Созвездие

      Помнила ли она то время, когда могла позволить себе столько спать и бездельничать в кровати, сколько сегодня? Нет, такого никогда не было. Томоко никогда не вкушала этого развращающего дух безделья, когда нет сил даже поднять руку с постели – нет самого желания двигаться, куда-то идти или обременять себя тяжелыми раздумьями. Но именно таким оказался день Сошествия, о котором рассказал Калли. День, когда все, кто в ночи раскрыл душу, сбросил с плеч тяжесть будней и забылся людским весельем, предоставлены лишь себе, а их тела нуждаются в отдыхе. Вдруг эта нужда ощутилась столь остро, сколь не ощущалась даже после многочасовых, многодневных тренировок с мастерами в Сюмацюбан.       Томоко делила комнату с Моной, потому что в её задачи входило наблюдение за здоровьем астролога и возникающая следствием необходимость время от времени поддерживать работу блокаторов, сдерживающих чернь. Колдунья проспала почти весь день, проснувшись всего пару раз и заявив, что голова до сих пор ходит кругом после бесчисленных танцев, и снова погрузилась в безмятежные сновидения. С этим ниндзя могла согласится, потому что и её голова наполнена была воспоминаниями вечера, окрашенными бурными чувствами и эмоциями, которые оставили отпечаток в душе. Мыслить о них, о вдруг привязавшейся к ней тогда открытости перед её путниками, было слишком смущающим, чтобы долго крутить сцены в голове, проигрывать реплики. Но кое-что всё-таки вспыхивало снова и снова: – У меня есть право ненавидеть тебя, – её собственный голос был твердым, отрешенным, но слишком растерянным, чтобы его узнать. Живее обычного она излагала свои мысли, а Предвестник молча шел рядом, не отрывая взгляда от стихии в его руке. – Право не прощать тебя, осуждать всю жизнь и однажды, возможно, подставить под удар в надежде, что с твоей смертью это чувство, наконец, схлынет.       Сказитель продолжал молчать – только его пальцы замедлились. – Я хочу сохранить это право. Оно поможет мне достигнуть цели и вернуться домой, – не умолкала ниндзя, не замечая, слушает ли юноша её или нет. Поток слов просто лился рассуждением. – Столько лет я задавалась вопросом, почему кто-то вроде тебя жил, а моей сестре суждено было погибнуть. Думала, изменилось бы всё, если бы я забрала её из храма до того, как ты сбежал. Пыталась понять, что я могла сделать, где ошиблась, как всё исправить? Но в итоге все мысли заканчивались тем, что виноват лишь ты. – Да, ты права.       Томоко остановилась и взглянула на Предвестника, опустившего руку и ответившего ей темным взглядом. За тем, как он это произнес, таилось нечто, и чутье подсказывало: нужно узнать, что именно, – но душа её тогда напоминала флаг, истерзанный непогодами, изорванный грозами и едва державшийся за мачту. Томоко решила не допытываться, оставить это на потом, возможно, на завтра или на другой миг, когда она решится шагнуть к ещё одной части головоломки об исчезновении её младшей сестры. – Хотару... – Не стоит, – ниндзя качнула головой, скрещивая руки. – Как я и говорила, право ненавидеть тебя я сохраню, потому что это мой единственный способ идти дальше по осыпающимся дюнам этой тайны. Но даже так, не стану закрывать глаза на то, что моя сестра была и правда тебе дорога. Это видно даже спустя годы. Так что, возможно, когда узнаю всю правду, я позволю себе простить ребенка, который лишь пытался найти своё место в этом мире. Это не обещание – лишь возможность. – Ты можешь пожалеть об этом.       Она не могла сказать, как именно поняла, но в тот момент в его голосе прозвучало отчаяние, легко скрывшееся за беспристрастностью. Томоко протянула ему руку, хоть всё её нутро от злости змеей впивалось в привычный образ чувств, который был выстроен за годы ненависти, поисков и нескончаемой вины. Ненавидя кого-то, в первую очередь мы уничтожаем себя. – Тогда сделай так, чтобы не пожалела.       Это было неожиданным решением. Томоко наблюдала за своими компаньонами все те четыре дня, пока они пытались найти общий язык, сойтись, начать действовать в соответствии с общими целями, вызванными разными мотивами, и потом в течение празднества не позволяла себе отвлечься, запоминая их секреты, вдруг открывшиеся в потоке чар, пока и её не затащили в этот хаос. Невольно ниндзя начала привыкать к этим людям, вливаться в разношерстную компанию, оправдываясь тем, что для достижения желаемого сотрудничество в их безумных идеях необходимо.       Люмин совершенно точно решилась на это путешествие по нескольким причинам. Во-первых, она не могла оставить свою близкую подругу в отчаянном положении, а во-вторых, её подпитывала надежда, что, возможно, в Снежной она отыщет ещё какие-нибудь зацепки о своём брате. Мурата же не дала ей желаемого, с каким-то скрытым гневом выслушав её вопросы, и ответила, что не знает, где её близнец и знать о нем ничего не желает.       Аякс же стремился возвратиться на родину, потому что там осталась его семья, которую он мог обречь на ужасные испытания из-за своего предательства в случае, если кто-нибудь донесет о нем Царице. Часто его можно было случайно застать замершим у окна и глядящем в сторону заснеженных гор, туда, где за хребтами пролегала его страна, где жили те, кого он любил, кого предал. Но на что он надеялся по возвращении, Томоко не знала. Ясно же было, что вернувшись домой, он ничего уже не изменит, не сможет снова служить под флагом своего Архонта, лишившись Глаза Порчи, нарушив её приказ и сыграв роль в гибели Третьего Предвестника.       Кроме этого, конечно, он не мог оставить своего товарища. Сказитель по какой-то только ему известной причине решил ввязаться в это предприятие, когда у него были все возможности избавиться и от чар, и от грядущих рисков. Шестой Предвестник, казалось, даже не задумывался, что у него у единственного в этой компании есть шанс спастись, избежать встречи с могущественным существом и отправиться туда, куда ему заблагорассудится. Это помутнение рассудка Томоко могла объяснить лишь одним.       Моной.       Юноша готов был погибнуть, потому что астрологу вдруг приспичило отправиться за ответами к Царице, к божеству, живущему в теле Архонта, сотворившему мир. Паймон и Сказитель не особо вдавались в подробности, как так вышло и почему астролог вдруг убедилась в том, что владелица её волшебного дара – это Царица. Богиня по имени Сага – прядильщица судеб. Если это окажется правдой, то никому из них не сносить головы.       