Несколько дней назад.
Из головы силой выбили все мысли – в ней остался лишь нескончаемый звон, готовый разбить череп как молот хрусталь. Долгие минуты, пока сердце поднималось после того, как споткнулось в ужасе, убегая от окруживших его событий, ничего не было, кроме нескончаемой боли во всем теле, в душе. Но постепенно удушливое болото расступилось, и мир снова принимал её, как бы сильно ей не хотелось сейчас тонуть в этом болоте подальше от жестокой правды реальности. – Томоко! Эй-эй, давай открывай глаза, – назойливо громкий над ухом голос был первым рывком из того болота, а следующим стал – обжигающий жар, и ниндзя с возгласом открыла глаза, шарахаясь от этой вспышки. Но ничего не произошло, и кожа осталась цела, и душа не сгорела дотла. Перед ней в обступившем мраке нависшей над ними пещеры пульсировало живое пламя. Говорящее пламя. – Хвала Сожженным, ты жива. Но она молча хлопала ресницами, открыв по-глупому рот. Жар окутывал её согревающей волной, точно шаль, накинутая на плечи, уберегает от проказливых сквозняков старых домов, и столь был велик соблазн укутаться в неё, что он ошеломлял почти так же, как вид бесформенного сгустка пламени. Говорящего. Этот факт почему-то выбивал из колеи больше всего, несмотря на то, что её разум логически догадался, что за элементаль предстал перед ней. Словно вспомнив о своём внешнем виде, Калли в одно мгновение вернул себе человеческий облик и вымученно улыбнулся. – На какой-то момент мне почудилось, что и ты тоже… – он подавился словом, которое слишком явно звучало в крохотном, душном пространстве неизвестной пещеры. «Ты тоже умерла». Томоко дернула плечами, стряхивая наваждение и хмуро оглядывая помещение, где они оба едва ли помещались, отчего неумолимо их конечности то там, то тут сталкивались друг с другом и с острыми осколками стен и потолка. – Нас заживо похоронили под грудой рухнувшего дома. Насколько мне подсказывает чутье, это довольно-таки глубоко. – Почему не переместишься, как делал это раньше? – резковато спросила девушка, ощупывая пол, стены и потолок, пытаясь вытащить хоть какой-нибудь камень, сдвинуть на дюйм, чтобы попытаться расчистить путь наружу, к свету и воздуху. Воздуху, которого здесь было слишком мало, чтобы дышать полной грудью, и жар от парня лишь усугублял ситуацию. Томоко уже чувствовала, как по спине и рукам катится пот, а вдохи становятся все короче и громче. – Без тебя у меня больше шансов выжить. Калли не ответил и даже не пошевелился. Дух безучастно смотрел в потолок, прислонившись к стене: и руки, и ноги его безвольно замерли, и вся его фигура ссутулилась и заметно померкла. Он не пытался помочь ей в этих бессмысленных потугах отыскать способ расчистить путь. Даже когда Томоко потянулась за своим волшебством и попыталась корнями, залегающими глубоко в земле, просочиться между завалами, Калли оставался безучастным и едва ли следил за ней, продолжая всматриваться в потолок, как люди, любующиеся очарованием неба. Но это было не небо – а острые бугры огромных камней, которые только чудом не свалились им на головы, но это не значит, что в какой-то момент они всё-таки не похоронят их живьем. Её, точнее. Томоко сомневалась, что такая глупость могла убить Огненного Духа. Хоть он и выглядел так, будто уже умер. Энергичные движения, горящее в груди раздражение лишь сильнее выжигали в легких воздух, увеличивали остроту ощущения липкого жара на коже, и в конечном итоге Томоко сдалась. Она шумно выдохнула, опускаясь на землю и вытягивая ноги: получилась крайне комичная и неловкая ситуация, когда юноше и девушке пришлось какое-то время бороться за свободное место, но закончили это тем, что они переплелись. Даже сквозь плотную ткань его идеальных штанов, – как в такой ситуации на его одежде и коже не было ни пятнышка грязи, когда сама девушка измаралась так, что стыдно в зеркало глянут? (Хотя Томоко и не думала, как выглядит со стороны), – ощущался не угасающий огонь под кожей Духа. Внешне он мог и правда сойти за простого парня лет шестнадцати-семнадцати: долговязый, отчасти не складный, точно подросток, с постоянной нелепой прической и выбритыми висками, нескончаемой улыбкой на лице и быстрой сменой настроения, – но иногда, когда в карих глазах зажигалось древнее пламя, это впечатление сгорало бесследно, открывая истину. Томоко до сих пор гневалась на свою слепоту и невнимательность: если бы господин узнал о её столь глупом промахе, он бы лишил её звания ниндзи. Лучше смерть, чем вечный позор. – Это бессмысленно, – подытожила она, будто надеялась, наконец разбавить тишину погибшего дома, мавзолеем сомкнувшемся над их головами. Ничто ей не могло помочь: ни неистовое желание разнести камни в пыль, ни магия, не способная прорости сквозь неживой слой каменного гиганта. Но и Калли выглядел так, будто ему было все равно, выберутся они или нет. – Ты вообще здесь? Надо что-то придумать, пока кислород не закончился. Тебе, может, и всё равно, но я пока не могу умереть, как бы сильно того не желали окружающие реалии. Он молча качнул согнутым коленом и задел её бедро, снова опалив своим теплом. Томоко раздраженно нахмурилась, изнывая от желания выбраться на свежий воздух, иначе через какое-то время в этой бане она просто разденется до белья и будет сидеть так, и к праотцом то, как на это отреагирует её невольный компаньон. Пот уже склизкими каплями стекал по лбу, шее, рукам и спине, и с каждой секундой заточение становилось всё невыносимее. Хотя, может, окутавший её жар и каменная клетка – лишь часть той бури, что разворачивалась в душе? Было ещё кое-что, но даже под ликом смерти Томоко не смела надеется. – Ты когда-нибудь видела, что происходит со свечой под колпаком, когда она своим же пламенем выжигает весь кислород? – безучастно поинтересовался юноша, наконец, опуская взгляд к ниндзя. Вопреки теплу Томоко ощутила скользящее касание холода, когда встретилась с глухим оттенком карих глаз. Былого огня больше не было. Оно погасло. – Я не могу выбраться из этой западни, потому что для этого мне нужно стать той свечой и раствориться в элементарной энергии, чтобы пробраться сквозь материальное и оказаться снаружи. Но тогда весь кислород, который здесь ещё остался, в один миг обратится углекислым газом, и ты умрешь даже не продержавшись минуты. – Мне не нужна твоя забота, Дух, – колючие мурашки поселились в кончиках пальцев, кода Томоко осознала и обратную сторону положения. Калли не сказал ей, но не нужно быть гением, чтобы догадаться: он рискует собой, чтобы дать ей шанс дотянуть до момента, когда кто-нибудь из уцелевших их не откопает, а если всё-таки не выгорит, погибнет вместе с ней. Это был ответ на его вопрос. Пламя не способно гореть без кислорода, а Калли невольно выжжет