Несколько дней назад.
– Святые! Это случилось снова! Томоко метнулась к раковине на небольшой кухоньке, в которой с трудом помещался один человек среди обилия шкафов и обеденного столика. Холодная вода паром зашипела на её алых руках. Огненная паутинка высветляла кожу, прорисовывая многообразие кровеносных сплетений вплоть до груди. – Чем больше ты сопротивляешься, тем неистовее будет пламя, – весело прокомментировала девица, недавно возглавлявшая доброжелательный народ на раскопках руин дома. Она застыла в проеме, оперевшись плечом на косяк, и скрестила руки. – Просто разреши ему гореть внутри тебя. Чего ты так боишься? Ниндзя ошалело обернулась, продолжая остужать руки под сильной струей ледяной воды. Жар охватывал тело, иссушая влагу вокруг. Осень вмиг сменилась засушливым летом. – Во мне горит гребаное пламя, а ты предлагаешь успокоиться?! – Ну да, – спокойно продолжила она. – Это пламя не причинит тебя вреда, Томоко. Сейчас ты единственная, кто может навредить другим из-за… своей взвинченности. – Сайера права, Томоко, – в кухню заглянула путешественница. Она выглядела немногим лучше самой ниндзя. Руки перебинтованы после долгих часов раскидывания камней, несколько пластырей темнело на щеке и шее, а тени залегли под глазами, углубляя их золотистый цвет. Но даже так, Люмин казалась полной энергии и эмоций, пока Томоко исходила на нет от внезапной нервозности. После того, как Аякс вытащил её из-под завала, всё перевернулось вверх дном, все её чувства, и она не знала, как с ними теперь быть. Пазлы из разных наборов высыпали в одну кучу и оставили девушку разгребать её. – Подумай о чем-нибудь хорошем, как она учила. Дыши глубоко, сосредоточься на каком-то одном ощущении, а не на всех сразу. Это было попыткой бросить каплю в разгоревшийся пожар. Томоко не могла объяснить то странное чувство, которое охватывало её каждый раз, когда она случайно запутывалась в своих мыслях и начинала переживать. Как-будто сначала её резко опускают в ледяную прорубь, вспышка жара с холодом ошеломляет, а потом, вынырнув, она оказывается в распаленной бане, где нет места свежему воздуху, а только сухому, плотному пару. Она не знала, что Дух сделал с ней, но догадывалась, изредка глядя на свой Глаз Бога, что тогда, в заточении каменных глыб, её жизнь оборвалась, а следом связь с волшебством. Калли сделал… что-то. Поэтому она сейчас живее всех живых и никак не может усидеть на месте, как если бы душа стала слишком большой, шустрой для маленького, бренного человеческого тела. Но Томоко глубоко вдохнула, и жаркий воздух обжог ей губы. Она вдруг поняла, почему все держатся на расстоянии, разглядела правду в словах танцовщицы: вокруг неё дрожал воздух из-за повышенной температуры. Она стала гребаным обогревателем. – Знаете, с другой стороны, когда мы окажемся в Снежной, все благословят тебя, Томоко, – раздался откуда-то из глубины скромной квартирки голос Аякса. Он уже несколько часов кропотливо продумывал маршрут, по которому они смогут в самые кратчайшие сроки добраться до его Родины, не попавшись патрулям. – Там бывают лютые морозы. Сайера рассмеялась. Её смех напоминал потрескивание огня в камине или едва слышимое пение щелкающих его язычков. Когда она явилась к ним на холм с группой горожан и несколькими своими сестрами по ремеслу, никто больше не сомневался в том, что эта девушка не совсем человек. Точнее, она вовсе не человек. Огненный Дух – такая же, как и Калли, и теперь, когда они знали про их существование, уже видели одного, то казалось: как можно было раньше не заметить таинственное свечение в карих глазах, обращающее их неуловимо медными, словно легкая дрожь огонька в ночи. В какой-то момент ледяная вода перестала шипеть, беспрестанно охлаждая кисти. Ниндзя дернула руки из-под струи и облегченно выдохнула – огонь под кожей погас, и теперь ничего не выдавало в ней его существования. – Я же говорила, – Сайера подмигнула и легко, точно