Но в отличии от обреченной компании, путь которой лежал прямиком к ногам этой женщины, путь Томоко оканчивался раньше, в царской библиотеке, где среди стеллажей, по словам Аякса, скрывался один из многих рассеянных по дворцу туннелей, и вел он прямиком в лабораторию Пятого Предвестника. Человека, который некогда и забрал Скарамуччу из Инадзумы, а вместе с ним и её сестру. Аякс не мог сказать, как оборвалась жизнь Хотару, что стало с её телом, он лишь рассказал о том, как в те годы весь дворец был не на месте из-за приехавших гостей из другой страны, как многие желали полюбоваться интересной, экзотической внешностью и повыведывать о тех таинствах, которые вместе с ними привез Пунчинелло. – Я ни разу не видел твою сестру, Томоко. Когда Скар появился во дворце, Царица сразу же обуяла его вниманием, что пугало больше, чем её безразличие, а девочка просто исчезла. Никто даже не мог назвать цвета её волос – столь незаметно было её присутствие на фоне представшей перед троном божества куклы Баал. – Тогда обещание твоё пустышка. – Не совсем, – сказал тогда Аякс, хмурясь, силясь припомнить детали. – Помню, – я тогда только недавно перебрался в ряды рекрутов и часто блуждал по коридорам дворца, – девичий возглас привлек моё внимание. Поспешив на звук, я успел увидеть лишь, как Пунчинелло толкает кого-то в библиотеку. Но когда я добрался до неё, внутри оказались лишь бесконечные стеллажи книг. – Маловато. – Больше у меня нет. Но если ты найдешь Пятого, если выживешь, узнаешь больше.       Томоко резко перевернулась на бок и под скрип кровати встала, вдруг удрученная своими мыслями. За окошком неумолимо садилось солнце, предвещавшее окончание праздничного дня и приближение рабочих будней для местного населения. Ниндзя протерла глаза и бесшумно посетила ванную, смыв послевкусие неприятных мыслей. Когда она вышла, Мона безмятежно сопела в кровати. Кремовое ночное платье задралось, и чернь снова показалась во всей своей извращенной красе. Её паутина разрослась на несколько миллиметров, но, встретившись с зеленоватой пыльцой, замерла. Сегодня Томоко уже успела поколдовать над астрологом, пока та спала. Ничего не случится, если на какое-то время она оставит свой пост и прогуляется, выгонит нежеланные думы из сознания интенсивными шагами. Томоко умела передвигаться бесшумно, точно дуновение ночного ветерка, точно качание призраков между крестами – тихо, незаметно, несуществующе.       Замок спал как и все его жители. Весь его интерьер был… «печальным», как заметила Мона. Куда не взгляни, на каждой грани стены, на каждом осыпавшемся кусочке мозаики, одиноком горшке, далеком потолке и на всех покрытых пылью и засохшими каплями окнах виднелся след печали, траура и одиночества. Если бы её спросили, как чувствовала себя Томоко после исчезновения сестры, после её гибели, она, не задумываясь, взглянув на этот замок, ответила: вот так. Внешне целый, красивый, сохранивший свою первоначальную форму, созданную архитектором, и даже внутри местами приятен, мил и очарователен, будто он пытался обмануть сам себя, скрыть от посторонних то, что сам избегал: разбитых углов больше, прогнившие ковры пролегали чаще, тихий гул истинны заглушал лживые фразы, будто он в порядке, будто всё хорошо, будто он справляется с тем, с чем никто бы не справился. С потерей. С отчаянием. С концом жизни близких.       Пустые горшки… Томоко хмурилась, смотря на них, а Глаз Бога блестел ярче, точно прося хозяйку, залатать брешь в пространстве, бросить семечки туда, где им место прорости. Оживи, возроди… Ласковый шепот её колдовства касался шеи, трогая слух. Но ниндзя проходила мимо одного пустого горшка, потом другого, игнорируя эту странную нужду. Медленно волшебство успокоилось, разочарованное, и затихло.       С заходом солнца из окон лился лишь ночной мрак, с которым едва справлялись волшебные огоньки, зажигающиеся, когда гостья проходила через арки и проемы. В крыле здания, которое она могла видеть из своего крыла, была лишь тьма, изредка разрываемая очертаниями листьев деревьев, и где-то далеко мерцал отблеск ещё не спавшего города в то время, когда дом Архонта хоронился в тиши и тьме. Но Томоко за свою недолгую жизнь провела много ночей выискивая, выслеживая, крадя и дознавая по приказу главы клана, так что теперь заход солнца не воспринимался, как нечто пугающее, удручающее. Обычное время для обычной работы для наемника, для ниндзя. Для неё не было времени отдыха – лишь работа. Только так можно было стать лучшей, только так можно было избежать ошибок, только так можно заслужить прощение.       Окно встретило девушку отражением на фоне качающихся жутких силуэтов деревьев и кустов. Её двойник – размытый, бледный, искаженный – смотрел на неё из мира стекол. Безжизненный, суровый взгляд, плотно сжатые губы, иссохшая кожа лица, тела больше напоминала хорошо высеченный камень, а не женские, изящные контуры. Пальцы скользнули по щеке незнакомки: «Кто ты, почему выглядишь столь сухо, мрачно, точно призрак, точно покинутый дом вокруг тебя? Была ли ты чем-то, кроме призрака? Когда-нибудь? Или твоя жизнь померкла со смертью Хотару? Как жить, если жизни нет ни в одном уголке твоего грубого лица?»       Томоко скривилась – отражение повторило за ней. Она не любила смотреться в зеркало именно потому, что видела не только тень человека, но также в этом образе угадывались воспоминания о её сестре с похожими светлыми кудряшками, с теми же чертами, но только – с зелено-голубыми глазами, которые достались ей от матери в то время, как сама Томоко больше походила на их отца. Ей так говорили те, кто воспитывал девочек, потому что отец их погиб вскоре после рождения Хотару, а мать… Она больше никогда не улыбалась, никогда не касалась своих детей после его гибели и медленно угасла. Томоко плохо их помнила – все воспоминания постепенно вытеснились сестрой и сенсеем, которого она восхваляет и по сей день. Интересно, что бы она сказала, узнав, в какую безрадостную авантюру ввязалась Томоко и с какими личностями связалась, выбрав долг перед семьей, а не перед кланом?       Предательница.       Кем она теперь будет, когда вернется на родину? Простят ли её? Или господин Аято будет безжалостен, когда вынесет приговор, и тогда Томоко или то, что от неё осталось, окончательно исчезнет из этого мира? Она не могла угадать, но мысли о смерти не печалили её: «Ты давно мертва, и это лишь пустая оболочка. Тень реального человека». Внутренний голос сестры жестокими плетями бил сознание, выводя эти строки кровавыми завитками. Есть ли что хуже, чем нескончаемая вина перед тем, кто давно погиб, кто никогда не сможет простить тебя?       В черной пелене, рассеянной лунным свечением, зажегся огонек. Томоко прижалась к окну в попытке разглядеть, какая комната вдруг ожила, но всё, что у неё вышло выхватить из ночи – лишь своё собственное хмурое лицо. Где-то на первом этаже, решила девушка, и спешно пошла вниз, кошкой спрыгивая со ступенек лестницы и оставляя один полутемный коридор за другим. Волной свет от светильников загорался перед ней и гас за спиной.       Беспокойство охотника согрело грудь, когда она тихо замерла у приоткрытой двери и осторожно заглянула на кухню, выискивая врага или обычного полуночного обжору. Томоко почти была готова увидеть удивленное лицо Паймон, которую поймали за воровством фруктов из корзинки, если бы не тот факт, что Мона сейчас в обнимку спит с компаньонкой путешественницы. Как-то неожиданно маленькая девочка перебралась в их комнату, точно компания Люмин сейчас её мало прельщала. Ниндзя не хотела думать о причинах.       