его и потом умрет. В этом они так похожи, несмотря на то, что он древний Дух, а она – обычный человек, кислород владеет жизнями обоих. – Вали отсюда, а я как-нибудь справлюсь. Он поднял руку и нарисовал какой-то узор в пространстве между ними, но его кожа лишь на короткий миг расплылась желтым свечением и погасла, вернув руке привычный, человеческий вид. – Поздно. Кислорода не хватит даже на перемещение, так что придется как-то потерпеть мою ненужную заботу. – Ты лжешь, – но он лишь пожал плечами, точно говоря ей, «ты не проверишь», отчего вывел её лишь больше. Вся Томоко сейчас была одним сгустком нервов, что так было не похоже на её обычную сдержанную и холодную натуру. Это также выводило её из себя. – И что ты предлагаешь? Смиренно ждать, что произойдет раньше: откопают ли нас или всё-таки кончится кислород? Вдруг и остальные тоже похоронены где-то в этом каменном океане, но им повезло меньше, чем нам. – Или больше, – невесело хмыкнул он. – Быстрая смерть лучше, чем… Эта. Бесчувственный тон действовал на неё как керосин на разжигаемый костер. Томоко встрепенулась и резко нагнулась к Духу, схватив его за грудки. Для этого опасного в столь крохотном и не стабильном помещении действия пришлось обоим согнуть ноги. – Слушай сюда, проклятый Дух, я говорю это тебе только один раз, и лучше тебе хорошенько запомнить и впредь не повторять этих ошибок. Не смей играться с моим мироощущением, не пытайся мне лгать и дурачить меня, иначе я действительно воплощу своё обещание в жизнь, – его глаза чуть расширились, и в них впервые что-то отразилось с момента, когда она очнулась в этом месте. Восхищение. Томоко смешалась и резко выпустила его, возвращаясь к прохладному камню своей стены и скрещивая руки, точно отгораживаясь от юноши. Будто это возможно, когда каждая часть их тел сплетена в столь интимном сочетании, что кто-нибудь иной просто не выдержал бы этого накала. – Ты меня понял? – Более чем, – лаконично ответил Дух, и один уголок его губ дрогнул. Он оправил белую рубашку и слегка встрепенулся, из-за чего лежащая на его колене женская нога непроизвольно дернулась. – Тебя что-то тревожит. Это был не вопрос, а констатация факта, и почему-то Томоко решила, что он не имеет ввиду возможный исход их заточения под несколькими слоями каменного панциря, мысль о котором холодила внутренности. – Это твоё чутье Духа говорит? Лезешь в чужую душу без разрешения и думаешь, я с удовольствием расскажу тебе о паре-тройке своих переживаний? – её слова звучали резко и громко в их каменной темнице и казались несправедливыми по отношению к юноше, оплакивающему гибель своей богини, которой служил и которую в очередной раз не смог уберечь. Всё было так, но Томоко не могла позволить себе проникнуться сочувствием к нему. Доверять ему. После всего. Она никогда не могла похвастаться способностью впускать людей в свою жизнь, в своё сердце, и не собиралась учиться этому. Слишком много она теряла всегда, когда люди становились ей небезразличны. Ниндзя и так встряла по самые уши в этом дружеском дерьме. – Так вот, ещё кое-что, засунь свою заботу и это слезливое переживание куда подальше. – Честно скажу тебе, меня до чертиков пугает ожидание смерти в этой ужасной тишине, – снова вымученная улыбка, и Томоко прокляла его в очередной раз за это лицо, полное искренности. – Но если ты не хочешь рассказывать, могу тогда я поговорить? За это ты не всадишь мне нож под ребра? Томоко молчала, испепеляя его взглядом. Нет, она не хотела ввязываться ещё и в это дерьмо. Ей хватало тех метаний, что её мучили из-за людей, которых она узнала за время этого пугающего, странного путешествия. Лицо Моны, когда ниндзя заявила, что ей не нужны все их дружеские чувства, до сих пор неприятно было вспоминать, а тем более то отвращение к ней самой, которое последовало за этим. И всё же Калли выглядел слишком подавленно, открыто – как кровоточащая рана, и она могла в любой момент сыпануть в неё соли. Ей даже хотелось. На столько ей было тошно от самой себя, от того, что произошло снаружи и той крохотной надежды, что вдруг в ней подняла голову спустя столько лет траура, а юноша перед ней был слишком уязвим, несчастен и растерян, что становился идеальной грушей для битья. Она почти ударила в неё, но слова сорвались раньше: – Говори, что хотел. Мне всё равно. Часть теней покинула его смуглое лицо, и Калли облегченно выдохнул, не догадываясь, сколь мрачны и жестоки были мысли девушки, которой он собирался излить душу. – Наверное, ты помнишь, я говорил, что на самом деле моложе многих своих сородичей, хотя все они не так стары, чтобы помнить сотворение мира. Мне всего пятьсот лет, и, да, для человека вроде тебя, это покажется бесконечностью, но на самом деле они пролетают также скоро, как и ваши человеческие годы. Мы ощущаем этот мир иначе, так что столетия – то же, что для вас десятилетия, – он пожал плечами, встречаясь с этой тонкой изгибающейся светлой бровью. Девушка скептически относилась к этому объяснению, но промолчала, хотя выражение лица не скрывало её истинного отношения. Калли это не заботило, он продолжал свой монолог, точно вел восхитительный, бурный диалог с собеседником: – Я был совсем мал, когда Агния поймала меня. Она решила, что я – элементаль, и хотела подарить Искре. Кто бы мог подумать, что я даже не успею взглянуть на свою предполагаемую подопечную. – Хочешь сказать, ты должен был оберегать дочку Архонта, а не её саму? – ниндзя скривилась. – Паршиво у тебя вышло однако. – Да… – выдохнул он, не меняясь в лице. – К сожалению, ты права и я не могу оспорить это жестокое, но истинное высказывание. Искра умерла ещё до того, как я успел ощутить касание её души, а затем и Агния закрылась на такие замки, что у меня просто не выходило пробиться через них, как бы не хотелось облегчить её страдания. Всё-таки на что годен такой слабый отблеск свечи, каким я был? Даже пальцев не согреть не то, что разогнать темноту траура. Томоко покоробило от этого слова. Она слишком хорошо понимала, каково это – скорбеть о том, кого любил и не смог спасти. Неожиданно ниндзя увидела, что с Калли у них ещё больше общего, чем ей казалось: они оба подвели своих подопечных, и Хаос пожрал их души. А Калли не унимался, продолжая раскрывать свою душу слоем за слоем, и от такой искренности звенел воздух или же у Томоко в голове всё ещё гудело после взрыва: – Столько лет я пытался пробиться через эти слои, чувствуя ответственность за произошедшее. Бальтазар сначала тоже пытался, но гибель приемной дочери сломила его почти так же, как и Агнию. Эта потеря не скрепила сломанное – она разнесла его вдребезги, и воин ушел, а я остался, и всё, что мог – это созерцать угасание вечного пламени бессильный что-либо сделать. Наверное, стоило