Созвездие

      Мона в очередной раз поймала себя на том, что крутит волшебный камушек в руках и разглядывает, как в нем разными оттенками переливается свет. Такой маленький, но в нем столько тайн: именно в подобный камушек Батильда спрятала её воспоминания о встрече со Скарамуччей, но в этом было куда большее – память о маме. О той, которая сейчас в её разуме выступала безразличной женщиной, готовой продать собственную плоть и кровь ради парочки дополнительных монет, поэтому астрологу до сих пор было тяжело поверить в рассказ наставницы о её семье. Удивительно, что из всего, что она поведала, именно эта часть вызывала недоверие. Наверное, потому что к плохому Мона уже успела привыкнуть и принимала как должное, а вот надежда на что-то хорошее – нечто новое, точно сказка на ночь. Хочется верить да только утро уже скоро, и все грезы растают с первыми лучам, оставив лишь осадок. – О, вы еще не встали? Прошу простите, госпожа, я принесла вам обед, – Анна была шумной, но добродушной и простой девушкой, которая всегда много говорила, активно жестикулировала и лучезарно улыбалась ей, несмотря на свою застенчивость перед важной особой.        «Важная особа», – как забавно это слышать, когда дверь гостиной всегда заперта на ключ, и Мона с момента прихода сюда ни разу не смогла покинуть свою роскошную клетку. – Сегодня прекрасная погода. Бури сменились погожими деньками – самое время для возвращения Её Величества, правда? Совершенный знак приближения нашей правительницы… Кстати, знаете, что сегодня произошло на кухне с Салемом? Этот парень такой пугливый! Вы бы тоже посмеялись, если бы узнали…       Бесконечная болтовня продолжалась. Мона не прерывала служанку, неохотно выбравшись из своей слишком широкой для одного человека кровати с синими балдахинами, запахнула теплый халат и поплелась в гостиную, где её ждал поднос с едой. Аромат изводил голодный желудок, и хоть Мона не привыкла к местной пище, на вкус она была прекрасна. Особенно горячие супы в такие холодные дни, которыми полна местная реальность.       Так под мерную болтовню Анны, суетившейся перед ней: служанка протирала пыль, затапливала камин, вычесывала ковры и делала прочие бессмысленные вещи, которые сама Мона терпеть делать не могла да и к тому же на ежедневной основе, – астролог поедала лучший суп в мире, который она когда-либо ела. Его тепло согревало не только тело, но, казалось, и душу.       В один момент, когда Мона уже совершенно перестала понимать слова служанки, потому что бессовестно игнорировала её присутствие, Анна обернулась с тряпкой в поднятой руке и совершенно серьезно сказала: – Я поспрашивала у кого могла, – а это не так много людей, ведь я здесь новенькая и мало кого знаю, и уж точно не пользуюсь популярностью у старших, – но всё-таки у меня вышло собрать немного известий о… – служанка боязливо взглянула на дверь, но та как и все эти несколько дней была плотно закрыта на ключ, который Анна носила в переднике. Мона даже не пыталась выпросить его. Легко было догадаться, кто поплатиться за исчезновение важной пленницы, а астролог не хотела обрекать невинных слуг на мучения из-за своей неспособности усидеть в четырех стенах. Хотя уже на второй день она лезла на стену, готовая выйти в окно, лишь бы избавиться от шика и блеска окружающего интерьера. Как бы не был прекрасен, он был пуст и бездушен. – Госпожа, не знаю, почему вам это интересно, и скажу вам, что даже я слышала о его личности самое ужасное. Он поистине жестокий человек, и мне боязно от одной мысли, что с вами может случиться.       Понимание проклюнулось подснежником. Мона резко опустила тарелку, впиваясь в служанку взглядом. Когда её наставница сообщила ей, что она попытается что-нибудь придумать, чтобы вытащить астролога из заварушки, Батильда исчезла также неожиданно, как и появилась, оставив Мону одну в тиши огромных комнат с запертыми дверями. Одиночество и страх перед грядущим изводили её, поэтому Мона позволяла Анне задерживаться и болтать вдоволь. Оценив этот жест, служанка все больше раскрепощалась, и в какой-то момент возжелала сделать что-нибудь для милосердной и доброй госпожи, а колдунья, не задумываясь, попросила её узнать что-нибудь о Шестом Предвестнике. Правда в момент, как слова слетели с губ, Анна побледнела так, точно увидела в лице госпожи саму смерть, но отказать не посмела, и вот теперь служанка причитала о ком-то особенно жестоком, и Мона готова была поставить всё своё имущество на то, что речь идет о Сказителе. – Говори, что узнала. – Не так много. Никто не говорит о возвращении милорда, а если и упоминают его, то содрогаются, – Анна вернулась к протиранию каминной полки и стоявших на ней украшений интерьера. – Как я поняла, после вашего прибытия, он снова исчез, но сегодня утром Салем свалил свою пугливость на жуткую атмосферу во дворце, потому что милорд… Простят меня святые, что-то случилось в городе, и Салем был так бледен, каким я его не видела, даже когда рассказывала сказание про кладбище за холмом. – Что ты имеешь ввиду? – Мона сжала тарелку в руках, ощущая, как тошнота скручивается в желудке. – Что произошло в городе?       Анна замолчала, то ли не зная, как рассказать, то ли не располагая точными сведениями. Она усердно вытирала пыль, хотя Моне казалось, что полки и так блестят чистотой, а всё это – пустая трата времени. Привычная потуга вскочить, бежать и что-то делать одурманивала. Неведение о судьбах дорогих ей людей изводило. – Не мне учить госпожу, но я говорила вам, что это за человек, – голос её стал сухим, когда служанка обернулась к ней. – Не знаю, что произошло, но это было нечто поистине ужасное. Всего час назад я слышала, как солдаты перешептывались в коридоре, и с их слов, милорд возвратился во дворец с ног до головы покрытый чьей-то кровью и с мешком, измаранным пятнами.       