлялась с ношей, забираясь по лестнице к монументу и юноше. Мешок упал к его ногам, и девочка захихикала, с непосредственным любопытством рассматривая гостя, склоняя голову то в одну сторону, то в другую. Предвестник приподнял бровь, не совсем понимая, испытывает ли он неловкость или замешательство, однако странное создание избавило его от выбора, в последний раз вздрогнув от переизбытка чувств, и обратилось в худощавого, длиннолапого тануки. Знакомый листок упал ему на мохнатую голову. – Для смертных годы – долгий срок. Их тела стареют, души меняются. Но Иорой другой: он – часть этого мира, и для него годы – лишь мгновение, за которое одно дерево сменится новым подлеском, – не замолкал древний голос, когда Шестой поднялся и без особого труда поднял мешок. – И она хотела, чтобы мальчик стал таким же, да-да… Время – пугающая сила. Но он оказался слишком слаб... Таким Иорой был всегда, наверное. Проведя столетия в каменной оболочке, он потерял твердость рассудка, речи его порой сложно было понять: связь между словами и смыслом ускользала. Ни в детстве, ни сейчас Скарамучча не внимал его болтовне, привыкнув к ней, как к любому внешнему извечному звуку: шелесту листвы или пению птиц. – Но звезды ярче всего горят перед тем, как погаснуть, поэтому не вышло. Иорой знал, говорил, но его не слушали – никогда не понимали. Но он знал, всегда знал, что она ошибается: нельзя доверять пламени, что не греет, – Скарамучча вздохнул, думая совершенно о другом, о том, во что превращается его жизнь. Чувство бессмысленности его поступков, целей после того, как он прибыл в эту страну, разрасталось, подпиливая сук, на котором он стоял. – Иорой просто хотел отплатить ей за доброту, за любовь её сестры. Ценит великодушие, да, больше, чем хитрость. А он был самым хитрым, и поэтому знал, что луна лжет, таит свои секреты. Но его не слушала она, никогда… – Какое-то время мы ещё пробудем в твоей обитель, – Предвестник ровно вставил в поток бессмысленного фразу, считая преодоленные ступеньки. Перед тем, как вернутся, он ещё какое-то время смотрел на каменные изваяния животных, на бродивших и шуршащих в кустиках тануки, на скользящий по растительности сине-желтый свет. Раздражающая тяга, потребность вернутся подталкивала его: скорее идти, возвратиться за ограду водопада к колдуньи, – но это принуждение, обезоруживающее влияние встречалось с ледяными, решительными мыслями. Неважно, как сильно заклятие, он сильнее: ради этого был проделан весь путь, столько пролито крови. Больше никогда не испытает загнанность, безвольное принуждение. Но сопротивление приносило лишь опустошенность, серость окружающему миру и собственным чувствам. Шестой ненавидел это. Скарамучча спустился с возвышения, на котором располагалась зачарованная темница духа, и Иорой засмеялся, вынуждая Предвестника остановится и недоуменно обернутся. – Конечно-конечно, Иорой защитит мальчика, ведь так она хотела, и тогда может, может она освободит его. – Твоё безумие превосходит все пределы, – колко улыбнулся он. – О ком ты всё твердишь? Кто она? – Как? Ты не помнишь? Но ведь, Иорой точно уверен, ведь она – та, кто заточила его в каменном теле. Виновата во всём, да, почти также, как хитрая лисица, – дрожь прошла по земле, мелкие камушки посыпались со скалы позади монумента. – Отчаявшаяся богиня в трауре пурпурном достала огонек с неба и сотворила жизнь. Да-да… Ты не помнишь? Она повелась на хитрости белой богини и соткала мальчика из молний и звездного огня. Поэтому, конечно… Ты не помнишь? Поэтому его сердце билось как живое, поэтому, да, жизнь горела в его глаза. Он обречен. Ведь сердце не было его. Оно слишком слабо. Дрожь разрасталась, перебираясь в его собственное тело. Предвестник отшатнулся от тени, легшей на фигуру бога-тануки. Животные захихикали как реальные люди: дети, старики, молодые мужчины и женщины – искаженный гам звуков. – Слабый, слабый, слабый… Иорой слышал, она так сказала в ту ночь. Тогда, да, он помнит, небо спустилось на землю и улыбнулось, завидев мальчика. Все детишки разбежались в ужасе, Иорой долго их искал… – Хватит твоего бреда! – молнии вспыхнули вдоль бледных рук, опаляя траву под ногами. – Ты совсем обезумел в своей темнице. И в миг сумасшествие обратилось нормальностью. Буйные звуки сменились плавным течением мелодии природы, а каменные изваяния замерли в своей неподвижности. Предвестник отшагнул, ещё – и развернулся, удаляясь прочь. Но тихий ручеек шепота духа струился, касаясь слуха и тут же иссыхая: – Она не слышала, но слышал Иорой, как звезды зашептались в ту ночь, а луна вплела в прядильню новую нить, соединив с отражением. Обречены, обречены… Распускающиеся в крови цветы были прекрасны. Он не помнил, как добрался до водопада и скрылся за его непроглядной стеной. Голова ехала, звон в ушах сопровождался громогласными ударами сердца. Ощущение чего-то огромного и настигающего спугнуло его, заставило вернутся сюда. Оно обращалось в сюрреалистическое, гиперболизированное состояние необъяснимого ужаса, растерянности и дезориентации. Юноша задыхался. Бродивший