___
Мона больше не сопротивлялась, когда, выслушав её короткий рассказал, Сказитель вздохнул, явно прикидывая, сколько мороки снова свалится на него из-за её глупой идеи, взял её за руку и повел по коридорам. Она едва поспевала за его быстрыми, стремительными шагами, а может дело было и не в этом, а в том, что сердце её поселилось в горле, мешая дышать. Страх продолжал холодить спину, но вместе с тем астролог никак не могла отделаться от мысли, назойливо требующей внимания. Предвестник помешал ей разрушить заклятие, согласился помочь, и даже больше: его взгляд, когда ножницы соскользнули и разбились в воздухе слабым мерцанием, не способные больше оставаться в материальном мире из-за вдруг пошатнувшейся уверенности хозяйки. Он был по-настоящему зол, но почему-то она решила, что не на неё. Точнее лишь отчасти это пылкое чувство был обращено к ней, но в целом – тень, преследующая его, изводившая долгие дни. Злость на самого себя: свои слова, действия, мысли и главное, чувства, которые мучили так неистово, так ярко, что чудилось, точно все их видят, испытывают и осуждают за них. Угли, на которых невозможно было усидеть, но тяжесть собственного характера давила и не позволяла спастись. Паймон летела рядом, постоянно оглядываясь на оставшиеся за ними коридоры, ожидая, что Предвестница вот-вот выскочит из мрака или хуже, прям из стены и схватит их своими растениями. Возможно, именно эти мысли вынуждали компаньонку молчать, а может ссора, что разразилась между астрологом и Предвестником поразила её на столько, что она до сих пор бросала странные взгляды в их сторону – на сомкнутые руки. Моне вдруг захотелось высвободиться, избавиться от накатившего смущения, но она сдержала порыв. Сказителя, казалось, это совсем не заботило, так почему она должна еще больше проявлять свою взвинченность и озабоченность всякими мелочами? Их тихие шаги отдавались хрустом веточек и высохших лиан. Коридоры были абсолютно одинаковыми, и Мона уже решила, они заблудились, то сворачивая в одни повороты, то в другие, однако это беспокойство оставалось бледным, прозрачным на фоне странной мысли. Астролог могла видеть Предвестника лишь чуть сбоку, отчего не разобрать хоть сколько-нибудь существующее чувство в чертах его лица. Однако казалось, владевшее им напряжение, чуть отпустило хватку. Взгляд бесстыдно продолжал изучать его: контур расправленных плеч, дрожание отросших иссиня-темных волос, линию прямой спины, узоры вен на предплечьях, уходящие прямиком в уродливые шрамы от кандалов на кистях. Она не могла сказать, почему так решила, но ей показалось, что на оголенной коже рук прибавилось ожогов – продольных, неровных, как если бы молния легла и оставила после себя грубый след. «Что произошло, пока я бродила в межмирье?» – звучал укоризненный голос в голове. Она не могла не замечать какой-то отпечаток на Паймон и Скарамучче, точно что-то произошло или происходило. Предчувствие провело вальяжно вдоль позвоночника. – Мона? – мурашки прошлись по коже, будто её поймали с поличным. Но Сказитель продолжал идти, пока вдруг не остановился, прислушиваясь только ему ясно к чему. Вокруг была мертвая тишина, нарушаемая их общими вдохами. – Ты уверена в том, что Сага – это Царица? Если ты ошибаешься, то… – Да, я уверена, – и как бы ей хотелось, чтобы она ошибалась, чтобы они сейчас сбежали из этого места, далеко-далеко, но путь назад был разрушен в тот день, когда она решила проклясть себя и этого парня. Приближалось время расплаты. – Когда Фрея усыпила меня, моё сознание провалилось куда-то очень глубоко, где я встретила кого-то. На мгновение мне показалось, что это моё собственное отражение, что-то такое родное, как собственные движения мысли, и потом, стоило наставнице произнести её имя, я поняла это. Поняла то, что где-то глубоко в душе знала уже давно. – Паймон не хочется встречаться с ней, – осторожно промолвила девочка, боясь произнести вслух имя, тем самым призвав злобного духа. – Все фатуи жуткие, а она… Паймон уверена, что ужаснее всех! Скарамучча молчал, сверля взглядом пол, борясь с какими-то своими мыслями. Он выглядел так же, как и когда она только выпалила это: потерянность, осознание неизбежного явно читались в скованных движениях. Несколько фиолетовых змей вспыхнуло в воздухе, злобно цапнув его, но Сказитель даже не заметил. Мона чуть побледнела, желая своим волшебством избавиться от озлобленного колдовства. – Мы отправимся в Снежную, – мрачнее обычного заключил он, поднимая на неё тяжелый взгляд. – На поклон к волку в шкуре овцы, жаждущему твоей крови. Древнейшему существу в этом мире. Или даже самого мира. Для того, чтобы на блюдце принести ей дар волшебных нитей. Он рассеянно провел ладонью по лицу. – Что может пойти не так? – Паймон знает! Например, мы все умрем! Мона вдруг прыснула от смеха – истерического, какого-то очень сбитого, пробившего стену отчаяния. Девочка негодующе забубнила что-то, растерянно моргая. Она точно решила, они безумцы. Уголки губ Предвестника чуть дрогнули: эта мысль посетила и его. – Хорошо, но