Созвездие

      Когда всё закончилось, Архонт ушла, а следом за ней и мрачная погода разошлась, успокоившись. Богиня вскочила на своего гнедого коня и бросила нежеланным гостям, что вернется с первыми лучами солнца. Сказитель сжимал чужой клинок, наблюдая за удаляющейся фигурой, и как только она исчезла за горизонтом, он качнулся и почти упал. Аякс успел поддержать его, перехватив за плечи. – Нет смысла говорить, что это был неразумный поступок? – ниндзя устало вздохнула, пряча клинки. – Всего лишь способ отсрочить неизбежное. Лучшим вариантом будет сегодня же ночью покинуть эти земли и… – У вас не получится.       Калли снова был похож на самого себя, и Мона до сих пор не могла поверить в то, что увидела, когда Мурата одним жестом развеяла его оболочку, обратив в сгусток алой энергии. Но сейчас паренек, опираясь на бок, следил за полыхающими в закате кронами деревьев, среди которых исчезла его правительница. – Скарамучча принял вызов Агнии, и теперь у него нет выбора, кроме как участвовать в Огненном Ритуале и победить, если хочет выжить, – Дух громко вздохнул, взъерошив волосы. Он окинул Предвестника сочувственным взглядом. – И печать на твоей ладони тому доказательство.       Меч упал на землю, когда Скарамучча поднял руку и взглянул на золото-алый узор огня на ладони. Он мягко переливался в вечернем свете, едва заметный, если не приглядываться, но столь же чарующий, сколь опасны последствия его появления. Моне было дурно от этих мыслей, от всего произошедшего, от вырвавшегося дара, который выкрутил все её внутренности, разворошил разум, запер её в сознании Предвестника, вынудив видеть то, чего ей не следовало. Глядя на юношу рядом с ней, она не могла не вспоминать мальчика из видений, бродившего по тропинкам лесов, усердно шьющего гирлянду из счастливых предсказаний. Может, их нить стала ещё прочнее, ещё ближе притянула и души друг другу или же что-то ещё выдало её, но Сказитель как-то неожиданно моргнул и повернулся к ней. – Как ты?       В окружении разрушенного сада, спаленного взрывом двух стихий, пораженных, напряженных и отчаявшихся людей, не знающих, какое несчастье найдет их завтра во время загадочного ритуала, он спрашивал её, как она. «Ты не пострадала?», «Ничего не болит?», «Я не ранил тебя?» – таилось в этом коротком вопросе, в темном цвете его радужек, в напряжении плеч, и Мона не могла понять, почему он задает такие бессмысленные вопросы, когда сам едва стоит – Аякс крепко держал его за плечи, но было очевидно, что стоит ему ослабить хватку, как ноги подкосятся, – когда вся его кожа покрыта ожогами, трещинами, которые всё ещё пугали её одним своим видом, напоминали мгновение, когда Предвестник чуть не рассыпался из-за взбунтовавшегося внутри него хаоса. – Всё хорошо, – только и могла она сказать, но ничего не было хорошо, вот только вокруг было столько людей, что больше Мона не осмелилась озвучить. – Это всего лишь царапины. Сейчас нам нужно разобраться, что это за Ритуал такой и как…       Она нахмурилась. – Как залечить твои раны. – Вот-вот, так что давайте все дружно пойдем внутрь и поговорим в спокойной, теплой обстановке, – Паймон, наконец, ощутившая свою уместность, затараторила. – Паймон невероятно напугалась, когда начали взрываться молнии, а потом ещё появилась Мурата… Самое время поесть, да?       Так и поступили. Аякс помог Скарамучче добраться до зала, где уже погас огонь в камине и остались лишь черные угольки. Он беспрерывно о чем-то говорил, раздражая своей неугомонностью Шестого Предвестника, но никто не пытался его прервать или одернуть – напротив, Паймон поддержала этот бессмысленный поток слов, Калли посмеивался над чем-то, пытаясь влиться в их дружную пару болтунов, пока остальные несли груз напряжения. Ясно, что Аякс был в ужасе от произошедшего не меньше остальных, может, даже больше: Мона помнила его лицо, когда, выбравшись из своих видений, открыла глаза и увидела сидевшего рядом Предвестника. Никакого веселья, легкости, привычной развязности – нет, только чистый ужас.       Томоко с Люмин сразу же отправились на кухню, чтобы попробовать что-то приготовить из остатков продуктов, которые не так давно они купили в городе. Стоило им уйти, как разговоры начали разлаживаться, не клеиться и постепенно сошли на нет. Никто не мог придумать, что сказать, как облегчить тяжесть на плечах, но казалось, Сказитель этого даже не замечал. Он сидел на диване и безотрывно смотрел в окно, как несколько часов назад – невероятно было думать, что столько всего успело произойти за столь короткое время, – сидела и она, раздумывая о каких-то глупостях. – Расскажи, что это за Ритуал.       Калли выдвинул стул из-за стола и уселся, положив руки на спинку. Мона долго глядела то на стулья, то на кресло, но в итоге нашла в себе силы и желание сесть рядом со Сказителем. Его взгляд на мгновение оторвался от созерцания алого неба и метнулся к ней, скользнув сверху вниз. Уголок губ чуть дрогнул. – Это ритуал воздаяния. Он долгие годы не практиковался, но во времена Первого Мира был обычным делом. Натланцы справедливый народ, поэтому если есть обиды, которые уже нельзя разрешить простыми переговорами, извинениями или когда, как в твоём случае, вина легла на род по принципу «кровь от крови», – руки Электро Архонта – твои руки, – то в таких случаях прибегали к Огненному Ритуалу. – Что-то вроде дуэли? – Аякс сидела в кресле и качал носками сандалий, постукивал пальцами по подлокотнику, не находя себе места. – У нас на родине, правда, в таких случая бросаются перчатками, а не мечами. – Кто-нибудь пытается решить проблемы языком? – Паймон, зачем ты это сказала? – Мона вздохнула, качая головой, когда Аякс подмигнул девочке. – Нет, Аякс, мы не хотим слушать твои рассказы. Так, о чем ты говорил, Калли?       