___
Вернувшись в замок, Мона влетела в зал следом за Шестым Предвестником и, по-привычке, увидев сидевшую на диванчике Люмин, высвободила руку. Скарамучча ничем не показал, что заметил этот импульс, внимательно оценивая обстановку, полную каких-то не произнесенных слов. – А вот и вы! – Аякс приветственно улыбнулся, а Люмин облегченно поднялась. Она шагнула к подруге, и Мона в долю секунды заключила её в объятиях. – Хорошо, что вернулись целыми и невредимыми. У нас есть новости, и должен сказать, даже на мой паршивый вкус, они так себе. – Архонт вернулся, – коротко вставил Сказитель, опасливо оборачиваясь к дверям, будто богиня внезапно появится и сожжет их всех. Мона повела плечами, легко представляя очередную жестокую битву с обладателем пиро магии, и устало рухнула на диван вместе с путешественницей. – И пацан оказался местным Духом, который не смог уберечь её от каких-то проблем, отчего она такая злобная и агрессивная. – Тебя послушай, так это какая-то ерунда. Внезапное появление Калли, сидящего на столе и перебирающего пальцами, почему-то никого не удивило. Мона откинулась на спинку, позволяя Люмин взять её за руку. В камине, который все их дни прибывания никто не затапливал, полыхал огонь, быстро обогрев помещение, и даже больше – обратив его удушливо неприятным местом. Будто несчастья снова начали сгущаться вокруг, и астролог ощутила, сколь не твердой все это время была земля под ногами. – Если бы Агния оказалась просто злобной и агрессивной, это упростило бы задачу. С тобой же они как-то уживаются, – он хмыкнул. Хоть находившееся в зале люди опасливо глядели на него, это совершенно его не смущало. Калли испытывающе взглянул каждому в глаза и громко выдохнул. – Ладно, хорошо, наверное, стоило более точно изъясниться на свой счет, но в любом случае, разве вам не стало легче? Всем вам? Тогда в чем проблема? Паймон, мерцающая белым огоньком, сидела на каминной полке и молчала, но в её темно-синих глазах было что-то, намекающее: она готова была вот-вот высказать всё, что думает насчет каждого из присутствующих. Томоко же, замершая рядом с камином, мрачным призраком испепеляла паренька взглядом, без слов обещая, что когда-нибудь убьет его. – Наверное, проблема в том, Калли, что люди не любят оставаться в дураках, – предположил Аякс, который казался наиболее благодушно настроенным относительно всей ситуации и Духа в том числе. – И даже если ты пытался нам помочь, никто не просил лезть в душу и копаться в ней. Помощь хороша, только когда о ней просят. Какое-то мгновение Калли молчал, качая ногой и наблюдая за своими неугомонными пальцами. Плечи его поникли, а волосы слегка растрепались, и Мона бы никогда не сказала, что этому парню больше пятисот лет, что он древний Дух, обитающий в Натланте с момента её рождения и задачей которого была защита Архонта. Он выглядел слишком просто, слишком навязчиво взвинченным в любой момент времени и крайне неожиданно меняющимся в настроении, отчего невозможно было предугадать, какая эмоция проявится дальше. И вот он вдруг вскочил и взметнул руками, коснулся ладонью груди – волосы будто бы вспыхнули живыми языками пламени, а в карих глазах загорелся знакомый Моне тайный огонь, точно она когда-то раньше с им сталкивалась, где-то в другом месте, в другом человеке, и Калли низко поклонился каждому из присутствующих. – Мне искренне жаль! Будь я трижды испепелен, но никогда у меня не было дурных намерений! – Да хватит вам, честное слово! Паймон взметнулась в воздух, гневно разбрасывая блестки. – Разве у нас нет проблем весомее, чем желание Калли помочь нам? Например, никто не хочет обсудить, что Архонт едва нас не поубивала, так и ещё ясно дала понять, что если наткнется на Скарамуччу, то точно сожжет его? Или, например, может вспомним, что через два дня нам пора выдвигаться в Снежную, на встречу с древнейшим существом, которое определенно точно нас всех погубит?! – Паймон, ты чего? – Ничего! Просто Паймон больше не может слушать, как вы все здесь собачитесь! – девочка топнула ножкой, обернулась вокруг своей оси. – Неужели даже перед лицом гибели, вы будете вести себя так, будто в вашем распоряжении всё время мира? Это не так! Время утекает, и никто его не сможет остановить! Казалось, её крик разнесся эхом по коридорам, пересек горизонт и обрушил несколько слоев снега на вершинах гор. Повисла тяжелая, непробиваемая тишина. Никто не осмелился нарушить её, слишком пораженный вспышкой гнева от миниатюрной, миловидной компаньонки, которая сейчас была так взвинчена, что напоминала маленький шарик злости, готовый порвать всех, кто неправильно на неё посмотрит. Калли выпрямился и хмуро уставился на Сказителя, который склонил голову, молча спрашивая его, что тому нужно, но Дух лишь протянуто произнес: – Интересно… Никогда раньше не видел Электро Архонта, но подумать не мог, что ты на неё так похож, раз Агния упомянула её. – Не говори того, чего не понимаешь, – его губы напряглись. Мона в момент пожалела, что отошла, оставила его там, у дверей, и теперь никак не может помочь. Каждое упоминание инадзумской богини попадает точно в цель, как дротики в дартс, где весь круг окрашен алым: куда не кинь, выиграешь. – С чего бы Пиро Архонту так ненавидеть её? Меня? Я вообще никогда раньше не бывал в Натланте, чтоб успеть и ей насолить своим существованием. – Что случилось с Муратой пятьсот лет назад? – Мона чуть подалась вперед, ощущая на себе тяжелый взгляд синих глаз, но не позволяя сочувствию остановить её. – Какое деяние она не может простить Эи, что её ненависть до сих пор способна поглотить невинных? Дух ответил не сразу, враз став как-будто бледнее, незаметнее, точно его смертная оболочка готова была вот-вот распасться. – Пятьсот лет назад, когда началось падение Первого Мира, когда Хаос поглотил богов и свои обратились против своих, Райден Эи, Вельзевул, вырвала Мурате сердце, – его голос стал тиши, боясь быть услышанным кем-то кроме гостей вокруг. – Она убила Искру. Её дочь. Несправедливо было, как все взглянули на Сказителя, будто он самолично пронзил незнакомой ему девушке грудь мечом. Несправедливо было, как побелело его собственное лицо, как напряглись плечи и как жестоко его ужалили собственные молнии, вырвавшиеся в реальность и бледными всполохами цапнувшие руки. Несправедливость была в каждом вдохе, прошедшем мгновении – в не покинувшем дом прошлом, призраком затесавшемся в углах, в тенях по ночам, в пустых горшках, качающихся на несуществующем ветру. – Вот в чем дело, – он усмехнулся, и у Моны заныло