Созвездие

      Когти распороли кожу на бедре. Никогда она еще не чувствовала, как острые когти пытаются выдрать часть её плоти, а вместе с этим разрывают нервы, обожженные электричеством. Мгновение ничего не было: астролог пнула псину и полоснула её водяным хлыстом, отшатнулась, – и закричала, падая. Крови было так много, что ужас парализовал её больше, нежели сама истерзанная нога. Непроизвольно слезы покатились по щекам – но вот её руки снова вырисовывают очередной магический пас под шелест книги, и водяной взрыв окутывает гончую, а вспышка электричества сковывает её и потом разрывает на куски. Люмин шаталась, сжимая кулак с вьющимися между пальцами фиолетовыми ленточками элемента. Она бросилась к астрологу, опустилась на колени, и пальцы растерянно заметались над раной.       Мона заставляла себя дышать ровно, но все попытки разлетались прахом при каждом дуновении жара от пожравшего пространство и свежий воздух пламени, пиками их разделившем. Люмин с трудом смогла пробиться к ней перед тем, как чудовище разорвало бы колдунью. Её магия бессильна против чужеродного синего огня, сияющего в оживших созданиях. Они будто были воплощением самой смерти, самого ничего… Тому стали доказательством оставшиеся ошметки: ни капли крови, лишь сгустки тьмы, дрожащие и полузющие в попытке собраться воедино.       Взгляды подруг встретились, и Мона захныкала, догадавшись о единственном способе остановить кровотечение, спасти её жизнь здесь и сейчас для… Того, чтобы умереть потом? Астролог сжала кулаки и кивнула, разодрала дрожащими руками ткань погибшего кимоно, скрутила ком и зажала его зубами. Люмин долго моргала, одной рукой придерживая подругу пока та, содрогаясь всем телом, промывала рану. Крови становилось лишь больше, дыхание сбивалось, воздуха не хватало – она точно сейчас умрет, если этот концерт боли не окончится, однако астролог продолжила, не позволяя себе остановится. Ведь стоит замереть хоть на мгновение, больше она не сможет себя заставить испытать это вновь.       Чайльд исчез почти сразу же, как только Сказитель бросился на Третьего Предвестника: их разделило пламя, но водяная магия неплохо с ним справлялась. Мона не могла оставить Люмин с её поврежденной рукой и Томоко, едва способную оставаться в сознании. Она выглядела как живой труп, и это пугало: раньше ниндзя всегда была сильной и несгибаемой, но в тот момент Томоко стала призраком себя, погрузившись в какое-то оцепенение, позволяющее ей прибывать в реальности. А потом нагрянули тени – гончие.       Их было так много, они едва справлялись. Люмин больше пользовалась волшебством, нежели мечом, но всё равно оставалась опасным противником, Мона поражалась её несгибаемой воли, желая быть такой же смелой и сильной. Ниндзя же отдала предпочтение своим скрытым орудиям, так как дендро стихия в капкане огня выглядела недальновидным вариантом. А сама колдунья могла лишь усиливать, поддерживать девушек, наполняя пространство свежим воздухом, отгоняя пламя. Чувство собственного бессилия ядом переполняло легкие так же, как и гарь окружающего мира. Умение, которым она только начала овладевать, – созданием оружия из гидро элемента, – выглядело как один кирпичик, а чтобы им умело пользоваться, принося пользу, не вредя себе и окружающем, нужен был дом, выложенный из множества таких кирпичиков. Мона только начала этому учится: она лишь единственный раз создала оружие и то, только когда Сказитель загнал её в угол. Ощущение формы её вольной магии распалось, и собрать его заново она уже не могла, слишком растерянная из-за недавних откровений.       Сейчас они остались вдвоем: две гончие оттеснили Томоко куда-то на другой край пещеры. Девушки не знали, жива ли она. Не знали также, живы ли Предвестники – Чайльд, точнее. Скарамучча если и не был в порядке, то точно был ещё жив, иначе бы вместе с его жизнью оборвалась и её. Но такой уверенности относительно Одиннадцатого они не имели: если с ним что-нибудь случиться, никто не узнает.        Мона сипло выдохнула, вскидывая руки. Закончив очищать рану, кивнула путешественнице, и та поднесла ладони к ране. Блеснули фиолетовые огоньки. Напряжение, завладевшее Люмин, не было связано с предстоящими муками подруги, вся её голова заполнена беспокойством за Одиннадцатого Предвестника. – Он справиться, – шепнула Паймон, бликом следующая за Люмин, но во время сражений прятавшаяся за осколками камней. Сейчас девочка выглядела, как кусочек угля, замаранная пылью и гарью. Она нервно вытерла крупицы с щек и зажмурилась, не желая видеть то, что сейчас произойдет. – Паймон готова, давайте!       