___
Осенняя ночь встречала теплым ветерком и шелестом травы и листьев на красных и желтых деревьях. Двор, огораживающий замок, оказался совсем небольшим, и почти сразу же заросшая дорожка вливалась в желто-каменную дорогу города с домами из алого кирпича и с белыми, серыми крышами. Окна горели в ночи букашками, освещая путь, ведя путников между переулками, даже в это время наполненными шумным людом. Местный народ галдел, оканчивая рабочие дела, прикрывая лавки, забирая детей с широких площадок, на которых можно было разглядеть различные деревянные сооружения для развлечения ребятни. Ночные фонари зажигались рекой вдоль домов, подсвечивая флажки с разными узорами, среди которых часто повторялся пиро элемент. Живой, полный шума город напоминал муравейник постоянно работающих людей. – Ничего, что они ушли одни? – невесело подал голос Сказитель, успев дернуть Аякса в сторону перед тем, как он столкнулся бы с каким-то бородатым мужчиной, несущим ящики с овощами. Рыжеволосый парень неловко посмеялся, махая вслед суровому взгляду торговца, и резковато дернул руками, точно его неаккуратность всё ещё выбивала его из колеи. Скарамучча догадывался, ночью Аяксу сложнее ориентироваться, чем днем. – Мы даже не знаем, кто этот Калли и как он связан с Архонтом. – Кто-кто, но эти девушки смогут за себя постоять, если вдруг паренек что-то задумает, – усмехнулся он, оправляя изумрудный ворот бронзового жилета, сшитого из полос разного оттенка. Натланта славилась не только интересной внешностью местных жителей, обладающих смуглой и темной кожей в сочетании с алыми, рыжими, золотыми волосами, но ещё и пристрастием к необычным сочетаниями цветов в одежде. Ткани, из которых здесь шили женские наряды, с завидной популярностью раскупались в других странах – кроме Снежной, где национальным цветом, казалось, был серый, голубой и белый: чем скучнее, тем лучше. Оттого когда в спальной комнате ребята обнаружили стопки пестрой одежды, Сказитель раздраженно выдохнул, извлекая из неё какую-то накидку треугольной формы василькового цвета с золотистой бахромой по краю. – Я это не надену. – Как-будто у тебя есть выбор, Скар, – рассмеялся тогда Аякс, с присущим ему любопытством изучающий оставшиеся вещи, которые, вероятно, им принес Калли. Они познакомились, когда Архонт покинула дом, оставив его в распоряжение гостей под присмотром ребенка. А может Калли и не был ребенком, но вел себя похоже. Энергичный, громкий, взбалмошный… А, стоп. Кажется, обычно Аякс вел себя также. Возможно, поэтому они быстро нашли общий язык, когда Скарамучча лишь закатывал глаза, игнорируя шумное присутствие незнакомца. – Пора добавить в твою темную физиономию немного красок, не считаешь? У них и правда не было выбора. Одежда, в которой они прибыли сюда, никуда не годилась, если уж не по причине её изношенного, потрепанного вида, так из-за её ярко подчеркнутого национального пошива. Местные сразу же бы догадались из какой страны к ним прибыли гости, а привлекать внимание больше необходимого не следовало, пока они не узнают, как обстоят дела в Снежной после их волшебного исчезновения прямо из рук Четвертой Предвестницы. Фрея, вероятно, не станет распространяться о своей неудаче, попытается найти их своими силами, и к её достоинству, у неё получится, даже если ребята зароются под землю. Эта женщина пугала своими обширными информационными сетями. Казалось, не существует того, чего она бы не знала. Так что чем больше они не похожи на самих себя, тем лучше. Улицы нельзя было назвать узкими, в них могло пролегать двухстороннее движение повозок и скорее всего днем так оно и было, но с заходом солнца, когда работа оканчивалась, широкие дороги переходили во владения пешеходов. Молодые люди почти не выделялись из общей массы благодаря ярким одеждам, рыжим, взъерошенным волосам Аякса – мало кого интересовали два молодых парня, тихо пробирающихся через людское течение. Скоро мелодия, которую было слышно в любом уголке города, начала нарастать, всё больше различались какие-то волшебные реплики в напевах веселящегося люда. Слышались бубны, дрожание одернутых струн на балалайках, протекающая фоном мелодия флейт и громогласные хлопки, хохот и топот. Всё больше молодежи стекалось в том направлении, куда держали путь Предвестники. Они знали о площади Костра столько, сколько могли знать солдаты другой страны. Большое круглое пространство, вокруг которого кольцами строился город, сверху напоминая солнце, лучами которого стали фермерские пастбища. Здесь прям по центру возвышалась статуя местного Архонта, окруженная несколькими кострами, будто танцующими в такт бурной, бойкой мелодии. Их языки то вздымались ввысь к небу в момент пика песен, то опускались, готовые вот-вот погаснуть перед тем, как возгореть вновь, разогнав ночной мрак. Это место никогда не угасло – даже ночью. Площадь Костра стала местом праздников, ритуалов, танцев по вечерам и во время сиест, а в оставшееся время самой большой, проходимой частью торгового квартала. Таверны, бары, дома для увеселения – и прочие развлекательные способы выкачать из приезжих и местных побольше моры. В этом плане способность легко и непринужденно обдурить на деньги Ли Юэ могло позавидовать Натланте с её пылким, ярким