сердце. – Об этом и говорил Герцог, поэтому-то ему так отчаянно нужна была моя смерть. «Дети ответственны за грехи родителей». Вот же больной старик! Аякс провел пальцами по лицу, пытаясь собрать картину воедино, соотнести образ Третьего Предвестника, произошедшие события и все то прошлое, где он, будучи совсем юным, зеленым новобранцем, знал непредсказуемого, двуличного мужчину – все это соотнести с открывающейся кусочек за кусочком правдой о покрытом пылью прошлом, о связи между его другом, Сказителем, богиней, что его создала, и всей творившейся вокруг несуразицей. Так много переплетений, что разум путался в узлах, ошарашенный волшебными совпадениями. Но после встречи с астрологом, после открывшейся правды о его Царице – богине судеб, – все эти «совпадения» приобретали логику. Взгляни кто на компанию со стороны, поразится, как они могли пересечься, привыкнуть друг другу и сосуществовать – относительно мирно, – но на самом деле, всех их связывало слишком много общего, чтобы они оставались случайными знакомыми. – Может, её смех ты слышал, Скар? Искры? – Смех? – Калли оживился. Он снова уставился на Шестого Предвестника, которому словно хотелось исчезнуть из этой комнаты или сломать что-нибудь в ней. Себя, например. – Ты слышал смех, когда Глаз Бога перенес вас сюда? Он принадлежал этому Герцогу? Тогда может статься… Раз он хотел твоей смерти, всё становится очевидным. Примерно в ту же эпоху, Агния знала великого воина по имени Бальтазар. Она любила его, пока время и траур не забрали и его. – В один миг потерять и дочь, и возлюбленного – это невосполнимая утрата, – прошептала Мона, не сводя взгляда со Сказителя. Её пугало то, как он замер, как потупился взгляд, точно его и не было здесь. Будто он исчез. – Но разве это не была война? На войне погибают люди, и никто не виноват. Есть только выборы, которые нельзя не сделать. Разве она этого не понимает? – Понимает, поэтому и дала нам шанс, – неожиданно для всех подала голос Томоко. – Но одно дело понимать, другое дело справиться с бушующей в душе трагедией. Это не одно и то же, и далеко не каждый способен собраться после такого. Не винить весь мир в своих потерях. Всех вокруг. Саму себя. И снова тишина коварно пробралась в комнату, но теперь она была не полна напряжения, вызванного раздражением из-за обмана и понимания собственной не проницательности, а ощущалась горьким вкусом пепла сожженных жизней, слышалась беззвучным шепотом гниющих костей, давила силой обвинений и сожалений. Сказитель нервно отряхнул руки, будто на них была невидимая грязь, которой его измазали без его проса, без его участия, ещё до того, как он родился, просто потому что та, кто его создала, успела причинить кому-то такую боль, которую невозможно было осмыслить. Вина, за которую нельзя извиниться, ведь боль причинил не он; отчаяние, которое невозможно смягчить, потому что не он поднял меч; и тяжесть груза, который не сбросить, потому что он не виноват в этой трагедии, но руки, слепившие его, – повинны. А значит, он заслушивает всего этого, разве нет? Чужая грязь уже внутри его сердца. Мона могла слышать, как подобные мысли коршунами выклевывают ему душу, и не только она – еще Аякс, не сводящий с юноши взгляда, будто готовый броситься к нему и защитить от врага, которого не было. Потому что единственный враг – он сам. Сказитель сам был для себя и тюремщиком, и палачом день ото дня, начиная с момента, когда его бросила богиня, обвинив в слабости, заканчивая сегодняшним мигом, когда оказалось, что мерзости в нем всё больше и больше. Ужас перед своей сущностью, перед всем миром, ополчившемся против него, обвиняющим за то, что он родился не таким, как обычные люди, от рук циничного божества, не пожелавшего взять ответственность за создание жизни – вот почему его руки не заживали, почему на кистях оставались уродливые шрамы от кандалов. Напоминание, кто он такой. Почему он такой, и что больше из себя ничего не представляет. Одиннадцатый Предвестник было шагнул к своему названному брату, но Мона оказалась быстрее. Она выпуталась из рук своего подруги, резко подорвалась и, ясно осознавая, что делает, как, возможно, жестоко подчеркивает нечто, может, очевидное, а может и нет, в блеске своего волшебства оказалась рядом со Скарамуччей, взяла его за руку – и они исчезли в голубой мерцании водяной магии. Мир скрутило в водовороте, пока он резко не обрел четкость, целостность. Под ногами хрустнули сухие ветки мертвых кустарников забытого сада, в котором компания оказалась в первую ночь их прибытия в Натланту. Безжизненные сухие арки простирались над головой, на которых, вероятно, многие годы назад вились лозы и цвели бутоны. Небольшой лабиринт старого сада казался целым миром для некогда жившей здесь обитательницы: Мона вдруг осознала, чьи покои могли они занять, кому принадлежал исписанный цветами дневник, и это понимание привело её в это место. Сочувствие к богине, что скорбит по дочери, ломящий ужас от беспомощности из-за сокрушающей Сказителя чужой вины – всё это враз вспыхнуло и толкнуло её на глазах у всех броситься к нему, спасти его. Скарамучча оттолкнул девушку, отшатываясь и с отвращением смотря на собственные руки. Его грудь часто вздымалась, молнии троились, соскакивая с плеч, падая дикими змеями на землю, прожигая жухлую траву и камни. Мир враз потемнел, спрятал только возрождающееся солнце стальными тучами. – Теперь ясно, – смех скрежетом по стеклу разнесся вокруг. – Я всё понял. Да.. Конечно, это она. Во всём виновата она. Снова. И дело в том, что теперь я почему-то чувствую эту отвратительную боль. Нет, она не заслуживает её, но почему-то… Почему-то это невыносимо. – Скар, послушай меня, – она попыталась сделать шаг к нему, но Предвестник снова отшатнулся, и, наверное, это её сердце треснуло от ужаса, застывшего в его синих глазах. От ужаса перед самим собой, перед сущностью, которой он был, от которой не избавиться. – Не думай так, прошу. Ты не виноват в том, что произошло много лет назад! Даже если Эи создала тебя, это не значит, что ты ответственен за её грехи! Его руки дрожали, будто он хотел бы удержать рвущуюся наружу магию, но она не слушалась, с легкостью перебираясь в мир, прожигая его, и фиолетовые огоньки побежали по траве. Мона хотела подойти, но они жалили и её, предостерегающе кусали кожу: Скарамучча отталкивал её, осознанно или нет, но прогонял, потому и она окажется в опасности, если останется. Скверные слова, брошенные Хаосом, снова норовили разогнать их по разные углы вселенной, и астролог не