среди деревьев прохладный воздух обратился сухим, жгучим потоком в горле и комком с гвоздями в легких. Мысли – корабль, налетевший на ледник. Что-то было в словах духа, что-то откликалось в его душе. Словно всё, что он знал до сих пор – лишь та небольшая часть ледника над океаном, но куда больше – под водяной гладью скрыто от него. Водопад разошелся, и тогда Предвестник увидел её: девушка с блестящими, полными волшебства зелеными глазами поднимала руки к потолку, тонкие струйки полупрозрачной жидкости узорами скользили вдоль кожи, не касаясь её; один шаг в сторону, несколько выбившихся прядей из заколотого шпилькой пучка колыхнулись следом словно тень. Мона провела кистью дугу, и водяной шлейф рукавом вторил движению. Ещё один легкий шажок между разбросанными вещами – казалось, словно она едва касалась земли, лёгкая как капелька воды. Повернулась вокруг – водяные фигуры разбились бусинами и соединились в диски с узорами, преломляющими свет. Волосы рассыпались по плечам, оттеняя серьезное, собранное выражение на лице. Возможно, дело было в умиротворении, пропитавшем увиденную картину, а может в возникшей между сомкнутыми лодочкой ладонями мерцающей, расплывающейся в контурах тонкой ниточке, но дыхание Шестого выравнялось, стало глубже и странный морок рассеялся. Мона слабо улыбнулась, – мирно, с облегчением и чувством, – коснулась кончиком дрогнувшего пальца светлой ниточки и под ним вдруг вспыхнула темно-фиолетовая, почти черная молния. Астролог подняла взгляд, и Предвестник замер. Мгновение лицо колдуньи полно было тех светлых, глубоких чувств, мгновение их взгляды пересекались, и ещё меньше между ними вздрагивала ниточка. Вот то чувство, что он ненавидел – оно наполнило конечности, успокоило воспаленные нервы, упорядочило мысли. Чувство, от которого он становился зависим. Скоро это закончится…___
Ладони астролога опустились: всё развеялось. Только она ухватилась за нужное чувство волшебства, как концентрация исчезла. Магия не могла помочь ей управится с даром, который не хотел быть использованным. Или же она не хотела его использовать? Мегистус чертыхнулась. – Это то, о чем ты говорила? – напряженно, с осторожностью произнес Предвестник. – Нить нашей судьбы? Глаза её расширились. – Ты видел? – А не должен был? – Никто, кроме меня не может видеть нити судеб. Почти. – Начинала она увереннее, чем закончила. Раздосадованный вздох сорвался с губ, когда Мона уселась на каменную пластину, на которой не так давно сидел и он. – По крайней мере, так было раньше. Возможно, сила заклятия крепнет и теперь ты можешь их видеть. – Ещё тогда, на фабрике, мне показалось, ты видишь то, что не дано другим. Думал, нити судеб выглядят более впечатляюще, – Предвестник опустил к её ногам мешок. Девушка нахмурилась, подняла взгляд на Шестого и неуверенно пнула содержимое. – Беспокоишься, что там ядовитые змеи? Он не смог сдержать улыбки, ставя руки на бога и наблюдая за реакций колдуньи. Мона потянула за веревочку и развязала узелок, мешок раскрылся. Не то, чтобы она беспокоилась о змеях, однако всё ещё находила ситуацию странной. – Вещи. Не знаю, сколько займет всё это предприятие, так что попросил у знакомых одолжить пару шмоток. – Просто хочу уточнить во избежании каких-нибудь непредвиденных ситуаций, – Мона достала какую-то вещицу бело-синего цвета, разгладила складки. Возможно, кимоно. – Ты же, мм… Вместе с прочим не научился слышать мои мысли? – Учитывая утреннее заявление, это должен я спросить. Мона закатила глаза, а Шестой лишь улыбнулся шире, садясь рядом. Она выпрямилась, расправила плечи и уверенно заявила: – Говоря о нитях: ты видел лишь одну, но на деле их бесчисленное множество, и все они переплетены причудливым образом. Ни один узор или узелок не повторяется, – осторожно разглаживая мягкую, простую ткань без каких-либо вышивок или дорогих украшений, Мона погружалась в воспоминания, когда ещё не было этого ощущения, словно каждый раз, взывая к дару, она у кого-то воровала что-то. В те дни, он казался ей действительно чудесным оконцем в другие миры. – У каждой души своя реальность. Место, недоступное никому. Там и хранятся самые дорогие, личные и, возможно, ужасные мгновения жизни. А ещё будущее. – Получается, ты нагло подглядываешь? – Я? Что делаю?! – она зарделась, резко повернулась и сжала губы. Предвестник склонил голову, и под его изучающим, внимательным взглядом кожа покрылась мурашками. Возмущение вмиг испарилось, сменившись неловкостью. Куда-то ушла раздражительность и жестокая холодность, с которой она сталкивалась снова и снова при встрече с Шестым. Сейчас он, будто действительно ждал её рассказа. Хоть вопросы не были озвучены, по выражению лица Мона догадалась, ему было интересно, как устроена её магия. И этот яркий интерес смутил её. – Я… Ничего я не подглядываю! Мой дар всего лишь позволяет увидеть какие-то фрагменты из предстоящего душе пути, ощутить чувства, что она переживет, и не более. Я и не хочу знать больше, чем следует. – Почему? Если всё это правда, ты способна предотвратить ошибки людей. – Не