Созвездие

      Она одна. Ещё до всего она была одна. Материя и швы стали ей отрадой. Однако ступая по лоскутам реальности, искала её душа спасения от тоски, от тянущего одиночества, и поиск привел её к звездам. Блеск шептал их средь ночи, что испепелит свет былое одиночество. Но там, где светит пламя, не способное согреть, таилось зло, и сладкие слова, однажды сказанные, обернулись острием кинжала. – Знала ли ты, что раньше, чем что-либо появилось равновесие? – Луна опустила руку и наклонилась к Деве, холодно целуя её – краткий миг перед тем, как погрузиться в воду и задохнуться. – Моя душа, моя сила принадлежат тебе, но я пришла в этот мир лишь для того, чтобы восстановить утерянное. Твоя жизнь, свет твоей души, могущество силы – всё это теперь будет моим.       Звезды всегда горят ярче перед тем, как погаснуть. Или же перед предательством.       Пролитая кровь, полная несказанных, непонятых чувств, измарала руки и алчность, оскалив зубы, пыталась жажду власти, силы утолить… Золотые, не правильно холодные глаза обратились к незнакомке, вторгшейся в картину прошлого, точно Луна услышала судорожное дыхание самозванки, проникшей в чужие мысли. Тонкая кисть простерлась к девушке, но та отскочила и упала с поджидавшего её обрыва.       Падение выдернуло душу из тела.       Тьма сомкнулась: ладонь пальцами закрылась над ней гробницей. Нечто придавило к земле, впиваясь зубами в плоть, разрывая её. Влажный язык скользит по мочке уха, слизывая кровь и пролитые слезы. Шепот нитями вырывает из неё кусочки души: – Этот мальчишка есть тень, что погасит твой свет.       Вокруг лишь мрак с прорезями острых синих глаз, зубами, впивающимися в плоть, смехом, отдающимся дрожью в костях и – нескончаемый крик, пропитанный отчаянием. Она вырвалась – или же Тьма позволила ей вырваться, – и бежала, не видя куда, не зная, зачем, но главное – дальше, дальше, дальше, собирая себя по кусочкам. Пока вдруг пелена не разорвалась, не замерцали созвездия, и она не столкнулась с кем-то. Бледное лицо искаженно страданиями, синие глаза потускнели, омраченные тенями. Девушка замерла, безвольная, связанная лишь его взглядом – или это была ниточка, сковавшая руки, ноги, сжавшая сердце. – Это моя вина. Прости, Мона…       Он склонился к ней – и боль сотрясла его силуэт. Руки дрогнули над его сомкнутой ладонью, окрашенной кровью.       Кто-то улыбнулся тенью, сжав плечо юноши.       Точно гаснувшая звезда, в его ладони блестел кинжал.

___

      Мона проснулась, будто упала с ветки – резко и неожиданно. Болезненно. Только она дернулась, как тело протестующе заныло, грозя переломиться каждой самой мелкой косточкой. Астролог втянула воздух, разлепляя глаза, мгновение лицезрения совершенно незнакомый ей потолок с потрескавшейся побелкой, а потом вдруг порывисто села. С импульсивностью она расплатилась возможностью свободно дышать, когда легкие насыпались иголками. – Почему бы все мои старания не свести к нулю, да, Мона? – суровый женский голос вернул черты реальности. В кресле у её скромной кровати сидела ниндзя и начищала какой-то из своих многочисленных видов убийств. Томоко вопросительно изогнула бровь, не на секунду не отвлекаясь от своей монотонной работы. – Предвещая твой вопрос, отвечу, что мы сейчас вынужденные гости у Пиро Архонта в Натланте.       Астролог моргнула, открыла рот, но Томоко опередила её: – И мы не знаем, как здесь оказались и почему. Главное, местная богиня, предположительно, поверила нам и решила отложить наше обращение в смертный пепел на неопределенное время. – О.. – только и смогла выдать Мона, окидывая комнату растерянным взглядом. Всё, что ей удавалось урвать из памяти о событиях минувшей битвы, было лишь лицо Шестого Предвестника. – А где тогда остальные? И почему ты здесь, а не с ними? – Потому что кто-то должен был проследить за тем, чтобы ты не откинулась после… – её взгляд скользнул по силуэту астролога, и Мона поежилась, проследив за ним и заметив плотные бинты на руках. Едва ощутимое жжение напоминало о причине. – В целом, мои способности оказались самыми предпочтительными. Так что пока остальные решают насущные вопросы о том, как бы уговорить Мурату помочь нам, я сижу здесь и считаю твои вдохи.       Легкое раздражение было первым, что она ощутила с момента пробуждения. Точно на выжженной земле проклюнулся первый росток. Мона почему-то думала, что после пережитого больше не способна будет на какие-то чувства и ощущения, но Томоко её раздражала своими нескрываемыми упреками, будто лежать здесь и «едва дышать» было её осознанным решением. Мона нахмурилась, откидывая тонкое перьевое одеяло. Сердце дрогнуло. Ночное платье задралась, обнажая уродливую сеть черных капилляров, обхвативших бедро. Голодный паук с мерзким брюшком в форме только зажившего рваного ранения. – Ты проспала четыре дня, и за это время дрянь успела слегка расползтись, – невесело подметила очевидное ниндзя, быстрым движением пряча оружие. Она пересела на койку, осторожно обхватывая женское бедро пальцами с тонкими порезами. Слабое зеленое сияние теплом окутало кожу, рождая мурашки. – Это еще одна причина, почему мне пришлось жить, спать и есть подле твоей кровати. Мне жаль, но я пока не нашла способа избавить тебя от черни. Блокаторы – всё, что я могу пока сделать. – Ничего. Я в порядке, Томоко, – Мона говорила более уверенно, чем, очевидно, ниндзя догадывалась, ощущала себя на самом деле. Пальцы астролога чуть сжали простыню, губы плотно сжаты, но при этом дышала она часто. – Ты сделала всё, что могла и даже больше. Спасибо.       Ниндзя молча закончила работу, и только сейчас Мона ощутила, как некая тяжесть оставила конечности, и даже жжение покинуло руки. Астролог осторожно попыталась подняться и неожиданно для себя справилась с этой задачей без проблем. Легкая улыбка пощекотала губы. – Мне же не послышалось, Томоко, ты сказала «нам помочь»? – Мона склонила голову, оправляя платье. – Решила всё-таки влезть в неприятности следом за нами? – Ничего подобного, – она резко поднялась, скрестив руки. Кудрявые волосы забавно обрамляли её суровое лицо, уничтожая всякую опасную искру в глазах. – Так получилось, что теперь у нас одинаковая цель. Как минимум, пока мы не попадем в Снежную. – Снежную? Зачем тебе туда? – За сестрой, – повисла тишина. Мона неловко отвернулась, будто привлеченная своим отражением в стоявшем в углу комнаты зеркале. Отчасти это даже было правдой. Выглядела она отвратительно, будто поднялась из гроба и долгие часы, ко всему прочему, падала с отвесной скалы, собирая все острые углы. Царапины на щеке, желтые пятна под глазами, на шее и ногах, бинты покрывали руки, правую щиколотку, живот. Взгляд погасший, уставший. Жутко. – Аякс рассказал мне, что случилось с её телом. Мой долг вернуть на родину всё, что от неё осталось. Даже если это будет лишь её дух. Тогда, может, я смогу двигаться дальше.       Рядом с отражением колдуньи тенью замерла девушка с кудряшками – облачко вокруг её жилистого лица смягчало его, превращая в сглаженный водой камень. Тонкий контур губ, привыкшие постоянно хмуриться светлые брови, отчего на переносице поселилась морщинка, и холодный шоколад радужек делал взгляды ниндзя тяжелыми, суровыми, но не мрачными – нет, Томоко просто была очень собранной, бескомпромиссной и отчужденной женщиной. Всё в ней говорило о несгибаемом, сдержанном характере человека, не привыкшего изливать кому-то душу, всегда контролирующего себя и окружающих, держащегося за равновесие внутренних часов, потому что чувства и эмоции – цунами, которое могло всё разрушить. Поток невозможно остановить, если море уже отлило.       