сначала мы просто обязаны рассказать этот отвратительный план Люмин, иначе.. Иначе я никуда не пойду! – Паймон сжала кулачки и топнула ногой. Юноша с девушкой как-то странно переглянулись, тени на их лицах чуть рассеялись. Вокруг мир сгущался опасным зверем, окружал их со всех сторон непроходимым злом, готовым их разорвать, накрывая чужой мощью, с которой они никак не смогли бы справиться, но слушая знакомое пререкание Паймон, ощущая тепло чужих пальцев, шелест магии в крови, Мона позволила лучику надежды скользнуть в этот мрак. – И это не обсуждается! Вдруг коридоры оборвались в широком разрушенном помещении, затопленном битым стеклом и глыбами камней. Пятнами алели лужи крови, едко пахло какой-то запретной магией, выворачивающей внутренности. Холод наполнил пространство как тот, что пронизывает воздух перед штормом. Астролог замерла подле Шестого Предвестника, недоуменно взирая на одновременно теплую и жуткую картину. Среди разрухи, полной кровавых следов, непростительных заклятий, затаившейся смерти, её подруга по-настоящему расцвела. Росток, пробивший асфальт. Она улыбалась, плакала, едва могла двигаться, словно тело её противилось даже вдохам, но Люмин смеялась, одной рукой снова и снова касаясь лица парня перед ней. Ничего более для них и не существовало: только они друг для друга. Мона ощущала, как щеки начинают гореть. Где-то сбоку послышался преувеличенный звук отвращения – Сказитель поморщился, наблюдая, как Чайльд, обняв путешественницу, целует её. – Нашли место и время, – тихо прошипел он. Что-то дернуло её – взгляд скользнул к нему, и горло сдавило спазмом, когда Скарамучча чуть обернулся к ней. Непрошено их взгляды встретились, и кожа под его взором загоралась костром, астролог выдержала эту странную баталию. Тщеславие усмехнулось, когда Предвестник первый сдался и отвернулся, стряхнув с плеч наваждение. Люмин вздохнула – по-детски мило, – бросила взгляд через плечо сгорбленного Чайльда, и Мона увидела, облегчение в золоте её глаз. Путешественница поднялась на ноги, опираясь на руку Одиннадцатого, а может, это он опирался на неё, но астролог не стала ждать, она просто шагнула, обратилась водой и в другой миг сжала подругу в объятиях. Мона не знала, сколько прошло времени с её исчезновения, как долго ребята искали её, но для неё это время тянулось вечностью, которую она провела в несокрушимом межмирье, блуждая среди иллюзий, тоскуя в одиночестве и постепенно забывая саму себя. Стон боли сорвался с губ Люмин, Мона отпрянула. – Бой выдался изматывающим, – буднично пояснила путешественница, указывая на едва двигающуюся руку. Вся она была покрыта грязью, кровью и исполосована ужасными ранами так же, как и застывший рядом парень. Мона понимающе улыбнулась подруге, которая чуть смущенно бросила взгляд на Чайльда. – Это… – Не могу представить, как вам удалось убить его, – Сказитель медленно шагал к ним, неотрывно смотря на замершее тело Третьего Предвестника. – Видимо, выглядело это не лучше побоища.. Голос его стих, погаснув в плече Чайльда, когда тот обнял его. Какое-то мгновение Скарамучча не двигался, не совсем понимая, что происходит, и затем толкнул его. Его бывший соратник не сопротивлялся, а просто мягко улыбался его удивленному, даже чуть испуганному выражению на лице. Назревала вспышка, и щелкающая на его коже магия тому была доказательством, но Паймон вдруг втянула воздух, привлекая всеобщее внимание: – Он улыбается? – и все снова вспомнили о побежденном враге. На посеревшем лице застыла слабая улыбка, и почему-то Мона ощутила тоску. Она не знала этого человека, лишь видела, сколько боли он принес людям вокруг неё. Это читалось в их взглядах, в том, как они чуть вздрагивают или вдыхают воздух, но тем не менее астролог, слыша, как что-то обрывается, отвела взгляд. – Паймон не верит, что смерть может быть приятной. Это.. Это грустно. – Порой, проведя в муках многие года, ждешь её как давнего друга, – отстранено промолвил Чайльд. – Для Предвестников смерть – это свобода. Сказитель открыл было рот, чтобы озвучить догадку, больше похожую на пришедшее осознание того, что они оба увидели во взгляде Чайльда, когда тот только повернулся к ним, как что-то сотрясло землю. Запах, который плотным занавесом наполнял воздух, усилился, соскребая горло. Люмин и Тарталья, держась друг за друга, едва устояли на ослабших ногах, Паймон крикнула, хватаясь за плечо Моны, – нечто вырвалось из земли зеленым пологом, отделяя их от остального мира и ворвавшегося в него мрака.___
