Созвездие

      Просыпаясь каждое утро, она ждала, что этот светлый день станет последним. Тревога не проходила, даже когда Мона выглядывала в окно или за дверь, вслушиваясь в мирную жизнь жриц храма Наруками. Казалось, даже во сне она беспрестанно ждала, что земля под ногами в любой момент разверзнется, с неба упадет метеорит – произойдет нечто ужасное, оправдав все эти переживания, томительное, высасывающее силы ожидание. Но ничего не происходило, напротив, казалось, что храм жил и цвел в привычном ему ритме, нет, даже медленнее, размереннее, чем раньше.       Люмин успокаивала астролога, обещая, что они придумают выход: вытащат Предвестников, снимут заклятие и вернутся домой. Она обещала это каждый день, повторяя злополучную фразу: «Всё будет хорошо», – вынуждая хвататься за неё, держаться за смысл, вложенный в слова знакомым голосом, надеется, но наступал новый день и снова ничего не происходило. Мона должна была радоваться хотя бы тишине и покою, но и они её удручали. Мир замер, перестал жить, дышать – она ощущала это собственной кожей, каждой клеточкой тела, чувствовала грядущие перемены и чем сильнее они были, тем тяжелее становился окружающий воздух.       Проведя несколько дней за плотной перепиской с Камисато Аякой, передавая письма через появляющуюся из потока взметнувшихся розовых листьев Саю и, исчезающую в блеске пруда, предшествующим вечером путешественница распрощалась с Моной и исчезла с восходом луны. – Яэ Мико поручила мне абсурдное дело, но это не займет много времени. Скоро я вернусь, и всё закончится. – Сколько это займет? День, два?       Деревянный балкончик, окруживший священную сакуру, скрипел, наполняя вечерний воздух таинственностью заходящего дня. Мона скрестила руки, обхватывая дрожащие плечи, – дрожь сменила то восхищение, которое когда-то астролог испытывала при виде зажигающихся небесных фонарей. Теперь с заходом солнца, с фиолетовым наливом неба приходили не трепет, ожидание прекрасного чуда природы – ужас заполнял нутро, холодным комком скручиваясь в животе, будто цепями сковывая конечности. Больше Мона не чувствовала себя в безопасности: нигде и ни с кем. – Не знаю, но, Мона, здесь она тебя не тронет, – Люмин коснулась плеча подруги и кивнула, желая всем сердцем успокоить её, но попытка была тщетной. Даже не выказывая этого, путешественница видела, сколько сил уходило у астролога, чтобы при посторонних держаться независимо, уверенно, словно она знает, что делает, словно всё происходящее и так было ею предвидено. Но правда была в том, что ни Мона, ни Люмин, ни даже, вероятно, Верховная жрица не знали, что произойдет и как распутать клубок загадок вселенной. – Сара уже приходила сюда, предъявив достаточно весомые доказательства о причастности Предвестников к недавним событиям, и хоть Мико резонно подметила, что их клан уже не обладает той полнотой власти, чтобы единолично решать судьбы людей, не так уж много времени пройдет и комиссия Тэнре всё равно найдет поддержку в лице той же комиссии Кандзи. И тогда два голоса будет против воздержавшейся Ясиро. Пора действовать. – Я понимаю, Люмин. Не беспокойся и делай, что должно. Это же всего лишь пару дней, думаешь, я не справлюсь?       Путешественница опустила руку и кивнула, подыгрывая этой маленькой пьесе. Она свистнула, и из оседающего на мир сумрака перед ними возникла маленькая девочка с пепельными волосами и лиловыми глазами. Кроха зевнула и хмуро взглянула на девушек. – Хоть я и уважаю тебя, путешественница, но делаю это только потому, что иначе госпожа Аяка нагрузит меня ещё большей работой, – девочка протерла заспанные глаза, продолжая бубнить. – Не понимаю, почему именно я? Здесь уже и так достаточно… – Потому что ты, хоть и член Сиюмаци-бан, но ещё официально не числишься на службе Камисато, – Люмин присела перед девочкой, внимательно смотря ей в личико. – Ты единственная, кто могла нам помочь и уберечь клан от подозрений других комиссий. Мы очень благодарны тебе, Саю. Это последнее письмо, и потом ты сможешь вдоволь выспаться.       Саю потянулась, забрала письмо из рук Люмин и стоило моргнуть, как она испарилась. За ниндзей невозможно было уследить: она словно шепот, миг между рябью воды, словно затишье перед стуком сердца. – Дети такие своенравные, – астролог выдохнула, устало облокачиваясь на деревянные перила. Где-то по другую сторону сакуры, за которой они скрывались, шумели прихожане и играла приятная мелодия какой-то церемонии, заглушая любое их слово, однако Мона ловила себя на том, что обеспокоенно поглядывает в небо, будто оно подслушивало их. – Если я позволяла себе подобное в детстве, наставница была просто беспощадна. Начиналось долгое и утомительное нравоучение: «Девочки должны следить за тем, что и как говорят, и не забывать, на них всегда обращено куда больше внимания, нежели на мальчиков. Не канючь, не плач, не истери, не выказывая недовольства – всё это лишь демонстрирует другим твою слабость». – С этой женщиной не забалуешь. Но сейчас думая о своём детстве, понимаю, я была той, кто говорила подобное Итеру, – Люмин поднялась, касаясь перил. Брови дрогнули, губы сжались, когда девушка вдохнула разряженного воздуха, наблюдая, как на горизонте вода сливается с холмами и лесами острова. – Знаешь, мой брат, он… Он всегда был очень чувственным, добрым ребенком и поэтому его легко было ранить, использовать для злых целей его веру в людей. И мне всегда было страшно, что однажды подобная рана будет столь глубока, что он не сможет оправиться, и я потеряю его улыбку, его доброту, его свет. Так что, да, я всегда говорила ему, чтобы он не открывался так легко другим, не верил в их улыбки, не отдавал свои чувства им, ведь этим могут воспользоваться плохие люди.       