Шуршание. Кто-то рылся в кладовой.       Томоко приоткрыла дверь и проскользнула внутрь, морщась от яркого света, залившего кухню. Никого не было. Тишина вдруг очевидным гостем забрела в пространство шкафчиков, тарелок и стульев. Дверь в кладовую распахнута: внутри никого. Ниндзя оказалась в компании шестого чувства, мурашками бежавшего по коже, вынуждавшего озираться, пока шаг за шагом, девушка подходила к столу, на котором стояла деревянная миска с мукой, несколько мешочков и лежала тонкая книжка с талантливо нарисованными цветами на обложке. Она замерла, коснувшись шершавой обложки. Что-то треснуло, точно палка в огне – Томоко обернулась на звук, но встретила лишь очередной искаженный образ своего лица в темном окне, выглядывающем из-за темных штор. – Вот дура. Кто вообще может ночью шататься по дому да ещё и готовить? – любопытство дернуло её открыть книжку. Желтые, почти коричневые страницы едва не высыпались из прогнившего корешка. Аромат старых книг и высохших чернил коснулся носа, пока Томоко бережно листала неизвестную рукопись. Какие-то слова цепляли взгляд, но смысл их ускользал. Вроде знакомо, но слишком старо, чтобы уловить общий смысл фраз. – Волшебная книжка – единственная, кому было дело до ночных похождений.       Рукопись закрылась с тихим хлопком, и несколько страниц навязчиво вылезло из неё, но Томоко уже потеряла интерес к кухне. В последний раз она оглядела пространство, цокнула каким-то своим мыслям и ушла. Крыса пробежала или ещё какая тварь, вот свет и зажегся, а она уже успела напридумывать всякого, бранила себя ниндзя, разжимая пальцы на бедре, не признаваясь себе, что готова была всадить кому-то нож в спину, если бы встретила. В этот дом не залезли бы грабители, опасаясь ярости Архонта, а больше ожидать было некого. Её путники сурками спали в постелях, утомленные длительными гуляньями. Всё так, но… – Всё в порядке, Томоко, перестань пароноить.       Ей не хотелось, но перед тем, как завернуть за угол, отправившись обратно в спальню, Томоко обернулась – и свет продолжал гореть. Чувство чужого присутствия не оставляло даже в постели вплоть до восхода солнца.       День завертелся неожиданно – быстро, точно дикий лесной ручей. Томоко, сдавшаяся под натиском сна, проснулась ближе к обеду, удивленная, раздосадованная, что Мона не разбудила её. Наскоро собравшись, ниндзя вылетела из комнаты. Девушек она застала выходящими из зала, где обычно компания устраивала баталии и строила планы, обедала и снова ругалась по каким-то разным поводам. Паймон хихикала, Люмин сдержанно улыбалась, о чем-то переговариваясь с Моной, гордо задравшей подбородок и слишком живо улыбающейся. – Томоко, Паймон только что о тебе говорила, – девочка подлетела к ниндзя и захлопала в ладоши. – Паймон оказалась, как всегда, права, настояв на отдыхе, и теперь идеи сами родились. Возможно, у нас получится даже не умереть в Снежной. Представляешь? – Неужели? Как так? – Троянский конь, – коротко пояснила Люмин. – На самом деле твоя идея была единственной, за которую можно зацепиться. Бой – нам не помощник. Это факт, но в нашем распоряжении два Предвестника, один из которых обладает необъяснимой благосклонностью Царицы, а статус второго ещё не доказан, поэтому отсутствие прямых доказательств предательства Аякса может сыграть нам на руку, когда мы явимся ко двору. – Хотите пробраться во дворец, и в случае, если нас поймают, воспользоваться их статусом? Интересно, – Томоко скрестила руки. – Ну, встретишься ты с Царицей, но где гарантия, что она тебя не убьет сразу же? Всех нас?       Мона повела плечами, продолжая улыбаться. Что-то переменилось в её взгляде, в осанке, и хоть пальцы ещё подрагивали при упоминании о грядущей встречи с Сагой, астролог теперь не бледнела, не задыхалась где-то внутри себя от потуги избежать этого, спастись, но и обреченной она тоже не выглядела. Томоко чуть нахмурилась, соскальзывая с её силуэта и обращая взгляд к путешественнице. – Я и есть гарантия, – Мона махнула рукой. – Если Саге нужна была бы просто моя смерть, то задание у Предвестников так бы и стояло: убить меня, – но раз я все ещё жива, ей нужно что-то другое. – Слишком абстрактно. Мы не можем быть уверены, что она не хочет убить тебя собственными руками. – Это так, но пока всё, что у нас есть – это надежда. – Отчаяние.       Но девушки лишь переглянулись и улыбнулись, будто одно от другого мало чем отличалось. В чем-то они были правы: из всех вариантов, только добровольное прибытие в Снежную, могло окончится благополучно в одном из тысячи вариантов при благосклонности удачи от всех Семи Архонтов, иначе никак. И хоть Томоко нужно было лишь попасть во дворец, и дальше их пути расходятся, нервозность сама проникла в мысли, когда она представила встречу её компаньонов с древним божеством. Перед ней стояли совсем юные девушки, успевшие отхватит от жизни всякой гадости, а впереди их ждал только темный путь, на котором предстоит без устали сражаться за свою жизнь, за жизнь дорогих людей, не зная покоя и отдыха. Сожаление коснулось чувств, окрашивая эмоции – и кажется, что-то в лице её выдало, потому что улыбки увяли, Паймон поджала губы, предчувствуя нарастающее напряжение. – И когда мы отправляемся? – Когда вернется Мурата, – Люмин кивнула удивлению Томоко. – По словам Калли, из-за прошедшего праздника через несколько дней она всё-таки возвратится. Её долг Архонта обязывает навестить свой народ. – Она отказалась участвовать в нашей авантюре. С чего бы ей… – Калли подкинул хорошую мысль, – перебила её Мона. – Если Царица – это Сага, то по одной из затерянных легенд она может оказаться Матерью, о которой иногда вспоминают старики у порога смерти. Мурата, как сотворена ею богиня, может что-то знать. – Я не очень хороша в мифах других народов. Кто такая Матерь?       Мона склонила голову, убирая выбившиеся из хвостиков прядки волос. Всего несколько секунд она решала с чего бы начать, оглядывая окружающую обстановку холла, в котором они стояли. – Богиня богов, если так можно выразиться. Я слышала эту историю в детстве от наставницы почти каждую ночь, пока однажды она не перестала даже шепотом упоминать её имя, – Мона чуть качнулась в сторону, предлагая слегка пройтись, и девушки молча последовали за ней. Солнечные лучи смягчали очертания замка, скрадывали тени и мрачные чувства, пропитавшие стены. – Перед тем, как возник Первый мир, не было ничего, кроме бесконечной пустоты. Ни света, ни мысли, ни волшебства – ничего. Так было бесчисленные века, пока однажды не родился блеск, как вдруг отразившийся луч в ночном озере. Наставница называла это сгустком энергии, которая существовала даже в том ничто, чем представлял собой мир. Она накапливалась многие века, пока вдруг не обрела черты. Этим скоплением энергии, а затем созданным из него первозданным волшебством, стала божественная сущность, обретшая сознание.       