– Что вы имеете ввиду, госпожа Яэ?! – её переполнял гнев. Верховная жрица непростительно легко обвела ниндзя вокруг своего изящного пальца. Мико вальяжно повела плечами, покачивая в руках пиалу с чаем. – Как вы могли позволить им забрать астролога? Разве вы не знаете, какими последствиями это чревато для расположения путешественницы? Она… – Тише, девочка-ниндзя, – лисица махнула ладонью, чуть склоняя голову и разглядывая узор на своей новой ширме. Не так давно она заказала зимний пейзаж у одного очень талантливого художника, и буквально на днях ширму установили в этом уютном месте. Жрица как-то загадочно улыбалась, изучая лиса и пташку на картине. – От тебя столько шума. Никак не возьму в толк, что тебя так сильно задело. Томоко замерла у окна, раздраженная и пылающая праведными чувствами. Она провела долгую, бессонную ночь в поисках похищенной девушки и вернулась к концу следующего дня промокшая, измотанная и очень злая. Никто не имел права повышать тон или как-то иначе выказывать неуважение по отношению к жрице, однако ниндзя не сдержалась и тут же излила свои чувства. Яэ Мико даже бровью не повела, наслаждаясь напитком. Словно ей была безразлична судьба астролога, словно пропавшая девушка не могла погибнуть из-за её чудной прихоти. Безразличие к чужим жизням что сейчас, что в тот день… Томоко не могла найти себе места в собственном теле обычно легком и пружинистом, а сейчас – тяжелом и неуклюжем. – Вы позволили этому случиться. Мону забрали фатуи, и вы не стали им мешать, напротив, вы, зная, зачем я здесь, специально меня отвлекли. Зачем? – Это интересный поворот в истории, – лисица отставила пиалу и подняла взгляд к белокурой девушке, замершей у окна, тенью мелькающей в сумраке наступающего вечера. – Вижу, такой ответ тебя не устроил. Но и истина обеспечит меня мукой слушать твои возгласы до крови из ушей. Это как-то утомительно. – Вы обязаны объясниться, иначе мне придется сообщить о ваших действиях в комиссию Ясиро, а следом уже сведения попадут в управление. Ваше пособничество фатуи никак нельзя будет оправдать в сложившейся сейчас политической ситуации, даже если вся ваша помощь им – это похищение безымянной девочки! Какое-то время лиса молчала, точно интерес, что некогда был направлен на изображение зимнего пейзажа с его абстрактностью и тусклостью, переметнулся к ней. Томоко ощутила, как холодок ночи пробирается под влажную одежду и кусает лопатки или же это был ужас, пробудившийся в ответ на клубящиеся тени в розоватых глазах? Из-за игривого поведения Верховной жрицы многие забывали, кем она являлась на самом деле и сколько сил было в этих изящных ладонях. Яэ Мико улыбнулась, и мрак в комнате умножился. – Это так мило, ты думаешь, будто меня это волнует. Хорошо, я подыграю «важности» твоей миссии, Томоко. Будем считать, это кроха в уплату моего долга твоей семье, – розовые волосы колыхнулись, когда жрица легко поднялась с подушек, оправляя одеяние. Аромат цветов окутал разум. Мико всегда двигалась изящно, точно танцевала, плыла в пространстве мира и ей на это не нужны были годы тренировок, как любому обычному человеку. Дар, струящийся в крови екая. – Эта приятная особа, астролог, очень интересная личность. Её мировоззрение так захватывает, и я бы с радостью написала пару идей для новых произведений своих авторов. Но знаешь, как бывает с уникальными историями – они не повторяются, и конец их зачастую оказывается скучен и печален. Уникальность всегда сопровождается одиночеством и тоской. Жрица прошествовала к окну и осторожно его отодвинула, впуская прохладу вечера. Где-то шелестела трава и разговаривали жрицы – никто не встревожился исчезновением гостьи. Вероятно, Гудзи успела и с этим разобраться. Храм был её маленьким миром, где она могла строить свои законы и руководить ими. – Когда-то мне уже попадались такие истории. Обычно их главные герои кончали свой век скоро и болезненно, – улыбка медленно истаяла на её лице. – Узы, что связали астролога с К… Предвестником, – одна из таких историй. Она уникальна. – И как это объясняет ваше решение? Яэ Мико взглянула на девушку и склонила задумчиво голову. – Время. Им нужно время – роскошь, что необходимо вырывать силой из потока вселенной. Может когда-нибудь вы все поймете, что часто на первый взгляд ужасные решения оборачиваются благом, – речь её становилась всё запутанней, заковыристей. Томоко лишь хмурилась, чувствуя, словно её снова пытаются обдурить. – За долгую жизнь, после прочтения невероятного количества разных историй, к слову, я научилась видеть их в жизнях реальных людей. Так что могу сказать, поспешное решение астролога принесло бы в их жизнь лишь страдания – тот печальный, скучный конец. – Поэтому вы позволили фатуи похитить Мону? Ради красивой истории?! Шок явно отразился на её лице, вызвав всплеск смеха. Яэ Мико прикрыла ладонью губы, легко пробежавшись кончиками пальцев по их контуру. – Что твоя жизнь, Томоко, если не очередная история в книге нашего мира? Судьба – лишь фабула, придуманная кем-то выше нас. А я просто хочу, чтобы на одну красивую историю стало чуточку больше. Разве это плохо? – она по-матерински коснулась кучерявых волос ниндзя, и та непроизвольно отпрянула, чем вызвала очередную улыбку на нежном лице. – Все мы мечтаем о счастливом конце для наших сердец. Может этому несносному мальчишке хоть в этом повезет. В руках вспыхнул гохай, шидэ взметнулись розовыми волнами. – Только теряя кого-то, борясь за него, мы осознаем, сколь пуст мир без этого человека, – старая рана в ответ на столь безобидную реплику заныла, и ниндзя мрачно