Спокойный голос путешественницы трещал, как разрывающиеся швы на неудачно заплатанной одежке. Люмин редко упоминала брата – куда реже, чем на самом деле думала о нём, молилась о встрече с ним, догадывалась Мона, и не потому что в пылу путешествия, сражений с божествами и редкими веселыми посиделками с приобретенными друзьями, она забывала о своей потере, о своей конечной цели, а потому что говоря о нём, Люмин словно окуналась в ледяное озеро с разбитым стеклом. Сколь сильно она любила своего близнеца, столь же сильно была боль от его потери: они были частями одного целого, она была его сестрой. – Иногда мне стыдно, что порой я была слишком суха и строга к нему в то время, когда он всегда был мягок и добр ко мне, – Мона боялась шевельнуться, понимая, как тяжело давался этот разговор путешественнице. Ей нужно было выговориться, избавиться хотя бы от части того груза чувств, что она несла. – Я говорила ему все эти вещи не потому, что не любила или хотела, чтобы он изменился, а именно потому что любила и потому что мне было страшно. Но тем не менее иногда я думаю, что была плохой сестрой, ведь будь я чуть мягче, может, Итер бы не… – Люмин? – Я помню, ты говорила, что когда-нибудь я смогу найти его, и может всё наладится, но просто иногда мне так сложно в это верить. Кажется, будто что бы я не делала… – Топчешься на месте.       Путешественница кивнула – судорожный вдох, закрытые глаза и опущенная голова. Вечер накрывал их плечи сумраком и скользил светом фонарей и огней по контуру спин, волос, пряча обнаженные души, страхи и ноющие раны свершенных ошибок. – Я это к тому, твоя наставница хоть и была строгой, бескомпромиссной женщиной, но, быть может, причиной её поступков был страх за твою жизнь, – Люмин подняла взгляд и кротко улыбнулась – редкий лучик на её пасмурном лице. Мона сжалась, чувствуя неловкость, опасность слов, что девушка собиралась произнести. Они были лишними – ненужное знание, которое помешает, которое поставит под сомнение её ранее решение. – Вряд ли такая женщина, как она, потратила бы столько сил и времени на заботу о чужом ребенке, если бы не любила его.       Одинокая слеза скатилась по щеке. Золотые глаза расширились, путешественница подняла руки, извиняясь, что могла пересечь черту личного, но астролог быстро стерла предательскую капельку и выдавила смех – один из тех инструментов, что некогда ей привила наставница, научив держать лицо не зависимо от происходящих вокруг событий, и хоть иногда рядом с путешественницей или Сказителем она теряла эту способность, но никогда про неё окончательно не забывала. Обычно, как сейчас, это был автоматизм, доведенный до совершенства.       И после того странного, откровенного разговора Люмин ушла, а вместе с ней и Паймон астролога покинули легкость, беззаботность и уверенность. Мона осталась одна среди незнакомых ей лиц, беспрестанно окружающих её, говорящих о чем-то, привлекающих к жизни в храме, и хоть это было тяжело – видеть одеяния жриц, напоминающих ей об окровавленных руках и о холоде разорванной, угасающей нити, но хуже всего было выносить оценивающий взгляд Яэ Мико каждый раз, когда она выходила на прогулку из своего затворничества, посвященного чтению свитков, книг и прочих древних рукописей, найденных молчаливой белокурой жрицей. Мегистус казалось, словно Гудзи чего-то от неё ждет, какого-то поступка или какой-то реакции – особенно это чувствовалось, когда Мона, как сейчас, не выдержав тишины своей комнаты и желтоватого света луны через затянутые бумагой окна просила Томоко отвести её к Предвестникам под предлогом какого-то глупого дела. Порой Мона даже не пыталась что-либо придумать, и просто выходила из комнаты и молча шла по заученным коридорам, каменным тропинкам и дальше – по бесконечной, скрытой в горе лестнице в тишине и холоде.       Жрица не отставала, по пятам молчаливой тенью следуя за Моной. Но хоть она и молчала, а когда того желала, могла оставаться незаметной, сливаясь с окружающей средой так, словно она – лишь призрак горы Ёго, однако сейчас и каждый раз, когда астролог свершала это половничество к солдатам Снежной, её раздражение и негодование чувствовалось так, словно Томоко высказывала своё возмущение в слух. – Томоко, фатуи что-то сделали тебе, поэтому ты так их ненавидишь? – голос разнесся по коридорам пугающим эхо. Жрица промолчала, лишь монотонно шурша длинными рукавами рубахи. Но если бы ответное молчание смущало Мегистус, она бы разучилась говорить за годы жизни с Батильдой Корхинен. – Просто на сколько я заметила, из всех служительниц храма лишь ты настроена против них так категорично. Многие девушки считают, что проступки одних солдат не должны клеймить всех остальных, но ты, Томоко, искренне их ненавидишь, будто, не знаю, они убили кого-то, кого ты любила. – Так и есть.       