А вот Мона не была готова к фиолетовой вспышке, опалившей рану. Крик содрал горло, потонув в тряпке, зубы уперлись в ткань. Колдунья изогнулась, дернувшись под рукой путешественницы, и вдруг что-то сковало её кисти и талию, прижав к земле. Ей было плевать, она не могла думать ни о чем, кроме яростного желания избавиться от боли, оттолкнуть подругу, исчезнуть прямо сейчас – забыть всё это. – Тихо, тихо.. Так ты оставишь уродливый шрам, – звучал хриплый женский голос, напоминающий шелест листвы. Девушка тяжело дышала, точно бежала, но на деле они все здесь едва оставались в сознании из-за едкого воздуха, сводящего с ума, опьяняющего сознание. Томоко перехватила инициативу, прыгая пальцами по ране, точно по клавишам пианино, и внезапно боль начала отступать, пальцы, сжавшие разум, ослабли, сердце перестало нервно биться, выравняв быстрый бег, не грозящий оборваться. – Вот же! Эти существа... Я никогда раньше с подобным не сталкивалась, но такое чувство, будто на их зубах и когтях какой-то яд. Мне не знаком его состав. – Но ты же сможешь ей помочь? – дрожал голос Паймон, всё-таки справившейся с собой и открывшей глаза. – Дендро стихия – источник исцеления. Ты сможешь помочь, ведь так, да?       Томоко подозрительно долго молчала, колдуя над раной. Рычание снова сотрясло их островок безопасности. Девушки вздрогнули, одна Мона впала в состояние, походившее на кому: что-то между сознанием и забытьем. Люмин подняла меч с земли, сжала губы и кивнула ниндзя, не способная произнести ни слова. Тоска, отчаяние, сковавшие её сердце, лишили голоса: лишили чего-то столь подвластного человеку, того, что обычно спасало от хаоса и беспорядка мыслей, подчиняло их внутренней воле, но здесь и сейчас, где не было места надежде, голос сдался, не способный удержать этот контроль.       Зеленый свет погас, когда ниндзя закончила. Рана не исчезла, покрывшись странным налетом, однако кровь остановилась. Мона тяжело дышала, выплюнув комок ткани. Тело её содрогалось, помня насилие, которое ещё долго будет хранить свой отпечаток в памяти. Растения почернели, они больше не могли оставаться в этом мире, лишенном правильной магии, и держащее астролога волшебство исчезло. Томоко покачала головой. – Может, будь у меня больше времени, я бы попробовала найти противоядие, хотя не уверена, что от Порчи оно есть, – сухо отчеканила она, словно не предавая особого значения смыслу, затаившемуся в словах. Мона покрылась холодным потом, предчувствуя следующую фразу. – На какое-то время моя магия сдержит её распространение, но это лишь временная мера, не лечение. Если мы выживем, необходимо будет что-то предпринять, иначе чернь распространится и убьет тебя. Или ты превратишься в чудище, как эти твари.       «Твоей судьбой всегда было нечто настолько тривиальное, как смерть», – звучал голос наставницы следом. Мона никогда не будет в безопасности, проклятие дара всегда будет преследовать её, пока она не сдастся, не упадет и не умрет на радость богам. Пусть обломятся. – А если избавиться от ноги? – астролог поразилась тому, как ровно, отстранено прозвучал голос. Даже ниндзя удивленно моргнула, Паймон же отчаянно взвизгнула. – Чисто теоретически. Мне нравятся мои ноги, и я бы, конечно, предпочла иной способ, но если вдруг… – Я не знаю, – Томоко выдохнула, поднимаясь и помогая астрологу встать. Она хромала, но держалась ровно. – Раньше мне никогда не приходилось воочию видеть действие черни, поэтому не могу сказать, как именно она поражает человека. Гибнет сначала тело, а следом его душа или же мрак пускает корни в первую очередь в душу, которая, погибая, оскверняет оболочку. – Понятно, – всё, на что хватило её перед тем, как пламя дрогнуло и пропустило сгусток черного чудища, отбросившего молодого парня в их сторону.       Люмин кинулась к Чайльду, создав гео осколки, пиками отгородившие их от пришедшей псины, клацнувшей зубами. Её когти скреблись по желтому камню, располосовав его как ткань. Черные трещины рассеивались на поверхности. И вот – волшебство вспыхнуло и рассыпалось. Мурашки пробежались под кожей: так будет и с ней, когда Порча пожрет её. Как разбившаяся капля о гладь. Блеснула и исчезла.       Гончая гавкнула, и из черноты стен, отслоившись, родились ещё пять таких же. Их окружали. Чайльд морщился, поднимаясь. Кровь пугающим следом залила часть лица, лишая зрения. Солдтал раздраженно вытер её, но глаз не мог разомкнуть, всё больше задыхаясь то ли от боли, то ли от гари. Гидро Глаз Бога, обезумевший, мерцал, создал два голубых клинка. Качнувшись, когда фатуи вскинул орудия, амулет показал обратную сторону, где когда-то был Глаз Порчи, а сейчас – лишь разбитая поверхность черного камня. – Если у кого-нибудь есть идеи, то самое время сейчас поделиться ими, – взвинчено предложил Предвестник, не отрываясь от подбирающихся к ним собак. – В противном случае, чутье подсказывает мне, эти