Созвездие

– Это мои звезды, – дрожь пробрала тело, и Дева отдернула руку, испуганная неизвестным, но мягким, ласкающим звуком. Проживающая века в одиночестве, а потом долгие годы в компании Огненного Духа, она не знала слов, не умела созидать из мыслей звуки. – Но если желаешь, я подарю тебе одну.       Тогда и замер мир, когда в тишине зазвучали голоса, когда свет отразился и обернулся чужим, когда среди мрака заблестели звезды. Когда в черных глазах вспыхнуло золото и серебро радужек. С факелом в руках, ведя за собой звезды, спустилась с купола Луна в серебряном блеске эфемерного одеяния, и темная кожа её – продолжение мрака с рассыпанной белой пудрой на плечах и протянутой ладони. Улыбка отразилась на лице в ответ на удивление, испуг и восхищение в лице Девы. – Но если одной будет мало, можешь взять все, – темные короткие волосы колыхнулись, когда Луна взяла ладонь пораженной Девы и мягкие, холодные губы коснулись тонких пальцев с повязанными на кончиках нитями. – Моё имя Селена, и я пришла, чтобы свет твой засиял ярче.       Так наступила ночь. Она всегда следовала за днем, придавала ему ценности, яркости и желанности на фоне темноты и одиночества под покровом звездного полотна. Но хоть зарождающаяся жизнь стремилась к свету дня, Дева ждала наступления ночи, выискивая среди небосвода первые звезды и ловя их блеск в ладони. И каждый раз пойманная за этими проказами смеялась ярко и искренне. Селена хмурилась и затем снова улыбалась, принося в белом пламени факела новую звездочку. И склонившись над летящими между пальцами нитями, девы плели, плели, плели… Сияние звезды, вплетенной в блеск нитей, приумножилось, и так создали под смех и улыбки они богов.       Приятные крупицы сна облепляли сознание, не давая вырваться из мягкой перины трепетных, теплых чувств. Возможно, то были её собственные чувства, а может и нет. Но между красивыми историями она вылавливала мужской голос. Его оттенки так знакомы, нежны – в них скрыт какой-то намек, какая-то истина, которая убегала прочь каждый раз, когда она пыталась дотянуться до неё, разгадать. – Мне пора, – чьи-то губы коснулись её виска, и она почти проснулась, но сила волшебного видения оттягивала сознание в глубь. Мысли желали кричать, остановить его, просить не уходить, хоть и не могли узнать владельца голоса, и все же желание удержать его было всепоглощающим. – Отпусти, Мона. Я бы хотел остаться, увидеть, как ты проснешься, но мне правда пора.       И он ушел. Она почувствовала это, как чувствуется легкая перемена ветра. На душе вдруг потяжелело, заскрипело, и сила, воспользовавшись этим, заволокла всё красивыми снами.       Время шло, мир наполнялся жизнью природы: расцветали цветы различных оттенков, пели песни деревья и земля, горы стонали и скрипели, поглощенные беседами. И однажды холод покинул золотистые глаза Селены, сменяясь чем-то трепетным, чем-то тем, чем всегда полнились серебристые глаза Девы. С возвращением ночи, она искала света и тепла в объятиях подруги, и острые черты лица смягчались, стена непроглядных чувств рушилась, когда она касалась теплых нитей, бьющихся вокруг, когда сердце учащенно билось под звонкий смех Девы.       Но в ту ночь, когда волшебство дев переплелось, когда губы коснулись губ, принесенная звезда коснулась нити и засияла, магия зашелестела и смешалась: тьма и свет, тепло и холод, жизнь и смерть… Дева проронила первые слезы и отдала рожденному чудом мальчику свой свет, согревая, отгораживая от холода ночи, от Селены. И тогда Огненный Дух увидел это снова – жестокость в золоте глаз, дрожь белого пламени. День воскрес, стирая мрак, и Дева, очарованная чадом в руках, не заметила исчезновение дорогой подруги. Как тень, испепеленная светом, её не стало.       Мона проснулась удрученная, утомленная, будто ей снился тяжелый, печальный сон, детали которого ускользали во тьму. Обрывками она помнила какие-то силуэты, блеск, но больше ничего, и с каждым мгновением следы сна всё больше блекли в утреннем свете.       Первое, что следом пришло, боль в ногах, животе, и астролог мученически выдохнула, разлепляя глаза и переворачиваясь на другой бок. Не спеша истома тела смягчалась, пока астролог печально выводила пальцем бугорки на простыне – пустом месте. Не сказать, что она сожалеет о случившемся между ней и Сказителем, наоборот, воспоминания были крайне свежи, заставляя девушку снова покрываться мурашками и подтягивать коленки, борясь с разливающейся под кожей магмой. Но в полной мере радоваться этому не получалось, потому что он ушел: солнце уже взошло, а значит, вернулась Архонт для Огненного Ритуала. Мысль об этом удручала, пугала, но Мона упорно верила, что Скарамучча справиться, какие бы ужасы не сотворил огненный круг. Всё так, но… – Но кажется, я слишком жадная, – невесело усмехнулась астролог, прикрывая глаза и цепляя кусочки знакомого запаха. – Знаю, так надо, но всё равно злюсь, что ты ушел.       Мона скомкала одеяло, обняла его, прикрыла глаза, позволяя себе еще немного безделья в чужой кровати, хранящей запах разряженного воздуха, дождей и бесконечного поля. – Ты просто обязан справиться! – раздраженно она ударила одеяло. – У меня всё еще есть вопросы, глупый Предвестник! Я должна узнать, почему…       Голос затих, пока пальцы крутили ткань. – Почему та девочка звала тебя Куникудзуши?

____

      Прошло уже несколько часов с момента, когда солнце показалось из-за горизонта, а вместе с ним на пороге дома объявилась богиня. Солнечный свет подсвечивал её высокую фигуру, зажигал костер из алых волос, любяще обнимал за плечи, пока женщина гарцевала по двору. Следом за ней неспешно бежало еще два коня похожей масти. – Путь не близкий. Нам пора выдвигаться. – Мы отправимся на лошадях? – скептически уточнил Сказитель, легко спускаясь по ступеням на тропинку.       Буквально из пустоты возник Калли, не изменяя себе одетый в обычную белую рубаху, темные штаны, но в этот раз в сапогах для езды. Он мигом подлетел к одной из лошадей и легко взобрался в седло: – Пешем туда добираться придется несколько дней, – дружелюбно он похлопал своего коня по голове, а тот в ответ махнул ушами. – И да, я поеду с вами. Во-первых, для того, чтобы Мурата, не дай Матерь, не столкнула тебя в какой-нибудь обрыв, а во-вторых, чтоб исполнить роль Наблюдателя. Всё должно пройти без сучка, без задоринки, как говорит наш северный друг.       Солнце уже стремительно ползло ввысь, нагревая воздух, скрадывая всякую свежесть, которая хоть немного напоминала, что Натланта в разгаре осени. Но погода здесь своеобразная, так что Сказитель уже перестал удивляться её неожиданным переменам: то холодно, то вдруг жарко и душно. Лошади спокойно рысью бежали по полю, на которое они выбрались из леса, и всё, что требовалось, иногда подгонять их и направлять. Монотонные пейзажи сменялись одни за другим под бесшумную жизнь природы и молчание путников.       Холмы, поля, леса – всё оставалось за спиной, сливаясь в красную, оранжевую и желтую палитру оттенков. В какой-то момент Калли начал напевать незнакомую мелодию, Мурата молча продолжала вести коня впереди их тройки. С каждым шагом ножны её мечей вздрагивали: одни пустовали, потому что меч теперь был у Предвестника на поясе, неприятно оттягивая бок. Сегодня утром он нашел его на кресле в гостиной, когда собирался, и предположил, что где-то перед рассветом его занес Аякс. Друг ничего не сказал ему, когда они встретились в холле, и Скарамучча был благодарен за это, потому что лишние мысли, способные вызвать ночной образ девушки в скомканных клочьях простыней и одеял, могли всё испортить, разрушить решимость, с которой он ранее соглашался принять участие в Ритуале.       