____
Мона не могла найти себе место в собственном теле, пока они возвращались в дом Архонта. Люди выглядывали на улицы из окон, дети выбегали с площадок, работа на миг замирала – все удивленно наблюдали за горящими не обжигающим огнем деревьями и алой паутиной между каменными плитками, уходящей к Площади Костра и вспыхнувшему камню в статуи бога. Сам воздух вдруг переменился, привлеченный неожиданным гостем. Но сколько бы наивно то не было, не вся эта неожиданная перемена в мире беспокоила астролога, не встреча с божеством, о котором она только слышала, не способная представить, как должна выглядеть женщина, ставшая воплощением войны и неукротимой стихии. Её разум бранил ослепительные чувства, крутящиеся в груди, как неугомонный кот, царапающийся и взбрыкивающийся каждый раз, когда его игнорировали – так и выглядела путаница всего того, что она испытывала после неожиданной вспышки в лесу. Всё произошло так быстро, что сейчас Мона никак не могла понять, как она очутилась из одной точки: спасалась от иллюзий, ожившего кошмара и боролась за жизнь с водой и чернью, – в другой, где были мужские руки на её спине, талии, бедрах и теплые, мягкие губы на её собственных. Мона, в кого ты превращаешься? Голос суровой женщины никогда не оставит её, сколько бы сил она не потратила на то, чтобы избавиться от наставницы в её голове, от детского стремления получить одобрение сухой женщины, не разочаровать её. Мона спешно шагала за Предвестником, который казался мрачнее тучи – обычное его пасмурное выражение на лице, когда всё идет из ряда вон, не поддается контролю и прогнозу, – и пыталась найти в себе хоть какую-то отвлеченную от его личности мысль, но всё было безуспешно. Мозолистая кожа ладони, сжавшей её руку, не давала забыться, увлечься окружающими переменами. Она заново прокручивала в голове случившееся, все те слова, которые были сказаны, услышаны и становилась всё более взвинченной. Легкость, которая пришла к ней после «купания», могла быть связана и с оставившей её чернью, и с претворенными в жизнь назойливыми утренними мыслями. Нет, Батильда Корхинен была бы точно разочарована. – Скар, слушай, а как ты сам оказался у Озера Духов? – её голос прозвучал негромко в поднявшемся на улицах шуме, но Предвестник всё равно услышал и замедлил шаг, чуть обернувшись к ней. Почему его взгляд всегда оставался таким тяжелым? Мона кожей ощущала его скольжение по её телу, лицу, губам… Она вспыхнула, желая выдать какую-нибудь несвязанную глупость, чтобы отвлечься, отвлечь его от проявившегося на лице смущения. Она умрет, точно! Не от рук богов, а от собственной гордыни! – Это слегка странно и слишком… случайно? – На самом деле я не собирался идти к Озеру, просто после утреннего… – он отвернулся, проведя ладонью по волосам. – В целом, мне нужно было о многом поразмыслить, поэтому я бродил по городу, округе, пока не услышал тебя. – Меня? Скарамучча чуть склонил голову, будто ему было интересно, куда какая-то группа молодых людей спешит, но особенно хмурые брови, неровный выдох заставил Мону сдержанно улыбнуться. Словно… ему было неловко это произносить вслух, и голос его почти подвел: – Ты звала меня, – он откашлялся. – Наверное, из-за того, что ты попала в неприятности, я почувствовал это через связывающую нас нить. Так случалось и раньше, просто намного более… Подавляюще. Когда тебе страшно, с тобой что-то происходит, я чувствую, будто когти выворачивают мне разум, зацикливая на мысли о том, что я должен найти тебя, защитить и уничтожить всё, что причинило боль. – Я не знала, – Мона вздохнула, опечаленная услышанным. Ничего похожего она не чувствовала и не могла представить, что всё то время, пока они связаны, Сказителя проклятие мучило подобным образом. Её рука обмякла и выскользнула из его руки, вынудив