уйти, ведь клятв я не давал и формально был свободным Духом, но я не смог. – Ты стал для неё напоминанием о её потере, – безжалостно озвучила она то, о чем он думал, но не стал говорить. Его дрогнувшие губы были тому доказательством. Калли неловко зачесал слипшиеся от жара волосы на затылок, и всего несколько тонких прядок падали на виски. – Тебе и правда стоило оставить её. Спасение утопающих – рук самих утопающих, иначе они потянут на дно и тебя. – И снова ты права, Томоко, – кивнул юноша. То, как он соглашался со всеми её ударами, нанесенными точно бестелесным ножом, злили девушку, но она сохраняла видимое спокойствие. – Ты всегда режешь правду как руку отсекаешь? Это слегка обезоруживает. Он потер грудь, точно его и правда пронзили ножом и боль досадливым жжением растекалась под ребрами. Томоко же только качнула головой, и заляпанные пылью и известью некогда светлые кудряшки качнулись в такт. – Я думала, мы ведем диалог, но если тебя что-то не устраивает или твои чувства слишком слабы, чтобы выдержать мои слова, могу замолчать, и мы подождем, пока смерть явится к нам. В тишине. – Жестокая, – но его улыбка не вязалась со смыслом сказанного слова, и даже на момент показалось, что карие глаза чуть оттаяли. – Нет, прошу говори всё, что считаешь нужным… Итак, где я остановился? А! На моменте восхищения твоей правотой. Да, мне стоило уйти, но я остался, поселился в этом доме вместе со всеми духами, что жили в нем и долго скитался по нему, пока Натланта не погасла окончательно. Я остался один в холодном, мертвом доме, где царил запах разрушенных жизней и загубленных мечт. Но я всё равно не смог оставить её одиноко переносить всё это. Когда Калли говорил о Мурате и об их прошлом, его взгляд рассеивался, а выражение лица менялось – оно становилось задумчиво-печальным, точно он вспоминал о днях, полных скорбных и всё-таки чудесных моментов. Так, словно ему было всё равно на всю ту боль, что ему причиняли, на одиночество, на которое пришлось опираться, на призраков прошлого, соседствующих с ним в стенах пустого дома, и на холод, поселившийся на землях Родины, в которой раньше никогда не было морозов. Так, словно всё, что было связано с Архонтом – он любил и лелеял, как раненного котенка, обреченного умереть в его теплых руках и забрать с собой часть его души, и всё же он не смел оставить его вплоть до конца. Томоко сжала губы, не желая проникаться юношей и его болью, этой историей, а главное – разделять её, вспоминая о своих демонах, причиняющих боль и смазывающих раны сладостным блаженством: все воспоминания о сестре были полны радости с примесью горечи. – Так что я решил, что сам стану пламенем для её погасшей жизни, пока не догорю свой век, – Дух усмехнулся, но внутренний свет, что пылал в нем, померк ещё сильнее. Воздуха становилось все меньше. – Делал всё, чтобы привлечь её внимание, вызвать хоть какие-нибудь чувства. Даже гнев, ненависть – это устроило бы меня. Агния ненавидела своё истинное имя из-за воспоминаний о дочери, а я специально звал её лишь так. Она избавилась от всех оружий, принадлежащих Бальтазару и Искре, а я выкрал кортик и научился им владеть, чтобы снова раздражать правительницу. Уверен, в какой-то момент она пожалела, что вообще когда-то поймала огненного элементаля. – Не сомневаюсь, ты умеешь действовать на нервы. – Сочту это за комплимент, – он шутливо склонил голову в поклоне, и их головы оказались так близко, что ниндзя различила на его лице бледные пятнышки редких веснушек. Но вся веселость сошла с лица, когда мысли Духа вернулись к произошедшим недавно событиям: – И вот, я даже преуспел. Агния даже начала замечать меня, а я посмел вознадеется, наконец достучаться до её души. Был готов отдать ей свою клятву. Но снова не смог сделать то, для чего был рожден – защитить её. Жар забрался даже в кости, плавя их. Засохшим цветком качался в легких каждый раз, когда Томоко силилась вдохнуть полной грудью, но встречалась лишь с болезненным соскребанием сухого горла. Наверное, ей осталось не так долго, пока мозг не начнет играться с её органами чувств из-за кислородного голодания. Может, это происходило и сейчас, иначе почему она ощутила, как немеет кожа, как расплывается картинка перед глазами заплывшими цветами. Калли промолчал, когда ниндзя подняла ладонь и коснулась щеки. Кожа была влажной, потому что она плакала. Тихо, бесшумно, совершенно незаметно даже для самой себя, но ниндзя знала, что Дух почувствовал эту перемену ещё до того, как её тело выдало реакцию. Она, раздосадованная на его предательство, вытирала щеки, пока те не раскраснелись от силы трения, пока их не защипало от боли, пока вдруг свет вокруг не померк, погрузив их в сладкую темноту, скрывающую тайны. Она старалась. Боги свидетели тому – они знали, как сильно она старалась сделать всё «правильно», но даже так, случилось то, что случилось. Даже будучи лучшей, «особенной», она не справилась, ошиблась и подвела свою сестру. Столько трудов, сил и времени, а итог один – смерть. Её маленькая, хрупкая сестричка, что видела в ней идеал силы и величия, человека, способного свернуть горы, сделать невозможное и даже больше, завидовавшая ей и под покровом ночи молящая Баалл даровать и ей такую силу, сделать её такой же, как старшую сестру – исчезла. Ни одно её желание не было услышано. Хотару ни сделала ничего дурного и всё равно была наказана, но за что? Может, за то, что её старшая сестра была слишком высокомерна, слишком занята своими достижениями и стремлениями, а потому забросила заботу о младшей, свалила её на плечи жрицам, веря, что взрослые лучше, чем она, позаботятся о ребенке. Веря или же всё-таки оправдывая своё нежелание? Томоко не хотела видеть в истории Духа свою собственную, в его неудаче – её неудачу, в его сожалениях – свои. Но видела, чувствовала, и даже пытаясь отгородиться от него, осадив, ошпарив холодом и жестокостью своих слов, ниндзя наказывала и саму себя. Точно ли её слова были обращены к Калли, а не к ней самой? Наверное, он это понял, поэтому не спорил и предлагал ей говорить всё, что ей хочется. Этот треклятый Дух снова облапошил её, вынудив хоть и не произнести в слух свои переживания, но обдумать их – окунуться в эту бескрайнюю пучину. А теперь он услужливо подавил своё пламя, погрузив их во мрак, чтобы смягчить её смущение, неловкость от пролитых слез. И она была благодарна на столько, на сколько ненавидела его в это мгновение. – Я убью тебя, – прошипела она, когда власть над голосом снова вернулась к ней, а слезы почти высохли и свет воссиял над ними. Но свечение стало таким тусклым, что ниндзя едва разгадывала в тенях лицо собеседника, хоть они и сидели так близко, что сложно было вообразить, как вообще они оказались в таком положении. – Самым жестоким образом, которым знаю. – Ты дала слово, – прошептал он, и ниндзя поразилась какой-то частью своего расстроенного сознания некой болезненной терпкостью этого звука. В карих радужках тлели угли былой магии. – Но для этого тебе придется выжить. – Не сомневайся, я выживу, – она оскалилась. – И ты ещё пожалеешь об этом. Но Калли лишь улыбнулся так, будто выиграл в лотерее, а не нацепил на себя мишень, в которую в следующий раз Томоко бросит нож и точно не промахнется.____