Дух склонил голову. Карий цвет его глаз всегда был похож на искорки, спрятанные в ирисках. На вид обычные, но на самом деле таят в себе удивительные вещи. – Суть в том, что хоть Скарамучче придется скрестить клинки с Агнией, реальный бой и победа – не самое главное в нем. Кстати, замечу, никому ещё не удавалась её победить, – он помолчал, рисуя на своих костяшках кружочки. – Никому, кроме Бальтазара и Вельзевул. Моя богиня одна из сильнейших мастеров фехтования, ведения боя и построения стратегий, но, как бы тебе не было это против, ты – кровь от крови Райдэн, поэтому будь это обычная дуэль, хоть малый, но шанс на победу у тебя был бы. – Даже не знаю, злит меня твой скептицизм или забавляет, – Сказитель вздохнул, безучастно изучая присутствующих. Он устал, до смерти устал, и выглядел расколотой вазой, из которой будто бы то и дело вытекала вода, забирая с собой жизни цветущих в ней растений.       Никто бы не увидел, но из-за того, как он произнес это, астрологу было все равно, даже если бы и увидели, поняли, осудили, но она чуть двинула руку и пальцами коснулась тыльной стороны его руки. Предвестник не взглянул на неё – только пальцы его коснулись её в ответ. – Тогда в чем особенность этого ритуала? – Они сразятся, но победить должны будут не друг друга, а то, что им явится. Огненный Ритуал – это способ облегчить сердце, очистить душу от ненависти, от обиды, вины, способ пойти дальше, оставить прошлое во вчерашнем дне. Я не могу рассказать, что именно происходит, когда участники попадают в огненный круг, что они видят и чувствуют, потому что никогда не участвовал в этом, а те, кто его переживал, не любили распространятся. – Значит, Мурата не хочет убить Скарамуччу? – Паймон сжала кулачки. – Звучит, как что-то хорошее, раз им всего лишь нужно будет побороть негативные чувства.       Калли замолчал, продолжая рисовать узоры на коже. Он не заплел хвостик, поэтому волосы свободно падали на лоб, прятали кончики шей, чуть покачивались, когда Дух сгибал и разгибал ноги, наклоняя стул. Солнце за окнами почти покинуло «сегодня», чтобы встретить жителей в «завтра», небо наполовину окрасилось подступающей ночной синевой, а Мона лишь думала о том, как ей хочется избавиться от трещин на руках Сказителя, на его щеках, шее, о том, как больно билось в груди сердце из-за мыслей о предстоящем Ритуале, о том, какие шершавые были у юноши пальцы, когда он гладил её руку, продолжая смотреть на рассказчика. Наверное, её спина была слишком прямой, чтобы не выдавать их, но и Аякс, и Паймон были заинтересованы словами Духа, чтоб это заметить. – Мурата не хочет убивать его, но это не значит, что то, с чем он столкнется, этого не сделает. – Получается, завтра от меня требуется лишь уничтожить всякое нечто, что породится Ритуалом, – Сказитель поднялся с дивана. – Значит, я это сделаю.       Никто не стал его останавливать, когда на не твердых ногах Предвестник покинул их под предлогом, что стоит выспаться перед встречей с богиней и неизвестным боем, но вряд ли он уснет, и все это знали. Аякс вздохнул, но промолчал, потер переносицу. Невеселая усмешка слетела с губ: – Хочется пошутить про фарфоровых дел мастеров, но даже мне тошно от этих мыслей.       Вечер прошел скомкано. Мона почти не слушала, о чем говорили её спутники, над чем смеялся Аякс и о чем спорила Томоко. Слова приходили и уходили как любой другой звук вокруг, кроме её собственных мыслей. Приготовленные девушками салаты и жаркое были отменными, и в другой бы ситуации астролог с самозабвением вкушала их, наслаждаясь вкусом, но сейчас он почему-то напоминал ей пепел. Она наблюдала за людьми вокруг, но не видела их лиц, не понимала их чувств – в один момент она будто бы оказалась под стеклянным куполом.       Когда ужин завершился, Мона не глянула на часы, тихонько покинула всех и направилась к спальням. Тревожное чувство следовало по пятам, подсказывая, что грядет что-то неизбежное, пугающее – оно почти на пороге её жизни. Где-то на лестнице её нагнала Люмин, неловко окликнув: – Мона, постой! – астролог молча обернулась. – Давай поговорим.       Она знала, о чем путешественница хочет поговорить, но не была уверена в своём желании поднимать эту тему. Произошедшие события до сих пор неприятно отзывались в сознании. – Конечно, почему бы и нет, – в неловкой тишине подруги вышли на крыльцо, окунувшись в погасший вечер. Солнце давно зашло, и небо окрасилось в глубокие темные тона с далекими, совсем мелкими крапинками и остроконечной луной где-то на горизонте. Мона неохотно подняла взгляд к нему и ничего не почувствовала, кроме утомления. Странно было после стольких лет обожания не испытывать к этому куполу трепета, видеть в нем не успокоение, а лишь какой-то немой укор. – Прежде чем ты начнешь, Люмин, я должна сказать, что не знаю, как так вышло. Хотя нет, это неправда. Знаю, но не уверена, что ты поймешь. – Я постараюсь понять тебя и твои чувства, Мона.       