Созвездие

      Он всё еще чувствовал вкус чужой крови на губах, её тепло на пальцах, несмотря на то, что сейчас его ладони были чистыми, а на лице – ни капли. В душе разверзлась дыра, в которую он спихнул воспоминания о мольбах, криках солдат, которых несколько часов ему пришлось истязать, чтобы убедить их, что мгновение без боли предпочтительнее, чем возможная смерть от преданной Марианны. Её боялись все, а солдаты личной кавалерии были до сумасшествия верны ей и даже не от страха, а по разным, – иногда крайне мерзким, – причинам.       Утро было безнадежно испорчено и измарано чужими муками. И собственными.       Скарамучча уже и забыл, каково это – жить во дворце Царицы. Каково это – быть Предвестником. Когда Мона разрушила его клятву и он получил шанс сбежать, его ни мгновение не тревожила совесть. В Бездну всех и каждого здесь живущего! Он готов был исчезнуть и никогда не возвращаться, даже собирался забрать с собой Сердце Бога, но события, развернувшиеся после, всё переиграли и даже обладание Сердцем Эи было ему ненавистно.       Импульсивный, глупый поступок. Сейчас вспоминая тот день, Сказитель сожалел, что выбросил его, а потом всячески отнекивался, пока не лишился окончательно. Когда они переместились в Натланту, Сердце осталось в пещере среди следов их битвы, где, видимо, его нашла Фрея, прибывшая пожинать плоды бойни и не нашедшая тех, кого искала. Четвертая Предвестница не стала бросаться на их поиски – её задача была не в этом, – поэтому она всё-таки возвратилась на Родину, где ожидала дальнейших распоряжений. Она всегда была до крайности послушной, ею легко было манипулировать и даже у Сказителя иногда выходило, когда её неживой взгляд не выбивал его из колеи. Фрея была материалисткой, жадной до новых знаний девушкой и понятия морали и прочих столь абстрактных вещей для неё не существовало, поэтому при правильной постановке вопроса и выгодной плате, она могла сделать что угодно. Именно поэтому сейчас он направлялся в восточное крыло, где размещалась царская библиотека, а по совместительству где-то среди бесконечных стеллажей – путь в лабораторию и тайные архивы – излюбленное место двух чокнутых фанатиков.       Слухи распространялись со скоростью чумы, потому что таких, как служанка Моны, во дворце было несметно. Прислуга любила поболтать, а нужные уши послушать. Уже к вечеру все, кому не лень, будут знать, что вчера он явился из города не только с двумя пленниками, но и с тяжелым мешком, пропитанным кровью, – предположительно, в котором были чьи-то головы. Не так уже далеки слухи были от истины, ведь в том мешке, который сейчас кощунственно валялся в его покоях, куда в здравом уме никто не совался, действительно были части детских тел и чьи-то головы. Даже мысль об этом вызывала тошноту, и Сказитель несколько раз замирал посреди широких коридоров, пытаясь прогнать воспоминание в ту пропасть, что ширилась с каждым прожитым часом в этом месте.       После того, как Марианна всласть поиздевалась над его телом, он узнал о её распоряжении. Не было времени отлежаться лишний час в постели, позволяя ранам затянуться, костям восстановиться, а духу хоть немного собраться из осколков, поэтому Шестой Предвестник покинул комнату как только смог сжать ладонь в кулак, чтобы при необходимости орудовать мечом, собрал солдат, которые некогда служили под его командованием, – никто из них не был счастлив его возвращению и скорому вступлению в соответствующую роль их командира, – и отправился на поиски родных Аякса. Он не так много знал о его семье, несмотря на то, что с Одиннадцатым Предвестником прожил бок о бок многие годы, – тот, кем он был, Чайльд, не распространялся о семье, не рассказывал о братьях и сестре, о родителях, будто их и не было, будто та жизнь, в которой было место семье, давно сгорела в пожаре синего пламени.       Это заняло пару дней, и всё это время он не мог отвлечься, чтобы подумать о Моне, потому что стоило ему возвратиться во дворец, как по волшебству – проклятию! – возникала Марианна или навязывался Оссиан. Они не доверяли ему – и правильно делали, – но в любом случае это все усложняло. А мысли об астрологе всегда слишком обличающе отражались на его лице, в его поступках, потому что тогда ему было сложнее делать то, что он делал раньше и должен был делать сейчас. Пока они здесь, ему нужно быть только Шестым Предвестником, Сказителем, а не юношей, влюбленным в пленницу. Так что всё это время он ни разу не вспомнил о девушке, – нет, были разы, но тогда уже наступала глубокая ночь, а тишина комнаты заполняла голову и залечивала душу, а с восходом солнца, рождением нового дня, он снова был безжалостным, кровожадным и слегка безумным солдатом, отдающим приказы и в случае не подчинения жестоко наказывающим оступившихся.       Когда поиски увенчались успехом, случилось кровавое столкновение. Очевидно солдаты одержали вверх над семьей лесника – было бы чем гордиться, но они гордились. Скарамучча слышал их бравады в казармах, когда проходил мимо: его люди хвалились перед соратниками, что отыскали и скрутили предателей, приписывая им сказочные характеристики, точно это были не простые люди, а сами демоны из бездны явились по их души. Он испытывал лишь холодное безразличие и шел дальше, думая, как правильно разыграть отвратительный расклад карт. Где бы взять джокера? Как бы не открыться слишком рано, не поспешить или не опоздать с картами?       В доме, где его люди отыскали отца Аякса и где вместе с ним поймали девчонку лет шестнадцати-семнадцати, собравшуюся с яростью гепарда разделаться с тренированными солдатами раскаленной кочергой, в пылающем взгляде, когда её всё-таки скрутили, придавив к заляпанному кровью и слякотью полу, Сказитель узнал нрав Аякса. Только он приказал забрать их и увести во дворец, где пленников передадут под юрисдикцию Марианны, где-то в чулане упало что-то железное. Никто не заметил, как переменился взгляд сестры его друга, – вызов сменился неподдельным страхом, – и тогда Сказитель резко махнул рукой, останавливая направившегося в чулан солдата, и сам пошел проверить источник шума. Стук армейских сапог громом разносился по гостиной, заглушая тихое дыхание пленников.       