За ночь Сказитель так и не смог заснуть, даже после того, как астролог прикорнула в его объятиях. Казалось, кощунством тратить время на сон, когда он действительно имел право касаться её голых плеч, водить по распущенным волосам пальцами, не чувствуя себя ещё более пропащим человеком, любоваться девушкой, запоминая её новые черты, её особый, откровенный образ. В его жизни не так много было событий, которые хотелось бы сохранить в памяти, но минувшие ночь и утро – были в том числе. – Сегодня неплохая погода. Что думаешь, Мурата? – Такая, как всегда, – сухо отозвалась богиня, быстро окидывая встреченную ими развилку взглядом и поворачивая коня к вершинам зеленых холмов, напоминающих огромные, алые грибы. Между ними струилась каменная дорога, змеей исчезая между буграми. – Осень не самое любимое моё время года. – Пора увядания, – согласился Калли, подстегивая своего коня с белым пятном на глазу, ярко выделяющемся на фоне черной гривы. В ней было заплетено несколько косичек с бусинами и колечками. – Слишком много чего вспоминается в это время. Печаль пропитывает весь мир, подходящий к своему концу.       И снова привычная тишина вернулась в их не совсем ровный строй. Скарамуччу вполне устраивала тишина в компании людей, которых опасался и которым не доверял. Он солжет, если скажет, что не испытал сожаления, когда Архонт не позволила никому больше отправиться следом. Аякс, конечно, в пору своего неугомонного характера, сделал попытки уговорить её, но Мурата даже слушать его не стала, развернулась и поскакала по двору, так что Сказителю ничего не оставалось, как быстро вспомнить, как держаться в седле и управлять лошадью. Он только и успел раз обернуться: Аякс махал ему с улыбкой, стоявшая рядом с ним путешественница сдержанно кивнула, крохотная девочка Паймон кричала что-то ободряющее, показывая большие пальцы вверх, а ниндзя лишь приоткрыла входную дверь и провожала удаляющихся взглядом. Да, наверное, это воспоминание он бы тоже сохранил.       Их путь пролегал по песочному берегу широкой реки, в которую впадали несколько разноярустных водопадов, наполняя мир звуками громогласного рева сокрушающейся воды, далеких птиц в пролегающем на противоположной стороне лесу, и невысокие горы, в которых были заключены реки, обращенные в каскады, обросли желто-оранжевыми пологами деревьев и кустов. Небо покрылось кучерявыми облаками, заливаясь глубокой, насыщенной синевой, которую ему никогда не приходилось видеть в Снежной, где безоблачное небо всегда на несколько тонов бледнее, холоднее почти как снег под ногами, но тем не менее – оно всегда было единственным фрагментом цвета в этой застывшей стране. Наверное, поэтому Натланта медленно, но всё-таки забралась к нему в душу, хоть и не так, как родная Инадзума, и всё же природа здесь казалась живой, вечно трескучей, бегущей, источающей свет и надежду. Скарамучча не сдержал слабой улыбки, очарованный бесконечными переливами света в водопадах, его танцами на лазурной воде, перетекающей то в один оттенок, то в другой. – Это горы Галлхе, – неожиданный тихий голос отвлек Предвестника от созерцания воды, и он чуть нахмурился, оборачиваясь. Конь Калли бежал вровень с его, и достаточно далеко от Архонта, чтобы та не слышала их. – Там пролегает сложный, опасный путь на север. Никто из местных уже давно не ходил по нему. Риск слишком велик, а сохраненное время не оправдывается. – И зачем ты мне это рассказываешь?       Он задумчиво пожал плечами. – Тебе вроде нравится их вид, поэтому решил рассказать о них. Хотя, может, я ошибся.       Скарамучча снова взглянул на горы, всё больше отдаляющиеся от них, когда лошади начали поворачивать по кромке берега, уводя в редкие леса, к приближающимся холмам и белой полоске между ними. Вода будто прощалась, мерцая. – Нет, не ошибся, – выдохнул он. – Это и правда восхитительно.       Наверное, когда солнце уже прочно закрепилось в зените и его жар грозил поджечь и без того алые деревья, их путь всё-таки намекнул на скорое окончание. Предвестник не был в этом уверен, но мечтал уже, наконец, добраться до места Ритуала, справиться с этой помехой и возвратиться, потому что всё больше погружаясь в общее безмолвие и умиротворение окружающего мира, он забывался. Кто он, почему скачет на черном коне следом за двумя малознакомыми путниками, зачем вообще был проделан весь этот долгий, утомительный путь? Не думал он ни о завтрашнем дне, ни о планах, которые они пытались строить с целью пробраться в Снежную, и даже прошлое осталось где-то за порогом сегодняшнего дня, мгновений тишины и покоя. Единственное, что было – это легкое волнение каждый раз, когда ручей мыслей, оценивающих природу, перетекал в направление минувшей ночи. Невольно всякая мелочь рождала воспоминания: то легкий аромат цветущей полыни, затоптанной копытами, напоминал, как темные пряди волос щекочут ему щеку, скрывая лица от постороннего мира; то неожиданно пойманный оттенок еще сохранившейся зелени возвращал память о блеске восхищения в её глазах; то просто натруженность мышц мягко напоминала о приятных касаниях. – Скар, почему ты всегда произносишь его так? – Мона тяжело дышала, позволила себе опереться подбородком на его голую грудь и «шагать» пальцами по коже. Казалось, мир до сих пор сгорал в каком-то нереалистичном пламени, уничтожив все мысли, ощущения, оставив лишь её голос. Он едва помнил себя, собирая сознание по кусочкам, строя реальность из граней, где не было ничего, кроме женского шепота, мягкого контура лица, озорной улыбки на покрасневших, чуть опухших губах. Сколько они целовались? Бесконечно. – Моё имя. С самой нашей первой встречи ты произносил его, точно само его звучание тебе досаждало. Хотя потом.. Может, я придумала, но потом как-будто бы и наоборот. Будто очаровывало.       Её пальцы замерли. Мона вся вдруг замерла, и один раз неловко моргнула, заглядывая ему в глаза. Он не был уверен, как выглядел в тот момент, но переменившееся женское лицо подсказывало, что не так, как обычно. Голос его едва слушался, как и мысли, которые были слишком поражены тем, что колдунья почему-то не исчезла, как приятное видение, как самая сладкая сказка, легкое касание ветра. Его пальцы всё ещё чувствовали жар её кожи: монотонно костяшками он водил по плечам, лопаткам. Слышал её голос, дыхание, которые недавно смешивались, формируя какой-то иной звук, впервые им услышанный, чем-то напоминающий его имя, а чем-то – жесткий ток между оголенными проводами. – Не молчи! – астролог вдруг оперлась на руки, и его рука безвольно соскользнула вдоль позвоночника, заставив её выгнуться. Бесстыдно было не просто смотреть на обнаженное тело, скрытое лишь запутавшимися темными волосами. Бесстыдно было наслаждаться этим. И он чувствовал вкус этой улыбки на своих губах. – Всё, я ухожу и тогда!