Путешественница присела на ступеньки, оправив подолы своего любимого светлого платья с голубыми лентами по краю. Даже в ночи её подруга напоминала осколок солнца, способный светиться вопреки мраку. Мона мягко улыбнулась, опускаясь рядом и вытягивая ноги на ступеньках. Ветер холодил голые плечи. – Ты и он… Что это? – Хороший вопрос, – она качнула головой, и темные прядки рассыпались по плечам. – Наши отношения, эта связь, соединяющая души, похожи на искривленное зеркало: когда смотришь на него, не можешь увидеть целостную картину. Всё кажется неправильным, искаженным, поломанным. Я постоянно пытаюсь себе объяснить, почему вдруг меня стало беспокоить, что он чувствует, о чем думает, почему всё еще рядом. Но в итоге прихожу лишь к выводу, что правильного ответа нет. Нет такого выбора, который понравился бы всем, который одобрила бы моя наставница, вселенная, судьба – да кто угодно! – и при этом я не чувствовала бы, что рассыпаюсь.       Нервно пальцы перебирали подолы платья, пока мысль закручивалась внутри новыми завитками, требуя быть озвученной. Но вместе с ней бежало по нервам чувство, будто стоит это произнести, как оно станет правдой. – Хоть я и говорила, что уверена, ни о чем не жалею, но, знаешь, это правда лишь отчасти. Столько лжи в моих словах, что мне тошно, вот только я сама себя не понимаю, – Мона глубоко вздохнула. – Люмин, я скажу тебе кое-что, и надеюсь, ты не осудишь меня, не отвернешься. Знаю, Предвестники причинили тебе много боли, по их вине погибли твои друзья, но даже понимая это, даже сама пережив ужас, не могу ничего сделать с этим глупым чувством. – Каким чувством? – Люмин наклонилась, чуть придвинувшись и понимающе коснувшись пальцами напряженной спины. Не нужно было смотреть на неё, чтобы понять, какое мягкое, сочувствующее выражение было в лице, сколько сожаления и любви в золотистых глазах, и Мона лишь сильнее сжала пальцы на ткани платья. Как эта девушка может быть её подругой после всего? – Не беспокойся о том, что скажут другие или я. Просто будь честна с самой собой, Мона, и тогда всё станет намного легче. Это всё, чего я хочу. – Да, но это так неловко! Кажется, я сейчас умру. – Не умрешь, – Люмин хмыкнула. – Это всего лишь чувства.       Мона взглянула на свою подругу, не узнавая её. Уверенная, всегда храбрая и невероятная девушка, которая всегда казалась ей сдержанной, спокойной, так легко сейчас говорит о чувствах. Она изменилась или всегда была такой? – Люмин, кажется, я влюбилась, – жар заволок щеки, и астролог закрыла ладонями лицо, вдруг явно понимая то, что сказала, вспоминая юношу с синими глазами, редко улыбающегося искренне, отстраненного, но рядом с которым она поистине ощутила себя в безопасности, чувствовала, будто нашла своё место, какую-то уместность, правильность вопреки доводам рассудка, объективной реальности, сложившейся вокруг. – О звезды! Люмин, скажи мне, что я ошибаюсь! Этого же просто не может быть, да? Глупости какие! Мы всего-то один.. или нет, два, три? Три раза целовались! Что такого, верно? Это не может быть любовь, да? Я точно спятила. – Мона, вы… Что делали?       Ещё одно мгновение, и собственное сердце задушит её. Мона подскочила, чуть не соскользнув со ступенек, растерянно скрыв ладонями лицо, пряча алеющие щеки, не находя в себе сил оставаться на месте – всё, что в ней было, все чувства вдруг взбрыкнулись и тянули её прочь отсюда, спрятаться где-нибудь от озвученной фразы, забыть, оставить, как есть, защитить своё вдруг обнажившееся сердце, но ничего из этого она не сделала, продолжая растерянно хлопать ресницами почти также, как и Люмин в ответ. Путешественница долгие секунды молчала, раскрыв глаза и пытаясь в девушке напротив отыскать намек на шутку, или же на то, что перед ней не Великая Мона Мегистус, которая сейчас больше напоминала ей взвинченный волчок.       Астролог несчастно всхлипнула, снова опускаясь на ступеньки. Нельзя было сказать, что она совершенно не думала об этом, но как бывает с особенно постыдными, откровенными и пугающими мыслями, эта идея приходила и ускользала раньше, чем приобретала осознанные очертания. Волнение, тревога, горячее восхищение рядом с Шестым Предвестником всегда можно было объяснить чем-то другим, да на крайний случай – простой, откровенной страстью, что вдруг могла вскружить голову из-за того, сколько они уже вместе провели времени и как сблизились из-за заклятия, но желание искать его взгляд, вслушиваться в тон голоса и ловить каждую редкую искренность в лице, стремление понять, разгадать головоломку его личности теми же отговорками не объяснить. Так и сегодня, когда Сказитель едва коснулся её пальцами, пока никто не видел, когда на его лице пробежала тень благодарной улыбки в ответ на заботу, Мона едва усидела на месте, чтоб не обнять его, не коснуться оставшихся трещин и не сказать ему какую-нибудь глупость, которая сейчас уже не смела проскользнуть к ней в разум. – Прости меня, Люмин. – За что? – шок ещё владел путешественницей, но она постепенно приходила в себя, вдруг разрешая для себя какие-то раннее возникающие вопросы. – Если это правда – то, что ты чувствуешь, – не надо извиняться за это. – Но как я могу полюбить того, кто причинил тебе боль?       Вот то чувство, что долгое время мучило её. Одно дело разобраться со своими обидами, ранами, но совершенно другое – залечить чужие, когда даже не она их нанесла. Астролог помнила людей из сопротивления, с которыми сошлась её подруга, знала, что был один солдат, с которым они сильно сблизились и пережили дни военных действий, совместных тренировок и веселых вечерних попоек с другими членами взводов. Но вместе с тем Мона знала, что тот парень погиб, и смерть пришла к нему в виде поддельного Глаза Бога, созданного фатуи. Люмин так и не навестила могилу друга. – Как я могу оставаться после этого твоей подругой?       