Определенно суп готов был вернуться обратно в тарелку. Мона поставила её старательно ровно, чтобы посуда не звякнула о поднос – её руки дрожали от образов в голове. Этого не могло быть, но почему-то с той же легкостью она могла представить, на что в действительности способен Шестой Предвестник. Лучше многих. Именно он когда-то на её глазах убил весь отряд приставленных к ней людей, а потом вознамерился оборвать и её жизнь. Вот только дрожь вызвало не сознание этой темной части его личности, а открывшаяся правда о ней самой: в какой момент её сердце стало черствым и жестоким?       Анна подошла к столу, собирая пустую посуду и упрямо игнорируя госпожу. Но лицо её было бледно, а губы плотно сжаты, даже движения не так точны, как обычно, – ведь девушка занималась этим каждый день по несколько раз за сутки, а теперь выглядела неумелой практиканткой. Ей было страшно даже говорить о том, что она знает, и этот животный ужас Мона видела у Салема, когда в парадной он встретил аж трех Предвестников. Как бы они не уважали своих солдат, в равной степени люди страшились их. Того, на что они способны. – Ходят слухи, что в том мешке, – её горло дрогнуло, когда Анна подняла взгляд, – чьи-то головы.       Где-то во дворце часы пробили полночь. Мона не могла заставить себя уснуть, потому что только она закрывала глаза, как её богатое воображение рисовало ужасные картинки, а вместе с тем ввязывало в них страхи за друзей, оставшихся в Натланте. Ей хотелось верить, что они выжили, что не сунуться сюда, пересмотрев свои цели. Нет нужды рисковать собой ради неё, и, думая об этом, Мона вдруг согласилась со словами Томоко. Как бы астролог не мечтала, чтобы Люмин осталась в безопасности, она рванет в Снежную, как только выдастся шанс, а это значит, следом пойдет Аякс и Томоко. Все они окажутся в опасности.       Если выжили.       Выжили. Иного не может быть.       А вот Мурата… Колдунья всё ещё слышала отчаянный крик Калли, когда Предвестник пронзил правительницу огненных земель клинком. В тот момент она тоже была поражена, шокирована, не способная поверить в увиденное, но потом, оказавшись здесь, поняла Сказителя и сама похолодела, осознав, что иного пути не было. Он должен был как-то смягчить радикальное мнение относительно себя и своих прошлых проступков, чтобы Предвестницы позволили им явиться во дворец добровольно, а не в кандалах как преступникам. И коль Сказителя всё еще называют милордом, подразумевая его титул Предвестника, значит, всё получилось. – Ты отвратительная, Мона, – прошептала она в темноту балдахина, села и взглянула в ночное, чистое небо через окно. Звезды здесь и правда казались пугающе близкими, точно гроздья винограда над головой. – Он убил её, а ты думаешь о пользе такого поступка.       «Мы все – просто люди, которые живут свои жизни так, как у нас получается».       Другим её переживанием стал рассказ Анны. Мона крутила слова служанки весь оставшийся день, иногда отвлекаясь на алый камушек, но не находя в себе силы открыть его тайны и снова пряча в карман. Может, когда они выберутся, а над её головой не будет занесенной секиры, она позволит себе узнать правду о прошлом её семьи, но сейчас в сердце не было места для ещё одного откровения.       С каждым днем жизнь превращалась в череду кровавых решений, приближающих её к кровавому концу. Если слова наставницы правдивы, то судьба Моны не просто в смерти, а в смерти от рук Предвестника. Это звучало так ужасно, не реалистично, что не умещалось в голове. Этот человек преодолел столько трудностей, спасая её жизнь, что теперь представить его в роли своего убийцы было невозможно, даже учитывая их первые столкновения. Кто угодно мог оборвать её жизнь, кем угодно Селена могла манипулировать, – даже Люмин однажды замахнулась на неё клинком, ведомая богиней, – но только не им. Это было так абсурдно, что не могло быть её реальностью.       Но было.       Скарамучча говорил ей, что в нем есть тьма, которая может погубить её. Хаос шептал ей, что он погасит её свет, и наставница убеждала в верности такого исхода. Её судьба – повторение событий прошлого. Сыгранная драма на бис, а в конце с аплодисментами её героиня умирает. Как быть? Что ей сделать, чтобы предотвратить это?       Было очевидно – Селена сделает всё, чтобы оборвать жизнь колдуньи ради осколка дара. Но, быть может, Сага взглянет на это иначе. Хоть Томоко нещадно побила бы её за эту глупейшую в такой ситуации надежду, но иной у неё не было: Царица могла убить её множество раз, и вряд ли она не знала, кем был Сказитель, коль дар видеть нити у неё сохранился. У этой женщины было столько власти, были пугающие, жестокие цепные псы, которые легко могли бы разорвать не только её, но и путешественницу, если бы богиня возжелала. Но всё, что делала Сага – терпеливо ждала, когда Мону приведут к ней, – живой! – и даже сейчас её темницей были не какие-то сырые катакомбы, а прекрасная, огромная комната. Так что, да, она надеялась, что Царица не так проста, как все считали. Должно быть в её действах что-то ещё…       В гостиной что-то звякнуло, и Мона подорвалась с постели как ошпаренная. В полумраке комнаты, разбавленном ярким светом наливающейся луны, все тени оживали, обретая мистические, неровные очертания. Чудовища, затаившиеся в углу, ждут, когда им разрешат броситься и полакомиться жертвой. Изящные контуры мебели потеряли свою прелесть, жутко выхватываемые бледным свечением, пугая девушку своими неожиданным появлением, пока зрение привыкало к окружающей обстановке.       