мираж проплыла обратно в гостиную, где их встретило незнакомое ранее серьезное, сосредоточенное лицо Предвестника. Он коротко улыбнулся ниндзя, но голубизна осталась не тронутой, холодной. После произошедшего Аякс ни разу искренне не смеялся и не улыбался, его лицо всегда хранило этот бездушный мрак, с которым он многие годы жил, а сейчас снова возвратился к нему. Единственная подпорка в борьбе со страхом. – Вы здесь развлекайтесь в героев, а меня ждут дела. – А как же… она? – Люмин нашла себе место подле парня на скромном, обветшавшем диване. Томоко осталась в проеме между гостиной и кухней, всё еще опасаясь, что пламя возгорится вновь и спалит всех вокруг. Её нервозность за прошедшие часы после высвобождения из каменной темницы многократно возросла, и вид погасшего Глаза Бога на тумбочке не помогал успокоиться. Ощущение, как стены вокруг сжимаются, лишая кислорода, снова пробуждалось, грозя распалить тлеющие угли, поэтому Томоко усилием воли заставляла себя смотреть на почеркушки на листах бумаги. Что-то из этого станет их картой, когда завтра они отправятся в Снежную. Стоило бы отправиться в путь сразу же, как путешественница с Предвестником спасли Томоко и бедняжку Паймон, которая сейчас беспамятно спала в кресле, свернувшись милейшим белым клубочком, но все были так вымотаны, поражены, что какое-то время тупо глядели друг на друга в растерянности, не до конца понимая, что происходит и что им теперь делать. Масштаб грядущих последствий готов был раздавить парня и девушку, а Томоко была крайне потеряна из-за своего тусклого Глаза, не угасающего огня, исчезновения Калли и всего, что она наговорила под завалами – слова точно сделали всё сказанное реальным, ощутимым, раскрыли почти зажившую рану, и теперь она кровоточила. Тогда и появилась Сайера со своим предложением перевести дух у неё дома, пока она с горожанами продолжит работу. Ребята не стали спорить, убеждать девушку в том, что после действий Сказителя даже бог расстанется с жизнью. Уверенность Духа была опьяняющей да и усталость сделала своё, поэтому когда Сайера, пригнав кучера с повозкой, отвезла пострадавших в город, где в самом центре располагался жилой дом, в котором можно было снять квартиру по ужасным ценам, никто не стал спорить с ней. Сайера убедилась, что все целы и беспамятно раскладываются на диване, кровати в спальне, и легко как вспышка исчезла. Так же, как и Калли, она была и тут же её не стало. Томоко передернула плечами, сбрасывая вину с плеч. Она не виновата в произошедшем. Ни разу в её словах не было просьбы спасти её, напротив, Томоко ни раз сказала ему, чтобы он оставил её и заботился о своей шкуре, но Калли решил иначе – как и всегда. Так что в случившемся виноват он сам – не она. Эту вину она не повесит на себя. Не в этот раз. – Она всё-таки не простой человек. Звание Архонта о чем-то да говорит, – Сайера собирала заплетенные в бесконечные темные косы волосы лентой на манер низкого хвоста. Недавно, когда они её видели, у Духа они пылали злато-алым огнем, но теперь больше напоминали погасший уголь с редкими прожилками алых прядей. Ничего в её фигуре, облаченной в легкие полупрозрачные юбки и платки глубоко черного цвета, не выдавало в ней Духа, только взгляд был какой-то чуждый человеку. Слишком проницательный, точно Сайера видела все чувства, которые клубились в душах смертных. Может, и правда видела. – Мои сестры сделают все необходимое, поэтому нет нужды беспокоится. Ваш друг, конечно, наворотил дел, но всё будет в порядке. Мурата придет в себя и сможет ещё сжечь высокомерную соседку до обгорелых костей. Аякс с путешественницей переглянулись, вызвав у Духа очередной прилив веселья. Она вся была настоящей вспышкой, не угасающей, энергичной и крайне обжигающей – каждое слово, точно касание факела о голую кожу. Сайера вдруг повернулась к Томоко, окинув её оценивающим взглядом с головы до пят. – С тобой же всё хорошо: ты жива. Так