прелестные песики сейчас нами закусят. – Разве их было не двое? Где вторая Предвестница? – раздраженно Томоко встала по другую сторону от фатуи, готовя кунаи и озираясь на двух гончий, избравших её своей целью. Они оскалились, черная жидкость потекла между острых зубов. – Неужто сбежала? Я не ощущаю её волшебства. – Фрея не воин, – Чайльд подбросил клинки, они вспыхнули, обратившись луком, и несколько стрел загорелись и вонзились рядом под лапами гончих. Одна из стрел была легко перекушена. Меткость солдата значительно упала из-за ранения. – Она скорее наблюдатель. Дождется, когда большая часть погибнет или ослабнет, и тогда явится забрать готовенькое. – Значит остается тянуть время, – Мона окинула компаньонов взглядом. Нечто щекотало ей кисти, зазывая. Её душа рвалась следом за этим чувством, и колдунья решила не противиться. Вода растворила тело, и в другой миг астролог оказалась за стаей. Несколько псов оглянулось и бросилось за ней. – Постарайтесь выжить! – Мона!       Но колдунья лишь вскинула руку, создав водяной купол над ребятами, и исчезла в огненной стене. Она не до конца понимала, что делает, но этого и не требовалось. В ситуации, где логика и разум бессильны, вступает в силу интуиция. Астролог всегда чутко слышала её, понимала шепот дара, направляющий Мону по тропе жизни ещё до того, как она узнала её конец.       Шагая в зарево, она отступала от настигающих её чудищ. Превозмогая боль отнимающейся ноги, Мона следовала за тем, что когда-то назвала бы путеводной нитью – судьбой, чутьем. Она просто должна попробовать окунуться в это ощущение снова и позволить ему увести её туда, где ей место. Пламя осело, разошлось, колдунья обернулась и встретилась со взглядом синих радужек. Сказитель пошатнулся и опустился на колени. Почему-то её душу встряхнуло, точно этот жест был обращен к ней. Пугающая – чарующая мысль.       Краешком глаза астролог заметила совсем тусклую, покрытую черным налетом ниточку. Она просила её о внимании, о помощи, и тогда колдунья поняла весь кошмар картины. Чудовище удивленно вскинуло голову, отвлекаясь от истерзанного, едва живого Шестого Предвестника, облаченного в форму Духа. Столько крови – черни вокруг, от её запаха, вида становилось дурно. – Что это за мерзкий взгляд? Думаешь, имеешь на него право, смертная девчонка, выигравшая в лотерее? – Хаос озлобленно сжал древко копья и рваным движением переломил его. Потеряв опору, Сказитель рухнул, давясь чернью.       Мона не дрогнула, когда Оно направилось к ней, позабыв о Предвестнике. За её спиной заскулили гончие, пригибаясь перед истинным хозяином. Астролог подняла руку, в ней засеребрились ножницы, и вдруг какая-то на вид безделушка, заставила чудище замереть, опасливо приподнимая плечи, рыча. Тошнота смывала чувство восторга от мысли, что её идея работала, ведь за всей этой показной уверенностью, Мона была лишь молодой, напуганной девушкой, никогда раньше не встречавшей ничего подобного. Точно ожившая Бездна с живыми дьяволами предстала перед ней и вглядывалась в неё, видя насквозь. Подмечая каждый её потаенный страх. – Ты даже не знаешь, как правильно ими пользоваться. Грубые, неосознанные порывы твоей глупости почти затупили ножницы, – прорычало существо. – Что ты в этот раз готова отдать за обрезанную нить? Не прогадаешь, дочь судьбы и звезд? Уверена, что сдюжишь? Не сломаешься? – Любая цена оправдана за твоё исчезновение, – холодно ответила она, и следом за словами замерцали, отгородив её от прочего мира, переплетения нитей, как вплетенные в узоры картины узлы. Родное тепло щекотало её, звало, радовалось её возвращению. Она так давно бежала от своего дара, отказывалась от него, и он ликовал возвращению колдуньи, даже если она пришла лишь для того, чтобы нарушить мелодию нитей. – Я слышала о тебе, Хаос. Звезды по ночам мне рассказывали жуткие сказки о творении черной зависти, исказившей первозданную любовь. О сыне луны и света.       Чудовище замерло, как изваяние. – Причина конца, сущность смерти, воплощение страданий и вечного падения. Ты сеешь безумие, гасишь звезды, пытаясь утолить голод. Но этого никогда не случиться. Ты никогда не найдешь то, что потерял, потому что никогда не имел, – её пальцы перебирали струны мира, нащупывая нужную. В какой-то момент былой ужас оставил её, пришла уверенность, которая ей не принадлежала, будто она её выкрала из чьих-то протянутых рук. – Матерь отвернулась от тебя. Соблазнившегося чужой силой, чужой любовью, позавидовавшего и укравшего счастье богов, разрушившего его, испугавшегося и собравшего его заново. Но то уже было не счастье, не любовь – разбитое зеркало, собранное из осколков никогда больше не сможет отразить правду. Оно лишь извратит её. – О, думаешь, ты понимаешь суть мира? Суть моей сущности, Воровка Судеб? – пламя вокруг погасло, и ему на смену поднялась тьма беззвездной ночи, конца самого длинного и печального дня вселенной. – Тогда попробуй перерезать мою нить. Но даже это не избавит мир от тьмы, а лишь освободит эту оболочку от моего гнета. И ради этого бессмысленного порыва тебе придется отдать кое-что поистине важное. То, чем дорожат такие смертные, как ты.       