…       Но пустые угрозы быстро оборвались, когда он сел и поцеловал её. Так быстро, легко, будто сказал своё привычное «помолчи», «тише» – новый, иной вид просьбы. Сказитель никогда никого ни о чем не просил, но такая просьба ему нравилась, он был готов к ней пристраститься как к чему-то обыденному. – Несправедливо. – Справедливость переоценивают, – прошептал он ей в губы, не способный заставить себя поймать прежнюю серьезность, запихнуть её в тело, разум. Надо бы остыть, вернуться в привычного «себя», «ту шкуру», к которой он привык. В человека, которым был. Но когда Предвестник чуть отстранился, наблюдая за хмурым, почти злым выражением лица Моны, за спешными движениями рук, заправляющих волосы, будто пытающихся себя чем-то занять, он подумал, что ему нравится этот незнакомый человек, которым он постепенно становился рядом с этой девушкой. Новое чувство нежности, хоть он и не знал, что это она, что это за сладость терпкая и мягкая в душе растекалась, пока он легко, непринужденно издевался над ней. – Мона, Мона, Мона… Я могу повторять его вечно, если ты хочешь.       Она раздраженно ударила его, и заерзала среди бесконечного беспорядка их сплетенных ног, запутавшихся между собой одеял, простыней и одежды. Вокруг сплошной беспорядок – только в голове у него непривычно всё тихо и аккуратно расставлено на полочках. Колдунья смерила Предвестника серьезным взглядом, отвернулась и потянула на себя то ли одеяло, то ли какую-то одежду. Мгновение он наблюдал за её потугами выпутаться, но в итоге просто, перехватив за талию, потянул обратно на подушки. Мона преувеличенно громко выдала какой-то протест, но всё же спокойно устроилась в его объятиях.       Какое-то время они молчали, и Предвестник почти не заметил, как девушка задремала, повернулась и уткнулась носом ему в шею. Его непроизвольно передернуло, а сердце дрогнуло, но Мона не проснулась, тихо посапывая. Вся её бравада, как и обычно, была лишь театром то ли для окружающих, то для неё самой. Но в какой-то момент их отношений колдунья перестала играть перед ним, строить из себя жестокую, холодную и расчетливую колдунью, использующую всех вокруг, чтобы выжить. Он был слеп раз велся на эти уловки, а ведь дело было лишь в нем самом – не в Моне. Даже играя, она была честна, а он продолжал лгать себе во всём: о своём прошлом, о людях, которыми якобы не дорожил, о боли, которую будто бы и не чувствовал. Ложь перерождалась в злость, раздражение, которое так просто было выплеснуть на астролога.       Сначала он именно поэтому всегда звал её по имени, использовал титул для издевки, точно высмеивая её деятельность, её таланты. «Кто ты? Астролог? Великий? Что за глупости!» – скрывалось за каждым повторением её имени. – «Высокомерная идиотка! Убил бы будь у меня возможность!». А по итогу единственным высокомерным идиотом был он.       Постепенно с пережитыми событиями, с прозвучавшими разговорами, услышанными смешками и неожиданно общими улыбками смысл переменился. Скарамучча не заметил в какой момент имя колдуньи стало для него чем-то особенно другим, чем-то единственно досягаемым в образе этой женщины, всегда находящейся так близко – протяни руку, коснись, – да только безмерно далеко, потому что с самого начала до этого дня Мона не могла принадлежать ему, не могла быть даже просто участницей его жизни. Это казалось чем-то неправильным, обманчивым. Так её имя стало символом как молитва для грешника, в которой он восхваляет, просит Господа, ведь ничего более, никаких способов дотянуться до него, ощутить его присутствие не было. И даже сейчас Сказитель ждал, когда его сладкая фантазия рассыпется, развеется и он очнется ото сна. Сна, где была женщина, которую он когда-то ненавидел, о которой постепенно научился мечтать, и, быть может, которую однажды действительно осмелится любить. – Мона, – тихо, едва ли слышно позвал он, и в ответ услышал лишь тихий вздох, согревший кожу.       Скарамучча высвободился из её мягких рук, опираясь на локоть, накрыл её тонким одеялом и замер. Не было сомнений, что колдунья уснула крепко, разнеженная их близостью, утомленная переживаниями, успокоенная обретенным чувством защищенности, но даже так, её рука дрогнула, пальцы замерли на его плече, будто удерживая. На лице ничего не изменилось, а дыхание оставалось ровным, глубоким, и всё-таки она хваталась за него, боясь отпустить. – Вот, что несправедливо, – голос почти дрогнул под силой забытого, оставленного далеко в прошлом чувства, которого он не мог назвать.       Прошло слишком много лет, чтобы вспомнить, когда в последний раз в нем были чувства, отличные от злости, раздражения и ненависти да такие сильные, что от них мутило. Их мощь отнимала силы, будто обнажала нервы, оголяла самые тайные, запрятанные мысли, неведомые надежды, выброшенные просьбы. Как расстроенное пианино, играющее по нотам с искаженным, неровным, каким-то опьяненным звуком. Он ощущал, что должен делать, как должен себя вести, и понимал, сознавал, что некого винить, кроме самого себя. Шаг за шагом, действие за действием, слово за словом – и они здесь, у обрыва, в который шагнули. И неизвестность накрыла с головой, отчетливое понимание поджидающей опасности, отчаянности положения. Что будет завтра, через неделю, а когда они встретят древних богов? Выдержит ли созданная на ненависти нить? Сбудутся ли его кровавые кошмары? Слишком много вопросов, теребящих душу, как незаживающую рану. Но тем не менее, несмотря на них, Скарамучча медленно научался принимать это незнакомое чувство, пробирающее нутро, напомнившее ему, что в нем есть нечто кроме жестокой холодности.       Сначала одна, потом другая – прозрачные капли очертили щеки. Будто стена треснула, разваливаясь. Палка, удерживающая валун, переломилась. – Несправедливо, что я счастлив, да, Мона?       Мерная река жизни всё-таки сморила его, иначе не объяснить, как время могло схлопнуться, ведь казалось, они только недавно миновали водопады. Предвестник дернулся в седле, встревоженный резким ржанием коней, разлепил глаза, и оторопь сковала разум. В какой момент живая флора сменилась скалистыми просторами с опасной горной местностью, точно ковер жизни содрали с пола, оставив холодную, серую поверхность? Вокруг бесконечные пики скал, над которыми где-то в вышине летали стервятники, кружа в поисках пищи. Осенний холод пробрался под одежду, возвращая чувство реальности. – Это то место? – Почти. Осталась только преодолеть Лестницу Страданий и Бесконечных Вздохов, и мы на месте, – Калли уже спешился с коня, добродушно поглаживая его по голове и что-то нашептывая. Архонт, наблюдающая за неровной, полуразрушенной каменной лестницей, извилисто поднимающейся в гору и окруженной камнями не природного происхождения с вырезанными рунами, обернулась и смерила его долгим, тяжелым взглядом. – Что? Это не я придумал, вообще-то. – Никто тебя с нами не звал, Дух. – Как грубо! Мурата, у меня имя есть.       Пока они пререкались, Сказитель спешился, хмуро следя взглядом за уходящей за изгиб скалы лестницей или лучше было бы это назвать скатом с редкими выступами. Ею не пользовались точно больше пятисот лет, и время с непогодой сделали своё: почти разрушили камень, сгладили контуры рун на ступенях. Он бы никогда не заметил этого пути, если бы просто проезжал мимо, потому что весь окружающий мир вдруг стал однотонно серым, каменным и недвижимым. Всякая прелесть Натланты исчезла, сгорела в пожаре, уничтожившем эту часть земель.       Конь фыркнул, ткнул мордой Предвестника в плечо, привлекая его внимание. – Еды у меня нет, – сухо сообщил он животному, но тот лишь мотнул головой и снова толкнул юношу в плечо.       