Облаченная в зеленые объемные брюки с вышитыми оранжевыми полосами, закручивающимися спиралями и оранжевый топ Томоко напоминала цветок, выросший по чьей-то воле в чужом саду. Черты лица выдавали в неё уроженку восточной страны, а это странная, крайне яркая одежда хоть и шла её несгибаемой фигуре, но всё равно смотрелась как-то неправильно. Единственное, что, казалось, сидело так, словно всегда было с ней – это кожные ремни на талии, держащие несколько ножей и Глаз Бога блестевший на плече. Мона искренне ей улыбнулась, без слов благодаря за её долгие бессонные ночи, за решение остаться с ними, помочь в борьбе против врага, который легко мог её убить, а главное, – колдунья ценила это, как никто другой, потому что знала цену откровениям и открытым сердцам, – её радовало, что ниндзя поделилась кусочком из своих мыслей, мотивов и причин, из-за которых она сейчас стояла и наблюдала за её движениями, подмечая любую деталь. Вот Мона отвернулась от своего ужасного отражения. Качнулась. Прошлась по небольшой комнатке, напоминающей чулан, приспособленный для двух спальных мест. С движением рук судорога пробегала по её лицу, – и вот астролог взяла стопку вещей, оставленную на скамье у подножки кровати: темно-синие штаны и палантин с ремнем.       Томоко в последний раз оценивающе её осмотрела, порождая желание спрятать изуродованную кожу, кивнула каким-то своим мыслям и сухо заключила перед тем, как выйти из комнаты: – Одевайся. Уже далеко за полдень, но думаю, тебе не помешало бы поесть и, наконец, встретиться с остальными, – остаток фразы прозвучал так тихо, что Мона вполне могла его и придумать, – иначе этот пацан окончательно вынесет мне мозг.       Оставшись одна, Мона не спешила следовать предложению Томоко. Теперь, оглядываясь вокруг, она осталась не просто одна, колдунья оказалась наедине со своими мыслями. Тишина скромной комнаты делала мотающиеся в голове строчки громче:       «И снова ты бежишь! Радуешься, что очнулась не на пороге дворца Царицы, а в уютной, теплой кровати, в комнате, где пахнет старыми пергаментами и ветхой мебелью, а за окном скребутся ветки желтого клена. Безопасность. Ты, как алкоголик, который не может выжить без рюмки. Трусиха, прячущаяся от правды, оттягивающая неизбежное. Снова даешь Селене шанс поработить твоих близких, заставить их вонзить тебе в сердце нож. Просто трусиха, эгоистка... Ты умрешь сегодня или завтра, или через месяц, но это произойдет и ничего с этим...»       В дверь постучались, когда сердце астролога почти загнало её в тупик эмоционального лабиринта, где со всех сторон наседали чувства, пробудившиеся следом за раздражением: страх, отчаяние, слабость, вина, стыд и так по кругу, пока не останется живого места, пока разум не сломается, пока сознание не запутается в цепях непрекращающейся паники, пока она не сойдет с ума. – Мона, давай только не засиживайся в душе! Пощади меня.       Колдунья вздрогнула, подхватила полотенце и в несколько шагов пересекла комнатку, оказавшись в присоединенной к ней ванной. Движения были резкими, словно ими она выпускала переполняющие её чувства, но этого оказывалось недостаточно. Как пар кипящей воды в чайнике, когда его становится слишком много, просто срывает крышку. Это грозило и ей. Поэтому уже через пять-восемь минут Мона выскочила из комнаты, будто за ней гнались чудища, а не оставленные на полу грязные полотенца. Успев их разглядеть перед тем, как резная дверь закрылась, Томоко скептически вскинула брови, но потом махнула рукой, и девушки направились по коридорам какого-то крайне серого замка.       Голые каменные стены украшала одинокая желто-алая мозаика. Пустые коридоры ярко контрастировали с её комнаткой, украшенной бледно-зелеными обоями с витиеватыми когда-то белыми узорами цветов, а теперь пожелтевшими от времени. В ней было уютно именно потому, что она была крохотной как коробок, в котором можно спрятаться. В последнее время Мону посещали странные мысли о понятии «комфорта», с которыми она ранее не встречалась. Даже живя впроголодь, едва сводя концы с концами, – ох, как же давно это было! – Мона Мегистус не уставала представлять себе роскошные, богатые и большие комнаты, в которых она могла бы жить, радуясь каждому новому дню и не думая о том, что на завтрак ей осталось столько же, сколько и на обед, ужин и на последующие дни: пару звенящих монет в кошельке. Но сегодня, оказавшись в полуторной кровати с бледно-зеленым, желтым балдахином и бахромой цвета охры, сочетающимися с узорчатой подножкой кровати, в комнате с чуть рельефными стенами, – часть помещения уходила бугром, видимо, из-за расположение комнаты на изгибе здания, отчего напоминала букву «Г», – с по-домашнему светлыми обоями, расписанными странными цветами, украшенными несколькими скромными картинами летящих птиц и парочкой посторонних предметов мебели, очевидная правда открылась ей: все ранние фантазии были блажью.       Томоко молча шла чуть впереди. У неё ровные, уверенные шаги, чуть пружинистые, как у человека с хорошо натренированными мышцами, ведущего очень подвижную жизнь, наполненную вечными прыжками, приседаниями, карабканьем по отвесным поверхностям. Такой легкости сама Мона не ощущала. Всё её тело, точно налилось свинцом, и никакие раны не могли это оправдать, ведь и у ниндзя были ранения: одна рука покрыта бинтами, чуть испачканными в чем-то черном, на лице несколько пластырей и, казалось, даже её Глаз Бога светился тусклее. – Это дом Архонта? – спросила Мона лишь бы просто спросить, сама зная ответ на вопрос, но ей нескончаемо нужно было разбавить тишину чем-то помимо их шагов и дыхания. – Выглядит как-то слишком… – Дешево? Тускло? Мрачно? – Печально, – учтиво поправила она. Но на самом деле все эпитеты идеально описывали окружающий интерьер. Их встречали пустые стены, голый однотонный пол и качающиеся горшки, в которых когда-то росли цветы, а теперь лишь жил ветер. Очень скоро они добрались до лестницы, кольцами уходящей на нижний этаж. Здесь впервые появлялся алый ковер с вышитыми по краю языками пламени. – Так тихо. Никого, кроме нас, нет? – Богиня любит побыть наедине с собой, – Томоко пожала плечами, перескакивая через две ступеньки вниз. Астролог выдохнула, предвещая путь по лестнице, как встречу с врагом. – Но по данным, которыми располагает Сюмацибан и тем, которыми поделились фатуи, получается, что Мурата, – так её зовут, – из всех семи Архонтов самая суровая богиня, и это с учетом бескомпромиссной политики Царицы и долгого губящего безразличия Сегуна. У неё скверный характер, мало, кто мог вынести его в течении нескольких дней подряд, поэтому в замке, кроме неё живет только какой-то парень. Представиться он не пожелал. Безумец какой-то.       Ступеньки всё закручивались и закручивались. Мона оперлась на перила, чувствуя легкую тошноту. – Несмотря на всё это, народ уважает и почитает своего Архонта. Нет никого сильнее на поле битвы, чем сам бог войны. С ней им нечего бояться, поэтому ради безопасности, вероятно, они готовы терпеть её. – Это как-то непочтительно звучит, – она узнала этот голос ещё до того, как на фоне серых стен вспыхнули рыжие волосы, убранные в совсем бедный хвостик. Аякс приветливо махнул ей, как только девушки показались из-за очередного поворота лестницы, и Мона улыбнулась бы ему, если бы голова её не шла кругом следом за ней. – Повезло тебе, Томоко, что здесь оказался я, а не наш уважаемый покровитель. Тогда всё её немногочисленное благословение обратилось бы прахом.       Но Томоко отмахнулась от этих слов, как от надоедливого жука. Оказавшись на твердой, не двигающейся поверхности, – лестница точно закручивалась под её ногами! – колдунья смогла перевести дух и, расправив плечи, поздороваться с Предвестником. Но почему-то теперь этот статус звучал как-то криво, точно попытка натянуть шапку наоборот, козырьком в бок, и поэтому она постоянно сваливалась. Аякс улыбался иначе, но Мона никак не могла понять, в чем же заключалось отличие. Может дело в отсутствующей маске, которую он раньше всегда носил, или же в исчезнувшей форме солдата Снежной, или же всё было в чем-то менее уловимом и осязаемом. В цепях, которые спали.       