Скарамучча уже знал, что увидит до того, как открыл деревянную дверь чулана, – в этот момент девица закричала, забилась в руках расслабившегося солдата, и всё внимание его людей переключилось на неё и отца, задергавшегося в руках своего пленителя, – но Предвестник молча вгляделся в сумрак каморки. Двумя дрожащими тенями забились в угол дети – мальчики с яркими рыжими волосами. Один совсем маленький, легко скрывающийся за силуэтом брата. В их ногах лежало железное ведро, которое кто-то из них своротил и выдал их укрытие. – Обыщите дом. Где-то должны быть ещё дети, – в его голосе слышалось шипение тока. Тогда Предвестник склонился, скользя взглядом по детям, протянул руку и схватил нечто у самого ботинка младшего брата. Мальчик дрогнул, но не пискнул. – Здесь пусто. Только крысы.       С этими словами Сказитель встал, развернулся и швырнул грызуна к пленникам. Черное существо забилось у самого лица присмиревшей девочки, но её взгляд был направлен только на Шестого Предвестника и на то, как он захлопнул дверь чулана. – Подходящие соседи для отбросов, – усмехнулся он, и кто-то из его отряда точно готов был посмеяться, но не смел издать звука в присутствии своего командира. – И конец для них соответствующий.       Без предупреждения молния диким змеем сорвалась с его руки и прожгла крысу – та и пискнуть не успела. Запах горелого мяса и меха наполнил помещение. Девица едва заметно прикрыла глаза, но потом снова взглянула на Предвестника – она знала, он видел это в её ясных зеленых радужках: «Ты не меньшая крыса, чем мы», точно звучало в пространстве между ними. Но Сказитель лишь склонил голову, улыбаясь и отдавая приказ утащить пленников прочь.       Когда весь дом перерыли и солдаты покинули его, Сказитель остался всего на несколько минут, чтобы вернуться к чулану и столкнуться с удивленными, но напуганными лицами детей. Тогда он приказал – именно приказал, потому что ещё был в личине Предвестника и не мог так просто вылезти из неё из-за всей той грязи, что наворотил, – принести ему их вещи и самые любимые игрушки или иные предметы. На удивление дети быстро сообразили, что происходит и выполнили всё, что требуется. А потом была самая омерзительная часть, но пропустить её он не мог – иначе Марианна почует обман, – поэтому забрав мешок с вещами, Предвестник мрачно сказал: – А теперь мне нужна ваша кровь. – Зачем? – выпалил мальчишка, постоянно поправляющий толстые очки на носу. Ему, наверное, было от силы лет одиннадцать-двенадцать, и всё-таки голос его не дрогнул, хоть он не мог не понимать, с кем говорит и что сейчас произошло. – Это какая-то ошибка! Аякс не предатель, он – самый сильный и верный Царице Предвестник!       Другой мальчик молчал, пораженно смотря на брата, а потом снова – на Сказителя, в лице которого ничего не изменилось. – Ты хочешь, чтобы солдаты вернулись и забрали вас в темницу? – жестоко спросил он. – Они не станут разбираться, где правда. Им дан приказ. Ты хочешь умереть? Если да, я не стану тебе мешать.       С каждым отзвучавшим словом реальность разрушенного, перевернутого и окровавленного дома становилась слишком ощутимой. Сказитель видел, как бледнеет веснушчатое лицо, как дрожат руки самого младшего мальчика, цепляющегося за рукав брата, и чувствовал, как пропасть в душе растет, растет, растет… У него не было выбора: он должен спасти их, и если придется быть жестоким, он будет. Аякс и так отдал слишком много за всю свою жизнь и не меньше, когда заботился о нем самом, поэтому сейчас он не мог потерять и семью. – Мне нужна ваша кровь, чтобы они поверили в вашу смерть и больше не искали, – продолжил Предвестник, извлекая из набедренного кожаного ремня под серой шубой нож. Он протянул оружие мальчику в очках. – Итак, ты собираешься позволить мне помочь вашей семье или нет?       Бесконечное мгновение – опасно долгое, ведь каждая секунда его отсутствия после возвращения отряда может стоить ему дорого, – мальчишка смотрел на протянутый нож, потом на учиненный беспорядок, на кровь на полу, и, наконец, на младшего брата. Он взял нож. Его руки дрожали, когда лезвие замерло над ладонью, и губы побледнели от внутреннего напряжения.       Скарамучча присел, снял перчатки и изуродованными руками осторожно взял его ладони. Мальчик метнул на него взгляд. – Не делай этого, Антон, – пробормотал младший. – Так надо, Тевкр, – и он слишком уверенно для ребенка его возраста полоснул острием по ладони, выронил нож и зажал рот целой ладонью, чтобы не закричать. – Этого… Достаточно?       Предвестник молча перевел взгляд на младшего, и тот, чье имя было Антон, резко заслонил брата. – Нет. Он не будет этого делать, – прежде чем Сказитель успел ответить, мальчишка поднял нож и ещё раз задержал над рукой. – Если мало, я готов отдать больше, но мой брат не будет переживать это.       Что это за семья такая, думал солдат, не переставая поражаться безрассудной храбростью и решимостью даже в самых юных её представителях. В них горел огонь, способный обжечь даже в этой ледяной, замершей стране, и это ощущалось неправильным, точно осколок лета затесался средь зимы.       Но в любом случае ему мало было этого жалкого количества крови да и запаха второго мальчишки не останется, и Марианна поймет, что её пытаются дурачить… Единственным вариантом было достать больше крови, чтобы она не стала всматриваться – внюхиваться, – и поэтому он уже ненавидел себя за каждое последующее слово: – Одного разреза будет мало.       Мальчишка выдержал всю боль, что на него обрушилась. Ему пришлось пожертвовать слишком большим запасом крови для его возраста, но этого хватило, чтобы немного замарать вещи, а потом ею же окропить останки тел, которые Предвестнику пришлось выкупить у гробовщика на кладбище за холмами, – и произошло это уже после его возвращения во дворец.       Останки появились в мешке, только когда с закатом солнца Сказитель выбрался из дворца и связался с одним стариком, который в свои почтенные годы был продажной сволочью, гнилой до мозга костей, поэтому за хороший мешок моры, он даже не поинтересовался зачем неизвестному, – Предвестнику пришлось нарядиться в какие-то чужие вещи, натянуть бесформенный плащ из дорогой ткани, привлекшей все внимание корыстного человека, – тела двух мертвых мальчишек, желательно рыжеволосых, и подобно лучшему лавочнику района с самыми искусными товарами на любой вкус, гробовщик предоставил ему желанный товар. За ещё несколько золотых монстр в обтянутых кожей костях расчленил уже изрядно подгнившие тела, и уже когда Предвестник покинул его логово, пытаясь прогнать воспоминания и смрад, он пропитал мешок кровью брата Аякса, которому приказал сидеть с младшим тише воды, ниже травы, пока у него не получится вернуться за ними. Антон безропотно согласился, обрабатывая и перевязывая раны. Скарамучча никогда не забудет то, что он заставил сделать этого мальчика, и вряд ли когда-нибудь простит себя, но сейчас он не мог сокрушаться из-за принятых решений.       