Лезвие ножниц коснулось нити. Она приветливо замерцала, окутывая её собственную душу. Та, что нужна. Нить гибнущей души, и если перерезать её, тело обратится прахом, а монстр сгинет обратно в Бездну. Лестницу выбьют из его рук, и он снова канет в лету на долгие годы. Ведь его нельзя убить, Хаос – само понятие смерти, но лучше так. Никто сегодня не погибнет, и этот ад, наконец, прекратиться.       Хаос склонил голову, языки пламени гасли на его теле. За спиной чернел силуэт перевернутой статуи Архонта, разбитой на кусочки. Бесшумно они падали на землю. – Нить за нить, колдунья, – сердце зашлось, когда рядом с выбранной ею ниточкой вспыхнула ещё одна, связавшая её кисть. Пальцы онемели и ножницы мерцнули, почти растаяв. – О чем я и говорил. В этот раз ты уже не так самоотверженна, ведь в замен одной бессмысленной ниточки, кроме своей судьбы, ты отдашь и его. Больше мир не позволит тебе воровать его нити, как ты сделала с несчастной девчонкой. Ты и так его должница!       Пространство сомкнулось, и острые когти впились в её щеки. Чудовище наклонилось, смыкая лапу вокруг её пальцев – ножницы всё-таки поблекли и рассыпались. Она не смогла, опять не смогла это сделать! Слабая, никчемная, держащаяся за какую-то иллюзию, которую соткала сама. Черная жидкость густой смолой капала на лицо, когда Хаос усмехнулся и разинул пасть. – Людишки упиваются контролем, и эта нить, девочка, – твой поводок, от которого ты не можешь отказаться. Даже если мир рухнет, даже если я его поглощу, ты до последнего будешь за него хвататься. Такая же лицемерная эгоистка, как и Сага, – он хихикнул, провел когтями по её руке, вспарывая кожу. Мона вскрикнула, прокусив губу. – Мир сгорит, а вы пройдете по его праху, отряхнув ботинки и не заметив.       Он сжал её лицо, когти метнулись к глазам. Мона дернулась, но мрак сковал её, загнал волшебство в клетку, и Хаос с вопиющим наслаждением провел языком по каплям крови, засохшим на краях царапин. Дрожь отвращения сокрушала тело, астролог зажмурилась, когда коготь коснулся века. – Никто не смеет смотреть на меня так высокомерно. Тем более ты, воришка.       Холод обгладывал нервы, проник в самое сердце, пустил корни, когда чудовище опрокинуло её. Порча задрожала, борясь с волшебством ниндзя, желая преуспеть, поскорее пожрать её, но власть черни была никчемна, пока воплощение всех кошмаров сдирал кожу с рук Моны. Кусок за куском с пальцев, предплечий, и дальше – безжалостно, медленно, точно наказывая её за воровство чего-то.. Она не знала, но бессильная была что-либо сделать. Боролась, но борьба угасала с уничтожающей болью и чернотой, просачивающейся в кровь. – Твои крики станут моей колыбельной, мелодией моего триумфа, когда Матерь поймет, что я единственный достойный её сын, и я возложу тогда Дар у её трона.       Шелест шепота отравлял слух. Разум опустел. Мона изогнулась, пытаясь освободиться, от криков по горлу стекала кровь. Но хуже было, когда Хаос протянул когти к её памяти, чувствам, в ней заключенным, и начал их извращать, ковыряться, искать интересующие его фрагменты. Как платья из шкафа, они разлетались в разные стороны, пока вдруг пораженный вдох не смешался с её собственным всхлипом. Чудовище нашло, что искало. Голубые глазницы злорадно замерцали. – Теперь ясно, почему именно он, – астролог содрогалась, умирая от опаленного воздуха, но облегченно радуясь, когда Хаос перестал рвать её руки на части. Он наклонился и коготь зацепился за локон, проведя по нему с восхищением, точно по волшебной нити, до которой не мог дотронуться. – Хитрая старая стерва связала звезды ещё до их рождения. Ты знала, дочка судьбы? Или до сих пор не догадалась?.. Не ответишь. Тогда я скажу тебе.       Он слизал кровавые слезы с щек, прошептал: – Перед тем, как погаснуть, звезда бросает тень, чтобы в ней упокоиться. И этот мальчишка есть тень, что погасит твой свет.       Сознание выскользнуло из хватки реальности, но когти Хаоса поймали его, не давая сбежать в забвение покоя. Он рассмеялся, и вот – вдруг подавился смехом. Зарычал, выпустил девчонку из своих лап и обернулся, но лишь для того, чтобы лишиться головы. Мона не могла шевельнуться, не видела ничего, кроме смазанных пятен, но ей казалось, что молнии сочувственно касаются её истерзанного тела.       