Мона запнулась о ступеньку, но жрица придержала её, не позволяя скатиться по оставшейся лестнице вниз, переломав добрую часть костей. – Прости! Я ляпнула, не подумав, – будь она одна, обязательно отвесила бы себе парочку тумаков. Это же очевидно, что за столь яркой неприязнью скрывается нечто ужасное, так зачем нужно было озвучивать это? – Иногда я болтаю лишнего. – Всё в порядке. Это дела минувших лет, – Томоко кивнула, выпуская локоть Моны и, не дожидаясь её, пошла дальше. Ничего не поменялось в закрытом, холодном взгляде, в плотно сжатых губах, в прямой осанке и равномерной походке. Рукава всё так же монотонно шуршали. – Мгновения жизни коротки, а счастья – ещё короче.       Спустившись к темницам, Мона на долгое мгновение замерла перед дверью, отгораживающей Предвестников от остальных помещений. В тишине горы она слышала лишь стук собственного сердца и дыхание, Томоко, казалось, и не было рядом, а в комнате на против поселились призраки, лязгающие кандалами. Она могла не входить, не встречаться с фатуи, потому что то, чего она искала в этой прогулке, было и здесь. Чувство покоя, безопасности. Оно обволакивало теплом, укутывая словно в одеяло, успокаивая мысли, разгоняя страхи. Нигде она не чувствовала себя в безопасности и ни с кем, даже с Люмин, помня события на фабрике, но стыдясь это признать: Сказитель был исключением. Но астролог отчетливо сознавала, что всё это было лишь иллюзией, которой она упивалась, поэтому Мегистус не осталась в коридоре, наслаждаясь кратким покоем, а открыла дверь и встретилась с неизменно устремленным в её сторону, мрачным взглядом синих радужек. Скарамучча так же, как Мона ощущал это пьянящее чувство. Он знал, всегда знал, когда она приходила, даже если несколько часов оставалась по другую сторону двери и потом возвращалась наверх. – Ты снова пришла, госпожа астролог! – Одиннадцатый приветливо махнул рукой и улыбнулся, беззаботно опираясь рукавом на прутья. – Ещё немного и попрошу себе отдельную камеру, потому что это превращается в какую-то изощренную пытку – наблюдать за вашей молчаливой перепалкой.       Томоко окинула заключенных своим привычным острым взглядом, полным неприязни, и обратилась к Моне: – Если понадоблюсь, я буду ждать снаружи. Не задерживайтесь дольше должного. – Нет, постойте, прекрасная жрица! Заберите меня с собой! – Одиннадцатый страдальчески вздохнул, преувеличенно склоняя в отчаянии голову, когда дверь за девушкой пугающе громко захлопнулась. – Лучше бы ты сразу убил меня, Скар. – Прекрати разводить клоунаду. Выглядишь жалко.       Скарамучча нехотя поднялся с койки, массируя затекшую шею. Возможно, Моне казалось, но теперь Шестой Предвестник реже обращался к ней, смотрел на неё и вообще по возможности старался всячески игнорировать, и не то, чтобы её это не устраивало. Напротив, теперь всё выглядело так, как должно было быть изначально между двумя людьми, вынужденно поставленными в статус «товарищи», хотя на деле не так давно они были врагами. Это то, что складывалось между ними в пещере и после, было неправильно, ненормально. Так она говорила себе, не замечая холодок вдоль позвоночника. – Будь у тебя младший брат, ты бы понял, о чем я. – На сколько я знаю, у меня есть младшая сестра или кто-то вроде того, но я все равно не понимаю, – Сказитель пожал плечами, бросив фразу сухо, без эмоций, но вынудив и Чайльда, и Мону пораженно уставиться на него. Шестой скрестил руки, испытывая скуку от происходящего, прибывая в каком-то поглощающем безразличии. – Лепить кукол у местного Архонта – хобби такое, знаете. Так что ничего поразительного, что, кроме меня, у неё есть и другие экземпляры работ. – Скар, ты.. – Ладно, ночь не бесконечная, и нам пора заняться делом! – голос звонко сорвался, отчего его отголосок резким отзвуком отразился о голые каменные стены, заставив всех поморщиться. Астролог вытянула руку и над ладонью воспарил сотканный из света бронзовый чайник. – Пошли, Предвестник.       Прутья решеток располагались достаточно далеко друг от друга, чтобы можно было просунуть между ними руку, но это мало кого беспокоило во времена, когда, вероятно, и использовалось, это место, так как руны на железе, приносившие боль всем обладателям волшебства, предубеждали заключенных от попыток дотянуться стражников, поэтому что до этого, что сейчас Сказитель молча окинул колдунью взглядом и первым протянул руку между прутьями. Алые узоры рун отпечатались на светлой коже.       Мона едва коснулась его ладони – реальность закружилась, смазалась и утекающей водой исчезла в пространстве волшебного чайника адептов, одолженного Люмин для тренировок с воплощениями магии.       Время в нем текло своевольно, поэтому даже если в реальности наступала глубокая ночь, то здесь, в обители, солнце только закатывалось, золотя траву и насыщая желтые, оранжевые и багровые цветы тенями, приумножая глубину их оттенка. Под ногами гостей шуршал зелено-желтый полог, щекотал лодыжки, приветствуя их, радуясь приходу людей, разбавивших тишину и одиночество небольшой вселенной.       