могла вынести этой мысли, ведь всего несколько часов назад ей казалось, что этого больше не произойдет, что шагнув на этот путь, она справится, но вдруг.. нет? Вдруг она не сможет? В плывущих по небу темных облаках прогремела молния, дрожью отдаваясь в земле, в костях. Осколок магии, который был дарован Эи, искажался всё больше от борющихся друг с другом чувств: от безусловной, преданной любви к создательнице до темной, беспроглядной ненависти к ней. Скарамучча хотел простить её, желал этого больше всего на свете, но годы обиды, боли, жизни в мыслях, что она его предала, бросила, выбрала куклу лучше, практичнее, сильнее, никуда не девались, давили, уничтожали изнутри. И он себя ненавидел за то что желал простить, но не мог этого сделать. Не мог принять её силу. Она отравляла, и сейчас его тело будто бы отторгало её, грозя разрушиться. Блеснула молния. На покрытой шрамами руке скользнула черная кривая линия. Трещина. Гром оглушил астролога – нет, не гром. Это был его крик, когда электричество взорвалось. Мона соткала из магии защитивший её купол. Молнии обезумели – они чернели, вгрызались в воду, умножаясь. Её волшебство уступало его, потому что хотело поддаться, потому что противилось борьбе, но астролог заново накладывала магический пас, усиливая купол. Сейчас ей нельзя поддаваться, иначе электричество сожжет её. Но не это её пугал, весь страх был сосредоточен только на согнувшемся Предвестнике и новых трещинах, рисующихся на его коже. Этого просто не могло быть. – Мона! Откуда-то донесся женский возглас. Люмин вместе с остальными выбралась из шатающегося дома, несмотря на поднявшуюся бурю, нагнавшую над ними черные, смолистые тучи, опускающиеся всё ниже. Несмотря на очевидную опасность, путешественница точно бросится к подруге, а следом за ней Аякс – они погибнут, определенно. Иначе никак. Колдовство вокруг было черным, пропитанным годами оскверняющей её Порчи, и хоть теперь она оставалась в Сказителе лишь бледным следом, вся проделанная ею работа никуда не делась. Голубое сияние, и астролог сжала кулак, создавая между ними и ребятами плотную стену: чтобы пробраться через неё понадобится время. Они никак не помогут, только пострадают, но и она сама – как она может помочь ему? Мона изнывала от желания сделать что-то, сокрушаясь, что бессильна, что на её глазах черное волшебство разрушает юношу. – Скар.. – голос подвел, оборвавшись. Она озиралась, пытаясь отыскать идею в очертаниях вспыхнувшего фиолетовым сада, но всё, что было, только он и она, и нескончаемая тьма. – Почему ты? Знала бы она, сколь часто и он задавался этим вопросом, но астролог не знала, она лишь снова и снова повторяла фразу, пока та не потеряла смысл. Пока Сказитель не рухнул на колени, сжимая лицо, шею руками, покрытыми трещинами, из которых бежали искры, молнии, точно все эти года он собирал кусочки разной магии, силы, чтобы наполнить пустоту, оставленную создательницей. Будто пытался починить то, что было сломано. А разве было? Мона потянулась к своему дару, и отпрянула, не способная даже мгновение терпеть агонию, охватившую Предвестника. Он сам себя разрушит. Просто потому что не знает, как выбраться из всего этого хаоса, потому что и он тоже заблудился где-то в своих мыслях, страхах и потерях. Обманутых идеалах, мечтах и ожиданиях. Он умрет. Исчезнет. Она его потеряет. По-настоящему. «– ...У каждой души своя реальность. Место, недоступное никому. Там и хранятся самые дорогие, личные и, возможно, ужасные мгновения жизни. А ещё будущее. – Получается, ты нагло подглядываешь? – Я? Что делаю?! Ничего я не подглядываю! Мой дар всего лишь позволяет увидеть какие-то фрагменты из предстоящего душе пути, ощутить чувства, что она переживет». Мона заставила себя дышать ровно, шагнула к водяному куполу, коснулась пальцами и снова потянулась к своему дару – к нити, что их связала, намертво привязала друг к другу. Немного, по капле, она позволяла чужим боли, отчаянию, вине, ненависти перетекать в её собственную душу. Сможет ли она всё-таки сделать это? У неё больше не осталось выбора – она обязана справиться. Один шаг проч от безопасности водяной магии, и за это молнии жестоко обожгли кожу, опалили темные волосы, а вместе с этим внутри неё нарастали чужие чувства, всё больше заполняя разум, сердце, душу. Дыхание перехватило, невозможно было сделать вдоха в разряженном воздухе – он будто обжил, заполнял тело, множился иглами, пронизывал нервы и рвал их. «– Ты видела? – Чт… – Драматизм не сделает тебе услугу, Мона. Отвечай! Что ты видела?» Боль, равная прожженной плоти. Разорванным мышцам, сломанным костям, заряженным вдохам, обращающимся раскаленной магмой в легких, потекшей в желудок, по жилам, убивая с каждым её новым шагом. Ноги не выдержали – Мона почти закричала, когда упала. Надо закрыть эту дверь, сбежать, спрятаться в безопасности своей головы, но если она так поступить, все эти чувства уничтожат его, разорвут на части. Сейчас окружающий мир был слишком большим, поглощающим, громким и его собственные мысли, чувства обратились нескончаемым хаосом, рвущимся наружу, поэтому Мона заставляла себя держаться за связь, чувствовать то, что чувствует он, ощущать весь этот ужас жестокого мира. На коже не осталось живого места. Внутри у неё не осталось живого места – всё пропитала агония сожженного мира, рухнувших жизней. Где-то кто-то кричал, звал её, но она оглохла, ослепла, перестала что-либо чувствовать, точно её сожгли на костре, и долгое мгновение она мучилась оттого, как огонь пожирает её. Прогремел гром, заморосил дождь, прибивая пламя, уничтожая фиолетовый пожар. Её руки не могли дотянуться, но они дотянулись, ухватились за него, укрыли, прижали к груди. С каждым редким, пропитанным гарью вдохом, она чувствовала, как буря успокаивается под шелест её мыслей – одной, которую нескончаемо необходимо было сказать, донести до него, но голоса больше не было. Но нить окружила обреченных, медленно исцеляясь от черни, светлея, мерцая и снова, без устали повторяя: «Я вижу тебя! Только тебя, Скарамучча! Я здесь, ты не один».___
