Созвездие

      Голоса, голоса, голоса… Они звучат, но смысл речей ускользает, словно их язык принадлежал другому миру, другим вселенным – чужой, незнакомой. Угловатые звуки, не ложащиеся на привычные структуры смыслов знакомых слов. Словно когда-то он их говорил, а сейчас даже одно звучание казалось незнакомым, далеким от понимания. Однако иногда среди общей гаммы, прорывая пелену слуха, достигая сознания, слышались знакомые, не до конца понятные предложения: – ...Болтай больше, но сейчас по ту сторону решетки и в кандалах не я, а ты. – Злорадство тебя не красит, Мона, – смешок на ответное грубое выражение. – Хорошо-хорошо, я понял. Даже у солдат в армии не такой грязный яз…       И снова все смешивалось в один поток. Тарталья медленно сел, продолжая молча наблюдать за странной, беззлобной пикировкой между девушкой и парнем, которые, казалось бы, словами пытались задеть друг друга, но в то же время осторожничали. Люди, готовые прыгнуть с обрыва, но не уверенные в какую сторону.       «Я хочу её. Мне нужен этот астролог!»       Громогласный голос уничтожал границы сознания. Предвестник мотнул головой, пальцы сами скользнули к перебинтованному боку – вспышка боли, вдруг остановившая круговорот мира, вернув четкость, реальность происходящего. Чайльд улыбнулся: – Мона, верно? Обожаемая подруга Люмин! – девушка резко бросила взгляд в сторону Одиннадцатого, словно только сейчас заметила его. Выражение на лице напоминало корочку льда на озере – сдержанное, холодное и полное высокомерия. Аккуратная бровь дернулась вверх с немым вопросом. – Понимаешь, я сам крайне не люблю, когда мне мешают в таких делах, но придется прервать ваше маленькое свидание.       Он склонил голову, наблюдая из-под упавших на глаза потемневших прядок за товарищем и астрологом. Но к чести девушки, она лишь скрестила руки на груди, ничего не ответив, и тем не менее от Предвестника не укрылись чуть сжавшиеся губы, складка между бровей и едва дрогнувший взгляд, возжелавший вернуться к Шестому, будто и ей тоже была интересна его реакция на нескрываемый вызов – улыбка Чайльда стала по-кошачьи шире. – Ты же с каким-то делом пришла к пленникам, верно? Нет-нет, если я ошибся и дело всего лишь в моём крайне не обаятельном друге, то, миледи, вкус у вас паршивый. – Ах, так вот, что значит дружба на языке людей Снежной, – уголок губ дернулся в усмешке, Мона готова была вступить в эту словесную баталию. Блеск оживил зеленые глаза, как лето оживляет леса после длительной зимы. – Желание вспороть друг другу грудь? Крайне вульгарно, не находите?       Скарамучча выдохнул, качая головой, неосознанно повторяя движения за астрологом: складывая руки на груди и склоняя голову. Юноша и девушка как-то пугающе похоже смотрели на Одиннадцатого, отчего он чуть опешил, моргнул и рассмеялся каким-то своим мыслям. Это было не радостный, полный веселья смех, ставший ответам на какую-то забавную, трогающую ситуацию – нет. Смех был болезненным – некая проверка себя на прочность, словно желание оценить, способен ли он всё ещё на яркое, чистое веселье, не вызванное изуродованным, привитым в армии наслаждением кровопролития.       «Веселишься, наблюдая за детьми? Глупо», – жужжал где-то на подкорке грубый, двоящийся голос кого-то знакомого и в то же время – совершенно чужого. Что-то древнее, подчиняющее было в нем. – «Полнейшее разочарование». – Полагаю, это согласие, – заключила девушка, перебрасывая плавным движением пряди хвостика через плечо. – Безвкусица, кстати, друг, – это твой образ плохого парня. На столько, что он уже стал моветоном. Ну так, чтоб ты знал, подобное девушкам уже как сотню лет не интересно. – Так, что вы… – Подожди, подожди, Скар, – Одиннадцатый поднялся и в два шага оказался подле решетки, едва справляясь с приступом нежданного веселья. – Мне всегда было интересно встретить ту, что одурачила Шестого Предвестника и посадила его на поводок. Теперь я всё понял. Тебе, Мона, палец в рот не клади – откусишь.       Астролог как-то по-девчачьему фыркнула, то ли возмущенная столь грубым выражением, то ли смущенная восхищением в голубых глазам. Она чуть отшагнула от камеры, откашлявшись. – Вообще-то я здесь… – Не для светских бесед, – все, как один, обернулись к темному каменному проему на звучащий жестким эхом женский голос. Жрица коротко поправила очки на носу. – Госпожа Мона, вы хотели что-то проверить. Прошу, поторопитесь. Нет нужды надолго задерживаться в столь сомнительном обществе. Ненароком можно подхватить.. какую-нибудь заразу.       