– Ещё немного, давай! Нет, подожди... Осторожно! И камни снова обвалом посыпались перед ними. Это было похоже на попытку выкопаться из песочной горы: стоит убрать одну плошку песка, как на её место упадет еще одна. Но несмотря на бессмысленность попыток, они не останавливались не на секунду, продолжая свою неблагодарную работу, изничтожившую всякий свежий воздух в легких, заполнив их пылью, грязью и отчаянием, замаравшую руки и одежды в извести и грязи. Люмин устало вздохнула и снова взялась за глыбу камня, пока Аякс вдруг не остановил её, перехватив руки. – Это бесполезно. – Нет, мы должны продолжать, иначе… – она задыхалась от беспокойства, от череды произошедших событий, от всего, что она узнала. – Мы не можем бросить их там. – И не бросим, – осторожно Предвестник выкрал из её ослабших рук булыжник и откинул в сторону. Он с громким гулом покатился по каменной горе. – Но вдвоем нам не совладать с этой грудой камня. Ты можешь попробовать использовать гео магию, но, Люмин, ты едва стоишь на ногах. Ещё немного и упадешь замертво. Он не преувеличивал. Люмин и правда боролась за каждый шаг, потому что колени то и дело норовили согнуться, притянув тело к земле. Взрыв, который чуть не погубил их, вынудил её использовать всю свою магию, чтобы ни её, ни Аякса не задело, а остальные... Люмин не позволяла себе думать, что могла сделать больше и уберечь Калли, Томоко и Паймон. Но думала, и поэтому снова шла разгребать завал, даже когда неуклюжесть стала вредить ей самой, а руки покрылись ссадинами и синяками. Аякс был бессилен её остановить, поэтому помогал, пока не растерял всякое терпение. Люмин всё оборачивалась на небольшое углубление, которое всё-таки получилось сделать, но это была капля в море – незначительна, равно бессмысленна. Её сердце, полное беспокойства, сжималось от мыслей, что могло случиться с ниндзей и Духом, от осознания того, что её близкая подруга исчезла, а другой Предвестник убил Архонта, тело которой похоронено под этой каменной горой. Невозможно было представить, что на её месте некогда возвышался прекрасный замок, полный призраков. Теперь все призраки похоронены вместе с её друзьями. Её губы дрогнули, и Аякс тут же обнял путешественницу, пряча её в капкан своих длинных, теплых рук. Он сжал её так сильно, будто мог собрать из множества осколков, на которые она готова была распасться. Как и он сам, не способный избавиться от взгляда Второй Предвестницы и не прозвучавшего обещания. Холодный пот катился по спине, пронизывая душу своими костлявыми пальцами: его семья в опасности, и Марианна сделает всё, чтобы его братья и сестра умирали долго и мучительно. Его мутило даже от дуновения таких мыслей. Слишком болезненным был шрам прошлого, ноющий не только на такую плохую погоду как сейчас. Голубизна неба потемнела, застеленная тучами. Деревья выли неистово, гром сотрясал мир – вся природа скорбела о гибели правительницы. Двое отчаявшихся людей замерли на одной, одинокой могиле, посвященной многим годам несчастья и боли, пока не сверкнула молния, пока небо не разошлось и дождь не смыл кровь с камней, не прибил пыль и не развел слякоть. Нельзя было обманываться даже надеждой, что у них имелся хоть какой-то шанс против людей Царицы, против самой богини. Даже с двумя Предвестниками, даже с гостьей из иного мира, даже с даром нитей, даже, даже, даже… Глупые дети, мечтающие о праведном, справедливом мире, когда на самом деле они жили в его серой, угловатой и бессердечной версии. В нем умирали те, кого любишь, а герои далеко не всегда побеждали и встречали счастливый конец. В нем надежда – не сила, а наказание. Проклятие, ломающее душу. Сорняк, вырванный из почвы, на которой больше ничего не прорастет. Люмин взглянула в лицо парня, которому готова отдать всё, что у неё было: своё сердце, все чувства и желания, – которого больше всего хотела защитить, и не верила, что он здесь, перед ней, целый и невредимый. Что безжалостная рука смерти не забрала и его. Но она пыталась. Люмин никогда не забудет, как Третий Предвестник оборвал его жизнь, сколь много было крови в том мгновении и какой шок свалился на её плечи. Кошмар, ушедший с рассветом. Единственный. Но впереди её ждали другие. – Аякс, – выдохнула она, будто убеждаясь, что он тут. Вода капала с мокрых, темно-рыжих волос, катилась по острым чертам носа, скул, смачивая созвездия веснушек. За время, проведенное под ярким солнцем Натланты, их стало ещё больше, и кожа потеряла прежнюю бледноту, приобретая теплый, чуть темноватый оттенок. – Как нам быть? Голубой глаз сверкал на мрачном лице, и вопреки всем ужасам в нем было больше жизни, чем когда в его душе бушевала Порча. Её лоскуты до сих пор цеплялись за его руки, плечи, тело, пытаясь уволочь во тьму, но Предвестник слишком долго жил с ней бок о бок, нескончаемо сражаясь, поэтому эти слабые попытки казались детской шалостью. – Помнишь, как Калли предлагал Моне загадать желание у волшебного озера, которое на самом деле обычная, огромная, но всё-таки очаровательная лужа? Путешественница неуверенно кивнула, не совсем понимая, к чему он клонит или же понимая, но видя в этом лишь попытку в очередной раз разрядить ситуацию, снять напряжение. Эта черта в его личности была как заноза в моменты, когда негативные чувства слишком переполняли сердце, а потому легкомысленность, даже показная, выводилиа из себя, а иногда точно палочка-выручалочка из беспроглядного мрака – ухватись и снова увидишь, что не весь свет погас. Аякс торопливо пригладил какие-то всклоченные прядки её волос потемневшего золота, продолжая рассуждать: – Он тогда сказал что-то вроде: те, кто просит, получают помощь, – или что-то такое. – Вообще не так он говорил, – Люмин вздохнула, возвращаясь к разглядыванию результатов их печальной работы. Мир обратился серым и сырым, но она не могла уйти, оставив всё так, как было. Аякс отмахнулся: – Это авторская интерпретация! Но суть-то осталась, – и он возбужденно заозирался. – Не знаю в какую лужу нужно крикнуть, и нужна ли вообще лужа, но сейчас идет дождь и в целом мы те, кому очень нужна помощь чего-нибудь волшебного. Кажется, всё сходится, так что давай попробуем? Мы слишком мало знаем о волшебстве этой земли, и, может, в