Все, кто когда-либо встречал Шестого Предвестника из фатуи, кому выпадала «честь» служить под его командованием, все те, кто хоть что-либо слышал о нём, никогда бы не поверили, что когда–то этот человек не выносил саму мысль о чьей-то смерти, об убийствах. Он был тем, кто ценил жизнь – в особенности ту, которую незаслуженно оборвали. Потому что его собственная ничего не стояла, никем не ценилась и следовательно – им тоже: первая мысль, которую вложили ему в голову, когда он родился, если так можно назвать то мгновение, когда он открыл глаза и увидел богиню, что соткала его. – Ты слишком слаб. – Неудача. – Ошибка. И многое другое звучало со всех сторон. Так, словно он просил его создавать, так, словно это была его вина, что богиня создала куклу в поисках идеального сосуда, способного править вечно. Никто бы не поверил. Он и сам посмеялся бы над глупцом, что заявил бы такую небылицу. Кто? Шестой Предвестник? Сказитель? Тот, кто порой убивал ради забавы, сжигал людей молниями по указу Царицы и не испытывал ни сожаления, ни печали? Да ты, парень, явно обезумел, рехнулся. Просто слепец. Нет, Шестой Предвестник – жестокий солдат своей страны, не беспокоящийся, что на руках уже не осталось чистого места – всё в крови и даже те ошметки души, что сохранились, уже измазаны грязью. Мраком. Порчей. Но как любой убийца, когда-то он был ещё человеком, не тронувшим и цветка. Когда-то он не был Шестым Предвестником, не был Сказителем, он даже не был Скарамуччей. Кто-то другой, мальчишка, оставшийся в прошлом, сожалеющий о смертях людей, которых он не знал, любивший наблюдать за улыбками и слушать смех прохожих, ищущий чего-то столь же яркого в самом себе – кто угодно, но не убийца, не монстр, не бесчувственная кукла. Кто-то другой… – Кто же ты? – Не знаю. Жрица говорит, я кукла бога. – Я видела много кукол на прилавках в городе, но ты не похож на них, – скептически звучал девичий голос. Резкий, как неправильно одернутая струна скрипки. – А! Поэтому госпожа жрица возится с тобой и по-всякому наряжает? Если подумать, кукол и правда наряжают, и играют с ними. Неприятные слова, которые еще сложно было ему понять. Их смысл ещё был далек, но окрас чувств, где-то глубоко отозвавшихся, осел в душе, как оброненное зернышко, которое однажды даст росток. – Ты отвратительная. – А ты глупый, – солнце красиво золотило кудряшки и съедало черты спокойного лица. Их даже могло и не существовать – всё в том моменте казалось слишком размытым, пестрым и ярким. – Почему молчишь? Я думала, мы соревнуемся в знаниях прилагательных. – Что тебе нужно от меня? Отстань. Но она не отставала. С момента, когда в её крохотной голове поселилась мысль, что мальчик, которого она встретила, был божественной куклой, копией великой Вельзивул, правящей их страной, её интерес лишь рос день ото дня: кто он на самом деле, врет ли ей, а может в нём и правда было что-то божественное? “Кто, кто, кто ты такой?” Она хотела понять, узнать, разобраться, но все твердили лишь одно и то же да и сам мальчик отвечал также, точно повторял заученную мантру, которая не имела смысла. – О, ты учишься читать? Хочешь, я помогу тебе? Я уже прочитала три книги, самостоятельно. И всё поняла. Хочешь? Я могу помочь. Ты просто скажи. – Отстань, – он закрывал тонкую книгу, в которой смог преодолеть лишь один столбец иероглифов и всё равно смысл ускользал от понимания. Но уверенность, самонадянность заносчивой девочки подстегнули его трудиться усерднее, чтобы в следующий раз она не выглядела такой горделивой, такой умной, такой, такой.. раздражающей. – Найди кого-нибудь другого, чтобы мучить его. Мне некогда, Гудзи наказала разобраться с этим писанием до её возвращения. – Но это же всего лишь перечень молитв на следующем празднестве, разве.. – Отстань! Ему было неловко, стыдно рядом с этой прямолинейной, грубой девчонкой, всегда озвучивающей всякую мысль, посетившую её. Они были ровесниками – выглядели так, – однако на самом деле он знал, понимал намного меньше, чем, наверное, должен для своего “видимового” возраста. Не было случая, когда эта болтушка не высказала бы какую-нибудь заумную вещь, выставив его в очередной раз дураком. Это было невыносимо. Но тогда его сердце было ещё слишком юным, неискушенным темными чувствами, поэтому вместо злости или зависти, в нем загорался огонек стремления стать лучше неё, чтобы однажды в луже неудачи оказалась она, а не он. Это походило на игру. Окружающие их жрицы в целом так и воспринимали распри детей, поселившихся в стенах их набожного храма: они шумят, но не ругаются; спорят, но о важных для их возраста вещах. Никто не обращал внимания. – Я недавно ездила с сестрой в город. Она мне показала столько всего! – она снова нашла его где-то между корней сакуры, куда никто никогда не заглядывал, кроме неё. Спокойный голос отвлек от сшивания в ряд удачных предсказаний. Одна неровная, неуклюжая петелька заканчивалась ещё одним уколом иголкой в палец, но затем её остриё ныряло в очередную петельку. – Смотри, что она мне подарила. – Что это? – Кукла! Мурашки прошлись по коже. Он склонил голову и взял небольшую фарфоровую игрушку какого-то самурая. Она легко помещалась в детской ладони. Красивая краска хорошо лежала на искусственном лице, одеяние почти оживляло куклу. И вдруг мальчик просто выбросил её – самурай разбился. – Что ты наделал? – сокрушенно вздохнула девочка, собирая осколки. – Она была такой милой. – Вот и нет. Уродливая. Девочка склонила голову, и кудряшки скрыли её яркие зелено-голубых глаза. Она вдруг потеряла всякий интерес к разбившейся фигурке и присела рядом с мальчиком, задумчиво разглядывая самодельную гирлянду. – Это шидэ? – Нет, не знаю.. – снова её вопросы. Сколько можно его о чем-то спрашивать, он почти ничего не знает, а она продолжает его спрашивать. Почему на всё должны быть ответы? – Я просто собираю предсказания, которые приходящие в храм выбрасывают. Не всякие, а только хорошие. – Зачем? Эти предсказания не связаны с твоей судьбой, потому что получил их не ты. Зачем они тебе? – Я.. «Не знаю». Что он вообще знает? Ничего. Ему просто хотелось собрать что-то хорошее, что-то осязаемо хорошее, разгоняющее странные мысли в его голове. С каждым днем в храме его жизнь становилась похожа на лепесток, упавший с сакуры и растоптанный ногами прохожего. Она меркла, маралась чужими фразами, его собственные чувства становились запутанными, неприятными. Любые его побеги прочь из храма были глотком свежего воздуха, подальше от Гудзи, всегда странно на него смотревшей, от всего, что напоминало ему удаляющийся силуэт богини, но вместе с тем эти побеги оканчивались не радостью, а какой-то тяжелой удрученностью, которую его плечи ещё не могли вынести. Поэтому он возвращался. Круг замыкался, и всё повторялось заново. – Тебе нравится? – Ну, они выглядят нелепо, – честно ответила девочка, беря ниточку, на которой уже привязано несколько бумажек. – И узелки кривые. Думаю.. – Я не об этом, – мальчик выдохнул, забирая своё созданное