нравом, который захватывал любого, заражая энергией, опьяняя разум, разрушая всякие оковы и правила. Когда дорога втекла на площадь, всё её величие предстало во всей красе. Разноцветные фонари освещали её края, заставленные лавками, бродячими торговцами, палатками с гаданиями и всякой прочей шушерой, цепляющей взгляд своей экстравагантностью. Женщины всех возрастов с особым интересом останавливались подле лавок с местными амулетами, украшениями и красивыми тканями. Несколько крохотных девочек выхватило из рук матери полупрозрачные платки и примерили их, кружась между хлопающих им дамочек. Желто-зеленое платьице одной ярко сверкало в ярком освещении лавки. Мужчины же компаниями собирались у расставленных столов с деревянными пенящимися кружками, хохоча, играли в карты и в какие-то незнакомые парням прочие игры, в которых снова и снова блестели чужие монеты. Мерцающие, не ополаяющие искры парили в воздухе, вырисовывая между людми витеватые контуры под такт музыки и поднимаясь к самым темным частям неба, вспыхивая и исчезая. Окружающий свет разогнал ночь, отпугнул сами звезды и луну, пораженных и оскарбленных человеческой дерзостью, их вызовом, кричащем: «Мы сами себе творцы света в жестокой ночной мгле!» Далеки были светила, они гасли, уступая человеческим творениям. Но там, где оканчивалась ярмарка, начиналась темно-алая плитка, расписанная золотыми, оранжевыми искрами. Народ, что не был заинтересован в покупках, окружил группу артистов, ритмично распивающих песни на каком-то не знакомом юношам диалекте. Несколько женщин с раскрашенными цветной краской телами легко, завараживающе танцевали под музыку. С каждым новым оборотом по их рукам бежали искры, волной струились длинные цветные юбки. Браслеты звенели в такт мелодии, вспышки волос напоминали танец пламени в кострах за их спинами. – Замечательно, и как мы теперь их здесь найдем? Аякс махнул ему рукой и, бесцеремонно растолкав людей, просочился дальше, ближе к статуи Архонта, совершенно не напоминающего собой безжалостного война, а больше – продолжение изгиба изящного пламени, освещающего ночь. Сказитель раздраженно выдохнул, чувствуя себя не в своей тарелки в окружении стольких людей, но молча последовал за другом. Кто-то злобно ругался в их сторону, причитая о современной молодежи и их неуважении, но недовольство толпы быстро сменилось дружными восхищенными вздохами, когда танцовщицы, сделав парные движения руками, взметнули их к небу, мягко изогнувшись назад, и пламя костров взмыло ввысь, осветив силуэт богини. Хлопки оглушали почти так же, как и звучащая ранее мелодия. – Близится праздник рождения величия нашей богини, так что давайте сегодня забудем о трудностях обычного дня, о тяжбах завтрашнего дня, и насладимся направляющими нас искрами её сердца! – звучал сильный женский голос одной из танцовщиц, легко кружившийся между собравшейся толпой и улыбающейся каждом встречному мужчине, касающейся протянутых детских рук и подмигивающей хмурым дамам. – Пусть смех наполняет сердца и льется, как ром из кружек, душа поет громче наших баллад, а сомнения и страхи сгорят в священном Костре! За каждую погасшую звезду, люди вернут сторицей темным векам и сохранят свет счастливому будущему! Скарамучча плохо различал Аякса, легко, точно вода, струящегося между громкой, ликующей толпой. Со своими растрепанными ярко-рыжими волосами, в бронзовом жилете с зеленым воротом и белых шароварах с темным широким поясом он легко мог сойти за местного, растворившись в общей массе, если бы не светлая кожа рук, веснушки на лице и широкие голубые глаза, ловящие отблески желтых искр. Но в какой-то момент парень замер и дернулся куда-то, – какой-то мужчина толкнул Шестого Предвестника, – и Аякс просто исчез. Ругательство сорвалось с языка, когда юноша понял, что потерял его из вида и остался среди толпы уже знатно хмелевшего народа один, совершенно не представляя, как среди обилия красок в сумерках ночи ему найти остальных, наряженных в только богам известно какие тряпки. Новые удары в бубны привлекли ещё больше людей, отвлекая от лавок. Толпа сжималась вокруг, сдавливая тесками. Где-то под кожей вспыхивали молнии, желая вырваться в реальность, ужалить кого-нибудь, напугать, но Сказитель вовремя ухватил магию за поводок, и хоть его волшебство обрело своенравие, в открытую противиться оно не стало, тусклыми всполохами оседая в уголках сознания. – Сегодня ночь – это колыбель перед Сошествием, когда звезды спускаются к людям и завладевают их одинокими сердцами, загораются огнями в душах и ведут по дороге жизни, золотой рекой протекающей под уставшими ступнями, – не умолкал мелодичный женский голос танцовщицы с злато-алыми кудряшками, собранными в две толстые косы и выбивающимися задорными завитками на шее и лбу. Её смуглую точенную фигуру почти не скрывали полупрозрачные желто-алые платки в золотую крапинку, перехватывающие грудь и волнами кружащиеся вокруг тонких расписанных белой краской рук, отчего любое её движение напоминало танец огня, нет, самого отсвета пламени среди лесной глуши. Путеводный огонек. – Их свет ведет, развеивает сомнения, обнажает правду и заживляет раны. Ведь там, где есть место жарким чувствам, нет места страху! Она ритмично захлопала. Золотые