выдохнула, скрещивая руки. Внезапно лисица стукнула ниндзя по макушке. Томоко моргнула, Яэ коснулась пальцем губ и прошептала: – Ты покажешь, где искать потерянную девочку, но найти её он должен сам. Хорошо? Видимо, у него получилось, мелькнула короткая мысль, когда Томоко разлепила глаза, саднящие из-за сухости, как если бы осколки стекла засыпали под веки. Она тихо перекатилась на бок, в размывающихся силуэтах узнала Сказителя и астролога, застывшую по правую его сторону. Их речи потонули в гуле в ушах. Чайльд тоже там был и выглядел живее, чем она его помнила. Пятеро человек напомнили ей нереалистичную картинку из какой-то сказки: непохожие, измученные, но чем-то связанные, чем-то таким, что сложно себе было вообразить. Томоко сжалась: боль бисером рассыпалась по телу, вспышками белея перед глазами. Жар жег щеки, точно её разум опьянел, опешил и насторожился. Едва ощутимая дрожь пробежалась по земле, несколько крохотных камушков скатилось с изгиба каменной кладки, что ещё местами уцелела. Ниндзя закусила губу, пытаясь подняться, чувствуя себя разбитой. Она была уверена: чудовище, что вырвалось из-под пальцев Одиннадцатого Предвестника, залезло ей в голову, выворачивая её содержимое, копаясь, как в папке с бумагами, и теперь все листы раскиданы по кабинету. Какие-то разорваны, другие смяты, а что-то подпалило голубое пламя. Оно нашло что-то, и это было самое ужасное мгновение в её жизни, а теперь… Томоко моргнула, она ничего не помнила, и лишь засохшие кровавые слезы оставались свидетелями минувшей пытки. Нечто щекотала её чуткий нюх. Растения вдруг начали вянуть, птицы взметнулись где-то в воздух и улетели прочь. Томоко подняла взгляд, и первозданный страх разлился под кожей. Она вскинула руку, кончики пальцев закололо волшебство – земля дрогнула, её цветы живой изгородью вырвались из-под камней, рожденные глубоко в недрах земли, где еще сохранилась жизнь природы. Нечто встряхнуло пол, и он переломился. Зигзаги трещин разлетелись вмиг, камни взорвались, подлетели вверх – пустота потянула ребят на дно. Ниндзя бросилась вперед, словно тело больше не казалось ватным, наполненным иглами как игольница, рухнула у обрыва и резким взмахом сжала кулак и дернула его вверх. Вторя ей, корни изгороди вырвались из стен и точно руками поймали путников. Тяжесть накатывала дурнотой, голова шла кругом и казалось, каждый вдох выкачивает всё больше магической силы. Дендро Глаз дрожал, сверкая зеленью, словно расползающаяся по руинам тьма пугала его, вынуждая прятать свою магию от пожирателя. Но Томоко заставила себя дышать медленно, ровно и аккуратно выпрямила локоть, разжимая пальцы. Секунды, и все оказались где-то на дне обрушившейся пещеры. Она едва видела перед собой контуры бездны – лишь что-то темно-фиолетовое мелькало среди мрака. Легкие опустели, во рту поселился мерзкий привкус. – Пора брать отпуск… – сипло выдохнула она. Рука безвольно повисла над пропастью, когда шепот цветов сообщил, что её компаньоны целы. Голова опустилась, гул нарастал, будто тысячи тихих голосов, полных ужаса, пытались о чем-то ей поведать, вся жизнь вокруг замерла. – Хватит… Замолкните! Скользь. Прохлада обдала горячую кожу, и Томоко упала в бездну.___
Скарамучча привычно глянул на Мону, когда внезапное падение оборвалось и дендро заклинание их спасло. Стоило им коснуться земли, как колдунья закружилась вокруг путешественницы, пытаясь облегчить её боль в поврежденной руке. Чайльд касался спины Люмин и озирался. Выражение его лица подтверждало собственные мысли Сказителя. Забытая, казалось бы, пещера под руинами, в которых когда-то обосновался Пунчинелло, пока прохлаждался в Инадзуме. Здесь пахло смертью и запустением. Тишиной – магической тишиной. – Орден Бездны, – озвучил Чайльд мысли, кружащиеся в голове. – Не очень приятная новость. Помещение, в котором они оказались, напоминало облицованный черным кварцем коробок. Фиолетовый свет чуть отражался от темных поверхностей, тени отслаивались от стен и пожирали блики. Пол – каменная, не отшлифованная поверхность древней пещеры. Но главным извращенным украшением стала статуя электро Архонта, покрытая жидкой Порчей. Перевернутая, подвешенная, как пленник на растерзание, скульптура покрылась трещинами, из которых лился тусклый фиолетовый свет. Сказитель невольно отшатнулся от этого зрелища и шагнул к компании, кудахчущей над неловко улыбающейся путешественницей. Но повернуться к этому спиной Скарамучча не осмелился. Сила, что сковала осколки волшебства местного бога, – была живой, неправильной, и она узнала его. Шестой Предвестник ощутил на себе чей-то пронзительный взгляд. – Нужно выбираться и уходить, – начала Люмин, держась за руку рыжеволосого парня. – Это оскверненное место, в котором мы не должны быть. – Я тоже это чувствую, – Мона передернула плечами, заканчивая с холодным компрессом. – Но когда мы выберемся, Люмин, мне нужно будет уйти. Вместе со Сказителем отправиться с Снежную. Золотистые глаза блеснули волшебством. Чайльд присвистнул, одарив Шестого Предвестника каким-то лукавым