способна, – пальцы сжали ткань кимоно. – В этом и проблема: я лишь вижу, но изменить ничего не могу. Даже рассказав человеку о его будущем, я не изменю его. Оно может отсрочиваться, слегка видоизменяться: например, день или время суток, может обстановка или окружение, – но главное останется. То, что составляет цель его существования, нельзя переменить. Скарамучча скривился, облокачиваясь на каменный выступ за спиной. Его волосы лежали в беспорядке, черная футболка измята и темные круги залегли под глазами, словно он совершенно не спал прошедшие дни – в целом вид у Предвестника был измотанный. Скорее всего Мона выглядела не лучше, лишенная возможности свободно выходить из их укрытия, принимать какой-никакой человеческий душ, а не использовать ледяную воду из горных источников; видеть ночное небо и, считая огоньки, забывать о мучивших, непонятных, наполненных плохим предчувствием словах наставницы, о неудавшихся заклинаниях и об упрямом даре. О вине перед жрицей. Неосознанно пальцы коснулись горла, на котором ещё виднелись чуть темные пятна от пояса. – Значит, он бесполезен, – астролог испытала горькую потребность защитить свой дар, но слова так и не сорвались с губ, ведь, может, где-то глубоко в душе она была согласна с Предвестником. – Обладать такой силой и не быть способной что-то изменить? По мне, абсолютно бессмысленная трата энергии. Разговор сам себя изжил. Однако астролог всё-таки была поражена: обычно они не разговаривали. Ни о чем. Мелочи, связанные с жизнью в этом месте, и может парочку её возмущений, но в целом – ничего. Её взгляд снова возвратился к Предвестнику: он сидел совсем рядом, едва ли их разделяло несколько сантиметров, и, скрестив на груди руки, рассматривал висевшие на ниточках предсказания. Его мучают какие-то мысли, догадалась Мона. Видно по плотно сжатым губам, напряженному лицу, хмурому, рассеянному взгляду и по нечеловеческой неподвижности. Хоть за несколько прожитых под одной крышей дней перебросились они от силы десятью фразами, астролог наблюдала за парнем больше, чем готова сама себе признать. Возможно – она уверяла себя – дело было в проклятии, однако после очередного провала или мрачного воспоминания о ночи в храме, наблюдение за собранным, занятым только ему известной писаниной в своём гремуаре или же созиданием из молний меча – что можно было часами в нем разглядывать, удивлялась девушка, – это приносило покой. Противоречивый, абсурдный, нереальный. Впечатления, которых не может быть рядом с врагом, с человеком, опаснее которого она сочла, быть может, только свою наставницу в приступе гнева, когда Мона в очередной раз бы нарушила правила этикета. Разум, возмущенный этими нелепыми чувствами, постепенно сдался под их силой и принял как факт, который просто нельзя было объяснить. Скарамучча резко выпрямился и повернулся к астрологу. Дрожь пробрала руки в ответ на вспыхнувшие в синих глазах молнии. – Ты видела? – Чт… Она подавилась фразой – Предвестник поднял ладонь, прерывая её. Он медленно вдохнул и выдохнул, пока вдоль пальцев бежали крохотные молнии. В раскрытых глазах читалась злость, за которой, Мона угадывала, прятался ужас. – Просто ответь мне: когда накладывала своё чертово заклятие, ты видела что-нибудь из моей жизни? Мегистус окончательно повернулась к Предвестнику. Она не боялась его. В какой момент это произошло? В день, когда он не смог убить её, хоть и грозился сделать это, или же в ночь, когда с таким облегчением выдохнул: «Ты жива»? Тогда она не произнесла этого, но такая же мысль ослепила её разум. – Ни тогда, ни после я ничего не видела, – она пожала плечами. – Наверное, потому что на Пике ты должен был убить меня. А после, не знаю, я видела лишь молнии и.. – Что? – магия рассеялась, и Предвестник схватил её за плечи, крепко сжимая пальцы. Крохотные жгучие молнии щелкали кожу, проникая сквозь одежду. – Драматизм не сделает тебе услугу, Мона. Отвечай! – Тебя! Только тебя, Скарамучча! Щеки залило краской. Почему это прозвучало более лично, чем должно было? Она отстранилась – его руки опустились. Предвестник резко встал, отворачиваясь. Возможно, ей показалось, но он будто чуть сжал ткань на груди, морщась, – мимолетное видение перед тем, как Шестой отошел в противоположный угол убежища. – Значит не сон?.. – Сон? – Не важно, – отмахнулся он, наклоняя голову и улыбаясь одним уголком губ. – Отвечая на твой вопрос, кстати: нет, я не научился читать твои мысли, ты просто много болтаешь во сне, из-за чего я не могу спать. Если уж ты хотела новых вещей, могла бы попросить, Мона. – Абсурд! – быстрее вспыхнувших предостерегающих мыслей, она бросила в него комок одежды, но Предвестник легко уклонился. – Сам-то! Ты видел себя?! Надеюсь, здесь найдется что-то приличнее этих лохмотьев! Мона откинула волосы за спину и подняла мешок на камень, перебирая тряпки. Резкими, яростными движениями она выплескивала негодование и смущение, вызванное его беспечными, наглыми выражениями, так легко пришедшими на смену эмоциональной вспышке. Но тихий, сдавленный смех Шестого вынудил её замереть, сжимая какую-то