и с Архонтом всё будет замечательно и даже лучше, ведь огонь – её родная стихия, – она грациозно взмахнула рукой и вдоль смуглой кожи посыпались искорки, как если бы это было частью какого-то танцевального па. Смотря на Духа, становилось ясно, что за волшебство в ночь празднества их окутало. – Не делайте такие глаза, ребята. Если будете жалеть всех подряд, сожаления не хватит на самих себя. Духи рождены, чтобы отдавать кому-то свой свет, и ваша жалость только обесценивает их жертвы. – Духи или нет, но они тоже живые, – твердо вклинилась Люмин, хмуро поглядывая на танцовщицу, которую явно не впечатлили её слова. – Нельзя так бездумно раздавать искру жизни. – Кто сказал бездумно? – Сайера ещё покрутилась перед зеркалом, любуясь, как в темноте одеяний мерцают фиолетовые, синие, розовые отливы. Движения сопровождались тихим звоном золотых браслетов на ногах и руках. – Вы люди такие сложные: никто из вас не хочет умирать, но почему-то перед лицом смерти вдруг проявляете героизм, жертвуете собой ради других или же убеждаете тех, кто действительно может помочь, что не стоит этого делать. Но мы видим ваши истинные желания. Вы не хотите умирать, но не можете сказать об этом. Все эти ваши моральные установки так утомительны и скучны, честное слово. – И что ты хочешь предложить? Сайера плавно покружилась по гостиной, оперлась ладонями на спинку дивана между Аяксом и Люмин. – Жаждешь любви, озвучь. Хочешь жить, скажи об этом, – она качнула указательным пальцем, рассуждая. – Говорить о своих желаниях не грех. – Я не хочу спасения своей жизни ценой чужой, – резко выпалила Томоко, и она снова ощутила теплое касание в груди. Теперь все её чувства точно вспаханная земля, как бы не старалась, постоянно спотыкалась о клочки. – Вы, Духи, может, и думаете, что всё на столько просто, но это не так. Естественно, мы боимся смерти, желаем жить просто потому, что иначе никак. Неизвестность пугает. Но куда важнее: никто не хочет выжить и нести чужую смерть на плечах. – Вот, в чем дело, – Сайера снова скользнула по ней своим оценивающим взглядом, но Томоко спокойно ответила ей тем же. – Ты винишь себя в том, что из всех людей Дух решил спасти тебя? Уверена, моему брату было бы приятно, узнай он, как много для тебя значит его решение. Алые огоньки засияли на потухших углях, и Томоко дернулась, вылетая из квартиры. Духота снова сомкнулась вокруг жесткой хваткой. Квартира была слишком маленькой, точно спичечный коробок, и она в очередной раз ловила себя на мысли, что вспоминает последний миг перед тем, как провалилась во мрак – умерла, поправила себя она. Это была смерть, и больше ничего: пустое беспамятство, провал, и затем ослепительный, опаляющий огонь, выжигающий легкие. Не считая ступеньки, Томоко сбежала вниз, выскочила в прохладу осеннего вечера. Кожа полыхала, и пот скатывался ручьем, из-за чего тонкие штаны и майка неприятно липли к телу. Но воздуха все еще не хватало, точно в один миг он стал ядовитым, и ниндзя никак не могла справится с дыханием. Безжизненная статуя Архонта в центре площади встретила обеспокоенную девушку, взирая на неё со своего каменного пьедестала. Непривычно было видеть на этом месте иное божество, не то, которому служили на её Родине, но Томоко отбросила эти смущенные мысли об оставленном доме, добрела до возвышения и обессиленно уселась на ступенях. Прогуливающиеся на площади люди лишь мельком бросали на неё взгляд и продолжали свой путь жизни, в котором не было места незнакомке, пристроившейся у статуи божества. – Вот же… – только сейчас она заметила, что выбежала из жилища совсем босая, но тепло, наполнявшее тело, отгоняло всякий осенний холод, обращая удушливой жарой. Сердце колотилось так, что его легко было спутать с громом в Инадзуме. Томоко сжала майку на груди, мечтая вырвать этот бесполезный, причиняющий лишь неудобства орган. – Вот же… Слова сгорали трутом в костре. Томоко подняла взгляд к темному