Они остановились у широкого окна с раскрытыми шторами, за которым качались золотистые, алые деревья. Ветер взметал опавшие листья и уносил узорами в голубое безоблачное небо. Тепло уходящего лета последними касаниями грело кожу, но даже несмотря на увядание природы, на иногда проскальзывающие с заходом солнца холода, сложно было представить, как горячий край Натланта засыплет снегом, зима погасит огни и краски. Чарующий мир обратится застывшим, недвижимым осколком льда. В этом было что-то неправильное, думалось Томоко, пока она наблюдала за качающейся травой с пожухлыми верхушками. Это место никогда не должно было знать зим, как вечно бьющееся, горячее сердце – холода недвижимой крови. – Наставница всегда говорила одно и то же, и лицо её тогда становилось ещё больше похожим на графит, смоченный дождем. Мрачное, холодное и вытесанное из камня грубыми ударами неумелого мастера. «Равновесие первое, что родилось в мире. Где было пусто, там должно было быть и нечто, что непусто. Где рождался свет, там падала тень. Где восходило солнце, там же падала звезда», но мне всегда казалось, что первым было одиночество, – астролог коснулась ноготком стекла и самозабвенно провела по стеклу, совсем забывшись, уйдя в воспоминания – безрадостные, суровые, серые. Мягкое женственное лицо ужесточилось, растрачивая живость, с которой Томоко вдруг встретилась, когда девушки выходили из зала и над чем-то шутили с легкими улыбками. – Нечто столь уникальное, невероятное, неповторимое обречено на одиночество, ведь уникальность – это бремя, которое невозможно уравновесить, понять кому-то другому. Так мне казалось в детстве и так кажется сейчас, когда я думаю о том, почему Сага сотворила себе в противовес тех, кто мог придать её существованию смысл, значение, тех, кто мог понять её «уникальность». Уникальность, которая ничего не стояла в мире, пустом как опрокинутый бокал. – Она создала богов, чтобы избавиться от одиночества? – неуверенно уточнила Томоко, оперившись рукой о бок.       Мона пожала плечами, оборачиваясь к ним и опираясь спиной о стекло. – Честно сказать, эта часть истории наставницей опускалась. Она лишь говорила, что Сага была воплощением искренности, добра и сердечности, дарящая своё тепло и свет своим детям, направляя их на пути к жизни той, что мы знаем, пока однажды её свет не угас, раскраденный без остатка. – И вы решили, что Мурата как божество, предположительно, созданное Сагой многие века назад, сможет нам поведать о ней что-нибудь? – Томоко как-то странно усмехнулась. – В этом есть смысл только если хоть что-то из этой паршивой легенды окажется правдой, а в противном случае… – В противном случае у нас всё равно нет выбора, Томоко, – Люмин вздохнула. – В конечном итоге любая информация может стать спасительным кругом. Нельзя отмахиваться даже от столь незначительной вероятности, когда у нас более ничего и нет. – Я понимаю, – Томоко вздохнула, качнув прядями волос. – Но бесконечно ждать мы не можем. После нашего побега фатуи не станут сидеть на месте. Рано или поздно они найдут нас даже под покровом Пиро Архонта. – Поэтому мы остаемся только до конца недели, – Паймон ободряюще улыбнулась. – Это, конечно, риск, но он не так велик, как тот, что ждет нас в Снежной.       В повисшей тишине принятых решений, полных догадок, грядущих тяжелых решений, отдаленно слышались редкие звонкие удары, точно скрежет металла о металл. Томоко вернула взгляд на осенний пейзаж за окном, пытаясь найти источник неприятно тихого звука. – А когда мы попадем в Снежную, ты же не собираешься делать глупости, Мона? – Конечно, нет, – девушка улыбнулась, отворачиваясь. – Я правда хочу жить, несмотря на случившееся. На страх, на ужасную чернь на моей ноге, на жестоких богов, нависших над нами. Просто жить, не опасаясь сделать следующий вдох или.. какую-нибудь глупость. Без последствий. Но..       Люмин вдруг бросила на неё взгляд, и Томоко не нужно было спрашивать, чтобы догадаться: они уже обсуждали это до её прихода, и возможно, не один раз. Мона лишь пожала плечами, небрежно накручивая на палец прядки темных волос. – Но вы должны понимать, шанс, что я переживу эту встречу, крайне не завидный, – путешественница открыла рот, но астролог махнула рукой, останавливая её. Зеленые глаза сурово блестели, и ниндзя чуть приподняла брови, не узнавая девушку перед ней. Столько безрассудной решимости… – Люмин, прошу прекрати. Я не буду с готовностью преклонять голову на эшафоте, но просто если вдруг всё пойдет не по лучшему сценарию, я не хочу, чтобы меня спасали. Снова. Это только мой путь и…       Её взгляд чуть дрогнул. Мона сжала губы, взглянув на кроны качающихся деревьев, тихо закончив: – И, быть может, его.       Разговор иссяк. Люмин больше не пыталась что-либо сказать, явно ощущая бесполезность своих попыток. Её плечи поникли, а золото глаз притупилось печалью, обращенной к астрологу, но может дело было именно в том, что путешественница и её компаньонка слишком близко и долго знакомы с Моной, оттого не могут увидеть то, что видела Томоко. Раньше девушка напоминала ей ягненка, загнанного на убой, трясущегося, бегущего сломя голову через темный лес прямо в пасть хищнику, потому что ужас был столь велик, чтобы заметить иной путь. Но сейчас хоть решение не переменилось – оно было единственным, как бы не хотелось подруге верить в лучшее, но ниндзя жила не в мире мечт, а в реальном, жестоком мире фактов, и видела, сколь печальны перспективы астролога, связанной долгом своего дара – не своего? – и как теперь понимание этого встретилось с решимостью. Вряд ли Мона перестала бояться – не боятся лишь глупцы, а она не была глупой, наивной девочкой, верящей в сказку о внезапном спасении, как бы не хотелось порой, чтобы так оно и свершилось, – но теперь астролог приняла этот путь. Не смирение – принятие, а это остужало голову.       Томоко коснулась её плеча, и когда Мона удивленно взглянула на неё, ниндзя лишь слабо улыбнулась.       Всего несколько минут они стояли вчетвером, освещенные лучами полуденного солнца, и казалось, этих людей не могло поджидать ничего, кроме удачи, света и надежды за углом жизненного пути. Минуты, полные тишины, странным образом связывающие сердца, бьющиеся в одной тональности мира, отстукивающие схожие ритмы, направляющие общие мысли. Волшебство, сотворенное без магии. Мона улыбнулась и кивнула. – Кстати, говоря о Предвестниках, где они? – Аякс куда-то запропастился.       Мона как-то раздраженно вздохнула: – Не знаю, чем Калли ему так не угодил, но Скар снова к нему придрался и уже пару часов как его мучает во дворе. – Может это и к лучшему? – Паймон склонила голову и метнулась к окошку, разглядывая светлый, дневной пейзаж. Теперь ниндзя догадалась, что является причиной назойливого отзвука, проследовав за взглядом Паймон и с трудом различив среди растительности два силуэта. Солнечный свет бликом мерцал на орудиях. – Калли и правда ужасен во владении оружием, но Паймон видит, как сильно ему хочется этому обучиться. Фатуи хороши во всех способах убийства, поэтому, даже если Скарамучча отвратительный учитель, опыт это будет бесценный. – Не уверена, – как-то странно отозвалась Мона, которая не пожелала наблюдать за молодыми людьми во дворе и со вздохом пошла куда-то по коридорам.       