Тишина наступившей ночи обещала сохранить тайны, а далекий небосвод был безразличен к сложным, порой противоречивым человеческим чувствам и взаимоотношениям. Где-то шуршали листья деревьев, щелкали магические огни вдоль уходящей к городу дороге, и больше ничего – лишь тихое дыхание раскаяния и сожаления. Паршивое, грязное ощущение наполнило всё нутро, сменив неловкость и стыд. Может, так и ощущалась вина? Так себя чувствовал Скарамучча, когда вина за боль, которую он не причинял, переложили на его плечи? Возможно. В его сознании было все слишком спутано, смазано, напоминая кишащее иглами болото, чтобы разобраться в источниках тех или иных чувств. Но теперь Мона неохотно признала, что только сейчас поняла его. – Мона, внимательно выслушай то, что я сейчас скажу, – серьезный, твердый тон вынудил астролога снова взглянуть на подругу. – Я никогда особо не рассказывала тебе, как встретила Аякса. Он – Одиннадцатый из Предвестников фатуи, – узнал меня и сблизился, чтобы добраться до Сердца Бога Моракса. Мона, он предал меня. Из-за его действий множество людей пострадало, когда древний бог пробудился и напал на Ли Юэ. Тогда я тоже могла погибнуть, мне просто повезло. Это было предательство, которое, я думала, никогда не смогу простить, что я никогда не пойму, не приму причин, почему он так поступил, почему вопреки стольким обещаниям своим, он не сдержал ни одно.       О событиях в Ли Юэ знали даже в Мондштадте, но о деталях, конечно, никто не ведал, а Люмин по возвращении вообще пыталась избегать упоминания тех событий. Мона думала об этом, о том, что в этой истории было нечто ещё, но никогда не находила в себе смелости спросить. Она догадывалась, что между ней и Аяксом были сложные отношения, порожденные общим прошлым, но представить себе не могла, что настолько. – Ошибкой будет считать, что я забыла, оставила эти ужасные события в прошлом из-за чувств, которые испытываю к нему, из-за того, что он вдруг вернулся и попытался снова всё вернуть к тому, с чего началось. Будь дело только в моих чувствах, я бы никогда не простила его, не приняла – я бы, вероятно, убила бы его за всё произошедшее, за оборванные жизни, за своё разбитое сердце. Мне казалось, нет таких объяснений, которые это бы изменили, но, знаешь, в чем оказалась правда, к которой я была слепа?       Мона качнула головой. Она даже представить не могла. – То, что я тебе сейчас рассказала – это лишь моя истинна. Моя сторона медали, мой мир, с которым столкнулась лишь я, но, кроме этого, был и его. Я не задумывалась, что та ситуация может выглядеть как-то иначе с его позиции, а потом он рассказал мне о своей семье, о причинах, почему служит Царице, почему не смеет ей перечить. Иронично, но в его рассказе я нашла себя. Оказалось, мир не просто белый и черный – он серый. В нем слишком много оттенков, чтобы отнести одних людей к «хорошим», а других – к «плохим», – Люмин слабо улыбнулась и коснулась плеча подруги. – Правда в том, что каждый из нас делает лишь то, на что способен в силу обстоятельств его личной жизни. Никто из нас никогда не поймет в полной мере причин свершенных действий и принятых выборов, прожитых чувств другого человека, потому что мы лишены роскоши прожить его жизнь такой, какой прожил её он. – Люмин, это..       Путешественница потянулась к ней и крепко обняла. Запах зари, лилий и искр надежды заполнял разум, успокаивал сердце, пробуждал слезы. Мона раздраженно шмыгнула носом, оказываясь на грани очередной бури чувств. – Мы все – просто люди, которые живут свои жизни так, как у нас получается. Ошибки, неверные выборы, рожденные чувства, неправильные знакомства – всё это ничего не значит, потому что пока мы верны сами себе, остальное не имеет значения, – её руки мягко гладили темные волосы, успокаивая. Знакомый, уже родной голос подруги касался самых тайных струн души, и Мона крепко обняла её в ответ, благодаря если не звезды, то все возможные силы, что из всех миров, эта девушка пришла в этот и стала её подругой. – Не вини себя за то, что захотела узнать его лучше, за то, что эти знания родили в тебе трепетные, теплые чувств к нему и его истории. Я знаю, что он делал, знаю, к каким последствиям привели его поступки, но также я была там, когда ты исчезла, видела, как это подействовало на него.       Она чуть отстранилась, поправила аккуратным движением локоны темных волос. Дружеская, почти сестринская нежность в движениях, в словах, забота, граничащая с беспрекословной семейной любовью – всем этим была златовласая девушка, и Мона выдохнула, растворяясь в чужом тепле, понимании и принятии. Слезы покатились по щекам, отражая желание когда-то жившей маленькой девочки иметь семью, тех, кто будет любить и заботиться о ней в не зависимости от её талантов и достижений, несмотря на её великий дар, а просто за то, что она такая, какая есть, за то, что она просто улыбается, грустит, злиться, спорит – просто живет. – Кто бы что тебе не сказал, как бы не пытался убедить в обратном, но твои чувства – лишь твои чувства, и ты не должна извиняться за них, доказывать их правильность. Они принадлежать тебе, и ты имеешь на них право. Поняла?       