взглядом, отчего ему вдруг захотелось ударит парня, несмотря на побитое и без того лицо и шаткость движений. – Куда?.. Нет. Ты серьёзно сейчас? – Так нужно, – астролог протянула к ней ладонь, но вдруг на них посыпались осколки камней. Они дружно подняли взгляды. Ниндзя мягко соскользнула с края пропасти и упала. Безвольная, недвижимая, словно мертвая. Жуткий холод прошелся по шее, Предвестник дернул плечами. – Томоко! – Мона, ты можешь… – Конечно! Без лишних слов колдунья вскинула руки, скрестив запястья и мягким – танцевальным движением, – развела их, изобразив в воздухе какие-то светящиеся голубые узоры. Свежий морской аромат соперничал с затхлостью места. Водяная магия осветила пространство и – вдруг всё смазалось, исчезло, обратилось вихрем брызг средь звезд. Предвестник оказался в воздухе, перехватил девушку, и пространство снова сократилось – шершавый каменный пол содрал кожу на правой руке, когда инерция падения отбросила их вдоль по земле. Он едва уберег ниндзя от удара о камень, но сам задохнулся от вспыхнувшей боли в спине. Ошарашенные молнии замерцали вокруг и погасли. На миг погасло всё. Мир стерся, мысли отупели и даже обиженная на него магия, – другого слова подобрать у него не выходило после её внезапных своевольностей, – отшатнулась, будто прижалась к земле и замерла, озираясь. Но оцепенение быстро прошло, когда ниндзя дернулась и застонала. Шестой зашипел, разжимая пальцы, вдруг обратившиеся каменными. В действительности не упав, удар пришелся определенно с компенсацией украденного Моной пространства. Но ничего: кости целы и жужжащие мысли возвращаются обратно. Ниндзя поморщилась, разлепляя глаза. Жуткие засохшие линии на щеках, собравшиеся алые катышки в уголках глаз и пустой взгляд говорили о том, что девушка на грани обморока. Сказитель не знал, что произошло во время битвы с Третьим Предвестником, но ему казалось, каждый из присутствующих успел пережить ад. Путешественница пыталась держаться ровно, но худенькие плечи постоянно опускались, рука бесполезной плетью весела, и золото в глазах притухло, смазанное болью. Хоть каждый раз, как она поворачивалась к Чайльду, эта пелена чуть спадала, было ясно, и её сила и воля на грани. Единственный, кто выглядел так, будто отделался лишь лёгкими царапинами, был Одиннадцатый, вот только Скарамучча слишком хорошо знал этого лиса, чтобы не заметить, как разительно отличается зверь, живший всю жизнь в клетке и вдруг обретший свободу. – Валить надо, – Томоко без яркого рвения высвободилась из рук Предвестника и устало выдохнула, садясь на землю. – Цветы не замолкают. Они боятся. – Так им и надо! Эти цветы до смерти напугали Паймон и чуть.. – она вдруг икнула, взглянув на Сказителя. – Хочу сказать, цветочный инфаркт меня не расстроит. Что-то завыло в отдалении, сотрясая стены пещеры. Девочка вздрогнула. – Но уйти отсюда все равно чудесная идея! Давайте обсудим безумную идею Моны где-нибудь… Голос потонул в грохоте разбитого каменного пола. Осколки подняли дым, – зарево наполнило пещеру, и сгущающийся сумрак был выжжен разлившемся пламенным морем. Где-то прерывисто выдохнула Люмин, хватаясь за возникший из воздуха меч, – тот сиял непривычно тускло и сталь его заметно потеряла в прочности. Но заметно было и то, что привычки держать меч противоположной рукой у неё не было. Сияющие голубые клинки отгородили путешественницу от нагрянувшего бедствия, когда алое лезвие вспороло дым. – Неплохая попытка, мальчик из леса, – грубый, двоящийся голос мужчины отразился от стен. Дым разошелся занавесом и на подобие мрачной сцены явился никто иной, как Третий Предвестник в его одеянии Порчи. Дух полыхал огнем так, словно сама его кожа – это лишь языки костра, и воплощал он обгоревшего, изглоданного смертью пожаров мертвеца. – Но так просто ты не сбежишь от меня! Не там, не здесь – нигде тебе не спрятаться, лесник! Черная, покрытая копотью, а может, то был уголь, разбитый на осколки, грудь не вздымалась, рана, что была нанесена врагом, мерзкой рваной дырой сочилась склизкой алой жидкостью и медленно затягивалась. Часть лица – оскал обглоданного черепа, совсем не похожего на человеческий: искаженный, угловатый, кривой, вытянутый, точно пасть и клыки принадлежали гончей, – и часть – усмешка горящего человека, проклявшего своего мучителя. Но не это отвратительное зрелище вынудило Скарамуччу извлечь из волшебной книги, преданно шелестящей под локтем, свой электрический меч, не обещание долгой мучительной гибели в гортанном смехе, напоминающем треск бревен в ночном костре, должном разгонять сумрак, но на деле лишь усиливавший его здесь, в нечестивой обители, толкнуло его заслонить астролога, обомлевшую от увиденного. Не всё это, не сила, сочащаяся в нагрянувшем враге. Нет. Сказитель взмахнул мечом, молнии родились послушным шлейфом за его спиной, точно фиолетово-черные крылья, прожигающие спину – Дух вылез из цепей и объял его тело, выжигая живую сущность, наполняя его Порчей. Мужчина осклабился, дернув в сторону двуручный меч с горящими черепами. Он таял как воск, как