браслеты зазвенели на руках, сверкая бликами. Музыканты подхватили другую бурную мелодию. Она прыгала, точно сама была танцовщицей, вдруг ожившей и завлекающей новых танцоров к ней в объятия. Ораторша же закружилась, вырисовывая руками узоры, притопывая и рождая возгласы восхищения и смех. Сверкала, как осколок звезды, – и вдруг с очередным оборотом скользнула в толпу и легко выхватила из рук какого-то парня деревянную кружку, расхохоталась под его возмущенный крик и вернулась на площадь, запрыгнув на растравленные по краю ящики. Её юбка полукругом завертелась, обхватывая стройные ноги и тут же скрывая их, оставляя волю воображению. Сказитель слышал, как неподалеку несколько парней присвистнуло и отпустило пару пошлых комментариев. Ему хотелось уйти из этого места, полного шума и диких людей – такими они казались со всеми их речами, криками, варварской музыкой. Но он уже был здесь и не мог повернуть назад, не отыскав тех, кто, собственно, и выдумал эту авантюру, поэтому через отвращение, Предвестник продолжил пробираться сквозь толпу туда, куда, как ему казалось, бросился Аякс. – Кровь кипит, бурлит и требуется выплеснуть чувства сердца! – кричала девушка, подняла кружку, и в ней алкоголь качнулся, пенкой стекая по краям и марая пальцы. Она расхохоталась и отпила немного, взвизгнула и махнула рукой, призывая артистов двинуться в очередной круг танцев. – Истина лишь в них. И в каждом из вас! С этими словами другие артистки со смешками, как змеи, бросались в толпу и резкими рывками выдергивали людей: стариков, женщин и детей, – всех, кто приглянется их цепким взглядам, коварным улыбкам и хищным движениям пальцев. Толпа зашумела, закачалась, рассасываясь. Кто-то пытался избежать публичных танцев, тут же возвращаясь к безопасным лавкам и палаткам, а кто-то уже был в консистенции, когда всё нутро требовало либо лечь, либо не останавливаться и двигаться. Толпа редела, и Сказитель с облегчением выдохнул, почти выбравшись из душной человеческой массы. Но чьи-то пальцы сомкнулись на локте и дернули прочь от свежего воздуха. Люди волной расступились, и через мгновение Скарамучча оказался в окружении пляшущих женщин и мужчин, завлеченных артистками. Миловидная девица с пышными рыжими волосами хихикала, держа его за руку и снова резко дернула к себе, пользуясь его оторопью. Громкая нарастающая мелодия вышибла всякую мысль, а девица с пронзительными голубыми глазами коварно улыбалась, точно зная, в какую ловушку его заманила, пользуясь этим и легко руководя его движениями. Её ладони скользили по плечам, щекотали руки, и вдруг она обхватила его шею и прошептала заговорщически: – Восточная кровь особенно очаровательна, – с губ не сходила улыбка, но прежде чем какой-либо, вероятно, грубый ответ родился, девица снова проказливо хихикнула, крутанулась, ловко разворачивая юношу и касаясь губами уха. – Правда пылает в нашей крови! Музыка взревела, и танцоры сменили партнеров под бой бубнов. Мужчина напротив крутанул девушку и подтолкнул, она легко шагнула в сторону и её ладони легли на плечи Сказителя. Полупрозрачный рваный подол платья переливался оранжевым, белым, переходя в зеленый лиф. Грудь её резко вздымалась, прорисовывая контур обнаженных ключиц. Что происходит? Окружающий мир смазывался яркими огнями, напоминая смоченную акварельную картину. Зеленый платок упал с женской головы, и на какое-то мгновение Скарамучче почудилось, что в его крови и правда заструился огонь, обжигающий нервы. Большие яркие зеленые глаза удивленно смотрели на него. – Это и правда ты, – колдунья чуть улыбнулась, пытаясь перевести дух. Её щеки раскраснелись, и жизнь, казалось, переполняла черты знакомого лица. – Кажется, нас захватили местные духи. – Ты так думаешь? – почему-то ему захотелось улыбнуться ей. Мона не ответила – она рассмеялась и её щеки раскраснелись ещё сильнее. Вдруг она огляделась, заметив, сколь сильно они портят буйное течение танца, поймала юношу за руку и легко влилась в общий поток танцующих. Словно рожденная для танцев, девушка изящно рисовала в воздухе узоры руками, вторя умелым танцовщицам. Сказитель провел пальцами по её плечу, локтю и, взяв за руку, поднял её, и Мона обернулась вокруг себя, направляя развивающийся следом платок. Её платье всполохами загоралось, обрамляя стройное тело и снова пряча его в складках рваной ткани. С каждым плавным шажком, когда девушка будто бы уходила от Скарамуччи, не отрывая взгляда, что-то внутри него вздрагивало, как если бы языки пламени пытались поймать сам ветер, а он лишь хихикал и ускользал. Колдунья изящна, почти неуловима, и каким-то образом Сказитель подстраивался под такт её движений, совсем забыв о том, что терпеть не может толпу, шум, танцы и всякие бессмысленные способы веселья. Когда-то очень давно его учили и танцевать, – Яэ обожала придумывать всякие способы разнообразить его «скучную» жизнь в храме, – и теперь впервые ему показалось, что он ей благодарен за эти бессмысленные тогда уроки. Не сразу, но мышцы вспомнили, как держаться легко, непринужденно и успевать ловить партнершу за миг до её падения в танцевальном па, прокрутить и остановить в полукруге рук – так близко, что они почти сталкивались носами, не сдерживая по-детски глупых улыбок, прерываемых