Когда она увидела бездыханное тело подруги на руках Предвестника, Люмин готова была броситься на врага с мечом наголо, позабыв принятое ранее решение. Она дрогнула, устояв на грани чувств и мыслей в буре, развернувшейся в голове. Пятна смазанной крови на бледной щеке, темно-синее мерцание в глазах, дрожащие тени порчи за спиной – и Мона была в эпицентре. Её грудь медленно вздымалась: жизнь ещё билась в ней. Несмотря на жгучее желание разорвать Предвестника, путешественница не могла себе позволить такую страсть, открыв спину другому врагу, застывшему в стороне и с интересом ожидающему продолжение шоу. Но шоу не будет, решила Люмин. Сегодня она здесь не для кровопролития.
Перед тем, как они покинули сопротивление, Чайльд дал обещание: вместе лишь для того, чтобы каждый получил желаемое. Соглашение. Люмин мрачно посмотрела в сторону рыжеволосого парня и сжала губы: грош цена его обещаниям. И тем не менее, рискуя всем, давая шанс предателю, она привела его сюда, ведомая лишь надеждой, что слова Архонта окажутся истинными. Что, может, риск будет оправдан.
«Он всегда особенно тянулся к свету, а в том лесу его было в избытке. Звезды, поселившиеся в траве под покровительством Иороя. Тогда ему очень понравились».
Шершавая поверхность рукояти правильно умещалась в ладони – знакомое ощущение, по которому она соскучилась за дни болезни. Прошло несколько дней упорных тренировок, и Люмин снова смогла орудовать некогда раненой рукой, прямо стоять на ногах и биться с Горо на равных – и победить. Это стало главным условием согласия Сангономии отпустить путешественницу на поиски Моны. Ей не на кого будет положиться за территорией лагеря, в своём одиноком странствии, ведь Кокоми и Горо не могли отправится с ней. Реальный мир не стоял на месте, страна жила, и хаос ещё правил её жителями, – ребята стали ключевыми фигурами шумных событий да и внезапно разгоревшиеся споры между комиссиями в связи с нагнавшими их событиями в храме принуждали вернуться к насущным проблемам родины: нельзя вечно скрывать от политиков гибель тысячи солдат от рук одного из Предвестников. Участие солдата Царицы было очевидно – следы магии фатуи были на каждом шагу, однако…
– Всё исчезло? Как это возможно?! – Горо швырнул бумаги на стол, оборачиваясь к выходу военного шатра, в стенах которого несколько часов продолжались жаркие, тяжелые беседы между крайне сложными личностями. – Предвестник знает ответ. Это его рук дела.
Тарталья пожал плечами, склонив покорно голову, и улыбнулся. Его голубые глаза – ледяная корочка на поверхности зимнего озера. Недвижимые, замерзшие, бесчувственные.
– Генерал, я понимаю, ваше негодование, – Кокоми продолжала перебирать бумаги, изучая донесения из комиссии Ясиро. – Но сейчас мы не можем открыто обвинять человека, с которым у нас мирный договор. Всё-таки я склоняюсь к теории Люмин. Во всей этой ситуации что-то не так. За кулисами есть кто-то ещё.
Горо в тот день долго смотрел в сторону Предвестника. Обычно крайне улыбчивый, общительный и добродушный, сейчас генерал пугал своей внезапной сменой поведения. Каждый из них: что Кокоми, что Горо, – поистине были добрыми и мягкими людьми, вынужденные выживать в жестоком, бесчувственном мире, взваливая на плечи больше, чем они могли унести.
Тогда Люмин вчитывалась в текст, делая вид, словно разлетевшиеся бумажки были ей крайне интересны, а Сангономия опустила документы и взглянула на замершего рядом парня, тихий вздох согрел холодные губы. Облаченные в белые перчатки пальцы коснулись сжатого кулака – лишь на краткий миг, и этого личного жеста никто бы не заметил, если бы Люмин, замученная сплетнями Паймон, не начала неосознанно приглядываться к друзьям. Благо компаньонка её была увлечена пересчитыванием монеток в мешочке, – кто её знает, у кого она свистнула золото, – и путешественнице не придется публично признавать её правоту.
Кулак дернулся, пальцы медленно разжались. Кокоми удовлетворенно кивнула, возвращаясь к работе, Горо собрал разбросанные документы, и хоть напряжение чуть развеялось, воин нарочито держался между Предвестником и жрицей, готовый в любой момент защитить главу сопротивления от змеи, что они пригрели на груди. Чайльд весь оставшийся день не прекращал язвительно улыбаться.
Люмин не могла винить генерала за подозрение и гнев. После известия о резне неподалеку от лагеря, Горо первым делом направил на Предвестника заложенную в луке стрелу, а его подчиненные – копья. Никто не сомневался в виновности фатуи: улики указывали на то, что приставленные к нему солдаты были им же и убиты. Блестящий голубым Глаз Бога –тому подтверждение. И хоть Люмин поступила также: обвинила его в убийстве, не став разбираться в деталях происшествия, – она почувствовала горечь на языке, вспомнив о своих словах, наблюдая за беспечным, расслабленным поведением Одиннадцатого. Он услужливо предоставлял врагам повод пустить оружие в бой колкими, двусмысленными выражениями.
«Я — убийца... но сегодня, клянусь, Люмин, я никого не тронул».
Если подумать, убедить их в своей непричастности он не стремился, словно… Словно ему было дело лишь до мнения путешественницы. А может и нет – и снова ликующий, ожесточенный смех, разносился в стенах Золотой Палаты.
«Ты не знаешь всей картины».
Люмин тряхнула головой, разгоняя неуместные мысли, и шагнула к генералу, желая предотвратить намечающийся бой, однако Сангономия опередила её. Голосом, не терпящем возражения, она приказала остановить недоказанные обвинения в сторону Предвестника и реорганизовала расследовательскую группу, по-привычке, руководствуясь своим положением, отдала приказ путешественнице приглядывать за их «гостем» ни как подруге или стороннему наблюдателю, а как капитану взвода. Довольных исходом не было, напряжение в рядах солдат лишь росло: их друзья погибли, а возможный виновник освобожден от наказания. Смерть не была воздана по справедливости. И даже Горо, несмотря на близкие отношения – странные в своем роде – с жрицей, не мог ослушаться приказа главнокомандующей, но публично своё неодобрение не выказывал, не желая пошатнуть положение главнокомандующей.
Расследование ничего не дало, и хоть Люмин знала, Одиннадцатый виновен во многих грехах, но исключительно в гибели взвода солдат вины на нём не было, её мнение мало меняло отношение других к случившемуся. Найденные среди сопротивленцев тела фатуи – факт, также едва ли смягчивший подозрения в сторону Чайльда из-за случая в храме, где другим Предвестником были убиты солдаты обоих сторон. Тем не менее парень не сетовал на ещё более испортившееся к нему отношение, напротив, казалось, всё это его лишь забавляло. И всё же привязанная к нему приказом Верховной жрицы Люмин нередко становилась свидетелем неизвестного ей выражения на веснушчатом лице: устремленный на горизонт рассеянный взгляд, хмурая складка между рыжими бровями и плотно сжатые губы, почти даже, казалось, до хруста зубов. Приговоренный в ожидании исполнения казни.
В итоге именно столкновение интересов не позволило генералу и главе Ватацумии напрямую выказывать содействие косвенному соучастнику резни в храме и позже – в окрестностях лагеря сопротивления, поэтому когда опечаленная Кокоми отыскала Люмин на очередной длительной тренировке с мечами и луком, путешественница уже знала о содержании предстоящего разговора.