сталь, передержанная в кузне. Капли раскаленной жидкости падали на стекленеющий пол, обожженный дьявольским пламенем, вспыхивали и гасли безжизненным углем. Большая часть его тела – измученные битвами, пробитые, но все еще частично прочные черные доспехи. Без лишних секунд, неуверенного удара сердца или опасливой мысли Сказитель схлестнулся с Третьим Предвестником или.. Пламя и молнии вспыхнули, рождая взрыв, разрушая всё вокруг, но это мелочи – с этим они справятся, но не с тем, что родилось из мрака и пришло по их души. Единственное, что холодило его кровь, толкнув на безрассудный бой, обреченный на провал, – это горящее в пустой, вытекшей глазнице синее пламя. Кем бы не был монстр в шкуре Третьего Предвестника, он пришел сеять смерть, и никто отсюда не выберется живым, если Сказитель оступиться хоть на шаг. – Приятно встретить тебя лично, беззвездный странник, – Пламенный Дух скалился, щелкая острыми зубами обгоревшего лица, встречая один удар вытянувшегося, потяжелевшего фиолетового меча за другим. Жар, исходящий от существа, обжигал лицо, прожигал бы плоть до костей на сжатых на рукояти пальцах, выжег бы всё, что ещё теплилось в его теле, если бы этого уже не сделала Порча, насмешливо наблюдающая за происходим. Она текла по венам, наполняла легкие, щекотала нервы, обостряла чувства, умножая всё вокруг. Сказитель почти слеп от вспышек, опалил горло, оглох от звона металла и рушащейся пещеры… Это было невыносимо, будь он человеком. Но трещины на его руках, те, что бежали уродливыми узорами по лицу, шее, плечам и всему телу под темным одеянием нашептывали истину; символ клеймом вживлялся в позвонки, напоминая, сковывая его той правдой, которой все знали, тем, что навеки отрезало его от любого другого существа. Так ему говорил монстр в черном обличье, которого он выпустил, которому позволил очернить остатки его чистого волшебства, и с каждой секундой Скарамучча чувствовал, как ломаются кости, нет, это его магия разбивалась, рассеиваясь навсегда, исчезая в черни. Мерзости. – Иронично видеть, как вы с тем отребьем похожи. Двуличные ублюдки, пытающиеся избавиться от меня моей же силой! – Иронично будет, когда ты сдохнешь. Где-то обрушилась стена. Сказитель не позволял себя отвлечься ни на секунду, даже несмотря на то, с какой силой пробуждалось привычное чувство, уже знакомой мелодией будней звучащее в голове: она, она, она… Но если Скарамучча отвлечется от врага перед собой: его скорости, жестоких, безумных ударах двуручного, просто огромного клинка, рычащего вокруг огня, – то их всех настигнет конец. – Я не смогу убить тебя, иначе они выедят мне душу, ха.. Забавно, – рассуждало вслух существо, будто они и не бились насмерть, будто уже несколько косых ударов не располосовало полы монцуки-кимоно, несколько продольных ран не чернело на бледной коже от груди до плеча Сказителя, будто вместо битвы они обсуждали воскресные новости и действительно отвратительно приготовленный чай. Безумие. Оно пропитало мир, перевернуло его с ног на голову, когда вдруг земля шатнулась, раскололась, раздался лай и нечто острое, быстрое – стальное сомкнулось на предплечье и лодыжке. Молнии полотном содрогнулись и взревели вместе с черной жидкостью, заменившей ему кровь, полились в реальность, окрашивая её мглой и хаосом. Боли не было – лишь холодное ощущение ужаса, на которое Порча набросилась, как на праздничный торт, пожрав и это чувство вместе со всем прочим, теперь окрашивая всё в серые цвета. – Так говорю, будто она у меня есть. Верно? Гончие обрели плоть – черная короткая шерсть превращала их в живые тени с синими глазницами, выступами ребер, позвонками, буграми выпирающими в изогнутой спине, с алыми зубами, точно застывшими кусками крови, – и они бросились на меч Шестого Предвестника в несколько пастей переломив его. Порча задрожала – в предвкушении. Она изменница, нет, она никогда не клялась никому в верности: ни одному Предвестнику, это они всегда преклоняли колено перед троном Царицы, перед силой Хаоса, дарующего с её позволения им крупицу себя. Поэтому когда чудище в алой плоти с ожившими языками огня возвысилось над ним, когда псы разрывая его на части тянули к земле, когда вся его магия – вот она его предала и уже давно, ещё в день его первой битвы с Герцогом, эта продажная тварь избрала малодушную богиню, что её породила, – и когда её крупицы окончательно погасли в нем, Сказителю показалось, его сердце впервые дрогнуло так опасно и в нем появилась первая трещина. Порча отдернула лапы и – боль затопила его. Фиолетовый костер вспыхнул и погас, мрак закружился и навалился на него. Чудовище в чужой шкуре, пожравшее владельца, жгучими, грубыми, обглоданными пальцами сжало его лицу, оставляя ожоги, прожигая его до костей, не позволяя дернуться – движение, и псины полакомятся его конечностями как коршуны падалью. Капля за каплей стекал по черепу глаз. Синее пламя обдало холодом, когда Предвестник – Хаос, это имя родилось само, словно Порча пролепетала его благоговейно и опустилась ниц, – склонился над