Она силилась вспомнить, где находится. Не желая этого, засовывала сознание обратно в тело. Нельзя бежать, больше она не может убегать. Разлепив глаза, астролог судорожно выдохнула, когда тело чудовища качнулось и отлетело прочь. Часть копья легко выскользнула из его груди, древко вспыхнуло молниями и восстановилось, когда Черный Дух вонзил острие в отсеченную голову, пригвоздив к земле. Он не взглянул на девушку, вспышкой молнии оказался подле дергающегося тела и, выворачивая конечности, вырвал их. Тени окутали фигуру, цеплялись за него, визжа, пока Дух с фиолетовыми глазами не обратил врага в окровавленную кашу, пока сущность, завладевшая прежним хозяином, не выползла, не показалась бесформенным дымом. Он зашипел, но молчаливые рывки обозленной магии пронзили Бестелесного, не позволяя исчезнуть. Он заверещал, раздираемый на части. Синее пламя полыхало ненавистью, но одна за другой молнии пронзали его иглами, тянули изнутри, рождая мириады вспышек.       Мона ослепла от боли, стоило ей перекатиться на бок и опереться на растерзанную руку. Она сейчас умрет, определенно. Кровь не останавливалась, душа ели теплилась в теле, но девушка – больше механически, – опиралась на ладони, потом на одну ногу, другую и поднялась. Молнии, что опекунами её окружили, обеспокоенно защелкали, когда она резко втянула воздух, и тогда Дух замер, оставив растерзание былого врага – тот воспользовался мгновение и сбежал, рассеявшись, забрав Порчу с собой. Всю, кроме той, что была зажата в тесках Сказителя. Она содрогалась, послушной собачкой облизывая ему ступни.       Статуя Архонта, оскверненная нечестивой магией, лежала грудой на пьедестале, и когда Дух медленно обернулся к астрологу, она догадалась куда из неё исчез осколок. Мона никогда не узнала бы существо, представшее перед ней, – истинно демон, взирающий на неё с кровожадной злостью, затопившей рассудок. Астролог отшатнулась, и никакая воля больше не могла удержать её – она упала, не способная справиться с дрожью, жаром, что наполнил кровь, страхом, разбивающим душу. Колдунья закрылась руками, почти не чувствуя боли из-за кричащего сознания. Лихорадки, её охватившей. Но душа требовала от неё взглянуть правде в глаза, не отворачиваться, поверить в то, во что так страшно было верить. Во что невозможно было верить, когда всё, что от тебя осталось – окровавленное пятно.       Зашипели молнии, кусаясь, – нет, они с мольбой касались её. Чьи-то пальцы тронули её дрожащие пальцы. Мона сжалась. – Прости, – сокрушенный голос звучал, как затихающий раскат грома. – Это моя вина. Прошу, посмотри на меня, Мона. Пожалуйста…       Просьба, почти мольба. Никогда раньше она не думала, что этот голос может так звучать – разбито, сокрушенно, преданно. Страх чуть дрогнул, уступая чему-то другому. Мона сжала губы, осторожно опуская руки и поднимая взгляд. Перед ней, встав на колени, замер Дух. Черты его расколотого лица полны тьмы, синие рога напоминали воплощения демонов из бездны, вся фигура то обретала контуры, то распадалась во мраке, смешиваясь с фиолетовым волшебством. Медленно одеяние Порчи развеялось, как спадает накидка с плеч. Перед ней снова предстал юноша с темно-синими глазами и худым, суровым лицом.       В одной его руке мерцала фигурка – Сердце Бога, но в другой он осторожно держал её ладонь, будто боясь коснуться её увереннее, словно она рассыпется, исчезнет. – Это моя вина, – снова повторил он, и Мона вдруг поняла, что за чувство вытягивало её из пучины ужаса. – Обними меня, – больше подумала, чем сказала, но Сказитель молча подался вперед и обнял её, точнее обхватил руками, пряча от мира, от его ужасов и отгоняя воспоминания нависшего чудища, мучившего её. Она зажмурилась, позволив себе эту лишнюю близость, укутавшись ею, как одеялом. Пару слезинок скатилось по щекам, долгое мгновение она собирала разум по кусочкам, пока не произнесла, – я не убегу. Больше никогда. – Знаю.       Скарамучча успел лишь единожды коснуться её головы ладонью, успокаивающе проведя по спине, и выпустил, заслышав топот. Больше теней поселилось в уголках его глаз, и Мона не сможет их изгнать, потому что теперь каждый раз при виде её, они оба будут возвращаться в сегодняшний день. Пропасть между ними, которую они так упорно засыпали, строя мост, грозила снова развернуться. Эта мысль показалась астрологу страшнее всего прочего. – Ты не виноват, – прошептала Мона, ухватившись за его руку, не давая закрыться, сбежать из этой клетки. Им нельзя претендовать на такую роскошь, как свобода от этих чувств, иначе.. Мона не знала, что может произойти, но ей он просто нужен был сейчас, потом. Тот, кто знает, видел, понимает её. Сказитель замер, будто готовый к броску зверь, внимательно смотря на её сомкнутые пальцы, точно борясь с привычкой сбросить их и желанием оставить так, как есть. – Спасибо, что спас меня.       