Повеяло холодом. Рыжеволосый Предвестник мгновенно заметил легкое изменение в атмосфере, хоть за всю жизнь привык к ветрам куда холоднее. Где мгновение назад свет сиял, разгоняя мрачные тени темниц благодаря знакомой ему яркости девушки, внезапно возникшей у их камер, из-за подростковой задиристости, промелькнувшей в Шестом, и желании разогнать кучи воюющих в голове дум пустой болтовней, теперь там будто погасли светильники, хотя их тусклый свет продолжал слизывать лоскуты мрака, истаяла веселость, непринужденность и погас лучик надежды. Кем бы ни была эта девушка с чарующими, озорными светлыми кудряшками и мягким в сумраке контуром лица, она обладала убивающей аурой: аурой человека, что вышел с кладбища, оставив в сырой, холодной земле всех, кого любил.       Взгляд жрицы соскальзывал с пленников, как лезвие бритвы с щеки неумелого юноши – оставляя кровоточащие порезы. Тарталья почему-то взглянул на Шестого и с гаснущим интересом подметил сжатые кулаки. Напряженный, как тетива перед полетом стрелы – мгновение до того, как сталь пронзит сердце. До такой степени, что ему самому – Чайльду– становилось тошно, и даже хоть мрачная, жестокая часть его личности снова возвращала контроль, между всем этим парень почувствовал знакомое тянущее, теплое чувство. Странно, неуместно его испытывать по отношению к человеку, что стал тебе врагом. Но враг… Чайльд решил, это понятие слишком абстрактное, такое глупое и скучное: «Если враг, то что? Что такого в том, что теперь мы не друзья, не братья – Скар никогда и не считал меня таковым, – а враги? Ничего не изменится в наших отношения. Этот парень – всё тот же, что много лет назад».       Да, ты – мой враг, у нас разные цели, но и что с того? Разве так было не всегда? Враги, что никогда не были друзьями, и друзья, которые никогда не станут врагами. Слишком много связывает и немало отталкивает, но именно поэтому…       Чайльд протянул руку между двумя стальными прутьями. Руны отпечатались алыми пятнами на исполосованной шрамами коже, но боль была мелкой, почти неощутимой на фоне бурлящего зла внутри и светящегося спокойного, умиротворяющего чувства – заботы.       Шок – состояние, заполнившее пространство, как пар в разогретом чайнике, и, кажись, вот-вот что-нибудь взорвется, засвистит. Темно-синие глаза раскрылись: даже Скарамучча, зная всю чудаковатость Тартальи, не мог вообразить, что тот способен на нечто такое ужасно-постыдное – долгое мгновение он чувствовал, как чужие пальцы щипали его за щеку. Слова обомлели на языке. – Ты…       Резкий удар. Под поток ругани, от которой вяли уши, Чайльд обижено убрал руку. Однако раскрасневшийся, дергающийся в приступе гнева и стыда, приписывая самые отборные выражения его личности Скарамучча уже не казался тем, кто вот-вот мог рассыпаться от всей той непонятной Одиннадцатому внутренней борьбы, что развернулась в нем. – Ещё хоть один гребаный раз ты протянешь ко мне свои культяпки, я выдеру их с корнем! – Да-да, хорошо, Скар, – он не был уверен, но, возможно, сейчас на его собственном конопатом лице сверкнула искренняя улыбка. – Но мы всё-таки в присутствии дам, не мог бы ты свой уровень «моветона» сбавить. Обсудим вопрос ампутации конечностей как-нибудь в другой раз. Например, однажды воскресным утром… – Вы закончили?       Жрица раздраженно сжимала в руке металлический ключ. И если бы не присутствие полностью обезоруженной развернувшейся сценой Моны, Тарталья догадывался, Скарамучча покрыл бы трехслойной руганью и крайне заносчивую служительницу храма, хотя, может, Предвестник всё-таки заблуждался: стоило Шестому, казалось бы, вспомнить о жрице, как спесь поубавилась. Раздраженный, взвинченный, но молчаливый юноша замер.       «Интересно… Интересно…!» – не замолкал тот, другой. – «Мальчишка всё слабее… Возможно, скоро. Совсем скоро мы...» – Госпожа Люмин пожелала встретиться с тобой, – дверь в камеру Одиннадцатого отворилась. – Пошли.       Её имя разгневало чудище, засевшее внутри. В одном отзвуке было всё то, чего так он страшился и ненавидел. И безумно желал. – Госпожа Мона, будьте бдительны и не задерживайтесь здесь дольше необходимого.       Через несколько минут гора и темницы в её недрах погрузились в знакомую тишину, разбавляемую лишь вибрациями древней магии.