Прошли секунды, пока сердце бешено колотилось в груди, отбивая похоронный марш о ребра, но ничего не произошло и даже в гостиной всё спало мертвым сном. Астролог потянулась за канделябром, стоявшем у кровати, обхватила и медленно поползла к двери. Её Глаз Бога остался в Натланте, за что она проклинала Аякса, умудрившегося стащить его, пока шок владел её разумом, а потому единственным оружием стал золотой канделябр со сгоревшими свечами. От него ещё пахло горячим воском.       Кто бы не забрался к ней в покои, он вряд ли рассчитывает на встречу с тяжелым, золотым очарованием, при желании способном не только сломать кости, но и проломить череп. В любом случае этими мыслями тешила себя колдунья без волшебства, пока вслушивалась в тишину за дверью её спальни. И как по заказу, ручка двинулась, – сердце ушло в пятки, стоило тени скользнуть в щель. Благо шторы были почти задвинуты, и мрак скрывал худую фигуру девушки, затаившейся между стеной и дверью, и когда неизвестный бесшумно прошел в комнату, Мона нанесла свой удар.       Канделябр упал на пол – ковер поглотил шум от падения, но не последующую за ним брань. Ноги её почти подкосились от облегчения, когда осколок лунного света скользнул по кровати и выловил фигуру из мрака, лишь чудом избежавшую её яростного удара, чего нельзя сказать о столбике кровати, на котором остался заметный след. – Ты всё-таки вознамерилась воплотить свои обещания в жизнь и убить меня? – прошипел Сказитель, но колдунья не ответила ему, почувствовав, как сковывающее её беспокойство и напряжение отступают на задний план. Она не узнала его в новом солдатском облачении с черными и темно-синими элементами, в объемной серой шубе с черным мехом, скрывающими его силуэт. Что-то защемило в груди, и Мона импульсивно подалась вперед и крепко обняла юношу, вмиг забывшего все свои негодования. Он был собой, и весь тот театр, с которым она столкнулась после появления Предвестниц, был лишь выдумкой. Скарамучча облегченно выдохнул, сгребая её в своих объятиях. – Мне жаль, что ты видела всё… это. – Я понимаю, – тихо ответила она, радуясь его теплу и мягкому дыханию над ухом. – Я всё понимаю.       Мона не знала, как сказанное подействовало на юношу, но тески, сжимавшие его сердце и душу после событий в Натланте, после того, как ему пришлось обойтись с ней, разжались. Она понимала его действия и не отвернулась. Это было похоже на выдумку, но Скарамучча был благодарен вселенной за эти грезы.       Неясно сколько юноша и девушка простояли так, цепляясь друг за друга, точно за спасательный круг в водовороте отчаяния и мрака. Путеводные звезды друг друга сквозь непроглядную ночь, полную ужаса и страха. – Ты в порядке? – выпуская астролога, уточнил он. Внимательно его взгляд скользнул по ней, выискивая какие-нибудь раны или следы иного рода насилия, но всё было в порядке. Всё, кроме того, во что девушка была одета или точнее, не одета. Подметив это, Сказитель заинтересованно уставился на лежащий под их ногами канделябр, пока Мона, внезапно оробевшая, накидывала на ночное платье шерстяной халат, а сам затем стянул с себя теплую шубу и оставил на спинке стула. – Мона, ты все еще хочешь остаться здесь? Другого шанса сбежать не будет. Этот несчастный парень уже утром разнесет по всему дворцу, как один из Предвестников угрожал ему выпущенными кишками, если он не отдаст ему связку ключей, и я не знаю, получится ли мне снова пробраться сюда без надзора… Марианны.       Он был прекрасным актером. Знай она его чуть хуже, если бы слегка меньше уделяла времени созерцанию его лица и наблюдению за реакциями разного толка, то не заметила бы эту короткую заминку и дрожь в руках. – Что с тобой? – пораженно выпалила она, хватаясь за его кисть и прежде чем Сказитель успел высвободить её, Мона стянула перчатку. Он ни разу не надевал что-то подобное, и хоть это выглядело глупой догадкой, в его портрете сегодня было что-то по-другому. – О звезды, Скар, что с твоими руками?       Всё было не так плохо, как могло бы быть, но Мона знала о том, что любые раны на теле Предвестника заживают быстрее и лучше, чем у простого человека, и поэтому даже представить не могла, как выглядели его пальцы до этого. Сейчас на них не было ни кусочка целой кожи – вся испещрена грубыми ранами, точно суставы выдирали из плоти зверским образом. Можно было даже заметить недавно засохшую кровь на косточках пальцев, так как из-за их подвижности восстанавливались они медленнее. Пальцы неконтролируемо дрожали, как если бы их охватил тремор, сопутствующий серьезным травмам. – Мона, – он предпринял безуспешную попытку убрать её руку, чтобы снова надеть перчатку, но колдунья была неумолима. Она ещё мгновение смотрела на месиво, в которое превратились его пальцы и ладонь, а потом устремила серьезный, мрачный взгляд на Предвестника. Этот раунд за ней. – Это плата за то, что расстроил её. Даже не знаю, чем больше: тем, что почти предал идеалы Царицы, или тем, что посмел кого-то полюбить.       Она даже не моргнула. Слова слетели так легко, точно всегда звучали между ними, как очевидная истина, как простое «доброе утро», «как дела?», «прекрасная погода». Очередной поединок взглядами, и всё, что было – сомкнутые женские ладони на истерзанных мужских руках, тишина ночи и любопытный лунный свет из окна. Это был вызов, отвлекающий маневр или же ошибочная неосторожность – Предвестник не знал, но такой глубокий, долгий взгляд он ещё не испытывал на себе. Ему даже почудилось, точно Мона не поняла его слов, слишком пораженная его травмой. Ерунда, думал он. Это не имеет значения. Да?       