ней таятся самые неожиданные сюрпризы. Как тыкать пальцем в небо и надеется, что угадаешь, но что им оставалось? Вся их авантюра с самого начала и до конца была тем же самым – попыткой угадать, как и когда действовать, чтобы достигнуть своих целей, поэтому ничего не изменится, если они попытаются и в этот раз удачно ткнуть в небо. Хотя, может, в Люмин говорило отчаяние и тихий, мокрый страх за друзей, из-за которого она даже готова была прыгать на одной ноге вокруг своей оси и громко звать волшебных существ на помощь. – Мы всё равно ничего не теряем. Аякс будто бы только и ждал её согласия, пылко поцеловал её в щеку, вызвав у Люмин секундную заминку, а после, набрав по-больше воздуха в легкие, завопил: – Древнейшие из древнейших сил пылающей Натланты, простые смертные, вроде нас, хоть и крайне красивы на лица, просят совсем небольшого, – хотя и от большого никто не откажется! – вмешательства в… – он взглянул на путешественницу, силясь подобрать подходящие слова, но Люмин лишь растерянно пожала плечами, указывая на камни под их ногами. – В разгребании этой треклятой каменной горы и спасении наших товарищей. Спасибо. Будем ждать. – Это звучало, как помпезное телеграфное сообщение, – Люмин всё-таки вернулась к камням, теперь мокрым и скользким. Попытка Аякса звучала потешно, но девушка изначально ни на что не рассчитывала – так, секундная слабость и надежда на чью-то помощь. Снова надежда и снова разочарование. – Надеюсь, ты указал обратный адрес, чтобы древнейшие из древнейших сил знали, кому прислать отказ? – По-твоему кто-то ещё в мире осмелится так нагло посылать сигналы о помощи вселенной? Хоть они шутили, ребята чувствовали, как ниточка бессмысленной веры истончалась с каждым откинутым камнем, расцветшем на коже синяком и образовавшейся ссадиной. Дождь нескончаемо шел, будто вознамерился затопить весь мир. Люмин подскользнулась, но Предвестник успел поддержать её и уберечь от жесткого и, вероятно, смертельного падения с каменной горы. Это заняло у них всего мгновение, а после путешественница и Предвестник вернулись к монотонному перетаскиванию камней. Аякс использовал жесткие струи воды, сдвигая куски и сталкивая их, и никто из них не прокомментировал, что теперь его волшебство не сияло, как у других волшебников, а в заклятиях проскальзывали тени. Они окрашивали кончики пальцев каждый раз, когда парень использовал Глаз Бога, и расползались по руке сильнее, если он созидал сложное или длительное волшебство. Его колдовство изменило природу, но оно всё еще оставалось его колдовством. Хаос больше не мог дотянуться до него. Прошли часы, и дождь всё-таки начал сбавлять обороты. На его место пришли сумерки и пронизывающий осенний ветер. Люмин и Аякс соорудили небольшой костер в стороне от раскопок, и благодаря Гидро магии и приобретенной путешественницей Пиро магии он вспыхнул. Сладостное тепло и желтоватый свет окутал продрогших, промокших людей, дрожащих под кронами какого-то старого, пышнокронного дерева. Аякс не был так искусен в тончайших магических пасах, как Мона, но спустя дюжину попыток у него вышло извлечь большую часть влаги из их одежд. Люмин рассеянно смотрела на темный контур пугающе огромного каменного хребта разрушенного здания. В надвинувшихся сумерках он напоминал спящего гиганта, ждущего часа пробудиться и растоптать их своими огромными ногами. Магия, заключенная в обломках, тихо гудела, напоминая мерное дыхание. От столь жуткого сравнения девушку передернуло, и Аякс, придвинувшись ближе, обнял её одной рукой, укутывая знакомым одеялом из запахов полыни, горящих бревен и вечных морозов. Голубизна его радужки затуманена, а лицо, покрытое ссадинами, будто бы немного осунулось, в углах залегли тени, делая парня старше своих лет. Долгий, трудоемкий день раскрошил все их силы, и мышцы несчастно ныли, кости тянуло и ломило, а каждый вдох отдавался неприятной дрожью опустевшего тела: оба превысили лимит своих волшебных сил, и теперь в жилах почти не осталось элементарной энергии – это было сродни попыткам рыбы дышать на суши, когда бурное течение выбросило её на берег. Никто не проронил ни слова, точно вместе с магией их покинули и голоса. Даже Аякс не пытался шутить, изнуренный и отчаявшийся. Люмин знала, что гложет его, но не могла утешить, потому что любое её слово будет звучать неискренне, шаблонно, когда оба знают, что решение Аякса остаться здесь подписало его семье смертный приговор. Если бы он, вышел на площадь столицы и прокричал о том, что уходит из фатуи, эффект был бы равносильный. А ещё были Мона и Скарамучча… – Ты, правда, думаешь, что другого выбора не было? – неуверенно начала она. Все те часы, пока они работали, путешественница помалкивала, не желая напоминать Аяксу о выборе и его последствиях, но теперь, в тишине настигающей их ночи, переживания усиливались так, что умалчивать их было равносильно попытки прикрыть ладонью дыру в дамбе диаметров в два квадратных метра. – Он убил её, Аякс. Не кого-то, а бога, который и без того пережил слишком много ужасов и всё равно принял чужаков, даже инадзумского отпрыска. Неужели не было иного способа доказать им… свою верность? Ответ прозвучал не сразу, и какое-то время они снова сидели в тишине, согреваемые танцующем на бревнах огнем и теплом друг друга. Но когда Аякс подал голос, он звучал печально: – Может и был. Наверное, всё-таки был, но в тот момент мы все были в западне, слишком пораженные происходящим и растерянные, и Скар… – Предвестник глубоко вздохнул, взъерошив сырые рыжие прядки. – Ну, он сделал то, что умел – поступил радикально. Но зная Марианну: нечто менее кровожадное и жестокое вряд ли убедило бы её. Не уверен, что даже убийство Архонта и похищение его Сердца – достаточное основание для возобновления доверия, но точно неплохой вклад в это. – Хотелось бы сказать, что мы могли бы попытаться принять бой, но очевидно, раз мы едва пережили стычку с Третьим Предвестником, Вторая в сумме с Четвертой – нам не по зубам. Они бы с легкостью убили нас, – согласилась Люмин и всё же испытывала сомнения. Её праведный разум пытался отыскать какой-нибудь иной путь, лучший способ, и не находил. – Это ужасно. То, на что способны люди, чтобы выжить. Бревна трещали. Эта мелодия затихающего мира убаюкивала, и крепкое тело под боком успокаивало встревоженные мысли. Но Люмин не дала сну завладеть ею, продолжая разговор: – Ради Скарамуччи ты остался здесь, приняв большую часть гнева на себя, на свою семью. Прости, но я никак не могу понять, почему вы с Моной так тревожитесь за него? – она нашла тонкую веточку и ворошила ею костер. – Я вот до сих пор не знаю, как относится к нему. – Уж что нашла в нем Мона, я тоже не могу понять, потому что… Упаси меня Архонты, Скар – тот ещё