Он всё еще был Шестым Предвестником.       Именно поэтому Сказитель даже не вспоминал о том, что утром он убил двух солдат Марианны после того, как попытался выудить из них информацию о расположении узников, но те предпочли смерть, чем предательство. Это было ожидаемо, но всё-таки удручало. Оставалось надеется, что миролюбивый подход Моны принесет больше плодов, но навестить её он сможет только после полуночи, если повезет не наткнуться на Вторую Предвестницу.       Пришлось оборвать мысли об астрологе, чтобы не погрязнуть в ней и не растерять то безразличие, в котором он купался, чтобы не дрогнуть в один из определяющих моментов его роли. Сейчас нужно сфокусироваться на следующей задачи – поиске Фреи и попытке добыть у неё какую-нибудь штуку из всех, которые она делала, ту, что способна будет обмануть восприятие. Ему позарез нужно было сделать так, чтобы, кроме Марианны, в смерть мальчишек поверили и их родные, иначе ничего не выгорит. Одно дело запах, игрушки, но не нужно быть слепым, чтобы увидеть: те несчастные, которых минувшей ночью выкопали из могил, совершенно не похожи на Антона и Тэвкра. Предвестница никогда не видела мальчишек, поэтому в этом она будет опираться на реакцию родных, и если она будет наигранной, Марианна узнает. Всё провалится.       И его в первую очередь порвут на куски. В лучшем случае, а в худшем… Скарамучча решил не раскручивать эту мысль, а сосредоточиться на том, что он мог бы предложить Фрее за помощь. Список был печально мал. – Скарамучча!       Он резко остановился и медленно повернулся на каблуках сапог, смиряя взглядом Первого Предвестника. Мужчина был одет в такую же солдатскую форму, как и он, только регалии на его груди и плечах отличались от его собственных, показывая на разный уровень военной иерархии. В холодном свете дня его лицо казалось особенно бледным, а светлый глаз почти белым, делая его лицо крайне неприятным. – Ты что-то хотел? У меня есть работа, которую нужно выполнить, пока кто-нибудь не настучал тебе или Марианне, что я слоняюсь здесь без дела. – Конечно, это не займет много времени, – Предвестник спокойно подошел, неспешной, темной фигурой заполняя пространство. Всё его существо источало холод и безжалостность. – Твои дела, случаем, не связаны с одной юной и наглой особой, что поселилась под нашей крышей? – Это ты про свою сестру? Не сказал бы, что она юная, но наглая – определенно.       В крови затрещали молнии, но Сказитель приказал им угомониться. Сейчас нельзя было даже думать о Моне и о том, что затаилось за изучающим взглядом Первого. Он скрестил руки, провожая взглядом вдруг прошмыгнувшую мимо них служанку со стопкой белого белья, и когда она исчезла, продолжил: – Сегодня я столкнулся с Салемом и представляешь, что он мне рассказал? – Оссиан проигнорировал его выпад, а вот кровь Сказителя застыла в жилах. – Не пытайся придумать, я расскажу. По его словам, вчера ночью ты угрозами отобрал его связку ключей, и хоть сегодня они чудесным образом вернулись на место, у меня возникли сомнения. Зачем же тебе понадобились ключи? Или точнее определенный ключ от комнат нашей гостьи? – А ты уверен, что он специально не свалил на меня свою ошибку, – Сказитель усмехнулся, разводя руки. – Салем был в тот день, когда Мариана и Фрея притащили меня сюда как вшивого щенка и видел, как мои соратники относятся ко мне. Понятное дело, он решил, что можно спасти свою шкуру ценой моей – всё равно вы не жалуете мою персону.       Первый Предвестник долго молчал, и в установившейся тишине слышалось, как колокол где-то на улице пробил несколько раз. По коридору, в котором они пересеклись, пополз соблазнительный запах готовящейся еды: в нескольких пролетах отсюда была кухня, на которой вечно что-то готовили. Если бы Сказителя не одолевали внутренние демоны, цепляющие его за пятки и пытающиеся утащить в Бездну, стоит ему оступиться и сказать что-то не так, проявить лишнюю эмоцию и выдать себя, то, может, его бы меньше тошнило от этих запахов. – В твоих словах есть логика, – сдержанно ответил мужчина, скользя взглядом по лицу собеседника, выискивая обман. Пусть попробует и обломится. Все они здесь хорошие лжецы, беспрестанно отыгрывающие какую-то заезженную, драматическую пьесу. – Тогда как ты объяснишь, что в связке не достает ключа от её покоев? – А я не говорил, что не находил связку и не решал раздобыть ключик, – тут же нашелся парень, не прекращая улыбаться своей привычной, слегка безумной, холодной улыбкой, которая всегда выручала его в общении с другими Предвестниками, отчего те избегали его общества, считая, что он слегка не в себе. Кто бы говорил. – Почему ты так смотришь? Разве Марианна еще не рассказала тебе? Теряешь сноровку, Оссиан.       Он был Шестым Предвестником. Предвестником. Предвестником. Предвестником... – Правильно ли я тебя понял, Скарамучча? Прямо сейчас ты сознаешься, что украл ключ от покоев девушки, которая является важным объектом в планах Царицы для… Чего? – он нахмурился, и в глазах блеснула сталь. – Ради потехи? Она не просто какая-то девица с улицы, а владелица великого дара. Ты не можешь делать с ней то, что тебе хочется. – Правда? Почему нет? – его смех был скрипучим, неживым, пока в голове заученной фразой крутилось напоминание, что он Шестой Предвестник, марионетка, как и все они здесь – никто больше. Монстр, чудовище, Предвестник. – И вообще почему всех вокруг так печет, с кем я сплю? Но если ты, в отличии от Марианны, печешься не о моей интимной жизни, а о её, то довожу до твоего сведения, что девица – чертова колдунья, астролог, владелица какого-то дара – кто угодно, но точно не монашка. Далеко нет.       