Кокоми мягко улыбнулась, стоило их взглядам встретиться, подняла руку в приветствии. Люмин провела последнюю серию ударов мечом и закончила атаку выстрелом из вспыхнувшего золотом лука, сотканного пространством. Два манекена развалилось на три части, а последний повалился на спину, нашпигованный стрелами, как подушечка для иголок. Три наконечника застряло близ друг друга в районе лба. Взорвался гам аплодисментов, свиста, криков и хохота. Кто-то предлагал путешественнице спарринг, кто-то опасливо отходил, кивая и отдавая честь капитану, были и те, кому не по душе талантливая девчонка, легко взобравшаяся по служебной лестнице. Знали бы они, думала тогда путешественница, что вся эта военная и политическая волокита ей неинтересна. Сколь сильно бы это известие ранило их чувственные сердца?
– Твои движения стали точнее, – жрица сложила ладони перед собой, встречая подходящую девушку всё той же улыбкой. – Но, Люмин, ты сражаешься в надрыве. Какие мысли тебя тревожат?
– Я просто устала, – она пожала плечами, отвечая похожей улыбкой, и стерла пот со лба полотенцем. – Многочасовые махи стальным мечом выматывают даже искусных воинов.
Жрица не поверила ей. Но она не стала допытываться истинной причины и просто кивнула, предлагая прогуляться, пока погода совсем не испортилась и надвигающийся шторм не привлек ливни на их головы.
– Как там Горо? Мне показалось, он был рад не очень искренне за мою победу.
– Да, так и есть, – тихий смешок. – Генерал, как и я, счастлив, что после случившегося
физически ты восстановилась.
Интонация слегка качнулась, и путешественница нахмурилась. Ей нравилось то, как мыслила жрица, сколь острый был у неё ум и какова была наблюдательность, однако когда все эти качества направлялись на неё саму, они теряли свою чудесность.
– Однако Горо не доверяет Предвестнику, – нервный смех сорвался с губ, и Люмин откашлялась, пряча за неловким движением руки выражение лица. – Ты же понимаешь, я не могу отправить с тобой своих людей, тем самым не поставив под ещё большее сомнение хрупкий мир между комиссиями. Кудзе Сара – девушка чести, но она не станет мириться с тем, что мы помогаем возможным захватчикам. И…
– И их соучастникам, – Люмин пожала плечами, прекрасно сознавая причины их решения и следствия своих собственных поступков. Всё просто: великой путешественнице, спасшей Инадзуму от краха, могут простить даже столь сомнительное сотрудничество с фатуи, как минимум потому, что она была на «особом положении» из-за связи с Архонтом. – Ничего. Я всё понимаю. В любом случае я уже слишком задержалась на Инадзуме.
Кокоми слабо улыбнулась, спрятав ладони в широкие рукава кимоно. Девушки медленно прогуливались между рядов бело-синих шатров, встречая подчиненных и принимая их слова почтения и обещания верности, однако каждая будто погрузилась в какие-то свои мысли. Небо неспешно заволакивало серое молоко, смягчая тени, рассеивая свет и притупляя краски реальности, пропитывая картинку оттягивающими чувствами.
– А ты?
В ответ жрица чуть приостановилась, оторопев от несвязного вопроса.
– Что ты думаешь о нём? О Чайльде?
Люмин вдруг стало любопытно, какое сложилось у Сангономии впечатление о взбалмошном парне, наполнявшем лагерь шумихой с самого первого дня его освобождения. Даже сейчас где-то в лагере слышался его голос, хотя, может, путешественнице это лишь казалось.
– Вряд ли мои слова помогут тебе разобраться со своими чувствами.
– Я не…
– Прости, это не моё дело! – Кокоми остановилась и поспешно коснулась плеча подруги. Розовые прядки колыхнулись, словно полупрозрачная тюль в солнечном сиянии переливалась приятными пастельными оттенками. Каждой черточкой, любым движением и словом, Сангономия была мягкой, нежной и завораживающей девушкой. Искренность и доброта читались во взгляде, в изгибе тонких губ, мягких щек, во взмахах ресниц, отливающих пурпурным. Люмин вздохнула, не способная противостоять чувствам, что пробуждала жрица. – Если тебе правда хочется узнать мою оценку, я, конечно же, отвечу.
Люмин чуть улыбнулась ей. Они продолжили неспешную прогулку, погрузившись в краткое, неловкое молчание, будто Кокоми необходимо было время, упорядочить мысли в голове.
– Мне показалось, Чайльд не знает, чего хочет на самом деле. Он импульсивный. Его действия и слова противоречат друг другу, поведение хаотично, непредсказуемо.
– Да, похоже на него, – она и сама недавно пришла к подобному заключению, но услышав его от жрицы, убедилась в его обоснованности. – Как думаешь, можно ли ему доверять?
– Понимаешь, проблема в другом, Люмин, – кроткий вздох, и печальный взгляд. Путешественница скрестила руки, почувствовав холод оголенными плечами. Жар после занятий развеивался, уступая место под кожей прохладе дня. – Вопрос не в том,
можно ли ему верить. А в том,
сможешь ли ты рискнуть сделать это. Вера в человека, что не верит сам в себя – это всегда риск.
– Как так?
Кокоми непонимающе склонила голову. Люмин тут же закашлялась, продолжая:
– Как так получается, что ты столь много знаешь о людях? Несмотря на возраст, мне кажется, ты куда мудрее меня. Это невероятно.
– Не то, чтобы я… – её бледные щеки мило залило румянцем, и жрица чуть отвернулась. – Я просто высказала своё мнение, и оно может оказаться ложным. Как и многие люди, я тоже ошибаюсь.
Знакомый визг привлек их внимание. Из-за дальнего шатра вышел высокий юноша в черной одежде, на фоне которой рыжие волосы горели костром, а следом летела девочка в белом одеянии. Иллюзия галактики струилась шлейфом. Паймон махала рукой и о чем-то громко причитала, возмущенная, вероятно, каким-нибудь неосторожным выражением Предвестника. С измученными лицами шествовали в отдалении несколько солдат, на прикреплении которых всё-таки настоял генерал – и жрица не стала противиться для обеспечения иллюзию того, что она хоть рассматривает возможную вину Чайльда.
Люмин не сдержала улыбки: не всякий способен вынести шумную девчушку и её высокие требования к окружающим.
Предвестник громко рассмеялся, и готовое отражать любую атаку сердце пропустило удар. Улыбка, меняющая его лицо до неузнаваемости: кто-то другой, не жестокий солдат Царицы, не бесчувственный мужчина с ледяным взглядом; кто-то, кого она встречала когда-то давно и кому поверила.
Чайльд что-то сказал, и Паймон взвизгнула ещё громче, стукнув Предвестника в плечо – буквально все, кто стал свидетелем этой сцены, замерли, похолодели, готовясь к чему-то ужасному. Но как и всегда: ожидания не совпали с реальностью. Тарталья взъерошил светлые волосы девочки, и ловким движением – точно из воздуха! – извлек золотую монетку. Паймон тут же ухватилась за неё и снисходительно скрестила руки. Люмин так хорошо её знала, что догадывалась: девчушка снизошла до прощения несуразного парня.
– Но знаешь, Люмин, пробыв главой сопротивления достаточно долго, сражаясь против божества, способного уничтожить любого ему неугодного, я поняла одно.
Путешественница заставила себя взглянуть на подругу. Её мягкие черты наполнились каким-то ностальгическим чувством. Насыщенно-голубые глаза в отблеске света отливали фиолетовой пленкой, граничащей по цвету с самими яркими, полными магии аметистами. Они хранили столько воспоминаний о пережитых в сражении, под гнетом опасности ночей, сколько Люмин и не могла себе представить.
