___
С чего следовало начать? С правды. Правды о том, возможно, как он стал тем, кем является, какие мотивы руководят его поступками и какая доля в этом принадлежит тёмному заклятию. Стоило начать с этого, с начала, чтобы она поняла, увидела его истинное лицо и перестала заблуждаться, веря, что лис и правда не погубит пташку. Стоило, да, наверное… «Делай, что хочешь, а я посмотрю на твои потуги… Никчёмный, никчёмный, никчёмный…» Никчемный. Слово эхом приумножалось в стенах черепа, обращаясь грохотом обрушивающихся лавин. От них не убежать, не скрыться. Вопрос времени когда безжизненный, холодный поток снега и льда погребет тебя в зимней гробнице. — Тоже мне – сам он никчёмный, – злые мысли облаченные в оболочку жестоких слов слетели с языка. Касаясь его, они возвращались горечью и болью в сердце, словно весь мир вмиг отвернулся, обозлился на него за ошибки, за непослушание. – Сам ничего не смог добиться в жизни и теперь срывается на мне. Тоже мне – лесничий. Какой от них вообще прок?.. Сильный пинок снежного кома – он разлетелся на хрупкие комочки и ветер разорвал их на снежинки. Стоявший очередной день мороз, щипавший нос, щеки и кусавший до слез глаза, снимал боль от синяков на лице, от разбитой губы и содранных костяшек. Снова он потерял свои варежки, связанные матерью. Она разозлится и долго, неустанно будет мести подолами длинной, коричневой юбки полы, иногда вдруг останавливаясь, ставя одну руку на бок, а второй касаясь взмокшего от вечной работы у печки лба и тяжело вздыхая. Как сейчас он мог увидеть материнский взгляд из-под густых рыжеватых ресниц: пронзительный, наполненный печалью и разочарованием, как водой озера у их дома. Мальчишка раздосадовано пнул дерево, что некстати выросло на пути, и снег пластами съехал с густых верхушек сосен. Вороны каркнули, поднимаясь к голубому, режущему глаз пустому блюдцу. Полное обиды сердце похолодело – мальчишка дернулся в сторону, но было слишком поздно. Резкий жар взрывом обжег лицо, подпалил кончики рыжих взлохмаченных волос. Ошарашенный парнишка упал в сугроб, не в силах двинуться, отвести взгляд от обращенного в воду – пар снега, развеивающегося между деревьев. – Не пострадал, малой? Противника ты выбрал не по размеру. Широкая ладонь с паутинкой шрамов вытянула мальчика из снежной западни, а он только и мог, что моргать, не веря своим глазам. Мужчина склонил голову с улыбкой и дружелюбно взлохматил рыжие волосы – кажется, в драке с городскими мальчишками он и шапку посеял. Отец точно будет в ярости. Даже живя в глуши леса, мальчик знал того, кто только что так легко спас его от верной гибели – это был Предвестник. – Ты что это, язык проглотил? Или всё-таки ударился головой? – на ветру алые волосы напоминали пламя ночного костра, освещающего мглу ночи. От улыбки на смуглом лице у мальчика восхищенно замирало сердце – столь теплой, чувственной она была, несмотря на множество шрамов на руках, на полосы, выглядывающие из-под меха бардового плаща, что ясно и громко рассказывали о той суровой, тяжелой жизни, которую вел солдат. Предвестник провел по воздуху пальцами, окидывая движением ошарашенное лицо мальчика. – Надеюсь, они получили по заслугам. Вступая в бой, всегда надо выходить победителем. Иначе в чем смысл? – Да… Вы же Предвестник? Тот самый, да?! – Во имя Царицы, он говорящий, – мужчина рассмеялся, кивая. Легкая щетина на лице придавала солдату приятную человечность, проявляющиеся в уголках губ и глаз морщинки подсказывали, что несмотря на тяжбы военной жизни, смеялся и улыбался этот человек часто. Мальчик не знал, каким он был, этот Предвестник, но он уже полон восхищения оттого, что встретил самого Паладина Царицы. – Не знаю, что ты имеешь ввиду под «тот самый». Надеюсь, что-нибудь бесспорно