Но Мона молча прервала их переглядки, оставаясь пугающе серьезной и, не спрашивая его, заставила сесть на край кровати, а сама метнулась в ванную. Зашумела вода, и через короткий миг колдунья вернулась с мокрым, холодным полотенцем. Всё действо сопровождалось её тихим дыханием, пока Сказитель молча наблюдал, как она стягивает вторую перчатку, смотрит на учиненный хаос и бережно остужает горячую кожу полотенцем. Осторожные движения, точно одно неосторожное касание – и его руки сломаются, разобьются, но эта забота не отзывалась в нем презрением к своему состоянием, лишь печалью, что ей снова приходится видеть его ослабшим, раненым. Сегодня у неё не было волшебства, чтобы ускорить исцеление, но оно и не требовалось, ведь того участия, что она проявляла к нему, было вполне достаточно. – Мона, послушай… – Я убью её, – он забыл, что хотел сказать, пораженный слишком сильно, чтобы узнать девушку перед ним. Но Мона, казалось, не смутилась своих слов. Она снова подняла на него этот новый взгляд, которого раньше Сказитель не встречал. Это была ярость. Голодная, темная ярость. – Ты скажешь, что она – Вторая Предвестница, и даже ты, Шестой, едва ли можешь с ней тягаться, так что мне даже мечтать опасно об этом. Но, поверь, я не забыла, что намного слабей всех вас, и всё равно я тебе обещаю, вопреки всей её силе, я убью её за каждое мгновение, которое она мучила тебя.       Что-то необъяснимо новое билось в её груди с момента, когда она впервые увидела Вторую Предвестницу и ощутила перемену в Сказителе. Может, это случилось ещё раньше, когда она вторглась в его воспоминания, где были целые осколки, измазанные отвратительным, смердящим дегтем, к которому страшно было прикоснуться. И теперь неведомое чувство лишь усилилось, обретая формы. Ничто не пугало юношу по-настоящему, никто не вызывал в нем этот животный ужас только своим упоминанием: никто из богов, ни даже сама смерть. Все чего-то страшатся, и было неправильно, что Скарамучче плевать на окружающий мир, на людей вокруг, на власть, которая могла его уничтожить, – и вот доказательство, что даже такой колдун, как он, кого-то опасается. Это говорило о многом, о чем Моне не хотелось бы размышлять, потому что то чувство лишь разрасталось, выкручивая нервы. – Не смей думать, что я считаю тебя слабым, не способным справиться с этим, – вдруг выпалила она, застигнутая врасплох из-за своих взметнувшихся чувств, из-за этого дикого желания уберечь его хоть от одного ночного кошмара. Мона чуть сильнее сжала его истерзанные руки, но Предвестник молча взирал на неё, будто видел впервые, и это новое открытие её характера будоражило его, восхищало. – Я не знаю человека сильнее, чем ты. Вопреки всему, ты справляешься с проказами судьбы. И если ты захочешь, я не буду вмешиваться, но, звезды мне свидетели, только выпадет шанс, я убью её. – Мона, перестань, – мягко позвал он. – Я не привык говорить правду, но тебе мне хочется рассказывать всё, что чувствую. Это ошеломляет. Никогда со мной не было чего-то похожего. И я скажу честно, всё это и правда было ужасно, в какой-то момент я забыл, почему оказался здесь, почему она мучает меня, хоть и говорю всё, что она хочет услышать. Да, я почти поверил в то, что говорил.       Её сердце заныло, стремясь выбраться из груди и желая укутать, уберечь этого юношу от жестокого окружающего мира. Чувствовал ли он то же, когда судьба изгалялась над ней самой?        Мона протянула руку – он позволил её ладони коснуться щеки, поддался ей и прикрыл глаза, борясь с демонами пережитого, цепляясь за то, что было реальным – за Мону, её близость, её чувства. – Но, как ты и сказала, я могу с этим справиться. Марианна может истязать меня бесконечное количество раз, но тело восстановится, раны заживут и даже шрама не останется, – он взглянул на неё одним из своих тяжелых, темных взглядов, под которым Мона млела, теряя способность говорить, думать, и сейчас ей снова захотелось окунуться в их теплые объятия и сделать вид, будто они оба не были заперты в клетке, куда вот-вот спустят голодных зверей. – Я скажу всё, что она захочет услышать. Сыграю столько спектаклей, сколько потребуется. Обычная реальность этого места. Здесь нет ничего искреннего, настоящего, поэтому я справлюсь с нею, как и всегда до этого. Но, Мона, есть то, чего я не смогу перенести. Это сломает меня.       Скарамучча провел взглядом по каждой черте встревоженного женского лица, узнавая его в мельчайших деталях, потому что запечатлел его с такой тщательностью, что мог с закрытыми глазами восстановить в пугающем сходстве. Когда-нибудь он мог бы, наконец, поверить в эту нереальную девушку перед ним, когда-нибудь он, может, перестал бы считать её чувства – подарком, который он не заслуживал, её присутствие в его жизни – сладостным обманом, а эти трепет и волнение в зелене радужек – наркотиком, от которого он не может отказаться. Мона не могла быть человеком, не могла реально существовать и сидеть сейчас перед ним в одном, слишком простом и реальном халате, с темными, распущенными волосами, как крыло ворона, укрывшего её плечи и лицо. Не могла… Он верил, что коснется её, и она развеется, как мираж, как галлюцинация после сильного сотрясения, но вот она заглядывает ему в глаза, заботливо ухаживает за измученными руками и вся здесь, перед ним – живая, реальная.       Он протянул руку и коснулся темной прядки, убеждая себя в том, что не спит, что астролог действительно здесь. – Мона, ты можешь пообещать мне кое-что? Только одну вещь, – она кивнула, не зная, как преобразовать ворох мыслей в слова. Сказитель прошептал, точно взмолился: – Живи. Просто живи, во что бы то ни стало. Обещай мне, что не умрешь. – Скар…       Он слишком шумно выдохнул, сдаваясь перед натиском своего эгоизма, опустил голову и взъерошил волосы. – Да, понимаю, как это звучит. Может, никто из нас не выберется из этого дворца, но мне бы хотелось верить, что ты справишься, потому что пока ты есть, всё остальное неважно, – она молчала, и это вынудило его преодолеть смущение, неловкость сказанного. Мона смотрела вверх, будто её заинтересовали балдахины над их головами, но на самом деле глаза её блестели, а губы чуть дрожали. – Мона?       