Слова успели только отзвучать, когда Первый Предвестник со всей силой впечатал юношу в бело-голубую стену, отчего по ней побежали трещинки. Лепнина рассыпалась над ними и искусственным снежком опала на волосы и мех шуб. Боль, прошедшаяся по телу, была не сравнима с той, что пронзила его душу из-за сказанного, и всё-таки Шестой Предвестник поднял голову и уставился на мужчину с таким же проницательно-пустым выражением. – Вот каким человеком ты стал, – опасно тихо произнес он. С их губ срывались облачка, потому что Предвестник был в ярости и температура в коридоре резко упала. На его длинных пальцах выросли волчьи когти, впившиеся в грудь юноши, но не глубоко – легкие царапины. – Я не стану повторять дважды. Не смей даже прикасаться к той девушке – она целиком и полностью принадлежит Её Величеству, и не тебе решать, что с ней делать. Это в первый и последний раз, когда я спускаю эту вольность тебе с рук, и только из-за Её Милости, но в следующий раз я не буду так терпелив. Ты меня услышал, Скарамучча? – Я понял. Больше ни шагу в ту сторону.       Мгновение Первый Предвестник испепелял его взглядом, будто вознамерился всё-таки обратить ледышкой. Холод уже пробрался под кожу, заполнил легкие, и когда его сила начала сковывать кровь, разгоняя иглы по телу, Оссиан выпустил его и отошел. Шестой Предвестник твердо встал на ноги, оправив форму. – Верни ключ.       Скарамучча порылся в карманах – то тут, то там, и взглянул на Первого с нескрываемым удивлением. – Потерял, – он опасно испытывал терпение этого человека, но не мог остановиться: – Не переживай, если я тебе соврал, ты всё равно это почуешь, а потом и убьешь меня. В любом случае девица никуда не денется, и это самое главное, верно?       Но ответа он не получил. Оссиан смирил его взглядом и молча пошел дальше по коридору. Его шаги долго звучали в пустых коридорах дворца, и только когда они затихли, а вьюга за окнами улеглась, Скарамучча позволил себе отодрать от лица мерзкую улыбку и опереться на стену, измождено выдохнув. Закрыв глаза, он некоторое время повторял мантру, сбрасывая в пропасть стыд, вину и отвращение к себе.       Так надо. Обо всём остальном он подумает, когда все они будут в безопасности.       А сейчас он – Шестой Предвестник.

___

      Мона хоть и предложила свою затею с получением информации от болтливой служанки, но даже представить не могла, как провернуть её. Когда Скарамучча перед самым рассветом оставил её, позволив себе лишь крепко сжать её ладонь, астролог задремала совсем ненадолго, ворочаясь из-за беспокойных снов. Это была поверхностная, утомляющая дрема, поэтому появление Анны легко разбудило её, и колдунья встретила служанку с приветливой улыбкой, когда та принесла ей завтрак в виде тарелки каши, хлеба на посеребренной тарелочки и крепкого чая.       Еда казалась слишком простой для этих покоев и выглядела постной, но стоило попробовать кашу, Мона не смогла оторваться. Это был вкус детства, и он приятным узлом стянул сердце: в прошлом чем-то похожим она вместе с наставницей питалась, когда приезжала в Снежную. Хоть теперь воспоминания о той поездке омрачились знаниями, Мона всё-таки могла отыскать в них какие-то безобидные мелочи, которые отогревали ей душу, убеждая, что Батильда действительно прикипела к ребенку и вопреки долгу выбрала её. Хотелось обижаться и злиться на неё, устроить истерику, возможно, выговорить всё, что было на сердце, но Мона продолжала зачерпывать изящной, красивой ложкой кашу, прогоняя эти по-детски наивные желания. Раньше она так и поступила бы – устроила бы всем окружающим сущий ад, потому что могла и таков был её нрав, но сейчас все эти возмущения были бессмысленны и пусты.       Люди ошибаются. Они могут делать неправильные выборы, даже мыслить, убеждая себя и окружающих, что верят в то, что делают, в свои идеалы и цели, потому что делали так всегда, а смелости взглянуть правде в глаза не хватает, иначе они увидят сколько времени потрачено зря, сколько ошибок оставлено позади – с этим нелегко смириться, это нелегко принять. А горделивым, уверенным людям – или существам – как Батильда Корхинен и подавно. Никто не знал её так, как знала Мона – не Огненного Духа, некогда верного Саге и порожденного её чувствами и желаниями, существовавшего во имя своей богини, – нет, астролог знала именно суровую, часто жестокую, немногословную и до крайности принципиальную женщину. Она всегда была зациклена на таких понятиях, как приличия, этикет, честь и вера, правда и постоянное саморазвитие. Может, Батильда и была Огненным Духом, но это не умеляло того факта, что вместе с этим она была её наставницей, опекуном, той, кто вырастила и воспитала её. – Не сутулься. Убери локти со стола, и, помилуй Матерь, возьми ложку правильно! – женщина досадливо вздохнула, потирая переносицу и отвлекаясь от своей порции каши. Они сидели в их небольшой каморке на постоялом дворе и наблюдали за расцветающим после ночи небом. Их окружило тепло комнаты и сладкой, ароматной каши в руках. – Вот так. Молодец, Мона. Так ты выглядишь настоящей королевой.       Девочка встрепенулась и горделиво задрала подбородок, совсем позабыв про еду и представляя на себе роскошные одеяния, а не тусклые, бедные тряпки, и корону из самых сверкающих и дорогих камней. Батильда точно видела какие образы бродят в её голове, оттого она так нахмурилась, опуская ложку в тарелку и складывая ладони на коленях. – Гордость преображает бедняков, – начала она поучительно. – Однако горделивость уродует даже прирожденных красавиц. – Я поняла, наставница, – девочка кивнула и вернулась к своей каше, хотя разум её уже давно отвлекся от желания утолить голод. Она мельком взглянула на женщину по другую сторону небольшого деревянного столика: – Я не могу быть королевой. – Почему же нет?       Мона улыбнулась, и рожденный утренний свет окружил её теплым сиянием. – Потому что вы, наставница, настоящая королева, а я буду принцессой, усердно трудящейся стать такой же великой и сильной, как вы!       Тогда Батильда Корхинен ничего не ответила на это странное, теплое заявление, а только указала девочке, что каша капает с ложки на её ночное белье и приказала после завтрака оттереть все пятна с особым пристрастием. Это несомненно расстроило девочку, и она тихо бубнила что-то себе под нос, пока стирала свои шортики, но когда она вдруг обернулась, отвлекаясь от своего наказания, то встретилась с незнакомым ей выражением на лице наставницы. Она замерла у окна, обхватив себя руками, и долго, не мигая, смотрела в зимние просторы и лицо её было задумчиво-печальным, а когда наставница повернулась к девочке, то в темных глазах мелькнула острая боль, мгновенно скрывшаяся за привычной отстраненностью.       