небу, затянутому тучами. Погода окончательно испортилась и уже несколько раз шел остервенелый дождь, и совсем скоро, видимо, пойдет вновь, но ниндзя не возражала. Было бы замечательно, окажись он самым холодным, жестоким из всех, которые ей приходилось переживать в стране бурь и гроз. Такой, чтобы капли были крохотными, но острыми и тяжелыми и каждый раз, падая на неё, напоминали брошенные осколки камней. Всё лучше, чем нескончаемый пожар, плавивший кости, прожигающий мышцы, изводящий разум. «Ты умерла», – звучал легким дуновением женский голос в сознании. Он повторялся столько раз, что она не могла сосчитать и каждый раз приводил с собой бурю. Умерла, умерла, умерла… Пустота, сама Бездна протянула к её душе руки, уцепилась и почти затащила в пучину, где ждали её демоны, чтобы полакомиться греховным осколком, не достойными более честной участи. – «Смерть попробовала тебя, и теперь ты всегда будешь ощущать холод её касания. Клеймо». Небо раскололось, но казалось, будто это её разум дал трещину. Свет озарил мир, а затем его снова заволокла тьма, рассеянная городскими фонарями и яркими окнами домов, но Томоко видела лишь смыкающиеся вокруг стены, чувствовала ледяные когти, ворошившие грудь, ищущие в ней душу, которую пора сожрать. Первые капли и правда оказались жестокими – они разбивались о голую, покрасневшую кожу, обращались в пар и не оставляли после себя ничего. Пар окутывал её, отгоняя дождь. «Нет ничего постыдного в облегчении, что ты выжила. Не вини себя, что рада», – не унимался он, вороша мозг. Сознание спутывалось, и ниндзя не могла его распутать, как если бы все, что она когда-либо чувствовала и переживала, враз обрушилось на неё такой лавиной, которую теперь ни одна дощечка не сдержит. Она так долго ничего не испытывала, что теперь под этой мощью рисковала не выбраться. – «Прими этот дар и живи дальше. Это лучшее, чем ты можешь отплатить». Руки дрожали, а алые жилы под полупрозрачной кожей разветвлялись, точно в них растекалась магма. Она окружала предплечья, плечи, обрисовывала кости ключиц, ребер на груди, обращая девушку жутким светильником с огоньком внутри, тенями отбрасывающим скелет на кожу. Пламя никогда не было её родной стихией, ниндзя просто не представляла, как управиться с его непредсказуемостью, дикостью энергии – всю жизнь она ощущала только спокойную, животворящую магию растений, а ни для кого не секрет, что огонь делает с зеленью. Он её выжигает. – Я не хотела убивать тебя, – дыхание сушило губы, неприятно скребло неба. Среди потускневшего пейзажа появилась фигура. Томоко разлепила глаза и дрогнула, увидев призрака. Прозрачная кожа, точно бумага над лампочкой, не тронутые непогодой прядки волос и добродушный взгляд. Сердце остановилось, когда Дух присел перед ней и тяжело вздохнул. В дрожи мира она не могла не узнать парня, спасшего ей жизнь и так глупо расставшегося с собственной. Томоко резко протянула руку, но пальцы коснулись пустоты. Кончики легко прошли насквозь. Калли был лишь миражем, навеянным разбитым виной разумом. – Почему ты здесь? – Потому что ты плачешь, – спокойный голос заглушал шум бушующей непогоды. Томоко тронула щеки, но те были сухие, потому что вся влага испарялась, и даже капли дождя почти не успевали коснуться её. Калли качнул головой: – Нет. Твоя душа – она плачет. – Ты умер, – её передернуло. Она ни разу еще не произносила этого в слух, но, как бывает со смертью, почему-то только озвучив очевидный факт, который, казалось, и так понимает твой разум, оказывается, что он ничего не понимал. Видел, знал, но не осознавал. Смерть. Она реальна. – Придурок. Надеюсь, самые страшные демоны Бездны будут нескончаемо пировать на твоей душе! Калли улыбнулся – печально, точно в последний раз. Его свет был робким, тусклым, и даже слабый ветерок мог его погасить. – Пожалуйста, перестань уничтожать себя, – её грубые, брошенные в сердцах слова не обидели его, не задели. Духи раздражали