Скоро следом за астрологом интерес к юношам потеряла и Паймон с Люмин, которые вдруг нашли какие-то дела в городе и поспешили покинуть дом, оставив Томоко наблюдать за странными занятиями Сказителя и Калли. Молодой паренек с яркими рыже-золотыми волосами мог похвастаться лишь ужасной осанкой, не твердой стойкой и совершенно не верным подъемом оружия, когда Сказитель на его фоне выступал идеальным примером мастерства орудования мечом. Электричество послушно сверкало в его руке, приняв форму меча, но Томоко даже сейчас, при свете дня, в тепле помнила сырую, холодную пещеру, разрушенный камень и нескончаемый дождь, барабанящий по скалам – и Сказителя, не способного загнать проклятие обратно за решетку.       Сначала выглядели странные занятие, как избиение младенца, но потом Томоко заметила, с какой прытью и ловкостью Калли падал, когда в очередной раз пропускал удар или ронял оружие под прямым взором Предвестника, расхаживающего вокруг него. Умело группировался, избегая серьезных ушибов, несмотря на преувеличенную гримасу боли на лице. Томоко нахмурилась, распахнула дверь в холле и поспешила приблизиться, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Но чем ближе она подходила, тем явственнее выступал факт: Сказитель руководит движениями паренька, иногда используя молнии, чтобы выравнивать стойку ног, взмахивал электрическим мечом – поднимая ему локти, направляя кортик, а ученик крайне быстро схватывал все наставления. Калли, хоть и казался прытким, импульсивным юношей, внимал словам учителя с особым любопытством и готовностью, хотя едкие реплики Сказителя встречал невнятным ворчанием.       Томоко не стала подходить и нарушать какую-то необычную атмосферу на полянке. Она замерла в тени кленов и какое-то время наблюдала, как молодой парень раз за разом терпит неудачу из-за своих неуклюжих и не скоординировнанных движений, приводя Сказителя в еще большее раздражение, вынуждая его говорить какие-то грубые, жестокие слова, на что Калли лишь вздыхал удрученно, снова поднимался и брал оружие. – Ты невыносим, – звучало чаще прочего, но терпению парня можно было позавидовать. Мрачную, сквернословую натуру Сказителя выносил лишь Аякс. Яркую реакцию негодования Калли выдавал специально, не испытывая на самом деле истинного негодования. Об этом говорили игривые блики в карих глазах каждый раз, когда раздражение Предвестника достигало пика. – Да-да, я уже начинаю заново. Ты прав, конечно-конечно, прав.       Что-то было не так в движениях Калли, но Томоко не могла уловить что, и казалось, Скарамучча хмурится по той же причине. Он внимательно следил за взмахами клинка, поворотами парня, выпадами и неуклюже зацепляющимися ногами. Это выглядело, как если бы они стали зрителями спектакля с талантливым актером… И только эта мысль коснулась её разума, как Калли снова упал, избежав вспышки молнии под ногами. Он бросил громкую реплику в сторону своего учителя, вызвав какую-то едкую усмешку на бледном лице, а между этим взгляд скользнул к деревьям. Томоко могла поклясться, что её невозможно было увидеть в тени среди плотно стоявших деревьев – так было всегда: тень, мираж, её никогда не существовало в жизнях других людей, если она того не хотела, – но вот холодок прошелся по спине, когда Калли, склонив голову, улыбнулся, словно пересчитав листочки на дереве, у которого она стояла, и взгляд замер на её лице. Точнее там, где казалось оно должно быть. Мгновение, и паренек потянулся за оружием, совсем позабыв о странном шелесте деревьев, который скорее всего и привлек его внимание. – Никуда не годится. Поднимайся, и ещё раз, если ты хочешь научиться правильно держать меч.              Калли громко выдохнул, схватил меч и поднялся, не утруждая себя задачей отряхнуть грязь с одежды. Он внимательно смотрел на Предвестника, так, словно перед ним была диковинная вещь, которую назвали произведением искусства, а на самом деле представляла собой обычную дешевку. – Ты со всеми такой невыносимый? – он прокрутил кортик в руке, разминая ушибленной плечо. – Если так, то мне очень жаль Мону. – Сил на болтовню тебе хватает, значит, продолжаем, – тихо ответил Сказитель. Упоминание астролога разозлило его, но злость напоминала горячие угли, на которых ещё не полыхал огонь, но они уже обжигали жаром. – Единственное, что у тебя неплохо соответствует военному ремеслу – физическая форма. На развитие мышц не придется тратить время. Это хорошо. – Да-да, продолжай игнорировать меня, – бубнил он, повторяя удары по воздуху, сопровожденные шагами.       И снова завертелись попытки Калли привыкнуть к оружию, его плавным движениям и верным взмахам под постоянные короткие: «Локоть. Выше. Ровнее. Прямо. Ниже..» Суровый, ледяной тон Предвестника не беспокоил юношу, и он учился быстро, запоминая удары, траекторию скольжения лезвия по воздуху, танец ног следом за руками. Это напоминало ему своеобразные хореографические движения, как те, которые расцветали на площади Костра, и когда Калли уловил эту мелодию, почувствовал кровью, нервами – какими-то тайными кусочками души, казалось, он понял, как следует двигаться, держаться. Дыхание плясало на грани, пот скатывался по спине, жар обжигал кожу, несмотря на осенний ветерок, но вдохновленный, взбудораженный Калли не останавливался, кружась по полю, точно танцор с опасным оголенным орудием – очаровательное, пугающее зрелище.       В какой-то момент он запнулся и почти упал – танец движений прервался, острие кортика вонзилось в землю, и ритм дыхания оборвался, сбиваясь кашлем. Натруженные мышцы просили о пощаде. – Неплохо, – всё-таки заключил Сказитель. – Ты быстро схватываешь… Даже слишком. – Просто когда ты ведешь себя по-человечески, информация воспринимается лучше, – парень чуть улыбнулся, уставший рухнул на землю, и громко выдохнул. – И вообще, почему ты так ко мне придираешься? – А почему нет?       Калли метнул на него пораженный взгляд, на что Сказитель лишь неоднозначно пожал плечами, развеивая волшебство. Шуршала листва вокруг, и негодующее бурчание молодого парня, пока вдруг Скарамучча, скрестив руки, не продолжил: – Иногда твоя эта чистосердечность и глупость напоминают мне мальчика из прошлого, – Калли склонил голову. – Он тоже решил, что научившись владеть оружием, сможет защитить себя и других. Тогда даже мысль о крови и убийствах рождала лишь отвращение, презрение к падшим людям, решившим, что в их праве лишать кого-то жизни, поэтому очевидно было, что он таким никогда не станет, даже узнав таинства фехтования, колдовства и прочие развращающие души секреты. – И что же случилось?       