Глава 40. Пепел сгоревшей любви
23 июля 2022 г. в 06:31
Когда-то очень давно, когда ещё не существовало ни времени, ни мира – лишь мысль и свет её души, что обречен был однажды вспыхнуть и сиять во мраке не сотканной материи, бесчисленные века, говоря в знакомом исчислении, бродила она, слепая, потерянная, одинокая. Тишина, мрак и её собственный свет – единственное, что сопровождало бесконечные дни.
Дева училась. От скуки и тоски она искала спасение в волшебстве – лишь искры её яркого света, из которых тонкие пальцы ткали, ткали, ткали… Пока однажды мрак не озарился сиянием бесконечных нитей, золото которых лилось и пожирало тьму. Но миг счастья был мимолетен, и одиночество поглотило её душу, ведь не с кем было разделить успехи.
Слов не существовало, однако мысль звучала громко, молила нечто, что обронило вспышку её жизни в Бездну мрака, и может сила её собственной души, или чистота вплетенных в волшебство чувств и желаний, родили огонек – крохотный костерок вспыхнул между сомкнутыми ладонями. Слабый, дрожащий он почти погас, но Дева разожгла его пламя, вплетая в него нити волшебства. Дрогнули язычки алого и разгорелись, выросли и обратились миниатюрной вспышкой. Она взлетела и благодарно заметалась среди искр волшебства создательницы, согревала замерзшие пальцы, соткавшие её жизнь. Улыбка Девы тогда полнилась благодарностью за это, за жизнь, возникшую в её руках и спугнувшую одиночество.
Но там, где рождалась жизнь, мироздание взыскивало плату, равенство, что существовало беспрекословно даже там, где не было правил, где не было ничего. На смех и улыбки пришло существо, завидовавшее яркости света Девы и возжелавшее возыметь себе. Где вспыхивал свет, там растекалась тьма, чтобы он мог сиять.
Дева не испытывала больше холода одиночества и тоски потерянности, ведомая огоньком, который всегда полыхал рядом, радостно исследовал неизведанный мир и дарил ему свет. И оказалось, что мир всё-таки существовал: он родился также, как и алое пламя горящего сердца. С каждым преодоленным шагом, они открывали, освещали неизведанные ими пейзажи чудесных краев родного мира. Нити развивались над созданной землей и подобно тому, как некогда одна из них родила жизнь в крохотном огоньке, они пробуждали жизнь во всём, чего касались. Так и был сотворен мир, полный чудес и волшебства.
Бесконечный, прекрасный мир виделся пустым, обреченным, пока однажды на куполе мироздания не замерцали крапинки. Они росли, отражая блеск нитей: всё больше, словно рассыпанная мука. Зачарованно, самозабвенно Дева наблюдала за чудесами, впервые не подвластными её рукам.
Огонек обеспокоенно метался рядом, когда Дева протянула руку, желая поймать белое сияние на куполе.
– Это мои звезды, – дрожь пробрала тело, и Дева отдернула руку, испуганная неизведанным, но мягким, ласкающим звуком. Проживающая века в одиночестве, а потом долгие годы в компании Огонька, она не знала слов, не умела созидать из мыслей звуки. – Но если желаешь, я подарю тебе одну.
Тогда и замер мир, когда в тишине зазвучали голоса, когда свет отразился и обернулся чужим, когда среди мрака заблестели звезды. Когда в черных глазах вспыхнуло золото и серебро радужек.
С факелом в руках, ведя за собой звезды, спустилась с купола Луна в серебряном блеске эфемерного одеяния, и темная кожа её – продолжение мрака с рассыпанной белой пудрой на плечах и протянутой ладони. Улыбка отразилась на лице в ответ на удивление, испуг и восхищение в лице Девы.
– Но если одной будет мало, можешь взять все, – темные короткие волосы колыхнулись, когда Луна взяла ладонь пораженной Девы и мягкие, холодные губы коснулись тонких пальцев с повязанными на кончиках нитями. – Моё имя Селена, и я пришла, чтобы свет твой засиял ярче.
Так наступила ночь. Она всегда следовала за днем, придавала ему ценности, яркости и желанности на фоне темноты и одиночества под покровом её полотна.