частыми вдохами. А мелодия лишь нарастала, хор песнопения артисток зажигал в сердцах какую-то пугающую волну чувств, будто им не принадлежащих, – слишком яркие, пылкие, неудержимые, как сорвавшиеся со своих цепей хищники. Вовлеченные в круговорот света, движений, танцев и рвущегося из железных прутьев пламени подле ступней Архонта, стали продолжением безумия ночи и её алого, обжигающего легкие волшебства. Но то были жаркие поцелуи доброй магии, обнимавшей своих детей и исцелявшей неведомые даже им раны, рушившей напряжение, изничтожавшей страхи, сомнения, заполнявшей пустоту тем, чем на самом деле они сами могли заполнить, просто будучи простыми смертными, увлеченными повседневными проблемами, совершенно не замечавшие, что они – не сломаны, не потеряны, они просто забыли это чувство – совершенного ребяческого веселья, после которого не будет тяжб взрослых решений, решающих судьбы событий, а будут лишь улыбки, смех и чувства. Оголенные, опаленные. Настоящие. Партнеры волчками плясали вокруг величественной, переливающейся в потоке света статуи. Музыканты улыбались, успевая прихлебнуть рома или эля из подставленных кружек, возвращались к инструментам и даже некоторые особенно молодые парни с зажатыми в губах причудливыми крохотными инструментами подрывались, не способные удержать бурю в телах, и хватали девушек, уводя их в пляс. Череда мерцающих, переливающихся цветных подолов платьев, юбок, взметывавшихся искрами платков, спадающих с шелковых волос женщин – каждая, как настоящий огонек в сегодняшнем ночном празднестве, вела своего партнера движениями – легкими, искренними, первозданными, раскрывая какие-то новые стороны мыслей, чувств, желаний. Они улыбались – мужчины хватались за их протянутые пальцы. Они оборачивались, взмахивая волосами – и мужчины забывали, как дышать, пытаясь поймать свою искру, пока вдруг на пике мелодии, за мгновение до того, чтобы оборваться, их сильные руки не хватали женские талии и не прижимали к груди, подкидывая в воздух и ловя в обороте. Касания – быстрые, горячие, самозабвенные – те, которых жаждут, о которых мечтают, которые вдруг обрушиваются долгожданным вознаграждением. Блеск. Яркость. Пение. Очарование. Чары – да. Ночь превратилась в чары, дурманящие алкоголем, сводящие с ума жаром и связывающие утолением жажды, о которой очарованные и не знали, точнее, о которой они не позволяли себе знать, иначе это знание изменит всё. Всё, о чем под светом солнца не было сил думать, не хватало духа мечтать. Так выглядели те, кто вдруг поймал себя в этой ловушке разума. Или как некая молодая девушка с иссиня-черными волосами, мерцающими вороным крылом и юноша с впервые ясными синими глазами, чистой, без червоточин улыбкой. В очередном па он коснулся губами женской шеи, и на лишний миг танцующие замерли, а потом всё повторилось снова. Кем они были в те недолгие моменты? Знаем мы их? Они сами не знают тех, кем могут быть. Освобожденные, спасшиеся и даже с цепями на руках ощущающие полноту жизни, как не могут те, кто никогда не ведал заключения и отчаяния. И другие, сердца которых бились в унисон уже давно, открытые истине, принявшие её и преодолевшие страх этого открытия. Не столь резки были их касания, не столь ненасытны были взгляды, но вместе с этим нежность, равная поцелуям восходящего солнца после полярной ночи заполняла их души, сшивая осколки, заполняя их светом, согревая обмерзшие руки, доказывая: нет в мире неверных выборов, есть просто люди и их чувства. Молодой парень с ужасными шрамами на руках, точенным, казалось, каменным телом воина, не ведавшего, что значит танцы и легкость обычного люда - он подхватил крохотную девушку в облаке бело-желтого огонька и рассмеялся ей в губы, пока она, задыхаясь от порыва танца, улыбалась ему. Между забывшимися бродила таинственная дева веселья, коварно улыбающаяся всем, державшая в одной руке трофей пенящегося алкоголя, а другой водила по воздуху, подпевая своим напарницам, пляшущим с горожанами. Затейница с живым огнем волос, с горячими вдохами, с горящим угольком в груди – взгляни внимательнее, не узнаешь в волшебнице человека, а лишь отблеск живого божественного духа, но как бывает с дымом после костра, он развеиваться быстрее, чем можно уловить очертания причудливого узора. Её цепкий взор остановился на очередной душе, распавшейся на осколки, покрытой грязью, похороненной в прошлом, нуждающейся в надежде, и девица заплясала с присущей только полуденному солнцу яркостью. Она ухватила какого-то дедушку и закрутила его в осторожных притаптывающих движениях, размахивая одной рукой юбкой, а второй, отпив из кружки, вручила напиток ему и бросилась в поток танцующих, как вспышка исчезнув. – Огонек без свечи обречен погаснуть! – прошептала она на ухо кареглазому юноше, заставив его отпрянуть и обернуться. Танцовщица улыбалась, но в её улыбке было что-то чуждое человеку, что-то древнее, первозданное и горячее, как раскаленное железо. – Ра-ра-раскрой глаза, исполняй свой долг и не переставая гореть, пока их собственный свет не погасит тебя! Девушка хлопала в ладоши и казалось, что с каждым движением, касанием золотых браслетов, они рождали живые искры, бегущие по её смуглой коже. В светло-карих – медовых – глазах горел огонь или же то был лишь блик пляшущих костров вокруг, но когда танцовщица взмахнула руками, полупрозрачные платки на руках скрыли вид и парнишка отмахнулся от них, и в тут же секунду кто-то толкнул его в спину, – точно кто-то из танцующих! – он шагнул в поредевшую толпу и заметил блик на кромке стекла. Улыбка раскрасила его юношеское, совсем молодое лицо, и он легко, будто делал это всю жизнь, проскользнул средь людей и протянул приглашающе руку. Это был не блик, не мираж – лишь девушка с такими же карими, как сырая земля после ливней, глазами и белыми кучеряшками. Она лишь закатила глаза, но парнишка тут же взял её холодную руку и молча утянул в океан света из кромки ночной мглы.___