___

      Мрачно. Единственное слово, пришедшее на ум, пока она спустилась по длинным зигзагам каменных отполированных лестниц в глубины горы Ёго. Казалось, прошла вечность, пока стены сжимались вокруг, словно сдавливающийся вокруг букашки спичечный коробок, и Мона спускалась по очередной десятке ступеней от пролёта до пролёта. Связь обхватывала кисти, сжимала их, впиваясь в кожу, ведя всё глубже, глубже, глубже… Молчание и мрак царили в темницах, когда колдунья в сопровождении жрицы достигла нижнего яруса. Время здесь застыло в объятиях влажного холода. Забытые, погребенные воспоминания заключённых, погибших во время войны пленников, приговоренные гнить заживо в месте, скрытом от мира, богов и дневного света. Слишком мрачно даже для того, чтобы дышать       Но сейчас Мона позабыли о тех липких, леденящих душу мыслях: беспечная болтовня Одиннадцатого Предвестника, словно глоток свежего воздуха, привела в чувства. Но волнение трепещущей бабочкой забилось в груди, когда парень с искрами, разбросанными на щеках, с его колючей, задорной улыбкой исчез вслед за недружелюбной жрицей. – Итак? Вижу, ты в порядке.       Скарамучча заученным движением провел ладонью по лицу, убирая волосы с глаз, словно сменяя настроение, надевая маску на смущенные, обнаженные чувства. По словам Люмин, прошло несколько длинных, загруженных дней после событий в лесу, и жрицы были крайне заняты решением вопросов с комиссиями, готовыми взять храм при необходимости штурмом, чтобы казнить врагов нации, однако указ Сёгуна поубавил их пыл, дав Яэ Мико время до пробуждения Моны, и теперь – для переговоров с Кудзе Сарой. Хоть и заняло это несколько дней, даже в скудном освещении колдунья заметила серость кожи пленников, въевшиеся, почти ставшие привычным оттенком тени под глазами, блеклость глаз и пропитавшую движения усталость. Запертые во мраке, лишенные своего колдовства, погруженные в гудящую магией тишину горы юноши боролись за осколки рассудка – и это было то самое наказание, придуманное главной жрицей, приведенное в исполнение без суда и следствия.       Но между этим Мона видела, Сказитель припадает на одну ногу, и следом чуть темнеет синева его глаз. Алые полосы на предплечьях. Потемневшие от пыли, грязи и засохшей крови бинты выступали из-под черных рукавов и ворота. Взъерошенные волосы, чуть дрожащие пальцы при жестикуляции, и движения резкие, неправильные, угловатые, словно боль в каждом вдохе, боль – весь мир вокруг. И это его чувства? Или иллюзия её собственных из-за струящейся между женскими пальцами ниточки, насмешливо, эгоистично мерцающей в пологе тьмы, исчезающей в пелене реальности.       Мона скрестила на груди руки, отгораживаясь от смущающего наблюдения: много, слишком много она замечает в этом человеке. Страх быть пойманной гадюкой вцепился в сердце. – Если оказаться в эпицентре политических игр, замирая над пропастью – это порядок, то ты угадал.       Предвестник шагнул к решетке, прокручивая на кисти стальной браслет. Одно нервное движение за другим – оголенная, истерзанная многократным повторенным движением кожа. – А ты, кажется, нет. – Волнуешься? – но хоть голос звучал насмешливо, Предвестник не улыбнулся своей привычной гримасой. Нет, ему как-будто было всё равно, словно пережитые события притупили, обожгли все чувства и они онемели. – Мило с твоей стороны, Мона, но я в порядке. Лучше скажи… – Тогда почему хромаешь и каждый раз щуришься? Ты не в порядке. Никто из нас не в порядке, Скарамучча! – звонкий голос её почти сродни скрежету цепей о пол – неприятный, неуместно раздражающий. Но так бывает, когда вместо слов, что были заготовлены для красивой, уместной, осторожной речи, вырываются те, что погребены глубоко, о которых не думаешь, не знаешь, не ведаешь, но душа нуждается в их звучании, в том, чтобы смысл их обрел реальную основу. Чтобы освободиться от глубоко засевшей занозы, чтобы этот еж из чувств и мыслей перестал колоть легкие. – Кто-то мог погибнуть, хотя вам, Предвестником, вероятно, не привыкать к смерти. Однако только мысль о том, что я, Люмин или ты… О том, что что-то столь ужасное могло произойти, пока я… Это злит меня! И..       