Единственное, неумолимо привлекающее её внимание помимо прочего, – алая повязка на глазу. Колдунья неприлично долго пялилась на неё, отчего Аякс как-то двусмысленно хмыкнул, пояснив: – Могу лишь посочувствовать тем, кто еще ни разу не видел мои прекрасные глаза в полной комплектации. – Разве дендро магия не?.. – Исцеляющие заклятия не всесильны, – Томоко закатила глаза, будто это и без её пояснения истина, о которой знают даже дети, но потрясение было столь сильно, что укор не задел, пролетев мимо. Так странно оказаться в безопасности, далеко от воспоминаний минувшего, отделавшись, казалось бы, всего лишь царапинами, и вдруг наткнуться на выдернутую в узоре нить, назойливо напоминающую о прорехе. Так и увечье юноши заставило колдунью в очередной раз вспомнить о черном пауке, расползающемся на бедре. Благо штаны скрывали его. – Она не может восстановить утраченное. У лишившихся руки, ноги, головы, конечности не отрастут, даже если я буду над ними сутками колдовать. Таков закон волшебства.       Тени давно уже поселились на её лице, но сейчас астрологу чудилось, точно напряжение, сковавшее его, лишь прибавило мрака. Ей не хотелось взваливать на себя еще и груз вины за несчастье Аякса, но почему-то тяжесть на плечах теперь давила сильнее. Точно почувствовав перемену, парень, как флюгер, крутанулся, похлопав колдунью по плечу: – Хорошо, что теперь ты тоже будешь с нами, Мона, – подмигнул он, и колдунье хотелось скривиться, предчувствуя неладное. – Серьезно, эту пороховую бочку уже должен был кто-то подорвать, иначе Томоко точно убила бы его. – Я? Ещё руки марать, – ниндзя теперь шествовала за ними, привычно занимая положение чьей-то тени, отпечатка предмета интерьера, движения воздуха в пространстве. – Кому сдался твой дружок?       Аякс расхохотался. И это было так громко, так ярко и искренне, что рождало ответные мурашки по коже. Чистый звук радости, о котором она, казалось, сама уже забыла. – Знала бы ты, что вертеться у меня на языке. – Аякс! Ещё хоть слово, и я тебе его откушу!       Они чуть замедлились, когда в коридоре, украшенном лишь несколькими одинаковыми дверьми, алым ковриком и одинокими горшками, сверкающими на послеполуденном солнышке, раздался раздраженный женский голос. Мона готова была расплакаться, увидев, как двойные двери распахнулись и на пороге появилась миниатюрная девушка с золотыми волосами и праведным гневом в глазах. Люмин легко орудовала двумя руками, – видимо, с этим ей помогла Томоко, – и когда путешественница порывом ветра их настигла и не упустила возможности ударить рыжеволосого болтуна, колдунья всё-таки попробовала на вкус искры счастья. Беззаботной радости, которая осталась где-то между одуванчиками Мондштадта ещё до того, как вся её жизнь рухнула.       Аякс увернулся, поймал девочку в капкан рук и укусил её за ухо. Люмин взвизгнула, жестоко ткнув его локтем и вызвав кашель. – Да помилуй нас Архонт, сколько можно! – Томоко растолкала всех и направилась к распахнутым дверям, через которые виднелся край длинного темного стола, заваленного горой карт и книг.       Путешественница вырвалась из хватки молодого человека и осторожно взяла руку подруги. Они вместе вошли в единственное помещение, как виделось Моне, где действительно можно было ощутить, что замок принадлежит богу. Здесь полы выложены темной плиткой, покрыты алыми и черными коврами. Толстые темные шторы украшали широкие, высокие окна, через которые видно далекие горы с бугрящимся снегом.       Часть зала занимал длинный обеденный стол из темного, грубого дерева, сейчас используемый для бумаг, чертежей и прочей макулатуры – это была правая часть: она вся отведена для громких, пышных обедов с музыкой, криками и смехом, на что намекали цепляющие глаз оружия на стенах с интересной гравировкой, парочка струнных инструментов в углу, книжные полки с цветными корешками живущих там фолиантов. Завораживающие картинки могло нарисовать воображение, если бы не толстая пыль, оседавшая на всём.       Другая часть зала служила в своё время местом для сиест и проведения досуга в кругу самых близких. Выложенный из камня камин пел музыку воспоминаний о трескающемся огне, – хотя сейчас никто из них не осмеливался его зажечь, храня слишком яркие воспоминания о недавних событиях, – темно-кремовые пуфики, диванчики, стулья с желтыми, красными и черными подушками с вышитыми узорами цветов и пиро элементом. Круглый коврик желто-алого цвета лежал под стеклянным столиком, на котором застыл пустой горшочек для цветов. – Так на чем мы остановились прежде, чем кое-кто прервал нас неуместными комментариями относительно размера своего..       Но вдруг дверь снова отворилась, прерывая перебирающую какие-то бумажки Томоко. В зал влетела Паймон, хихикающая и о чем-то болтающая. Она, кривляясь, демонстрировала ручками что-то объемное и жуткое. В комнате заметно стало тише, когда следом за ней появился Сказитель, молча слушающий речи девочки или же просто делающий вид. Умело, к слову. – Мона! – Паймон взметнула руки к потолку и кинулась обнимать колдунью, совсем позабыв о чем столь упорно рассказывала. – Паймон так рада, что ты в порядке! Немного завидно, правда, ты столько поспала. Точно выспалась больше, чем несчастная Паймон, которую заставляли работать до глубокой ночи! – Гладко стелет, – Аякс кивнул, а потом вдруг что-то увидев в какой-то книге, привлек всеобщее внимание.       Всех, кроме замершей Моны, неловко перебирающей светлые прядки, обнимающей её девочки. Скарамучча скользнул по ней взглядом, – чуть дольше необходимого задержавшись на руках, – и отвернулся, подойдя к столу. Непрошеное разочарование накрыло её, но колдунья встряхнула локонами волос и присоединилась к остальным. – Значит, во дворце, как минимум четыре Предвестника, несколько сотен солдат, в округе почти около двух тысяч выдающихся рекрутов и это без учета магических заклятий, и ещё пугающего количества полков, дислоцирующихся у подножия горы, на которой обосновалась Царица? Как ты там сказал, Аякс? Опасное дело? – Томоко плюхнулась на стул, и он жалобно заскрипел. – Это не просто опасное дело – самоубийство. Лучший способ покончить с жизнью – это решить, что у нас есть хоть один шанс. – Брось, Томоко. Ворчишь, как бабка, – Аякс склонился над схематично изображенным планом местности близ дворца. На сколько Мона помнила, когда в детстве наставница возила её в Снежную, они останавливались на окраине города, озером обхватывающего заснеженную гору. Много лет назад эта страна уже внушала ей детский ужас своим холодом и размером, и представить, как она изменилась за столько лет, было сложно. – Мы же не штурмовать его собрались. Тихо зашли, тихо вышли. – Это точно ты говоришь? Трудно поверить, что эти кощунственные слова сорвались с твоего языка, Аякс.       Сказитель скрестил руки, внимательно изучая другие карты, в которых вычислений было больше, чем чего-либо другого. Мона с трудом узнавала в них описание каких-то особенностей ландшафта и что-то ещё, зашифрованное на незнакомом ей диалекте.       Вокруг вдруг закипела жизнь, полная громких голосов, неожиданно проскальзывающих колкостей, блеска глаз и взаимного понимания. Посторонним наблюдателем, случайно попавшим на чью-то вечеринку, она не могла вникнуть в суть бурных бесед то ли из-за нехватки знаний в военном деле, то ли из-за какой-то рассеянности, вызванной долгим отсутствием и беспокойным сном. Пока она мучилась от странных видений, снова и снова каруселью крутящихся в её уставшей голове, ребята смогли найти общий язык, будто раньше не пытались поубивать друг друга.       