Странная пререглядка с конем окончилась тем, что Предвестник неуверенно повторил действие за Калли и провел ладонью по белой полосе на носу. Короткая шерсть приятно покалывала кожу. – Уже ладите? – Дух улыбался с того самого момента, как они покинули замок, будто эта улыбка была приклеена к его губам. Сказитель раздраженно вздохнул, опуская руку. – Знаешь, животные чуют хороших людей, верно, Мурата? Она не ответит. Но, знаю, моя строптивая правительница согласна. – Хватит болтать, – вздохнула богиня, отпуская своего коня и направляясь к первой ступени. – Твоя любимая лестница ждет тебя. Прибереги дыхалку.       Калли на мгновение замер, будто решая, стоит ли обратиться в бесплотную сущность и легко миновать подъем, но, взглянув на своих спутников, страдальчески застонал и поплелся следом за ними. Начался долгий, утомительный подъем в гору под лучами палящего полуденного солнца, будто вознамерившегося выжить всю грязь и чернь, оставшуюся в их душах.       Преодолевая одну ступеньку за другой, Скарамучча по-привычке считал свои шаги, увлекая разум в эту простую, ритмичную игру, позволяющую коротать время, равномерно распределять силы и не отвлекаться на всякие глупости или на пыхтевшего за спиной парня и мрачно молчаливую женщину впереди. Архонт легко поднималась, преодолевая обрушенные ступени, огибая обрывы, образованные окончательно сточенным и осыпавшемся камнем. Без напряжения она ступала впереди, не опуская взгляда и смотря лишь вверх. Постепенно её мрачное лицо выравнялось, и эмоции сменились какими-то легкими, почти меланхоличными оттенками. Уголок её губ даже дрогнул, и Мурата опустила голову, проведя пальцами по щеке. – Я тоже ненавижу её.       Она не обернулась, продолжая подъем, а вот Калли вдруг затих, словно исчез. Сказитель удержался от соблазна обернуться, не решаясь выпустить богиню из поля зрения и храня ладонь на рукояти меча – единственно доступного ему сейчас оружия. Магия почему-то продолжала блюсти своё молчание, и ничего не напоминало, что в нем некогда бушевали грозы и штормы. – Это ничего не изменит, – через какое-то время отозвалась женщина. – Родство не предполагает любовь. Только бремя, которое мы несем, хотим того или нет. – Думаешь, убив меня, её смерть ощутится иначе? – кажется, Калли пораженно вздохнул, но Сказителю было плевать, что его слова могут причинить кому-то боль, разворошить раны, потому что у него у самого их не меньше, и Мурата не входила в число тех, ради кого он согласился на эту глупую авантюру. – Смерть всегда останется смертью, и не важно, сколько пройдет времени и чья кровь прольется следом.       Грань высыпана песком, который так легко мог сдуть порыв ветра.       Архонт одним движением обернулась, схватила Предвестника за грудки и швырнула в скалу. Несколько камушков покатилось по склону. Калли встрепенулся, но не решился вмешаться, когда острие клинка вонзилось в камень, почти перерезав врагу шею. Жар наполнил пространство, выжигая оставшиеся крупицы свежего воздуха, гоня по жилам кислоту, взращивая шипастые розы в легких. Сказитель глухо выдохнул, выдерживая свирепый взгляд богини. – Лишь на словах легко говорить о тяжести чужой потери, о чувствах вины и сожалений. Ты не поймешь меня, даже прожив столько же лет, сколько я, пока однажды и у тебя не отберут того, кто воплощал всю жизнь, каждый день – твою душу и сердце.       В её словах не было злости или ненависти к нему, а только – буря отчаяния, разрастающаяся в трагедию с каждым пробитым ударом сердца, пока она смотрела на него, видела каждую знакомую черту лица. Пальцы ломило от желания выжечь эти глаза, переломать каждую косточку, вскипятить и выпарить кровь, наслаждаясь чужими страданиями и умиляя собственные. Мурата почти поддалась, поднеся раскаленную ладонь к мужскому лицу. Она дрожала от сдерживаемой нужды. – Когда привыкнув к его присутствию настолько, что, потом лишившись, вдруг разучиваешься дышать самостоятельно, подниматься с кровати, двигать руками, думать – жить. Когда вдруг понимаешь, что тот разговор, смех, та улыбка, ссора и те крики – всё это было последним. Для неё. Для тебя, – с каждым словом тело бога содрогалось всё больше, и вместе с тем земля под ногами оживала, руны в камнях замерцали, а узор на его собственной ладони осуждающе жег. Кончики алых волос посветлели, замерцали золотом, голубоватым отливом напоминая языки костра, а пламя заволакивало зелену радужки. – Нет, никто не поймет этого! Ты по-привычке будешь звать её, ждать возвращения, звук шагов, отголосок смеха, и натыкаться на холодное, обжигающе ледяное разочарование. Понимание, что их больше нет. А мир продолжает существовать, когда ты сам застыл, не способный вдохнуть, осознать, что наступит завтра, взойдет солнце, ничего не изменится, но их уже не будет рядом.       Где-то на периферии мелькнул силуэт юноши, будто он пытался медленно подойти, чтобы в случае чего предотвратить взрыв, но опасался приблизиться слишком сильно и спровоцировать Архонта. Мурата была точно заведенная, – пороховая бочка в окружении пожара. Взорвет или нет зависит от удачи Сказителя, а он никогда не был особо удачлив. Но чем больше она говорила, тем страннее замирало его сердце – не от ужаса, что в какой-то момент богиня может убить его в порыве истерики, а от подкрадывающегося понимания. – Я видела, у тебя есть человек, потеря которого разрушит твой мир, – Архонт почти обожгла пальцами его лицо, в котором она видела лишь виновницу её трагедии, её вечного траура и нескончаемой пустоты в груди. Жестокая судьба привела к ней в дом существо с лицом её мучителя, и видя его, Мурата возвращалась в ночь, когда тьма отравила то, чем она когда-то была. – Только на крохотное мгновение представь, что бы ты делал, если бы её не стало. Если бы я убила твою колдунью… Только мысль зазвучала в воздухе между ними, как Предвестник схватил клинок голой ладонью, задохнувшись от ярости. Алые капельки набухли и потекли вдоль железа, по согнутым пальцам, но всё, что он видел – правду её слов.       Мурата горестно посмеялась над ним, опуская раскаленную руку, не оставив на его лице и следа. – На твоих глазах пронзила бы ей грудь мечом. Пока ты мог лишь смотреть, бессильный что-либо сделать, как много крови на моем оружии, сколь уродливы пятна на её одежде, и как пугающе неожиданно обрывается последний вдох, меркнет взгляд, а ты все еще ждешь – по-привычке, ведь так было всегда! – что она вдохнет, посмотрит на тебя. Но остается лишь бездыханное, холодное тело.       Его трясло. Сказитель дернулся, но Архонт жесткой ладонью впечатала его в стену, то ли наслаждаясь произведенным эффектом, то ли сокрушаясь от своей жестокости. Ни крупицы волшебства не откликалось, а лишь нечеловеческое желание выдрать ей язык, заставить замолкнуть, но слова уже были сказаны, а следом за ними пришли образы – они назойливо, точно те же стервятники, вонзались в разум. – Замолкни!       Она качнула головой, наклоняясь: – А знаешь, что окончательно уничтожило бы тебя? Рассвет, – её осторожный, полный бесконечной горечи и сочувствия голос был почти осязаемым ударом, выбившим воздух из груди. – Не момент, когда жизнь покидает её глаза, а тот, когда ты, не способный сомкнуть глаз, видишь светлеющее небо, яркость солнца, блеск природы и шум пробуждающегося народа вокруг, а в тебе – тишина. Бесконечная. Недвижимая тишина. Ты жив, а она – мертва. Мир ещё цел, но твоя душа – руины. Вот, что самое ужасное.       