Журчание тонкого рукава речки, пение птиц, шуршание листвы на одиноком дубе, замершем сторожем в поляне бесконечных цветов, холмов и далеких гор, покрытых лесными коврами. Смотря на него, девушка испытывала неподдельную грусть: одинокий, отличный от других растений дуб тянул ветви к горизонту, словно стремясь обнять весь мир.       Впервые, когда Люмин показала астрологу это место, она была очарована им: живой мир, наполненный музыкой и ароматами природы. Он дышал, развивался и жил по своим законам, словно реально существовал где-то за гранью, похожий на все те миры, которые мельком удавалось Мегистсус увидеть в сознаниях людей. Однако они были всего лишь вспышками – смазанными, нечеткими, сюрреалистичными, а этот… Настоящий.       Шестой и астролог провели всего несколько ночей в этом месте в попытках продвинуться в искусстве созидания оружия и управления им, без возможности Предвестнику использовать свой элемент – стальные браслеты продолжали сдирать кожу на кистях при каждом его движении, когда Сказитель раздраженно их крутил, – но тем не менее когда в очередной раз у колдуньи ничего не вышло, кроме привычных водяных форм, девушка пылко дернула руки в стороны, и волшебство брызгами разлетелось. – Это бессмыслица какая-то! Я делаю, как ты говоришь, и всё равно не выходит. – Может тебе не хватает мотивации? – Шестой крутил в руке стальной меч, который они нашли в одном из сооружений неподалеку. – Страха перед всемогущими божествами тебе, видимо, недостаточно, чтоб создать из воды ножик. – Черта с два, Предвестник! Мотивации у меня хоть отбавляй, просто я в жизни эти железяки в руках не держала!       Шестой замахнулся и бросил меч – астролог отскочила, но клинок и не был направлен на неё. Оружие нашло свою цель в одиноком голубом цветке, качающемся на легком весеннем ветерке. – Бери. В сторожке валялось ещё несколько.       Ладони болели, словно кожу резали на живую. Руки опускались, не привыкшие держать стальной меч. Накатывающая усталость, слабость в дрожащих мышцах – это ничего, она привыкла к долгим упорным тренировкам и суровому учителю. Даже неудачи не были тем краеугольным камнем, что выводил из себя астролога – нет, дело было в Предвестнике, в том, как он смотрел на неё, как говорил, с какой силой в очередной раз выбил из её рук меч ударом, который, казалось, не стоил ему ничего.       Мона в очередной раз подняла оружие, стоптав вокруг все прекрасные цветы в попытке научится держать его, двигать им, но как бы она не старалась – не понимала, как вообще с этой тяжелой железкой можно обращаться. И на все её возмущения Предвестник взирал молча, ожидая, когда поток брани оборвется, и они продолжат это бессмысленное истязание её чувств и тела.       Темная фигура на фоне золотого и зеленого, выделялась как вырезанная на бумаге фигурка. Мона не могла не заметить, что заточение оставляет свои следы на его лице, впивается змеёй в движения, во взгляд, брошенный на окружающие просторы, словно хоть, очевидно, Скарамучче не нравились эти вынужденные занятия, но он жил этими недолгими мгновениями мнимой свободы. Во мраке, тишине, с пугающим гулом по соседству, чувствующемся лишь дрожью в костях, ведь его на деле и не существовало – всего лишь поток мощной магической энергии, заключенной в древней горе, сакуре на вершине и её корнях, – погруженный в этот земной ад Предвестник, будто с каждым днем терял силы, запал, словно он погас, как спичка, затухшая на ветру. Молнии не искрились в глазах – они неподвижны, однотонны. Тени пропитали неуловимые в лице черты, предплечья исполосованы алыми узорами от ожогов, а кандалы оставили ужасные, изодранные раны, которые даже зажив, останутся вечным напоминанием.       Это было несправедливо, казалось Моне, когда она в пылу раздражения, пытаясь найти меч в траве, выбитый очередным жестким ударом Сказителя, оборачивалась и вдруг цепенела, замечая, что юноша не смотрит на неё – его взгляд устремлен в небо с рваными облаками, ползущими по куполу, залитому алым и желтым, малиновым и темнеющими по краю цветами. Рука с мечом опущена, пальцы едва держатся за рукоять, чуть дрожа. Несправедливо, что в такое мгновение этот парень казался забытым, раненным и потерянным. Несправедливо, что видя, как он моргает, будто просыпаясь от созерцания цветущей жизни вокруг, касается другой рукой плеча, словно ему нужно мгновение, чтобы вернуть мысли в тело, приручить чувства, которые она до конца не понимала, и ещё большая несправедливость была в том, что поворачиваясь к ней, Скарамучча менялся до неузнаваемости. Точно всё увиденное ею было иллюзией.       Она резко опускала взгляд, будто продолжая поиски оружия, но на деле и ей нужно было мгновение, чтобы собраться, выбросить ненужное наблюдение из головы, заглушить шепоток, что навязчиво кружил в голове: «У тебя был выбор! И ты ошиблась!»       Солнце медленно скользило по куполу к горизонту, и в какой-то момент после очередного провала, от невыносимой боли в руках, от зудящей вины в груди, от непреодолимого страха перед грядущей неизвестностью и из-за этого треклятого парня перед ней колдунья просто воткнула меч в землю, – а он печально упал. Это стало последней каплей: – Ты просто издеваешься надо мной! – магия бурлила в крови, обращаясь кипятком. Звездочки, вышитые на темно-голубом с переливом фиолетового кимоно, мерцали в потоке её бурных движений. – Нравится наблюдать за моими глупыми попытками?! – Злость не поможет тебе приручить магию. В особенности такую, как твоя. – Зато ты – само спокойствие. Больше похож на приведение, нежели на живого человека! – Так я и не человек.       