Судьба была так жестока, и астролог не знала, как поведать Предвестнику о конце, который их, возможно, ждал. Теперь ужас их положения открылся для неё с новой стороны: если сначала она думала лишь о том, что её жизнь вот-вот может оборваться от рук человека, который был её воплощением безопасности, то теперь представила, чем это обернется для него самого. Впервые Сказитель признался, – может, даже себе самому впервые, – что реально существует то, с чем ему не справиться, то, что уничтожит его, то, перед чем он бессилен. И судьба расхохоталась над ними, потому что именно это он обязан сделать. – Мона, посмотри на меня.       Но она не могла. Астролог задыхалась от отчаяния, от желания рассказать ему то, что узнала, но слишком опасалась его реакции. Заклятие было снято, но, по словам наставницы, нить восстановится, потому что так желает Селена, она ждет шанса уничтожить всё, чем была девушка, руками юноши, которого она не должна была, но полюбила. – Прости, прости… – Мона, – он звал её, но астролог дрожала, пытаясь вспомнить, как дышать, но всё её тело в один миг отказалось жить в таком отчаянии, в такой ужасной несправедливости. – Во имя твоих звезд, посмотри на меня!       Сказитель обхватил её лицо ладонями, повернул к себе. На его бледном лице – особенно в свете луны, точно всегда им освещенное, облюбованное жестокой, бесчувственной богиней, о которой он даже не догадывался, – застыл ужас. Скарамучча не понимал, что с ней, почему она плачет, молит его о прощении и при этом едва не задыхается, но Мона не могла сказать ему, что как бы он не хотел уберечь её, единственный, кто действительно опасен, – он сам. Колдунья слишком хорошо успела узнать его характер, поэтому предвидела, каково будет его решение, стоит ему услышать эту истину. – Это всё моя вина, – не унималась она. – Если бы мы не встретились, если бы у меня не было этого дара… – Мона, замолчи! – резче, чем следовало приказал Предвестник, и девушка хныкнула, проглотив дальнейшие слова. Он нервно выдохнул, опуская руки и неуверенно притягивая колдунью к себе, согревая её своими объятиями. – Не говори этого. Только не это: если бы мы не встретились, если бы не твой дар… Что бы не произошло, ты не виновата. Никто из нас не виноват.       Мона не могла ничего ответить. Ей чудилось, что стоит открыть рот, так признание вылетит не сдерживаемым потоком, как и всегда, потому что она не могла лгать ему, молчать. Но должна была. Стоит промелькнуть хоть мысли, что он опасен для неё, что он действительно способен убить её, даже будь это под чьими-то давлением и властью, Сказитель исчезнет из её жизни – и не будет важно, что это сожжет того юношу, которым он становился, которым учился быть рядом с ней. Мона знала это, поэтому ничего не рассказала, а Скарамучча продолжал успокаивать её, утирать непрошеные слезы и каждое его мягкое, тихое слово, осторожное, неуверенное движение пальцев по щекам – и астролог заливалась новыми слезами. Напряжение, владевшее ею все эти дни затворничества, покидало её разум, оставляя после се6я лишь зерна решимости.       Боги могут строить на её жизнь свои планы, а вместе с тем катиться в Бездну. Как бы не было больно, страшно от сознания своего положения, Мона не позволяла себе упасть и продолжать лежать в отчаянии, в сочувствии к себе и к Сказителю — это мечта, им не доступная. Никто их не спасет, не поможет, кроме них самих. Это всё, что остается, когда даже мир вокруг обращается разинутой пастью, почти сомкнувшей зубы. – Я в порядке, – в какой-то момент прохрипела астролог, высвобождаясь из его рук и глубоко дыша. Она чувствовала на себе настороженный взгляд Предвестника. Он молчал, ожидая её слов, не спрашивая причин внезапной истерики, будто уже привык к эмоциональным всплескам астролога и они едва ли его удивляли, может, вводили в ступор, но не поражали так, как раньше. Мона была такой, какая есть: неожиданной вспышкой, которая так же резко загорается, как и гаснет. – Ко мне приходила наставница. Она поведала мне о событиях прошлого.       Предвестник чуть шевельнулся, но сохранил молчание, пока астролог, порывшись в складках постельного белья, не отыскала алый камешек. Мона коротко рассказала ему о прошлом двух своих богинь и о роли в этой истории Батильды Корхинен, а также о её пристрастии стирать чужие воспоминания. Ни разу она так и не взглянула на юношу, что выводило его из себя больше, чем всё им услышанное. – Теперь понятно откуда у тебя этот упрямый характер, – Сказитель утомленно облокотился на колени.       Мона пожала плечами, перебирая между пальцами алый камушек, как и много раз до этого. В ней скитались сомнения: поток эмоций и последующий за этим всплеск отрезвил её разум и притупил другие чувства. Она не скажет ему о пророчащих словах наставницы, но об остальном утаивать не станет, потому что как бы там ни было, в окружении врагов и друзей сложилось так, что она и он – партнеры в опасной игре, в которой на кону стояли их души. – Значит, всё, что мы можем – поставить на этого хромого коня в надежде, что он окажется троянским, – его голос звучал глухо, отчаянно, и Мона позволила себе взглянуть на него только потому, что сам Сказитель поднял голову и смотрел в огромное окно напротив её кровати. Небольшой осколок света между шторами открывал вид на заснеженные аллеи и другую часть дворца, где почти все жилые окна зияли черными дырами, пока в коридорах пульсировал скудный свет. Но откуда-то астролог поняла, что взгляд юноши устремлен в черный небосвод с рисунком звездной карты. Её сердце болезненно сжалось. – Ты не знаешь, кто такая Царица. Она может быть твоей богиней, может желать сохранить тебе жизнь, но любые её решения и действия обусловлены лишь выгодой для неё самой. Если ты жива, на то есть причина, а не потому, что в ней слишком много милосердия. – Мы не можем убегать. Мир не бесконечен, и когда-нибудь бег приведет в тупик. – Знаю, Мона, – вздох был единственным ясным признаком, что Предвестника терзают нескончаемые, тяжелые метания между желанием уволочь астролога силой из этого места и пониманием, что он не может и не смеет этого сделать. – Просто мне кажется, что на самом деле я совершенно ничего не знаю. И не понимаю. Это раздражает.       