Они замерли, испепеляя друг друга взглядами, пока Мурата не отпрянула и не высвободила свой меч из оков камня. Потеряв опору, Сказитель на дрогнувших ногах опустился на ступень, пораженно смотря на женщину перед ним, на то, как она убирает оружие в ножны, успокаивает внутренний пожар, и всего секунду отвечает ему тем же взглядом, разворачивается и продолжает подъем. – Вы меня до смерти напугали! – Калли выдохнул, помогая Предвестнику подняться. – Осталось совсем ничего, неужели нельзя было подождать?       И пока он щебетал причитания, Сказитель неотрывно следил за удаляющейся фигурой Архонта, снова и снова вдруг четко видя, как просто всё могло кончится ещё в первую ночь их появления в Натланте, как могло всё обернуться вчера, когда Мурата явилась на шум разрушающегося сада из-за его взбунтовавшейся магии. Так просто она поняла, увидела его слабое место, и дело было не в нити, связавшей их жизни, а в том, кем колдунья приходилась ему, какое место смогла занять в его душе. Архонт видела и поняла это, даже когда он сам этого еще не понимал, и в её власти было использовать этот шанс, чтобы причинить такую боль, о которой ему страшно помыслить, но всё, что она сделала – бросила вызов, никого не тронув. – Глупый, конечно, вопрос, но как ты? – Как… – мысли путались, оттого слова не шли ровным строем. – Как она удержалась? Так было бы проще, разве нет? Тогда почему она всё еще терпит меня и дает шанс спастись?       Калли вздохнул и отпустил Предвестника, убедившись, что он справится и сам. – Может, потому что знает, каково это дышать через раз, а может, понимает, месть – не решение, – он склонил голову, печально хмыкнув. – Но думаю, Искра не просто так привела вас в свой любимый сад на порог дома матери. Она бы хотела, чтобы Агния, наконец, отпустила прошлое и жила дальше. Попробуй понять их чувства и не злиться на этот эгоизм.       Осторожно он похлопал его по плечу, ожидая, что в ответ схлопочет какую-нибудь жестокую фразу или удар, но Сказитель молча взглянул на Духа, а потом продолжил путь. Но склизкое, едкое чувство всё никак не отпускало вплоть до самого конца пути.       Это была будто отсеченная огромным клинком вершина скалы, на которую они поднимались добрую вечность, и к моменту, когда их ноги ступили в начерченный круг, солнце перевалило за полдень. На ярко-голубом небе местами простирались разорванные, размазанные облака, смягчающие жесткие, прямые лучи. Жар поселился под кожей, вдохи выжигали легкие и капли пота скатывались по спине и рукам. Хоть и привыкшие к нагрузке, но мышцы хныкали, прося пощады, минуту отдыха. Магический взрыв, отдача, которую пережило его тело вчера, утомительный недостаток сна из-за крайне сильной усталости, перетекающей в нездоровое возбуждение, выворачивали внутренности, делая даже этот подъем удручающе сложным. Где-то на третей четверти пути Скарамучча был готов признать справедливость выдуманного названия этой лестницы и по изможденному, но самодовольному лицу Духа рядом ясно, что он заметил это. – Нет, – задыхаясь, буркнул он. – Даже не думай, иначе полетишь обратно вниз головой.       Калли поднял руки в примирительном жесте.       Скарамучча выпрямился, оттягивая ворот темно-синей рубахи и нервно дергая его, будто это импульсивное действо могло прибавить свежего воздуха. Мурата же легко перенесла подъем, расправив плечи, рассматривала узоры в начерченном на полу кругу. Ритуальное изображение представляло собой четыре окружности, входящих друг в друга, и три небольших круга, пересекающих внешний контур: в центре каждого возвышались небольшие костры, бревна из которых они выложены должны были давно сгнить, но почему-то выглядели новыми, точно их только недавно сложили здесь.       Порывшись в сумке, которую он прихватил со своего коня, Калли выудил бутыль и с наслаждением отпил. Несколько капель предательски скатились по подбородку, но он быстро их стер и протянул воду Предвестнику с обыкновенной улыбкой: – Можешь не благодарить. – И не собирался, – но воду принял. Она ещё была холодной, несмотря на температуру воздуха, несмотря на то, что казалось, будто мир обратился распаренной баней. – Итак?       Калли щелкнул пальцами, с них сорвался огонек, и три костра тут же вспыхнули злато-алым пламенем. Скарамучча поморщился, предвидя: в кругу будет ещё жарче, чем у подножия. Он всё больше ненавидел огонь и жар, который тот приносил. – Как только будете готовы, вставайте во внутренний круг у пояса из рун, – Мурата последний раз окинула взглядом камень под ногами, голубое небо и заняла своё место. Сказителя одолевали сомнения, но выбора не было, и он последовал её примеру. Тяжесть меча на бедре ощущалась иначе. – Замечательно! Вам предстоит встретиться друг с другом в четном бою, но помните, истинный враг не всегда тот, на кого направлен ваш меч.       Помолчав мгновение, Калли махнул ладонью по окружности, и одна за другой руны вспыхивали, пока в воздух текла незнакомая песнь фраз, значение которых терялось в неизвестности. С последним зажженным рисунком Мурата обнажила свой длинный меч с изящной гравировкой на лезвии. Она молча наблюдала за противником, сохраняя удивительное спокойствие, граничащее с безразличием: зеленые глаза лишь отдаленно напоминали недавнее пламя, плечи расслабленны, но вся её фигура будто бы стала продолжением оружия. – Прошу скрестите клинки, – и когда Предвестник пересек круг, подняв оружие, концы мечей соединились. Архонт сухо улыбнулась ему, но улыбка была обманчивой. Как затихший зверь перед броском, женщина следила за каждым мельчайшим движением, неосторожным вдохом, готовая пустить оружие в бой. Эти мысли чуть распаляли её чувства и медленно вслед за словами Калли, взгляд её загорался. – Богиня Войны, Леди Огня, Рожденная в самый долгий летний день и Погасившая само солнце жаром своего сердца, Прародительница великих войнов и освободителей, Владычица раскаленных и необузданных земель Натланты, Мурата бросает вызов тебе, Божественному воплощению Тени Грома и Молний, Вельзевул, Скитальцу, отринувшему родные земли и создателя, Шестому Предвестнику во служении Царицы, Хранительницы Вечных Льдов и Морозов.       Каждый выдуманный титул, которым его нарекали, напоминал разрез на запястье – короткий, неглубокий, но оттого не менее болезненный. Отголоски злости знакомым послевкусием коснулись языка. Обманчивое, болезненное чувство: очередное слово – очередной надрез. Желанная мечта и жестокая истина сталкивались вновь и вновь. – Принимаешь его? – Да.       Жжение в ладони смягчилось, но не прошло. Узор переливался на солнце. Калли ободряюще кивнул, окидывая участников, пока пожар костров разгорался всё пуще. – Осознаешь ли ты вину, возложенную на плечи твои, долг кровных уз, сопутствующий тебе? – мягкий голос чуть успокаивал натягивающиеся нервы, но смысл сказанного бередил душу. – Отречешься ли от личных нужд, мыслей и верований для раскрытия тайн забытого прошлого и раскаяния рода перед родом?       Точно терновый венец затянулся на шее. Сказитель хмурился, но выдерживал хищный, жестокий взгляд богини, с ликованием вслушивающейся в речь Духа и данные ответы, с нетерпением ожидавшей начала боя. – Да. – А ты, Богиня, останешься справедливой, беспристрастной к решению, что будет вынесено? К прощению или каре, обрушившемся? – Мурата чуть наклонила голову. – Даешь ли слово, оставить боль и гнев в священной обитель и помочь нуждающимся и потерянным? – Даю слово, – уверенно, без заминки выдала она, крепче сжимая рукоять меча. – Пусть пламя очистит души.       