восхитительное. – Что вы делаете в лесу? Выполняете какую-то важную миссию Царицы?! – На самом деле ничего особенного, – Предвестник подбоченился. – Приследовал одного «зайца». Мужчина выдохнул клуб пара и огляделся, потянулся. Он казался неуместной фигуркой на фоне белого и коричневого цвета. Слишком яркий, пылкий и сильный, чего нельзя было сказать о тощем, непримечательном рыжеволосом парнишке – сыне лесника, постоянно только и делающего, что влезавшего в неприятности, пытаясь доказать окружающим: он чего-то стоит, его родители не бедные, забытые обществом и Царицей люди. Надеясь, что его сестренка никогда не услышит презрительных, жестоких слов о ней, о маме и папе. Никогда. – Слушай, пацан, а ты кажешься знакомым, – Предвестник характерно поиграл густыми бровями, наклоняясь к побитому, бледному веснушчатому лицу, хмурясь. Мальчик отпрянул, удивленный, слегка напуганный вдруг им замеченными алыми каплями на мехе плаща. Жамкая заледеневшие пальцы, он утопал ногами в снегу, а солдат вдруг выпрямился, нечто пробежало по его приятному лицу, и взгляд карих глаз устремился куда-то в лесную глушь. – Разрази меня пламя Нат… Кхм.. Пацан, ты делом не сын лесника? Ваши… волосы просто…Эй, парень! Но мальчишка уже не слушал его: слова проскользнули мимо и растаяли, как снежинки на разгоряченной коже, когда он сорвался с места, спотыкаясь, увязая в белом, бугристом снегу. Дыхание жгло легкие, соревнуясь с испепеляющим сердце предчувствием, с догадкой, обжегшей разум. Испытуемые ранее раздражение, злость истаяли, исчезли – их никогда не было. Лишь страх, ужас того, во что не хотелось верить. Ряды сосен, голых неприятных стволов чернели на фоне белых заснеженных простор, сменяясь друг за другом, смазываясь во что-то неприятно темное, грязное, оставлявшее в сознании отпечатки теней прошлого: ужаса, холодного и поглощающего. Снег мешал, он хватался ледяными пальцами за лодыжки, тормозя мальчика. Скрипел, смеясь, изгаляясь над чувствами ребенка, превращая детские богатые представления в искореженные кровавые картинки, наполненные мазками и кричащими мыслями, мольбами богам. – Нет, нет… Будьте в порядке, будьте в порядке!.. Ветки кустов оцарапали рукава дубленки – нет, со скрежетом разорвали, оставив на ней незаживающие раны, сочащиеся пухом. Всего лишь вещь, но почему-то он ощутил эту боль, будто его собственная кожа разорвалась, пачкаясь в крови. Но пусть лучше так: лучше мать снова встанет по центру небольшой гостиной, вздохнет, подперев бок, и взглянет на него своим печальным взглядом. Лучше так, чем… Он больше не мог бежать. Силы иглами покидали конечности, легкие обращались пламенем, сжигая кислород – питаясь газом, пытаясь гнать жизнь, энергию по жилам. Мальчишка выдохся, но вот он – дом с треугольной крышей, покрытой снежным одеялом. И дым валил из трубы – сердце споткнулось об облегчение: всё в порядке. Отец топил печь, а мать, вероятно, стаптывала ноги на кухне, пытаясь приготовить ужин. Всё в порядке, да. Кто-то закричал, и тогда мальчик понял, как сильно бьет занесенная наотмашь надежда. Или точно лезвие секиры опустилось над приговоренным, но промахнулось, лишив его сначала одной конечности, потом другой – смерть в муках, в агонии, мечтах о кончине. Внутри всё замерло: девичий крик обратился визгом чаек в порту. Мальчик рванул, отталкиваясь от ствола, пытаясь придать себе сил. По заледеневшей ладони что-то скатилось, приятно согревая кожу – кровь капала на белый, истоптанный снег, располосованный следами и исчерченный клинками. Мир гремел, смешивался в однотонную мазню, наполненную отзвуком крика и плача. Где, где, где она?.. Из сеней выплелась, почти выползла, девочка – совсем кроха, пару лет, как научившаяся ходить, освоившая ложки и вилки и смеявшаяся каждый