Томоко крутила в руке кунай, иногда им что-то показывая и раздраженно втыкая в стол, после чего вдруг все замолкали, вспоминая чью собственность они портят, – лишь на мгновение, – и дальше бурное обсуждение возможных стратегий продолжалось. Хоть ниндзя держалась поодаль, напрямую не обращаясь к Предвестникам, она стала чуть более открыта к их обществу. Тени из глаз не ушли, холод всё ещё сковывал её взгляд каждый раз, когда она поворачивалась к Сказителю, но тем не менее она уже хотя бы участвовала в том, от чего ранее отгораживалась. Иногда даже принимала вызов на словесную пикировку. К её чести победа всегда оставалась за ней.       Путешественница искала какие-то книжки на полках и переносила их на стол, раскрывала на интересующих её страницах и читала, не особо вклиниваясь в диалоги. Только когда пальцы Аякса начинали играться с её волосами, она отвлекалась и улыбалась ему, или иногда била по ладони. Тот лишь делал вид, будто его это задевает, но на самом деле было очевидно, он готов ради неё на все: терпеть любые колючки, ведь между терновником всегда растут самые красивые цветы. Эта открытость чувств и поражала Мону, и смущала. Она почему-то не могла долго на них смотреть и возвращалась в поток бессмысленной болтовни её компаньонов. Бессмысленной, потому что Мона Мегистус никогда не была солдатом, воином – бойцом как таковым. Колдунья, волшебница, ученая, созидательница, но никак не та, кто отнимает жизни и разрушает, кто понимает мелодию битв и легко под неё подстраивается. Она печалила её, отпугивала, наскучивала. Некогда владевшие ею детские представления об этом «чудесном мире» давно разбились о твердь реальности, обратившись из чистых и вдохновленных в мрачные и кровавые. – Паймон не очень понимает, к чему вы клоните. Но кажется, все ваши идеи заканчиваются одинаково: мы все умираем. Да-да! – Пессимистично. – Это называется прагматизм, – поправил Сказитель, опираясь на стол. Прядки темных волос шаловливо падали на глаза, придавая его суровому лицу какую-то юношескую игривость. – Мы можем хоть сутками обсуждать варианты самоубийства, однако один факт остается неизменным. Без чужой помощи нам не справиться даже с подступами ко дворцу, не говоря уже о встрече с Царицей. – Мурата не согласиться. Она ясно обозначила свою позицию, – Люмин провела пальцем по корешку. – Война между богами окончилась, и она по понятным причинам не желает развязывать её вновь. Мы уже должны быть благодарны за кров и всё это.       Она не уточнила, что именно имеет ввиду, но это и так было ясно. «Всё это»: целый замок, любые документы и книги, всё, что может пригодиться, теперь в их распоряжение. Мона не могла понять, почему богиня позволила им здесь хозяйничать. Словно ей было плевать, что станет с этим местом, и, – оглядываясь назад, вспоминая свою комнату, коридоры и тусклый вид из окон на заросшие окраины, – убеждение в этом крепло. – Может, тогда вернемся к плану «Б»? – Это, где наряженных в шелка нас убивают вилками? – уточнил Аякс, и Томоко замахнулась кунаем, но фатуи лишь хмыкнул. – «Б» значит «быть затыканным до смерти».       И так по новой. Мона натянуто улыбнулась, почти незаметно оставив своих компаньонов за делом, трогающим их бойкие сердца. Её спокойное, тихое волшебство журчало в крови, пытаясь разогнать пришедшую тоску, когда дверь за ней тихо закрылась. Отзвук щелчка промчался по пустым коридорам, взбегая по закручивающейся лестнице и исчезая на втором этаже.       Живот скрутило, и астролог вспомнила, Томоко предлагала ей перекусить, но, видимо, забылась, как только стихия беседы унесла её разум. Она только повернулась, как в зале раздался бурный гам смеха. Пальцы заледенели над ручкой двери, рука опустилась. Ничего, Мона сама найдет, что съесть и как избавиться от червя в голове, назойливо твердившего: «Ты попросту теряешь здесь время!»       Вот только куда ей идти? Коридор являлся развилкой к холлу с красивыми дверями, уводящими на улицу, к крылу, из которого она не так давно пришла вместе с ниндзя, – возможно, там спальная часть, а может и нет, – и к другому пути, лежавшему куда-то в неизвестность. Мона решила выбрать её.       Путь привел её к каким-то дверям, между которыми затесалась арка. Через неё виднелись ряды книжных полок. Колдунья прошла мимо библиотеки, заворачивая за угол. Какое-то время она бродила по коридорам, иногда заглядывая в комнаты, скрытые за дверьми, и отыскала котельную, еще несколько спален. Как оказалось, в этом здании даже оружейная была – место, из которого девушка быстро сбежала, пораженная обилием способов для убийств.       Стоптав ноги, ощутив накатившую удрученность, Мона печально опустила плечи, но вдруг точно за её упрямство и старания легкие наполнил аромат подгорелого хлеба. Колдунья встрепенулась и помчалась на этот горьковатый запах.       Это была самая большая кухня, которую ей доводилось видеть. Арочные окна освещали послеполуденным светом помещение с пугающим обилием темных шкафчиков. Потолок здесь ниже, чем в других частях замка и представлял собой деревянные балки, освещенные волшебными светильниками. В каменные серо-кремовые стены встроены кухонные шкафчики из темно-коричневого дерева, различающиеся резьбой на дверцах и узорами на стеклянных вставках. По центру комнаты располагался каменный стол, засыпанный мукой, местами залитый водой, заставленный мисками, венчиками и множеством другой посуды, замаранной тестом и рассыпанным маком.       Мона чихнула. Мука была повсюду, но кроме неё – астролог дернулась к дымящейся печке, распахнула её и подавилась кашлем, когда клубы дыма забились в нос. Схватив со стола грязное полотенце, она вытащила на свет противень с черными комочками, напоминающими камни в огороде. – О звезды, что это? – противень с железным звоном упал на стол. – Эй! Что ты делаешь?!       Из кладовой выскочил парнишка с заляпанным мукой лицом и горящими темными глазами. В одной руке он держал деревянную ложку, а в другой — за спиной – прятал кортик. – Предотвращаю пожар, полагаю, – Мона скрестила руки, изгибая бровь. – Если не умеешь пользоваться печкой, не берись. Только навредишь себе и окружающим. – Откуда ты вообще такая взялась умная? – парню на вид не больше семнадцати. Хоть на нем и были мешковатые рубаха и штаны, легко угадывались ещё совсем юношеские очертания: худоба да и особо вытянутый рост, будто организм еще не успел подстроиться под него. Юноша метнулся ко столу и сокрушенно выдохнул, заметив результат своей безуспешной работы. – Да как так-то? Это уже десятая партия, и они все такие. Может всё-таки что-то не так с рецептом… – Если в нем написано оставлять тесто на полном огне без присмотра, то думаю, да, с ним что-то не так.       Юноша метнул в неё злой взгляд. Темно-карие глаза отливали алым, и Мона чуть дрогнула, почему-то вспомнив суровый взгляд наставницы. Астролог крепче сжала пальцы на плечах, пытаясь не выдать своих смешанных чувств. Всё-таки перед ней была не Батильда, а всего лишь какой-то подросток с крайне неприятным характером. – Так кто ты? Почему пытался всё здесь спалить? – она подошла к окну и приоткрыла его, выпуская запах гари и дыма. На улице шуршала желтая листва. Близилась осень. – Мои друзья сказали, это дом Архонта. Но ты явно на него не походишь. – Это ещё почему? Потому что я слишком мал? Да? – Потому что она – женщина.       Она обернулась и нахмурилась. Тон, с которым этот юноша бросал в неё реплики, выводил из себя. Точно она ворвалась в его личную комнату и начала всё крушить, поэтому заслуживает порицание и гнев в каждом слове. Парень больше не смотрел на неё, он упорно соскребал с противни черные засохшие кашицы. Его движения были резкими, импульсивными, пока вдруг неудавшийся кулинар не бросил нож, которым орудовал, и раздраженно не выдохнул.       