Калли отступил на шаг от контура внешнего круга. Его силуэт всё больше расплывался с дневном мареве, в блеске горящих костров, будто с каждой прошедшей минутой он сам обращался в пламя, а голос грубел, шипел трескающими ветками: – Да пусть тогда случится паломничество за желанным, да битва за имена, позволит мир сгоревшим восстать из скорби пепла и погаснувших огней!       Солнце всё так же светило, опаляя кожу, лишая воздуха. Костры бушевали, а руны вспыхивали алым, рисуя узоры под ногами, но там же, где мир не изменился и люди были те же, был миг, когда успела рябь бежать. Как подброшенный платок, как оборвавшаяся струна, и тишина вселенной, застывшей в ожидании, оборвалась, взметнулась и исчезла в оглушающем перезвоне стали. Архонт резко отвела меч и разрезала пелену рубящим ударом, едва не выбив оружие из рук врага. Но Сказитель вовремя поймал расплывающуюся в магическом звучании реальность, отскочил, отведя меч и смягчая дрожь по руке.       Быстрее мыслей, вдохов, воительница настигала его, исчезая между мгновениями и вспыхивая искрой, ударяя вновь и вновь по встречному мечу, сокрушая силы, дробя уверенность. Она была умела, быстра и ловка, будто рысь, таилась, обходя вокруг, сверкая хищным взглядом, цепляясь за расстановку рук и ног, предвосхищая следующий шаг противника, и легко его парировала, обрывала и снова соединяла лезвие к лезвию, точно вознамерилась переломить сначала его, а потом и Предвестника. Он мог лишь уворачиваться, отбиваться, пытаясь уловить хоть часть её уверенных, быстрых атак, предугадать решения, но Мурата стала воплощением огня, а танец его невозможно было разгадать. И разница сил была яснее дня, и хоть мастерству фехтования он учился многие годы у лучших воинов северной страны, знал искусства битвы родом из восточной, но тем не менее Сказитель едва справлялся с натиском: удар лишь для защиты, шаги – для уклонения, сохранения дистанции. Нет времени подумать, прикинуть, как обойти её, как нанести удар – и уже снова приходится отбиваться. Последний удар жестко прилетел в основание рукояти, и болезненная дрожь пронзила кости кисти, сорвав ругательство. – И всё же ты – не она, – с усмешкой бросила воительница, давя клинок с мерцающим желтым узором. Он мерцал в такт её взмахам, а сейчас горел золотом.       Предвестник извернулся и склонил клинок так, что меч противницы соскользнул к земле. Сила слишком сильная, и инерция притянула конец к камню. Это была не мысль, не решение – инстинкт, а может удача, но резко развернувшись, Сказитель ударил ногой по женской руке, выбив меч, и снизу вверх скользнул своим клинком, желая, наконец, дотянуться до богини, оставить продольную глубокую рану, сбив спесь, это самодовольство – и он почти сумел. Будь это кто-то другой, а не известная своей безумностью во время сражений воительница: Архонт мгновенно обернулась и ударила ладонью по ребру меча, вовремя отведя его в сторону, и конец лишь полоснул по бедру, отклонившись. Мурата тут же пнула противника в грудь и откатилась, подхватывая с земли потерянное оружие. – Пойдет, – нервный смешок слетел с её губ. – Первая кровь за тобой.       Но насладиться этой бессмысленной, крохотной победой парень не успел, потому что Мурата бросилась, как кобра, и битва снова обратился в истощающую круговерть попыток увернуться и отразить рубящие и колющие удары. Будь хоть доля секунды подумать, он, может, нашел бы способ, или если бы магия его не исчезла, погаснув, как последняя искра на воде, нашлось бы решение, но разум был пуст – обратился фокусом на мече противника. Как отступить, как повернуться – быстрее, быстрее, быстрее.. И боль нагнала его. Мурата обманчиво отступила, и накопленная усталость подвела его: Предвестник купился, но тут же осекся, заметив блеск в зеленых глазах. Но клинок уже разрезал ткань, плоть под ребром.       Скарамучча дернулся в бок, ударил коленом ей под локоть и спасся от смертельного маха. Импульсивно зажав рукой бок, отдернул руку лишь для того, чтобы перехватить меч и отразить налетевший ураган атака. Но пальцы слишком скользкие из-за крови, и очередной удар выбил оружие из его рук. Мурата фыркнула, бросаясь к нему, – Предвестник отступает, и свет гаснет.       Солнце померкло, как выключенная в комнате лампочка, и мир вокруг наполнили сумерки, перетекающие в ночь. Холод укусил кожу, пробрался под легкую одежду, пробуждая ошарашенный разум, замедляя бешеный скач сердца, когда Скарамучча резко обернулся и не увидел ничего, что напомнило бы ему Натланту, ритуальный пик или что-нибудь другое из страны огня. – Почему? – его голос дрогнул слишком громко в замершей тишине коридора. Компанию ему составляло лишь безмолвие голуба-белого интерьера и бледный свет луны из огромных окон с мозаикой по краю. Ворс ковра знакомо щекотал ноги, но приносил лишь большую растерянность и легкий ужас. – Дворец? Почему я в Снежной?!       Ответа не было – лишь эхо, отраженное стенами с роскошными гобеленами и подсвечниками, в которых горели крохотные свечи, плохо разгоняющих ночную темноту дворца. На первый взгляд дворец Царицы был таким, каким он его помнил: белая плитка пола точно снег, покрытая мягким синим ковром, такие же светлые стены с колоннами, украшенные по контуру золотистыми завитками, плотные темно-синие шторы, невозможно высокий потолок с золотыми, голубыми и белыми рисунками божественных картин, смысла которых он никогда не понимал, даже когда вырос, не мог найти им объяснения. Завораживающая, но холодная красота встречала гостя, и тишина была одной из частей этого застывшего интерьера. Всегда.       Скарамучча неуверенно шагнул вглубь коридора, озираясь. Но хоть всё выглядело так, как и было до его отъезда, что-то неуловимо изменилось. Он снова вглядывался в контуры стен, встреченных дверей, колон и потолка, но не мог понять, что же было не так. Мог быть дворец – плодом его воображения, перенесенного в реальность из-за волшебства Ритуала, или же это было нечто еще? Сказитель гадал, но быстро понял бессмысленность попыток. Ответ прост, и не было смысла его ворошить, поворачивая то так, то сяк: он всё еще в кругу Огненного Ритуала, и это просто одна из «вещей», о которой упоминал Калли. Ему стоит просто играть в ту же игру, только в новых декорациях. Это не должно быть сложно, ведь дворец он знал как свои пять пальцев. Единственное, что не давало ему покоя: кто будет его врагом?       Завернув за угол, Предвестник остановился, пораженно оглядываясь. Коридор обратился пустой комнатой, в которой его дыхание слышалось столь же громко, сколь вой стужи за стенами дворца. Снежинки остервенело врезались в стекло.       Белая плитка под ногами, пустые такие же бесцветные стены с серебренными узорами квадратов, в центре которых были пустые подсвечники. Одинокая люстра из хрусталя ловила лунный свет, умножая и создавая иллюзию снежных хлопьев – бесплотных, недвижимых, застывших во времени и огромное, во всю стену высотой зеркало в медной оправе. По обе его стороны стояли бледно-голубые овальные вазы с неуместно яркими сиреневыми цветами, которые просто не могли расти в Снежной из-за вечных холодов. Сказитель замер в центре пустой комнаты, внезапно узнав цветы из сада храма Наруками. Мурашки прошлись по коже.       