раз, когда брат корчил рожицы за столом и получал оплеух от матери. Засыпанное веснушками – ещё пуще, чем его собственное – лицо забрызгано кровью, и не разберешь, где красота природы искрами оставила поцелуи, а где человеческая жестокая исказила детские, пухлые черты. Слезы смешались с кровью, капая на темно-зеленое платье, так шедшее к её пылающим, бушующим стихией волосам. – Тоня! Тоня, это я, Аякс! Девочка повернула головку и разревелась сильнее. Что-то вылетело из дверей почти следом за ребенком, нечто, напоминающее мешок с гвоздями, но это был не мешок. Это было мертвое тело. – Да, да! Иди ко мне! Всего несколько рывков сквозь боль в груди, и мальчишка заключает дрожащий комочек в объятиях, пряча её от всего мира, от ужаса вокруг. Тоня хваталась трясущимися, короткими пальчиками за ворот дубленки, хныкала и повторяла имя брата, икала и снова начинала плакать. Как он не заметил этого раньше? Ослепленный надеждой не увидел проевшие снег алые пятна, обломки стали, не учуял сильный запах гари и не услышал шум – он повсюду, наполнял пространство. Звон ужаса. Неподалеку срубленные стволы, одно бревно расколото лишь на половину, будто последний удар так и не был нанесен, а вместо этого следы топора простираются на снегу, хаотично срубленных голых ветвях кустов разбросаны вокруг, полосами легли удары на ещё живые стволы сосен и елей. Отец работал над сырьем для древесины, когда это произошло – кто-то напал на него, его семью. Мальчик надеялся, что мать ушла на рынок в город неподалеку и не застала весь этот кошмар, спаслась от ужаса разъяренного чудища, оставившего пятна растаявшего снега и обожженной мерзлой земли. Здесь и там нечто ужасное пыталось раскромсать отца, но он обладал удивительной физической силой, выносливостью, и мальчик верил, что он в порядке, что несмотря на отпечатавшийся во взгляде сестры ужас, отец справится. – Всё хорошо, я рядом. Всё хорошо… – но его трясло, и голос звучал на грани истерики. Пальцы едва сжимали дрожащие плечи сестры. Распахнув дубленку, он укрыл в ней девочку, пытаясь согреть, но её не согреть, она замерзает, надышавшись мороза, перепугавшись до смерти, увидев… Он не хотел думать о том, что произошло в доме. – Что.. что с папой, мамой? Тонь? Вопрос был услышан, и ответ не заставил себя ждать. Из дверей дома вывалился широкоплечий, тучный мужчина с топором на перевес. Волосы цвета жженой меди слиплись, покрытые пятнами грязи и крови, обычно суровое лицо отца искажала злоба – горячая, непримиримая злоба, способная испепелить врага, появившегося следом за ним. Мальчик не знал, что это, но существо не было человеком или же было, но черная магия исказила его фигуру до пугающих углов. Мрак объял её, сквозь него проступало пламя голубых глаз или же это были дыры, в которых оно горело. Но мальчик верил: отец справится, – но вплоть до мгновения, когда мужчина пошатнулся и чуть не рухнул на снег, держась за бок. Темные пятна капали на снег. – Отец!.. – Куда собрался? Удар сапогом пришелся в спину. Упав, мальчишка едва не покалечил собственную сестру, разразившуюся слезами и криками. Снег забился за шиворот, в нос, рот – горький, металлический вкус. Чья-то кровь. Мысль родила дрожь отвращения, ужаса и тошноты. Но прежде, чем он успел отпрянуть, кто-то вдавил парнишку в землю, смеясь. Сестра завизжала, когда её насильно выдернули из его рук, но голова шла кругом, и силуэты двоились, соскальзывали во тьму, не позволяя подняться, ухватить протянутую ручку девочки, удержать её – спасти. – Братик!.. Ая… – Замолкни-с, мелюзга! – глухой удар, и крик оборвался. Совсем крохотное, наряженное в симпатичное, скромное платьице тельце упало на снег. Недвижимое, словно не живое. Ужас, ужас, ужас… Мальчик пытался подняться, но громкий, бессердечный