Мона лишь кивнула, шмыгнув носом, и чрезмерно раздраженно выдохнула, уткнувшись лбом в плечо подруги, пока та успокаивающе гладила её по волосам и спине, пока легкая дрожь не прошла, а слезы не высохли. Легкость, от которой успеваешь слишком быстро отвыкнуть, вернулась, наполнила грудь, очистила вдохи. Вот что ей нужно было – ей нужна была подруга, сестра – та, с кем можно поговорить о кошмарах её собственных догадок, перепутанных мыслей и чувствах. – Если ты счастлива с этим несносным парнем, я постараюсь принять его существование в своей жизни.       Она проказливо улыбнулась и подмигнула, вызвав ответную улыбку Моны. – Паршивый у нас с тобой вкус на парней.       Тихий ручей женского смеха наполнил тени старого дома, оживил, точно пробудив, ночные растения. Призраки истаяли, серость прошлого окрасилась дружескими репликами, бессмысленными разговорами, послушать которые пробрались те, кого нельзя было увидеть, но те, кто всегда готов был защитить сердца и души здесь живущих.

____

      Каждый вдох отдавался беззвучным хрустом. Ему казалось, стоит неосторожно шагнуть или вдохнуть, как его тело сломается окончательно. Сейчас больше, чем когда-либо Скарамучча переживал свою хрупкость – ту, о которой говорила Эи, которую мельком упоминала Мико и о которой умалчивала Царица. Его тело было похоже на человеческое, и так же, как у людей оно могло болеть, кровоточить, ломаться, но вместе с тем, оно отличалось тем, что представляло собой хрупкий сосуд.       Наблюдая за своим отражением в зеркале, он считал трещины на лице и руках: одна из двух кривой линией струилась по скуле, а другая на виске; на руках было больше, но по размеру совсем крохотные, издали напоминали кляксы случайно коснувшейся тонкой кисти. Подняв футболку, насчитал ещё пять полос, разбежавшихся по груди, животу, уходящие на спину. Он и правда оказался хрупким. «Это так иронично выдержать столько физического насилия, столько пережить боёв, смертельных ударов, и чуть не разбиться из-за каких-то чувств! Что и следовало ожидать от такого, как ты», – в полумраке комнаты ему иногда казалось, будто отражение говорит с ним, смеется, издевается над его ошибками и эмоциями, и так было сейчас, – «А теперь что? Куда делась магия, что жила в тебе, скрепляла эту оболочку? Она погибла, погасла, и теперь ты пуст, в тебе не осталось и крупицы её волшебства! Доволен? Самое время лишиться части своей силы. Глупец!»       Он отвернулся. Накручивать себя не было смысла – это лишь высасывало оставшиеся силы, которых и без того осталось гроши. Завтра на рассвете Мурата вернется, и ему придется принять участие в бессмысленном Ритуале, чтобы её умаслить, убедить помочь им, а вместе с тем оставить желание и попытки убить его за то, что он не совершал. Необходимо было попытаться отдохнуть, поспать, чтоб завтра поднять меч, сражаться, выжить, но бывает так, что усталость столь велика, что ни о каком сне не идет и речи. Даже ложась в кровать, Сказитель не мог ухватиться за сон, хотя бы за какую-нибудь его слабую версию: просто отключиться и ни о чем не думать, – поэтому он снова садился и бродил по комнате, разглядывая приевшиеся детали интерьера.       Сравнивая с комнатой, в которой обосновались Мона и Томоко, заметно, эта в полтора раза больше, наверное, из-за того, что в ней изначально должно было жить два человека. Две кровати с черными закручивающимися, резными столбиками, со всех сторон прикрытые желто-зелеными тканями; два ковра с красными, желтыми и зелеными узорами в виде геометрических фигур, несколько темных тумб, кресло с низким столом у окна, письменный стол у стены и платяной шкаф, в который он ни разу не заглядывал. При свете дня спальню можно назвать уютной, но в ночи пустые горшки по углам, засохшие фитили в настенных подсвечниках, скрипучий пол создавали некое отягощающее послевкусие, особенно ярко оно чувствовалось после рассказа Духа. Сказитель и раньше задумывался, кто мог жить в этом замке, но мысли были мимолетными, не особо интересными, оттого быстро покидали его голову, но теперь они назойливо цеплялись за каждую деталь обстановки.       Скарамучча подошел к шкафу, мгновение смотрел на его дверцы и затем открыл. Облегчение наполнило душу, когда в нем оказались лишь тишина и несколько паутинок по углам. Возможно, в этой комнате никогда никто и не жил, и она служила лишь спальней для приезжающих и уезжающих гостей. Почему-то эта мысль чуть успокоила его внутреннюю нервозность.       И что теперь? Скарамучча опустился рядом с открытыми дверцами шкафа и оперся на одну из них. Наверное так, погруженный в тишину комнаты и собственной головы, он просидел несколько часов, а может, всё-таки задремал, но в какой-то момент редкий стук в дверь очертил реальность. Желание двигаться не было, и Предвестник остался там, где был, когда бледный, дрожащий свет коридорных светильников проскользнул в полумрак спальни. В свете нарисовалась фигура, и Сказитель заставил себя поднять голову и взглянуть гостье в лицо. – Почему сидишь на полу? Тебе плохо? – Зачем ты пришла, Мона?       Астролог шумно выдохнула, скрещивая руки на груди и хмурясь: – Не отвечай вопросом на вопрос. – Как прикажешь, – усмешка вышла невеселой, и Мона нахмурилась сильнее. Это её выражение позабавило его. – Наверное, мне и правда не совсем хорошо.       