Кокоми нежно улыбнулась, встречаясь с ней взглядом:
– Лишь рискуя, можно достичь истины и победить. Поэтому если тебе нужен мой совет…
– Кокоми, – порывисто путешественница сжала девушку в объятиях. Жрица замерла, шокированная, смущенная чувственным порывом подруги, её способностью открыто выражать столь теплые, бурные эмоции, и чуть более скованно обняла в ответ. – Я рада, что мой путь привел меня к тебе и Горо. Даже если мне страшно снова оступиться, я думаю, знаю, как поступлю.
– Наши сердца всегда будут открыты для тебя, Люмин.
Иногда всякие мелочи такие, как тень улыбки на знакомом лице, смех друга или ласковое слово, блеск монетки, вовремя появившейся на сцене театра жизни, меняют всё, толкают на нелогичные поступки. Привести Предвестника на встречу с его товарищем с целью спасти подругу – поступок крайне нелогичный, безрассудный, не свойственный её обычной расчетливости. Однако сейчас, стоя между молотом и наковальней, Люмин расправила плечи, успокаивая возбужденные мысли и тревожные чувства.
«Я должна знать правду. Твою правду... Просто я хочу верить в тебя, Аякс.»
Тогда она сама так сказала, и теперь стоя бок о бок с врагом против ещё более опасного врага, Люмин решила поверить в своё решение, рискнуть поверить в рыжеволосого Предвестника с искорками в форме бликов на голубом.
– И почему я не удивлён?
– Это оскорбление моих талантов, – Чайльд продолжал улыбаться, словно не существовало искрящегося напряжения между встретившимися товарищами. – Я вообще-то претендую на место самого удивительного парня в твоей жизни, Скар.
Мгновения тянулись вечностью, отсчитывая каждый удар сердец. Лес замер, привлеченный странными разговорами: шелест затих на ползвуке, щебет птиц оборвался, – и было лишь шипение несуществующего выжидания следующего шага. Кто сделает его? Люмин осмотрительно перебрала пальцами на рукояти клинка, у плеча парила Паймон, что-то сжимавшая в ладони. Её бледное личико полно смешанных чувств. Она оглядывалась вокруг, перебирая вещицей между пальцами, перепуганная, настороженная, пытающаяся удержать план в голове, упорствуя против испытуемого ею ужаса в столь жуткой обстановке.
Голос казался неестественно громким, когда путешественница выдохнула, поднимая клинок, и демонстративно выпустила его:
– У меня множество причин убить тебя, Предвестник, – Шестой чуть склонил голову, будто с интересом наблюдая за ней, – однако я пришла не для этого.
– Как благородно.
Игнорируя колкость, Люмин сделала полушаг и остановилась. Предостерегающие молнии заструились между пальцами Предвестника, словно шипя: «Ещё шаг, путешественница, и праздной болтовне подойдет конец».
– Сердце Электро Архонта у тебя. Оставь его себе. Мне все равно, если с его помощью ты обретёшь силу бога, – Тарталья что-то тихо буркнул, и в его маске проскользнула первая трещина. – Не трогай Мону, и можешь идти куда заблагорассудится.
Это было рискованно, и Люмин чувствовала, тяжёлый взгляд Одиннадцатого. Видела, как из натужного, скованного выражения лица Шестого, оно менялось на насмешливое. Алое блеснуло в синем. Скарамучча согнулся и рассмеялся – с надрывом, и смех был жёстким, неживым, по не человечески нескладным.
Предвестник провел пальцами по лицу, изящно сменяя неуместную весёлость на угрозу, читающуюся в чертах и прищуре глаз. Молнии взорвались в ладони – миниатюрная статуэтка замерцала в игре света. Ядро могущества бога, отобранное фатуи, – в нескольких шагах от них, в руках врага, и даже так, не касаясь его, Люмин чувствовала, как её магия резонировала с родным элементом. Всё нутро поднялось на дыбы знакомым зверем, возжелавшим заполучить фрагмент силы. Всего несколько шагов – и вот она власть, сладкая магия, способная залатать брешь, оставленную заклятием незнакомого божества. В мерцании энергии слышалось эхо крика брата, зовущего её по имени.
Грань, разделяющая людей и богов. Недостающий пазлл. Яблоко раздора, к которому Царица выкладывает дорогу из черепов. И всё это отражалось в кривой, злобной насмешке Шестого Предвестника, тень презрения затаилась во взгляде, когда парень резко замахнулся и бросил драгоценную вещицу.
Вселенная замерла, пораженная кощунством смертного. Фигурка беззвучно скрылась в светящейся траве, словно её никогда и не было, словно она не хранила в себе вековое могущество, способное стереть с лица земли целое королевство. Иллюзия, развеянная шелестом травы.
– Ты уверена, что в этой безделушке я заинтересован больше Чайльда? – он развел ладони. Мрак сгущался, проглатывая свет. Тени ожили, пряча в своих лоскутах черты лиц, искажая их, преобразуя во что-то жуткое, нереальное, уродливое – чудовищное. – Сегодня, пожалуй, я откажусь меняться.
Нет, она не была уверена и говорила, основываясь лишь на полученной от Мико информации, возлагая надежду на какую-то иллюзорную связь куклы с его родиной, но столкнувшись с ней сейчас, увидев почти до крайности брезгливое отношение к Сердцу создательницы, путешественница поняла, сколь глупы были надежды. Эи оказалась права: это существо никак не связано с ней, кроме как искрой, пробудившей его в этом мире. Карты, разыгранные на тонкой, разорванной связи, вспыхнули фиолетовым и сгорели среди молний.
Буря нагрянула внезапно. Океан белого света затопил лес, изничтожил тени, стер грани, – путешественница дернулась, закрывая рукой глаза и защищая себя и Паймон каменной глыбой от взорвавшихся электрических змей. Чутье мурашками прошло по спине, шелест чужого гремуара подтвердил догадку: Шестой изначально тянул время, а теперь его колдовство захлопнуло капкан. Зацикленная на сохранении спокойства в попытке удержать в голове присутствие всех возможных переменных, ограниченная из-за Моны в масштабе атак, Люмин попалась на болтовню Предвестника, пока незаметно его молнии пробирались за спину, и…
– Я даже рад, что мирно разрешить всё не вышло.
Жар полоснул по спине, когда Люмин обернулась, борясь за возвращение зрения. Остервенелое электричество вгрызалось в водяные клинки, не без труда разрубающие магическую волну.
– Почему ты?..
– Сначала я уделаю Скара, а потом уже заберу Сердце. Мне ведь нужно сохранить своё амплуа негодяя, не так ли? – Чайльд оскалился, как зверь в предвкушении крови, перехватил клинок и рассек колдовство. Реакция волшебства подожгла траву, и языки пламени прыгали с одного синего лепестка на другой, пожирая жизнь. – Время плана «Б», солнышко?
– Чт… – но Предвестник исчез, порывистым движением соединяя рукояти водяных клинков и нанося несколько широких взмахов копьем. – Чайльд, стой!