смех и сапог вдавили ребенка с сугроб, заставляя глотать ледяные комья. Острая боль пронзала зубы, разрывала горло и булыжником падала в желудок. – Нет-с, нет-с. Лучше не рыпайся, и может-с тебе повезет-с. Оно тебя не тронет-с. Горячие слезы жгли красные щеки, пока он пытался бороться, но сил не было – страх все уничтожил. Когда давление ослабло, мальчик выбрался из сугроба, кашляя, опираясь на дрожащие синеющие ладони. Он захлебывался своими чувствами так же, как слезами, скатывающимися по горлу. Слабый, неуверенный удар ногой в пустоту – глупая попытка хоть чем-то ответить обидчику, и он получил стальной носок под ребра. Крик, которого не было – лишь кашель и нескончаемая боль в груди, животе – в сердце. Мальчик упал, задыхаясь, сжимаясь, пытаясь укрыться от охватившего его отчаяния, жгучего желания сделать хоть что-то и изничтожающего осознания своей беспомощности. – За.. За что? – сквозь слезы, белые, темные вспышки он видел безуспешные потуги отца отбиться от чудища, пробиться к детям, и впервые в своей жизни, он увидел ужас в суровом лице, в изумрудных глазах сияло то же отчаяние, что наполнило его собственную кровь, леденящую в жилах, стекающую из носа. – Мы просто… лесники. – Не знаю-с, – легкий, как снежинка на ветру, голос мужчины, присевшего перед испуганным ребенком. Хотел бы, но он вряд ли забыл бы уродливое, обожженное лицо. Слова звучали, а мальчик видел двигающийся язык и желтые ряды зубов через дыру в челюсти. Разбойник облизнул сухие остатки губ, схватил парнишку за волосы и развернул лицо к свету заходящего солнца. – Вот и мне интересно-с, парень-с, зачем боссу ваша семейка-с? Никчемные лесники, забытые всем миром-с. Мурашки прошлись по телу ощутимее всей агонии, что он испытал, когда в глазах бандита мелькнул отблеск синего огня. На мгновение ему почудилось: через них, как через окно дома, глядит на него нечто ужаснее, древнее ублюдков, напавших на его семью. И это нечто тянет к нему когтистые лапы… Брызги алого залили глаза, омывая лицо. Мальчик дернулся, падая на землю, отползая, стирая кровь с глаз, губ, щек. Мужик, что нависал над ним, замер и медленно упал на землю, расставшись с головой. Тот день навсегда останется кровавым, полным ужаса и страха отпечатком в памяти. Днем, когда он осознал во всей мере свою беспомощность, бесполезность, никчемность… Особенно в сравнении с ней. Женщина, воплощающая собой стужу зимней ночи и древние льды скалистых гор за спиной, сошедшая с картины Богиня опустила тяжелый меч с серебренной рукоятью, инкрустированной снежинками и звездочками. Холодный, далекий взгляд почти белых глаз скользнул по мертвому телу, останавливаясь на мальчишке. – Герцог, разберись, наконец, с чудовищем, – безжизненный голос, точно сквозняк в жаркой комнате – резкий, непрошеный, но приятный. – Хватит играть с ними. Пора возвращаться. Он знал, кто перед ним, но мгновение восхищения представшим во плоти Архонтом сменилось ужасом. Мальчик обернулся и, споткнувшись, упал к сестренке, вжимая её в себя, пытаясь вернуть её телу тепло жизни. Но она не дышала – он не чувствовал дыхания на посиневших губках. – Нет! Тоня, посмотри на меня! Эй, открой глаза, давай! – заплетающиеся слова, бессмысленные просьбы, пустые слезы и непреодолимая вина. – Ну же, принцесса, просыпайся! Пожалуйста... Та боль никогда не пройдет – она подобно шрамам, ноющим на плохую погоду, только стонущих всю жизнь: каждую секунду. Даже сейчас, даже в солнечный, безоблачный день, он помнил тот ужас ребенка, брата, что потерял сестру, которую не смог защитить. Того слабого ребенка, умевшего лишь пречитать на суровость отца и матери, не делающего ничего полезного для родных – неблагодарного, жестокого сына. Холод обуял его сердце, душу – он тек от тела любимой