фрукт, – задорно посмеялся он, и у Люмин от сердца отлегло, когда в его глаз вернулась жизнь. Она даже мысленно поблагодарила несносный нрав Сказителя и то, что это нисколько не удручало Аякса, напротив, лишь забавляло. – Но, понимаешь, за столько лет, проведенных в том огромном, холодном дворце под гнетом Хаоса, я привязался к нему и даже к Синьоре, – память её духу, – ведь я всё еще был ребенком, когда попал в армию, и эти двое скрашивали мои скучные, но напряженные будни. Ребенком, лишенном семьи из-за поселившейся во мне черни, и нескончаемо тоскующим старшим братом, который не мог не думать о своих младших. Мне просто нужно было о ком-то заботиться, чтобы отвлечься от тоски по ним. – И в какой-то момент он перестал быть заменой. Аякс взглянул на неё и нежно улыбнулся. Она понимала его и без слов, и это не переставало восхищать его, очаровывать. – Да, мне надо было о ком-то заботится, а ему нужен был тот, кто о нем позаботится, – хотя лучше не говори этого Скарамучче, он ни в жизнь не сознается в этом, – он подмигнул ей и снова взглянул на жаркое пламя костра. – И в итоге в этом партнерстве не осталось партнерства. Я действительно начал переживать о его благополучии и защищать, а Скар принимал это и иногда отвечал тем же. Редко, но этого было достаточно. Понимаешь, я надеюсь, мы успеем попасть в Снежную до того, как… – его голос оборвался, и Аякс молчал какое-то время, перебирая пальцами золотистые пряди, точно это успокаивало его. – До того, как станет слишком поздно. Но отвечая на твой вопрос, скажу просто: я остался, потому что так мог помочь ему. Зачем? Потому что и он тоже – моя семья. Всё было так просто и сложно одновременно. Между юношами всегда всё было «непонятно», и никто из них не пытался преодолеть невнятность этих отношений, продолжая играть те роли, которые они выбрали. Они не разговаривали о том, что делали друг для друга, что принимали и как при этом себя чувствовали, никогда в открытую не обсуждали свои проблемы и переживания, не сближались намеренно, не впутывали в их связь чувственные аспекты, личностную заинтересованность, а просто жили во взаимовыгодном союзе, пока он не обратился настоящим. Их связь была из ряда вон, но это не значило, что она не могла существовать. Вспыхнули первые крапинки на небосводе. Они зажигались вдоль бегущему по куполу взгляду, пока не замерли на горизонте – особенно яркие, зачаровывающие. Их свет пульсировал и чудилось, будто он движется. Отблески обрисовывали контуры растительности, далеких узоров городских улочек, пока в один миг Люмин не подскочила с места, внимательнее вглядываясь в эти странные звезды. Не в звезды – в людей. Чем ближе они подходили, тем больше различались в этих свечениях фонари. Сначала небольшая горстка, а потом уже несколько – и она разрослась в толпу горожан, шумно переговаривающихся и напевающих знакомые мотивы мелодий. Среди их дружной процессии мелькали особенно яркие фигуры, сверкающие золотыми украшениями на руках и ногах, блестками в струящихся платках и юбках. – Что происходит? – Аякс тоже поднялся, удивленно наблюдая за тем, как толпа отделяется от светящегося фона города и сворачивает по дороге к двору Архонта. – Они идут сюда? Зачем? Но Люмин задержала дыхание, не способная совладать с силой бьющегося сердца, с расцветшим в груди цветком, который уже следовало бы возненавидеть – так часто он увядал. Надежда точно неискоренимый сорняк в человеческих душах. Когда процессия настороженно пересекла ограду, путешественница различила среди мельтешащих, сверкающих фигур женщин. Одна из них обладала незабываемой внешностью и взглядом, полным не гаснущего огня самого вулкана. Она расхохоталась, обернулась вокруг себя, маня людей за собой и предлагая своим сестрам спеть какую-нибудь другую песню, чтобы разогнать ночной сумрак. – Думаю, твоё сообщение и правда было услышано.____
Каждый вдох – это борьба с сухость во рту, с песком в крови, с шипами в легких. Кислорода оставалось совсем немного, и заточенные перестали разговаривать, экономя его и тот свет, что исходил от юноши. Сейчас, правда, он почти не горел, напоминая попытку тлеющих углей разогнать ночной мглу. Томоко слышала долгие вдохи Духа и короткие выдохи, но зрение не давало ей возможности разглядеть его то ли из-за мрака, то ли оно просто угасло как и затухающее осязание. Жар стал её второй сущностью, и ниндзя исполнила свою угрозу, стянув с себя короткое кимоно, оставшись в белье. Калли никак не отреагировал, молча созерцая потолок. – Знаешь, тебе не стоило… жертвовать ради чужаков всем, – вдруг заговорила она, слыша свой хриплый, тихий голос как звук скрежета петлей или ломающейся от сухости ветки. – Они бы убили всех, – в тон ответил Дух, стараясь беречь то немногое расстояние между их конечностями, которое вообще возможно было. Он знал, что его собственная температура тела и без того изводит девушку, хоть она ни разу не сказала об этом. – И.. я думаю, Агния знала. – Откуда бы? – у неё вырвался смешок, хотя ничего смешного не было ни в их ситуации, ни в смерти бога. В её груди расползался страх, готовый завладеть телом и бороться с нависающей смертью, даже если придется биться о стены. – После гибели дочери тот вид существования, который вела Агния, нельзя было назвать жизнью, – он шумно втянул воздух и какое-то время просто дышал, как и она, боролся за крупицы кислорода. Но если огонь жизни Томоко угасал незаметно, то его свет выдавал, сколько осталось у него сил или даже у них обоих. – Она уже умерла в ту ночь. Если бы она не хотела, Скарамучча не смог бы убить её. Короткий обмен репликами закончился шумным дыханием обоих. Они почти не разговаривали, но иногда когда тишина начинала слишком сильно давить и лицезрении смерти в лице партнера сокрушать и вгонять в панику, кто-нибудь заводил какую-нибудь короткую беседу. Слова звучали больше мыслями, потому что сил на их произношение почти не осталось. Томоко изнывала от желания вдохнуть полной грудью, ощутить свежий воздух, дуновение – нет, ураган осеннего ветра, остудившего бы её горячую кожу, покрытую потом. Сколько прошло времени? Они не знали, но казалось, будто эта пытка продолжалась несколько столетий. Ужас грядущего начинал пробираться в умы, погружая в отчаяние, и хоть никто не говорил об этом, каждый чувствовал безысходность близившегося конца. Нужду подорваться, тратя последние силы и кислород, биться о стену, скребстись пальцами, выкапываясь из могилы. – Я бы продал душу за глоток воды, – мечтательно пробубнил юноша, и ниндзя согласно кивнула. Жажда – еще один предвестник кончины, и Томоко была уверена, что если не от удушья, то от этого сводящего жжения во рту и горле она отдаст концы. Язык едва волочился, губы высохли, и ниндзя