Странно было наблюдать за ним и думать, какой же перед ней ребенок, ведь если она не ошибалась, то сама старше была всего на несколько лет, и всё-таки… Мона ещё раз оглядела поле битвы с мукой, взяла сухую тряпку и начала собирать её в деревянную тарелку. – Что ты делаешь? – Убираюсь. – Я вижу, но зачем? – парень внимательно следил за ней. Астролог находила в этих одинаковых, ритмичных движениях какой-то успокаивающий эффект. Словно заняв чем-то руки, она могла обмануть внутренний едкий голосок, уверяющий её, что она попросту тратить драгоценное время в бездействии. – Это же я всё здесь разгромил. – Тогда бери тряпку и помогай, а не болтай.       Парень какое-то время созерцал её труды с явным удивлением, позабыв о своём раздражении и приключившейся неудачи, а потом, окинув свою работу взглядом, принялся собирать посуду, тщательно смывать с неё налипшее тесто. Так в молчании под звуки слаженной совместной работы над чем-то столь обыденным, как уборка кухни после мучного взрыва, Мона погружалась в состояние безмыслия, внутреннего отупения, сосредотачиваясь на пятнах липкой муки на каменном столе, чисткой липких дырочек в сито, оттирании черных следов с печки и на прочих простых вещах.       На самом деле Мона Мегистус сама не смогла бы ответить на вопрос компаньона по уборке. Зачем она начала убираться? Мона никогда не любила убираться, тратить на это время, понимая, что после следующего похода на рынок или в библиотеку, она принесет очередной хлам, который разбредется по квартирке, заполнив её очередным беспорядком. Мону мало беспокоила пыль, когда, например, некоторые её соседки зверями вгрызались в своих дочерей, чтобы те не допускали хоть одной катушки пыли. Её также мало волновали пятна на стекле её столика, оставленные пальцами, или ещё что-то такое мелкое. Уборка занимала драгоценное время, которое можно было бы потратить на исследования или работу, на гадание или что-нибудь ещё более интересное, чем махание метлой.       Мона не раз заставала Лизу за странным для библиотекаря, как ей тогда казалось, занятием. Колдунья иногда долгие часы могла разглядывать книжные полки, переставлять книги с одной полки на другую, менять их расположение по цвету, серии, году написания и потом к концу дня снова всё переставлять. Она любила эту скучную работу, которую всегда сопровождала протиранием обложек тряпкой. Сама мысль о таком неблагодарном труде пугала Мону, когда она вспоминала количество полок в библиотека Ордо Фавония, но Лизе, казалось, то было в радость. И теперь Мона вдруг поняла, почему. Когда твои мысли – это логово шипящих змей, больно жалящих при каждом его рассмотрении, то обычная рутинная работа вынуждает их успокаиваться, проползать мимо. Руки заняты, мысли далеки, сердце спокойно бьется в груди, отдыхая от беспокойства.       Мона закончила со столом, чувствуя гордость за проделанную работу. Она чуть улыбнулась, сжимая грязную тряпку. – Калле. – Что? – Меня так зовут, – юноша не повернулся, продолжая усердно что-то тереть в воде. С каждым резким движением золото-рыжие волосы качались в коротком хвостике. Виски коротко острижены, отчего он придавал его лицу мальчишечью неукротимость. – Мой народ называет так самую горячую часть пламени. Ту, что сверкает на языках, как золото, и обжигает, если неправильно коснуться. – Красиво, – Мона сдержала смешок, заметив, как дрогнула его спина и вспыхнули щеки. – У моего имени не столь чарующее значение. Мона – та, что слышит Богов, и они…       Калле обернулся, будто ощутил перемену, произошедшую в её настроении. На его смуглых щеках и носу всё еще пятнами белела мука, взгляд оставался твердым, серьезным, когда он скользнул по её замершей фигуре.       Мона беззвучно оперлась на стол, уставившись на свои руки с намокшими бинтами. Почему она об этом раньше не задумывалась? Ни разу с момента, когда всё в её жизни полетело к черту. Наставница всегда её учила, что имена – это скрытая тропа, по которой бредет душа, и зная их, Мона всегда могла взглянуть на чужой путь. Так почему она никогда не останавливалась и не смотрела на саму себя? Она же тоже человек, у которого есть имя… Та, что слышит Богов, и они говорят её устами.       Мурашки пробежались по телу. Значение имени прозвучало как приговор. – Тебе плохо? – Калле переминался на месте, не зная, как следует поступить. – Ощущение, словно ты сейчас в обморок свалишься. – Да.. Здесь есть что-нибудь съестное помимо сгоревших булочек? – она выдавила улыбку. – Конечно! Твои друзья с самого утра что-то чудили, и после них осталось немного еды, – Калле закивал, бросив тряпку на остатки немытой посуды и засуетился вокруг, пока Мона заставляла себя держать спину ровно, борясь с накатившим головокружением. Она опустилась на деревянный стул, рисуя на каменной поверхности стола узоры, ощущая шершавость поверхности. – Они очень громкие. Уже много лет в этом доме не было столько криков и смеха. Даже духи дрожат в стенах. – Духи?       Он кивнул, отыскав, глубокую сковороду, в которой блестел бекон с жаренной картошкой в соусе. Несколько минут на разогрев, и астролог с придыханием наблюдала за тем, как еда перемещается в тарелку, а потом возникает перед ней. Калле улыбнулся, и всякая мрачность, с которой она столкнулась вначале, покинула его юношеское лицо. Мягкое, аккуратное, не тронутое невзгодами и голодом, печалями, что вытягивают жизнь из всякого человека не зависимо от его возраста. Моне казалось, она в свои девятнадцать выглядит на все пятьдесят. По крайней мере внутренняя сгорбленная старушка без умолку кряхтит от усталости. – Ага. Мы же в Натланте, – будто это всё объясняло.       Калле отыскал в кладовой какой-то интересный красно-зеленый фрукт в пупырышку и начал жевать, усаживаясь напротив колдуньи. Он излишне опасливо обернулся на дверь и спрятал кортик под объемную рубаху, под которой виднелся кожаный перехват для оружия. – Это родина огненных духов, потому что именно сюда, по легендам, упали первые искры гнева Матери, и сама магма обратилась дорогой, ведущей богов прошлого в наш мир. Огненные Духи сопровождали тех, чьи сердца хотели обогреть и сберечь от тьмы и холода бренного мира. Но всё это, как по мне, красивые сказки для детей. Думаю, дело в том, что здесь особенно жарко, поэтому духи и ютятся в Натланте... Хотя их уже давно никто не видел. Может, и они никогда не существовали на самом деле. – Не всё, что мы не можем увидеть, не существует, – Мона с наслаждением кусала бекон, чувствуя, как всякий мрак души чуть отступает не в силах соперничать с этой искренней радостью изголодавшегося желудка. В чем-то Паймон определенно была права: вкусная еда может спасти душу. – Ты упомянул Мать. Думала, никто уже не помнит об этой легенде. В ней столько противоречий, так что многие ученые уже отреклись от неё, сочтя выдумкой религиозных фанатиков.       Калле одобряюще хмыкнул, откусывая фрукт. – Я тоже не верю в эту историю о Матери, из слез которой родились боги, а из крови – люди. Слишком абстрактно и поэтично. Но Агния иногда вспоминает эту историю, когда прибывает в особенно отвратном расположении духа. Думаю, я единственный из своих сверстников, кто помнит об этом. – Агния – это местная богиня, Пиро Архонт, – заключила Мона. – Не знала, что у неё есть имя, кроме общеизвестного. – Если не хочешь, чтобы она превратила тебя в уголек, лучше не зови её так. Агния по-настоящему ненавидит это имя, а мне просто нравится её злить.       Мона заправила ещё чуть влажные волосы за ухо. – Ты либо действительно бесстрашный, либо безумен. Зачем злить богиню, которая может тебя одним мизинцем в уголь обратить?       