Сердце её почти разбилось, когда по его щеке скатилась слеза. Сказитель дернулся, точно его ударили, стер каплю. Когда дым разошелся и появился Чайльд в компании девушек, ошарашенный, с ужасными ранами на лице и улыбнулся им, Скарамучча отвел взгляд, но крепко сжал её руку. – Невероятно, мы выжили! Победили! – ликовала Паймон. В ней как и всегда было энергии больше, чем во всех остальных. – Паймон чуть дух не испустила, когда эти отвратительные псы накинулись на Люмин!       Но мгновение радости подпортили изуродованные руки астролога, к которым тут же бросилась Томоко. Зелень окутала её ладони, которыми она начала врачевать разодранные предплечья. Мягкий свет и покой начали соблазнять сознание, медленно выскользнувшее во мрак – Мона качнулась и, наконец, позволила себе забыться.

___

      Ему казалось, что с каждым её криком, что-то рушилось в его сущности, поддаваясь тьме, кружившей вокруг, льющейся на него из оскверненной статуи. Скверна звала его, предлагала помощь, власть, силу, могущество. Всего лишь протяни руку и возьми. И когда Скарамучча в отчаянии принял эту помощь, Порча испуганно отпрянула, почувствовав что-то куда ужаснее, чем она сама. Это нечто вселилось в его тело, родной стихией наполнив его и подчинив чернь. Какой-то женский голос нашептывал на ухо, советуя пожрать всю жизнь вокруг, окончить существование бренного мира и позволить концу наступить, и шаг по кромке – он почти рухнул в эту бездну, из которой бы не выбрался, в которой окончательно потерял бы себя, растерзанный разными могущественными силами, поселившимися в его хрупком теле. Сказитель принимал их, запихивал в свою душу, пытаясь набраться силы, ведь его собственной у него не было: он всегда пользовался чужой. А когда притворяешься кем-то другим, рискуешь забыть себя. И он почти забыл, когда осколок божественного волшебства коснулся его.       Почти… А потом она снова закричала.       Время схлопнулось, и в следующий момент, когда он вспомнил себя, девушка испуганно всхлипнула. Рот полон чужой крови, пальцы измараны в плоти, а ноги увязли в мешанине смерти и грязи. Шелест разношерстной магии сверкал в разных углах его сознания: где-то осколок Порчи, где-то фрагмент магии Эи, где-то совершенно чужой кусок, который он избегал, потому что чувствовал от него лишь обещание холода и одиночества.       Тогда он обернулся и увидел ужас в её глазах. Холодным душем он отрезвил его упоение чужой гибелью. Сказитель шагнул к ней, но Мона дернулась как от прокаженного, закрываясь от него.       Это было больно.       Мона. Она боялась его. Или того, кем он становился.       Голос его не слушался, но мысли были очень яркими, громкими. Он коснулся её, и шепот вырвался сам. Впервые Скарамучча не испытал стыда, прося кого-то о чем-то. Ни злости, ни ужаса – ничего, кроме отчаяния. Всепоглощающего.       Женский голос, напоминающий холодный свет далеких звезд, прошептал где-то во мраке этого чувства: «Ведь ты лишь моя Судьба». Осколок прошлого, о котором он не знал. Который принадлежал кому-то другому, в другом мире, времени, пространстве – не ему, но всё-таки показавшийся родным.       Мона взглянула на него, и он снова вспомнил, как дышать.       Мостик, что хлипко качался между ними, почти обрушился, но в одну секунду девушка его спасла. Она протянула ему руку, а он, точно нуждающийся, ухватился за неё. Наверное, это ошибка. Очередная слабость, которой он позволяет родиться. Она обречет его на очередные страдания, но сейчас – плевать.       Плевать.       Плевать.       Плевать.       Возможно, тот день так и не наступит…       Томоко врачевала раны колдуньи, хмурилась и чертыхалась. Она сможет остановить кровь, восстановит всё, что получится, но уберечь от шрамов не выйдет. Уродливым напоминанием они останутся с астрологом на всю жизнь, и каждый раз, глядя на них, Мона будет вспоминать сегодняшний день. Это или разрушит её, или сделает сильнее.       «Ты справишься», – хотелось ему сказать, но он промолчал, наблюдая за стараниями ниндзя. Сегодня они выжили, но то было лишь случайность, удача, ошибочный расчет. Он видел, сколько стоила им эта победа. Мона потеряла какую-то часть себя. Томоко лишилась бойкости, наглости и присмирела, словно сил на всю эту бессмысленную возню больше не было. Люмин, хоть, наконец, и спасла парня, которого любила, но не все шрамы, которые останутся после этой битвы, можно будет увидеть. Она слишком отчаянно держалась за локоть Чайльда, чтобы решить, будто причиной лишь пылкие чувства. Тарталья же – или лучше называть его теперь Аяксом? – присвоил тьму Порчи себе, обрезов ниточки, связывающие её с Хаосом, и тени стали частью его водяной магии. И за всем этим казалось, что решение, им принятое, преследовало его жутким предчувствием свершенной ошибки. Вероятно, он не мог отделаться от мыслей, как его предательство, скажется на братьях и сестре. Оттого его касания путешественницы были не менее отчаянными, будто служили доказательством, что он не ошибся, что всё будет хорошо, что… И бесконечный круг причин и оправданий.       