Шаг, шаг, поворот – и Мона почти сбежала от его рук, оставляя лишь легкое ощущение касания платка, соскальзывающего с её обнаженных плеч. Ещё два его шага, и Скарамучча поймал колдунью, подняв над землей и повернувшись. Платок упал на землю с последней дрогнувшей струной, с последним фрагментом веселой песни, заставив танцующих замереть в неожиданном движении. Губы чуть подрагивали, пока Мона пыталась отдышаться раскалившимся воздухом. Темные волосы спутались, щекотали ему щеку, когда Скарамучча слегка разжал пальцы на талии колдуньи, и она мягко скользнула в его объятия. Её дыхание облизнуло губы – ток поселился в кончиках пальцев, расселяясь по телу. Каждый её вдох он пил, точно воду: еще, еще… Жар захватил мысли, обострив чувства в ещё отстукивающем в такт мелодии сердце. В смазавшемся мире остался лишь шум её дыхания и запах звезд над бушующим океаном. До боли его тело стремилось касаться её, чувствовать каждой клеточкой. Чувствовать. Запомнить. Впитать. Сильнее. Ближе. Эта мысль крутилась лихорадкой в опьяненном разуме. Искры веселья загорались ярче, нагреваясь, обжигая кожу. Молнии бежали вдоль его ярких одежд, сливаясь с сиреневым и синим. Просто, легко – правильно, шептала мысль, точно это была нужда изничтожить насмешливо крохотное расстояние между ними. Эта девушка – просто сумасшествие! Но... – Мона, – он почти выдохнул имя в её губы. – Ты сводишь меня с ума. – Безумие. – Совершенное. Один вдох связал их, как нить на запястьях. Ритм сердца, поток мысли и разгорающееся, дурманящее чувство, которое невозможно было описать, которое теперь они не в силах остановить. Оно вырвалось из-за стенок волшебством ночи и таинственных танцев. Губы едва коснулись губ, как громом раздались аплодисменты. Наваждение сошло. Погибло костром под дождем. Мона дрогнула и дернулась, пораженно хлопая ресницами, ловя себя на мысли, что всего мгновение назад она хотела... Что? А он что? Что сейчас должно было произойти? Сказитель выпустил её, и просочившаяся в круг прохлада заняла место колдуньи, ехидно щипая пальцы. Снова это расстояние. Оно назойливо протискивалось между ними каждый раз, когда случалась неловкость его преодолеть. Мона чувствовала оголенной кожей плеч, щек электричество пробегающее между их недокасаниями. Это что-то свойственное лишь им. Колдунья задыхалась от жара танца, от проникновенного, откровенно открытого – совершенно обнаженного взгляда, замершего на её лице и едва сдерживающийся, чтобы не опуститься, опуститься... Шея ещё помнила, как чужие губы касались её, всё нутро переворачивалось в те мгновения, бурлило кипящей водой – волшебство её отзывалось, будто оно само хотело обрести руки и дотянутся до Предвестника, касаться, подчинится лишь его воле, принадлежать ему. И их взгляды среди всего этого буйства есть то самое недоскасание – смотреть так, чтобы чувствовать, как покалывает кожу, как скручиваются нервы с каждым движением взгляда, как если бы он водил по её рукам пальцами, сжимал талию ладонями, целовал шею, щеки – губы. Мона дернулась, отвернулась, не в силах удержать контакт. В этот раз она проиграет эту странную дуэль, всё чаще разворачивающуюся между ними, иначе сердце выпрыгнет из груди, казалось, прямо ему в руки. Она пропадет. Точно пропадет. – Надо найти Люмин и Аякса, – резко выдала она, нервно озираясь и ища подругу взглядом среди веселых парочек, переживших всплеск веселья, опьянивший всех, кого затянуло в водоворот. Музыканты перешли на более спокойную, мягкую мелодию, давая шанс заработать и торговцам безделушками, а своим артисткам время передохнуть и поискать себе партнеров на ночь, а может и на более длительный срок. Они кокетливо подмигивали юношам и девушкам, кого-то смущая, а кого-то, напротив, поддразнивая. – И Калли, да... Он хотел показать какое-то озеро духов, сказав, что оно особенно прекрасно ночью. Сказитель молчал, и колдунья, проклиная себя, заставила свою смущенную гордость замолкнуть и обернуться. Удивление чуть ослабило карающего всадника в лице злобной тетки в голове, бьющей её справочником приличий, от которого было очень сложно избавиться да и ко всему прочему вместе с эйфорией правда, подкрадывающаяся к ней, ощущалась, как нечто проскользнувшее уже мимо, а поэтому не столь реальное и существенное. Предвестник присел к лежавшему на земле зеленому платку, потерявшему свой былой блеск и новизну – вероятно, он был обреченно затоптан танцующими, – и излишне осторожно поднял его. Когда она только увидела зеленоватую ткань, то с восхищением вздохнула, ощупывая