Колдунья фыркнула, скрещивая руки: – И что это даёт? Право вести себя так?! Ты будто обиженный ребенок! – Себя-то ты видела вообще? – темная бровь едва дрогнула – маленькое, но всё же изменение в застывшем лице. – Дергаешься, кричишь – вот, что глупо. Ты просто эгоистка. – Это я – эгоистка? Для чего всё это представление?! – он покачал головой, выказывая не понимание. Мона взвизгнула, раздраженная. Но почему, почему, почему её так выводили из себя это постное выражение на лице, эти пустые глаза? – Пытаешься надавить мне на совесть? Даже не мечтай, Сказитель. Ты сам-то не пытался понять мои мотивы, и даже если я поступила жестоко, отказавшись разрушать нашу связь, я не жалею. Так что проще будет, если ты перестанешь вести себя так, словно… Чёрт возьми, словно тебя предали!       Сказитель улыбнулся. Мурашки прошлись по коже в ответ на эту нарисованную гримасу. Вдруг ей захотелось действительно сорвать эту маску, крикнуть: «Кто вообще научил тебя этому выражению?!» Почему он всегда выглядит так, словно стоит перестать улыбаться, как люди вокруг узнают то, о чем он думает, что чувствует на самом деле? Эти вопросы – ураган, взметнувший иные, пугающе чувственные. Что-то вроде: «Мне кажется, ты это просто ненавидишь! Ненавидишь улыбаться!» Ведь улыбка – больше не отражение чувств, это оружие. Так же, как и… У неё. – Хватит болтать, астролог, – парень взмахнул мечом, колдунья подняла своё оружие и уклонилась от быстрого, точного удара. Но уже через несколько взмахов Предвестник выбил из её рук клинок, повторно замахнулся, но девушка избежала удара, обратившись в воду и отшатнувшись в сторону, тесненная к журчащему ручейку за одиноким дубом. – Можешь уворачиваться сколько сил хватит, но пока магией меня не остановишь, я не прекращу. Ты справишься, ведь сейчас у меня нет волшебства – я обычный парень с мечом. Давай, астролог!       Удары не прекращались: режущие, колющие. Быстрые, молниеносные, загоняющие девушку в угол. Они не терпели промедления и, казалось, отвлекись Мона на мгновение, Предвестник легко бы пронзил её острием меча.       «Он не сможет убить меня!» – промелькнула напуганная мысль, когда лишь удача уберегла волшебницу от клинка, сердце почти выпрыгнуло из груди. Бутоны алых цветов каплями взметнулись и опали на землю, растоптанные ногами. «Нет! Он убьёт меня, ведь иначе никак не может быть! Он – враг, враг, враг...» И тогда Мона запнулась, казалось, не об ногу, а о громкие стуки в груди, о собственные мысли и упала в ручей. Вода разлетелась, острыми брызгами впиваясь в кожу рук и лица. Удар ошпарил лопатки и поясницу, астролог резко дернула кистями и зажмурилась.       Там, где по ладони струился холод воды, протек ручеёк тепла. Мурашки поселились в кончиках пальцев, когда девушка открыла глаза и увидела перед собой склоненного фатуи. Он вонзил клинок в землю над её головой. Хмурое, пустое выражение лица, словно действительно Мона смотрела в глаза кукле в какой-нибудь антикварной лавке Мондштадта. Не просто стеклянные, искусно нарисованные глаза – не живые, мертвые, померкшие. – Испугалась? – Ты!.. – Верила, что я не могу причинить тебе вред, но на мгновение решила, что смогу, верно? Не приятно, когда обманываешься, да, астролог? – волшебница закачала головой, не понимая ни слова, оглушенная испытанным ужасом. Лениво струящийся поток воды совсем мелкого ручейка холодил плечи, спину, живот, покрывая кожу мурашками. – Но смотри, просто немного больше мотивации, и ты справилась. – Ты просто отвратителен! – прорычала она, вызвав на лице куклы усмешку. И хоть чувства были расстроены, а разум ослеплен шоком, Мона почувствовала, как липнут пальцы, и вдруг поняла, увидела кровь. Разжала ладони, водяной нож рассыпался синими блестками, и темное пятно расцвело новыми мазками на плече фатуи. – Кровь… Ты не чувствуешь? Я ранила тебя!       Болезненная дрожь по пальцам. Мегистус порывисто зажала ладонью ранение, растерянная, напуганная и очень злая. Алые мазки на подушечках смывались водяными брызгами, оставляя на её руках дорожки. – Ты полный идиот, знаешь?! Тебе больно, а строишь из себя невесть кого!… – Теперь ты думаешь о том, что мне может быть больно, Мо-на? – он склонился к её бледному лицу, растягивая плотно сжатые губы в улыбке, ненавидя яркость зеленых радужек и пылающую в них злость. Словно она имела права злиться на него. – Это смешно. Твоё лицемерие мне противно, Мона.       Её губы дрогнули – Мона хотела сказать ему что-то очень злое, грубое, непристойно гадкое, но она резко закусила язык, поморщившись. Нельзя, она не может так поступить: тем днем её решение было осознанным, и реакция Сказителя оказалась ещё мягкой в отличии от той, что могла развернуться. Ведь что она сделала? Держа в руках ключ от их кандалов, астролог улыбнулась и выбросила его. – Это не больно – всего лишь неглубокая ранка. Больнее было, когда ты.. – Сказитель медленно выпустил клинок и оперся о землю, обжигая слух шепотом. – ..предала меня, Мона.       