её, но в то же время, она была рада, что за фасадом слов, они могут видеть истинные чувства человека, понимать их, потому что сама Томоко не понимала, что, кроме отчаяния, она испытывает. Жаркого, испепеляющего. – Томоко, ты заслуживаешь жить. Не борись с тем, что я дал тебе – это всё, о чем я тебя прошу. В моей жизни я ничего не смог сделать стоящего для тех, кого должен был оберегать, поэтому я рад, что смог помочь хотя бы тебе. Успеть спасти. – Мне не нужна была твоя помощь! – но голос дрожал, выдавая все её чувства. – Как я могу жить, зная, что ты умер из-за меня? Это нечестно. Ты слишком хороший, чтобы погибнуть из-за такой, как я. Он протянул руку, но вдруг вспомнил, что не может её коснуться, и та безвольно опустилась. Что бы это ни было – мираж, галлюцинация, бред или же последнее сияние искры его души, но это не продлиться долго. Томоко уже видела, сколь нечеткими становились черты его лица, как стремительно гас свет. – Знаешь, что я подумал, когда впервые увидел тебя? Посмотрел тайком из укрытия и подумал, вот же, какая она невероятная, – слабый смех породил дрожь в теле. Звук затухающего костра. – Опасная, как лезвие клинка, направленное в горло. Будоражащая, точно керосин, вылитый в костер. – Это звучит ужасно. – А еще: справедливая, как воля богов, – он склонил голову, алые прядки скользнули по сбритым вискам. – Ты хочешь казаться жестокой, бесчувственной, но лишь потому, что принимаешь все слишком близко к сердцу. Даже жизнь жалкого Духа беспокоит тебя столь сильно, что ты готова разрушить сама себя. Медленно буйство внутреннего огня успокаивалось, и все больше капель добиралось до неё, остужая кожу, прибивая мягкость светлых кудрей. – Ты заслуживаешь жить, – снова повторил он. – А я хочу подарить эту жизнь тебе. – Думаешь, имеешь права решать, кому жить, а кому нет? – она резко дернулась, вскипая от гнева. Его доброта, самоотверженность и чистое желание помочь выводили её из себя, потому что не оставляли ей выбора, кроме как сожалеть, что она когда-то так безропотно обещала ему смерть, обвиняла во всем. Только утихающий костер готов был погаснуть, как он воспылал новой силой, жаркой волной иссушив стену дождя вокруг, поджигая алые камни в статуе Архонта. Томоко неожиданно вцепилась в рубашку юноши, поразив и его, и себя этим касанием. – Никто не имеет права принимать такие решения и сваливать последствия на чужие плечи. Если ты так жаждешь, чтобы я жила, то будь добр понеси за это ответственность и борись за свою жизнь! Думаешь, ты можешь отдать мне свой последний вдох и с чувством исполненного долга блаженно умереть? Пропади все пропадом, если так! Калли удивленно моргал. Его свет стал ярче, хотя, быть может, дело было в том, что искра, горевшая в крови девушки, теперь разрослась и сверкала подобно самой жаркой звезде. Солнце, обращающее ночь в день. – Как? – он только моргнул, то ли ошарашенный её порывом, то ли не понимающий её слов. – Как ты это сделал? Как спас меня? – Знаешь, я беспокоюсь, что ты испепелишь меня, узнав, – неуверенно пробурчал он, отворачиваясь. – Позволь мне самой решить, как я убью тебя! – Это так романтично. – Заткнись, – прорычала она. – Вам помочь? – ниндзя дрогнула, резко выхватила нож из-за пояса и приставила к появившейся между ними девушке. Сайера задорно улыбалась, точно острие не грозило вспороть ей горло. – Привет, глупый братец. Так ты хочешь умереть или нет? Если да, не стоило возвращаться – просто дал бы своему пламени окончательно погаснуть. Девушка сидела на корточках и, опираясь подбородком на ладонь, наблюдала за ними с деланным интересом. Её темные прядки в сумерках чуть сверкали алым, напоминая об истинной сущности гостьи. Сайера попеременно оглядывала Томоко и Калли, пока те все переругивались. Точнее, ниндзя пылала праведным гневом, пока парень отмалчивался. Его свет и правда стал тусклым, но ещё трепыхался. Дух не могла не заметить, что, несмотря на