Но хоть зарождающаяся жизнь стремилась к свету дня, Дева ждала наступления ночи, выискивая среди небосвода первые звезды и ловя их блеск в ладони. И каждый раз пойманная за этими проказами, смеялась ярко и искренне. Селена хмурилась и снова улыбалась, принося в белом пламени факела новую звездочку. И склонившись над летящими между пальцами нитями, девы плели, плели, плели… Сияние звезды, вплетенной в блеск нитей, приумножилось и так создали под смех и улыбки они Богов.
Огонек всегда был рядом с создательницей, согревая замерзшие от трепетных касаний ладони, и его маленькая душа, подаренная безвозмездно, терзалась в беспокойстве перед грядущей ночью, перед приходом Селены и под её громкий, нарушающий мир голос. Он знал, чувствовал доброту, любовь Девы, её счастье было ослепительным, заразительным: одиночество кануло в лета, и она обрела семью, любовь и чудеса в звездном свете. Поэтому он также знал, что она не увидит, не захочет видеть, что мрак жесток, он холоден, и его душа полна льда, обжигающего её, пожирающего свет души создательницы. Селена улыбалась, завидя подругу, но улыбки её были остры и бесчувственны, касания лишены нежности и тепла, и даже голос звучал далеко, снисходительно к чувственной Деве. Огонек впервые испытал нелюбовь к чему-то, возжелал защищать от этого неизведанного холода того, кто дорог был ему больше дарованной жизни. Но что мог кусочек алого огня против костра белого пламени?
Время шло, мир наполнялся жизнью природы: расцветали цветы различных оттенков, пели песни деревья и земля, горы стонали и скрипели, поглощенные беседами. И однажды холод покинул золотистые глаза Селены, сменяясь чем-то трепетным, чем-то тем, чем всегда полнились серебристые глаза Девы. С возвращением ночи, она искала света и тепла в объятиях подруги, и острые черты лица смягчались, стена между чувствами рушилась, когда она касалась теплых нитей, бьющихся вокруг, когда сердце учащенно билось под звонкий смех Девы.
Но в ту ночь, когда волшебство дев переплелось, когда губы коснулись губ, принесенная звезда коснулась нити и засияла, магия зашелестела и смешалась: тьма и свет, тепло и холод, жизнь и смерть… Дева проронила первые слезы и отдала рожденному чудом мальчику свой свет, согревая, отгораживая от холода ночи, от Селены. И тогда Огонек увидел это снова – жестокость в золоте глаз, дрожь белого пламени. День воскрес, стирая мрак, и Дева, очарованная чадом в руках, не заметила исчезновение дорогой подруги. Как тень, испепеленная светом, её не стало.
Дева ждала возвращения подруги, каждую ночь искала звезды на небосводе, но те зажигались слишком далеко, чтобы дотянуться до их света, и холод их кусал кожу, пытаясь погасить тепло. Ночь за ночью она ждала её, но Селена так и не вернулась.
Мальчик со светло-голубыми глазами днем и золотом ночью почти никогда не улыбался, словно чувствовал тоску и боль матери с приходом сумерек. И хоть он знал любовь, его душа билась в крохотном теле, не понимая, почему… Почему прекрасное лицо её хранит печать сожалений, тоски и ледяного одиночества, хоть он и пытался веселить её, вызывать улыбку, рассказывал выдуманные истории – он всегда был рядом, но эта тень никогда не оставляла улыбок, жестов и даже свет её чуть погас. И это омрачало его душу, крало улыбку, уничтожало теплые чувства. А Дева не понимала перемены, она заблудилась в лабиринте чувств, и нити её запутались в узлах. Огонек видел, как она из мешка своего извлекла одну из тех звезд, что некогда были подарены Луной, а потом ещё и ещё, погружаясь в труд, которым овладела в совершенстве – она ткала, ткала, ткала…
Рожденные из пламени звезд и света нитей жизни дети, названные Богами, наполнили пустой мир движением. Создали волшебство, разложили магию – возникли элементы. Их таланты, бурная фантазия и полные волшебства сердца бились громко, их руками приближался мир, что нам известен сегодня. И Дева улыбалась, глядя на растущих день ото дня детей в лучах её света, надеясь, что они смогут восполнить оставленную пустоту, что яркость крупиц звезд её подруги заменит некогда утерянное, что, быть может, схожие по духу они смогут вернуть сохранившему в себе начала двух женщин чаду мягкость улыбки и свет в потускневших глазах. Однако с наступлением ночи, мальчик лишь чаще слышал голос собственных мыслей в голове, черствея, ожесточаясь: «Никчемный, бесполезный… Тебя заменили теми, что ярче, светлее и сильнее».