сокровище и пряча в широкие рукава одежды, подальше от солнечного света, подальше от любопытных зелено-голубых глаз. – Тебе нравится донимать меня, да? Играться как с той куклой, что тебе сестра подарила? – А.. – она замолчала, отстукивая пальцами по голым красным коленкам. – Не знаю. Он моргнул, пораженный, что она может чего-то не знать. Так просто, без стыда и смятений девочка признала, что не знает ответ на вопрос. Ей было всё равно, что она чего-то не знает или не понимает, напротив, это лишь подзадоривало её любопытство. – Здесь все такие скучные и молчаливые. Жрицы всегда заняты своими молитвами и наставлениями, а я уже все их выучила. Но они продолжают их повторять из раза в раз, – шелестела трава, блестело солнце в пруду подле храма и лился мягкий голос девочки. – А ты интересный. Может это потому что ты не человек, а может и нет. Здорово быть особенным. Особенным. Разве это слово подходило ему? Вряд ли. Но в тот момент в её глазах было одно восхищение, будто и не было всех тех неудач, которые явно доказывали его посредственность, неумелость и слабость. Девочка восхищалась им лишь оттого, что он существовал. Этого было достаточно. – Я не такая, как моя сестра или ты. Обычная, скучная – такая как все. Поэтому я здесь, а не там, где могла быть, – девочка стукнула носками ботинок друг о друга и пожала плечами. – Хотела бы я быть, как ты или она. Интересной. Удивительной. Особенной. – Зачем? – Чтобы не забыли. Он был и правда мал, чтобы догадаться, что не стоило ему рассказывать ей тогда, что он решил уйти, когда во время очередного своего небольшого путешествия по лесу Тендзю, наткнулся на молодого человека со странной внешностью и пытливым, неживым взглядом. Его имя ещё тогда показалось ребенку странным, чужеродным, и внешность отличалась от той, которой обладали люди, живущие в этой стране, однако одна неловкость и фраза повлекли за собой череду других. Нет смысла думать, как могло бы всё сложиться, если бы тем вечером он не рассказал ей, что уходит и больше не вернется. Не стоило. Надо было просто уйти, но он не мог бросить единственного человека, который хоть и иногда вводил в замешательство, но всегда искал его, находил и скрашивал скучные, серые дни в храме. Не мог, а стоило. Если бежишь, не оборачивайся – впереди может развернуться пропасть. – Уходишь? Куда? – Не знаю, – привычные слова звучали легким отзвуком вечера, и он чуть улыбнулся ей. – Туда, где, может, смогу понять. Девочка молча смотрела, как он без труда исчезает с наступлением сумерек, точно никогда его здесь и не было. И столь же молча, она помчалась за ним, оставив всё, что у неё когда-либо было своего в храме. Свою прошлую жизнь. Мужчина представился путешественником, исследователем чужих культур, прибывшим из далекого северного королевства, где веками лежат снега и стоят холода. Мальчик не знал, что это, но он согласился отправиться туда, потому что там могло что-то измениться, потому что впервые ему показалось, что он сдвинулся с места. Так надо, так правильно, говорило что-то внутри него и толкало вперед. – Так вас двое? Кто эта юная леди? – среди полумрака разваленных руин, украшенных стеклянными стенами, вырисовывался миниатюрный девичий силуэт. Мальчик пораженно наблюдал, как его подруга уверенными шагами идет сквозь ночь и с восхищением, которое жило только в её глазах, взирает на окружающее пространство, на них, на странного мужчину в чудаковатых одеяниях. – Кажется, ты так спешила, что где-то поранилась. – Что ты здесь делаешь? Возвращайся обратно! – Нет, – резко бросила она, совершенно не замечая, стекающую по руке кровь. Рана была небольшой, точно оставленная камнем, на который, возможно, она упала, пока бежала. – Я тоже хочу понять. Стать особенной. Я пойду с вами. – Особенной? – мужчина улыбнулся, но улыбка была пустой. – Тогда я знаю человека, который тебе сможет в этом помочь. Пошли. Он протянул руку, и девочка с горящими глазами ухватилась за неё, а вот радость мальчишки истаяла, предчувствуя неладное. Где-то сыпались камни, шуршали листья на деревьях, кричали спугнутые птицы и плакало сердце сокрушенной сестры, но как погибают с закатом солнца бабочки, так и дети исчезли в сумерках, оставив после себя лишь легкую, проходящую дрожь в пространстве. Но при заключении сделки с дьяволом они не учли, что в выигрыше лишь он. Дети расстались. Мальчишкой сразу же заинтересовалась правительница холодных земель и без промедлений предъявила на него свои права, а мужчина и рад был услужить, предоставив ребенка как диковинку, привезенную из поездки. Царица встретила мальчика холодным взглядом, но уже через мгновение в бледных глазах отразилось ошеломление, испуг и лихорадочный блеск. Она взмахнула рукой и поднялась с трона, медленно спустилась по белым каменным ступенькам и подошла к гостю, совершенно забыв о другом ребенке и прочих присутствующих тогда солдатах. – С возвращением домой, – мягко произнесла она, коснувшись бледного лица и ужалив его холодом. Но даже та мягкость, что слышалась в словах, напоминала треск льда. Что-то было в этой женщине пугающее, неправильное, извращенное и потерянное, и мальчик испуганно отпрянул от неё, вдруг осознав, что угодил в пасть льва и добровольно привел сюда ещё и свою подругу, которая молча взирала на богиню с нездоровым сиянием в глазах. Холод был повсюду. Он жалил, пробирался под кожу и выворачивал внутренности, крал дыхание, остужал сердце. Мона дернулась из омута картинок, чужих чувств и попыталась вырваться из липкой жидкости, будто она окунулась в болото, которое продолжало засасывать её, и сила дара лишь распалялась, не позволяя оборваться. Астролог задыхалась, перестав понимать, где её мысли, где его: кто она сейчас, где находится, чьи эти боль, отчаяние, ужас? Но время уже связало их достаточно, чтобы видеть, блуждать, ощущать и погибнуть так, будто то была настоящая смерть. Мона не смогла крикнуть, нити перехватили её тело, руки, ноги и утащили обратно в пучину, кишащую чудищами. Нет, хуже их – призраками совершенных ошибок. – Неужели это всё? Колючий, как зимняя стужа с искрой издевки, понесся голос следом за порывом ударившего его ветра. Всё в этой чертовой стране было серым, холодным и замерзшим – всё, кроме него, и это невероятно выматывало. Желание обратится снегом на вершинах гор, забыться, перестать существовать становилось особенно отчетливым в такие нерадостные дни, как этот, когда воодушевленная какими-то своими мыслями на тренировочный плац приходила она. – И ты правда собираешься предъявить