маленькой девочки. Закрывая глаза, забываясь обыденными проблемами жизни и улыбаясь, на краткие мгновения чувствуя облегчение, он снова видел её синеющее лицо, проступающие вены, засохшую кровь… Это призрак, преследующий его, говорящий голосом чудища в его голове, чудища, которому он готов служить, чтобы не допустит подобного. Никогда, никогда... Холодная ладонь коснулась содрогающегося плеча, скрип снега под сапогами не достигал слуха. Чей-то светло-серый плащ укрыл от обозленного ветра. Мальчик поднял взгляд и встретился с оценивающим, пустым взглядом белых радужек – так близко, богиня его страны сидит прямо перед ним, дышит тем же воздухом, будучи реальным воплощением, а не городской легендой. Ожившая сказка с мерцающим серебром волос, вытянутым контуром красивого лица – пугающе холодного, но красивого. И при всём при этом ему было все равно: до степени, которая обращала чувство «ничего» в ощущение всепоглощающее. – Антонина. «Святая мученица». Подходящее имя, – Архонт протянула к личику руки, но мальчик дрогнул так, будто его хотели ударить, прижав тельце к груди, не давая никому коснуться его. Богиня слабо улыбнулась, изучая лицо ребенка. – А ты, Аякс, верно? «Двойственность». Тяжелое будущее для тебя уготовила судьба, мальчик. – Вы.. Можете помочь ей? Тоня, она, она… – Мертва, я вижу, – и слезы по щекам потекли новыми струйками, но Архонт не изменилась в лице, опираясь щекой на ладонь, с возвышенным интересом чего-то ожидая, и вдруг взгляд её меняется, она переводит его на Предвестника, легко расправившегося с чудовищем и прижигающего серьезное ранение леснику, потом на тени синего огня, что развеивались в закатывающемся дне. – Судьбу нельзя изменить, мальчик, и если твоя сестра должна погибнуть, она погибнет. Сегодня, завтра или через десять лет, но это случиться. Однако.. Богиня поднялась, вскидывая взгляд к темнеющим небесам. Заплетенные в длинные косы волосы знаменем развивались за её спиной, словно осколок света. – Однако я могу рассказать тебе секрет, как избежать трагедии. Как изменить плетение судьбы, – резко острый взгляд пронзил мальчика. – Ценой за тайну будет обещание. – Я готов! Что мне пообещать вам? Готов на всё! Улыбка алых губ. Расчетливый, прямой взгляд. Величие – слово, рождающиеся при виде женщины с вековой силой на плечах. – Не сейчас. Когда настанет время, ты дашь обещание, а пока… – между тонкими пальцами вспыхнул и тут же погас свет. Завыл ветер, зазвенели эхом горы, и ночь приблизилась быстрее должного, вспыхнули первые звезды. – Пока жизни Антонины ничего не грозит. Тогда словно по волшебству девочка открыла заплаканные зеленые глаза. Щеки её горели здоровым, живым румянцем. Мальчик сжал сестру в объятиях, снова и снова проводя по волосам, плечам, спине, не веря в биение сердца, чувствующееся легкими туками. – Спа… – но на разоренной ужасом дня поляне не было ни Предвестника, ни Царицы. Пустота мира перебиралась и в его сердце, наполненное облегчением. Зато в его руках плакала сестра. Живая и теплая.____
– П.. Кхм.. – Люмин откашлялась. Холодный шок облепил ладони, словно она сама мгновение назад стояла на коленях в снегу и держалась за мертвое тело ребенка. – Почему именно это? Предвестник облокотился на столик и вздохнул, опуская голову, будто сам не знал точного ответа и корил себя за внезапную, неуместную откровенность. Опираясь на ладонь, взглянув на путешественницу из-под прядок волос, он думал, как лучше ответить, какие красивые обороты использовать, а может обернуть всё в шутку, разбавить обстановку, слишком тяжелую, напряженную, душную, что невозможно было дышать, хотя, может, дело было не в обстановке, а в бьющемся о ребра сердце? Воздух покидал легкие, будто… Он был напуган. Будто он был напуган вырвавшемся откровением