Взрывная волна пригнула траву, с корнем вырвала крохотные кустики, а Паймон с визгом вцепилась в плащ Люмин. Она что-то кричала, протягивая нечто, зажатое в ладони, но путешественница не слышала её, а лишь создала меч и бросилась в пучину хаоса. Предвестники самозабвенно пытались убить друг друга – не иначе. Искры вспыхивали смертоносными пиками, вонзались и выкорчевывали землю, вода же обращалась лезвиями мечей и наконечниками стрел, всегда достигающих своей цели. Бывшие соратники были по-истине устрашающими врагами. Дрожь пробрала конечности, когда на мгновение ослепляющие взрывы магии осветили картину и Люмин увидела в выражении лица Тартальи безумное восхищение, нетерпение и что-то ещё, чему не было места на поле битвы, где одно неосторожное движение оборвет чью-то жизнь, и в другом – ярость, граничащую с презрением и мрачным, беспроглядным разочарованием у Сказителя.
Это не её дело. Сейчас главное – Мона!
Воздух послушным вихрем расчистил путь. Уворачиваясь от неосторожных осколков магии, Люмин задыхалась от режущего горло воздуха. Страх почти овладел её разумом, и тогда она ощутила знакомое биение волшебства. Мрак рассеялся в свете гео-звездочек, разнесенных анемо потоками, соткавшими несуществующие крылья, когда путешественница, наконец, нашла подругу. Рябь пространства, легкое покалывание в затылке: электрическое поле, защитившее девушку от разгоревшейся битвы. Раскрасневшаяся кожа горела, Мона боролась за каждый вдох, кашляла, стонала, неосознанно хватаясь то за горло, то за грудь.
– Мона?
Пальцы обожгло, стоило путешественнице коснуться колдуньи. И отступивший страх вернулся: засмеялся в груди, жестоко вцепившись в разум, руша хладнокровие, выворачивая чувства наизнанку.
– С каких пор ты так неосторожна в битве? – жестче обычного прозвучал голос, и Люмин в одно мгновение почти пронзила осколком камня его горло. Чайльд улыбнулся, довольный подобной реакцией, но Люмин лишь сильнее сжала осколок, натянутая как струна, способная создать лишь фальшивый звук. Мир рушился, тонул в хаосе, и во всём этом она узнала тот голос. Голос предателя, монстра из Золотой Палаты. – Так уже лучше. Соберись. Тебе ещё рано умирать, путешественница.
Таратлья безобидно оттолкнул её руку – легко, однако болезненный укол пронзил чувства, – и быстро поднял содрогающуюся колдунью. Сейчас, когда черное одеяние сливалось с темно-фиолетовым миром и его колючим, холодным и опасным колдовством, а рыжие волосы потемнели, гладкими прядями колыхаясь на висках и затылке, Чайльд напоминал ей монстра, упивающегося чужими страданиями и наслаждающийся осознанием врагом своей глупости. И несвоевременная мысль коснулась разума, пытаясь поспеть за пробирающимися сквозь ожившее безумие бойцами: «Кто же ты на самом деле?»
Шаги его стали тяжелее. Казалось, словно Предвестник чуть припадает на одну ногу, а лицо бледнее обычного. Люмин снова и снова оглядывалась, созидая легкими движениями пальцев щит, уберегающий от остервенелых, бездушных электрических копий, возникающих буквально из воздуха.
– Ты победил? – с сомнением спросила путешественница, когда полотно магической завесы разорвалось, и они, наконец, смогли вдохнуть чистого воздуха.
– Я был близок к этому.
Дрожь волной прошлась по его телу, колени согнулись, и Чайльд лишь чудом уберег девушку на его руках от жесткого падения. Широкие плечи напряжены, едва заметно, как их пробирает странная, нездоровая дрожь.
– Чайльд?
– Черт возьми, Герцог был прав, – он поднял голову, усмехаясь. Люмин опустилась на колени и коснулась струйки крови, катящейся из уголка глаза. Голубой потускнел, капилляры полопались, заливая белое алым.
– Ты использовал форму Духа? Зачем?!
Конвульсивное движение плечами так, словно он пожал ими в беззаботной своей манере. На белых лентах кимоно Моны проступают алые пятна, но кровь принадлежала не ей, и путешественница неосознанно протянула ладонь к одежде юноши. Шипение подтвердило догадку раньше, чем она увидела свою окровавленную ладонь.
– Не думал, что Скар
действительно попытается убить меня.
– Что? То есть ты думал, это всё шутки?! Бойня в храме не убедила тебя?!
Смех. Яркий, теплый. Он смеётся, истекая кровью и едва стоя на согнутом колене, удерживая на руках колдунью, и при этом, – он смеётся. Что не так с этим парнем?!
Живые молнии разрезали пелену, окончательно выжигая её из пространства, возвращая реальности очертания истерзанного леса, некогда прекрасного, а теперь напоминающего раненного, обреченного на мучительную гибель свидетеля, случайно оказавшегося в эпицентре человеческих распрей. Люмин поднялась, расправляя плечи, когда магия расступилась, пропуская Шестого Предвестника. Ни царапинки не было на его лице, а движения всё также легки. Мерцающая ткань шляпы развивалась за спиной, напоминая блеск ночного неба, на котором только начали вспыхивать звезды.
Скарамучча замер в нескольких шагах от своих противников, безучастно взглянув на Одиннадцатого, совсем не замечая светловолосую воительницу, выжидающе замершую между двумя Предвестниками.
– Это твоя вина, Чайльд, – пустой, потерянный отзвук голоса. – Она заберет у тебя больше, чем дала, и ты погибнешь также, как и Синьора. Беззвучно. В одиночестве. Гонясь за иллюзией.
– А ты, выходит, знаешь, ради чего стоит умирать? – она не оборачивалась, спиной чувствовала натянутость его улыбки, как и ощущала на языке яд, сочащийся в словах, угадывала издевку, вызов на очередную пикировку. – Смерть за цель – мечта, подпаляющая кровь. Она придает остроту жизни, смысл. А что до тебя, друг? Бродишь во мраке, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь!
Ей не могло показаться, но на долю мгновения Шестой взглянул на колдунью в руках Чайльда, и на лице его промелькнуло странное – какое-то живое – выражение. Но словно тень, словно ползвук, словно вспышка молнии, всё исчезло, стерлось, обращаясь в раскрашенную маску кукольного театра.
– Я или всё-таки ты?
Стук.
Стук. Щелчок тока.
Звук заряженной стали меча. Хриплое дыхание Предвестника и наигранная его бравада. Тихий стон колдуньи, омрачающий лицо Шестого. Скрип плачущих, умирающих деревьев. Ночная мгла почти изничтожена силой магии людей, их яркими, выжигающими чувствами, и почти все звезды на небе были спугнуты громкими ударами запутавшихся сердец и мольбами загнанных в клетки тел душ.
Скарамучча наклонил голову, тень от шляпы усиливала нездоровый блеск в глазах.
– Ты так беспокоишься за врага, путешественница, и у меня невольно возникают отвратительные домысли о ваших отношениях, – стеклянная, склизкая улыбка на бледном лице, широко раскрытые глаза. Люмин сглотнула, не понимая откуда этот липкий, неприятный холод, облизывающий пальцы и ребра. – Интересно, если я скажу, что Царица приказала Чайльду так же, как и мне, заполучить не только Сердце Бога, но и астролога, принести Мону ей на блюдечке для её коварных планов, и он с самого начала планировал тебя одурачить, ударив в спину, когда «общими усилиями» вы одолеете меня, прекратишь ли ты тогда так смотреть на него? Так, словно боишься, что он умрет.
Она не должна была, но обернулась. Тарталья испепеляюще смотрел на Шестого, не поднимая взгляда, сжимая окровавленную одежду до боли в кулаке – он чуть подрагивал от напряжения.