её мягкую текстуру и любуясь мириадами мерцаний при игре света, а сейчас вещица вызывала лишь печаль по утраченной красоте, загубленной человеческой небрежностью. Взъерошенные темные волосы – полный беспорядок, хаос, – мягкий желто-алый свет с примесью других оттенков цветных фонарей обращали суровое, жестокое выражение лица совсем юным, с острыми чертами, однако как-будто бы еще не искаженных мраком пережитого. Васильковый оттенок треугольного пончо окончательно вынуждал забыть о том, что перед ней солдат, а не простой юноша. Скарамучча поднялся, несколькими движениями отряхнул особо явными пятна сухой земли и взглянул на неё из-под упавших растрепанных волос. Та открытость, с которой она не готова была столкнуться, ещё не покинула его лицо и, неожиданно для себя, колдунья увидела не просто юношу, не просто солдата, не просто могущественного колдуна, а мужчину, под взглядом которого она вздрагивала, а все мысли волной выметались и в панике разбегались. Он редко улыбался так, чтобы её сердце могло опасливо дрогнуть, чтобы что-то внутри неё откликалось на эту улыбку, потому что чаще этот тонкий, аккуратный изгиб губ изображал гримасу, пустышку. Тьмы было всегда слишком много, чтобы разглядеть что-то еще, её собственной гордости было не меньше, чтобы заметить изменения в нём, в себе. Но сейчас без улыбки, без какой-то игры – он просто смотрел на неё впервые, опустив все стены. Это была печаль, это было отчаяние, это было что-то ещё.. Она страшилась коснуться этого чувства и узнать, что, быть может, смотрит на него также. Скарамучча подошел и вложил платок в её ладонь. – Мне, наверное, стоит всё испортить, бросить спасательную веревку, подыграть, претвориться, что всё это и правда лишь иллюзия, навеянная волшебной музыкой, – он говорил медленно, с остановками, не способный заставить себя отвести взгляд, отвернуться, уйти – отпустить её руку, не касаться пальцами её пальцев. Его молнии срывались, они целовали ей кожу. – Я сделаю это, ведь иначе в конце мы не сможем выбраться из темницы. Ты снова пострадаешь. Теперь он смотрел лишь на бинты, скрывающие шрамы. Медленно свет его ярких глаз угасал, а вместе с тем она разбивалась как льдинка о камень. – Но я так хочу сказать это, что сгораю изнутри. Каждое слово выжжено в сознании. Они не дают мне дышать, думать, жить, – его губы чуть дрогнули. Большой палец скользнул по костяшке кисти, Мона вспыхнула свечкой, вытягиваясь, мысленно вонзая в себя иглы, прибивая к месту. – Останови меня. Останови сейчас же, пока этого еще не произошло. Скажи это. Скажи, что не хочешь слышать ничего из того, что вдруг ему захотелось поведать. Предчувствие неладного кусало лопатки, натягивало нервы, а вместе с тем что-то ещё качалось у обрыва, надеясь, не зная, на что, но на «что-то». Мона раскрыла губы, шепот предательски дрогнул: – Не могу. Знакомая судорога пробежала по его лицу: Скарамучча метался между желанием освободиться от мыслей, озвучив их, и осознанием, ужасом перед обнажением чего-то, что всегда было защищено в его сознании, скрыто от посторонних глаз как слабость, как никчемное чувство, от которого стоит избавиться. Она слышала, как срывается выдох с губ, видела искрящиеся молнии на плечах, возвращающиеся тени в глазах, когда он обреченно произнес: – Не отворачивайся. Смотри на меня. Только на меня, – где-то вспыхнули костры, оттеняя его фигуру, обнажая боль искренности, к которой не привык безжалостный солдат, перед которой он сокрушался. Мона позволила себе сделать полушаг к нему, и на этом всё. Пора остановиться, но.. – И когда-нибудь я отдам тебе свою душу. И он резко отдернул руку, как отрывают пластырь – быстро, иначе сдашься перед болью. Сказитель отвел взгляд, направил его куда-то за её спину, и облегчение сорвалось с его губ, когда знакомые смех и голоса разбавили окружающую мелодию ночного города и празднества. Он больше не смотрел в её сторону, не проронил ни слова и как только к ним подошла Люмин, державшая рыжеволосого парня за руку, Скарамучча незаметно отдалился, зачем-то привязавшись едкими репликами к Калли, у которого тут же погасла веселая улыбка. Он что-то ответил Предвестнику, а потом опасливо огляделся, но, видимо, того, кого он опасался не было, и паренек слегка расслабился. – Это было невероятно! – Паймон хлопала в ладоши, хихикала. – Паймон, конечно, не очень хороша в танцах, но наблюдать за вами было очень приятно. – Местное колдовство? – Томоко поставила руки на бока и с осуждением смотрела на их проводника. Калли отвел взгляд и многозначительно пожал плечами, будто говоря, «кто знает, что творится по ночам и какой морок завладевает нами». – В какое-то мгновение всё, что осталось – это громкие напевы и искры огня. Будто одержимые. – Духи не завладевают телами, – Калли вздохнул, оглядывая разношерстную компанию, а потом вдруг предложил им прогуляться. Он обещал Паймон самые сочные, горячие яства и непрерывный взгляд девочки вынудил его исполнить обещания, приведя их к какой-то лавке, выложенной из алого дерева, раскрашенного в цвета парящим вокруг искоркам. На каждом столике вокруг стояли горшочки с деревцами, листья которых сверкали алыми, желтыми камушками. – Они просто направляют вашу душу на путь, который скрыт от неё в