и вызванным этим выражением лица Люмин, и чем-то ещё, что теплело в золотых глазах. – Не знаю, – честность была, как мед, приятной, сладкой, манящей. – Мне.. захотелось, чтобы кто-то ещё знал этот неинтересный фрагмент жизни человека, которым я когда-то был. – Чайльд… – Но если точнее, может, часть меня хочет, чтобы ты знала, Люмин: я не герой и никакие мои поступки не оправдываются высшей целью, что мотивы мои не идеальны, – уверенность голоса разрушалась, как трескающийся лед на озере по весне. – Обычный парень, делающий неверные решения, оправдываясь чем-то возвышенным. Брат, готовый пойти на все, чтобы защитить семью. Поэтому я не хочу оправдывать своё предательство в Золотой Палате или на поляне в лесу. Я – такой, какой есть, так что мне бы хотелось, чтобы ты сама решила для себя, стоит ли после всего доверять мне. Человеку, который не может пообещать тебе верности. Он улыбнулся, выпрямляясь, почти физически ощущая, что он все испортил, в очередной раз ошибся, уже слыша саркастический голос внутри, его смех и презрение. Но Чайльд устал от него: пусть катится к черту. Люмин дернулась, ударившись локтем и хватаясь за соскальзывающие со стола пальцы. Резкая боль пронзила нервы, вынуждая выпустить чужую руку, но путешественница сжала её сильнее. Неважно на сколько это больно – она сильнее, она справится. Это всего лишь ушиб. Они заживают, делая нас прочнее. – Не исчезай. Она будто хотела сказать что-то ещё – это нечто уже звучало где-то в пространстве мыслей. Имя. И может он понял её: что-то изменилось в голубых глазах, словно в них добавилось света, словно они слегка ожили. – Время вышло, госпожа Люмин, – резко дверь отъехала, а на пороге комнаты появилась жрица. – Хоть вы верно подметили, что Предвестник – пока лишь подозреваемый в соучастии, но тем не менее он является подданным да ещё и солдатом страны, что угрожала миру нашей. Вы должны понять мою предвзятость. – Я понимаю, – мягкие, осторожные слова, будто совсем не обращенные к Томоко. Путешественница сжала мужскую ладонь и выпустила, поднимаясь. – Но думаю, их заключение не продлиться долго. – А… Да! Справедливость восторжествует! – Паймон бледная, как смерть, подняла большой пальчик вверх, провожая Одиннадцатого. Правда, движения её были медленнее обычного, и Люмин чуть нахмурилась, но тут же вернула своему лицу знакомую сдержанность. – Не переживай, Чайльд, Паймон и Люмин что-нибудь придумают! Парень рассмеялся. – Кто, если не вы, всех спасет? Перед тем, как дверь закрылась за его спиной, парень обернулся, коснулся груди и будто произнес одними губами: «Спасибо». Шурх, Предвестник исчез вслед за жрицей, оставив лишь легкий запах зимы и печали. – Люмин, и как же нам быть? Комиссия Ясиро отказалась как бы то ни было помогать нам, и хоть Аяко извинялась за такое решение её брата, Паймон от этого не легче. – Да, в этой ситуации союзников у нас не осталось: ни Санганомия, ни Камисато не станут рисковать всем ради наших личных целей. У дружбы тоже есть свои пределы, – путешественница выдохнула и устало прилегла на стол, выводя пальцем узоры на дереве. – И я не могу их винить. Фатуи и правда наворотили дел. Слишком много жертв, чтобы оставлять это незамеченным да ещё и Кудзе Сара... Я больше, чем уверена, у неё есть и свой личный мотив расправиться с Предвестниками. Не зря же в своём письме Аяко упомянула пришедшее от сегуна поручение организовать в будущем церемонию избрания следующего главенствующего клана комиссии Тэнре. Клан Кудзе уже потерял всё своё влияние после появления фатуи, поэтому, возможно, Сара решила, что расправившись с виновниками, сохранит их позиции. Хоть и не на долго, но выиграет время, шанс на прощение. Но чем мне поможет эта информация? Паймон склонила задумчиво голову, болтая