Тупик. Они зашли в тупик. Единственный выход – через смерть, и каждый это осознал в одно короткое, ясное мгновение. Если Люмин хочет вытащить Мону, ей придется сразиться с Шестым Предвестником и всё-таки убить Чайльда, также и Одиннадцатому, чтобы исполнить волю Царицы, необходимо оборвать жизни двух небезразличных ему людей. Мысли его путались, больше напоминая кашу, в которой он увязал с каждым мгновением под тяжестью трескающихся ледяных глыб, и треск их напоминал повелительных голос Архонта, озвучивающий приказ.
– Мне не нужно её прощение, – эхо молний нежели голос Шестого, но смысл столь абстрактен, что слова почти сразу же были позабыты.
Заискрились молнии: Скарамучча создал меч. Люмин сверкнула лезвием своего, гео магия оборонительно взлетела за её спиной, когда она отшатнулась от Чайльда, не без труда поднявшегося на ноги с луком на изготовке.
Белые звездочки, как крохотная, миниатюрная галактика рекой струились на периферии.
Абсурдная, самоубийственная идея, заставившая её улыбнуться почти так же, как некогда улыбался рыжеволосый Предвестник, осознав, что лишь мгновение уберегло его от гибели – адреналин, буйство ошарашенной магии в крови и тремор щекочущего ужаса в мышцах.
– Сейчас!
Удар в землю – глыба камней взорвалась между тремя бойцами, вихри воздуха коконом накрыли колдунью, уберегая от атаки. Люмин крутанулась и схлестнулась с Чайльдом, но за мгновение до того, как её клинок столкнулся с гидро магией, путешественница ударила электричеством по железу и вода взорвалась, ошпаривая руки. Не позволяя сожалениям завладеть ею, она решительно, жестоко ударила кулаком в раненный бок. Несдержанная ругань, его упущенный контроль над магией дали ей время на передышку, возможность расправиться с Шестым без вмешательства Тартальи, а после… После она решит, что с ним делать.
Дым стал её прикрытием, когда легкое женское тело, подобно желтой вспышке, взлетело на ветряных крыльях и пальцы сомкнулись на брошенном Паймон фиолетовом камешке. Слабая и в то же время пугающе сильная магия клокотала за полупрозрачной оболочкой, щекотя кожу. Это был шанс. Нет. Это была авантюра: в барабане одна пуля, и вероятность попадания одна к шести.
Откуда эта абсурдная мысль? Девушка не могла найти её источник – в одно мгновение, догадка просто проскользнула к ней, разрешая головоломку.
Град камней обрушился на Шестого, но он одним режущим ударом обратил камни в песок, сгорающий в электрическом поле. Щёки ущипнул пар, и Люмин взметнулась в воздух силой анемо вихря, вскинула руку, и каменные столбы поднялись в воздух. Лёгкими прыжками, она настигла Предвестника, и их клинки заискрились в опасном танце, где финальным «па» может стать чья-то смерть. Вспышки освещали сдержанное, мрачное лицо девушки и натянуто-веселое лицо юноши, обращая картину битвы в театр ужасных образов. Ему весело? Конечно же. Ведь все они такие: смерть – лишь сиюминутная шутка, над которой посмеются приближенные Царицы.
Люмин крутанулась и рассекла силуэт – нет, всего лишь иллюзию. Её враг пугающе быстр, словно вспышки света, потоки молний, взрывающиеся в клубящейся небесной мгле.
Чудесный лес – они его уничтожат! – полыхал в огне, не понимая ненависти и боясь черной магии. Предвестник извлёк со страниц катализатора шаровую молнию и улыбнулся противнице, расширив её подобно глиняному мячику – взрыв опалил края накидки. Дым рассеялся, запах гари забил нос – лес наполнился магией, пахнущей смертью.
– Не сдерживайся, путешественница, – Шестой замер, разводя руки. Тень от полов шляпы падала на лицо, но глаза блестели алым светом. – Сделай то, зачем пришла. Убей меня!
И снова он – этот не читаемый, мимолетный взгляд. Почему-то мысль, что он предназначен был не Чайльду, а Моне, встревожила её. Что-то... Её чутье снова очнулось, как тогда в шатре Кокоми: что-то было не так.
– Хотя нет. Я передумал, – неестественная легкость, веселость развеялась. – Вот же морока с её звездами.
Из-под земли на путешественницу бросились змеи, раздувшие фиолетовые капюшоны, и впились в руки и ноги. Крик сотряс мир, где-то в хаосе засияла голубая магия, но не устояла и развеялась. Люмин сжала кулаки – меч на краткий вздох разбился – и гео-магия ударной волной разорвала ползучих тварей. Покалывание в кончиках пальцев, когда магия заструилась жидким солнцем по рукам. Кристаллы стройными рядами взрыхлили землю. Предвестник лишь слегка запыхался, разбивая атаку, и ответные осколки мириадами вернулись к ней. Боль пронзила тело, кровь пропитала одежду. Слишком много осколков, слишком мало времени и чрезмерная усталость: Шестой Предвестник действительно был силен, несмотря на то, что совсем недавно почти всерьез бился с Чайльдом.
Известняк осел на языке. Переливающаяся перламутром пыль развеялась в воздухе, когда Предвестник разбил кристаллы, а вместе с ним и волшебный камешек, полученный от Электро Архонта. Она не знала, чего ждать, но случившегося она не ожидала точно.
Скарамучча замер, как изваяние, выронив меч и уставившись на ладони, словно они принадлежали кому-то другому. Монумент. Замерший вдох небес.
И он закричал.
___
Ничего не произошло, лишь сердце замедлило свои удары и сила их сотрясала кости. Но затем всё развернулось, словно гром и молния в небе – быстро и ярко. Вспышка ослепила, и он закрыл глаза, шипя от боли. Всё тело словно онемело, в миг разучившись подчиняться голове: руки стали тяжелее, а ноги ощущались слишком длинными и неуклюжими, каждая мышца будто двигалась, сокращалась отдельно, разрозненно с иными системами. Целое разделилось на части. Жар ударил в шею, дыхание сбилось, и парень упал на колени.
Боль взметнулась удушающей волной, и схлынула, обратившись в пыль.
Скарамучча открыл глаза, опасаясь снова ощутить это ужасное чувство, но вместо него пришёл лишь прыткий интерес. Вокруг простирался бескрайний травянистый полог, залитый голубым сиянием – мерцающие цветы шатались на ветру. Журчал ручей, его гладь ловила блики и приумножала их. Юноша словно очутился среди звездного океана, обрушенного на землю, а над ним были лишь густые кроны деревьев, скрывающие ночное небо.
– Привет.
Мелодичный звук родил чуждое телу чувство, будто множество иголочек покалывали кожу на руках и спине. Голуба-синий свет обрамлял фигуру женщины с фиолетовыми радужками, отражающими его крохотную фигуру с тощим лицом и большими глазами, выделяющимися на нём тёмными каплями. Женщина слабо улыбнулась, убирая длинные волосы, спутавшимися локонами падающие на лоб и щеки, и рассматривала своё творение.
– П-привет?
Совсем худой, почти скелет, обтянутый кожей, нескладный и неловкий в своих движениях мальчик медленно повторил за женщиной, неотрывно смотря на неё. Он ещё не знал этих чувств, но во взгляде его были беспрекословная любовь, даже обожание, и теперь, видя всю картину со стороны, уже повзрослевший, изменившийся, омраченный реальной жизнью юноша медленно опустился на землю, завороженный видением – он верил в увиденное, оно пугало своей искренностью. Это воспоминание, которого у него не было, отдаленно догадался Предвестник, не в силах что-либо сделать, чтобы вырваться из него – да он и не хотел, ведь только сейчас, единственный раз, Эи улыбалась и смотрела на мальчика с теплотой, с какой-то глубокой, тайной тоской, пока осторожными движениями касалась контура щеки и подбородка, проводила по темным волосам, словно изучая то, что сотворила.