Томоко ощутила: ей нужно уйти, сейчас же. Точно приблизившись к какой-то грани, через которую не стоило переходить, но ниндзя вцепилась пальцами в кору дерева и прижалась к ней, вдруг ощутив жаркую потугу дослушать разговор. Возможно, дело было в желании понять этого человека, которого она продолжала ненавидеть, несмотря на разговор в ночь празднества, а может, было ещё что-то. Сказитель взглянул на своего ученика сверху вниз. Он не казался жестоким, бездушным солдатом, а лишь парнем, который запутался, который потерялся в своих решениях и теперь не знает, как выбраться из паутины последствий. – Он ошибся, и это его погубило. Нельзя остаться в стороне, когда в твоих руках появляется сила. Сила всегда привносит ответственность, которую не хочется брать, но ты обязан, иначе… Иначе эта власть пожрет тебя. Всё, что осталось. – Предал свои же идеалы, став тем, кого презирал, и погряз в ненависти к себе, – мягкий голос Калли, казалось, не достигал Предвестника, увлеченного созерцанием света на желтых листьях. – И он до сих пор наказывает себя, лишая права быть счастливым.       Калли поднялся и с наслаждением потянулся. Солнце золотило его смуглую кожу. Зарываясь в злато-рыжие волосы, оно рождало всполохи огня. – Скарамучча, – Предвестник чуть вздрогнул, точно забыл о присутствии паренька, и обернулся. Калли улыбнулся, рывком извлекая оружие из земли и направляя его в сторону «учителя». Древнее пламя переливалось алым в карих глазах, искорки иллюзиями вспыхивали в воздухе. – На самом деле, ты уже много сделал, чтобы когда-нибудь заслужить прощение задетых. Но обретешь желанную свободу лишь тогда, когда простишь того мальчика, что ошибся, что предал твои идеалы. Простив его, ты сможешь увидеть то, что у тебя перед глазами. Сохранить это и жить дальше, не оборачиваясь на прошлое. – Кто ты, черт возьми… – Калли, – он рассмеялся, взмахнул оружием и кинулся в его сторону, скрестив клинки с могущественным колдуном. – Просто Калли.       Оставшийся день прошел незаметно. Ниндзя бродила по замку, пока не нашла себе дело в полировке своего оружия, которое и без того могло похвастаться своей красотой, но безделье – нервировало её. Каждый нашел, чем себя занять в ожидании возвращения богини, но сама Томоко не была ничем, кроме мгновений между тогда и сейчас, живущим лишь в отзвуке указов главы клана Камисато. Мона могла найти себя в созидании заклинаний, чтении книг и бесконечном изучении полок в здешней библиотеке; Люмин и Паймон отправились путешествовать по городу на поиски чего-то, о чем она не заслужила узнать; даже Аякс со Скарамуччей придумали, как скрасить скучные дни ожидания между краткими общими встречами в зале и на ужине, когда – вдруг так повелось, – все собирались и что-то обсуждали совсем бессмысленное в условиях грядущих событий. Чем беспечнее тема, тем благосклонней она встречалась собеседниками. Томоко обычно молчала, ведь ей нечего было рассказать о своей жизни шиноби: каждое слово – ещё большее предательство. Слова – тайна, тайна – её жизнь. Так было и так до сих пор остается, даже если по возвращении её казнят за предательство.       Мона засмеялась, когда Аякс скрасил тишину нелепой шуткой. Она неловко коснулась щеки, не способная сдержать неожиданный всплеск чувств, на что Аякс гордо улыбнулся и кивнул с одобрением, мол, конечно, же это смешно, иначе и быть не может. Привыкшая наблюдать Томоко заметила и странное движение в лице Сказителя, нарочито державшего расстояние между ним и астрологом – и даже сейчас сидел за противоположной частью стола, пока девушку окружала подруга и Томоко, вынужденная сесть между ними, спасая неловкую тишину, когда ребята только пришли в зал и никак не могли выбрать: отдалиться друг от друга или нет. Сейчас Скарамучча складывал салфетку в треугольник, потом в ещё один и ещё, пока плотность материи не вынуждала его развернуть салфетку и повторить это механическое действо. Стоило Моне рассмеяться, он замер, медленно моргнул и с силой разжал пальцы, поднял взгляд и не смог его отвести. Никто не смотрел на него – да и Томоко не поворачивалась, но вся её сущность, созданная годами в шкуре шиноби, точно отделялась от тела, видела всё со стороны, подмечала и запоминала, – и пока ему казалось, что всем всё равно, Предвестник наблюдал за девушкой, но только она отвлекалась от диалога с Люмин и присоединившемся к ним Калли, поворачивалась к нему с замершей на губах улыбкой, он опускал взгляд к салфетке в руках. – Получается, Паймон, ты самый настоящий Дух! – Калли улыбался слишком открыто и искренне, и даже самые яркие улыбки Аякса не могли сравниться с ним. Никакого надлома, скрытой боли, тьмы. Яркая, чистая искра живой души. – Ты всегда рядом с Люмин, освещаешь ей путь и поддерживаешь, когда она готова упасть. Путеводный свет для потерянных сердец. – Ого! Даже Паймон не могла придумать себе столь значимый статус, – девочка хохотнула, чуть не подавившись листом салата. Она хитро окинула сидящих вокруг взглядом и гордо заявила, – слышали? Вы должны быть благодарны Паймон, что она есть в вашей жизни. – Несомненно, – Аякс вонзил вилку в нарезанный огурец в её тарелке и быстро съел. Паймон распахнула глаза и взлетела, злобно махая руками. – У других всегда трава зеленее, ведь так? И еда вкуснее. – Паймон больше не будет освещать такому воришке, как ты, путь! Люмин, я против, что этот грубиян ночует в твоей комнате!       Путешественница вдруг вспыхнула, отпрянула от стола и неловко посмеялась. Не то, чтобы её отношения с Предвестником были уж слишком большой тайной, но, видимо, столь прямолинейное подчеркивание этого факта ошеломило всех. Паймон же, напротив, победоносно вонзила вилку в свой огурец и злобно хрумкала им, окидывая Аякса осуждающим взглядом, пока тот невозмутимо подпер ладонью подбородок и второй отыскал руку девушки, переплел их пальцы и опустил сомкнутые ладони на стол под яркий свет подпотолочных фонариков. – Если чувства искренние, нет ничего постыдного в том, чтобы о них говорить, – просто объявил он, и почему-то Томоко показалось, смыл фразы куда глубже, чем мог показаться на первый взгляд. – Много лет я не знал, что такое тепло, прощение, надежда – тишина в голове. На моем счету бесчисленные злодеяния, предательства и ужасные решения, поэтому мне никогда не понять, почему она выбрала меня, простила, протягивала руку снова и снова.       Спокойный, серьезный тон разительно отличал Аякса от его обычного образа болтуна. Он повернулся к Люмин, едва способной усидеть на одном месте, словно её загнали в ловушку, обнажили какие-то личные мысли, о которых ей неловко было говорить. Но только она взглянула в серьезные голубые глаза, как плечи её расслабились, краска чуть сошла с щек. – Я не заслужил тебя, но благодарен, что ты позволила мне любить тебя и полюбила в ответ, – он осторожно коснулся губами их сомкнутых пальцев. – Если настанет день, когда ты поймешь вдруг, что ошиблась, я оставлю тебя, не стану назойливым влюбленным дураком, но до того момента я буду хранить эти мгновения и говорить о том великом счастье, что выпало мне.       