догадывалась, что в отличии от Калли уже выглядит как покойник. По тому, что она недавно могла различить в полумраке, сложилось впечатление, что его внешний вид совершенно не меняется независимо от обстоятельств. Она это замечала и раньше, но не предавала значение. Столько глупых ошибок связано с этим парнем, что будь в ней силы, она бы разозлилась, но всё, что она могла – дышать, дышать, дышать… – Почему… – ниндзя глотнула сухого, горячего воздуха и ощутила, как он теркой пробежался по горлу. – Почему ты всегда выглядишь так? – Как? Попытка поднять руку заняла время, но ниндзя всё-таки махнула ею, будто говоря: «Ты знаешь как». Калли разгадал это и невесело улыбнулся: – У Духов нет своего облика. Наша суть – это чистое пламя: кто-то как свеча, а кто-то как кострище. Знаешь, мой огонь чаще синеватый, как самая горячая часть пламени. – Калли, – кивнула она, и ощущения снова сыграли с ней странную шутку. Его имя легло пеплом на язык. Легкий отсвет огонька мелькнул где-то в его глазах. – Так и откуда у вас появляется оболочка или что это вообще? – Мы заимствуем образ умершего, – коротко ответил он. Молчание затянулось то ли из-за того, что ниндзя пыталась переварить мысль своим загибающимся мозгом, то ли Калли нужно было время, чтобы отдышаться, как если бы они оба бежали несколько километров. – Обычно это очень сакральный момент – выбор человека, чей образ ты возьмешь. Долгая процедура, если это кто-то из недавно умерших. Там много моментов… Но я не знал этого парня и кем он был. Дух махнул на себя рукой, имея ввиду некогда жившего юношу, личину которого он натянул на себя. Это должно звучать пугающе, но Томоко жила рука об руку со смертью, и костлявая давно перестала её поражать и тревожить. Сухая словно трут для розжига. – Как он умер, какая у него была семья – ничего. Я увидел протерт в какой-то из многочисленных исторических книг, которые когда-то читала Агния, и не раздумывая скопировал его, – улыбка увяла. – Мне нужна была оболочка, чтобы воздействовать на этот мир, и тогда мне было все равно, какой она будет. – И ты жалеешь, что поспешил? – он не ответил, пожав плечами. Томоко вздохнула, собрала крупицы сил и перегнулась на его сторону, чтобы лучше разглядеть его портрет. Очень близко, что на щеках она чувствовала его дыхание, но черты лица всё равно расплывались во мраке или же острота её зрение окончательно упала. – Ты выглядишь очень молодо. Печально думать, что владелец этого лица умер совсем юным, но это случилось и пусть остается в прошлом. В любом случае внешность мало что значит – это оболочка для того, что есть внутри. Пестрый фантик для конфеты, и только, раскрыв его, можно понять, сладкая она или кислая. Его свет почти погас. Смуглая кожа перестала поблескивать внутренним пламенем, алые волосы темными прядями свисали на виски, и вся его фигура в один раз потемнела, погасла – только в радужках его таились кусочки маленьких солнц. Томоко замерла, не спеша вернуться к прохладе своей стены, печально думая, что её собственные карие глаза выглядят тусклой, мерзлой землей. Дух открыл рот, собираясь что-то сказать, но потом закрыл его. В тишине они наблюдали друг за другом, за тем, как в смягченных темнотой чертах затаилась смерть. Удивительно было, что даже заляпанные грязью волосы ниндзя казались мягким облачком света вокруг её острого, точно вырезанного из камня, лица, и прежде чем он понял, пальцы коснулись завитков. Невероятно. – Что? – ошеломление отчетливо слышалось в её голосе, и Калли понял, что произнес это в слух. Он отдернул руку и вжался в каменную стену за спиной, лишившись остатков воздуха. В его внутреннее пламя будто бы подлили розжига, и оно вспыхнуло с отчаянно новой силой, окружив женский портрет золотым светом. – Святые… Калли, что с твоими глазами? Но свет уже погас, вернув блаженную полутьму. – А что с ними? – надтреснутым голосом попытался он. – Они изменили цвет, – ниндзя всё-таки отстранилась, устало выдохнув, но он слышал, в её голосе звучало удивление: – Они стали голубыми. Бела-голубыми. Об этом он и говорил: его внутреннее пламя иногда меняло цвет, как бывает с тонкими язычками огня, переходящих определенную температурную грань. Легкое касание жара, опасного для обоих, едва не выжгло остатки воздуха, поэтому больше они не разговаривали. Не было сил даже смотреть друг на друга, вылавливать во тьме чьи-то черты, и только касающиеся друг друга тела могли подсказать растерянному, опьяненному голодом разуму, что в этой западне они не одни. Смерть заберет обоих. Это даже утешало, но страх и ужас слишком явно впились в сердце, гоняя его в груди так, что, чудилось, оно отбило пару синяков на ребрах. Томоко закрыла глаза и сосредоточилась на своих вдохах и выдохах, вознося молитвы всем божествам, которых знала и в которых верила. Она так легкомысленно относилась к своей гибели, считая, что её жизнь уже давно ничего не стоит, что ей совершенно безразлично, если она вдруг оборвется, но сейчас в ней было столько ужаса от этой мысли, от осознания, что это и правда конец – ни лишнего вдоха, ни нового рассвета, ни шанса на искупление. Холодные, будоражащие отупевающие нервы мысли закружились вокруг, напоминая нескладную игру на пианино, простоявшего в заброшенном доме многие годы и совсем позабывшего, как это – создавать красивые звуки. Так и её душа, отучившаяся жить по-настоящему, вдруг попыталась вспомнить, какой была эта «жизнь», на что ниндзя потратила своё детство и молодость, куда спустила последние годы, и не могла ничего вспомнить – ничего, кроме нескончаемой работы, выполняемых поручений, существования, в котором ни о чем никого не спрашиваешь, а заведенной болванкой крутишься по указке других. – Калли, – прошептала она, слыша, как дрожит её голос, но Дух ответил не сразу, вынудив ниндзя приоткрыть глаза. – Калли, ты?.. – Нет, – также тихо отозвался её партнер по несчастью. Голос звучал натянуто, точно он силой заставлял себя говорить. – Пока еще нет. Легкое облегчение пробежалось по телу. Она бы не хотела остаться в этом месте одна – не хотела умирать, но если шансов не было, то умереть в одиночестве было еще хуже. – Ты был прав. Меня кое-что и правда тревожит, – он наигранно цокнул, будто ответ и так ясен, коль их жизни весят на совсем тонкой ниточке. Томоко качнула бедром и безобидно стукнула его – совсем слабо, но этого движения хватило, чтобы передать её отношение к его не произнесенной колкости. – Мне показалось, я видела свою сестру. Дух вдруг встрепенулся, будто у него еще оставалась на это силы. – Это было как мираж, – пояснила она, снова закрывая глаза. Усталость смешивалась с сонливостью. Давно ли она перестала ощущать тяжесть собственного тела? – Не знаю… Предвестница с дендро магией, в