Скарамуччу остановиться, обернуться. Неловко. Не комфортно. Привычка бежать снова проснулась, навязывая ей чувство, будто она сделала нечто ужасное и не способна это исправить. А ещё она вспомнила, что все те эмоции, которые пробуждались, когда он смотрел на неё, говорил нечто такое неожиданно нежное, как на празднестве, утром или на озере, может оказаться ложью проклятия. – Знаю, тогда ты заслуживал всего этого, потому что… Всё-таки ты пытался меня убить, а такое сложно принять. Нечто отразилось в его лице, точно и он вспомнил то, с чего всё началось. Контур губ напрягся, синева радужек потемнела. Предвестник нервно оглянулся, выискивая Калли, но парень, как и раньше, просто исчез, стоило им очутиться в городе среди толп людей. Им нельзя тратить на разговоры время, необходимо бежать обратно, в дом: они не были уверены, что богиня будет добродушна, встретив в замке людей, которым ясно давала понять, чтобы те убрались прочь до её прихода. Не стоило ей снова болтать, но каша из чувств, мыслей из поглощающего отчаяния обратилась злостью на саму себя. – И я не сожалела. На самом деле мне было почти плевать, как ты себя чувствуешь из-за проклятия, не думала о возможных последствиях и для тебя, и для себя – мне нужно было выжить, а потом уже было поздно, – её голос сначала звучал неуверенно, сбито, но чем больше она говорила, тем громче он становился, эмоциональнее, неистовее. Она не могла на него смотреть, видеть, как отзываются в нем её слова, их общее прошлое, потому что её собственных чувств и без того было слишком много. Они будто бы кричали, рвались наружу, сдавленные тисками. Если сейчас же не озвучить их, то Мона просто не выдержит всего этого. – В какой-то момент я даже ненавидела тебя за всё, что произошло! И всё равно… Звезды! Ты жестокий, грубый, просто невыносимый, но, звезды, теперь мне жаль. Жаль, что так случилось. И я совершенно запуталась, потому что всё, что я сказала – это оказалось лишь иллюзией, в которую удобно верить. – Мона. – Нет, я скажу всё, что думаю, и даже если где-то там негодует какой-то древний бог, он подождет, пока я не закончу, ясно?! – астролог взметнула руку, указывая в сторону, куда они направлялись. – Ты не подумай, я все еще думаю, характер у тебя отвратительный, но, даже зная это, вижу, что ты не злодей в моей жизни. Для меня – нет. – Прошу, Мона, остановись, – она всё-таки взглянула на него, и всё, что ей хотелось сказать, запнулось за выражение, которое отразилось на его лице. Сказитель удрученно провел ладонью по лицу, то ли злясь, то ли теряясь. – Это не важно. – Важно! – она резко взяла его руку и подняла. Свет возродившегося после дождя солнца упал на шрамы от кандалов на кистях. Ужасно было вспоминать, почему они появились на его руках – такие были и у Аякса, но именно на Сказителе они ощущались слишком уместно, чтобы не думать об этом. – И ты это знаешь. Скар, ты говоришь, это не важно, но на самом деле видишь в нашей связи – темницу, из который мы обречены не выйти. Её губы чуть дрогнули, но Мона заставила себя улыбнуться, сохраняя за собой хоть какие-то остатки достоинства: – Никогда раньше не думала, что я настолько ужасная эгоистка, но несмотря на то, какое начало нас привело в сегодняшний день, я больше не сожалею о нашей встрече. Мне жаль только, что тебе больно, что ты чувствуешь, будто заперт, будто я твой тюремщик. Но, – она вдохнула, собираясь с силами, – ты должен знать, это не так. Если ты захочешь, я… Но слова так и не были произнесены – они умерли, не родившись, потому что в одно совсем нереальное мгновение существующее расстояние между ними сомкнулось. Сказитель поцеловал её, наконец, остановив шквал бесконечных слов, полных сдерживаемых до того эмоций, бушующего урагана мыслей, противоречащих друг другу, а главное – подпитанные страхом того, что всё лишь ложь, обман Вселенной, которую она сама создала. Его пальцы запутались в темных локонах, обжигали её красные щеки, касались мочек ушей, привлекали её губы к его. Загнанной бабочкой сердце забилось в груди, пораженное случившимся, очарованное взметнувшимся порывом и перепуганное легкостью, с которой её тело поддалось – её собственный разум поддался. Она поцеловала его в ответ, с каждым касанием узнавая контур его губ по-новому, их вкус, мягкость, даже то, как они следом отвечали ей. Это длилось всего несколько бешеных ударов сердца, но Мона почти заплакала, когда прохладный воздух ущипнул губы, когда юноша отстранился и коснулся лбом её лба. Казалось, когда они были так близко, целовались, проблем не существовало, все сомнения сгорали в жаре между телами, в том, что вспыхивал на коже – всё будто было по-настоящему. – Просил же остановиться, – она слышала легкое раздражение в его голосе, и почему-то улыбнулась, точно астролог снова довела его какими-то своими словами, и это её забавляло. Резкие выдохи опаляли ей кожу, большими пальцами он легко поглаживал её. – Всё это неважно, потому что я ещё больший эгоист и мне должно быть стыдно за то, какой я подонок, как обращался с тобой вначале, но ничего из этого нет. Я ни о чем не сожалею. Больше нет. Она отстранилась, не способная поверить в эти слова. Нужно спросить, но слова не шли. Сказитель выдохнул, беря её за руку – так, чтобы она больше не вырвалась, не сбежала, не ускользнула в неизвестность. – Позже, – хрипло произнес он. – Позже мы поговорим об этом. Обо всём. Но сейчас нужно идти. – Хорошо, – что-то её смущало, но астролог отмахнулась от этой навязчивой мысли, потому что сейчас Скарамучча осторожно ей улыбнулся, и они снова бросились к замку. Поговорим об этом позже.____
Библиотека оказалась не такой большой, как она себе представляла. Привлекающая взгляд темная арка с причудливой резьбой в форме ползучих лоз выводила в узкую часть этой интересной комнаты. Гостя сразу же встречают две книжные полки из красного дерева с множеством цветным корешков, мягкий ковер бело-алый заглушает шаги, когда, вдруг заворачивая за угол, он оказывается в квадратной комнате, лишь отдаленно напоминающей какой-нибудь несильно роскошный, привлекающий редкостью изданий читательский зал. Темно-алые полки книг по пирометру разделяются резными, декоративными колоннами, поддерживающими узкий балкон второго этажа, где-то среди них затесалась ещё одна узкая арка, соединяющая читательский зал с ещё одной крохотной комнатой, напоминающей чей-то забытый временем кабинет: массивный стол, стулья, огромный глобус и напольные шкафчики накрыты бело-желтой простыней. Холодный пасмурный свет выводил силуэт оставленной у окна лестницы и простых напольных часов, почти бесшумно тикающих в помещении, наполненном старостью, тишиной и спящими авторами неизвестных книг. Мягкие диван и кресла с кремовый обивкой, несколько стульев в цвет расставлены по углам, книги в неровных стопках тут и там на полках, полу, столе, подоконнике – везде, куда не глянь. Комната, замершая во времени, оставленная в дне из прошлого в лёгком безумии беспорядка, словно хозяева отошли всего на несколько минут и скоро вернутся, чтобы продолжить безмятежное чтение под тихий стук часов, призрачным эхо разносящийся средь теней прошлого. Так было, пока сюда не пришли они. Не ворвались. Несколько полок жалобно шатались, парочка книг повалилась на пол, пыль в библиотеке вздрогнула и взметнулась в сером свете дня. Желто-белая ткань на ощупь казалась шершавой, неприятно цеплялась за кожу спины, но это ощущение казалось несущественным для наполненного нежной истомой тела, из-за бегающих по бедру пальцев. Люмин вдохнула аромат старых книг, желтых страниц, разлетевшихся по