право на звание Предвестника? Ближайшего солдата Царицы? Того, кто несет её волю? – голос расхохотался. Он звучал, как капля, упавшая в зимнее озеро в одиноком, погибшем лесу. Сочетание черного и алого в женском силуэте смазывалось акварельной краской, черт не было, их разбила боль, сочащаяся по телу, когда померзший камень снова притянул его к земле. – Позорище. Всё, что есть, – смазливая мордочка. Но иногда этого ведь достаточно, верно? Смазливым мальчикам можно далеко пойти. – Марианна. Ещё один фантом звуков, отличных от предыдущих лишь тем, что принадлежал мужчине. Хруст хвои под ногами. Запах утренних морозов, сковывающих кровь. Он больше не мог встать: силы выбили несколькими безжалостными ударами, бесконечным ироничными комментариями и нескончаемой злостью. Она горела внутри как костер, сжигая всё остальное. Всё, пока перед глазами не осталось лишь голубое небо, разрезанное пиками елей и сосен. Опрокинутая плитка льда на кафель. Разбилась так, что не собрать. – На этом все. Царице не понравится, если… – Да-да, я поняла, – фыркнула женщина, склоняясь рядом с поверженным врагом и остроконечно улыбаясь ему. На протянутой руке кожа была будто в светлых разводах, когда ноготок скользнул по щеке. – Пока ты не научишься убивать, останешься бесполезной грудой красивого хлама, малыш. Алые глаза как свежая кровь. Роскошные черные локоны завивались на морозе, обрамляя молодой портрет женщины, с кожей как звездная карта: темные и светлые пятна на щеке, шее, руках красиво сочетались между собой, создавая завораживающее зрелище. Но его тошнило от этой ледяной, жестокой красоты. Он ненавидел красивые вещи. Тело налилось свинцом, будто разучилось двигаться, но хуже было не это – то, сколь склизкое чувство поселилось в душе в ответ на услышанные слова, на опасное любование в глазах женщины, когда она чертила взглядом по его лицу. Тошнота лишь усилилась, и он заставил себя сесть, отстраняясь от женских касаний. – Было бы чудесно, сделай глупая богиня такую штучку и для меня, – новые и новые мазки чужой грязи по его душе. Он поднялся, пытаясь отряхнуть то ли снег, то ли это омерзение. – А то эта слишком своенравная. Продолжает сопротивляться. – Марианна! – мужчина искаженным фантомом одернул женщину. – Нам пора. Дотторе вернулся, пора встретить долгожданного гостя. Но женщина лишь озорно улыбалась, склонив голову. На её безупречных руках не было и пылинки, следа долгих и упорных тренировок, но тем не менее именно она только что в течении нескольких часов истязала его, пока силы, чтобы просто навсего подняться, не погасли. – Знаешь, братец, у меня появилась прекрасная идея, – иногда, даже без слов, без движения времени, возникает чувство, будто пересекаешь какой-то рубеж, который не стоило бы пересекать. – Думаю, я знаю, как починить нашего подопечного. Иногда стоит остаться там, где стоишь – бездействие, порой самый оптимальный вариант, но тогда, как и бывало раньше, он пошел за двумя Предвестниками. Их образы давно исчезли, смешались с окружающей чернотой его жизни. Весь мир растворился, расплылся, окрасился мглой, а он всё шел, шел, шел… Пока вдруг не споткнулся о нечто, возникшее из пучины, и не ощутил жжение на ладонях. Молнии сверкали на коже, а под ними черными, нет, глубоко алыми пятнами стекала кровь. – Куникудзуши, – он обернулся, и из мрака проступило то, о что он запнулся. О кого. Поломанная, искаженная женская фигура потянулась к нему. Потемневшие от крови прядки волос размазались по обезображенному лицу с беззубой улыбкой, ослепшим взглядом и кожей, напоминающей сшитые лоскуты тряпок. – Зачем? Ты убил меня… Зачем? – Хотару, я… Он моргнул, и черный мир обрел черты светлых каменных стен, увешанных гобеленами, подсвечниками, украшенным синим ковром под ногами, и бесконечно белой луной, льющейся из раскрашенных мозаикой стекол, разбиваясь и кусочками падая на девичье лицо. Девушка со светлыми прядями, чуть вьющимися у щек, качнулась и упала. А он стоял, смотрел и чувствовал чужую кровь на руках, как капли скользят по сгибам пальцев, слышал, как они отделяются друг от друга и падают на ковер. Одна за другой они рисовали испорченную картину. Одна, другая – по кругу портреты блекли и вспыхивали. Одна девушка на месте другой: такие похожие, точно фотография, запечатленная в разные времена. Светлые кудрявые волосы, тонкие губы, прищур зелено-голубых глаз... В голове звучал его собственный высокомерный, наслаждающийся пробужденной болью голос, обращенный к кому-то: «Хочешь я расскажу тебе, как умирала Хотару?» – И почему не сказал ей? Ты знал, что она ошибалась, и молча наблюдал, как сестра скорбит по девочке, которой уже нет. Точно разбитые блюдца, звон оглушал, а кровь бесконечно текла. – Ты такой же, – он поднял взгляд и встретился со своим отражением в зеркале: длинные темно-фиолетовые волосы, точно змеи вокруг бледного, худого лица, иссиня-серенивые одеяния. Искаженные, чернеющие черты смеялись ему в ответ. – Копия гнилой богини, и всё, на что вы способны – причинять боль. Разрушать. Его собственная расколотая рука дернулась из стекла и легко прошла сквозь грудь, сжала сердце. Оно рассыпалось. Молнии сжигали его. Двойник улыбался, в глазницах горел синий огонь: – И колдунья будет следующей. Сквозь неправильные отзвуки сломанной реальности, сожженной души, проскальзывал тихий звон капели. Легкое касание тепла в потоке ледяной реки. Скромный свет по изуродованному шрамом запястью. Отражение скривилось и отпрянуло, выпустило его сердце, и кто-то оглушающе закричал. Юноша резко обернулся, ошарашенный, будто проснувшийся, – и иллюзия раскололась молнией на небе, когда пожирающая его тьма мыслей вдруг вспыхнула огоньком. Знакомое чувство. Соль на языке, звезды в крови. Он протянул руку, и кто-то коснулся его пальцев. Молния вспыхнула в касаниях. – Нашла! – голос как искорки в ночи. Он бездумно потянулся к нему, и Мона возникла как первая звезда в небосводе, дернулась и обняла его. – Нашла! Я нашла тебя, Скарамучча! Если это был сон, он не хотел просыпаться.___