Мона не идеализировала женщину, заменившую ей родителей. Она знала, что та была часто несправедливо жестока к ней, а тепла и доброты в её словах было ещё меньше, чем у незнакомых ей людей. Но кое-что было неизменно: если Мона спотыкалась, уверенная рука наставницы всегда поддерживала её – независимо заслуживала ли девушка этого урока или нет. Она могла отчитать её, но затем всегда выбирала ученицу, помогала ей. Так было и сейчас. Да, Батильда когда-то в прошлом и правда думала отдать маленькую девочку своей создательнице, но Мона уверилась, что мысли и действия – не стороны одной медали. Люди могут думать о многом, но то, что они в итоге делают – значит намного больше.       Это помогло ей принять всё то, что ей открылось о наставнице и переключиться на другие проблемы.       Анна каждое утро вычищала ковры в комнатах, собирала подушки, чтобы потом вынести их и выбить от пыли, которой – совершенно точно, – не могло там быть из-за этой постоянной процедуры, а также вычищала диваны и кресла, стулья, заправляла кровать и вымывала ванну и раковину в туалетной комнате. Сегодняшний день ничем не отличался в череде её рабочей рутины, и пока Мона размышляла над прошлым, наслаждаясь вкусом каши и терпкостью чая, служанка уже закончила часть работ и возвратилась в гостиную, чтобы собрать подушки в мешок и заняться ковром и диваном с креслами. – Как там Салем? Ничего нового не приключилось с бедным парнем? – Анна на миг отвлеклась от вычесывания ковра и удивленно взглянула на госпожу, но Мона даже глазом не моргнула, откидываясь на спинку кресла и закидывая ногу на ногу. Тонкий хрусталь чашки идеально лежал в её ладони, а пальцы аккуратно держали блюдце. – Вчера ты так бурно рассказывала о его слабых нервах. Мне показалось, тебе нравится иногда пугать его страшными историями.       Служанка смущенно улыбнулась и вернулась к своей работе. Напряжение, промелькнувшее в её лице, развеялось. – Скажите тоже, госпожа! Как я смею играться с чужими страхами, – её тихий смех напоминал перезвон колокольчиков. Приятный на слух, ободряющий. – Но буду честна с вами, иногда просто не могу сдержаться. Он так похож на кролика, когда я рассказываю ему какую-нибудь услышанную в городе историю. Это надо видеть, госпожа! И жаль его, и всё равно не устоять. Наверное, Святые накажут меня за жестокость сердца. – Нет ничего предосудительного в легкой шутке над другом, верно? – Мона улыбнулась, склоняя голову.       Сегодня, как и раньше, астролог постаралась не увлечься разглядыванием платьев, которые ей некогда принесла Анна, и выбрать какое-нибудь наименее помпезное. Но какое бы она не надела, каждое сидело так, будто бы шилось по ней, и Мона замирала на какое-то мгновение перед зеркалом, пытаясь увидеть в своем отражении знакомую бедную астрологиню, борющуюся за каждую монетку, чтобы свести концы с концами, и не находила. Она видела лишь некую молодую барышню, глядящую на неё с высокомерной скукой ко всему вокруг, точно такие роскошь и достаток были обычными спутниками её дворянской жизни.       Мона тогда покружилась, любуясь, как дымчатая юбка платья тускло мерцает вшитыми в неё крохотными драгоценными камушками, создавая впечатление сверкающего на солнце снега. Глубоко синяя плотная ткань платья дымкой уходила к полу и при определенном свете сетка белела, смягчая темный тон, напоминая свет луны во мраке ночи. Тонкие пальцы пробежались по расшитому темными камнями лифу, напоминающему раскрытые крылья темной бабочки с нежными узорами на крыльях. На прозрачной сетке, вшитой в глубокий разрез и прикрывающей плечи, россыпью погасших искр пришиты темные камушки, и складывалось впечатление, что они украшали не одеяние, а голую кожу девушки. Мягкие шифоновые рукава волнами ниспадали с плеч, придавая образу этой незнакомке некую таинственную романтичность. Обворожительная красота, ранее ею не встречаемая, но ужас был в ином – в том, что Моне хотелось быть этой величественной, отстраненной от мирских сует девушкой, что смотрела на неё с холодного зеркального полотна. – Вы правы, госпожа, – Анна даже не сбилась с дыхания, интенсивно соскребая щеткой с ковров мелкую грязь. Для служанки она выглядела в своей теплой, дорогой голуба-белой униформе слишком хорошенькой и милой, а когда загоралась своими сплетнями, видя в госпоже соратницу в перемывании кому-нибудь косточки, окончательно преображалась. Её каштановые волосы всегда были собраны в косы, но сегодня девушка скрутила их в два пучка на затылке, а простое, мягкое личико со светлыми глазами напоминало астрологу какого-нибудь ребенка, получившего конфету. – Вы очень проницательны, потому что сегодня и правда кое-что приключилось с Салемом. Я, честно сказать, не особо верю его россказням – да никто не верит, ведь он любитель преувеличить и приукрасить для эффектности… Болтун он всегда болтун, да? Он весь раскраснелся, когда я посмеялась над этими глупостями, упорно убеждал меня, что не ранее, как вчера в ночи к нему привязался один из милордов и под страхом смерти требовал связку ключей. Что же это, если не глупости? Всем известно, что у милордов есть доступ в любую часть дворца, кроме покоев Царицы.       Ладонь, которой Мона разглаживала складки глубоко-синего струящегося не пышной юбкой платья, замерла. Сердце её пропустило удар, но астролог попыталась как можно более непринужденно отпить чай из своей чашки. Он совсем остыл, льдинкой упав в желудок. – В любом случае сегодня утром ключи оказались на своём обычном месте, поэтому, как бы Салем не пытался, никто из слуг ему не поверил, – Анна фыркнула, явно вспоминая глупые выходки её коллеги. – Он так возмущался, что мог пробудить сами хребты! Но привлек внимание кого не стояло, – и поделом ему за такие опасные обвинения! Не хватало, чтобы из-за этого и меня ещё притянули в соучастники. – Вас услышал кто-то из… милордов? – слово звучало слишком возвышенно для её привычного языка, но Мона сохранила бесстрастное выражение. – Надеюсь, никто не пострадал.       