Калле замолчал, оставив недоеденную часть своего экзотического фрукта. Облокотившись, он молча смотрел в окно за её спиной, где вплоть до горизонта простирались желто-алые деревья, над кронами которых виднелись далекие заснеженные горы. – Вообще Мурата одинокий Архонт. Она редко выходит к людям, чаще – пропадает где-то в округе и возвращается, бывает, спустя месяцы, пока я тут один шатаюсь по мертвому дому. Его стены всегда такие тихие, что иногда мне кажется, еще немного и он обрушится мне на голову. Духи точно его покинули и уже давно, ещё до того, как я здесь поселился, – его взгляд скользнул к астрологу, и Калле дружелюбно улыбнулся. – Так мне казалось, пока не появились вы и не наполнили его шумом. Духи всё еще здесь, просто они спали так долго, что забыли, как являться людям. Я слышу их дыхание, как если бы после долгого застоя вспыхнул огонь в камине.       Но если дом лишь ожил от гостей, то Агния еще больше отгородилась от всех. Ты, наверное, не знаешь, потому что спала все эти дни, но когда посреди ночи вы заявились в сад, она впервые за долгие недели покинула свою комнату и использовала пламя. Наверное, не будь тот рыжеволосый парень столь умел на язык, Агния бы не стала даже слушать вас. – Почему я не удивлена, что за всем стоит Аякс, – она выдохнула, но улыбнулась. – Он может умаслить кого угодно. – Агния позволила на какое-то время вам остаться и затем ушла. Она всегда так делает. Когда появляется какая-то неизвестность, берет своего коня и исчезает, – Калли ковырял кусочек на столе, раздражаясь с каждым словом. – Сказала, чтобы вы убрались перед тем, как она вернется, но правда в том, что ей плевать. Даже если вы останетесь здесь и разрушите всё до основания, Агния не заметит. Единственное, что она замечает, это когда её называют настоящим именем.       Мона не совсем понимала, почему эти слова прозвучали, как треск разбивающегося стекла, но сдержала сочувственную реплику. Даже если безразличие Архонта по какой-то причине задевало юношу, отчего он и вел себя несносно и целенаправленно злил её, Калли рассказал это всё не для того, чтобы какая-то девчонка жалела его. Они и не знакомы вовсе, а жалость от незнакомца – почти пощечина. Никто не любит, когда об их ранах узнают. – Тебе нравятся мучные продукты? – вдруг перевела тему астролог, окончательно потеряв всякий аппетит. – Поэтому пытался что-то сотворить из.. всего этого.       Она неоднозначно махнула на гору посуды и мешочки с мукой и сахаром. Калли раздосадованно вздохнул, опустив голову на стол. Напряжение тут же покинуло его, сменившись послевкусием неудачи. В дневном свете его волосы напоминали живое пламя, и казалось, коснись – обожжет. Мона неловко отпрянула, опустив руки на колени, пряча подрагивающие пальцы. В списке её фобий появился и огонь. – Терпеть не могу, но я нашел в какой-то из комнат на втором этаже чей-то дневник. Он, правда, чуть не рассыпался, когда я его открыл. Наверное, ему добротных пятьсот лет, – усмехнулся он, наклоняя голову, чтоб видеть свою собеседницу. Выглядел парень в этой сгорбленной, несчастной позе забавно. Мона улыбнулась. – Диалект там был, конечно, ужас. Но как я понял, владелица была хорошо знакома с Агнией и писала, что она очень любила маковые булочки. – Кто? Архонт? – Вот и я удивился, – юноша выпрямился. – Но, как говориться, не рискующий искры не выжжет. Муки в кладовой было уйма, так что я решил попробовать и.. Ну, ты помнишь. Кулинария – это какое-то чертово таинство, закрытое для моего несведущего сознания. В особенности когда пишут в этих умных рецептах, бросьте на глаз этого, того, перелейте примерно так или около того. – Точно! Неужели нельзя писать точно? – Мона встрепенулась, почувствовав знакомое негодование, преследующее её каждый раз, когда она пыталась осилить какие-нибудь рецепты. – Вот если бы писали, сколько конкретно ложек и желательно каких именно… – Точно бы указывали их глубину и ширину, тогда не было бы никаких проблем!       Астролог уже улыбалась во все зубы в ответ на его такую же яркую улыбку, и они рассмеялись своим глупостям. Очевидно было, ни он, ни она просто ничего не понимают в готовке и все их претензии – детский лепит. Однако именно это подзадорило Мону и разогнало сумятицу в голове, словно на какое-то время она выбралась из замкнутого круга несчастий и вспомнила, что в мире есть и обычные вещи, не связанные с чем-то таким глобальным, как спасение мира и собственной жизни.       Где-то постучались. Они и не обратили внимание, пока что-то не ужалило её предчувствием. Астролог повернулась к дверям, и улыбка чуть дрогнула. Его пальцы замерли у открытой двери, пока Сказитель наблюдал за ними. Привычно лицо его было спокойным, радужки оставались темными, как если бы между его мыслями, чувствами и реальностью стояла ледяная стена. – Твоя подруга волновалась, когда ты ушла, – голос звучал подобно эху в пустой комнате, отраженному железными стенами. Скарамучча не задержался взглядом на ней, заинтересовавшись Калли, вдруг умолкшем и напряженно следившем за Предвестником. Мышь, пойманная котом. – Ты – тот парень, что постоянно маячит под окнами с кортиком? Удары у тебя никуда не годятся. Вряд ли с такими осанкой и положением рук можно кого-то убить. – Я и не хочу никого убивать, – резко бросил юноша, соскакивая со стула. Может, Моне показалось, но в последнее время, она всё больше убеждалась, что чем чаще ей «кажется» что-то, тем чаще это оказывается правдой. Какая-то судорога прошлась по мрачному лицу Сказителя в ответ на пылкую реплику Калли. – Но всегда полезно уметь владеть оружием. Хотя бы ради защиты.       Скарамучча улыбнулся. Мона хотела вскочить и выдворить его отсюда, догадываясь, что у этого парня что-то неприятное в голове, но астролог не двинулась с места. – Беря в руки оружие, Калли, ты должен быть готов, что оно рано или поздно окрасится кровью. Избегание этого факта лишь застанет тебя врасплох и погубит. – Кто ты вообще такой, чтобы читать мне нотации? – Калли взглянул на Мону, и потом быстро сбежал из кухни. – В пекло все!       Предвестник молча наблюдал за его удаляющейся по коридорам фигурой, и только когда юноша исчез за поворотом, повернулся к астрологу. Мона скрестила руки, закинув ногу на ногу. – И что это было? – Правда, – он пожал плечами, прикрыл дверь и прошел на кухню. – Никто не занимается его обучением, и парень пытается постичь умение владения холодным оружием самостоятельно, но при этом совершенно не понимает к чему это приведет. Невозможно избежать жертв. – Ты судишь по себе, Скарамучча. Другие люди – другие жизни, и не обязательно, что им придется пройти тот же тернистый путь. – Возможно.       Молчание прокралось в их короткую беседу, накаляя неловкость. Мона усердно искала, что сказать, но в голове не было ничего, кроме желания спрятаться куда-нибудь. Её нервы распалялись. – И ты всё еще здесь. – Мне некуда идти, так что да, я всё еще здесь, – и они снова замолчали, точно совсем разучившись говорить друг с другом, как если бы они всегда говорили на разных языках и теперь вдруг вспомнили об этом и забыли, как это, понимать друг друга. – И я обещал, что помогу тебе. А потом.. – Потом я сниму заклятие.       Он, наконец, взглянул на неё. Взгляд, как удар наотмашь, выбил воздух из легких, и Мона оперлась о край стола, ища опору. – Да.. Да, потом ты снимешь заклятие, – зачем-то повторил он, убеждая себя в правильности, закономерности такой последовательности событий. Да, так правильно будет. Да.. – Как твои раны? Ниндзя долго работала над ними, но шрамы всё равно останутся. – Ничего, – Мона отмахнулась, взялась за вилку и осторожно ковырнула остывшую картошку. – Хоть я так и не выгляжу, но не стану плакаться из-за испорченной кожи. – Дело в другом, Мона, – Сказитель провел ладонью по столу, изучая его текстуру. Затем пальцы ощупывали каждый бугорок на резном узоре спинки стула. Завораживающие. – Шрамы – это напоминание. Неважно какие, телесные или душевные, но они всегда будут саднить, напоминая о тех моментах, когда ты оказалась слишком слабой, чтобы это предотвратить.       