кабинету, и полевых цветов, растущих где-то во дворе. Она погруженна в созерцание расписанного красками потолка, где угадывались какие-то волшебные истории о детях с крыльями, золотых духах и каких-то незнакомых ей существах, отдаленно напоминающих нереальных зверей. Приятное умиротворение поселилось в груди, пока взгляд скользил по искусным контурам росписи, вдохновляя, завораживая и крайне сильно смущая, потому что они казались слишком живыми, чтобы оставаться простым плоским изображением, безразличным к тому, чем недавно они здесь занимались. Мурашки прошлись по коже, и путешественница перевела взгляд на сидевшего на краю стола Предвестника. Самозабвенно его ладонь гладила её бедро, но взгляд был устремлен в приоткрытое окно, где бесконечно лил дождь и сверкали молнии в темном небосводе. Но Люмин знала, куда он смотрит на самом деле и почему. – Это было опрометчиво, – её негромкий голос разрушил какую-то чарующую тишину в библиотеке. – Если кому-то захотелось бы прогуляться в коридоре, мы оказались бы в крайне неловком положении. – Очень даже ловком, – он улыбнулся, поворачиваясь к ней, и всего лишь одной этой искоркой в голубых глазах заставил её вспыхнуть свечкой. Люмин села, смущенно обняв его за руку. – Крайне акробатическом, я бы сказал. Она без зазрения совести ударила его, но следом за его смехом на её лице показалась улыбка. Люмин не говорила этого в слух, но ей очень нравилось видеть Аякса счастливым – по-настоящему счастливым, а не наполовину или лишь отчасти из-за постоянных мрачных мыслей, которые кружились в его голове. Невозможно было не заметить, – хотя дело могло быть в том, что она постоянно смотрела на него, будто стала зависимая от его облика, его присутствия в её жизни, – как часто Предвестник терял связь с реальностью, уходя в свои мысли, где он был дома, в Снежной, где он до сих пор не был предателем, верой и правдой служил своей богине и помогал семье, которую.. бросил. Даже если это было не так, Люмин видела, Аякс так и считал. – Нет, то есть тебя беспокоил именно коридор, а не окно напротив? – не унимался он. Люмин цокнула, стягивая со стола простынь и укутываясь ею. Вся её претензия была показной, ведь на самом деле когда они влетели в первую попавшуюся комнату, единственное, что было в её голове – это то, с какой силой мужские руки сжимали её тело, стягивали бело-золотое платье, которое теперь несчастно валялось комком где-то в проеме между комнатами. – Интересные у тебя пристрастия, милая моя Люмин. – С тобой иначе никак. Ноги казались ватными, когда она поднялась со стола, разыскивая взглядом разбросанные вещи. Платье и правда оказалось в проеме между читательским залом и этим кабинетом, а белье.. Где оно, черт возьми?! Люмин раздраженно осматривала комнату, пока Аякс с ухмылкой хитрого лиса не извлек откуда-то её маячку, накручивая тонкую белую лямочку на длинный палец. – Знаешь, меня раздражают эти лямочки, – путешественница молча забрала свою вещь, намереваясь проигнорировать хрипотцу в его голосе и уйти одеваться, но Предвестник перехватил её за талию и притянул к себе. Пока она нежилась на столе в складках простыни, парень уже успел наполовину одеться, и, видимо, сожалел об этом. – Каждый раз видя, как они обхватывают твои чарующие плечи, хочется их разорвать. – Только попробуй, – предостерегающе прошипела она, но скрыть румянец у неё не было возможности. Он легко её выдал, скрутившись внутри жар в ответ на прижатую к ней голую рельефную грудь. Кожа будто воспалялось от трения ткани, от наглых, хозяйских касаний мужских рук, бедер. И снова её разум начал зацикливаться на этих мыслях, и, понимая это, Аякс коварно улыбался. – Ты же знаешь, я могу задушить тебя во сне, да? Не зли меня, Аякс. – Ты такая неистовая, – пальцы пробежались вдоль