Ничего не изменилось в её лице, но Предвестник всё-таки ощутил какую-то перемену в её настроении. Мона поправила подол платья и присела. Света было слишком мало, чтобы разглядеть черты её лица, но он достаточно часто смотрел на неё, поэтому легко мог представить каждый контур. Она коснулась его щеки – нет, её пальцы скользнули по трещине на скуле, и непроизвольно он закрыл глаза. Неприятно было казаться слишком разбитым, ослабшим перед ней. Трудно объяснить почему, но ему хотелось быть сильным, хотя бы ради неё. – Больно? – Нет, – ответил он слишком тихо. – Вазе не будет больно, если кто-то отколет кусочек. – Скар, но ты не ваза. Ты живой, и тебе может быть больно, и я хотела бы знать обо всём, что причиняет тебе боль.       В сумраке она напоминала ему мираж, которого на самом деле не существовало, и все те чувства, которые в нем пробуждались, несмотря на усталость, тоже напоминали ему сейчас какую-то другую реальность. Скарамучча протянул к ней руку, перехватил ладонь и потянул на себя – Мона ахнула, стукнувшись коленями о пол и почти ударившись носом о его нос. – Зачем ты пришла, Мона? – Потому что захотела!       Он улыбнулся, обхватив её талию руками, вынуждая астролога опуститься ему на ногу, – она сбилась с вздоха, сжала его плечи и пробубнила: – И ещё я хотела спросить кое о чем. – Так и знал, – выдохнул Сказитель, касаясь щекой женского, голого плеча. Её сердце так быстро билось. – Ты что-то видела, когда использовала дар. Подглядывать плохо, Мона. – Снова ты за своё! – Я должен разозлиться, но мне все равно. О чем ты хотела спросить?       Неохотно, но ему пришлось чуть выпустить её, чтоб видеть напряженное лицо: плотно сжатые губы, хмурые брови, блеск в зеленых глазах. Когда-то он ненавидел красивые вещи, красивых людей, но Мона была не просто красивая – она была невероятной. Но главное в этом было не дар природы, делающий её внешность незабываемой, а то, сколько искренности было в каждой черте, в каждом вдохе, во всём, что было и являлось Моной. Это завораживало. Она была настоящей – в прошлом, сейчас, завтра она оставалась и останется настоящей.       Её губы дрогнули, но Скарамучча опередил её: – Подожди, – он не узнавал своего сбитого голоса. На самом деле ему было не всё равно, что видела эта девушка в его голове, с какими воспоминаниями могла столкнуться, какие чувства испытала. Это была не злость, а – страх, что то может оказаться нечто настолько мрачное, что Мона вдруг изменит своё отношение к нему, заберет сказанные слова назад и уйдет. – Перед тем, как ты спросишь, могу я поцеловать тебя? Ещё один раз?       «Ты такой жалкий! Какая-то девчонка превратила тебя в этого чувствительного дурака!» – злобный голос отражения ещё был здесь, он тенью маячил на периферии, пытаясь задеть его, унизить, но удивительно, что за испытываемые к девушке в его руках чувства ему не было стыдно. Не за слова, которые он говорил, не за мысли, которые жили в голове, не за трепет в пальцах, когда он коснулся её лица, контура губ и когда её судорожный выдох согрел кожу. – Сейчас ты правда спрашиваешь моего разрешения? – она удивленно моргнула, и затем как-то по-новому улыбнулась, отчего в груди у него все перевернулось. – Если я кому-нибудь расскажу, то… – Тебе всё равно никто не поверит, – один уголок его губ поднялся. – Обычно Предвестники ни о чем никого не спрашивают. – Значит, я особенная. – Да, ты особенная.       Дрожь под его пальцами. Женское тело чуть подалось вперед, и он ощутил как её грудь коснулась его. Мона на миг перестала дышать, и если бы между ними было хоть немного больше света, он бы видел, как сильно покраснело её лиц, даже кончики ушей и шея покрылись алыми пятнами; как много ей требуется сил, чтобы не выдать то, как на неё подействовала эта фраза. Как вся она вдруг обратилась обжигающей водой, струящейся по жилам, как магия внутри заметалась.       Мона первая поцеловала его. Она не дала ему даже вдохнуть и сама чуть не подавилась несуществующим вдохом, когда мужские ладони скользнули по плечам, пальцами ощупывая изгибы талии, спины, бедер. Отстранялась лишь для того, чтобы прижаться ближе, прекращала поцелуй – чтобы начать новый, а он просто позволял ей делать всё, что ей захочется, использовать каждую часть его тела, управлять им. Если это Мона, он добровольно отдаст ей всё, что ей хочется. Всего себя. Душу и тело.       Её губы коснулись трещины на его лице – нежно, трепетно, и то, как она это сделала, просто раздавило мрачные мысли, не так давно мучившие его. Может, он всё еще считал себя жалким, отвратительно хрупким, но Мона искренне переживала за каждую его рану и при этом не чувствовала жалости, не видела в нём слабого, никчемного человека. Этот трепет был вызван лишь ценностью его жизни. – Это уже слишком, Мона, – выдохнул он, сжав пальцы на ткани подола платья, когда губы оказались на его шее, тронули ворот футболки. – Твои действия вынуждают меня желать большего. Больше тебя в каждом прошедшем мгновении.       И они соскользнули на пол, ковер щекотал её голые щиколотки, когда женские колени замерли по обе стороны его ног, когда астролог замерла на нем. Тусклый свет ночного неба проскользнул в комнату, поцеловал её смущенное, но решительное лицо. Её ладони на его груди, темные волосы растрепались, обняв аккуратный контур обнаженных плеч, и лямки платья сползали с каждым ударом сердца всё ниже, ниже… Предвестник притянул её к себе, поцеловал – и его пальцы уже легли на бедро, задрав платье, наслаждаясь контуром женского тела, касаясь белья и погибая с каждым вдохом. – Придется признать, Аякс был прав. – Что? – её пальцы прорисовали узоры его мышц на животе, поднявшись к груди. Теперь она тоже чувствовала безумие его бьющегося сердца. – Сейчас мне совсем не хочется думать о нем.       