черную вещицу в руках. Дрожание в груди, и губы растянулись в улыбке, а смех сам выдал себя – она рассмеялась. Напряжение, что жило, мучило их все эти дни куда-то ушло, словно его никогда и не было. Со смехом, с глупыми словами нервы распрямлялись из натянутых пружин, мысли успокаивались, душа переставала бороться в темнице тела, и почему-то Мона решила, что она справится. Да, возможно, понадобиться время и много сил, но она сможет все исправить, а затем уже разберется с тем, что говорила наставница, и встретится с подругой, обнимет её и вернётся домой. В это невозможно было поверить, но они начинали ладить. Более или менее. На следующий день и дальше, парень перестал изводить её молчанием и пристальным наблюдением – он просто спрашивал. Тихо, словно без особо интереса. В такие моменты Мона взволнованно поворачивалась и начинала гордо рассказывать о своей силе, своём даре. Предвестник был благодарным слушателем, и Мегистус, подпаленная интересом в синих глазах, говорила больше. Может ей всегда хотелось кому-то рассказать о том грузе, что ей приходилось нести одной? О том, как он чудесен и ужасен. – Нет, всё равно бесполезно. – Не больше, чем ваша Порча, – астролог захлопывала книгу, хмурясь. – В чем её превосходство? Она просто изживает своего владельца. Ради чего – силы? Нужна ли сила, если ценой её будет смерть? – Справедливо, однако… И это продолжалось долго. Споры, ругань, раздражение и злость, – но всё это сменялось лишь тем, что оба упрямо утыкались в свои дела, будто очень заинтересованные в них. Сначала это работало: Мона писала заклинания, рисуя новые схемы, а Предвестник махал мечом, лишь чудом не задевая ничего вокруг. Однако время шло, и молчание уже не было тем спасением, к которому они прибегали вначале, теперь оно напоминало бремя, от которого хотелось избавиться. – Что это? Закатник?! Как-то после очередной ссоры Мона затопила часть убежища, раздраженная прямолинейностью и сквернословием парня. Его электричество едва не подожгло висящие над ними бумажки и вместе с этим их обоих, поэтому Предвестник просто исчез на долгие часы, оставив колдунью одну со своими мыслями. Она не могла найти себе покоя, не осмеливаясь выйти из укрытия, но в то же время просто не способная усидеть на месте: её мысли снова и снова возвращались к Шестому. По подсчетам прошло почти полторы недели, может, больше, и всё, к чему она пришла – лишь больше запуталась, загнав себя в угол. Она клялась, что не станет этого делать – сближаться с врагом, узнавать его лучше, но, видимо, даже она, астролог, понимающий всю тяжесть своего заклятия, не устояла от соблазна. Нельзя было отрицать, – думала она натягивая на глаза подушку, когда ночью, ложась спать на сооруженную из ящиков кровать, наблюдала за тем, как Скарамучча листает свой гремуар, опираясь рукой на согнутое колено, – нельзя было отрицать, что его общество притягивало. Она всегда засыпала до того, как он закончит читать, но почему-то даже во сне ей чудилось – бред расстроенного сновидениями разума – что он не спускает с неё взгляда. А теперь она тупо пялилась на связку с различными фруктами, принесенную Предвестником. Среди прочих там был закатник – оранжево-алый фрукт, который она встречала на землях Анемо Архонта. – Он же растет близ Монштадта! – девушка схватила связку и извлекла сладкий фрукт. Бережно провела пальцами по кожице. В груди защемило. Хотелось вернуться домой, почувствовать дуновение свободного ветра беспечности и погрузиться в обыденную жизнь, проводимую в лаборатории с друзьями, в редких поездках с Люмин по её поручениям. – Где ты его достал?! – Ничего особенного, – пожал плечами он. – Кто-то притащил его в дар моему знакомому, но он уже давно не нуждается в пище. – Стащил? – Ха! Спас от бессмысленного гниения. Мона, нажав на сужающуюся часть фрукта, с усилием разломила его и осторожно надкусила. Сладкий, как она помнит, родной вкус, несмотря на то, что Мегистус не знала, где её истинная родина. Астролог подняла взгляд, полный сдержанных слез. Предвестник смотрел на неё, пораженный, нахмурился и отвёл взгляд, рассматривая устроенный ими беспорядок. Нечто странное, словно знакомое коснулось его души, но память лишь отвечала пустотой. Наверное, ему показалось. – Ты всегда так на еду реагируешь? – Нет, просто, – смахнув выступившие слезы, не испытав неловкости, протянула вторую часть юноше. – Напомнило вкус дома. – Дома? – горестно усмехнувшись, Шестой взял фрукт, поворачивая его то так, то сяк. – Интересно, как это? Она же слышала это уже когда-то. Да? Нет. Мона мотнула головой: нет, ей показалось. Астролог пододвинулась, предлагая ему присесть рядом – Предвестник не стал отказываться. Кто бы мог подумать, что за холодной, взвинченной, жестокой оболочкой был спокойный, острый на язык молодой парень. – Мне показалось, или ты почти не ешь? – Я не столь зависим от таких человеческих вещей, как еда, в отличии от тебя, – снова и снова фрукт вертелся между длинными пальцами. Светлая мякоть медленно начинала темнеть. – Мы отличаемся больше, чем ты думаешь, Мона. Не