Анна снова фыркнула, заканчивая мучить ковер. Она поднялась и бросила щетку в одно из ведер, начала собирать подушки в мешок. – Нет, всё обошлось. Просто Салем выдал ту же нелепицу, что и мне, а после милорд молча ушел, – служанка бросила мешок у дверей, отыскала другую щетку и принялась за диван. Мона сочувствовала мебели, которую ежедневно мучили этими безжалостными процедурами. – Простите мою суровость, госпожа, но хоть я понимаю, что после предательства одного из Предвестников и последующем за этим заключением его семьи, все слуги точно встали на головы, начав болтать нечто, граничащее с изменой, о преданности других солдат, но такое! Как можно обвинять человека, выбранного самой Царицей для осуществления наших целей? Салем полный дурак. – Заключении? – осторожно уточнила она, наконец, услышав действительно стоящую информацию. Снова ей приходилось играть в политику, будто астролог что-то могла смыслить в дворцовых заговорах и интригах, но выбора не было. Необходимо узнать, куда запрятала Марианна семью Аякса. – Ты говоришь о том вчерашнем инциденте, произошедшем в городе? Семью привели во дворец?       Мона поздно поняла, что вопрос звучит слишком неуместно в контексте их простой беседы, но Анна была так разъярена собственным рассказом о поведении Салема, что не заметила этого, продолжая упорно взбивать набивку дивана и проходиться по ней щеткой. – Всё это так печально! Я никак не смогу поверить в это, пока сама не увижу их гнусные лица, – она почти выплюнула эту фразу. Сама мысль о том, что кто-то мог предать её правительницу, была Анне ненавистна. – Но миледи Марианна не позволит этого, пока все виновники не будут усажены в самую гнилую, холодную темницу. Она милосердна, раз не казнила предателей на месте, и я бесконечно уважаю её за это, но сорняк необходимо вырывать с корнем, пока он не бросил семя.       Анна пылко бросила щетку в то же ведро, и жестяной звон отрезвил Мону, вернув в реальность, позволив увидеть миловидную служанку иным взором. Она и правда была безобидной, добродушной и робкой, но, может, это был лишь образ для неё – важной гостьи, которую по возвращению одарит своей милостью сама Царица? Мороз сковал руки, но Мона не позволила себе убрать учтивую, понимающую улыбку с лица, когда Анна вдруг переключилась на другую сплетню, менее мрачную и кровавую.       Ещё раз она поблагодарила наставницу за привитое умение скрывать свои истинные чувства за лживыми ликами.       Служанка быстро закончила с оставшимися задачами и, поклонившись госпоже, поспешила удалиться, но Мона, не находившая себе места, чувствующая, что не смогла добиться чего-то конкретного, окликнула её, внутренне содрогаясь, что сейчас сболтнет лишнего и выдаст себя. Анна покорно повернулась со своим заученным «Да, госпожа?» и полными услужливой покорности глазами. Не было ли и это лишь маскарадом? – Ночи здесь темные, хоть и кажется, будто даже звезды живут в людской обители, но после твоей истории я не уверена, что буду чем-то смелее трясущегося от каждой тени Салема, – она изящно склонила голову, скользя взглядом по силуэту служанки. – Но это ничего, ведь я в безопасности в стенах этих комнат, а вот ты, Анна... Моё сердце содрогается от мысли, что негодяи могут каким-нибудь чудом выбраться из своего заточения и случайно наткнуться на тебя в попытке сбежать. Прошу будь осторожна.       Анна молча моргала, точно смотрела на незнакомую ей птицу, влетевшую в комнату. Беспокойство владело нервами астролога, пока она успешно изображала обеспокоенность благополучием служанки, но ладони её вспотели, едва сжавшись в струях складок юбки. – Постарайся не трудиться до поздней ночи, хорошо? – Госпожа! – Анна содрогнулась всем телом, поджав губы. Глаза чуть блеснули, точно слова растрогали её. – Вам не стоит тратить свои силы на беспокойство обо мне! Я всего лишь служанка, для которой уже честь помогать вам, пока Её Величество не возвратиться. – И всё-таки, – надавила астролог, радуясь жесткости голоса, – не расстраивай меня и прими моё беспокойство. Пока ты служишь мне – ты мне и принадлежишь, поэтому постарайся помнить мою просьбу и не рисковать понапрасну.       Приказной тон напугал девицу, и та резко закивала. – Конечно, у меня и в мыслях не было оскорбить вас! Я буду стараться заканчивать работу раньше, чтобы успевать до темноты, – Анна чуть улыбнулась. – Но вы можете спать спокойно, потому что никто из похороненных под холмом еще ни разу не сумел оттуда сбежать. Не только жизнь на стороне нашей Царицы, но и сама смерть.       Часы давно уже пробили полночь, и их стрелки уже сделали несколько оборотов, пока маленькая не приблизилась к трем часам. За окнами лежала ночь, серебря бесцветной гладью снежное покрывало на аллее между крыльями дворца. Сугробы переливались белым, неестественным голубым и желтым от фонарей, всегда горевших вдоль стен и в руках караульных. Пятна света скользили по ним, выхватывая новые лужицы серебряных искр, будто дразнящих висевшие над ними звезды, будто показывая, что не только те способны мерцать и переливаться, привлекая взгляд.       Тишина ночи пугала замершую в гостиной девушку. Она почти не дышала, следя за циферблатом напольных часов. Глаза болели от недосыпа и напряжения, но Мона не смела сомкнуть их, окунувшись в сладостный сон, в котором нуждалось тело после сегодняшних плясок на грани разоблачения. Анна ничего не заподозрила, и их последующие две встречи в обед и вечером прошли как обычно – спокойно и полные нескончаемой болтовни. Как и обещала, Анна ушла раньше, чем делала это в прошлые дни, пытаясь успеть все дела до глубоких сумерек. – Где же ты? – собственный шепот казался громом в молчаливой, спящей гостиной, укутанной во мрак. Единственным источником света служило сияние ночи, отраженное от снега. – Ладно, сейчас минутная стрелка дойдет до шестерки и я сделаю глупость – открою дверь ключом, который ты оставил, поэтому, надеюсь, ты соизволишь, наконец явиться.       Ночь не собиралась ей отвечать, а стрелки часов продолжали свой круговорот, пока с каждой преодоленной риской душа Моны забивалась в пятки. Она так и не переоделась в ночное платье, не зная, придется ли ей сегодня самой разыскивать Предвестника, чтобы передать полученную информацию, или же нет. Мона решила остаться в платье и только накинула поверх шерстяной халат, потому что после того, как погасли камины, температура в комнатах заметно упала. Озябшими пальцами ног она стирала стельку коротких замшевых сапожок в тон её одеянию и расшитых теми же темными камушками.       