Скарамучча сжал ткань на груди, задыхаясь от нахлынувших, заполнивших легкие чувств: печаль, сожаление, страх, удивление, восторг и любовь. Не его, чужие, но столь сильные чувства пропитывали каждый вдох, каждую мысль и любое движение. Никогда ничего подобного столь сильно не уничтожало его без боли, а лишь силой тех чувств, которые он так долго искал в окружающих людях, упивался полученными крупицами.
Мальчик перед ним внимательно смотрел на женщину, а потом медленно растянул губы в улыбке, пародируя Архонту. Они оба сидели в окружении сияющих цветов и напоминали больше красивый, желанный вымысел, чем сухую, жестокую реальность. Но Скарамучча вдруг подумал, что единственный раз в жизни не против увидеть кошмар, который по пробуждении, вероятно, его уничтожит.
– Скарамучча, – он резко обернулся. Перед ним на колени опустилась она, женщина с длинной красивой косой и в чудесном розово-фиолетовом кимоно. – Такое ведь имя тебе дали? Мне жаль, что в тот день я сама не сделала этого.
– Ты… – столько злости и боли он не мог подавить, но пошевелиться и избавить себя от пытки, он тоже не смог. – Что происходит?!
Эи понимающе кивнула, не пытаясь больше приблизится или коснуться его. Она замерла на коленях, чуть опустив голову, совсем не похожая на некогда великого Архонта – простая девушка, несущая груз вины.
– Это частица нашей памяти. Но ты уже это понял, – она перевела взгляд на женщину и ребенка с выражением, которое нельзя было понять, прочитать. Он совершенно запутался. – И я возвращаю её тебе.
За всеми налипшими на него чувствами, пылала она – злость, вскормившая силу и ненависть. Скарамучча дёрнулся – импульсивно, не осознанно, ведомый искренней злостью, что давила внутри до слома костей, пилила его тело, и до стона – душу. Столкнувшись с ней, он рухнул на землю, сцепляя пальцы на тонкой шее. Желание – нет, необходимость, потребность закончить всё здесь и сейчас, вырваться, освободится из плена детских чувств, мыслей. Но увиденное остановило его, он не мог сжать горло и убить эту женщину. Да даже не будь всё вокруг лишь галлюцинацией, вызванной остаточной магией Архонта, он бы не смог этого сделать.
Резкий, захлебывающийся рык врывался из груди. Боль пронзила кулак, когда он ударил землю совсем близко от лица женщины, что спокойно наблюдала за юношей. Но губы её были плотно сжаты, плечи напряжены, а дыхание почти остановилось.
– Ты отвратительна, – тяжелый, чужой голос. Медленное, дающееся с трудом дыхание распирало грудь, волосы прядками падали на глаза. – Я ненавижу тебя, и всё, что ты олицетворяешь. Каждую крупицу, созданную тобой. Всё, что ты сделала – я это ненавижу всем своим чертовым сердцем! И даже его, я ненавижу больше всего.
Пальцы побелели, когда он сжал одежду на груди. Ответный стук отдавался в костяшках подобно насмешке.
– Ненавижу себя как куклу, что ты создала забавы ради и выбросила, потому что так тебе захотелось! Думаешь, я раскаюсь? Теперь, после того, как ты заставила меня жить с пожирающим чувством вины за своё существование, за то, что не угодил просто потому, что… Что?! Ты ушла. Просто, во имя всех её проклятых звёзд, ушла!
– Я знаю, – ровный, спокойный голос сбил всю ярость – резко, словно всадника палкой с мчащегося скакуна. – Именно поэтому я здесь. Чтобы сказать – ты никогда не был просто куклой.
Она подняла ладонь, и та замерла в миллиметре от его лица. В одно мгновение весь воздух покинул лёгкие, он забыл, как дышать.
– Нет на тебе вины за мою трусость. Ребенок не виноват в ошибках его родителя, – теплые пальцы осторожно коснулись раскрасневшейся щеки, и Эи печально улыбнулась. Фиолетовый сменился синевой в глазах. – Будучи наивной, опасающейся будущего богиней, я неосознанно вложила в тебя часть своей души в надежде, что так я создам того, кто всегда будет со мной, и ничто, даже время этого не изменит.
Бледные, мягкие губы дрогнули. Алые пятна покрыли щеки, а в глазах блеснули слезы.
– Но в тот день, когда я увидела жизнь в твоих красивых глазах, – она провела пальцем по виску в уголке глаза, и юноша замер, не способный двинуться, пораженный, потерянный. Звон голоса обратился в дрожащий шепот, Эи стыдилась облачать мысли в слова, но искренние чувства переполняли её. – Я поняла свою ошибку: ты был так похож на неё, – что я не могла это вынести. Ни забрать твою волю, лишив души, и ни оставить я не могла. В обоих случаях я бы потеряла её снова. И того мальчика, что смотрел на меня с такой искренней любовью, что я не могла не полюбить его в то же мгновение, тоже.
Дрожь по всему телу лишала сил. Шелест листвы звучал далеко, а шепот травы перестал существовать – лишь голос Эи и боль сжатого горла остались. Медленно он вдыхал и выдыхал, потрясенный, выбитый из привычного течения мысли. Словно стул, на котором он стоял, резким движением выдернули, и он рухнул в неизвестность, оказавшуюся глубже, чем он мог предположить, и что делать с ней не имел никакого понятия.
– Ты… – слова срывались. Глаза Эи расширились. – Я всё еще ненавижу тебя.
Холодные, влажные капли укусили горячие щеки. Он едва её видел сквозь горькие слезы, полные не пережитых, утерянных чувств, вдруг обрушившихся на него. Бесконечным потоком они катились и катились – резкими, болезненными движениями он искреннее мечтал остановить их, сдирая пальцами кожу.
Эи обхватила его руками и крепко сжала в объятиях, пораженная до глубины души тем ужасом, что охватил её. Она не могла, просто не вынесет этого зрелища: одно, когда ненавидят, проклинают или пытаются убить, но совсем другое, когда вместе с этим мечтают простить. Он пытался её оттолкнуть, брыкался, рычал что-то, но Архонт не отпускала, пока попытки не стихли. Отчаяние, с которым обливается кровью сердце, наполнило её как в день, когда на её руках умирала сестра, моля Вельзевул не прятаться, не сбегать от быстротечного мира, а, напротив, восхищаться им, ловить его чудесные мгновения.
– Будь у меня шанс всё исправить, – тихо начала она, чувствуя, как время её истекает, сколь быстро ощущение тепла и чего-то близкого, родного ускользает. Но вместо напрашивающихся слез, она улыбнулась, чувствуя, как выравнивается его дыхание. - В тот день я бы нарекла тебя Таро Мэсэйуки, «единственный сын, что был даром и принёс истинное счастье».
Когда их взгляды пересеклись, она последним движением, что оставалось её остаточному духу стерла следы от слез.
– Ты всегда был и остаешься свободен – и это то, что я дарю тебе.
Эи не стало. Видение рассыпалось в сиреневых, розовых, синих искорках, слишком яркое, чтобы сохранять тени, контуры реальности. Женская улыбка истаяла, силуэт развеялся ветром – и выдуманный мир воспоминаний остался лишь в сознании, напоминая о себе слабыми потоками тепла в груди и тоской биения сердца. Удар за ударом оно стремилось к исцелению.
Свободен...