только сторонами, за которые сражаемся, или вскормившей нас культурой. – Причина в символе у тебя на шее? Прежде, чем она коснулась оголенной кожи, Предвестник поймал кисть её руки. Касание причинило боль, как от раскаленной печи, но Мона могла это вынести в отличии от темного, почти черного взгляда. Несчастный кусочек фрукта разбился о каменный пол, и сладкий сок просочился в его щели, как предчувствие, затопившее душу астролога. Оно было знакомым: падение с моста в пропасть, не зная, что ожидает в развернувшейся пучине, но смутно догадываясь, что однажды она уже встречалась с жившими там чудищами. – Ненавижу твой болтливый язык, – сухо прошипел Предвестник, отбрасывая женскую руку. – Не смотри на меня так. Жалость какой-то девчонки, обожающей звездочки, мне не нужна. Ещё один удар сердца, и он бы ушел. Приближалась ночь, и Мона чувствовала, Предвестник может не вернутся до самого рассвета. Страх холодил пальцы, когда она всё-таки заставила себя сделать это – стоило ему подняться, ухватилась за ткань темно-фиолетовой рубашки. – Это невежливо и очень грубо, чтоб ты знал. Нет, она не поднимет взгляд: её нервы, чувства тоже жег стыд. Наставница бы давно разочаровалась в ней, в её опрометчивых, легкомысленных, нарушающих все правила воспитания поступках и словах, но какая теперь разница до мнения женщины, скрывающей столько лет что-то ужасающее. В ту ночь в храме она была напугана правдой, которую должна была раскрыть, а Мона знала, Батильда никогда ничего не боялась. Лишь однажды, давно в детстве… – Но ты сам говорил, если мне будет что-то нужно, сказать, – медленно, через силу астролог разжала пальцы, выпрямилась и подняла взгляд. Юноша смотрел на неё открыто, с каким-то незнакомым чувством, и это придало девушке уверенности. – Ночью я больше не ощущаю себя в безопасности. Поэтому не уходи. – Хорошо. Так просто. Мона подавилась вдохом, моргая и наблюдая, как Предвестник отходит в сторону и усаживается на коробку, призывая из воздуха катализатор, как и делал всегда по вечерам, занимая себя хоть чем-то. Откуда она знала, астролог не могла сказать: просто знала, что ночь теперь была самым опасным временем для них, будто она могла найти их, стоит девушке и парню показаться безжизненным светилам. – И это не было жалостью. Мона больше не могла смотреть на Скарамуччу, чувствуя себя неловко из-за своих мыслей и действий. Пальцы изобразили причудливый узор и фруктовый сок поднялся с пола в форме капелек и исчез в водопаде. Шепот её был почти мыслью в сознании: – Мне просто знакомо это одиночество в твоих глазах. Скарамучча ничего не ответил, однако Мона почувствовала, как напряжение медленно развеялось.___
Он не заметил, как привык к спокойному, мирному течению жизни. Это было неправильно, ведь он никогда так не жил, не знал в сущности, что такое покой, но вот – рядом с колдуньей и был покой. Отвратительно, невыносимо. Потому что он чувствовал: с каждым днем эта чертова нить связывала его всё сильнее, и хуже того – с каждым днем он все меньше сопротивлялся этому. Мона чаще улыбалась, закатывала глаза и что-то фыркала, забывая колдовать. Волшебство расстраивалось, и девушка уже не замечала неудачи, увлеченная какой-то очередной его колкостью. Что он тогда сказал? Это было не важно, потому что постепенно она перестала нервничать и раздражаться, кричать, ерзать по ночам и просыпаться, резко хватаясь за что-то, словно за спасательный круг. Последний раз это была его рука. – Что тебе снилось? Её дыхание было тяжелым, дрожь мешала движениям. Но она не мерзла. Он позаботился о том, чтобы никогда не затухало пламя в факелах, которые он как-то приволок, заметив, как астролог настораживается с приходом сумерек. Дело было не в холоде: ей приснился кошмар, и теперь лихорадка пережитых чувств сжигала изнутри, не давая осознать реальность, увидеть и понять то, что действительно существовало, а что — плод воображения. Он выглядел также, когда просыпался от воспоминаний, которые хотелось бы забыть. – Не.. Что? – Мона прокашлялась, сосредотачивая взгляд на его лице, а потом на своих пальцах, сжимающих мужскую руку. Она тут же отпустила его, стряхивая с плеч невидимую тень приснившегося. – Ничего такого. Он долго не спал, всё-таки не до конца веря, что Тарталья или путешественница не найдут их. Или Герцог. Каждый день он ждал, кто-нибудь из них появится, и всё рухнет. Свобода снова ускользнет из рук, даже если он уже не был до конца уверен, что жаждет её также сильно, как раньше. И вот, когда усталость всё-таки почти взяла своё, Мона закричала. Раньше, чем знакомое, сильное, принуждающее его ранее чувство откликнулось, Предвестник уже был рядом с колдуньей. Он не пытался её разбудить – это было бессмысленно. Кошмары — ад, из которого можно выбраться лишь самостоятельно. Астролог вздрогнула, огляделась, едва улавливая очертания действительности. Бледно-зеленые глаза расширены - в них вина, в которой можно захлебнуться. – Что тебе снилось, Мона? – жестче, чем следовало бы, наверно. Однако астролог почти не заметила, лишь тяжелый вздох сорвался с