Сотканная реальность будто бы стремилась обмануть его, но детали то и дело проявлялись, искажая картинку, намекая, что всё вокруг — лишь игра, спектакль. Эти цветы он видел лишь в садах храма, и здесь, во дворце, они не могли быть. Быстро вяли, когда срываешь, оттого даже в дар привезти их было почти невозможно. Но как тени на рассвете, так и сумерки замершей комнаты насмешливо рассеивались в любопытном лунном свете, заглянувшем в окно, стерев грани стены и пола, точно заключив юношу в забитую наглухо коробку. И сердце его остановилось, когда он увидел её.       Эи.       Нет, это была не она. Смесь облегчения с проснувшимся отвращением наполнила желудок, скрутив внутренности. В зеркале перед ним застыло отражение божества с длинными темно-фиолетовыми волосами, заплетенными в косу, в сиренево-черных одеяниях – в кимоно с длинными, разрезанными рукавами, широким поясом и цветочным узором. Мороз неистовствовал снаружи, но в этот миг Скарамучча ощутил, как замерзает. Шаги сопровождались новой волной тошноты, пока он медленно пересекал комнату, не смея отвернуться от существа в зеркале, от самого себя – и в то же время, от кого-то другого. От неё.       Не было трещин, шрамов, ожогов – кожа идеальная, нежно-мягкая. Ровный, изящный контур губ, носа, глаз. Он всё еще был собой, но будто бы запертый под чужой маской, личиной. Пальцы коснулись холодной поверхности стекла, убеждая опьяненный разум в том, что перед ним лишь отражение, а не реальное существо, не Эи – это просто он в дурацких балахонах, снова с длинными волосами, которые когда-то он в отчаянии отрезал, сбегая от тяжести вины и страха. – Мерзость.       Ладонь сжалась в кулак, и он ударил стекло раньше, чем понял, что собирается это сделать. Один удар, потом другой. Разбейся, исчезни… Но зеркало плотной, недвижимой стеной застыло перед ним, обнажая истину, выворачивая душу. Губы скривились в презрительной усмешке.       «Я счастлива, что ты живешь. Такой, какой есть».       Неожиданно для себя он нашел бреши в изображении. Едва ли заметные, но существующие. Его лицо и правда почти копия Вельзевул, и все, кого он когда-либо знал, говорили то же, видели сначала её, а потом замечали его самого. Он и сам не отличался. В отражении его встречала создательница. Но сейчас взглянув на картинку чуть дольше, чем обычно себе позволял, Скарамучча пораженно заметил, что глаза его – темно-синие и лишь в определенном свете его волшебства, могли отливать фиолетовым, как у неё. Черты лица хоть и похожи, но несколько грубее, нежели женские. Он никогда не спрашивал, почему богиня решила создать мужскую оболочку, ему и не было особо интересно, значит ли это что-либо, но сейчас становилось по-глупому очевидно, сколь меняет это его образ. Разрез глаз чуть шире, линия носа и скул острее, грубее, жестче были пальцы, руки. Даже плотная восточная одежда не скрывала широкую линию плеч, угловатые контуры тела. И цвет волос ближе к иссиня-черному, нежили глубоко фиолетовому. Всё больше обретая смелость смотреть правде в глаза, видеть своё лицо – всего себя, он неожиданно, удивленно нашел в себе слишком много отличных черт и деталей. В какой-то момент показалось: как вообще его можно было принять за образ Электро Архонта, – и эта легкая, сумасбродная мысль вызвала истерический смешок. Будто какие-то тяжелые цепи упали с груди. – Не знаю, кто ты, – голос звучал всё увереннее. – Но я хочу узнать.       И зеркало треснуло, заставив Предвестника отшатнуться. Стекло вдруг взорвалась, разлетаясь опасными кусками, царапая кожу, одежду и в следующую секунду замирая в воздухе перед тем, как упасть на пол, покрытый кровью. Он моргнул, и кровь исчезла. На руках зажили оставленные осколками царапины, а подняв голову Скарамучча встретился взглядом с голуба-зелеными радужками и непроизвольно потянулся за мечом, нащупав пустоту. – Ты в порядке? Выглядишь слишком бледно, даже для этого паршивого местечка, – незнакомый женский голос очертил реальность, и перед ним, точно из темноты, возникла девушка с пышными, бледно-рыжими волосами, чуть смуглой кожей и каким-то нескрываемым восхищением в глазах, смешанным с беспокойством. Он опешил, догадавшись, что все эти чувства обращены к нему. – Не думала, что мой рассказ о кровавой потасовки так тебя поразит. – Слабый желудок для командующего военной силой – незавидная черта, – спокойно заметил молодой человек, пойманный сознанием из обрывков теней. С каждым звуком декорации выстраивались заново. Вокруг будто бы по щелчку ожила картина из рамы на тему баллов с толпой разношерстного люда и навязчивой мелодией на фоне. – Но я соглашусь с Вельзевул, не стоит превращать этот вечер в обсуждение военного дела. Все мы здесь для того, чтобы отдать дань уважения и отдохнуть.       Рыжеволосая девушка мельком подарила мужчине с темно-русыми волосами, собранными в низкий хвост, презрительный взгляд, и тут же обеспокоенно коснулась руки Сказителя. Только сейчас он будто бы очнулся: пьеса продолжала плясать вокруг, а он еще играл чужую роль. – Я не хотела тебя расстроить, – она ободряюще улыбнулась. – Прошло уже столько лет с момента, когда мы в последний раз встречались, и я слишком разволновалась. Мой болтливый язык! Думала, тебя впечатлят мои боевые таланты, но, как обычно, открыла рот не вовремя. – Всё в порядке, – тихо отозвался он, пытаясь высвободить руку. Незнакомка заметила это желание и поспешно выпустила его, сникнув еще больше. – Где хозяйка дворца?       Его собеседники переглянулись. Мужчина окинул бальный зал взглядом, будто пересчитывая всех гостей по головам, а девушка продолжала ловить взгляд Сказителя. Это начинало его раздражать – весь этот маскарад, в который его запихнули. Он всё еще был собой, но оставался наряжен в непривычный образ, от которого хотелось избавиться как от липкой, промокшей одежды. – Хороший вопрос. Уже несколько часов мы здесь, а её всё нет, – мужчина снова взглянул на своих собеседников, перебирая между пальцами золотую монетку. – Искра, твоя мать ничего тебе не говорила? Всё-таки ваши территории.. – Искра?       Дыхание оборвалось. Девушка перед ним была дочерью Пиро Архонта? Сказитель снова оглянулся и легко отыскал среди цветного народа женщину с алыми косами и свирепым взглядом, устремленным на него – на того, кем он сейчас был, – и рядом застыл Герцог. Нет, его звали Бальтазар. Они о чем-то переговаривались, иногда отвлекаясь от наблюдения за компанией из трех богов, иногда обнимались и это вынудило Скарамуччу отвернуться. Неприятное чувство усиливалось, предвещая неладное.       Искра вдруг вспыхнула, на губах её заиграла улыбка. – Да?       Предположение скользнуло влажными пальцами вдоль позвоночника. – Скажи мне, кто я? – В смысле, кто? – её брови чуть нахмурились, и девушка как-то странно обернулась на их собеседника. Мужчина вздохнул, понимающе качнул головой и отошел, оставив их наедине на столько, насколько это было возможно в полном народу зале. – Слушай, мы все на нервах из-за происходящих событий в Каэнри'ахе, но ты уверен, что в порядке? – Просто ответь.       Искра смерила его взглядом, а потом скомкано убрала выбившиеся из его косы локоны. Ему стоило многих усилий, чтобы не отпрянуть. Как бы там ни было: иллюзия или нет, – но излишние касания он не любил. – Ты Вельзевул или Таро Мэсэйуки, новый Воин Тени семьи Райден. Этот титул перешел к тебе всего пару лет назад после исчезновения сестры Баал, Райден Эи, – её голос становился все тише, напряженнее, будто она говорила очевидные вещи, о которых он должен был знать, так как они непосредственно касались его личности, но чем больше говорила Искра, тем громче становился какой-то гул в голове. Что вообще происходит с этой реальностью? – Но это тайна вашей семьи. – Подожди… Что? Откуда тогда ты об этом знаешь?       