В какой-то момент он сел, Мона стянула с него футболку и вдруг замерла, пораженно касаясь изгиба мышц на плечах, груди, живота, не избегая узких черных полос, которые, возможно, теперь никогда не исчезнут. Жизнь солдата обязывала проводить много времени на тренировочных боях, других видах тренировок, чтобы потом ещё больше тратить времени в реальных сражениях, в бесконечных путешествиях по указу Царицы, но даже так, хоть его тело и было жилистым, с явно прочерченным контуром мышц, он всё равно оставался худее многих его товарищей, и в целом его это мало беспокоило. Мону, видимо, тоже: она как-то неловко улыбнулась и поцеловала какую-то трещинку на изгибе плеча.       Скарамучча потянул за ленточку в её волосах, и хвостик распался, а следом той же участи подвергся и второй. Он провел ладонью по локонам, поднял и коснулся их губами. – Это и правда того стоило, – наклонив голову, он улыбнулся ей так, как, кажется, ему еще не доводилось улыбаться. Мона шумно выдохнула, понимая, что юноша даже не догадывается, как переменилось его обычно холодное, мрачное лицо. Как сильно ей хотелось бы сохранить эту улыбку, это воспоминание, защитить парня, которого она узнала в солдате другой страны. – Мона, ты того стояла.       Неожиданная смелость, с которой он не думал, что столкнется в это откровенное, жаркое мгновение, сопровождало его пальцы, потянувшие замочек на женской спине. Она была так близко, что он ощущал каждое их касание как собственное: её бедра сжались на его ногах, их дыхания переплетаются следом за руками, кончики её пальцев бежали по его голой коже, касались задней части шеи, пробуждая мурашки, сводящий с ума жар, непреодолимое желание, остающееся ожогами на его чувствах. Тихий звук расстегнутого замочка, шуршание ткани, и лиф платья почти соскользнул с груди. – Останься со мной сегодня, – он поцеловал ямочку у её уха. – Я, самый опасный и жестокий Предвестник, умоляю тебя, Великая Колдунья, Астролог Мона Мегистус, останься со мной сегодняшней ночью. – А если я откажусь? – шепотом спросила она, пока контур её платья медленно сползал, оголяя темное белье и мягкие окружности груди. – Что ты сделаешь, если я сейчас встану и уйду?       Она никогда не перестанет испытывать его: ни при свете дня, ни с наступлением ночи. Хитрая, коварная женщина, способная вопреки собственному желанию, издеваться над ним, наслаждаться приобретенной властью. Кончик языка прошел по изгибу её скулы, и колдунья дернулась, громче, чем следовало бы, наверное, выдохнула. – Придется попробовать в следующий раз.       Мона улыбнулась, взглянув на него из-под опущенных ресниц: – Не сдашься? Я могу быть невыносимой. – Знаю, но я справлюсь, ведь ты – всё, чего я хочу, – его пальцы чуть дрогнули, когда он провел по контуру её щеки, чуть задев ресницы. – Мона. Моя единственная звезда.       Мона так долго смотрела на него, что казалось, мир сам перестал двигаться, жить, пока она снова не вдохнула и решительно не поднялась. Её колени чуть дрогнули, но астролог устояла. Мягко пальцы поддели платье, и оно волнами ткани соскользнуло, упав к её ногам. На миг юноша совершенно забыл, о чем говорил, о чем думал, когда девушка перед ним, облаченная лишь в полумрак ночи, шлейф длинных волос и темное белье, совсем не оставляющее волю воображению, протянула ему руку. Звезда в объятиях теней.       Когда он принял её руку, астролог осторожно шагнула в сторону, к кровати, и легко опустилась на неё, продолжая тянуть парня за собой. Ни на миг они не отрывали взгляда друг от друга, даже когда он стал всем её миром, когда всякая тень, смеющая коснуться её без его ведома, в ужасе отпрыгивала, когда его пальцы, наконец, вольные, могли коснуться любого изгиба и контура женского тела, ощутить мягкость, нежность кожи, а губы попробовать на вкус её вдохи, срывающиеся на стоны.       Склонившись над Моной, он напористо поцеловал её, потом снова, пока их губы не опухли, пока воздух не сгорел в жаре между трущимися телами. Она с придыханием произнесла его имя, когда мужское колено раздвинуло её ноги – Мона вытянулась, вдруг беря в ладони его лицо. Зеленые глаза распахнуты, обрамленные пышными ресницами. Частые вдохи срывались с красных губ, блестящих после резких, пылких и долгих, тягучих поцелуев. Мягкие локоны разметались по светлой пастели. Всё вокруг было в беспорядке, тонуло в хаосе, как он тонул в этом взгляде, сдаваясь перед слабостью в пальцах, в сводящей судороге мышц, напряженных, как натянутая тетива. В один неожиданный момент их круговерти поцелуев, он позволил себе провести ладонью по ямке живота к груди и сначала не уверенно задевая белье, а затем мягко, настойчиво забираясь под него кончиками пальцев, пробуя на ощупь нежную кожу груди. Если бы в нем оставалось хоть капля волшебства, эти касания родили бы электрический ток замкнутой цепи. Его волной обдало иступленным жаром. Но сейчас Сказитель замер, глядя в зеленые радужки. – Я… – хриплый женский голос прерывался из-за неровного дыхания, а может оттого, что все её мысли были также сосредоточены на всех их соприкосновениях. Вплоть до тянущего по позвоночнику чувства ощущала мужское колено между ног, шершавые пальцы на обнаженной груди и опаляющее тепло его дыхания на лице. Желание подтянуть колени, отвернуться, избавиться от томительной тяги, рухнувшей на её тело так внезапно, что она не успела осознать этого, как оказалась в капкане его рук и скомканных точно сугробы белых одеял и подушек. – Могу я сказать правду?       