А он… Что потерял он? Его тело износилось, как прохудившийся костюм, но раны затягивались: он не был человеком, и даже ужасные ранения могли исцелиться, если была на то нужда. Сказитель невольно взглянул на шрамы от кандалов, ожоги от магии и прочие мелкие отпечатки былой боли, которые не проходили, будто какая-то его часть нуждалась в каком-то извращенном напоминании о его слабостях, о его бестелесных цепях… Неважно. Ради победы сегодня он отдал кусочек своей души. Ерунда. Ценность душ переоценивают. – Вы никуда не отправитесь! – серьезно вставила в тишину путешественница, выдерживая его тяжелый, темный взгляд. – Ни в какую Снежную! Мы едва выжили, и нет ни одной весомой причины, чтобы отправляться на поклон к их предводительнице! Нет, я сказала. – Люмин… – Паймон удивленно моргала. – Всё будет хорошо. – Никто больше не умрет! – в её крике звучало отчаяние. Путешественница пошатнулась, но Аякс придержал её, успокаивающе поглаживая по спине. – Если Мона хочет отправиться к Царице, для начала нужно хотя бы.. Хотя бы… Нужно стать сильнее. Это глупо, глупо уповать на удачу! – Я согласен, поэтому мы пришли к вам, а не бросились следом за Четвертой, – Сказитель легко сносил скрытые упреки в словах путешественницы. – Мона бы не стала меня слушать, но ты её подруга. Может, у тебя получиться убедить её не спешить. Я понимаю, почему она так рвется узнать правду. Она хочет освободиться от этого груза и от страха, но также очевидно, мертвецам нет надобности в ключах от их кандалов.       Никто не обратил внимание, как бережно его рука сжимает плечо колдуньи, что она, казалось, мирно спит в полукруге его руки, пока Томоко молча зашивала раны. Ниндзя молчала, не пытаясь озвучить свои мысли на этот счет. Вероятно, она хотела бы сейчас же броситься к своему начальству и, наконец, оставить все эти «проблемы с фатуи» кому-нибудь другому. Но сейчас все они с ног до головы покрыты грязью, кровью и мерзостью. Она не стала исключением, хоть и заявляла, что не будет участвовать в их затеях. – И как нам быть тогда? Мы не можем никуда отправиться, ведь Предвестники всё ещё под следствием. Комиссия Тэнре будет их искать, как только откроется их побег. Клан Камисато не станет нас покрывать, даже если у Томоко собралось достаточно информации для Аято, – Паймон хмурилась, натирая виски. Раздумья не были её любимым делом. – Мону продолжат преследовать злобные боги. Мы в западне. Люмин, кажется, у нас и правда нет выбора. – Но это самоубийство, – беспомощно пыталась она что-то им доказать, но проблема была в том, что нечего было доказывать. Они знали своё положение, знали, что решение отправиться в Снежную по сути было их единственным вариантом. Куда бы они не рванули, пытаясь от него убежать, их найдут те, кому кто-то из компании успел перейти дорогу. Сказитель выдохнул, не чувствуя ничего, кроме тихого шуршания электричества в крови. Всё, что он мог испытывать, было сожжено. – Ладно, хорошо, я поняла. У нас паршиво с вариантами.       Томоко опустила руки, какое-то время изучая свою работу. Кожа Моны на предплечьях выглядела, мягко сказать паршиво, и быть может если врачевал бы более талантливый маг, шрамы остались менее заметные. Но у них не было никого, кроме ниндзя – она уже сделала больше, чем должна была. – Если не можешь бороться с уносящим потоком, лучше всего будет плыть по его течению, задавая направление. Возможно, стоит дать Царице то, чего она хочет, – повисло напряжение, пока Томоко поднималась, разминая пальцы. – Или сделать лишь вид, что даете. Отправляйтесь в Снежную на своих условиях, добровольно, и тогда, возможно, вам выпадет один шанс из ста разрешить всю головоломку разом. – Пойти ва-банк? – хмыкнул Аякс, попытавшись стереть кровь с лица, но лишь зашипел. – Будет лихо. Опасно. – Смертельно. – Определенно! – он заправил потемневшую прядку Люмин за ухо. – Но кто, если не мы? Остается шанс, что Фрея ещё не прознала о моем дезертирстве.       Улыбка Аякса была натянутой, точно произнесенное слово было ему противно, смысл его противоречил привычному мировоззрению, к которому он привык. Сказитель его понимал, чувствовал то же, что и многие жители Снежной: они предали Царицу, её идеалы и ступили на тонкий лед. Их верность – религия, против которой они пошли, но хоть Скарамучче это решение далось проще, ведь Снежная никогда и не была его родиной, а Царица – истинной его правительницей, он чувствовал какое-то склизкое разочарование в себе. Когда вдруг понимаешь, что предал не только себя, но и множество невинных людей, возлагающих на тебя, как на Предвестника, надежды на лучшее будущее, на справедливое будущее. Почему-то осознание этого пришло лишь сейчас.       