Обожженная трава рассыпалась между пальцами, когда он силился подняться, но слабость сокрушала, заставляла снова опуститься на землю, бороться за вдохи, словно вдруг парень разучился дышать. Магия замерла, очарованная привидевшейся небылицей, и взорвалась, как только она погасла, и сила – его сила, нет, её сила отторгала владельца. Она кусала, жгла изнутри, Скарамучча едва держался на грани забвения и ясности.
Свободен...
Неважно, что это было – истина или сладкая ложь. Ничего не изменится. Он не простит её – нет, никогда. Обозленная на это магия взимала плату за использованное Архонтом заклятие забвения, отторгала его. Шестой не врал, когда говорил, что ненавидит все кусочки создавшего его божества, а значит, и её магия в нём – то, что неосознанно было отторгнуто.
– Ну и чушь, – перед ним замерла ошарашенная путешественница, лицо её потеряло краски, а пальцы предостерегающе сжимали рукоять меча. Юноша задыхался от бури чувств, запутался в суматохе мыслей, и слезы на щеках испарялись в жаре магии. – Всё, что ты любишь... Я уничтожу.
Кто был тем, к кому обращено обещание? Он не знал, злость так ярка, что смешивала двух людей в одного. Однако вспышка – и боль стерла всё. Скарамучча упал, задыхаясь, сгорая изнутри, чувствуя, как то, что некогда было частью его, воспротивилось и возжелало уничтожить его.
Перекатившись на бок, сжимая одежду на груди, он чувствовал разгоняющее ядовитые потоки магии биение сердца, и, казалось, оно убьет его.
___
Когда черные искры потухли, волна боли сошла, оставив в сравнении лишь крохотные потоки пульсаций, Чайльд увидел кратеры выкорчеванной земли, почерневшие пики некогда роскошных деревьев и загубленные цветы. Разорение и крик, взорвавшийся так же внезапно, как и затихший. Нечто теплое скатилось по губам, когда он, вырывая клочья силы из бурлящей в крови порчи, поднялся. Дым и пыль оседали. Апогеем губительной битвы была
она. Золото волос сияло ярко, магия второй кожей оплела руки, обратилась изящным шлейфом – продолжением накидки. Люмин опустила клинок к земле, тяжело дыша и отстранено наблюдая, как упавший Шестой задыхается в охватившей его агонии: магия электричества вмиг обратилась против него, жгучими иглами пронзая ладони, плечи, грудь и кипятя кровь.
– И снова… грязные трюки.
Вдохи причиняли боль, обжигая горло, наполняя ожившей бурей легкие. Но не муки на лице и не дрожь в голосе пробудили забытое желание, которое, казалось, он оставил в детстве, а блестящие в фиолетовом огне слезы на щеках заставили Чайльда преодолеть накатившую слабость и подняться. Люмин опасливо обернулась.
«Пора уже забыть эти детские глупости, если ты правда хочешь достигнуть своей цели».
Чайльд поморщился. Басистый голос Третьего заполонял разум подобно тому, как обычно звучали слова Царицы. Возможно, тому причиной мгновение отупения после удара путешественницы, а может всё началось ещё во время битвы со Сказителем, когда на секунду Одиннадцатый потерял контроль, и жуткая часть его личности завладела разумом и почти пронзила Шестого клинком. Щеки до сих пор зудели от непривычной, широкой, кривой улыбки, нарисовавшейся после удара водяным мечом.
Звон в ушах. Тарталья закашлялся, ударив себя по виску, разгоняя мешанину из образов и звуков.
Вытянувшееся, пораженное выражение лица Скара – лишь удача спасла его тогда, неосторожность и остатки доверия чуть не погубили, когда молнии вгрызлись в меч и уберегли от гибели. Вокруг была лишь тьма с проблесками фиолетово-синего пламени, но он ясно видел удивление в глазах мальчика, которого когда-то давно хотел защитить. Хотел же?
« –
Надеюсь, это случится как можно скорее и вы поубиваете друг друга, перестав быть моей головной болью!
–
Уверен, это будет грандиозная битва!»
Удивление, словно внезапный удар о землю, выбивший дух, схлопнувший легкие, отразилось на его собственном лице, возвращая контроль лишь для того, чтобы позволить электричеству пронзить его. Тогда он не почувствовал боли – вспыхнувший Дух, сожрал ощущения, чувства, притупил боль сожаления от осознания. Оно было его. Нет, не его. Или всё-таки
он сожалел?
– Чайльд?
Знакомый голос. Он его знает, определенно. Черты женского лица троились, теряли четкость, красочность – он пытался ухватиться за пламя в теплом цвете глаз. Тщетные попытки. Цвета расслаивались, размазывались акварелью по мольберту.
«Ты помнишь свою клятву, Тарталья, Одиннадцатый из Предвестников? Чудесно. Не разочаруй меня, как твои товарищи. Верни заблудшую душу домой, возврати Скарамуччу, и принеси мне астролога! И убей девчонку, возомнившую себя героем Тейвата!»
Пальцы сжимали волосы, ладони давили на виски. Голоса смешивались, кричали – и он снова бил себя, словно пытался избавиться от помех в расстроившемся радио.
– Об этом я и… – сквозь кашель чувствовались сильное презрение, печаль или, вероятно, ему снова мерещилось. Голос звучал то по-детски сдержанно, то по-взрослому надменно. – Она заберет больше, чем даст.
– Остановись, Чайльд!
Удары ледяного молота по стенам сознания. Мурашки пробежали под кожей, магия охватила пальцы черным одеянием. Сердце сбилось с ритма, споткнулось во мраке, заполнившем вдохи, очерняющем чувства. Путешественница подняла меч, Сказитель дрожал, истязаемый молниями, его хриплый смех напоминал скрежет по металлу.
«Такова моя воля».
Желания и мысли трескались подобно надбитому стеклу. Часть его сущности скалилась, рвалась, кусалась и стремилась заполучить всё, исполнить приказ, убить любого, кто встанет на пути, но другая – хваталась за осколки воспоминаний, за обрывки неискаженных чувств. Хмурое выражение худощавого лица и самоуверенный тон голоса – холодное разочарование в глазах и пустой отзвук слов.
«
– Ты проиграл, – тогда мальчик улыбнулся, хоть и было в этой улыбке злобное ликование, казалось, рыжеволосый парень был всё равно рад.
– Если кто-то узнает, это ударит по моей репутации.
– Твоя репутация и так хуже некуда.»
Стук собственного сердца возвращал его в день, когда высокая, стройная фигура поднялась с трона и медленно спустилась по мраморным ступеням. Она протянула ладонь с блестящим Глазом Бога. Порча медленно заволакивала его ясный, светлый камень.
« – Готов ли ты оставить прошлое, и принять будущее, в котором я исполню твоё желание? Могущество, свет и возможность защитить тех, кто дорог твоему сердцу, – я дам это тебе взамен на клятву, отречение от имени и принятие нового.
– Клянусь, моя Царица. Я готов умереть за вас.
– Больше ты не оступишься, Тарталья, Одиннадцатый из Предвестников, – широкая, острая, как осколок льда, улыбка на идеальном лице. – Я сокрушу небо, и боги пожалеют, что предали меня.»
Один осколок сменял другой. Антон с сияющими темно-синими глазами расправляет клочок бумаги. Углем на листе неумело была изображена их семья, и Аякс помнит лишь, как странно дрожали его руки, когда он брал рисунок. Антон хихикал и бурчал что-то вроде:
«Отец ворчит, но я знаю, Ая-кс самый сильный брат!».