его бестелесную оболочку, ниндзя вцепилась в него как в живого человека. «Занятно», – подумала она, щелкая языком. – Его можно спасти? – Томоко чуть ослабила хватку, но пальцы не разжала, побаиваясь, что второй раз у неё не получится ухватиться за мираж. Её сознание все еще находилось в шоке от того, что она фактически держится за воздух. – Что нужно сделать? – Нужно, чтобы он захотел жить, – пожала она плечами, перескакивая взглядом на юношу. Он нахмурился. – Я выдала твой секрет? Прости. Но ты не можешь так легко сбежать от своих обязанностей. Иногда каждый из нас хочет умереть, но это не значит, что мы действительно хотим этого. – Сайера, какого адского огня, ты мелешь? Дух только улыбнулась ему, а потом подмигнула ниндзя. – Вы такие смешные. Так похожи, что даже не замечаете, сколь одинаковы ваши претензии друг к другу, – Дух заговорщически наклонилась к девушке, пока та опускала опасное оружие. Шепот шелестел точно трава: – Натланта – это страна, где чувства и эмоции обретают волшебную силу, если ты позволяешь им пылать открыто, а не душишь в груди. Помнишь, что я говорила на празднестве? Какова участь огня без свечи? Взбесившийся человеческой находчивостью, неугасимой надеждой дождь остервенело, обиженно проливал на их головы свои слезы, но те не касались замерших, погибая в окутавшем площадь жаре. Где-то заскрипели открывающиеся ставни привлеченных необычной аномалией жителей. Далеко в небе сверкали молнии, бросая острые тени на лица собравшихся. Сайера взяла женскую и мужскую руку так, словно это ничего ей не стояло, – может и не стояло, ведь она была ни человеком, ни совсем духом, а может, наоборот, была и тем, и другим одновременно. Танцовщица крепко сжала их ладони вместе в тесках своих. Кожа теплая, мягкая, и эти касания как колыбель для разбушевавшихся, расстроенных чувств. – Будь для него свечой, позволь его пламени гореть, пока однажды оно не погубит вас обоих, – мелодично произнесла девушка. Её улыбка была теплой, полной искренних чувств, оттого её лицо почудилось слишком молодым, невинным и простым. – Если гореть, так гореть, сгорая. Она резко выпустила их, рассмеялась, касаясь губ, и вскружила по площади, пока вдруг не рассыпалась искрами. Мгновение юноша и девушка, пораженные, наблюдали, как гаснут огни, а потом отдернули руки – кроме той, которой Томоко упорно его держала. Вот только стоило Сайере покинуть их, забрав силу своей древней магии с собой, силуэт Духа вмиг рассеялся до состояния едва заметного видения. Казалось, точно девица подпаляла оставшиеся искры его существования, а теперь ничто уже их не могло уберечь от злого ветра и яростного дождя. – Значит, ты просто не хочешь жить, – сухо заключила ниндзя, смиряя его взглядом. Дух пожал плечами, вернув себе то затравленное, потерянное выражение, какое она видела в их каменной темнице. – Это твоя проблема, не моя, поэтому я не хочу расплачиваться спокойствием за неё. Но… Я тоже думала, что не хочу жить. Что если вдруг смерть настигнет меня, ничего страшного. В любом случае я уже тень того человека, которым некогда была. Решила, что моя душа погибла вместе с сестрой. Цель помогала мне справляться, пока я вдруг не поняла, что нет, я не хочу умирать. Здесь, в этом мире, есть еще то, ради чего можно просыпаться. – Например? Её улыбка была чуждой её лицу, поэтому напоминала угрожающий оскал, и всё-таки юноша обезоружено вздохнул. – Например, я сама. Я сама есть та, ради кого я буду просыпаться, вставать и идти дальше, пока однажды эта боль не пройдет, пока однажды вкус еды не перестанет отдавать пеплом и мир не вернет свои цвета, – слова точно гвозди в голову – твердые, уничтожающие, но всё же обнадеживающие. – Но есть и другие. На этом пути появляются наглые, настырные люди, от которых устаешь, потому что в них слишком много чувств и желаний, благих, великих целей, пока ты просто шатаешься фантомом, пытаясь не распасться. Это заражает. И если