И там, где возникла зависть, родилось предательство.
Дети разошлись по свету – Дева потеряла их. Но мальчик всегда был рядом. Даже когда вырос, он сопровождал мать: синее пламя согревало Деву по ночам, не позволяя окончательно замерзнуть. Огонек не справлялся, ведь он был слишком мал, слаб и трепетал даже на самом легком ветерке, обреченный погаснуть, но создательница не винила его и, даже дрожа от холода, поселившегося в её костях, в её душе, она уберегала его ладонями от злобного ветра. Но даже так: окруженная огнем, Дева мерзла, её душа покрывалась льдом, и кожа её теряла блеск, бледнея, серея, а глаза лишались живости, тепла.
И вот однажды особо темной ночью, когда полотно над головой совсем померкло и холод стал невыносим, Дева впервые за бесконечные века промолвила одно слово, наполненное мольбой, трепетом и раскаянием. Имя – всё, что было подвластно голосу Девы:
– Селена.
Сын обнял мать, пытаясь согреть своим волшебством, но дрожь не унималась, губы её синели, а слезы обращались в льдинки, погибающие в синем пламени. Огонек метался рядом в отчаянной беспомощности.
– Ты звала меня, и я пришла.
Голос, что можно было узнать в любом отголоске реальности, заставил Деву высвободиться из объятий сына и подняться на ослабших ногах. Её свет был бледен, а нити развеялись по миру, почти исчезнув из реальности, словно их свет стал слишком слаб, чтоб пробиваться сквозь материю, но это было не важно, ведь Селена мерцала в ослепительном огне. В руках она сжимала факел с горящей звездой, и белый свет освещал ночь яркой вспышкой её сгорающего сердца. Звезды горели всего ярче перед тем, как навеки померкнуть.
Дева бросилась к любимой подруге и заключила в слабых объятиях – силы утекали из её тела подобно теплу. Но сколь бы долго она не роняла слезы на её грудь, Селена не ответила ей. Огонек помнил тот взгляд холодного гнева, направленный на юношу, оставшегося в стороне и то, как медленно улыбка расцвела на её губах.
Факел упал, пожирая землю своим белым пламенем, когда Луна отстранила Деву и осторожно коснулась заплаканных щек. Ледяные пальцы больше не обжигали: тепло уже покинуло её тело. Они провели по длинным серебристым волосам, некогда горевшим ярким светом, а теперь погасшим.
– Как это похоже на тебя: раздать свои свет и тепло другим, и остаться одной в бездушной вселенной, – чувства ещё горели в бледных глазах, но их встречало безразличие золота, и постепенно, крохой за крохой, Дева теряла часть своих. Взволнованный Огонек бросился к создательнице, пытаясь уберечь от чего-то грядущего, жуткого, темного, однако юноша одним движением схватил сияющий сгусток. – Когда-то он был направлен лишь на меня, и это всё, чего я желала. Мне жаль, что мир оказался слишком жестоким для тебя.
Дева мотнула головой, но голос больше не был ей подвластен. Она могла лишь шепотом повторять имя Луны, и каждый раз что-то сокрушалось в душе Селены. Власть была в её знании чужого имени, сила, несмотря на физическую слабость, на потерю собственного света. Словно невидимые теперь нити оплетали руки, перевязывали горло, лишали воли.
– Зачем ты оставила меня, предала?
В ответ в глазах Девы отразилась боль, и она опустила взгляд к дрожащим пальцам, на которых некогда кольцами блестели нити, а теперь – лишь корочка узора из инея.