ножками и разглядывая живопись на ширме, которую не так давно обсуждали юноша и девушка с каким-то только им понятным подтекстом. Кое о чем она догадывалась уже давно, но сейчас лишь очередной раз убедилась в своих выводах. – Ты хочешь спасти Чайльда, потому что он дурачок, влезший в неприятности? – мягкий, с ноткой серьезности заструился знакомый девичий голосок. Солнечный свет переливался в волосах компаньонки серебром и золотом, когда она повернулась и прядки снова забавно встали рожками. Паймон улыбнулась. – Или потому что он тебе нравится? – Что? – резкий порыв подняться закончился ударом коленями о стол, и возмущенным возгласом Паймон, едва не рухнувшей на пол. – Нет, конечно. Что за абсурдный вопрос? Просто мы уже давно знакомы, многое пережили в Ли Юэ.. До событий в Золотой Палате. И даже так, ты сама мне говорила, что только узнав правду обеих сторон, я могу сделать верный выбор… И в целом Чайльд неплохой парень, он просто… – Ладно, Паймон поняла, – она подняла ладошки, успокаивая нескончаемый, быстрый поток слов путешественницы, взволнованно перебирающей пальцами. – Друзьям надо помогать, даже если они оступились. – Вот именно! Это я и хотела сказать. Тихий стук не дал разгореться пожару неловкости. В гостиную вступила Яэ Мико и чуть склонила голову в приветствии. Её взгляд всегда казался немного лукавым, слегка таинственным и надменным, отчего каждый раз стоило жрице одарить им кого-то – ту же путешественницу, становилось неловко, будто человек обращался во что-то маленькое, не существенное. Люмин выдохнула, отгоняя подобные мысли, и склонилась в ответ. – Как вам моё недавнее приобретение? – жрица улыбалась, легко касаясь края ширмы. – Появление Предвестников принесло немного зимы в мою душу. – Паймон не любит холод! Зима – это проклятие, от которого невозможно укрыться даже у самого горячего костра. Лисица тихонько рассмеялась, касаясь кончиками пальцев ровного контура губ. С появлением Верховной жрицы вокруг всегда пахло розовыми цветами – сладко, даже пряно, и Люмин не произвольно желала вдохнуть свежего, буйного морского воздуха. – Зима – лишь время затишья и покоя перед буйством природы, – жрица аккуратно присела на подушку и сложила ладони на колени. – Но я понимаю, почему многие не любят это время года. Серое, скучное, однообразное... Кому такое по душе, не правда ли? – Порой мне бы хотелось немного однообразия в мою жизнь. – Да, ваши приключения, Люмин, заслуживают многотомного романа. Возможно когда-нибудь я возьмусь за поиски одаренного писателя, который сможет отразить весь ваш увлекательный путь, – на мгновение она замолкла, ускользая в какие-то свои мысли, зачарованная живописью на ширме. Но чем дольше жрица молчала, тем больше Люмин замечала трещин в маске учтивости, любезности, легкости, будто выражение казалось слепленным из глины, застывшим, пугающим. – Ах, сегодня и правда на редкость прекрасный день. Самое время для небольшой шалости! Паймон радостно взвизгнула, взлетая и хлопая в ладошки. Она о чем-то заговорила, но Люмин не вслушивалась в поток слов, она была занята взглядом розовых радужек, пригвоздивших её к месту. Лисица прикрыла глаза и улыбнулась – на щеке нарисовалась крохотная, едва заметная ямочка. Камни Бога мерцали темным фиолетовым, качаясь сережками в лисьих ушах, мерцали заключенной в них молнией, невольно напоминая путешественнице о Шестом Предвестнике. Их схожесть её пугала. – Разгневанный клан Кудзе пыхтит у порога храма, моя подруга в лапах заклятия, а Предвестники почти на плахе. Разве сейчас подходящее время для веселья? Яэ Мико наклонилась над столиком, поправив запутавшийся золотой локон и прошептала: – Моя дорогая путешественница, когда весь мир трещит по швам, тогда и остается только что веселиться.