Она чуть улыбнулась, вопреки всему наслаждаясь его искренностью и при этом ненавидя свою лживость. Мона осторожно коснулась его напряженной спины и ощутила, как дрожь пробежала под её пальцами. Предвестник тут же обернулся. За этот взгляд она готова была пообещать ему что угодно и поэтому тихо произнесла: – Если конь и правда окажется всего лишь дохлой кобылой, мы просто сбежим, – воздух между ними искрился напряжением взбудораженного сокровенностью их разговоров и открытостью чувств волшебства. Мона кожей чувствовала, как молнии сверкают в крови колдуна, и видела, как синие радужки чуть отливали фиолетовым. – Я всё еще могу разрывать нити, ты не забыл? Мне не страшен ни один из твоих премерзких товарищей.       Скарамучча скривился, но потом слабо улыбнулся ей, прекрасно разгадывая её ответную попытку успокоить его. – Как я мог забыть? Ты же Великий Астролог Мона Мегистус, – он чуть наклонил голову, точно кот, наблюдающий за её реакцией из-под растрепанных темных волос с тенью не читаемых эмоций. – В твоем голосе не слышно уважения, Предвестник, – она коротко улыбнулась ему. – И ты забыл ещё одну мою регалию, которой сам же и наделил. Я – та ещё гарпия.       Одна его бровь чуть изогнулась, точно его вдруг заинтересовал ход её мыслей. Их короткая игра в беспечность снова напоминала, что они ещё живы и надежда – какой бы жестоко крохотной и опасной она ни была, – не умерла. Именно поэтому Мона позволила себе увлечься этим, продолжая разматывать клубок ниток, все больше завлекая юношу своими идеями.        Она чуть наклонилась к нему, прикрыв ладонью губы, будто собиралась поведать ему какой-то секрет, который не должны были услышать ночная тишина и мирно завывающий зимний ветер: – И знаешь, чем они опасны? – его взгляд оставался прямой, но Мона уловила краткий миг, когда он чуть дрогнул и опустился к её губам, отчего нервы вдруг натянулись и обожглись о её же дыхание.       Может, это были их последние дни – её дни. Как бы она не верила в лучшее, предательский шепоток страха невозможно было заглушить ничем, поэтому, вероятно, часть её игры в беспечность и легкомысленность была вызвана именно желанием заглушить пророческие слова наставницы. Точно она доказывала кому-то, что всё это глупости и Предвестник не был её врагом. – Мне говорили, они способны красть чужие души. Так что побольше уважения ко мне и, быть может, сможешь уберечь свою от моих цепких рук.       Это забавно, и Моне даже было немного весело переворачивать его собственные слова, когда-то сказанные в порыве задеть её или оскорбить. Попытка обратить что-то плохое в нечто хорошее. Точно это могло изменить то, во что они ввязались.       Скарамучча молчал, внимательно сохраняя их зрительный контакт. Удар за ударом сердца Мона пропускала вдох за вдохом, словно её заколдовали, прокляли – и не так, как того жаждали злобные боги, а как того хотела сама девушка. В сумраке спальни, окружении холодного сине-голубого интерьера, теряющего свои очертания в тенях и оголяя особенно жесткие края в шаловливом сиянии луны юноша напоминал ей неожиданно самую чарующую звездную ночь – небо с бесконечными звездами, такими похожими и в то же время совершенно различными.       Первое мгновении взгляда на него – и ты ничего не видишь, кроме черноты купола, нависающего над тобой после гибели теплого, желтого хранителя дня, а потом, разыскивая в себе силы, смелость и желание смотреть дальше, сталкиваясь с этой чернью, начинаешь различать одну за другой вспыхивающие крапинки. Ещё и ещё – они всё больше, ярче, красивее и в какой-то момент созерцания непроглядная чернота оборачивается ярчайшим расшитым драгоценностями полотном, в которое хочется укутаться, сияя в чужом блеске.       «Тогда под сводом звезд на неё обратила внимание Селена, и вложила одну из своих звезд в нить. Поэтому он был другим: слишком живым, человечным, настоящим».       Кожа покрылась мурашками, когда юноша выпрямился и их лица сблизились. Смотрел ли на неё кто-нибудь ещё так, как он? Какой-нибудь другой мужчина или иная женщина? Глубокий взгляд, полный теней, между которыми не могли скрыться слишком яркие, сильные – насыщенные чувства: их слишком много и сила их столь сокрушительна, что утаить их, заточить в темницу разума было сродни попытки закрыть солнце рукой. Они просачивались в реальность между ними, окрашивая вдохи, недокосания, наполняя тишину так явственно, что можно было возомнить себе произнесенные слова. Восторг, ужас, трепет, неверие, томительное желание и чувство, напоминающее обжигающий горло виски, когда озвучиваешь его, потому что оно собирает в себе все прочие чувства и обжигает, опьяняет и дарит новое дыхание.       Нет, раньше Мона не сталкивалась с таким обезоруживающим взглядом. – Я знал, что это случится ещё в тот день, когда ты появилась в том зале и посмотрела на меня как на пустое место, на пятно под твоими очаровательными ногами, – он говорил тихо, вынуждая её придвинуться, ощутив касание их плеч, окунуться в тепло бушующей в нем магии. Молнии и ток были его волшебством, его стихией, сутью, но Мона ощущала их и в своей крови, то, как вздрагивает от их щелчков сердце, какой жар они разгоняют по крови, делая это мгновение слишком ощутимым. Каждая секунда как касание раскаленных плит. – «Кто она, черт возьми, такая? Как смеет смотреть на меня так и даже глазом не моргнуть, понимая, кто перед ней, не догадываясь, как опасно расхаживать с красной тряпкой перед быком?», думал я, проклиная и ненавидя всё, чем ты являлась. Во мне было столько злости, потому что с каждым таким взглядом, высокомерным словом я всё больше терял контроль. Он ускользал так стремительно, что я не мог его поймать, бессильный, растерянный и невыносимо злой.       