Он лишь качнул головой, чувствуя, что голос его подведет. Ладонь провел по женской ключице, и Сказитель оперся на кровать обеими руками, давая ей чуть больше свободы. Легко было догадаться, что она скажет, потому что его одолевал те же чувства. – На самом деле я в ужасе, – и она нервно посмеялась, вызвав и у него ответную улыбку. Совсем короткую, легко напоминающую иллюзию в сумраке спальни. Мона понизила голос до заговорщического шепота: – Моя наставница точно умерла бы на месте, если бы узнала. Все её уроки приличий полетели к черту.       Кажется, он даже слышал как быстро бьется в клетке груди её сердце или же это его собственное оглушающим боем звучало в ушах. Астролог шумно вдохнула, борясь с неловкостью перед тем, что вертелось в её голове. Испытывать смущение и неловкость в такой откровенной ситуации было смехотворно, но, правда, Сказитель едва ли был лучше. – Я не уверена, что знаю, как… – и она не договорила, спрятав от него своё покрасневшее лицо ладонью. – Раньше я не оставалась ни с кем ночью, поэтому не уверена, что… О звезды, помогите мне! – Мона, – прошептал он, неожиданно бережно подцепив пальцами её кисть и отведя от лица. Не настойчиво, осторожно, и она позволила ему видеть жаркое, испепеляющее её смущение правды, готовое сжечь её стыдом. От сказанного, и от желанного. Ещё мгновение, и он сойдет с ума от того, как ломит тело от нужды касаться её, слиться точно в одно целое – так близко, как невозможно передать. Каждая часть души его стремилась к ней, и это было до боли невозможно выносить. – Если честно, кажется, я впервые в таком ужасе. Владеть мечом куда проще, чем понять такую женщину как ты.       Он лукаво улыбнулся, и Мона протяжно вздохнула, чуть сгибая колени. – На самом деле ты единственная, кого я когда-либо желал касаться, целовать, – на миг слова иссякли в прерывистом дыхании, когда он провел большим пальцем по контуру её губ. Всё сознание сосредоточилось на этом небольшом, безобидном действии в то время, как дрожь по нервам натянула мышцы ещё сильнее. Как удавка, затянутая на шее. – Кого просто желал. И я в отвратительном кошмаре от мысли, что едва ли знаю, что мне делать.       Не хотелось думать о прошлом, в котором были фрагменты, позволившие ему понять, узнать о пошлых таинствах ночей между людьми. Долгие годы тема взаимоотношений вызывала у него лишь отвращение, мерзкое, склизкое послевкусие, как если бы внутренности обмазывали дегтем или чем-то еще более мерзким, а потом тянули и выворачивали. Чужие касания – мерзкая откровенность, без которой вполне можно обойтись и жить полноценно. И никогда его не беспокоило это, напротив, он с неприязнью наблюдал за проявлениями чувств Аякса, и почти с паническим ужасом избегал Марианну, которая всегда смотрела на него как голодный зверь на добычу. Кровожадное желание он слишком быстро начал отличать от грешного вожделения.       Ему не хотелось думать, вспоминать что-то, и это точное движение пальца по женской щеке, углу подбородка помогало отвлечься. В данное мгновение Мона казалась ему такой идеальной, что в душе с каждым её вдохом разливался жаркий трепет. Было в её взгляде все-таки что-то волшебное – она же колдунья, с тенью веселая подумалось ему. – Останешься? – Скарамучча, – она почему-то улыбалась. Когда её пальцы скользнули по плечам, шее и замерли во взъерошенных темных волосах, он забыл вдохнуть, а Мона потянула его и поцеловала. Больше нет места пространству, только костер искр на коже, когда Предвестник прильнул к ней, опустил ладонь и сжал пальцы на талии, рывком подтягивая девушку к себе. Как жаждущий он сорвал с губ её сбитый стон. – Скажи его. Сейчас.       Одну руку он вытянул, опираясь на неё, пока дыхание рождало мурашки на женской шее. Мысли напоминали спутанный клубок, в котором не разберешь, где начало, а где конец, и в то же время очевидной красной нитью в нем выделялось всё, что воплощала колдунья. Рукой она обхватила его шею, ноготками царапая кожу на плече, другой провела по его локтю, к кисти и вынудила его обхватить бедро, сгибая ногу. Выгибаясь в спине, чуть запрокидывая голову, она развела колени и судорожно выдохнула, когда мужские пальцы почти до боли сжали внутреннюю чуть бедра, точно кровь его бурлила с такой силой, полная желания, что одних касаний, поцелуев было уже недостаточно, чтобы ослабить его силу – и Мона разделяла эту нужду, оттого впивалась ногтями в его мышцы сильнее. Желание не просто быть рядом, так, чтобы кожа терлась о кожу, нет, отупляющая, ослепляющая нужда быть настолько близко, чтоб не различить их воспаленные тела.       Мона могла бы и правда задохнуться в сдирающем горле жаре между их вдохами, под его твердым телом, от скорости бьющегося, гонящего кровь сердца и тайфуна чувств во вздымающейся груди. Она почти коварно улыбнулась, пораженная то ли своей внезапной находчивостью, то ли странной жестокостью, когда её губы почти задели его ухо, стоило пальцам коснуться белья. Колдунья чуть дернулась и выдохнула: – Моё имя. Произнеси его. – Ты.. – простынь под его ладонью заструилась, сжатая в кулак. Непонятное, торжествующее чувство возобладало над астрологом. – Мона, ты.. Чертова колдунья.       С опаской они ступали на новую тропу, с ожиданием, предвосхищением знакомились с тем, что она открывала, впервые за многие годы обнажив не тело, а души. Позволив быть искренними, открытыми. Позволив любить друг друга.