Кровь закипала от непрошеных мыслей, из-за вырвавшихся слов. Она ненавидела свой болтливый язык, своё желание рассказать об истинных чувствах, что нахлынули волной, когда она очнулась здесь, в храме, рядом с подругой и погибая от невыносимой жажды, тягой куда-то тянувшей, куда она никак не могла попасть. А теперь словно мотылек бьется о лампочку в попытках дотянуться до нужного, но убивающего блаженного света, утоляя жажду, подчиненная своему же проклятию. – Мона.       В одно мгновение она была в лесу: всё шло гладко, всего несколько движений и слов отделяло её от свободы, от искупления и возвращения домой, а потом что-то произошло – что-то, чего она не понимает. И это нечто было полно агонии. Колдунья, раздраженная, мерила пространство шагами, сжимая себя в объятиях, заставляя успокоится, «взять в руки», прийти в чувства, вернуть своё хладнокровие, но… – Мона!       Она замерла, подняла взгляд и сжала губы, желая стереть тот день на Пике из памяти, из реальности, из истории. Кем она становится? Куда девается та девушка, кем она всегда была: воспитанная, уверенная, знающая о причинах своих поступков, видящая свет в завтрашнем дне, в будущем. – У меня голова раскалывается от твоего крика, – мрачный, потерявший свой фиолетовый блеск волшебства, словно погруженный в Порчу, вылитый из неё юноша сжимал прутья. Они жги пальцы, кожа алела под сталью, но Предвестник лишь крепче впивался в них пальцами. – Замолчи на мгновение и послушай меня, Мона. Ничего не произошло, никто не погиб. Ты жива, Мона.       Колдунья дрожит, как лист на ветру. Вслушиваясь в знакомый, цепляющий голос – нет, не просто голос. Она всегда уважала эту часть её волшебства, трепетала перед этим кусочком – перед таинством имен. Поэтому возможно, ей только кажется, может это игра рассудка или козни ополчившейся вселенной, а вероятно, даже не её чувства – блажь, созданная коварным волшебством, но Предвестник снова и снова повторяет её имя – всегда с придыханием, осторожно, словно оно обжигает язык.       Кем ты становишься, девочка? В кого превращает тебя эту кощунственная связь, что крепнет ежесекундно, ежечасно, с каждым вдохом, ударом сердца и этой дрожью, что рождается под кожей, в самых забытых клетках тела. Она должна разрушить эту, спасти себя от этой связи: так она решила же, да? Но тогда, тогда, почему шепот не прекращался, жужжал над ухом, пытаясь направить её в ином направлении, отговорить от этого решения? – Не важно, кто это будет: путешественница, Тарталья, Герцог, Царица или сами боги звезд и луны. Мне плевать, – тишина обволакивала слова, наполняя их большим смыслом, чем, вероятно, они несли. – Пока ты держишь этот треклятый поводок, я защищу тебя. От всех, от любой угрозы. Так что хватит кричать и трястись. Никто тебя не тронет. Я не позволю.       Именно. В одно мгновение она была в лесу, в шаге от искупления, восстановления равновесия, спасения от неизвестности, но в другое – она шагнула к решетке и молча разжала его пальцы, терпя жжение на собственной коже, борясь с тошнотой от ускорившегося сердцебиения, головокружения и страха. Его ладонь покрыта белыми и темными полосами – шрамы, оставленные солдатской жизнью. Она знала, ожоги болят, хоть на лице Предвестника не отражалось ничего, кроме холодной ярости, и знала, что бесследно они не пройдут, и почему-то невыносимо было думать об этом.       