губ. – Воспоминания, – она поджала ноги и обхватила себя руками. Беззащитная, слабая. Почему он когда-то решил, что эта девушка такая же, как Синьора или Царица? Она боялась тьмы собственных мыслей, как и он, не стремилась поработить его волю, как другие, напротив, в тот день, на Пике, это он пытался лишить её жизни, не наоборот. Разве может он ненавидеть, винить её за попытку выжить? – В храме я… Убила Мэйко. – Кто это? Лучше бы она не смотрела на него так испытывающе. Поздно, но он догадался, о ком говорит астролог: жрица, что он приставил присматривать за пленницей, и которую выдернул из постели посреди ночи, чтобы она нашла еды для неё. Предвестник никогда не интересовался именами тех, кто ему служил – он давно отучился запоминать людей, что приходили и уходили из его жизни. Бессмысленные, пустые пешки вселенной. Ничего примечательного. Однако сейчас, когда Мона поджала губы, легкое сожаление колыхнуло его чувства. Раз и его снова нет. – Жрица. Она была хорошей, молодой девушкой, которую фатуи, как и многих до неё использовали в своих грязных целях да и ещё навели морок! И... я убила её в ту ночь. Женские, аккуратные пальцы коснулись шеи. Он всё ещё помнил на них кольцо пятен, вид которых вызвал в нём ярость и рождал яркое желание вырвать руки виновнику при каждом взгляде на её шею. Тогда Мона сама справилась, поэтому-то, просыпаясь каждый раз, она хваталась за шею. Чувство вины, сожаления. Когда-то давно, Предвестник почти не помнил того дня, он был так похож на эту девчонку, ненавидящую себя за отнятую жизнь. Давно это было, и как же глупо. Мир так устроен: или ты, или тебя. – Мы солдаты, Мона, и служим нашей правительнице также, как ты своим звездам, – вот то раздражение, чувство несправедливого обвинения, за которое стоило бы ухватиться, почувствовать себя прежним, однако Скарамучча словно отдаленно заметил его, позволяя проскользнуть, не тронув сердца. Всё это уже было столь далеким прошлым, что не имело для него значения. Мегистус лишь покачала головой. – Ты никогда не убивала раньше? Мягкое до этого приятное лицо исказила болезненная усмешка, тени делали глаза ярче, почти нереальными. – Как-то не довелось. Простые люди не находят на это время между завтраком и работой. Огонь потрескивал, слизывая тени со стен. Вода градом лилась за их спинами, превращаясь в бело-голубую стену, освещенную лишь чудесами леса тануки. Ритмичные капли в глубине пещеры давили, раздражали. Скарамучча наклонил голову, лицо его – отражение её, магия сияла в глазах, искрясь штормовой бурей. – По-твоему я это делал, потому что смерть доставляет мне удовольствие? Потому что у нас есть выбор? – Выбор есть всегда! Мона вздрогнула. Её слова звучали эхом в пространстве пещеры, возвращаясь искаженным, уродливым отзвуком. Воспоминание: знакомое чувство отчаяния, осознание глупости сказанного, эгоистичного восхваления собственной боли. Девушка сглотнула, пряча лицо в ладонях. Когда-то она натыкалась уже на ловушку собственных слов. – Так говорят лишь те, кто не сталкивался с безысходностью. Иногда из двух паршивых вариантов выбираешь наименее мрачный, – они замолчали на долгое время, всё ещё не умея ладить, понимать друг друга. Словно два не схожих по форме пазла, из которых мир пытается сложить привлекательную картину. – Я не отрекаюсь от того, что делал. Да, я отнял столько жизней, сколько звезд на твоём паршивом небе. – Прекрати… – И я знаю, кто я такой, Мона. Несмотря на то, как часто мне давали имена, словно какой-то чудаковатой вещице, я знаю, кем являюсь. Что насчет тебя? Знаешь ли ты? – Конечно, я знаю! Я… Он рассмеялся – пусто, натянуто: – Великий Астролог Мона Мегистус! Да, я уже это слышал, но что это значит? – резким движением прижал её ладонь к своей груди. Едва слышимое биение в ответ. – Чувствуешь? Биение сердца. Казалось бы, что может быть понятнее, правдивее. Но вот в чем загвоздка, Мона Мегистус, это лишь ложь. Как всё, что меня окружает, как всё, чем я сам являюсь. А ты? Чья ложь – ты? Кто выдумал и создал тебя? Кем ты являешься, кроме это красивой оболочки? Ещё мгновение и наступила бы буря. Она способна была уничтожить всё на своём пути. Молния и вода, что дополняли и уничтожали друг друга. – Прости, – выдох. Скарамучча выпустил её ладонь, сбитый с потока пылкой злости. – Ты прав, я не знаю. На самом деле, я не знаю, кто я и почему у меня такой бесполезный дар! Ты прав, прав, прав! Счастлив? Всё, ты добился своего! Пустышка, лишившая кого-то будущего – вот, кто я. Что ему делать? Её трясло. Мона запуталась – и он сам загнал её в это состояние. Это было жестоко, но с каких пор он задумывался об этом? Нет, даже раньше он мог замечать, когда люди оказывались на грани, просто с течением времени научился использовать это в своих целях. Возможно, потому, что никто не замечал его в ответ. И это тоже было жестоко со стороны вселенной. Скарамучча дернул заплатанное бесконечными цветными кусочками одеяло и накинул астрологу на голову. Она замерла – лишь на короткое мгновение. Всхлип, ещё один. Растерянный, раздосадованный на себя, на