Воздух покрывался рябью от искрящейся вокруг магии. Руны горели на браслетах, размываясь по краям, словно уже едва сдерживая сверкающие в юноше молнии, несколько суток заточенные в тишине, тьме и погруженные в нескончаемый поток мыслей. Сказитель и астролог замерли, будто обездвиженные волшебством, струящимся в крови, пригвожденные обоюдными взглядами и злостью. Дышали общими вдохами, и даже если бы не эта странная ниточка замерцавшая на периферии, перевязавшая их кисти, Мона бы содрогнулась всем телом, вдруг осознавая, что произошло. Она почти смутилась того, как касаются её оголенные колени мужских бедер, как пристально парень изучает её лицо, как вдруг ярко ощущалось желание стереть скользящие по его щеке и шее капли, – она бы смутилась, но выражение его лица разрушало неловкость: оно, как огонек для фитиля её раздражения. Мегистус отвернулась, разрывая зрительный контакт, умирая от стыда, от вины, от того, что не должна испытывать к Предвестнику ни того, ни другого.       Если так продолжится, она задохнется. Этот парень просто невыносим, жесток, холоден, но почему это её беспокоит? Потому что это несправедливо. Мона толкнула Скарамуччу и обратилась в воду, выскользнув из этой странной ситуации. Выскользнула, сбежала. – Ты ошибаешься, всё это время, проведенное взаперти в соседстве с надоедливым Чайльдом, я только и делал, что думал. Мысли шумят в голове, не прекращая. Это настоящая пытка, Мона, и это ты точно не поймешь, – тихо продолжил Скарамучча. Она не хотела видеть его, но всё равно обернулась, хмурая и до крайности смущенная. Сказитель не двинулся с места – он лежал в объятиях холодного русла ручья. Золотящаяся на закатном солнце вода напоминала потоки света, окружившего юношу, струившегося по рукам, намочившие черную ткань футболки и шорт, растрепав иссиня-темные волосы. – Мы не друзья. Не товарищи. Я это знал, и поэтому не ждал от тебя ничего. Всё, что мне было нужно – это освободиться от клятвы Царице, а потом от твоего заклятия. – Так и было с самого начала, и ничего не изменилось, – Мона скрестила руки, придавая словам веса. Но почему-то такой беззащитный вид Предвестника вызывал слабость в коленях. – Когда я узнаю правду, пойму цели Селены и Саги, когда почувствую, что в безопасности, я всё исправлю.       Скарамучча открыл глаза, взглянув на пораженную девушку, застывшую над ним, моргающую, растерянную. Мокрые пряди хвостиков слиплись, едва качаясь на ветру, капли воды обрамляли её щеки, ещё больше смягчая выражение лица. – Не знаю почему, и это меня бесит больше всего, но в какой-то момент я вдруг решил, что ты другая, – Мона сжала губы, отшагнула, желая избавиться от чувства, словно все её мысли обнажаются под этим пристальным взглядом. – Не глупо ли? Я – Шестой Предвестник, один из сильнейших воинов Царицы, и так глупо повелся.       Капли скатились по щеке, когда он улыбнулся. Мокрыми ладонями юноша надавил на глаза, рассмеялся – звук скребущих по стеклу когтей. Невыносимый, жуткий звук, от которого становилось тошно, и даже теплые лучи солнца дрожали, обращаясь жгучими укусами на коже.       Мона резко опустилась на колени и схватила его кисти, заставив открыть лицо. Смех оборвался вслед за екнувшим сердцем в её груди. – Слушай, я не считаю тебя оружием, вещью, которую нужно использовать! – пылко крикнула она. Щеки обожгло жаром, когда Мона увидела пораженное лицо юноши, лихорадочно горящие синие радужки. – Мы никто друг другу. Враги, если хочешь, но мне нужна твоя сила. Твоя помощь. И возможно, я так и должна была сказать, без игр, без интриг – в этом я ужасна, – но как я могла тебе довериться?! Как ты можешь мне доверять?! Ведь, правильно, всё, что нас связывает – моё проклятие! – Мона... – Разве поверил бы ты мне, если я сказала бы, что, возможно, наши нити связаны не только заклятием! Что, быть может, мы когда-то уже встречались. Когда-то очень давно… – голос её дрожал. Мона вдруг выпустила его руки. Она сказала лишнего, она снова проговорилась, выдала то, о чем столько времени думала, что пыталась понять и после всего просто взяла и рассказала об этом! – Забудь. Это не то, что я хотела сказать.       Слабые волны прошлись по реке – Сказитель сел, провел ладонью по мокрым волосам. Слова зависли в воздухе, полные неловкости, неуместности и чувственности, но между этим, хоть никто из них не признался бы в этом: ни в слух, ни про себя, – но кроме прочего, в них сквозила надежда. На что? Никто не знал, не понимал, а может, просто оба стыдились признать, что вопреки фактам, поддавшись силе магии, проведенное вместе время – фрагмент, о котором хотелось думать, который хотелось пережить снова. – На сегодня достаточно. Пора вернуться.       Стоило магии чайника развеяться, вернуться в глухое, крохотное помещение пещер, Мона буквально выбежала за дверь, громко хлопнув ею. С помощью своей магии она высушила их одежду, но на большее её самообладания не хватало. После беспечно сказанных слов, астролог не могла даже взглянуть на Предвестника, не испытав, как ноги подгибаются от стыда обнаженных мыслей.       «Дура, дура, дура!...» – крутились в голове мысли, пропитанные злостью, презрением к себе, летящие отзвуком голоса наставницы, с осуждением на неё взирающей. Мона бежала по лестницам, желая вдохнуть свежего воздуха, остудить голову, избавиться от воспоминаний, наполненных золотом, прохладой ручья и прерывистыми вдохами. – «Если уж начала строить из себя невесть кого, надо доводить до конца! Слабохарактерная дура!» – Госпожа Мона, что с вами? – Томоко легко нагнала астролога, ухватив её за локоть и разворачивая к себе. Обычно холодные карие глаза наполнились беспокойством, совсем не шедшим к собранному, отчужденному лицу жрицы. Мона дрогнула, будто её поймали с поличным на чем-то ужасном, тайном, запретом. – Эти… Предвестники что-то сделали вам? Скажите мне. – Нет, просто я полная дура, Томоко, – Мегистус выдохнула, виновато склоняя голову то ли перед белокурой девушкой, то ли перед собственными мыслями, то ли перед образом наставницы. – Не умею вовремя замолчать – от этого все мои проблемы.       Жрица выдохнула – с явным облегчением, – пряча кисти в рукава рубахи. Оставшийся путь они молчали, но астролог чувствовала взгляд служительницы храма, и от этого становилось лишь хуже. Выскользнув на свежий, ночной воздух, Мона привычно подняла взгляд к звездам, но тучи спрятали их, скрыли свет и привели сегодня больше теней, чем обычно – лишь храмовые светильники разгоняли мрак. – О, Мона, какая встреча! – астролог повернулась на голос лисицы и ойкнула, когда что-то легонько стукнуло её по голове. Это было гохэй жрицы, с которой она время от времени прогуливалась. Розоватые шидэ волнами струились на ветру, слегка мерцая. – Мне показалось, что тебе сейчас не помешает немного благословения.       Яэ Мико улыбнулась, склонив голову, и правда, на душе посветлело, тревожность слегка утихла, и хоть может дело было в самоубеждении, но Мона благодарно кивнула жрице. – Я привыкла наблюдать за людьми – можно сказать, это моё причудливое хобби, – она хихикнула, приглашая астролога пройтись по балкончику храмового сооружения. – И ты, Мона, всё это время выглядела так, словно тебя вынуждают идти босой по иглам. Что так сильно удручает тебя? – Неизвестность. Я не привыкла, что не знаю, чем обернутся мои действия или слова. – Да, незнание завтрашнего дня или последствий наших поступков – утомительный недостаток жизни, – Мико плавно крутила в руке гохэй, рисуя шидэ узоры. Её шаги были бесшумны, движения плавны, будто она – воплощение самого ветра, танца лепестка сакуры, а голос звучал шелковым, мягким напевом. – Даже боги не могут предугадать, что случится в следующую секунду. Но с другой стороны – это так увлекательно.       Мона выдохнула, останавливаясь у деревянных перил. Перед девушками развернулась Инадзума, полная тайн, волшебства и сверкающих на горизонте молний. Гром эхом долетал до них, отзываясь слабой вибрацией в пальцах. – Не вижу в этом ничего увлекательного. Мне кажется, что бы я не делала, всё неверно. – А что верно? – Мико не сводила взгляда с переливающихся синим и розовым листьев на кроне Великой сакуры. – На сколько мне известно, а знаю, я много, хоть и выгляжу чарующе молодо, в нашем мире нет правил, кроме тех, что мы сами себе установили. Обременительные человеческие и божественные законы, связывающие нам руки, управляющие мыслями и сковывающие чувства. Но если то, что ты делаешь – истинно то, что жаждет твоя душа, разве может это быть неверным?       Трепет бьющимся о лампу мотыльком забился в груди, когда Мико взглянула на Мону и тихо хихикнула, взметнув пальцами. – А увлекательно наше незнание тем, что единственный, кто строит своё будущее, – это ты сам. Не боги, что его придумали, ни те же законы, – она пожала плечами. Шелк косодэ струился туманом, сиянием ночного света и волшебной сакуры за их спинами. – Ты сама ответственна за свой завтрашний день. Разве не увлекательно? Творец своей судьбы. – Но нити, руководящие нами, существуют! – Мона вдруг испытала жгучее желание поспорить со спокойной, столь уверенной в своих словах жрицей, что эта пылкость отразилась удивлением в розоватых глазах, а следом интересом. Яэ Мико была удивительной девушкой, прожившей множество лет, знающей невероятные тайны мира, и быть может именно поэтому астролог так хотела услышать именно от неё опровержение слов наставницы, что, быть может, её жизнь – только её, а не инструмент в руках Саги или Селены. – У каждого живого создания есть предназначение в этом мире. Все мы существуем для каких-то определенных целей, и никто не способен избежать своей участи. – Это же какой должен быть толмут у богини судеб, в котором каждый из нас прописан. Точно список продуктов на праздничный стол. – Не думаю, что существует реальная книга. Нити – это же божественное творение.       Яэ Мико покачала головой, взмахивая гохэй в сторону сверкающего горизонта. – Что ты видишь перед собой, Мона? – Земли Инадзумы. – Это обитель бога вечности, Электро Архонта. Великой, одной из сильнейших женщин в мире, той, кто выжила в Великой войне, – голос лисицы становился всё серьёзнее. Золотые серьги качались, сверкая фиолетовым. – Но взгляни ещё раз на нашу страну, вспомни, какой хаос здесь развернулся за пятьсот лет. Здесь, в обители бога был ужасный хаос. Но почему? Она же в нашем мире высшее существо? Одна из сильнейших? Скажи мне, Мона, почему так? – Я.. – астролог нахмурилась, сжимая пальцами перила балкона. Холод ночи уже поселился под кожей, вдохи создавали едва видимые облачка. – Возможно, перенесенные потери подкосили её, и Эи не смогла справиться ещё и с бедствиями в своей стране. – Многим это отличается от людского горя? Как сильно боль бога отличается от твоей? – жрица повернулась к астрологу, и снова на её лице расцвела улыбка, говорящая, что слова, произносимые ею, очевидны как день, а люди по обыкновению не замечают этой простой истины. – Взгляды богов не абсолютны. Они тоже ошибаются, скорбят и плачут. Их чувства не менее сильны, а мощь, что течет в их жилах, – ничто по сравнению с живой душой, мечущейся в поисках исцеления. – Боги не идеальны.       