Когда-то Мона восхищалась теми, кто сам строит свои умения долгими тренировками с орудиями боя, кто сбивает пальцы в кровь, пытаясь прокормить свою семью, кто обжигает кончики пальцев реактивами, стремясь достичь таинств мироздания, но сейчас, видя длинные тонкие пальцы, аккуратный контур ладони, словно совсем не принадлежащие суровому солдату, мужчине, отнявшему бесчисленное количество жизней, Мона не находила красоты в бороздах, в скрытой за ними боли, не чувствовала восхищения – лишь печаль и сожаление.       Его пальцы дрогнули, сжимаясь от её касания. Предвестник чуть дернул руку – слишком слабо, будто для вида, и колдунья легко удержала его ладонь, поднесла пальцы к ожогу. Солоноватый, морской аромат заструился по комнате, разбавляя ужас застывшего во времени запаха смерти – голубой огонек вспыхнул между разрезами светлого кимоно, мерцающего песчинками на дне прозрачной реки. Тихий вдох разбавил тишину, стоило водяной магии прохладой лечь на поврежденную кожу. – Я знаю, – тихо произнесла колдунья, водя мягкими движениями водяной клубочек по мужской ладони. – Ведь у тебя нет выбора. Если умру я, умрешь и ты.       Звездочки между ними вспыхивали и гасли, словно растворяя прутья решетки, словно её и не было, словно реальность – мир, в котором существовали лишь телесные оболочки: не души, не мысли, не чувства. – Именно. Умрешь ты, умру и я.       Мона подняла взгляд – магия дрогнула, почти развеялась, но устояла на грани сомнений своей хозяйки. Белые пузырьки парили, поднимаясь к темному потолку, голуба-сиреневый свет уничтожал тени, освещал мрак, очищал от пугающих, жестоких мыслей, от погребенных призраков горы Ёго. « –...Неважно, что ты чувствуешь рядом с этим мальчишкой – всё лишь ложь и обман Вселенной, которую ты сама создала. К реальности это не имеет никого отношения».       Алые, вздувшиеся узоры рун исчезали. Хоть её исцеляющие свойства воды – лишь шутка рядом с магией истинных лекарей, она хотела попытаться, рискнуть, повторяя за одной знакомой из Моншдтадта. Ничего серьезного Мегистус бы не исправила, но боль, покраснения – могла, хотела, сама не понимая почему. Почему это было так важно? « – Кого ты встретила, бестолковая? С кем говорила и что видела? Отвечай! – Мальчика! Он тоже заблудился, как и я...»       Свет гас. Мона выпустила руку Скарамуччи и отшагнула. Ладони ещё хранили его тепло – мягкое, без укусов электричества, обозленного, запуганного, готового обороняться от любого, кто подойдет слишком близко. Колдунья сдержала желание коснуться груди, в которой тошнотворно быстро билось сердце, заглушая мысли. Предвестник чуть дольше обычного смотрел на неё, будто искал что-то в лице перед ним, в зеленых глазах. Его брови дрогнули, взгляд опустился к руке, и он отшагнул, сделав над собой усилие, возвращаясь в полюбившийся сумрак темницы.       Неловкое молчание поселилось между ними, словно юноша и девушка были пойманы тишиной и призраками за чем-то, что было выше дозволенного. Обезоруженные, пораженные, запутавшиеся в нити, с которой оба боролись, пытаясь растянуть, разорвать, но в которой они лишь сильнее заплетались. – Пока я не знаю, как вытащить вас отсюда, но придумаю, – выравнивая дыхание, приводя мысли в порядок, загоняя чувства в клетку, начала Мона. Главное не думать о том темном взгляде синих радужек, о мурашках на мужской коже от её касаний. Не думать, забыть, сконцентрироваться на важном, насущном. – Комиссия Тэнре попытается получить право на ваши судьбы для вынесения решения из-за случившегося в храме и участия людей Царицы в заговоре против Сёгуна. И Яэ Мико уверена, Кудзе Сара уже решила, какой приговор будет справедливым.       