Мону, Предвестник ненавидел всё это, не понимал, как попал в это положение, и он просто скомканным движением коснулся её головы и притянул к себе. Мир кружилась. Не понимал, не понимал, не понимал… Измениться ли это? Долго, очень долго Мона плакала, укутавшись, спрятавшись в одеяльном коконе, прижимаясь к груди своего врага, отчего злилась и плакал сильнее. – Ненавижу всё это, – сквозь душащие приступы пробубнила она, и Предвестник не мог не согласится. – Ненавижу нашу связь. Ненавижу… И он ненавидел. Всем проклятым сердцем желал её оборвать. Тогда почему он считал себя самым отвратительным лжецом? Мона затихла и неловко отстранилась, стягивая с головы одеяло, но продолжая прятать от Предвестника часть лица. Она раскраснелась то ли от слез, то ли от смущения, но взгляд зеленых глаз был твердым, опасно колючим, словно они оба снова вернулись в начало, и астролог ждала удара, готовилась его принять, как всегда, с прямой спиной и непоколебимым взглядом. Может это очередная её способность, но только она умела смотреть так. Так, что не имея ни ножа, ни какого-либо другого оружия, могла выбить весь дух, лишить четкости мысли и холодности рассудка. Скарамучча оперся на колени, ища в дополнительной опоре силы, неумолимо покидающие его – от недосыпа, конечно. – Ты справишься. Чего это он? Шестой вдруг отвел взгляд. Вода серебрилась, сверкала, и на полу пещеры плясали в загадочном танце искаженные фигуры света. – Если ты не наслаждаешься смертью, ты сможешь справиться с ней, – то был его собственный голос, но вместе с тем в памяти звучал иной, некогда произнесший подобные слова. – Даже если ты ненавидишь себя сейчас и винишь, даже если боишься кошмаров по ночам, наполненных кровью и чужой болью, ты сможешь всё это преодолеть. Скарамучча провел ладонью по задней стороне шеи, едва пальцами задевая за контуры метки - Мона заметила, как его пальцы дрогнули в это мгновение. Часть его сущности рычала, боролась с мыслями, которые хотели быть озвучены, но куда большая часть уже привыкла, пригрелась в тепле сковавшей его душу магии, привязавшей к душе астролога. Поэтому он ощущал её чувства, словно свои, словно когда-то он переживал подобное, будто этот взгляд после пробуждения он видел в собственном отражении зеркала. Предвестник натянуто улыбнулся, придавая словам легкость, беспечность, которую он не ощущал, когда снова встретился с зеленым блеском в глазах. – У тебя есть сила, которой завидуют сами боги, – он чуть наклонился. Девушка моргнула, не находя, что ответить. Её лицо смягчилось, тени постепенно сменялись чистым, девчачьим смущением и привычным для неё раздражением, когда Мегистус заметила это. – Используй её, и не бойся уже свершенного. Понятия "хорошо" или "плохо" переоценивают. Сдержанная улыбка. Мона фыркнула, отмахиваясь от его последней фразы. – Ты просто оправдываешь свой паршивый характер, Предвестник. – В отличии от твоего, Мона, мой характер еще можно чем-то оправдать. Теперь её улыбка была искренней.___
– Я поняла, Скарамучча! – Чего? Звонкий, мелодичный голос развеял сон. Что ему снилось? Он не помнил, но кажется, там светило яркое солнце и цвела сакура. Мона обернулась вокруг своей оси и подолы короткого кимоно взметнулись веером. В руках она сжимала книгу, и вся фигура астролога сияла восторгом, предвкушением. – Сегодня ночью я всё исправлю. – Точно? Она кивнула и отвернулась. Ещё мгновение, и воздух бы окончательно покинул её легкие, ещё мгновение и щеки бы выдали её смущение: не так часто у неё выходило проснуться раньше Предвестника и застать его столь безмятежным, расслабленным. Лицо, в котором было слишком много теней, выравнивалось, смягчалось. Вся могущественная сила, текущая по жилам юноши, рассеивалась, словно её и не было, словно он просто парень, которого она встретила в совершенно обычной ситуации, потерявшись в лесу. Приятная, успокаивающая сказка, в которую хотелось бы поверить. Правда, откуда у неё эта мысль? План астролога был до неправильности прост: ночью взобраться на самый высокий осколок скалы и притворить задуманное в жизнь. Предвестник принял всё легко, соглашаясь со всеми условиями. Однако хоть, наконец, настал тот день, ради которого всё было затеяно, Мона не чувствовала той радости, что ждала ощутить, когда бежала с Люмин из города ветров за ведущей её нитью. Сейчас в окружении удивительного сияющего леса, она видела того, с кем себя связала: парня в черной рубахе и таких же ханкири доги, и игабакама, в руках он сжимал свою чудаковатую шляпу и наблюдал за тем, как вокруг них бегают еноты. Ожившая тень между вдохами вселенной – та, что позволяет звездам на небе сиять столь ярко. Не было в Моне радости и предвкушения. Разум твердил: это ложь, навязанный проклятьем обман. Нежелание, страх и ужас перед разрывом связи – его защитный механизм. Оно хочет жить дальше, подобно живому существу: магия и правда была живой, обладала своей волей. Поэтому-то у Моны ничего не получалось: на самом деле астролог не хотела больше использовать дар, боялась его, ненавидела и винила себя, но потом, в какой-то