Пальцы замерли, когда снова коснулись стола подле её замершей руки. Мона не могла себя заставить обернуться и взглянуть на Предвестника так, снизу вверх, чувствуя себя маленькой и беззащитной. Плечи дернулись. – Я справлюсь, – и она всё-таки обернулась. Во рту пересохло, когда его пальцы коснулись бинтов на её руке, Скарамучча неотрывно смотрел ей в глаза. Он всегда хмурился, когда их взгляды встречались, будто это мгновение было его лично занозой. – У меня просто нет иного выбора, как принять это и идти дальше. – Тогда почему ты бежишь? – хриплый шепот прозвучал тихо, не сотрясая даже воздуха между ними. – Бежишь, потому что если остановишься и обернешься, то не сможешь больше сделать и шага? Поэтому ты так рвешься в Снежную, на встречу к богине? Потому что если позволишь себе передышку, не сможешь себя заставить шагнуть в пасть льву? – Прекрати.       Слова обжигали язык. Её раздражало, как слова Сказителя щипали её за нервы, кололи глаза, и оттого, что ей нужно было ещё сильнее затягивать удавку вокруг чувств, чтобы не выдать себя, не раскрыть ещё больше. Она и так предстала перед ним слабой, никчемной девчонкой, умоляющей о помощи, не хватало ещё, чтобы он узнал о других сторонах её мыслей. – Прекрати читать меня, как карту с этим расчетливым безразличием, будто излагаешь очевидные факты, написанные чернилами! – Мона опустила вилку и медленно поднялась из-за стола, но Сказитель не двинулся, и теперь сложилась неловкая ситуация, в которой колдунья была зажата между ним и столом. Она лишь улыбнулась, ведь ей всё равно. Именно. Ерунда какая-то. – К чему всё это? Чего ты хочешь на самом деле, Скарамучча?       Он молчал так долго, что дрожь, поселившаяся в коленях, почти согнула их. Скарамучча медленно выдохнул, его прямой взор чуть дрогнул – споткнулся о какую-то её черту лица, губы дрогнули, будто он хотел ответить ей, но тут же сжались плотнее, чем ранее. Какая-то дрожь прошла по его телу, и Сказитель вдруг отшатнулся от Моны, заметив, как близко они стояли, дышали одними вдохами.       Насыщенная синева радужек полнилась тенями, пробирающимися в остальные черты лица. Моне хотелось узнать, понять, что твориться в его голове, о чем он на самом деле думает, сорвать эту дурацкую театральную маску, которая прилипла ко всем фатуи, но она лишь легко скрестила руки на груди. Ей бы хотелось понять, почему она так ждала его ответа. – Как-то ты говорила, есть вероятность, что мы с тобой, – он сощурился. Слова, которые Сказитель хотел произнести ощущались абсурдными, однако звучали, как журчание чистого ручья в одиноком лесу, – когда-то уже встречались. Ещё до той ночи на Пике.       Она только моргнула, выдавая удивление. Скарамучча и правда придал той её вспышке значение? – Это.. Я не уверена. – Расскажи мне.       И она рассказала. Всё, что помнила, поведала о всех тех кусочках разбитого пазлла, которые ей вернулись так внезапно, как ледяной дождь жарким летом, падающий на голову. Размытые, местами крайне яркие и цветные, а местами – однотонные, серые. Но все моменты, где мальчик из её прошлого что-то говорил девочке, напоминали россыпь потерянных звезд, выпавших из мешка вора. Об этом Мона, конечно, не стала упоминать.        Скарамучча облокотился о высокий кухонный шкаф, отгородившись от девушки скрещенными на груди руками, и ритмично отстукивал пальцами по плечу. Весь её недолгий рассказ Предвестник внимательно изучал окружающее пространство, и казалось, он её вообще не слушал, но как только Мона умолкла, Сказитель вдруг ответил: – Говоришь, в детстве бывала в Снежной вместе с наставницей и встретила мальчика, заблудившегося в лесу? Но не знаешь ни его имени, ни того, откуда он там взялся и даже не уверена, что это не было миражем, навеянным испуганным детским разумом. Да ко всему прочему плохо помнишь, как он выглядел. Всё это... – Если ты собираешься издеваться, то лучше подумай дважды, Предвестник, – слова звучали резко, и Мона порадовалась звенящей в них стали. Никто не имел права насмехаться над её воспоминаниями, даже если она сама едва в них верила. Все картинки больше походили на пейзажи из книги сказок, которую, возможно, когда-то очень давно читала ей родная мать. Однако смотря на Сказителя, то, как он тенью сливается с пространством, на его острые черты и встречаясь с неизменно хмурым и колким взглядом, астролог все больше верила в то, что тот ребенок – он. Было в них что-то неуловимо похожее. Какая-то обреченность. – У меня нет ни сил, ни желания терпеть.. – Делаешь поспешные выводы, не дослушав. Сама себе на уме, Мона, – Сказитель чуть улыбнулся. Её реакция не разозлила его, напротив, будто позабавила. – Я хотел сказать, хоть и звучит твой рассказ, как глупость несуразная, но мне кажется, ты права. В последнее время мне все больше видятся странные сны, которые я никак не могу объяснить. – О чем они?       Мона закусила щеку. Она раньше почти не пыталась спрашивать его о чем-то личном, однажды решив для себя, что ей это не нужно – сближаться с врагом да и Сказитель оберегал свое прошлое, как дракон золото. Сожжет и не заметит. И произнесенный вслух вопрос стал пробоиной в плотине, и вопросы, которые она приказала себе спрятать за неё подальше от взора, полились в сознание. – Ты расскажешь мне? Думаю, это будет честно, раз я рассказала тебе о своих воспоминаниях, – слова как угольки, обжигали неба, но Мона не могла остановиться, чуть взмахивая руками, придавая себе смелости говорить дальше. – В любом случае это может оказаться полезным, учитывая, что мы до конца не понимаем в чем суть нашей связи и… – Мона, остановись.       Астролог запнулась в потоке слов и сжала губы, резко растянув их в улыбке, будто совсем и не тараторила несколько мгновений назад. Неловкость огоньком поджигала щеки, заставляла пальцы перебирать кончики длинных темных волос, которые она не стала сегодня заплетать и поэтому пряди чуть завивались, струясь темным шлейфом по спине. Челка падала на глаза, и Мона поспешно её поправила, радуясь, что может занять чем-то свои руки.       Скарамучча оттолкнулся от шкафа, и хоть разделяло их и без того один-два шага, казалось, будто расстояние пролегало километрами, оттого его преодоление давалось ему с трудом. Стул скрипнул, когда Предвестник сел рядом с девушкой и, не глядя на неё, рассматривая постепенно угасающий следом за днем пейзаж, натянуто начал: – Обычно мне снятся кошмары, поэтому я плохо сплю. Конечно, назвать то, что я вижу кошмарами, слишком по-детски, однако это те вещи, о которых я не хочу думать, которые проще было бы забыть, оставить в прошлом, но они призраками продолжают меня преследовать. – Воспоминания? О.. – Мона боялась сказать лишнего, но эта фраза вертелась у неё давно, почти с самого начала, и теперь слова сами облачались в звуках вопреки здравому смыслу. – О твоей создательнице? – Ты.. – он дернулся, взглянув на неё. Ещё немного, и юноша бы встал и ушел, так яро бегали желваки на лице, злобно сверкали молнии в глазах. Ещё немного.. Мона просто улыбнулась. – Ты не поймешь, Мона. Никто из вас этого не поймет. Как бы ты не старалась это игнорировать, но я совершенно не такой, как любое другое живое существо. – Даже если так, если ты отличаешься от нас и всех прочих, кто населяет этот мир, это не преступление, – она сжала ладони, сдерживая порыв коснуться его дрогнувших пальцев. – Это жизнь. Какая разница, кто мы на самом деле? Люди, боги, екаи или.. сосуды? Мы просто те, кто мы есть. Каждый из нас заслужил этот мир.       