Ни тени улыбки, какого-нибудь светлого чувства, и всё-таки её тело пробрала дрожь, ломящая кости, сводящая мышцы. – Но теперь понимаю, что всем этим я лишь задавливал страшащие меня мысли. «Она слишком невероятная, непостижимая, недосягаемая». Контроль – всё, что у меня было, и то, чего я лишался рядом с тобой. – И как ты справился? – собственный голос звучал неправильно, неуместно в тиши комнаты. Он покалывал губы.       Предвестник скользнул по ней взглядом, подмечая волны прядей распущенных волос, небрежно ниспадающих на одно плечо; неплотно подвязанный белый халат и поэтому его ворот слишком разошелся, приоткрывая вид на контур плеч, ключиц и тонкий кружевной лиф светло-голубого ночного платья; изгибы колен с завораживающими ямочками и длинные, изящные ноги с тонкими щиколотками. Он так долго молчал, изучая её внешний облик с интересом ювелира, что Мона шумно вздохнула, снова возвращая его внимание.       Чернота зрачков почти скрыла фиолетовый оттенок радужки, в которых бушевали вечные грозы его родины, вздымались нескончаемо бурлящие воды омывающих её океанов. Нарочита медленно он изничтожил вдохи между ними, их губы почти соприкоснулись, и юноша замер на расстоянии равному выдуманному. Легкое, покалывающее, изводящее касание контуров губ – и тут же мгновение исчезновения.       Могло быть так, что теперь он решил сыграть в какую-то игру, продолжая её попытку отвлечься, избавиться от впившегося в их чувства страха за будущее, за друг друга? Если и так, то Мона исходила на желание оборвать эту неуместную, внезапно слишком жестокую и сладостную пытку. От нужды обратить эфемерный поцелуй в настоящий. И когда она уже готова была ляпнуть какую-нибудь грубость, Предвестник ответил на её вопрос, о котором астролог уже и забыла: – Не справился.       Сначала её укусило электричество, взбудоражив и сорвав вздох, а следом одурманил поцелуй. Долгий, выжигающий мрак, страх и неуверенность, как если бы был последним – прощальным вдохом перед тем, как навеки оборвется мелодия сердца, пение жизни и смерть воздаст своё.       Легкие горели, молили хотя бы об одном коротком вдохе, но ни юноша, ни девушка не могли оборвать этот терпкий поцелуй, как если бы он был их вдохом и выдохом, как доказательство жизни, ещё бьющейся в крови, как проявление нити, которая их некогда связала и теперь даже без её волшебной тяги – тяга осталась. Она была в каждом мгновении, которое они разделяли, и сейчас Мона ладонями обхватила его лицо и прежде, чем Скарамучча оборвал изводящее, мучительное слияние губ, оперлась на колено, чуть возвышаясь над ним, и усилила, углубила его. От наслаждения обретенной близостью до естественной боли борющегося тела за столь примитивную вещь как кислород. Но это необходимо телу – не их душам. Душам нужен был этот испепеляющий поцелуй.       Молнии нырнули в длинные, черные пряди колдуньи, стоило Предвестнику обхватить её талию руками. Электричество вырвалось в мир, окутало их и даже без божественных амулетов их магия первородной энергией плясала вокруг: рассеянная в воздухе влага обретала формы и силуэты водяных узоров, в которые впивались сиреневые молнии, искрились как каждое касание обреченных.       Боль, смешанная с блаженством, спутавшаяся с желанием.       Одновременно они оборвали эту сладкую пытку, задыхаясь слишком свежим, прохладным воздухом. Его было слишком много для прожженных истомой и мукой легких, но они дышали, не в силах взглянуть друг на друга, касаясь лбами и упиваясь этими общими вдохами. – Почему… – её голос дрожал от нескрываемых чувств. – Почему мы целуемся, только когда что-то грозить сломать нас? – Во все другие моменты мы пытается выжить, – Мона самодовольно улыбнулась, услышав дрожь и в его голосе.       Скарамучча чуть отпрянул, смягчая тот накал, что готов был расплавить ей кости. Мона не могла сказать, чувствует ли облегчение или это всё-таки тянущее разочарование, но когда она увидела какой-то забитый взгляд, устремленный на его поднятую руку, астролога окатило пугающее понимание. Ранее она не обратила внимание, как его передернуло от её касания, а теперь почему-то видя его замешательство и невольное желание сохранить расстояние, будто бы сейчас телесная близость изводила его каким-то совершенно неправильным образом, горечь свернулась на языке.       Его пальцы всё так же подрагивали в полумраке – изувеченные, ужасные. – Она сделала что-то ещё? – под этим вопросом затаился не один смысл, под ним было столько, сколько змей в их логове, готовых цапнуть любого, кто сунет к ним руку. Сердце астролога ещё билось слишком быстро, чтобы не опалять ей грудь, но опасливый холод уже пробрался под кожу, вынуждая Мону поспешно отдернулся от Предвестника ладони. – Могу ли я как-нибудь помочь тебе?       Он качнул головой, подбирая безвольно упавшую женскую ладонь. Его пальцы были длиннее и ладонь шире её собственной.       