её глазах было что-то, напомнившее мне Хотару. – Разве она не... – Калли шумно выдохнул и почти неслышно закончил: – Не умерла? – Я так считаю, и Предвестники не отрицали, – каждое слово становилось всё скомканнее, глуше, точно её разум уже окунулся в сон, и только отголоски его еще звучали. – Но вдруг Ученый сделал с ней что-то иное. Вдруг она не… Голос затих, как оборвавшаяся струна. – Томоко? Ответом ему стала лишь тишина, и Дух потянулся к девушке, не прекращая звать её, вычерпывая из себя ту энергию, что ещё осталась. Калли ощущал, как его оболочка начинала рассыпаться подобно пеплу сгоревшего бревна, но воспрянувшее беспокойство, тревога и паника придали сил, эфемерное их ощущение. – Эй-эй, Томоко, не засыпай! Если уснешь, уже не проснешься! И снова тишина, и его сбитое, хриплое дыхание. Он беспорядочно хватался за женские руки, плечи, щеки, пытаясь пробудить ниндзя, но все попытки были безуспешны. Мертвая тишина забралась под кожу, испепеляя кости, когда его пальцы скользнули по её губам, оставшимся неподвижными, сухими и холодными. Этого не могло случиться вновь. Почему именно он? Почему всегда он? – Пожалуйста, Томоко, не умирай! – истерика, наполнила его голос дрожью, полной мольбы, на которую уже некому было ответить, и боги были далеки, безучастны, безразличны к тому, как оставшиеся крупицы души Духа угасали, развеиваясь в потоке мироздания. – Ты же дала мне слово, что выживешь, иначе как ты, во имя Пламени, собиралась нашпиговать меня своими ножами? Ну же! Слабое, пульсирующее свечение, как последняя искра умирающей звезды, разогнало мрак его могилы. Его контуры окрашивали пространство голубизной, серебря светлые кудри вокруг женского лица. Калли видел, как его руки бледнели, как его тело теряло материальность, четкость линий – связь с реальностью. Под полупрозрачной кожей струился тусклый свет, и он угасал: сначала померкли, растворяясь в пространстве кончики пальцев, затем пустота перебралась на ладони. Его огненное сердце билось в ужасе, но не перед тем, что его время окончено, а оттого, что это случилось вновь. Он – Дух, рожденный оберегать чужие сердца и души, и он же становился свидетелем, как те, кого бы хотелось ему уберечь, погибали. Где-то раздался оглушительный грохот, посыпались камушки по стене темницы, но Калли даже не заметил. Он снова и снова пытался дозваться до девушки, уснувшей сном, от которого не просыпаются. Боясь этого, но уже зная, что он увидит, Калли взглянул на Глаз Бога у ног ниндзя, и подавился кашлем, когда его встретил темный камень амулета. Он знал это уже пару секунд, потому что за свою жизнь хорошо познакомился со смертью, знал её и узнавал, и сейчас, вернувшись к лицу Томоко, увидел то, что видел всегда, когда последний выдох соскакивал с губ: призрака того человека, которым он был всего несколько минут назад. Но даже так Калли снова столкнулся с этим чувством неверия. Хочется думать, что смерть уродлива, что она вмиг обращает дорогих нам людей в монстров, в скелетов, чтобы смягчить утрату, ведь когда мы не узнаем их, должно стать легче, да? Но смерть – это так просто, обыденно, точно сон. Сон, от которого она уже не проснется. Её грудь не вздымается, а глаза не дрожат – всё замерло, застыло, пока ты ждешь. Твой разум так ошеломлен, и он ждет, уже предчувствуя, предугадывая картинку: сейчас, вот именно сейчас, грудь поднимется и нос вдохнет новую порцию воздуха, показывая, что жизнь ещё течет в этом теле. Но ничего не происходит. Покачался на краю обрыва и упал, не способный ухватиться за воздух. Её больше нет. И это нереально. Этого не может быть. Смерть – не ужасна в прямом смысле, она ужасна в том, что не выглядит как смерть. Калли с трудом согнул колено, потом другое, чтобы опереться на них и болезненно ударился спиной о нависшие над ними камни. Он был слишком высоким и конечности действительно казались слишком длинным и сейчас, пока Дух пытался с ними управиться, казалось, что они едва ли ему подчиняются. Его кожа совсем побледнела, стала прозрачной. И снова где-то что-то упало с характерным гулом. Вибрация сотрясла окружающие его стены. – Знаешь, Огненные Духи… Они родились из гнева Матери, но что гнев, если не яростный вдох? – странно было говорить и не ждать ответа, но идея, что всколыхнулась в его сознании, была такой манящей, глупой, как попытка прыгнуть через костер и понадеется, что его языки не сожрут тебя. Калли встряхнул руками, или точнее, эфиром, что остался от них, и на короткий миг они снова обрели целостность: – Прости меня, Томоко. Потом ты будешь иметь полное право… Жестоко убить меня. С этими словами Дух наклонился и вдохнул оставшиеся крупицы жизненной энергии в девушку. Касание его губ было точно ожогом от солнца. Последняя капля магии, крупица кислорода и мгновение жизни перед тем, как кусок стены отвалился, впуская свет и порыв свежего воздуха. Кто-то кричал, подзывая лекаря, сообщая, что раскопки увенчались успехом, потому что в каменной темнице, где для приговоренных не было надежды, замерла девушка. По слухам, кожа её переливалась золотом, кудрявые волосы мерцали солнечными крупицами – последний блик погасшего костра. И грудь её резко поднялась, когда Томоко резко дернулась и открыла глаза: – Какого они?!… – Я тоже рад тебя видеть, Томоко, – с этими словами Аякс отбросил ещё один кусок камня и протянул ей руку. – Просто чудо, что ты в порядке. Ниндзя моргнула, спешно оглядывая свою темницу. Она задыхалась от прилива свежего воздуха, но еще больше – от обжигающего нутро жара, поселившегося в крови и никак не утихающего. – Где Калли? Аякс обернулся на чей-то голос. Люмин позвала его, но потом кто-то сообщил ей, что среди обломков нашли девушку. Предвестник снова выудил какой-то кусок и отбросил в сторону, поманив ниндзю к свободе и бесконечному океану свежести. Томоко не стала медлить и ухватилась за протянутую руку, позволяя вытащить себя из западни. Сердце её никак не успокаивалось, словно обрадованное, что снова бьется. Глаз Бога! Томоко обернулась и захватила амулет, замерла, не понимая, что происходит. Аякс тоже замер, отмахнувшись от кого-то, кто всё пытался вытащить их из каменной воронки, которую, по всей видимости, незнакомые ей люди помогли выкопать. Попытка встряхнуть амулет была по-детски наивной, но вызвана импульсивным ужасом от подстерегавший её мысли. Она была в её голове с момента, когда этот неуемный жар опалил ей сердце. В ладони лежал её Глаз Бога, но сейчас его камень был темно-зеленовой, матовой поверхностью, не отражающей льющегося в пещерку утреннего света. Томоко не смела оторвать взгляд от амулета, тихо, напряженно, повторяя свой вопрос: – Где Калли? – Томоко, – осторожно начал Предвестник, – когда мы добрались сюда, ты была одна.