Время неумолимо близилось к вечеру. Желтые листья деревьев заиграли в новом цвете, и теперь лес, окруживший замок, напоминал золотое озеро, переливающееся на закате, дрожащее от осеннего ветра. Птицы уже не пели, но мелодия какой-то легкой, приятной песни пробиралась в кухню через форточку. Её никто не просил, но она всё равно осторожными нотами коснулась души, успокаивая нервы, упорядочивая мысли, точно снова напоминая, что за пределами их клетки есть иной мир, полный обычной бурной жизни, не зацикленный на их проблемах, их боли. – Так и происходило, – астролог непонимающе приподняла бровь. Предвестник провел ладонью по волосам и улыбнулся. Улыбка точно осколок угасающего света. – Только мрак прошлого пробирался в мою голову, я слышал возглас. Это был девичий крик, полный негодования, неоправданных претензий и неописуемой наглости. Место холодного ужаса занимало незнакомое мне веселье. Выдумки, фантазии, вызванные растерянным, измотанным разумом. Так я пытался объяснить эти фрагменты разлетевшегося пазлла, но, видимо, делал то же, что и ты сейчас. Убегал от правды.       Сказитель склонил голову. Золотистый свет скользил по контуру его лица, разгоняя былые тени. В какой-то момент Мона увидела совершенно другого человека, о котором, вероятно, даже Скарамучча не подозревал: он умел улыбаться искренне, чисто, мягко, будто на короткий миг все пережитые ужасы стирались. Кто ты? Она бы хотела узнать эту его часть лучше. – На самом деле, кроме тебя, это никогда никто и не мог быть, Мона.       Ей показалось? Нет, она же отказалась верить в это определение. Скарамучча всегда был точно иллюзия, и все его чувства, действия и эмоции – мираж, который на самом деле существовал. Оазис в пустыне не был выдумкой, он действительно существовал, просто никто из путников ещё ни разу его не нашел. Все эти «показалось» – и есть пути к правде об этом юноше, который не хочет, чтобы о нем знали слишком много, и в то же время постоянно нарочно позволяет этим «казалось» проскользнуть в реальность.       Его голос чуть изменился, когда он снова произнес её имя. Он снова, снова, снова его произносил даже тогда, когда не следовало, будто ему нравилось, как оно звучит, ложится на язык, отдается в пространстве отзвуком.       Что сейчас происходило? Мона не могла сказать. Произнесенные слова показались ей слишком личными, чтобы вдумываться в их смысл, чтобы позволять себе раскручивать цепочку мыслей, родившихся следом, слов, которые хотелось бы произнести, дав себе шанс, может, ему – хоть кому-то! – перестать играть в какие-то бессмысленные игры. Ведь так и было с самого начала их встречи: они играли роли, от которых уже тошнит. Первая их встреча, – возможно, конечно, она на самом деле и не была первой, но осколки прошлого были слишком желанны, чтобы в них поверить, – определила реплики, положения в их взаимоотношения, наложила какие-то рамки на то, что можно, а что нельзя. Вот только столько времени прошло, столько событий разделяли эти два промежутка между тогда и сейчас – Мона решила оставить то мгновение на страницах книги её жизни и перелистнуть на следующую главу.       Юноша поднял руку и осторожно коснулся её щеки, ловким движением убирая упавшие прядки с глаз. Пальцы шершавые, грубоватые замерли, едва касаясь кожи, будто пораженные своим действиям. Мона лишь подумала, что стоит отстранится, восстановить знакомое расстояние, но вдруг какая-то её часть смяла эту тихую мысль и выбросила из головы. То, как потемнели его глаза, как переменилось выражение лица, будто Сказитель боролся с желанием смотреть на неё и потугой отвернуться. – Скар…       Возглас прервал её, что-то разрушив. Астролог и Предвестник, точно очнувшись, резко отпрянули друг от друга, восстанавливая привычную дистанцию. В какой-то момент Мона могла поклясться, что-то переменилось в Сказителе, словно этот фрагмент своих мыслей, которым он поделился, толкнуло и его тоже на какой-то непривычный для него личный риск, на какие-то незнакомые ему поступки. Чувственность, пропитавшая их мысли, совратившая нервы вдруг развеялась, вернув разуму возможность увидеть, как юноша и девушка выглядят со стороны. Это загнало их в ещё большую неловкость.       Сказитель поднялся, раздраженно потирая шею и отворачиваясь от неё. Золото заката выливалось из комнаты, и на напряженных скулах заалели пятна. Мона моргнула, заставив себя отвернуться, не давая повода думать об этом ещё дольше, чем следовало бы. Следовало? Голос наставницы назидающе руководил её мыслями и поступками: как должно поступать девушке и – прочая бесполезная чепуха. Будто что-то кому-то доказывая, или, поступая вопреки этому голосу, астролог всё-таки взглянула на Предвестника.       Он снова смотрел на неё. Молнии скатились по его рукам.       И перед тем, как женские мысли могли улететь куда-нибудь в ненужном направлении, возглас повторился, сопровождаясь чьим-то смехом. Следом за ним в проеме показались рыжие прядки, и Аякс удивленно замолк, до этого чем-то выводя следовавшую за ним Паймон. – А вот и вы, – девочка влетела в комнату, совершенно не замечая подчеркнутое расстояние между юношей и девушкой, замерших вдруг по разные стороны кухни. Паймон восторженно хлопала в ладоши, а глаза её сияли ярче обычного, затаив какие-то коварные идеи. – Видишь, Аякс, Паймон всегда знает, где найти Мону. Она может быть лишь в двух местах: либо там, где еда, либо в неприятностях. – Паймон, – Мона скрестила руки и раздраженно выдохнула. – Ты вроде что-то хотела?       Девочка улыбалась, как маленькое солнышко. – Да-да! Нам уже пора, – она подлетела к астрологу, взяла её за руку и потащила прочь. – Как только Калли упомянул самые горячие и сытные яства предстоящего праздника в городе, Паймон никак не избавится от этой мысли, поэтому… – Она, точно гестапо, объявила, что отправится туда вместе с тобой, – закончил за неё Аякс, которому тоже не терпелось почесать языком. Вот и нашли друг друга два искусных болтуна. – Скар, конечно, терпеть не может скопления шумного люда, а я вот с радостью погляжу на специфику местного населения. Кто знает, может у меня больше не выдастся шанса побывать в Натланте. – Увидимся позже!       Паймон увела Мону подальше от Предвестников, напевая какую-то веселую мелодию и разбрасывая блестки вокруг, освещая наседающие на замок сумерки. Астролог шла за ней молча, не находясь в словах, слишком удивленная внезапным решением девочки и вклинившемся в её обычно мрачные мысли весельем. – Ты уверена, что сейчас на это есть время? – неохотно отозвалась Мона, ровняясь с девочкой. – Близится ночь. Это может быть опасно да и… – Мона, – Паймон вдруг замерла и опечалено взглянула на подругу. – Паймон знает, тебе страшно. Знает, потому что я тоже в ужасе от всего этого. Мы все, на самом деле. Даже болтающий без умолку Аякс или мрачный, как тучи, Скарамучча. Нет среди нас бесстрашных глупцов, которые верят в то, что удача нам поможет в идее, которую мы замыслили. Это правда. Поэтому сейчас и есть подходящее время, пока этот ужас не сокрушил нашу уверенность и оставшиеся силы. – Это точно ты, Паймон? С каких поры ты говоришь такие мудрые вещи?       Серьезность разлетелась как фейерверк. Девочка топнула ножкой и нахмурилась. – Как я уже говорила, Паймон – лучший гид по Тейвату и самый превосходный рассказчик. Конечно, я могу быть серьезной. – Да, хорошо, – Мона невольно улыбнулась, заправляя пряди за ухо. – Думаю, ты права. Неплохо будет развеяться и на какое-то время притвориться обычными людьми.       Паймон просияла и вернулась к распеванию какой-то веселой мелодии. Астролог молча следовала за ней, ловя взглядом гаснущие лучи солнца, прощаясь скользящих по окнам. День канул в грядущей ночи. И хоть в чем-то Мона и правда была согласна с девочкой, но большая часть её души противилась выходить под луной в толпу незнакомцев, играя роль обычного человека.       Делая вид, что опасности нет.       Делая вид, что чернь не расползалась по её ноге.       Делая вид, что мгновение назад она не свершила очередную ошибку.