позвоночника, когда Предвестник почти коснулся губами её губ, – продолжай, мне нравится. Каждая зазубрена твоего характера, каждый шрам на твоем теле – мне нравится всё, что есть в тебе, что есть сама ты. – Когда ты так говоришь, мне точно хочется тебя побить, – пробубнила она, выдыхая. – Ты сумасшедший. – Если ты моё безумие, я не против слететь с катушек. И он поцеловал бледную полосочку на её мягкой щеке, потом, чуть стянув ткань, коснулся губами шрамов на плечах, на груди, пока пальцы не сгребли женское тело и не усадили ему на колени. Каждый вдох, едва заметная дрожь тела, легкое изменение в её настроение – всё им ощущалось неистово сильно, громко, будто было его собственным ощущением, чувством, затопившем разум. Аякс хмыкнул, когда путешественница что-то тихо сказала ему – кажется, она послала его к дьяволу, но он не был уверен, может, там было нечто более грубое, – и взглянув на неё, щекотя чувствительную кожу груди рыжими волосами, растерял всякую веселость: в золоте её глаз было столько тепла, что дыхание его вдруг сбилось, а растерянность растеклась в душе плавленным маслом. Он никогда не привыкнет, что эта девушка смотрит на него так, как сейчас, как каждый раз, когда думает, будто он не заметит, слишком увлеченный какими-то своими бессмыслицами. Но Аякс замечал каждый её взгляд, и в это же мгновение едва сдерживался, чтобы не сказать ей: «Моя милосердная воительница!» Люмин склонилась и поцеловала несколько особенно заметных веснушек на его конопатом лице: уголок губ, впадинка скулы, переносица, уголок брови. Где-то за окнами бушевала непогода, гремели молнии, лился ожесточенных осенний дождь, гася яркость желто-алых деревьев, но даже в серости пасмурного дня ей казалось, точно в руках у неё свой пылающий огонь с вьющимися от влаги рыжими волосами, с россыпью веснушек на его вытянутом, обычно веселом лице, на широких плечах, груди, на руках и даже на костяшках пальцев. Теперь она знала, что почти каждый сантиметр покрыт этими забавными точками, которые ей нравилось считать, пробегая кончиками пальчиков, когда с наступлением ночи они оказывались в её комнате, в её кровати, не зная, кто кого затащил в неё, чьи касания стали первыми, и кто разрушил тишину, смутив звезды за окнами откровенным стоном. Это казалось сном – всё, что между ними происходило: каждый взгляд, тайная улыбка, каждое честное, нежное слово, каждая будоражащая колкость и вся бушующая телесная близость – всё казалось выдумкой, потому что было слишком настоящим, слишком реальным, чтобы однажды не очнуться от этого забвения. Молча Люмин сняла повязку с его глаза и беззастенчиво поцеловала продольный длинный шрам, рассекающий рыжую бровь и щеку, потом тот, что был короче и замер лишь на веке – вечное напоминание неосторожности с врагом, который едва не лишил их жизни. Тихий вздох тронул слух, ей почудилось, что даже губы его чуть дрогнули следом за её жестом. Люмин была уверена, никто никогда не видел Аякса столь ранимым, как в это короткое мгновение, когда без слов она показывала, как дороги и ей все его шрамы, сколь сильно ей хотелось бы уберечь его от всей той боли, что ему пришлось пережить за долгие годы службы, и среди прочего всегда звучало несказанное извинение за её жестокость, за её грубые, бесчеловечные слова когда-то в прошлом, когда-то, когда они были по разные стороны, когда были врагами, которым суждено было быть предателем и преданной. – Я не умею красиво говорить, – неуверенно начала она. – Обычно за меня говорит Паймон или же мой меч. Кто-нибудь другой точно мог бы выразить мои чувства красиво, так, чтобы через многие века, читая их, люди вздыхали от красочных метафор и глубоких эпитетов, но я всегда была воином, не особо умевшим выражать мысли и чувства. Не так, как мой брат. Аякс не ответил, понимая, что