Отражение сверкающего неба мерцало в ярких глазах лисицы, когда она склонилась и чуть коснулась коготками красной щеки астролога. Мягкое, нежное касание, словно жрица берегла нечто хрупкое, способное рассыпаться от неловкого движения. – Как и всё в нашем мире. Бог, человек – это всего лишь статус, отражающий уровень магической силы, и ничего более, поэтому если ты вдруг захочешь взять ответственность за свою жизнь, свою судьбу, то кто в праве мешать тебе? Тебе или кому-либо то ни было? – губы её чуть дрогнули, взгляд потускнел, но сверкнуло видение, как миг между вспышками молний. – Если ты хочешь что-то сделать, кому-то доверится, кого-то простить или возненавидеть, то это лишь твоё решение. И нет причин приписывать в эту историю волю богов. Разве это не очевидно? – Яэ Мико, вы говорите это ведь не только потому, что хотите помочь мне? – что-то блестело на периферии вместе с насыщенной картинкой мира, заволакивая реальность, но астролог устояла на грани двух миров. Дар бунтовался, желая быть использованным. – Может, вы о чем-то сожалеете?       Жрица опустила руку, подняла взгляд к небу: над ними сверкнула молния, ударил гром и первые капли упали на крышу храма. – Существуют ли те, кто не сожалеет о чем-то? – она обернулась и легонько взмахнула гохэй. – Да, дорогая Томоко? Не сожалеешь ли ты, что вынуждена слушать нашу скучную болтовню? – Такова моя работа, – девушка почтительно склонилась перед жрицей, а Яэ Мико лишь рассмеялась, поглядывая на удивленную астролог из-под пышных ресниц. – Скоро поднимется ветер, лучше вернутся в храм. – Верно, скоро нагрянет буря, и свет молний обличит истину, уничтожив наши сомнения. Чем же кончится эта удивительная история?       Яэ вместе с Томоко под шутливые реплики лисицы отправилась в храм. Но Мона отстала, заметив на пальцах рук засохшие пятнышки крови. Импульсивно она стерла их. Вот только сколько бы она не терла кожу, вплоть до алых пятен, ощущение его крови не проходило. Чувство безысходности перерастало в раздражение, пропитанное воспоминаниями. – Прошу прощения, не видели ли вы Верховную жрицу?       Мона обернулась, резко опуская руки. – Яэ Мико только что…       Свет залил балкон, спугнув тени. В одно мгновение некто, сотканный до сели из мрака, обратился обычным человеком в балахоне – алая пыльца ударила в нос, дурманя сладким ароматом. Мона закашляла, и тут же неизвестный тряпкой зажал ей рот, обращая мир в колесницу звуков, картинок, пока он не утонул во мраке и в громе расколотого неба.

___

      Остервенелый, жестокий дождь барабанил по крышам, смачивал пыль на лестница и тропинках, питал жизнью цветы в клубах и смешивался с храмовой водой, когда Томоко вышла на крыльцо, наконец отделавшись от болтающей лисицы, вдруг возжелавшей пересказать ей какой-то роман нового писателя из её книжного издательства. Темное кучерявое небо совсем близко свисало над землей, съедая окружающее пространство, создавая впечатление загнанности. Точно между молотом и наковальней. – За это мне должны доплачивать, – жрица заправила выбившиеся из хвостика кудряшки, оглядывая пустую территорию храма.        Недавно её предчувствие исходило на нет от нужды выйти и осмотреть приевшиеся просторы, но теперь оно лишь тихо ворочалось в разуме, пока девушка обходила здания, прячась от холодного дождя под банагасой. Проходя по балкончику, на котором не так давно она стала вынужденным слушателем беседы между астрологом и Верховной жрицей, Томоко вдруг остановилась. Несколько раз осмотревшись, она ничего не нашла, и хоть чутьё продолжало измываться над ней, вокруг не было ничего, кроме мрака ночи и запаха мокрой древесины. Ничего, кроме угасающего аромата жженного мака.       Томоко замерла, оглядела перила, стены и пол. Холод ужаса пробежался вдоль позвоночника, шевеля волосы на затылке, когда проведя пальцами по сырой древесине, жрица извлекла из неё алые крупицы. Они почти растворились во влаге дождя, но крохотные частицы ещё существовали в материи мира. И хоть след магии из-за дождя чувствовался не так четко, Томоко знала ноту этой стихии.       Зонтик упал, покачиваясь на ветру. С языка сорвались ругательства. Не было сомнений, что чужак проник на территорию храма, и подобно опьяненному удачей вору, оставил за собой след. Из рукава рубахи выпал кунай, блеснувший во вспышке грома.       Дождь продолжит отбивать свою музыку, полную чего-то предостерегающего, далекого от понимания обычных людей. И только с восходом солнца, когда его лучи заблестят на расе, мир заметит пропажу астролога и приставленной к ней жрицы. То, чего так ждала Мона, наконец, произошло.