Хоть в нем ещё была какая-то червоточина, с которой Моне не доводилось раньше встречаться, Предвестник лишь минуту боролся с ней перед тем, как переплести из пальцы: идеальная, аккуратная и очаровательная женская ладонь в истерзанной, потемневшей от алых потеков и гематом мужской ладони. – Если это ты, Мона, то всё хорошо, – и он подарил ей улыбку, разгоняющую тени, хоть и хранящую немой отпечаток прошлого, о котором юноша никогда ей не расскажет, потому что даже его смелость, желание быть искренним не безграничны. Сказитель увлек её на кровать, не расцепляя их соединенные руки: – Через три дня вернется Царица, и тогда всё решится. Она или поможет нам, или станет очередным врагом, желающим станцевать на твоих костях. – Надеюсь, это не будет танго, иначе мои хрупкие кости не переживут.       Они замолчали, пойманные в неуместный каламбур – мрачный, но их расшатанные нервы и расстроенное сознание находили в нем нечто забавное. – В любом случае нам остаётся лишь ждать, – закончила за него Мона. – Снова. Эта невозможность предпринять хоть что-то просто невыносима. – Возможно, у нас есть шанс помочь кое-кому другому, – хоть в женской душе и разрастался сорняк сомнений и тревог, но возможность, наконец, сделать хоть что-то возродила в ней воодушевление. Сказитель не разделял её энтузиазма, и голос его оставался спокойным: – Аякс рискнул всем, чтобы дать мне шанс выжить здесь после моего… Предательства. Он точно знал, чем обернется его поступок, когда решил остаться с путешественницей, и единственное, чем я могу ему отплатить за все жертвы, им принесенные, – это уберечь его семью.       Предчувствие стянуло лопатки. Мона уже догадалась о чем скажет Сказитель, но решимость её не покачнулась. Она лишь крепче сжала его ладонь в своей. – Сегодня днем мои подчиненные отыскали их и сообщили мне раньше, чем это дошло до Марианны и Оссиана. У меня не было выбора, – стоит хоть попытаться обмануть Снежного Барса, она узнает, – поэтому мне пришлось привести сюда отца Аякса и его сестру, – Скарамучча лег на спину и внимательно смотрел в темень балдахинов. Он раздраженно или же больше расстроенно потер переносицу, свыкаясь с мыслью о своих поступках, которые день ото дня становились всё хуже, и чудилось, что попытки выкрутиться из всего, во что они впутались, равносильно трепыханию в болотах. Чем больше сопротивляешься, тем больше склизкой грязи и меньше шансов спастись. – Раньше я никогда не встречался с его семьей, и даже представить не мог что лесник будет так отчаянно сопротивляться. Одним жалким топором он зарубил троих моих солдат и убил бы больше, если бы не появившийся не вовремя ребенок. – Они его… – Нет. Пока нет, – юноша мрачно усмехнулся каким-то своим воспоминаниям. – Тяга к неприятностям у его родственников в крови. Они как львы готовы до последнего бороться, пока им не вырвут сердца. Аякс был таким же…       Предвестник на мгновение удивленно моргнул, сел. Он не хотел говорить о парне так, будто тот… погиб, но слово вырвалось само и это так сильно поразило его, что некоторое время он молчал. Мона понимала его чувства, потому что сама иногда ловила себя на том, что думает о подруге в прошедшем времени, и это отзывалось в сердце тяжелым, холодным шипом. – В любом случае сейчас отец и девчонка в темнице под дворцом, и я слышал, как слуги сплетничали о том, что Марианна в особенно приподнятом расположении духа и обещает всем и каждому несметные награды за еще двух детей – мальчишек. – Она решила устроить охоту на ведьм: против них обернуться и соседи, и друзья. – Этого не произойдет, если пленники опознают трупы, – серьезно ответил Сказитель. Он медленно взглянул на астролога, оценивая её реакцию, но девушка спокойно слушала его. – Осквернение могил чуточку лучше убийства детей, так? – Я слышала, сегодня ты явился весь в крови с мешком, в котором якобы были чьи-то головы, – Сказитель не ответил ей, но по выражению его лица было понятно, что слухи ближе к истине, чем к домыслу. – Но мы не можем оставить сестру и отца Аякса дожидаться своей участи в темницах. Нужно что-то сделать. – Знаю, но Марианна держит их расположение в тайне, потому что опасается, что мне взбредет именно эта мысль в голову. Как бы там ни было, никто мне не доверяет, поэтому без твоей помощи им не помочь. – Если ты не забыл, меня здесь заперли как драгоценность в сейф.       На эти слова юноша извлек из кармана солдатской формы темно-фиолетовых оттенков с алой оторочкой – нечто похожее раньше носил и Аякс, только отдавая предпочтение серому цвету, – что-то, блеснувшее позолотой. Ключ, точнее целая их связка. Ловкими, быстрыми движениями Предвестник снял один простой, угловатый ключ с кольца и протянул колдунье, но стоило ей ухватиться за него, он крепко сжал вещицу, не позволяя забрать. – Только не делай глупостей и не разгуливай по дворцу – это огромная мышеловка с бесчисленными коридорами и тупиками, а в стенах всегда ждут притаившиеся пары глаз, желающие отыскать какую-нибудь ценную информацию и вручить хозяевам, – медленно он выпустил ключ, и Мона с облегчением обхватила предмет, обещающий ей свободу – хоть и иллюзорную. – Остальное я верну пугливому лакею. Вряд ли он заметит отсутствие одного единственного ключика от комнат, в которые ему путь заказан, но рисковать нельзя. У нас от силы есть сутки, чтобы провернуть эту обреченную затею. – Нужно узнать, куда Марианна запрятала пленников, – озвучив очевидную цель, Мона вдруг встрепенулась. – Ко мне приставлена юная служанка. Она всего несколько месяцев работает здесь и очень любит посплетничать. Уверена, кто-нибудь что-нибудь да видел. Слуг должно быть ни видно, ни слышно, но это не значит, что они сами ничего не видят и не слышат.       Острая, точно обнаженный клинок, улыбка нарисовалась на лице солдата, и Мону снова пробрала знакомая дрожь – та, что поджигает чувства. – Хорошо, попробуй узнать у неё, а я займусь тем, что лучше всего получается у Шестого Предвестника, – Мона невесело состроила гримасу, предчувствуя конец фразы. – Напомню рядовым, что, помимо дарованного благословения Царицы, мы прокляты самим Хаосом.