Мона оторвалась от наблюдения за слишком медленной стрелкой часов и взглянула на белую двойную дверь, раздраженно приказывая, чтобы за ней появился молодой человек и успокоил своим присутствием её мотающийся дух. Сегодня она слишком явно ощутила – вспомнила, – в чьем логове находилась и сколь плотно сидели на ней золотые цепи, запершие в ловушке.       Стрелка даже близко не добралась до шестерки, когда астролог резко поднялась. – Всё, ты сам напросился, – прошипела она в темноту ночи, бесшумно пересекая гостиную и отбрасывая халат на оставленный за спиной стул. В руке блеснул золотой ключ. – Я не стану здесь сидеть послушным псом и ждать тебя.       Ключ легко вошел в скважину, и мгновением позже дверь бесшумно поддалась. Минуту раздумывая, Мона выскользнула в коридор и закрыла на ключ дверь, надеясь, что если кто-то вздумает проверить комнату, ограничится запертым замком. Спрятав его в скрытые между складок юбки карманы, астролог побрела по коридору. Она лишь отдаленно помнила путь, по которому привел её сюда Салем, и медленно преодолевала одну сквозную комнату за другой, удивляясь, как деревянные полы безмолвствуют, пока она ступает по ним. Громче всего в тиши звучал трепет юбки и быстрое дыхание.       Где-то на середине анфилады Мона остановилась, чуть не вскрикнув, наткнувшись на своё отражение в зеркале, замершем между небольшими книжными полками и потухшим камине. Она долгое мгновение пыталась выровнять сбившееся от испуга дыхание, бесшумно похлопывая ладонью по вздымающейся груди и убеждая разум, что перед ней лишь её двойник, а не какой-нибудь караульный, случайно забредший сюда – или, очевидно, не случайно! Колдунья прокляла себя самыми жестокими словами, поворачивая обратно к своим комнатам.       Кому, что она пыталась доказать? Ей некуда идти: едва ли в лабиринте дворца среди бесконечного количества коридоров и комнат она отыщет одного единственного человека, а не всю ту свору вояк, что обитала под этой крышей. Взвинченность и беспокойство делали её опрометчивой. Нужно вернуться и дождаться Сказителя или же утра, а там Анны, чтобы разведать у неё о Шестом Предвестнике. Вряд ли она посчитает её любопытство неуместным, зная о какой-то части их взаимоотношений, коль при прошлом расспросе служанка устроила ей целую поучительную беседу о личности Предвестника – и это с учетом её самозабвенной верности всем фатуи. Да, фанатичность делала её слепой к очевидным вещам.       Размышляя над этим, колдунья не услышала легкие шаги и шелест одежды, пока вдруг чья-то ладонь не зажала ей рот, а вторая рука жестко не обхватила поперек талии. Сердце остановилось, стоило неизвестному силой дернуть её на себя и потащить в сгустившийся мрак одной из комнат, напоминавшей маленькую гостиную. Мона вынырнула из охватившего её ужаса и резко дернулась, ударив локтем наугад. Он нашел цель, и глухой выдох обжог ей ухо, породив до боли знакомые мурашки по телу.       Резким движением он развернул её, вжав в стену, к которой примыкал стеллаж, отделенный вышитой голуба-синей нитью ширмой. Синие глаза сделались совсем фиолетовыми. Предвестник коснулся пальцем губ, предостерегая колдунью от вопросов, а затем указал на ухо и на коридор за ширмой. «Тихо, кто-то идет», – говорил его жест, и Мона кивнула, пытаясь успокоить взбесившееся то ли от испуга, то ли от близости юноши сердце. Сказитель был здесь и с ним ничего не произошло, по крайней мере пока прогуливающийся по коридору человек не нашел их в укромном, очевидном укрытии. Стоило кому-то хоть шевельнуться, как движение теней выдаст их присутствие, и всё, что оставалось – вжаться в стену, в друг друга и на долгое мгновение перестать дышать.       С его губ срывались клубы пара – температура стремительно падала, точно снежная буря вот-вот настигнет их и поглотит. Холод поселился под кожей, изводя нервы, и Мона не могла унять дрожь, поэтому Предвестнику пришлось медленно, чтобы ни один кусочек ткани не дрогнул, распахнуть воинскую шубу, делающую его совершенно неузнаваемым, и опереться локтями о стену у её лица, отгораживая теплом от голодного мороза.       Шаги приближались и можно было различить их равномерный звук, полный спокойной уверенности. Шелестели подолы шубы или плаща. Прогуливающийся в ночи человек не боялся быть услышанным, и это кое о чем да говорило, а ещё сила, с которой Сказитель сжал кулаки и закрыл глаза, точно отсчитывал мгновения до того, как их раскроют. Моне казалось, что она слышит с какой скоростью сходит с ума его сердце – или её собственное, подожженное жаром мужского тела и страхом перед надвигающейся неизвестностью.       Раз, два, три. Человек прошел мимо комнаты, где укрывались двое. Четыре, пять, шесть. Он достиг комнаты колдуньи, и Сказитель резко открыл глаза, в которых были лишь яростные молнии – он злился на неё за глупейший поступок, и Мона не могла обижаться, потому что злилась на себя также. Семь, восемь, девять. Дрогнула ручка, и глухой отзвук сопротивляющегося замка разнесся по коридору. Десять. Человек не двигался – он вслушивался в происходящее в комнате.       Неизвестный повернул обратно, явно удовлетворенный полученным результатом и неспешно покинул анфиладу, позволив беглецам выдохнуть с облегчением – на короткий миг, потому что в следующий Сказитель резко схватил колдунью за руку и потащил – почти поволок – обратно в её золотую клетку. У дверей он молча потребовал ключ, и Мона отдала его. Бесшумно под покровом теней и лунных бликов они заперлись в её покоях, и, только добравшись до спальни, чтобы на случай непредвиденных гостей от коридора их отделяло две двери и большая гостиная, Сказитель выпустил её руку: – О чем ты думала?! – если бы не послевкусие ужаса, притупляющего мысли, Моне показалось бы, что в его голосе слышится грохот грома. – Я просил тебя не делать глупостей, и что ты только что сделала? Какого дьявола, тебя понесло по коридорам, в которых ты никогда раньше не была и едва ли представляешь хоть крупицу из всех тех сплетений, которые тут устроены? Давай, скажи мне, что заставило тебя так глупо рискнуть всем!       