ответ не требуется: ни сочувствие, ни сожаление. Люмин мягко водила пальцами по контурам шрама на мужском лице, перебирала завитки волос и просто рассуждала, делилась кусочком своей души: – Он всегда мог описать свои чувства так, что у меня не находилось ответа. Так, что я точно могла их ощутить, прожить, будто свои собственные. Ему бы писать рассказы, сочинять поэмы, собирать по миру самые яркие, неординарные личности, а не стирать пальцы в кровь, участь сражаться, не ожесточать своё доброе сердце потерями и болью, – Аякс медленно водил пальцами по её талии, успокаивая, утешая, разделяя скрытую боль сестры, потерявшей брата. Сестры, держащуюся за надежду отыскать его, но с каждым прожитым днем, с каждой оборванной ниточкой, теряющей его снова и снова. – Правильно было бы, если я заняла бы его место, если бы я стала принцессой Бездны, несущей груз погибшего королевства. – Люмин… Она попыталась улыбнуться, но улыбка увяла. Лживые, показные эмоции давались ей почти также сложно, как и подбор правильных слов, чтобы передать свои чувства. – Но я знаю, Итер чувствовал бы то же, что и я. Он бы тоже хотел уберечь меня от этой судьбы, занять моё место, если иного пути не было, потому что мы брат и сестра, готовые отдать свои жизни ради друг друга. Вот только, кроме долга крови, есть и любовь – искренняя, безграничная, – Люмин судорожно выдохнула. Последние капли дождя скользили по не зашторенному окну за её спиной, и первые особенно наглые лучи пробились сквозь разбитую плету неба. – Если бы я знала, что мой брат счастлив, что он обрел покой, тех, кто заслуживает его доверия, любви и чистого сердца, мне было бы проще. Это не было бы предательством, если бы он жил своей жизнью, потому что нет ничего важнее, чем его счастье. Даже в другом мире, в другом времени, но этого достаточно – знать, что он улыбается искренне, что его сердце бьется, полное теплых чувств, что он свободен. Солнышко застенчиво проклюнуло, поцеловало её голые плечи, позолотило пряди коротких волос, обратив весь её миниатюрный силуэт в осколок света, о который, казалось, можно обжечься, который мог ослепить, но Аякс с восхищением смотрел на неё, вдыхая аромат рассвета, росы и тепла полуденного дня. Он знал, что раскрывая сейчас перед ним сердце, обнажая незаживающую рану, Люмин хотела облегчить его собственную боль, тяжесть вины, сожалений, ужаса за свершенный выбор, за то, что он позволяет себе быть счастливым, не способный отказаться от этого кусочка счастья, выхваченного из потока мира, из текста сказочной истории, пока где-то ждет его Родина, преданная, разрушенная, где живут его братья и сестра, которых он поклялся защищать, которых оставил. Люмин мягко обняла его шею и плечи, чувствуя дыхание на своей коже, тихую дрожь под пальцами и нежность в своём сердце, обращенную к этому человеку: ко всем его шрамам, затаившимся теням, трещинам. К каждой улыбке и искре озорного смеха, а сейчас – к бесшумным, тайным, мужским слезам. Некоторое бесчисленное время существовало в мире всего два человека, соединенных общей болью, потерей, которая была лишь в их сердцах, как часто случается с людьми, чьи чувства слишком сильным, чтобы не создавать отдельную реальность. Кроме не угасающей страсти, между ними было и нечто драгоценно нежное, аккуратно сохраненное бережными руками с мозолями и шрамами, умевшими лишь сражаться, убивать и нескончаемо подчиняться, и, по иронии, именно такие руки могли быть особенно нежными, любящими и ценящими то, что им досталось. Потому что знали цену потерям, понимали вес счастья и краткосрочность времени. Время – оно обладало крайне переменчивым настроением: то позволяя людям, не считая часов, наслаждаться жизнью, то вдруг обрывалось тягучим воском и теряло свои осколки, смешивая мгновения. Дом