Люмин судорожно вдохнула и мягко улыбнулась, сжала его ладонь и осторожно положила на стол, расправившись со своим смущением так же, как всегда расправлялась с врагами – решительно, молниеносно, безжалостно. – Такова моя правда, и я не считаю, что это моя слабость, то, что стоит скрывать, чего стыдиться, – Предвестник усмехнулся. – О, никто не ест эти тарталетки? Пожалуй, тогда это сделаю я.       Краткое молчание, полное удивления, вдруг проклюнувшегося уважения, и разговоры снова потекли рекой, совершенно обыденным образом, не смущенные открытыми чувствами двух людей, честно признавших их, принявших и готовых отразить любой удар. Томоко чуть улыбнулась, ощутив укол зависти, потому что сама никогда не испытывала никаких пылких чувств – весь её внутренний мир сухая земля, на которой никогда ничего не растет. Но наблюдать за страстью других – это то же, что смотреть через окно на буйство природы и не иметь двери, чтобы выйти из темницы дома, где лишь серые стены и сбитые вдохи хозяйки.       Она не могла уснуть. Этой ночью Томоко снова ощутила странное тянущее предчувствие, вынудившее подняться с постели, оглядеть спящую соседку и покинуть спальню, настороженно преследуя неосязаемую нить чутья. Оно никогда не врало ей, было верным партнером, соратником – другом, на которого она полагалась. В окне её поприветствовало отражение, будто насмехающееся над бледностью человека перед ним, а дальше – тусклый огонек окна.       Кухня. Томоко быстро добралась до неё, замерла у двери. Тихие шорохи, шаги.       Резкий удар – дверь раскрылась, ниндзя застыла на пороге с поднятым кунаем над локтем, но мгновение созерцала пустоту и желтый свет, объявший интерьер. Раздраженный вдох почти сорвался с губ, Томоко тихо прошла на кухню, озираясь. Всё было, как и прошлой ночью, когда невесть что привело её сюда: зеленая книжка, какие-то ингредиенты и ничего больше. Нет, кое-что всё-таки отличалось: появилась миска с тестом и с маком.       Обойдя кухню, проверив кладовую, отодвинув шторы, Томоко нашла лишь разочарование в себе и ничего больше. Она снова возвратилась к столу, толкнув миску с тестом – оно булькнуло. – Так не должно быть, – хмуро прошептала она, снова качнув миску, и тесто водой омыло её края. Хотя, может, ниндзя ошиблась, и эта жидкая кашица не была тестом, но всё вокруг слишком явно намекало на это: мука, масло, сахар и прочие мешочки с ингредиентами. – Кем бы не был ночной повар, он совершенная бездарность.       Томоко оглядела тихую кухню, когда палец скользнул в миску – светло-кремовая субстанция измазала кончик, – и быстро попробовала. Солено! – Пресвятые угодники!       Миска полетела в мойку. Томоко потянула книжку за корешок и раскрыла: на стол посыпались бумажки, скатился карандаш. Сомнения одолевали её сонную голову, едкий голос напоминал, что она делает какую-то глупость в то время, как должна или идти спать, или искать источник её тревоги, но Томоко как-то мрачно усмехнулась, отыскав более-менее пустой листок, и сдержанным почерком с острыми пиками символов написала несколько пунктов. Особенно яростно подчеркнув размерность необходимых ингредиентов, довольная покинула волшебную кухню с живущим на ней призраком.       Той ночью она спала сладко, и ей снился чей-то искристый смех.       В поисках занятия Томоко набрела на библиотеку, где встретила Аякса, разглядывающего книжные полки, перебирающего корешки тонкими пальцами. Тишина книжной обители очаровывала его. Ниндзя не могла уловить это очарование, как бы не прислушивалась – видела лишь многотомные доказательства потраченного времени.       Аякс хмурился своим мыслям, изучая цветные корешки. – ...Она всегда злиться, когда видит меня с оружием. Кажется, точно в эти моменты сама земля готова извергнуть магму из глубин! – Томоко прищурилась, замерев в проеме прежде, чем успела отправиться куда-нибудь в другую часть замка. Этот голос начал преследовать её изо дня в день, куда бы она не пошла и с кем бы не встретилась. – Пугающее зрелище. Могущество богов и правда способно подавить, разрушив волю, и подчинить. – Бывают вещи ужаснее гнева богов, – неоднозначно ответил Предвестник, извлекая книжку в алом переплете и оборачиваясь к своему собеседнику, сидевшему на широком деревянном подоконнике, скрестив ноги и перебрасывая из руки в руку пупырчатый фрукт. – Боги – это то, что можно понять, кого возможно превзойти, но тьма – иное. Она само понятие ничего, пустоты, конца и хаоса. Ей возможно лишь подчиниться. – Тьма и правда жуткая вещь, – сегодня волосы Калли свободными яркими прядками скрывали остриженные виски и иногда падали на глаза, когда он слишком эмоционально вскидывал голову. Он задумчиво скользнул по полкам, сводчатому потолку и откусил фрукт. – Но страх – это всё, что у неё есть. Я слышал, ты многие годы был пленником Хаоса – премерзкий опыт, конечно. Что ты ощущал?       Аякс раскрыл книгу, бесцельно пролистал её и вернул на полку. – Ничего. Ничего… и нескончаемый ужас. – Именно, – Калли улыбнулся ему. – Благодаря страху тьме делать-то ничего не надо, мы сами всё сделаем: сдадимся и подставим шеи под серп. Вот и всё. – Вот и всё, – медленно произнес он. Аякс замер, его рука вдруг упала, и он обернулся к собеседнику, вопросительно изогнув бровь. – Кто ты такой?       Томоко почти вжалась в арку, не понимая, откуда в ней вдруг вспыхнул такой интерес. Тишина потекла напряженной мелодией, пока юноша с удовольствием поедал фрукт, будто не слышал вопроса или ему было все равно. – Кем я могу ещё быть, Аякс? – он легко соскочил с подоконника, стер сладкие пятнышки с губ. – Я Калли. Просто Калли.       Так продолжалось каждую ночь. Томоко ворочались в кровати, пытаясь поймать сон за хвост, но как бы она не изнуряла себя днем бегом по дорожкам двора, а потом по бесконечным улицам города, не занималась привычной тренировкой ниндзя где-то в рощице, чтобы избежать посторонних взглядов и пару раз – неожиданно для них обоих! – проведя безобидный спарринг с Аяксом, вдруг изъявившим желание снова вспомнить, каково это – драться, и в целом несмотря на всё это, она не могла уснуть. Тьма вечера встречала её холодом, звездное полотно далеким светом, точно только в Натланте небо было слишком далеко от жителей королевства, отогнанное светом их ярких душ. Измяв всю постель, согрев её разгоряченным телом, задыхаясь от вдруг подскочившего сердца, Томоко сдавалась, поднималась и бродила по коридорам, пока не ловила в окнах знакомый свет и не направлялась на въевшуюся в память кухню. За несколько ночей её образ до мельчайших деталей поселился в сознании.       После её пылкого послания неизвестному духу – так решила в конечном итоге Томоко, когда Мона ей поведала историю о Духах, о которых иногда упоминал и Калли, – на столике ждало её тесто, сделанное просто идеально в выверенных пропорциях, и когда девушка его попробовала, невольно усмехнулась. На несчастном листке с её жестким, как собственные черты лица, указанием чернели завитки короткой фразы:       Невероятна!       