Скарамучча усмехнулся, скрещивая руки. – Если она хочет забрать мою жизнь, то, как это говорится, пусть встает в очередь. – Это не смешно! Жрицы не смогут долго придумывать отговорки, чтобы защитить тебя и Чайльда. – Мало походит на попытку защитить, – он махнул рукой на окружающие каменные, покрытые плесенью стены, на зачарованные прутья. – Больше похоже на то, что Мико пытается свести меня с ума. Но прежде, чем ты снова разразишься возмущенным криком... – Я не... – Скажи мне, Мона, почему тебя так волнует моя судьба? Ты можешь просто снять заклятие, и вернуться домой под крылышко Анемо Архонта.       В чем-то Сказитель был прав: ведь так она и собиралась поступить в лесу тануки, готовая, преисполненная уверенностью в свои силы, в идею того, как она всё исправит, но сон, что привиделся ей между лихорадочными бреднями, звучащие иногда слова наставницы, прозвучавшие в ночь резни и вся эта таинственность, нарастающая с каждым днём – всё это падало противовесом желанию оборвать связь. Чутье ей нашептывало, что кем бы ни был этот мальчик из её сна, он станет ключом к разгадке, и поэтому колдунья улыбнулась, склоняя голову, замечая, как вытягивается лицо Предвестника, как напрягаются его плечи, потому что знала, как выглядит сейчас. Оценочный взгляд, пустая улыбка, легкие движения рук. – Могу, но ты, твоя сила мне нужны, чтобы разобраться со всем. Ты сам сказал, что пока этот поводок в моих руках, ты защитишь меня даже от самих богов, а это именно то, что мне нужно, чтобы понять. – Что понять? « – ...Ты должна знать, твоя судьба никогда не принадлежала тебе, Мона. Ты была рождена, как инструмент для Саги с крупицей её магии, и теперь, когда ты воспользовалась ею, она хочет тебя найти… Не дай ей поймать себя. Даже если придется, заставь своего Предвестника, защитить тебя. Боги жестоки…»       Она так долго пряталась от этого, от пугающих слов, от всего ужаса, который не могла предсказать, понять. Но всё больше свершается событий, которые колдунья не в силах предотвратить, всё больше людей страдает из-за её ошибки. – Понять, кто я, кто ты на самом деле, Скарамучча, и как это всё взаимосвязано, – Мона чуть отвернулась, заинтересованная игрой света на стенах, избегая тяжелый, потухший, раздраженный взгляд юноши. – Помнишь, я рассказывала о богах, чей дар я использую, чтобы заглядывать в будущее людей. О Саге и Селене. Белое свечение, пламя, совы – всё это символы богини звезд и луны. Так что, предполагаю, именно Селена меня пытается убить чужими руками: что тогда на фабрике с помощью Люмин, что потом в храме, подчинив себе разум солдат и жриц. Она не остановится, когда я оборву нашу связь. В любом случае она захочет найти меня, но тогда я останусь одна и вряд ли смогу ей противостоять. – Вот оно как, – заскрипела койка, когда Сказитель со вздохом сел, прокручивая стальное кольцо на кисти. – Получается, я всё-таки не ошибся на твой счет, Мона. Гарпия, крадущая чужие души. – Если при этом я выживу, то я не против ею стать, – колдунья обернулась, чуть не оступившись с несуществующего обрыва пропасти. Разочарование – вот, что читалось в глазах Предвестника, но в то же мгновение понимание. – Однако... когда я узнаю правду, Скарамучча, обещаю, что верну тебе свободу. Сейчас, пойми, иначе никак. – Это не важно, ты уже приняла решение, так что, используя выражение Чайльда, теперь я – твоё оружие, твой инструмент для достижения цели. У меня нет выбора. – Да, у тебя нет выбора.       В своей жизни он доверился всего трижды, и всё-таки трижды обманулся. Истинна реального мира в том, что доверие – выдумка тех, кто слишком слаб, чтобы справиться со всем в одиночку. – И что теперь, Мона? Что ты хочешь, чтобы я сделал? – Научи меня создавать из волшебства оружие.