момент, возможно, после слов Предвестника, а может раньше, но она вдруг поняла. Да, она свершила ужасное, но чтобы искупить вину, Мона обязана двигаться дальше, жить, и восстановить баланс. Дар — не что-то чужеродное, он часть неё. И может, Скарамучча был прав, и она не знает, кем является на самом деле, но дар – он был всегда с ней, поддерживал, придавал смысл её жизни. Проснувшись сегодня утром с ярким осознанием, ей почудились, между потоками блестящей на рассвете воды мелькнувшая улыбка и колыхнувшееся бело-алое кимоно. Скарамучча повернулся к астрологу и кивнул. Ветер взъерошил его волосы – они слегка отрасли и почти скрывали странную метку на шее. Он так и не рассказал ей, что она значит, но это не важно, верно? Хватит и того, что они уже поведали друг другу, чтобы освободившись, забыть. Забыть? Предвестник чуть наклонил голову, тонкая бровь дрогнула в немом вопросе, и астролог выпрямилась, опомнившись и дав себе мысленный подзатыльник. – Это будет опасно. – Поздно ты начала. Все, кто хотел, уже почувствовали нас. Мона взглянула на небо, рассеченное ветками деревьев. Синева цветов превращала мир в сухой океан, подобный тому, в который она погружалась, когда дар владел её душой. Мир, где звезды под ногами и тьма над головой. И сейчас звезды были повсюду, а одна горела в её груди. – Я долго думала, что общего между случившимися покушениями. Так вот, это – ночь и мой дар. – То есть когда ты начнешь заклинание, – Предвестник хмыкнул. – Может появится нечто, попытающееся убить тебя? – И тебя, к слову. – Это вряд ли, к слову. – Прекрати! – Что? – Это! – она указала на лицо. – Прекрати так улыбаться в подобной ситуации. Это раздражает. – Ты в курсе, что лицо нельзя снять как не понравившуюся шапку? – Предвестник качнул своей шляпой и легко надел её, снова будто становясь на себя похожим. – Хотя в теории, конечно, можно, но для этого потребуется нож с тонким лезвием и.. Мона раздраженно вздохнула, замахиваясь книгой, но вдруг замерла. Что-то было не так. Она моргнула – книга упала в траву. Словно молотом, голову раскалывало изнутри. Что это? Почему всё это кажется таким странным? Таким пугающе знакомым? Контуры пальцев раздваиваются, искажаются. Трава вспыхнула голубым, превращаясь в цельное снежное покрывало – и снова были лишь цветы и зеленые деревья. Астролог подняла взгляд: мир стал больше, пугающе огромным, а перед ней… – Кого ты встретила, бестолковая? С кем говорила и что видела? Отвечай! Кто это? Мальчик с ярким красным шарфом? Нет, просто померещилось. Мегистус резко обернулась, щурясь от боли в глазах, словно любое движение мысли причиняло боль. Колени дрогнули. – Мона? – Предвестник поймал её, но девушка продолжала озираться, прищуривая глаза, свет причинял ей боль. Лицо потеряло краски. – Твою мать, что с тобой? У тебя кровь! – Кровь? – она коснулась пальцами носа. Алые пятнышки отпечатались на подушечках. – Что со мной? – Откуда мне знать?! Но боль била по вискам так сильно, что она не слышала ничего, кроме нарастающего звона. Отзвуки чьего-то голоса едва были различимы: – Знаешь, кто ты на самом деле, Мона Мегистус? – на грани слуха голос звучал безучастно, словно его обладатель закрыл все чувства под множеством замков, и теперь они слышались слишком глухо, чтобы казаться живыми и реальными. – Ты маленькая лгунья. Силуэт парня ускользал, хоть она и пыталась за него ухватиться. Ноги дрогнули, небо заколесило – оба осели на траву. Пальцы жгло огнем, когда она коснулась чьей-то щеки. Нет, она вся горела, словно сгорала живьем. Чей-то голос кричал, звал её, но подобно тому, как пламя пожирает бумагу с письмом, так и реальность скукожилась и рассыпалась на ветру. – Я уже встречала тебя?.. – Да брось! Ты ещё ничего не сделала! Хватит дурачиться, колдунья! Где-то ухнула сова. Предвестник дернул девушку, но её голова безвольно скатилась ему на грудь. В нем вспыхнула злость, но не на девушку – нет, на свою беспомощность, своё непонимание. В одно мгновение всё переменилось, и неизвестность снова накинула на мир черную пелену. – Треклятые звезды, что это был за взгляд?! Узнавание. Но это бессмысленно – они и так знакомы, черт возьми, ведь жили под одной крышей столько времени! Тогда почему? Почему когда зеленые глаза вспыхнули этим чувством, сердце сбилось с ритма, дыхание застыло на губах. Облегчение? – Ты меня в могилу сведешь, Скар! – Предвестник поднял взгляд, и раздраженный выдох больше напоминал рык. Он знал, это случится рано или поздно, но почему именно сейчас? – Знаешь, Царица просто в бешенстве. Чайльд беззаботными движениями стряхнул с рукавов невидимые пылинки, взбираясь на залитую сиянием поляну. Шестой осторожно опустил астролога на траву, и голубой блеск делал её неподвижное лицо мертвенно бледным: колючие мурашки прошлись вдоль спины. – Кстати, не она одна. Надо было убить её тогда на фабрике. Не стоило вспоминать слова Чайльда и его просьбу, скрытую в угрозе. Сделай он вид, что ему плевать, сейчас бы путешественница не пришла убить его. Хотя в целом, плевать, ведь если надо будет, он избавится от обоих.