мальчишкой. Он им и был для этого древнего, видавшего само сотворение мира, существа. Хаос улыбался, острым осколком когтя провел по щеке, рисуя черную трещину, желая разбить фарфоровую куклу – это читалось во взгляде, в предвкушении скользящего по ошметкам губ языка. Желание, мечта – цель. – И это всё, сын луны, молний и черного неба? – он выплюнул эти слова, точно для него они были противны. Для такого, как он! Сказитель дернулся и пожалел, когда гончая сжала пасть сильнее и потянула, ставя его на колени. Несмотря на кромешный ад вокруг, пол оставался таким же ледяным, как и голубое пламя. Брешь в законе мира, искажение, которого не должно быть. – Знаешь, меня называют Похитителем звезд. Странно, правда? Я никогда не крал у матери звезды, она сама мне их отдавала. Чудовище резко расхохоталось, махнуло рукой и псы выпустили добычу, и следом, прежде чем понимание воскресло, глухой удар пришелся в живот, и сила, вложенная в него, ненависть – веселье, отбросило юношу к ступеням оскверненной статуи. Точно слезы скатились по лицу каменного изваяния и упали черными кляксами. Порча хихикала, лебезя перед хозяином, по ниточки вытаскивая ощущения тела, натягивая их и играя симфонию агонии, сокрушающую разум. – Скарамучча! Женский голос гас в треске пламени, шуршании испуганных молний и реве псов, бросившихся сквозь алую стену, вспомнив о другой добыче, которой можно полакомиться. Мурашки болезненной рекой прошлись по разбитой коже – первое, что вернулось после шока, а следом он забыл, как дышать, будто еж раскрылся в легких, точно гвозди вбили в живот. Смолистая жидкость смочила высохшие губы, кружевом расцвела на камне, когда Сказитель заставил себя подняться. Он поднял, полный ярости взгляд – его мучитель улыбался, возвышаясь над ним. Столько лет Скарамучча жил с мишенью на спине. Будучи ребенком, он не понимал, никак не мог объяснить, почему огромный, всесильный – настоящая несокрушимая древняя скала, – Паладин Царицы всегда смотрел на него пустым, темным взглядом. Всякий свет, любая крохотная искорка в его лице гасла, стоило мальчишке появиться или кому-то упомянуть инадзумвского скитальца. Заляпанное временем стекло, отражающая ничего. Герцог всегда был поистине прекрасным актером – воином, что когда-то не держал ничего легче меча, и ставшим двуличным, высокомерным посланцем дворцовых интриг и политических игр. Этого Сказителю никогда не понять, и даже сейчас, он бы не понял, почему так сложилась жизнь Герцога. Но несмотря на весь этот фарс, Скарамучча чувствовал забитую в углу, залитую керосином ненависть, ждущую часа, чтобы возгореть и сжечь своего врага. И сейчас, давясь кашлем, давясь собственной черной кровью, Шестой Предвестник видел перед собой само воплощение этой давно забытой ненависти, сожравшей человека, которым когда-то был этот воин, и мразь – чудовище, что питалось каждым из них, – не преминуло воспользоваться этим и влезть в чужую шкуру, изломав оболочку до неузнаваемости, исказив всякое, что могло остаться от владельца, и вдруг Сказитель подумал, что это ждало и их. Каждого. Именно это он и видел все десять лет: Чайльд погибал несколько сотен раз на дню в течении этого долгого, бесконечного срока, – и видя это, Скарамучча ничего не делал. Закономерно, что оно явилось и за ним. Сказитель улыбнулся, несмотря на то, как трескается кожа с каждым движением, на острую боль, на заливающуюся в раны кровь и смешивающуюся с той, что смачивала одежду. Хаос скривился. Железная обивка солдатского сапога ужалила под ребра, украв вдох, переломив, казалось, ребро, схлопнув легкие – капли стали гуще, окрасив зубы в черный. Он согнулся, едва держась на дрожащих руках, не позволяя себе снова упасть, надо было встать, взять в узды эту треклятую чернь, показать ей, что, кроме этого монстра, здесь есть еще один. Резкий рывок за один из синих рогов: хоть Порча и не пыталась покориться ему, из своих тисков не выпускала, резвясь с его чувствами и ощущениями. Хаос хихикнул игриво, и раскаленная ладонь прожгла грудь. Мир потемнел. – Каждая, что была недостаточно яркой, красивой или волшебной, должна была погаснуть навсегда в моих ладонях. Любая, бесполезная искра исчезает навеки, – чудовище приблизилось, впиваясь когтями в кожу, раздирая её, точно пытаясь дотянуться до бьющегося сердца. – Но если вы, смертные, венчаете меня Похитителем звезд, почему бы мне тогда не украсть одну. Ту, что Селена зажгла в твоём слабом, искусственном сердце? Он расплылся в остроконечной улыбке, смрад потянулся сквозь зубы. Что-то блеснуло во взгляде, когда монстр прошептал: – Или мне стоит повторить трагедию прошлого и искорежить вашу связь, – склизкий язык скользнул по уху, – забрав свет колдуньи? Кровь была на вкус как деготь, как горечь разбитых мечт, как звон преданного и разрушившегося сердца, как пение мрака, завладевшего будущим. Боль, что облепила его тело, стала второй кожей, пропитала даже мгновение между вдохами, звучала фальшивой мелодией в затихшем, замершем мире, где вдруг перестал полыхать пожар, где чудовище мечтало