Мона открыла глаза, будто пробудилась, выскочив из комнаты кошмара и захлопнув дверь, но только её сердце перестало разбиваться и склеиваться, она увидела бесконечный пустой небосвод, где не было ни луны, ни звезд, а лишь темно-синяя мгла. Вокруг – бескрайний луг с темно-фиолетовыми цветами, которые ей как-то снились, которых она не могла коснуться, а теперь, протянув руку, ощутила мягкость лепестков. Светлые крапинки на них чуть мерцали, как брызги разбившихся о землю созвездий, и между ними неосязаемой ленточкой вилась нить. Поднявшись с мягкой травы, она была поражена своей легкостью, и поняла, что не крапинки светились – она сама мерцала, как осколок звезды, а юноша перед ней казался тенью, темным пятном в пространстве. Его глаза — единственное, что горело ярко, привлекая внимание, цепляя. За ним далеко на горизонте сверкали молнии, разбивая черное небо, освещая и прогоняя живые тени из мужского силуэта. – Ты единственная звезда на этом небосводе. Сегодня, завтра – в другой жизни. Это только ты, – с каждым отзвуком его голоса рушился мир и снова собирался. – А перед тобой всегда было столько звезд, путей, света – целая луна в бесконечном небе, и мне никогда не понять, почему среди них, ты продолжаешь выбирать меня. Цепляешься, пытаешься спасти. Она потянулась к нему, но он хотел отойти, оставить её, а нить, что их связывала, сковывала, не позволяла двинуться. Боль, точно от открытой раны, приглушенным фоном струилась по телу. – Если ты продолжишь, затаившийся во мне кошмар погубит тебя, Мона. Не жертвуй собой. Ты и без того столько отдала, – он не мог отвернуться, и продолжал смотреть на неё с надломом, с непонятным отчаянием. Шепот не был похож на его голос, только на шум ветра, на эхо грома, – я чувствую это в своей душе, то, о чем говорил Хаос. – Скар, почему ты продолжаешь отталкивать меня? – Мне страшно, Мона, – она видела, как произнесенные слова вонзались в него, чувствовала это, потому что они все еще связаны, потому что их души почти слились на этой опасной грани её дара. – Страшно, что это окажется правдой. Ты должна жить, несмотря ни на что. Бороться. Даже со мной. Ей тоже было страшно, невозможно страшно, но не из-за того, что он сказал, а оттого, что он верит в эти слова. Верит, что опасен для неё, что в нем нет ничего, кроме мрака, жестокости и грехов его создательницы – он сам ничто, лишь тень неудавшихся идей. – Наверное, ты прав, в моем мире всегда было несчетно звезд и света. Куда не глянь – везде красота небосвода, отраженная и под ногами, – она шагнула к нему. – Но они сверкали холодно, далеко – не для меня, и поэтому не касались моей жизни. Пустышки, обман. Вынужденная улыбка пощекотала губы. – И этот шаблонный мир треснул, он раскололся! – больше Мона не сделает ни шагу, потому что не хочет снова видеть эту загнанность, принужденность, которую она навязывает, так как может, ведь у неё есть такая власть над ним. Мона не хотела быть той, кто станет руководить его решениями так же, как и многие люди до этого. – Наверное, это должно было меня испугать. Может и испугало когда-то, но в итоге единственное, что было настоящим – это ты. Сердце её почти выпрыгнуло из груди. Мона готова была рассыпаться, исчезнуть, померкнуть, как упавшая звезда с небосвода, и, казалось, её свет и правда дрогнул от этих мыслей, будто если он уйдет, всё-таки решится провести черту, она просто погаснет. – И теперь я вижу это в тебе, хоть ты сам не знаешь, – её пальцы дрогнули, когда она коснулась своей груди. – Свет звезды, и он невероятно красив. Мона отвернулась, не способная больше смотреть на него, видеть, как ярко блестит ниточка, нежно поглаживающая его руку, её руку – она тянула их друг к другу, но не сильно, не навязчиво, с мольбой, подталкивала и только. Мысленно астролог позвала свой дар, заставляя себя отпустить его, закрыть дверь, вернуться в реальность, где вся эта магия померкнет, холодным дождем отрезвит её воспаленный разум. Напомнит, кто они такие. Его пальцы коснулись её локтя. Мурашки жаром поселились под кожей, привычно отзываясь ему. Мона повернулась и ахнула: его глаза отливали золотым, как подпаленные кусочки почти погасшего сердца звезды. Тьма по пальцам скользнула на её кожу, не причинив вреда, только нежно целуя, осторожно окружая, точно крылья, точно кокон. – Ты – всё, чего я хочу, Мона, – Скарамучча убрал волосы с её лица, склонился и украл её удивленный вздох касанием губ. – И это не изменится. Никогда. Но обещай, что если придется, ты будешь бороться. До конца. Со мной, с судьбой, пока не получишь всё, чего достойна. Она молчала. Биться с ним, как с врагом, вернуться в начало? Мона протянула к нему руки, и их сияние разогнало сумрак в его лице, вернув знакомые очертания. – Будущее скрыто, я не знаю, что нас ждет, какой путь теперь лежит впереди. Кем суждено нам стать: врагами или… кем-то еще, – причиним ли мы друг другу боль или исцелим. Столько всего мне неведомо, – её улыбка была мягкой, слабой, но чистой, когда её ладонь скользнула по его груди, замерла напротив бьющегося сердца. – Кто бы не создал нас, какие бы пути не уготовил, я счастлива, что ты живешь. Такой, какой есть. Прости меня, Скар, но я так благодарна Эи, что она создала тебя, поэтому и ты сражайся, борись вместе со мной. Он судорожно выдохнул, сжал её руку на своей груди и как-то странно усмехнулся: – Рука об руку пройдем по пеплу сгоревшего мира? – Если придется, – свет и тьма смешались, – пусть полыхает. Несуществующий ветер взметнул лепестки, окрашенные белым, и унес в бескрайнее темное небо с двумя мерцающими звездами.___
Прохлада коснулась горячего лица, успокаивая прожженный разум. Металл смешался с пеплом во рту, когда он заставил себя вернуться в реальность, которая неумолимо расплывалась, разбивалась, крушилась под силой взбунтовавшегося колдовства. Он сам виноват, что позволил силе взять вверх, воспользоваться промелькнувшей слабостью из-за слов, которые нашли свою цель, из-за чувств, которые никогда не оставляли его. Избавится ли он когда-нибудь от них? «Я не могла не полюбить его в то же мгновение… Будь у меня шанс всё исправить...» Но его не было. Скарамучча чувствовал чьи-то холодные ладони на своём лице, слышал знакомые голоса: женские и мужские. Они кричали, ругались, но среди них звучал один, совсем тихий, близкий: «Ты не один». Да, Эи уже ничего не могла исправить, никакие слова или действия не сотрут её деяний, не исцелят его душу, не сотрут прошедшие года в ненависти и отчаянии, в желании разрушить всё, что она любила, уничтожить, сокрушить, стереть её саму. Так сильно было это желание, что он почти разрушил себя самого. Не могла не полюбить его… Она призналась, что сожалела, что любила его, и слишком испугалась этого чувства, отказалась от него, отреклась. Назло ей, всему миру он стал тем, кем стал, собрал свою силу по крупице с каждого лоскутка, занял пост Шестого Предвестника, отдал клятву другой безжалостной женщине, убивал, даже наслаждался чужими страданиями, потому что они затмевали его