– Я знаю, ты не хотела. Любовь к мальчишке лишила тебя воли, – юноша не дрогнул, но Огонек чувствовал, сколь сильная тьма подчиняет его душу. Он не мог шевельнуться, подойти к Богиням или сбежать от них, он был обречен на стороннее созерцание, как некогда сама Селена наблюдала за возлюбленной с высоты небосвода, не способная найти места для себя в её мире. – Ничего, больше этого не повторится. Мы всегда будем вместе.
Их взгляды пересеклись, и свет Девы стал чуть ярче, на краткий миг она ощутила течение своего тепла в жилах.
– Моя душа, моя сила принадлежат тебе, но знала ли ты, что раньше, чем что-либо, появилось равновесие, – Селена опустила руку и наклонилась к Деве, холодно целуя её – краткий миг перед тем, как погрузиться в воду и задохнуться. – И я пришла в этот мир лишь для того, чтобы восстановить его. Твоя жизнь, свет твоей души, могущество силы – всё это теперь будет моим.
Да, звезды всегда горят ярче перед тем, как погаснуть. Или же перед предательством. Тело Девы содрогнулось, и ослабло на руках Селены. Огонек полыхал, беспомощно дрожа в хватке ошарашенного юноши. Если огонь мог бы лить слезы, он бы погас, но Огонек желал этого, ведь боль была нестерпимой.
Богиня луны и звезд резко выдернула кинжал, белое лезвие которого окропила кровь. Нежность вернулась в её черты, когда окровавленные пальцы коснулись бледного лица, дрожащих губ. Слезы покатились по темным щекам с россыпью серебренных веснушек.
– Я заберу крупицу, что осталась в твоём сердце, моя милая, и ты будешь только моей, – глаза Девы медленно закрылись, и Селена трепетно поцеловала веки. – Ведь ты лишь моя Судьба.
Вспыхнуло золото нити, соединившей двух женщин, и быстро, словно червоточина, мрак проел её, а яркость золота потускнела, потеряв свою ослепительность. Осуждение мира, проклятие вселенной.
Юноша выпустил Огонек, обреченно падая на колени, не смея протянуть к матери руку. Он был слаб, его огонь не способен был никого согреть, спасти. Его роком было наблюдать, как две женщины выжигают души друг друга. Вопреки овладевшему им мраку, в нём жило начало обеих, и безусловная любовь к ним сковывала его.
Селена поднялась, оставив бездыханное тело женщины, которую не должна была полюбить, и хоть слезы её лились, не переставая, уходя, она ни разу не обернулась, а лишь презрительно взглянула на потерянного в горе сына.
– И ты тоже принадлежишь мне, Хаос. Ты есть наше проклятие.
Имя, подобно цепям, сковало его, и юноша поднял ярко-синие глаза, полные огня и ненависти. Самая черная ненависть рождается в самой искренней любви.
И они ушли, словно позабыв о той, кто дала им этот мир. Единственный, кто не бросил создательницу – Огонек, скорбяще пылающий над окровавленным клинком.
Предательство, что невозможно было простить зародило семя. На крови и слезах расцвели белые цветы.
Дева дрогнула, сгребая пальцами грязь, словно хватаясь за искры утекающей жизни. Огонек задрожал, щелкая язычками, подлетел к приоткрывшимся глазам, внимая тихий, освобожденный от долга голос:
– Найди его, – под дрожащими пальцами загорелась едва видимая ниточка, в которую Дева вложила крупицы своего дара и отбросила его, падая без сил. Лед властно сковывал землю, оплетал корни деревьев так же, как он проникал в сердце Богини. Она не дрожала, когда мороз обратился одеянием, в которое она укуталась, избавляясь от боли разбитого, преданного сердца. Огонек помнил, какая тьма поселилась в самых некогда ясных глазах, и впервые за все века, испугался ту, что создала его. – Найди и верни мой дар.
Она протянула пальцы, покрытые инеем, и коснулась огненного шарика. Он ощутил, как вся его суть в одно касание переменилась.
– Ты сможешь видеть их и найдешь ту, в которой течет моё волшебство. Возвращайся, я буду ждать, – бесчувственная улыбка исказила некогда мягкие черты. – Они пожалеют, что предали нас. Обещаю.
Примечания:
Там дальше еще глава...