Это были его воспоминания? Почему он не помнит этого? Что там было? Что нарисовано? А… Там были они: Антон и Тоня, держащие его за руку. Большой, сильный, способный их защитить от всего старший брат. Но вместе со светом тускнели и воспоминания, их выжигало пламя, искажая, очерняя пережитые чувства. Порча пожирала всё, в чем билась надежда.
«
– Отец искал тебя! Где ты пропадал, Аякс?
– Сегодня я видел белую сову. Она была такой огромной и глазастой!
– Мама будет переживать, если ты снова попадешь в неприятности. Ты же знаешь, мы любим тебя, да?
– Позаботься о себе, Аякс. Не взваливай на себя всё это…»
Нет, нет... Кто это? Он – другой человек, верно? Тот, что тогда безжалостно вырезал столько людей, потому что... Так захотела Царица.
«
Холод жег щеки, пробирался под теплую шинель, сковывал пальцы в перчатках, но чужая кровь на лице согревала, биение обезумевшего сердца будоражило, и тела людей вокруг – легкая рябь осознания.
– Это стоит того?
– Это всего лишь смерть, Скар.
– Вот именно, это – смерть. И её нельзя исправить.
Он отупело глядел на друга, совсем преобразившегося за годы, проведенные во дворце, после того, как он перестал избегать своих обязанностей и принял солдатскую судьбу, уготованную ему Архонтом. Вытянувшийся, – хоть всё ещё на много ниже него самого, – набравший мышечную массу, – и тем не менее на фоне прочих выглядел худее, слабее, – Скарамучча уже не был тем мальчиком, которого он встретил в коридорах бесконечного дворца. Высокомерие, упертость, наигранное безразличие и резкость преображали его личность порой до неузнаваемости. Хотя иногда Аякс... Чайльд сам себя не узнавал, видя в зеркале.
– Тебе не нужно идти по тому же пути, – тогда он улыбнулся, желая ободряюще по привычке похлопать товарища по плечу, но тяжелый, закрытый от прочих эмоций взгляд заставил сдержать порыв. – Не беспокойся, я сделаю грязную работу, и никто из вас не пострадает. Больше никогда.
– Нас?
– Просто оговорочка, – чуждый ему смех, лживая беспечность, от которых становилось тошно. – И да, Царица – великая женщина. Она способна исполнить любое желание. Поэтому да, это того стоит.»
Если бы он знал тогда, если бы его личность не раскалывалась на несколько разных, кардинально противоположных «хочу», «желаю», «могу», то, быть может, не сказал бы этих слов, не зародил пагубную идею в юношеском разуме. Возможно, они бы не стали врагами.
– Это всё Порча, Чайльд! – она кричала до срыва голоса, звон металла сокрушал воспоминания, мельтешащие перед глазами. – Аякс!
«Я хочу верить в
тебя, Аякс.»
Хлопки. Знакомая дрожь предвкушения отрезвила его.
Напрягшись, юноша заставил себя сосредоточить внимание на реальности, на звуках здесь и сейчас, и тогда Порча возликовала в предвкушении. Однако, может, из-за кровоточащей раны, боль от которой проясняла туман в голове, ослабляла хватку данных клятв, Тарталья провел по воздуху пальцами как по клавишам пианино – темно-голубые камни заиграли в призванном луке и водяная магия вспыхнула, поджигая ярким светом Глаз Бога.
Он ослеп. Воспоминания – реальные или нет, заволакивали отражение действительности. Люмин что-то крикнула, но голос её звучал глухо.
Магия его жила и пела. Даже без зрения, слуха и прочих чувств, она покорно подчинялась его желаниям, ощущая их лучше, чем он сам. Связь между даром и душой мерцала где-то в ином измерении, не доступном людям, и когда блеск её почти прорвался в реальность, Чайльд выпустил натянутую тетиву, черный плащ окутал его плечи и маска уродливыми, острыми осколками впилась в лицо, лишая его всяких чувств, высасывая остатки ясности ума, принуждая подчиниться, однако в миг – быстрее колебания мысли, – Порча обратилась непроницаемой стеной, когда Тарталья подхватил Мону, и в темно-фиолетовых молниях исчез и возник между ошарашенной путешественницей и ослабленным Сказителем.
У него был миг между властью одной личности и другой, между одной мыслью и другой. Между смертью и жизнью.
Земля раскололась, ад вырвался из её глубин: жидкое пламя, словно бешеный цербер, уничтожало всё, в чем текла жизнь. Лес обратился в пепелище, и пепел его надолго забился под ногти и въелся в волосы. Жар ошпарил кожу, но Порча, созданная лишь для уничтожения, уберегла их от безжалостной стихии, псами прогрызающую тенистый заслон.
– Он здесь.
Люмин не смогла удержать его – Тарталья упал вместе с колдуньей и больше не смог подняться. Порча кричала в голове, желая расколоть её в отместку за предательство, но перед тем, как её обозленные когти утащили его в бездну, он на мгновение ощутил незнакомое облегчение, будто… Всего на краткое мгновение он стал собой.
– Чайльд! Чт.. о ком ты?!
– А я всё гадал, где его носило всё это время, – Сказитель качнулся, судорожно дыша и едва держась прямо. Магия, заключенная в камне с воспоминанием, истощила силы, взимая плату за хранение фрагмента памяти столько лет. Как не кстати, подумалось ему, когда вся его магия затихла, оставляя после себя лишь звенящую пустоту. – Он ждал, когда мы поубиваем друг друга, чтобы забрать остатки. Падальщик.
– Кто, черт возьми? – Люмин дернула его за грудки, в ответ на что парень лишь хрипло рассмеялся. – Отвечай, треклятый фатуи!
Заслон пошел трещинами. Огненные когти оставили борозды, а следом огромная пасть клацнула острыми клыками, пробиваясь сквозь наколдованную защиту. Треск, треск… Сотканные из пламени фамельяры разбили мрак, их рык содрогал кости.
– Паладин нашей Царицы, но ты, путешественница, можешь звать его Герцогом, Третьим Предвестником. И он здесь, чтобы сжечь этот мир.
Широкоплечая фигура в зареве, алые волосы подобно волнам окружающего его огненного океана, огромные псы окружали путешественницу и Сказителя, вдруг осознавших, что стоят спина к спине и отчего отчаяние лишь сильнее охватывало их. Враги, не способные примерится, нашли нечто общее – людей, которых хотелось защитить.
Земля под его сапогами буквально плавилась. На загорелом лице отразилась широкая, добродушная улыбка, придающая его грубоватым чертам очаровательность и аристократичность. Хлопки насмешкой звучали в пространстве.
– Браво, это было поистине занятное представление. Детишки, вы знатно меня развлекли.
Его взгляд заинтересованно окинул погибший лес и ужас, наведенный столкновением элементарной магии. Покачал головой, продолжая, словно ничего и не происходило:
– Как я и говорил, всё в этой прелестной стране слишком крохотное и хрупкое, – Третий Предвестник склонился в почтительном поклоне. – Рад, наконец, познакомиться с известной путешественницей. И как кстати, у меня к вам есть деловое предложение, миледи.
Псы дернулись, но мужчина легким мановением ладони присмирил их.
– Слушаю.
– Не смею просить ничего из того, что выше ваших сил, – жестокие огоньки загорелись в глазах, стоило Герцогу взглянуть на Шестого. Лицо потеряло всякое добродушие. – Взамен вашей подруги, астролога, я попрошу вас всего лишь вырвать сердце мальчишке, что подле вас. Убейте Скарамуччу и будете свободны.
Шестой дернулся в сторону от путешественницы, но лишь на шаг – огненный фамильяр клацнул пастью, заставив его остановиться.
– Ну так что, мы договорились?