зарослях всех этих человеческих «надо», «можно», «должно» и так далее. Всего такого несущественного, что разрушает её, потому что сдерживает, загоняет туда, где она не хочет быть. Их шумная компания – в частности из-за Аякса и Паймон, – обосновалась за крайним столиком, и тут же миловидная девушка в ярком платье появилась подле них. Она затараторила что-то, но Мона не слышала, чувствуя лишь, как горит её кожа, как бурлит волшебство в крови, как сильно ей хотелось повернуться к Скарамучче и поймать его ответный взгляд, но колдунья лишь могла беспокойной перебирать ткань платья и вставлять несколько реплик в общий диалог. Через какое-то время на столике появились тарелки с мясом, овощами, чем-то ещё, название чего она не знала, и первая, кто восторженно закричала, была Паймон. Она победоносно вонзила вилку в кусок мяса и хихикнула. – И часто у вас такие праздники? – поинтересовался Аякс, положив руку на спинку стула Люмин. – Как же люди спят по ночам при таком шуме? – На самом деле не так часто, как кажется, – Калли улыбался, жуя какие-то причудливые сине-желтые фрукты. На нем была всё та же скучная одежда, в которой астролог видела его на кухне, поэтому в их пестрой компании, выделялся не только цветом кожи и волосами, но в целом казался бельмом. Он с интересом изучал своих собеседников, оглядывая каждого по отдельности, будто что-то ища, подмечая и лишь качая головой, когда находил. – Мой народ приверженец открытостей, радостей и страстей. Только в содружестве со своим сердцем, возможно увидеть свет жизни, ощутить покой в потоке бури. Это звучит странно, да, после этого хаоса? – Самую малость, – подыграл Аякс. – Но мне нравятся ваши взгляды. Не знаю, что это было на самом деле, духи или сила веселья, но я бы назвал это – глотком свободы. Калли кивнул. Он был слегка дерганным, будто сидеть на одном месте было для него особым видом пытки, поэтому он постоянно что-то теребил руками: завязки на рубашке, рукава, ложки или что-то другое. – Ночь перед Сошествием – это время, когда люди пьют, гуляют, поют песни и танцуют до самого утра, пока не начнется самый долгий день безбожного безделья, когда каждый из жителей Натланты проведет так, как его душе будет угодно. Кто-то отправится к семье, кто-то решится на путешествие, кто-то пролежит его в кровати, листая книгу – не важно. Главное, чтобы следом за телом отдохнул и дух, и тогда последующая череда долгих рабочих дней преодолевается легко, без тяжбы и страданий. С верой, что весь тот труд – не кандалы, не враг, а друг, приятель, закаляющий и показывающий, что есть отдых, легкость и ясность сердца. – Трудится, чтобы отдохнуть и отдыхать, чтобы устать? – Томоко скептических фыркнула, пробуя красный пупырчатый фрукт. Он чуть улыбнулась и взяла ещё кусочек. – Раньше я никогда не танцевала. Это было что-то… интересное. Ребята согласно улыбнулись: кто-то более явно, как Аякс, Калли и Паймон, а кто-то сдержанно, скрыто, как Томоко и Скарамучча. На почве общего хмельного веселья, пропитывающего мысли, заразившего их, разговоры легко связывались, полные беспечных рассказов, смешных историй и иногда постыдных подробностей, но почему-то всем было все равно, что кто-то их может увидеть, узнать, или же что их какие-то личнычные тайны вдруг выползут. Мелодия, бурный поток окружающей жизни ночного города распутывали узлы даже там, где казалось, уже навсегда он завязан мертвой петлей. Мона несколько раз скользнула взглядом к Шестому Предвестнику, который почти всегда молчал, но непривычно живо улыбался, наблюдая за Аяксом и Паймон. Путешественница скромно смеялась, когда фруктовый сок потек у девочки из носа в момент, когда она поперхнулась от грубого вопроса о её марающих все блестках. Колдунья тоже расслабилась, даже не заметив, как тяжелые мысли покинули её, как её чувствами завладели не будущие неприятности, решения, а этот живой, настоящий момент, где не было врагов, где не было тех, кто когда-то пытался пролить чужую кровь, где остались лишь люди, уставшие от борьбы, заключившие перемирие, о котором ещё будут слагать легенды. Паймон под шумок стащила из тарелки астролога аппетитный кусочек мяса, на что получила возмущенный возглас. Мона недовольно ткнула в её сторону вилкой. – Ты, а ну-ка свои крохотные лапки убрала от моей еды! – Да ты почти ничего не ешь! – в тон ответила она. – Еда пропадет. От этой мысли у Паймон душа не на месте! Бедный почивший бычок осуждает тебя. Сколько это длилось? Долго, возможно, до самого рассвета разномастная группа людей, легко сошедшая за своих из-за своего шума, неукротимого нрава и необычных взаимоотношений – а Натланта будто бы рада принять всех тех, кого вышвырнули иные кусочки света, – бродила по площади, кварталам, уже без задних мыслей, обычно сдерживающих странные детские порывы, вклинивались в какие-то толпы веселящихся. Несколько раз Калли снова завел девушек в танцевальные круги, где играли разные песни: от бурных, до спокойных, – а следовательно за ними потянулись и молодые люди. Особо настойчивые артисты успели раскрасить их руки и лица цветными узорами. Были и песни, и крики, и даже алкоголь, терпко смочивший горло и вызвавший приступ бурного смеха у обычно сдержанной ниндзя, а потом уже никто не мог