собственные. Упивался и гряз в отвращении. Видя своё отражение, он испытывал лишь нескончаемое отвращение к своему лицу, напоминающему создательницу, к силе в его жилах – ко всему, чем она была, чем был он. «Всё, что ты любишь… Я уничтожу!» И он преуспел. Боль трещинами разбегалась по коже, и вдохи отдавались неприятной вибрацией в легких, в ребрах. Молнии затихли, они будто бы потухли враз и навсегда, изгнанные его ненавистью, злостью, обидой. Но почему-то теперь мешанина чувств не грозила размазать разум по кафелю, словно часть её вычерпнули, позволили снова дышать, думать без содрогания, что за какой-нибудь мыслью потянется череда неприятных воспоминаний. «Ты не один». Скарамучча открыл глаза, и свет жестоко резанул их, заставив на мгновение зажмуриться, прошипеть, но когда боль стихла, а мир перестал отвергать его, он различил среди ярких пятен людей. Они мельтешили рядом, переругиваясь. Рядом напряженно замер молодой парень с холодными голубыми глазами, устремленными на двух девушек с характерно светлыми волосами: только у одной они прямыми прядками касались шеи и плеч, а у другой кудрями обнимали лицо. Золото и медь их глаз мерцают вровень с острыми клинками в руках, готовыми развязать битву – нет, войну в погибших декорациях сада. На миг могло показаться, что отголосок Порчи всё-таки одержал над ним вверх, уничтожил, а всё это – иллюзия погибающего сознания, но чем дольше он смотрел, тем больше различал слишком четкие грани, контрастные цвета, насыщенные запахи и отрезвляющие, громкие слова реальности. Путешественница и ниндзя обнажили оружие против объявившейся женщины, против Архонта для того, чтобы защитить… его? Бред, но именно такая реальность рисовалась перед ним. – Скар? Этот голос. Он дернулся и закашлялся, потому что тело почти хрустнуло, ещё не готовое двигаться после приключившегося взрыва. Мона раздосадованно вздохнула, притянула его к себе и осторожно держала за плечи. Стук её сердца звучал успокаивающей мелодией, несмотря на подступающую опасность. – С тобой невозможно соскучиться, Скар, – усмехнулся Аякс, коротко бросая на него оценивающий взгляд. – Думаешь, в доме найдется глина, чтоб залатать тебя? – Не пойти ли бы тебе… – И всё-таки это судьба! – улыбка Архонта напоминала оскал, и он пугающе был похож на одну из усмешек Герцога. – Всё возвращается к началу. Увидев Глаз Бога, я решила, может, это была его просьба пощадить вас, но сейчас мне думается, ошиблась. Бальтазар никого не прощает, и вы здесь лишь потому, что до последнего вздоха он хотел облегчить нашу боль утраты. – Его смерть не вернет Искру! – Калли отчаянно пытался дозваться женщины, но та лишь неоднозначно пожала плечами, резко взмахнула рукой, и черты его тела расплылись, обратившись в бесформенные всполохи огня. – Да ладно! Как по-взрослому! – Может мы всё-таки обсудим это как цивилизованные люди? – попыталась Паймон, прячущаяся за спиной путешественницы. – На самом деле у нас тоже было много претензий к Скарамучче, поэтому никто так не понимает тебя, как мы. Аякс задорно хохотнул: – Нет людей, кому бы он не усложнил жизнь. Сказитель со вздохом выпрямился, не сводя взгляда с лица Архонта. Она не обнажила свои оружия, просто стояла на крыльце дома и взирала на них сверху вниз с не читаемым смуглым лицом. Единственное, что выдавало в ней не угасающее пламя, – это жар испарявшихся капель дождя. Тусклым пятнышком в её оранжево-алом силуэте, как выдернутая из узора нитка, висел под сердцем погасший Глаз Бога. Мурата оскалилась хищницей, замечая его взгляд. Резко одни из ножен опустели, а клинок вспышкой огня метнулся между девушками – Сказитель не успел отыскать в себе магию, ошарашенно наткнувшись лишь на пустоту, но клинок вонзился в землю. – Не смотрите на меня так. Я не безжалостная, потерявшая от горя голову богиня, – воительница скрестила руки. – Хоть минуло уже пять веков, сила потери не ослабевает. Это дыра, которую не залатать, и я достаточно прошла войн, чтобы понять, месть мне не поможет. Но кровь требует крови. Не ты виноват в случившемся, а Баал, и всё же у меня есть право требовать воздаяния. – Агния, постой… – Это лучшее, что я могу предложить всем вам, – зеленые глаза вспыхнули. – Хотите заполучить мою благосклонность, помощь, тогда мальчишка должен искупить грех создателя. И я требую Огненный Ритуал. Калли зашипел, как потушенный водой костер. Холод предостережения пробрался под кожу. – Никто еще не побеждал тебя, Агния. Это безумие! – Это всё, что есть. Да, Эи уже ничего бы не изменила: ни в нем, ни в других. Свершенные деяния уже потянули за собой вереницу последствий, и не было смысла разбираться в том, почему, всё сложилось так, а не иначе, зачем что-то было сказано или сделано, оставалось лишь принять прошлое таким, какое оно было и пытаться разобраться с настоящим, спасти будущее, предотвратить похожие трагедии. Сказитель был опустошен: в нём будто бы не осталось магии, не осталось сил, чувств, эмоций, но то было к лучшему, тишина позволяла думать. Он чувствовал, как сжались пальцы Моны на его спине, видел напряжение в лице Аякса, опасливую осторожность путешественницы, державшей наготове меч, и холодную решимость затаившейся ниндзя – никто не ждал от него согласия. Так странно. Непривычно, что люди стояли не против него, а за него – люди, от которых он ждал этого в последнюю очередь. Чужие, когда-то раненные им. Но, может, поэтому он верил в эту необычную реальность. «Ты всегда был и остаешься свободен – и это то, что я дарю тебе». Когда-то он мог отдать всё, что имел ради этого. Ради свободы. Но на самом деле никогда не понимал, что это значит. Он не был больше связан клятвой с Царицей, Мона готова была обрезать их нить – у него была та свобода, которую, как ему казалось, он искал всю жизнь. Вот только это глубокое заблуждение раскрылось только сейчас: свободен не тот, кто волен идти и делать, что хочется, а тот, кто освободился от внутренних оков, страхов, вины, ненависти, кто обрел тех, кого хочется защитить, не хочется подвести, и это взаимно, безукоризненно, в любой ситуации, не задумываясь, знаешь, ты не один. – Итак, что ты решил, кровь от рода Райдэн? Новое чувство всколыхнулось, когда Скарамучча на мгновение поднял взгляд к стальному небу, разбитому алеющими контурами заката. Ответ пришел неожиданно просто, без раздумий, сомнений – как непреложная истина. Он поднялся и резким рывком извлек меч из треснувшей каменной кладки. Архонт огня и войны одобряюще оскалилась. – Не забудь своё обещание, когда я одержу победу.