Тогда Томоко пораженно смотрела на бумажку несколько долгих минут, а потом столь же внимательно озиралась по сторонам. Разве Духи могли писать? Она не знала. «Они всегда жили здесь, просто забыли, как являться людям...» Может быть, это всего лишь одно из тех явлений? Возможно. Томоко плохо разбиралась в мифологии другого народа, но чутье её было тихим, а интерес незнакомым чувством вынудил её написать ещё парочку фраз, подчеркнуть цифры и решительно захлопнуть книжку, точно, чтобы не передумать и не порвать листок. Так глупо.       И это повторялось снова. Она приходила, её встречала тишина и желтый свет, окрашивающий миски и листок с карандашом. После каждой её инструкции возникала та единственная, короткая строчка с красивыми завитками.       Невероятна!       Странным образом днем она искала себя в обыденных делах, утомляясь от безмятежности, а ночью оживала, предчувствую необычную встречу с волшебной кухней и несуществующим собеседником, который по сути и не отвечал ей, но Томоко с предвосхищением ждала заката и вспыхнувшего огонька в окне. Почему? Она лишь могла гадать: эти походы ей напоминали какую-то совсем короткую часть её детства, когда Томоко ещё не думала о том, кем станет и что будет делать. Была лишь девочкой, увлеченной волшебством готовки вместе с кем-то, лица кого она не помнила: черты давно истлели и стерлись из памяти, но чувства остались. Теплые, родные. Одна, без сестры, но не чувствующая себя нецелой, сломанной, напротив – единственно верной, счастливой. Так странно, что казалось это далекое воспоминание выдумкой, фантазией, хотя Томоко не умела фантазировать, воображать. Может, поэтому она не стала рассказывать никому о волшебстве кухни, о живости, что пробуждалась в ней, когда она вдруг находила бумагу и короткий ответ на ней, а рядом сотворенный по её инструкции фрагмент рецепта.       На пятую ночь на кухню её привел приятный запах чуть подгорелых булочек. Томоко мягко отворила дверь, осторожно оглядев помещение, и улыбнулась, увидев белую тарелку с небольшой горкой выпечки, посыпанной маком. Она бесшумно проскользнула к столу, где лежала исписанная странной перепиской бумага, но внимание зацепилось за строчку, которую ниндзя оставила минувшей ночью, и за пустоту, шествующую следом: ответа не было, и только ещё теплые булочки служили доказательством того, что она всё это не придумала.       Томоко легко разломила булочку и откусила. Мягкий, слегка терпкий вкус скользнул на язык. Тесто хрустело, рассыпаясь. Крошки осыпались на стол, замарали пальцы и рукава легкой желтой блузы с яркими вышивками зеленого цвета. На мгновение она прикрыла глаза, наслаждаясь приятным вкусом. В груди защемило, и Томоко не знала почему, просто как будто бы сухие ветки на земле хрустели под натиском ветра и вдруг выпрямились, подняв почки к выглянувшему солнцу. Дело было не в выпечке, а в воспоминаниях, непрошеными лучами пробравшимися в разум. – Ты меня научишь когда-нибудь? Я тоже хочу сделать для сенсея что-нибудь вкусное! – Не знаю… – неуверенно пробубнила юная шиноби, перебирая пальцами, измаранными в муке. Кучеряшки растрепались и падали на глаза. Она знала, что уже испачкала их в тесте, и поэтому без сожалений убрала их грязными пальцами с лица. – Ты всё равно скоро уедешь, так что вряд ли успеешь научится чему-то. Кулинария — искусство, которому не учатся за ночь. – Да, но… – Нет! – это прозвучало резко, неожиданно, и Томоко резко захлопнула рот, повернувшись к крохотной девочке, замершей по другую сторону стола. Она хлопала большими зелеными глазами, удивленная не меньше сестры. Какая-то дрожь пробежала по лицу, но Хотару только кивнула, растянув плотно сжатые губы в улыбке. – Может позже, когда.. всё устаканится. Я приеду в храм, и мы попробуем что-нибудь сделать. Хорошо?       Хотару тогда кивнула. Щеки разрумянились, будто ей было неловко, но Томоко никогда бы не догадалась, в чем причина этого смущения, почему её младшая сестра тупит взгляд и крепко сжимает руки за спиной. Не знала она и того, как она выглядела в глазах Хотару, сколько света и тепла было в образе старшей сестры, к которому хотелось стремиться, в лучах которого греться, чувствовать себя нормальной, уместной. – Позже, когда всё наладится.       Но позже так и не наступило. Томоко была увлечена тренировками, тем, как быстро осваивала искусство клана, гордостью в глазах сенсея и надеждами, возлагаемыми на неё другими мастерами, а младшая сестра, отправленная в храм Наруками, отошла на задний план, стала бледным пятном долга, который она должна была блюсти, и о котором забыла, которого избегала, потому что он обременял, забота о ребенке её обременяла, хоть ниндзя и не хотела себе в этом признаться. Она сама была ещё ребенком, у которого были свои мечты, цели, а Хотару нуждалась в ней не как в сестре, а как в матери, которую она не застала, которую не нашла в сеснсее. И так день ото дня расстояние между сестрами лишь увеличивалось, пока Томоко шла дальше по пути своих мечт, оставив Хотару наблюдать за тем, как её силуэт исчезает в свете восходящего солнца, когда её собственное уже перевалило за горизонт и погасло.       Томоко открыла глаза – её встретило отражение в темном окне. Контур губ смягчился, отразив улыбку сожаления, брови дрогнули, полные раскаяния, а по щеке скатились слезы понимания. Она опустила руку на стол, смаргивая слезы, убеждаясь в очевидной мысли, которую гнала, которую не видела, будучи слепой. Чем она была на самом деле лучше всех их, кого осуждала? Предвестников? Путешественницы? Моны? Томоко переложила ответственность за боль сестры, за её побег на юношу, которого бросили так же, как и Томоко бросила свою сестру. Истина была очевидна и проста с самого начала, но принять её означало встретиться с тем, что смерть Хотару всецело на её руках.       Она выдохнула, утирая щеки. Тихий вдох замер на губах, когда по спине пробежались жаркие мурашки, и Томоко одним движением обернулась, выбросив руку вперед. Пальцы сжали два сюрикена, направленных в сторону брошенного куная. Он вонзился в дверь совсем близко от чужой шеи – алая капелька набухла и скатилась по смуглой кожи. Томоко моргнула, прогоняя пелену с глаз, не способная до конца осмыслить увиденное. – Невероятна, – выдох последовал за широкой улыбкой. Калли отлепился от двери и легко вытащил кунай из дерева, протянув ей. – Это твоё.       Она никогда не промахивалась, и сейчас был тот же случай – Томоко точно знала, что попала ещё до того, как обернулась, но вот он - парень с её оружие в руке и легкой, безобидной царапиной на шее. Калли выглядел совершенно обычно, как и всегда. Даже слишком просто. – Кто ты? – его глаза чуть расширились, и юноша почти готов был ответить, но ниндзя скривилась, поднимая сюрикены. – Только без этого. Кто ты на самом деле? – Уверена, что выяснение, кем я являюсь, самая важная проблема сейчас? – Что? – кровь её похолодела. – Только не говори, что..       Дом вздрогнул именно тогда, когда ночь сотряс женский крик.