остановить Аякса, возжелавшего поучаствовать в каком-то соревновании на количество принятого на грудь спиртного. Мона с восхищением любовалась местными приборами для изучения алхимии, которые они отыскали в каком-то закоулке, где обосновались палатки торговцев. Только отсутствие лишних денег спасло её от транжирства, когда она увидела механические весы для подсчета химических элементов. Колдунья только от мысли, с каким упоением бы ими пользовались её друзья из Мондштадта, уже готова была оставить всё на лавке у пожилого продавца. Путь их окончился где-то аж на окраине города, когда Калли завел путников в обширные лесные угодья, где они отыскали огромное озеро. На дне прозрачной воды качались белые бутоны. Спокойная водяная гладь ловила каждый отблеск просачивающегося из-за горизонта света. Медленно звезды начали гаснуть, скрываясь с неба, и следом луна почти покинула купол. Вымотавшиеся путники с благоговением опустились на берег перевести дух, вдохнуть свежего ветерка, не омраченного терпким запахом пороха, алкоголя и прочих ночных увеселений. – Вот оно! – он раскинул руки, с благоговением любуясь озером, другой берег которого тяжело было выхватить из светлеющих фигур деревьев и елок. Предрассветный туман клубился периной на поверхности прозрачной воды. – Здесь всегда дышится лучше, чем где-либо. – Что это за озеро? – Мона провела пальцами по холодной воде, чувствуя, как её собственная магия струится между пальцами, вливаясь в общий поток. Она улыбнулась. – Цветы под водой? Невероятно. – На самом деле это самое обычное место, – Калли невинно улыбнулся на вопросительный взгляд астролога. – Просто мне нравится его называть Озером Духов, потому что здесь я всегда чувствуя себя частью чего-то большего, ощущаю, что мир действительно живой, и он слышит нас, готовый помочь, если у нас хватит смелости попросить. Сонливость сковывала конечности, спутывая мысли. Хоть Мона и проспала четверо суток, но ночь без сна и постоянные танцы и веселье действительно вымотали её. Чуть поодаль на шуршащей траве Люмин, прикорнувшая на плече Аякса, перестала бороться с силой сна. Рыжеволосый парень ещё держался, хоть и зевал раз через раз, но то, как он гладил пальцем их сомкнутые ладони, помогало оставаться в реальности, потому что никакой сон нее может быть слаще этого мгновения. Паймон давно уже сопела в руках путешественницы: сон её победил ещё когда они только подходили к лесным угодьям, отчего девочка почти рухнула в полете, но Скарамучча успел её поймать, раздраженно что-то бубня. Сейчас же юноша прогуливался по кромке озера, пиная камушки и играясь с крохотной молнией, снующей между пальцами. Он что-то сказал Томоко, которая решила составить ему компанию – это решение удивило всех, даже саму ниндзя, но казалось, у неё было о чем с ним поговорить. Мона невольно продолжала за ними наблюдать, совсем позабыв, что стоявший рядом паренек видит каждую эмоцию, которая отражается в её взгляде. С самого танца, она не вспоминала странные слова, что прозвучали между ними, но теперь под силой наваливающегося сна, колдунья невольно снова вернулась в ту сцену. Если бы она была смелее, если бы больше верила в себя, лучше понимала, что бы она всё-таки могла ответить? – Слушай, Мона, не хочешь попробовать? – астролог вдруг вынырнула из мыслей и испугано взглянула на Калли, будто тот прочел её мысли, но паренек просто сидел рядом и бросал камушки в воду. – Может, это всё лишь сказки, но кто знает, вдруг духи и правда откликнутся на твой зов. Попробуй спросить или попросить их о чем-нибудь. – Не уверена, что у меня хватит жизни, чтобы перечислить все вопросы и желания, – она попробовала улыбнуться, но силы всё-таки оставили её, украв и эту улыбку. Проведя ладонью по подолу платья, принимая из рук Калли камушек, Мона наблюдала, как ниндзя отмахивается от какой-то реплики Сказителя. Но лицо её чуть смягчается, когда он всё-таки говорит что-то, а затем Томоко протягивает руку. Скарамучча медлит, точно пораженный её решением, но затем принимает её. Что-то странное торкнуло астролога, и девушка резко бросила камушек в воду. – Хочу стать сильнее, увереннее. Избавиться от этих «если», «что» и всякого. Освободиться от страха. Камешек с гулким бульком погрузился под воду. Посветлевшее небо окрасило крону деревьев мазками света, далекие горы засеребрились в восходящем солнце. Злость возрождала в ней что-то, точно из пепла, оставленного отчаянием. Она бежала, врала себе, что перестала и что больше этого не сделает, толкала всех их в опасность, подгоняла, когда на самом деле пора было остановиться, посмотреть вокруг и увидеть, что она уже давно не одна. Ей подают руку, подставляют плечо, прикрывают спину, несмотря на могущественную, ужасающую мощь чудовищ, которые вдруг пробудились от вечного сна, протянувшие к ней лапы. Она не одна, и больше не будет одна. Точно услышав её слова, Скарамучча обернулся, встретив её взгляд, когда Мона поднялась. Свет проскользнул между ними, окрасив воду, пробудив бутоны – и несколько белых лепестков расправилось, раскрывшись чарующими цветами на дне спрятанного от людей озера. – Голосам, которые хотят быть услышаны, – нечто алое сверкнуло в карих глазах, когда Калли обернулся к кромке леса. – Им внимают.