Несомненно он был зол, но даже так, выглядел юноша и говорил как-то иначе – более жестко, не слаженно, с нескрываемой угрозой в голосе. Она ослушалась его, и теперь он в ярости. Предвестник до мозга костей. – Только попробуй еще раз сказать мне хоть слово в таком тоне, – пылко отрезала колдунья. – Я знаю, что поступила как идиотка, и всё потому, что чуть не сошла с ума, прокручивая все возможные варианты твоей гибели, ты, бесчувственный солдат! И если ты хочешь продолжать орать на меня, то лучше уходи. Несмотря ни на что, я – не твоя подчиненная, не ручная собачка, и тебе нужно уяснить это раз и навсегда, Предвестник. – Ты хоть представляешь, что испытал я, когда наткнулся на тебя в этом коридоре? – не унимался он, взмахивая руками и указывая на оставленный за спиной коридор. – Не переиначивая то, что я говорю! Если бы ты была ручной собачонкой, жизнь была бы проще, а тебя приручить – то же, что сунуть руку в пасть акуле. – Проще, да? – она злобно рассмеялась, махнув на дверь. – Замечательно. Знаешь, будь я хоть на долю менее испорченная, ни за какие сокровища мира не полюбила бы такого, как ты!       Но в этот раз он не ответил на её выпад. Предвестник молча испепелял её взглядом, и Мона могла поклясться, что под ногами у неё сейчас разверзнется Бездна. Вот только случившееся слишком сильно встревожило, расшатало её нервы – вся эта игра на грани проигрыша каждую секунду подпиливала сук, на котором она пыталась устоять, и вся её душа похожа на решето, пробитое пулями. Она ни на миг не переставала переживать о друзьях, оставленных в Натланте, об их судьбе, не могла не думать о наставнице и о грядущей встрече с Сагой, о том, что уготовила ей судьба, и какую роль Скарамучча должен был сыграть в ней. Она не могла перестать думать о нем, накручивая себя всё больше. – Что, ничего не скажешь? – она как заведенная не могла остановиться, резко отбрасывая длинные темные прядки распущенных волос за спину. Совсем бледной фигурой юноша замер у дверей, будто в любой момент готовился сбежать из комнаты. – Хорошо. Прекрасно. Молчи себе вдоволь. Думаешь, меня это волнует? Ничего подобного. – Ты хочешь, чтобы я ушел? – Нет! – Хорошо, – Предвестник даже в своей светлой одежде напоминал тени на снегу, которые в любой момент могут развеется, исчезнуть, и Мона почти не справлялась с бурей, что крушила все её чувства, делая её жестокой и не сдержанной. Она сильно сжала пальцы на плечах, наблюдая за потерявшем всякое выражение лицом, и злость её разрасталась с каждым пробитым ударом сердца. – Ты узнала что-нибудь о местонахождении пленников?       Мона резко отвернулась и прошла к окну – лишь для того, чтобы занять себя и не стоять столбом по центру комнаты, чувствуя, что каждым словом всё только портит. Её встретил всё тот же недвижимый пейзаж и холод звезд на небосводе. – Служанка упомянула какие-то холмы и сказала, что на страже Царицы стоит не только жизнь, но и смерть, что бы это ни значило, – она импульсивно пожала плечами, пытаясь отвлечь лихорадку мыслей на бродящих в аллее караульных. Но попытки были тщетны. – На самом деле Анна вообще изъяснялась слишком пылко, когда речь заходила о Царице или о Предвестниках, так что, вполне возможно, всё это лишь фигура речи. Наверное, я снова тебя разочаровала, не оправдав ожидания. – Теперь так и будет? – странная эмоция, прозвучавшая в его словах, заставила Мону засунуть свою гордыню куда-нибудь подальше и обернуться к Сказителю. Он даже не шелохнулся с момента, как развернулась их пылкая и темная перепалка. Они наговорили гадостей друг другу из-за пережитых за день кошмаров, которые выбрались в реальность и неустанно преследовали их при свете дня, а теперь, в ночи, когда появился шанс передохнуть, они продолжают обороняться, совсем забывая, кто настоящие враги. – Если у нас всё замечательно, мы радостно упиваемся этими моментами, но стоит возникнуть какой-то проблеме, и мы кидаемся друг на друга как израненные звери. Тебя это устраивает?       Она не смогла ответить, не веря в силу своего голоса, слыша как тихо и потерянно говорит юноша, не опуская взгляда, вынося её собственный – острый, отгороженный злостью. Предвестник слегка качнул головой, проводя ладонью в перчатке по волосам, и Мону обжег стыд, напомнивший ей, как много, вероятно, приходится выносить Сказителю, пока она страдает и раздражается будучи запертой в прекрасных комнатах. – Меня не устраивает, – продолжишь он. – В моей жизни хватает врагов, желающих уничтожить меня, но я не хочу, чтобы ты была одной из них. Если тебя, Мона, оскорбил мой тон, мне жаль, но я всё равно злюсь, что ты решилась покинуть эту комнату. И совершенно не по тем омерзительным причинам, которые ты озвучила! Я не хочу думать, что ты правда веришь в свои слова, в то, что я, пропади всё пропадом, хочу тебя контролировать и распоряжаться точно вещью!       Голос его становился громче, напряженнее, словно озвученные мысли причиняли боль, резали на живую, и он не мог скрыть то, как они терзали его на самом деле. Волшебство клокотало, вырываясь молниями в темноту комнаты. – Для меня ты особенная, Мона, – резкая дрожь пронзила голос, и юноша замолк, пытаясь собраться.       Обоюдное молчание ударило как молот по хрусталю. Выедающая её душу тайна, жизнь на грани провала, неопределенность завтрашнего дня, тяжесть принятых решения – всё это разрушило что-то. И никто не успел это предотвратить, поймать осколки, склеить. Мона знала, что пересекла черту и сказала нечто действительно ужасное, и теперь как бы он не хотел, не мог ничего исправить, точно она предала его. В ней поднялось отчаяние, и астролог почти выпалила просьбу забыть всё, что она наговорила, потому что каждое едкое слово было ложью, вызванное приключившимися потрясениями, но Скарамучча мрачно опередил её: – Я не думал, что момент, когда ты скажешь, что влюблена, будет полон сожаления, – лунный свет проник через шторы в комнату, выхватывая его опустошенное лицо. Свет в глазах померк: – Ты была бы счастливее, если никогда не встретила бы меня.       Дверь за ним закрылась раньше, чем Мона поняла, что это был за треск – что разрушилось. Она подхватила подолы юбки и выскочила из спальни, но гостиная уже пустовала, а входная дверь была закрыта на ключ, который Предвестник так и не вернул ей.       То ли её сердце рассыпалось, то ли это рухнул весь мир.