в один вздох – недвижимый, замерший, каменный, в другое вдруг пробудился и вздрогнул. Шуршание в стенах, треск в каминах вспыхнувшим пламенем. Деревья засверкали новыми красками, и когда юноша и девушка взглянули в окно, то увидели лишь бескрайний огненный океан магической природы, пробудившейся от вынужденного сна, и далеко над кронами вспыхнул город, как упавшая из костра искра. Позабыв обо всём, как пристало солдатам, за несколько быстрых ударов сердец собравшись, обретя привычную силу, собранность и слаженность действий, путешественница вместе с Предвестником уже через несколько минут бежали по коридорам дрожащего, воющего дома, пока вдруг всё не прекратилось и им не встретилась в холле ошарашенная Томоко с клинком наголо и парочкой железных звезд между пальцев. – Что происходит? – крикнула путешественница. – Где Мона? Томоко скривилась: – Исчезла вместе с тем пацаном, – лицо Люмин бледнело с каждым произнесенным словом. – Поганец усыпил меня. Я говорила ему нельзя верить! Но вы со своей добродетельностью… – Стоит отвернуться, а тебя за спиной как только уже не назвали. Теперь она точно не промахнулась. Брошенный кинжал попал прямо в цель, просто цель оказалась слишком нематериальной – вспыхнувший за их спинами желто-алый дух вдруг обрел очертания, форму и шагнул в реальность в знакомой им оболочке молодого парня с карими глазами. Но если клинок пролетел сквозь и застрял в дереве входной двери, то удар ногой пришлась куда нужно: Калли закашлялся и согнулся по полам, а в следующую секунду Томоко вонзила кунай в пол у его лица, жестко вдавив ногой в спину. Смазанной тенью она за долю мгновения обездвижела врага. – Напомните мне в следующий раз больше её не злить, – прохрипел юноша, морщась от пронзающей боли заломленной за спину руки. Люмин и Аякс только переглянулись. – Прежде чем ты продолжишь мною вытирать пол, может, выслушаешь? – Что это сейчас была за чертовщина? – тихо, сдержанно произнесла ниндзя, крепче обхватывая кунай. – И где Мона? Что ты сделал? Отвечай быстро и коротко, а там посмотрим. Где-то послышалось ржание лошади, цокот копыт по каменной дорожке, когда Люмин дернулась к Томоко, но было уже поздно: их новый знакомый обратился в бесплотный дух и вернулся в прежний облик, перехватив руку ниндзя и подставив кортик к её шее, предостерегающе покачав головой. Он совершенно точно умел пользоваться оружием, и всё это время лишь делал вид, будто впервые взял его в руки. – Не стоит делать то, что ты удумала, – дружелюбно попросил он, когда Томоко собиралась лягнуть его ногой, но лезвие опасно вжалось в нежную кожу. Вся его слишком яркая фигура, с дрожащими на несуществующем ветру злато-алыми волосами и вспыхивающим искрам на коже, напоминала сгусток пиро энергии, едва сохраняющую привычную человеческому взору форму. – Я не хочу никому из вас навредить. Мы не враги, как же вы не поймете! – Но уж точно не друзья! – рыкнула Томоко, не решаясь больше дернуться, но Люмин чувствовала, что возможность перерезанного горла вряд ли остановит её от какой-нибудь глупости. Это слишком явно читалось в горячем гневе её взгляда. – Советую убить меня, иначе в следующий раз я этим же кортиком вспорю тебе грудь! – Ты дала слово. Какая-то не читаемая эмоция отразилась на лице Калли перед тем, как он вдруг отбросил оружие и быстро отшагнул назад, выпустив подскочившую Томоко, как вихрь зеленого и белого. Двери открылись, и на пороге своего дома появилась женщина с коротко остриженными алыми волосами, облаченная в простой темно-оранжевый хлопчатый костюм с золотыми перехватывающими грудь и талию атласными лентами и кожными ремнями для двух клинков, качающихся на бедрах. Быстро окинув взглядом тусклых зеленых глаз замерших в холле людей, богиня войны и огня обнажила свои смертоносные мечи.