Она смотрела на него, как на сумасшедшего. – Как откуда? Ты сам мне рассказал, – Искра раздраженно скрестила руки. – Если это какая-то твоя очередная шутка, то…       Но слова потонули в шуме. Взрыве. Окна разлетелись, и тогда мир снова наслоился один на другой: момент разбитого зеркала и выбитого стекла, чистый белый пол и внезапно залитый кровью, глушащая тишина и невразумительные крики. Звон усиливался, сводил с ума. Кто-то толкнул его, и он не устоял, споткнулся о мертвое тело. Кровь измазала ткань одежды, потекла по пальцам, брызнула на лицо, когда перед ним какой-то девушке срубили голову. Бездыханное тело упало перед ним, а отсеченная часть точно шар покатилась дальше между мельтешащими ногами. — Хаос снова ступает по этой земле, – в тон ровного, холодного голоса со всех сторон, сквозь вопли, шум, драку, звучали слова. – Век старых звёзд окончен. Небо расколется и падет. Всё поглотит Хаос.       Безумие заволокло все кровавой, черной пеленой, пожирая души. Сказитель отпихнул мертвое тело и поднялся на ватных ногах. Странное, зловещее чувство проникало под кожу, точно отдирая её, забираясь в тело, желая пожрать волю. Он знал это ощущение, жил с ним многие годы и в итоге смог одолеть – Порча. Она была повсюду. Владела умами богов, вынуждала их жестоко убивать друг друга, пока кто-то завывал жестокие, пророчащие слова. Может, то был ветер и стужа, ворвавшиеся в зал, а может, сама судьба вила над ними свои нити.       Электричество скользнуло по рукам, пальцы сжались на рукояти меча и в другой миг он убил кого-то. Кто это был? Парень какой-то просто выскочил перед ним и лишился жизни, пронзенный мечом. Сказитель бездумно высвободил меч, развернулся и перерубил конечность с занесенным копьем. Под вопль боли оборвал и следующую жизнь. Его хотят убить, поэтому он опередит их и убьет первым. Так верно: надо выжить. Да? Но кто это говорит? Он сам? Или нечто еще? – Остановись! – она возникла вспышкой огня, сбивая ветром меч с траектории и тем самым спасая молоденькую богиню от смерти. Девочка хныкала, отползая от него, но Сказитель ничего не испытал, кроме непреодолимого, чужеродного стремления убить её. Даже видя её заплаканное, полное ужаса лицо, он гряз в этой нужде. Но прежде чем снова попытался это сделать, Искра закрыла её собой и ударила по клинку. – Что нашло на вас всех?! Таро, ты никогда не убиваешь безоружных, прекрати!       Звон усиливался, соперничая с какофонией криков и взрывов. Предвестник пошатнулся, вжимая ладонь в виски, будто мог заглушить этот звук. Мир крутился калейдоскопом, который все больше обретал реальность, правдивость и всё меньше – выдуманность. Магия наполняла жилы, как никогда до этого, она опьяняла божественной энергией, силой. Будто у него было не одно сердце, а несколько, и воздух тек совершенно иначе – он весь был чем-то другим. Чем-то божественным. Невероятное чувство, к которому привыкаешь быстрее, чем к другим зависимостям. – Пошла прочь, – сухо скомандовал ей, привыкший отдавать приказы и видеть подчинение. – Или ты станешь следующей.       Женские губы искривились. Искра покрепче сжала меч, опасливо отступая. Ветер колыхал распущенные, красиво завивающиеся волосы, и вопреки сумраку ночи они сияли настоящим огнем. – Это не ты. – Ты не знаешь, кто я.       И он ударил раньше, чем девушка поняла. Волшебство наполнило разум, принеся эйфорию, с которой он никогда не сталкивался. Неужели Сердце Бога способно на такое? И он так просто отказался от него? Глупец. Но это было будто бы во сне, в другом мире, а в этом – в этом богом стал он. Кто он? Мысль рассыпалась. Грань между мирами стерлась почти до невидимой полосы.       Искра смягчила удар ветром, но закашлялась, когда спиной влетела в колонну. Камень за ней треснул, мелкая крошка припорошила волосы. Она резко вскинула голову, вскочила и ответила ему острым порывом ветра, обращенным клинками. «Детский лепет», – посмеялся чей-то голос в его сознании, и электричество, отражаясь между мечами, вспышкой обняло противницу. Её крик был доказательством, что атака нашла цель, и он улыбнулся, замечая запекшуюся кровь на женских губах, – «Что может полубожок против таких, как мы?» – Постоянная помеха, – с нездоровым весельем бросил он, направляя на девчонку меч. – Сколько еще ты будешь хвататься за меня? За свою мать? Её любовника? Пустышка.       Чьи-то ледяные руки сжали ему плечи, неразборчивый шепот воскрес над ухом, и Бог замахнулся мечом. Искра дернулась, и ветер стал ей крыльями, когда она обхватила врага за пояс и упала на пол, прокатившись кубарем по стеклу и крови, врезавшись в останки порубленного гостя. Она заныла, видимо, сломав себе ребро или повредив руку – неясно, но всё же поднялась, ногой надавив на кисть. Он выронил меч. – Говори больше, друг, – задыхаясь, прошипела она. – Ты немногим лучше меня, поэтому я знаю, кто ты и почему здесь.       Волосы взъерошены, кровь стекала из носа и запеклась на губах и подбородке, ожоги по всему телу, оставленные вспышкой молний, и едва стоявшая на ногах сейчас девушка выглядела победительницей. И это было по-настоящему. Искра как-то странно улыбнулась ему, и то, что пыталось залезть ему в голову, управляло его жестокими руками, заклокотало, пытаясь разрушить разум. Предвестник дернулся, резко пнул противницу, обжог её молниями, и не понял в какой момент поднял меч – или он просто возник из воздуха? – и замахнулся над ней.       Клинок нашел цель и переломился. Белый мрамор у её лица, куда пришелся удар, вернул обратной волной всю вложенную силу. Меч сломался, а кости пронзила боль, ослепившая сознание. На мгновение он забыл что происходит, ухватившись за руку. Нельзя, он не мог убить эту девчонку. То желание не было его, и всё же противостоять ему было сродни бороться с сладостной зависимостью, претерпевая ломку и имея возможность унять страдания. Искра выползла из-под траектории удара, подскочила на ноги и слишком долго для отрепетированного видения смотрела на него каким-то печальным взглядом, потом развернулась и бросилась к разбившемся стеклам – туда, где виднелся силуэт грузного мужчины и прыткой женщины с алыми косами.       Сказитель почти шагнул за ней, поддаваясь чужой нужде убить её, но сжав перелом в кисти, рухнул на колено, пытаясь сделать хоть один свежий вдох без игл, без аромата прожженной плоти. В глазах темнело. – И всё-таки ты – не она, – Предвестник успел лишь обернуться, и вонзившийся в грудь клинок оборвал бессмысленные попытки дышать. Мурата прокрутила меч, вызвав сиплый отзвук обрывающейся жизни. – Кровь за кровь.       Резким рывком она высвободила меч, покрытый вплоть до рукояти его кровью. Никакой боли, никаких мыслей – он лишь тупо смотрел на женщину, пока жар растекался по груди. Богиня поймала его, выронив оружие. Декорации чернели, сгорали, как подожженные страницы романа, а он всё пытался дышать, но воздух сгорал следом. Богиня осторожно обняла его. Её хмурый портрет тускнел, стирался, пожираемый огнем. Плотно сжатые губы, яркие глаза, следы свежих слез на смуглых щеках и несмотря на жесткие контуры, пальцы её нежно коснулись его лица и осторожно закрыли глаза, когда последняя алая капля скатилась с губ.