Повисло мрачное молчание. Тьма, их окружающая, развеялась, но ощущалось, будто она просто перебралась в их сердца, омрачая мысли о предстоящих выборах. Сказитель не мог не заметить, что мысль броситься в Снежную сопровождается страхом, ясным осознанием, сколь вероятна при этом их гибель. Даже его самого это решение низвергало в какой-то особый вид отчаяния, когда выбравшись из одной западни попадешь в другую – ещё более безвыходную, опасную. – Это Глаз Бога? – Паймон вдруг замельтешила. Её лицо побледнело, когда она указала на нечто, напоминающее пережеванную кашу черного, алого с торчащими костями. – О.. Паймон не хочет знать, как ты это сделал. Но Герцог же мертв, да? – Обычно после мясорубки не выживают, – неохотно заметила Томоко и шагнула в сторону какого-то блика, слабо мерцающего в этой мешанине. Путешественница отвернулась, когда ниндзя склонилась, ещё больше измарав ноги и руки в крови и грязи. – Действительно Глаз Бога. Но почему он светится?       Покрытый слизью, кровью и ошметками чего-то еще более неприятного амулет тускло сверкал алым, как бывает, когда его обладатель использует стихию своего элемента. Но все здесь видели, что стало с его хозяином, что Скарамучча сделал с ним, – его руки до сих пор по локоть были в крови и прилипших кусочках мяса, – тогда почему? Сказитель протянул руку, Глаз Бога дрогнул в руках Томоко и метнулся к нему, легко упав в ладонь. Скованное в нем пламя обожгло пальцы, послышался молодой женский смех, напоминающий треск дров в камине – их ослепила вспышка, пещера выгорела картиной, поднесенной к костру.       Спертый запах сменился прохладой, свежестью ночного ветра. Раны заныли, сердце скакнуло, пораженное переменам. Один вдох назад они были там, среди смерти, грязи, замершие перед выбором, который привел бы их к концу, печальному и кровавому, а в другой – Сказитель разлепил глаза, Глаз Бога погас как бывает, когда душа, связанная с ним, наконец, истлевает вместе с последним осколком жизни, под ногами простерлась мерзлая осенняя почва, покрытая погибающими сорняками, сухими кустарниками. Обветшавшая деревянная арка держалась на издыхании, готовая вот-вот рухнуть им на головы. – Где мы? – Паймон взвизгнула, схватив амулет из рук Предвестника и встряхнув его, но свет его уже погас. Он никогда уже больше не вспыхнет вновь. – Что ты сделал?! – Похоже на сад, которым уже многие годы никто не занимался, – заключила Томоко, растерянно озираясь. Она по-привычке держалась за предплечье, в котором был, вероятно, спрятан какой-нибудь скрытый нож или что-нибудь такое, чем пользуются мастера её искусства. – Видимо, остатки силы Глаза Бога нас перебросили куда-то. Но как и зачем?       В нескольких десятков метров, через небольшой лабиринт тропинки возвышался одинокий, холодный, погасший замок, где лишь изредка в окнах мелькали тусклые огоньки. Вокруг раскинулись холмы, напоминающие пики окаменевшего костра. Черное, ночное небо мерцало всего несколькими звездочками и далеким полумесяцем где-то ближе к горизонту. Тишина ночи прерывалась лишь их тихими голосами и рваными вдохами. – Вы не слышали? – Сказитель аккуратно встал, и на сколько позволяли ему ломанные движения осторожно поднял астролога. Её голова безвольно скатилась ему на плечо, а выравнявшееся дыхание щекотало шею. – Перед тем, как нас швырнуло сюда, кто-то смеялся. Женский голос.       Аякс скрестил руки, собираясь выдать какую-то шутку, но резкий хруст гравия прервал его. Стеклянные двери распахнулись и на каменном крыльце появилась фигура. Полумрак ночи разогнала яркость алых волос, дрожащих на ветру короткими острыми прядками, а следом со взмахом руки незваных гостей окружил капкан огня. Растения или то, что от них осталось, беспомощно сгорали. – Кто вы такие и как оказались здесь, у порога моего дома? – в голосе звучала сталь, пробирающая до костей. – Со шпионами разговор короткий. У вас есть лишь одна попытка убедить меня сохранить вам жизнь.       Желто-оранжевый свет скользнул по жилистому женскому лицу, отразившись в темно-зеленых глазах, точно само пламя пыталось в них поселиться. – О, черт, – Аякс невольно притянул Люмин к себе, хотя и без того было очевидно, эта женщина могла их одним щелчком пальца обратить в пепел. – Это Натланта. И только что мы заявились к Пиро Архонту.       Ветер плясал на горящем пламени, и Сказитель мог поклясться, что снова услышал его. Звонкий женский смех, унесенный ночью.