вырвать ему сердце. Несколько новых трещин обещало разбить его тело, стереть в порошок, как время стирает плоть людей, но Сказитель выдержал взгляд существа, ищущего в своей жертве то, чем можно было бы еще полакомиться перед тем, как пожрать её. Хоть черная слизь измарала исполосованное лицо, хоть, казалось, от прозвучавших слов и звенящего в ушах крика трещина на сердце стала шире, Сказитель дернул руку, вцепился в одеяние духа, притянул врага еще ближе, позволяя его когтям распороть грудь и прошептал: – Если хоть волос с её головы упадет, ты узнаешь, что такое истинная агония разорванной души, Хаос. Пальцы его обожгло – нежно щелкнули, пощекотали холодные пальцы иолнии. Глазницы Хаоса лишь расширились, выказывая удивление: тень насмешки на пустой угрозой, – и – лезвие копья пронзило его гордую, напыщенную грудь. Сказитель крепко держал древко фиолетового орудия, почти по-матерински касающегося кожи, легкими молниями целуя кончики пальцев. Сердце Бога, которое забрал Герцог, шептало и звало юношу, пока он не внял его просьбам. – Так ты… – Твой ночной кошмар, сукин сын, – вспыхнуло что-то голубое, оно почти потушило кусок огненной стены и с паром вонзилось в спину чудовища. Опаленные, почерневшие рыжие прядки колыхались на несуществующем ветру, вода вспыхивала и испарялась, когда Чайльд всадил клинок ещё глубже. – Шутка повторенная дважды, засранец, перестает быть шуткой. Будь добр, сдохни уже! Хаос замер, зажатый, проткнутый, побежденный, медленно моргая и взирая на мальчишку перед ним. Его темный взгляд сверкал фиолетовыми молниями, загоревшимися новым заревом. Но хватило секунды… – Хорошо, давай поиграем! Пасть капканом сомкнулась на плече Сказителя. Хруст, и чудовище выдрало часть плоти, оттолкнуло Предвестника, скалясь окровавленными зубами. Тайфун стихии закружился вокруг них, когда Хаос раскинул руки, костлявые конечности скелета родились из огня на его спине и бросились на Чайльда, полоснув по нему и раздавив клинок. Одиннадцатый едва избежал смерти, отделавшись лишь ужасной царапиной на лице, рассекшей бровь и щеку. Кровь залила глаз. Чайльд отскочил, но воплощение черного духа, пронизанного синим, бросилось за ним и уволокло в океан огня. – У них личные счеты, – усмехнулся Хаос, выпрямляясь, проводя черными пальцами по выступам зубов, дергающемуся от наслаждения языку, смакующему нечто сладостное – его плоть. Сказитель отшатнулся, сгорбился, прожигая легкие огнем, но не отпуская конец древка копья, пронзившего врага. Боль была так сильна, что всякая мысль покинула голову, черты окружающего мира смазались. – С самого начала это было так глупо. Позор для неё, если ты – это её лучшее решение. Слабая, никчемная, разбитая кукла. Когти сжались на фиолетовом древке. Языки огня обхватили Сказителя, жадно впиваясь в него. Порча гоготала, натянув струны боли, сыграв на них оркестр мук – сознание почти поддалось маячившей вокруг тьме. Прохладной и пустой. Все его тело — это сплошная карта боли, не было ни одного живого месте – нигде. Ни тут, ни внутри. Сплошная рана. Трещина, что становилась шире, грозя его поглотить. – Я больше подхожу на роль Похитителя звезд, чем ты. Это же очевидно! Я – тот, кто может пожрать все треклятое звездное небо и обрушить смерть на ваши головы, – смех его оглушал молотом о наковальню. Где-то что-то блеснуло, словно засеребрилась луна на горизонте и тихий, чистый как падающая капля в озеро, послышался вздох. Гнев. – Я сам принесу к её ногам Дар девчонки, и тогда мир точно никогда больше не сможет оправиться. Тьма восторжествует над светом. Ласковая, соблазняющая тьма – всегда и навеки. Костер гас, или он просто танцевал вокруг причудливыми силуэтами и сейчас его танцоры отпрянули, впуская тени в круг. Не тени, с содроганием пронеслась уцелевшая мысль. Гончая медленно перебирала длинными, тонкими, как оголенные черные, обожженные кости, лапами, пасть искажена покорной улыбкой – эти твари наслаждались пожранной магией, жизнью. Тошнота накатывала, выворачивая кишки. Свет дрогнул, отпрянул. Дыхание – молнии – обожгло губы. Гончая оскалилась, где-то показались голубые глазницы еще трех тварей. Они загнали свою новую жертву в угол, в лапы хищника, куда опаснее их. – Судьба любой звезды – погаснуть с рассветным заревом, – чудовище склонило играючи голову. Голуба-синее одеяние покрыто копотью, заляпано пятнами, брызгами крови. Каждый шаг отдавался дрожью на лице. Она хромала, и кровь окрасила изодранную клыками или когтями ногу. Казалось, лишь её внутренняя гордыня не давала Моне Мегистус упасть. Несколько продольных царапин на щеке, содранная кожа на ладонях, частое, хриплое дыхание, потускневшие звездочки в волосах, но загнанная в ловушку, представшая перед сущностью, превосходящей всех их, созерцающей своих пешек, которых вот-вот сбросят с доски, раздавив сапогом, астролог медленно обернулась, поворачиваясь к четвероногим тварям спиной – прямой как стрела. Зелень изумруда блестела ярче всего огненного океана. И это была ярость. Ноги дрогнули, и Сказитель опустился на колени.