тебе нужна причина, чтобы жить дальше, то пусть она будет такой. Ты – Дух, так оберегай меня, даже если я проклинаю тебя. Даже если говорю, оставить меня, не оставляй. Живи ради меня, и потом, когда-нибудь, ты сможешь жить и ради себя тоже. Он молчал, и выглядел так, словно не слышал ни единого её слова. Приказа. Это был именно он. Томоко не умела просить, умолять кого-то – она была сухой и жесткой, говорила так, точно отрезала, но именно поэтому каждое её слово и обещание звучали искренне, в них хотелось верить, они внушали надежду. Заражали, как она выразилась. Может, он никогда и не испытает этого желания, о котором она говорит, – не захочет жить после всех тех изничтожающих провалов, потерь, но кто знает, каким будет будущее? Никто не сможет предсказать даже оттенки завтрашнего рассвета, не говоря уже о многих годах вперед. Так что, быть может, если он поверит ей сейчас, то однажды, обернувшись на сегодняшний день, облегченно вздохнет, что не отказался от шанса жить. Что благодарен ей, ведь тот великий миг всё же наступил, и он вздохнул полной грудью, чувствуя, что всё это было не зря. Что и он заслуживает эту жизнь. – Ну так что? – в её глазах угадывался страх, ведь свет гас прямо в руках и она не могла его поймать. Хотя, может, глаза и ничего не выражали на самом деле, а он просто видел истинные чувства. – Ты же этого всегда хотел, иметь с кем-то связь, чтобы исполнить долг! Давай! – Томоко, ты знала, – он перестал чувствовать этот мир после того, как отдал свою жизнь этой девушке. Связь с реальностью порвалась, но сейчас холод наполнял его. Может, так ощущалось касание смерти, а может, он впервые замерз. – Ты и правда невероятная. Дух выпрямился, коснулся пышных кудряшек вокруг женского лица и вдохнул её выдох, тронув губами её губы. На момент ниндзя лишилась собственного дыхание, а сердце действительно остановилось, слетевшее с привычного бега, как если бы на эту секунду её жизнь оборвалась, а потом вдруг продолжилась, разделившись, отколовшись. Томоко вздрогнула, отпрянула и импульсивно врезала кулаком в живот – парень закряхтел, согнувшись, но сбитый, хриплый смех танцевал на её взбудораженных нервах. Она даже не заметила, как кожа её погасла, а дождь, ничем более не сдерживаемый, намочил их одежду, пробираясь холодом в тело. Несколько радостных криков до них донеслось: кто-то из горожан застал эту сцену и ободряюще что-то гаркнул пылким юным душам. – Я... Ты… – Прости, я не знаю иного способа, – отдышавшись, Дух поднялся и неловко протянул ей руку. Даже на его смуглой коже было заметно сколь сильно рассыпались на лице пятна жаркого смущения. – Только не думай, что целовать девушек без их спроса – моё хобби! Это… Прости меня. Но ниндзя быстро нашлась, возвращаясь к себе привычной. Она с облегчением приняла его руку – живую, теплую и настоящую. В карих глазах, что Калли так старательно отводил, мерцал огонь, и легкая радость смягчила шок и возмущение. – Расплатишься за это потом, – один уголок губ её дрогнул. – Теперь у тебя вся жизнь впереди. Калли поднял взгляд и широко улыбнулся ей. Была в ней и печаль, но голос звучал искренне: – Спасибо, Томоко, что пришла в мой мир.____
Дом, в котором снимала жилье танцовщица, имел аккуратный фасад, явно уступающий своим собратьям по улице. Но тем не менее и побелка, и обрамления окон и дверей, черепица крыши и даже небольшие насаждения вокруг выглядели ухоженно, дорого и цепляли взгляды. Вероятно, аренда в центре города переваливает за допустимые пределы, и Люмин не могла представить, чтобы она с таким же чистосердечием впускала чужих в такое дорогое, хоть и скоромное, небольшое жилище. У неё с Паймон не было проблем с деньгами, но всё же… Её компаньонка бы загрызла чужака, посмевшего ступить на порог её дома, если бы они ежемесячно платили сумму со столькими нулями, сколько они мельком увидели на квитанции в прихожей. Стены цвета мха с встроенными книжными полками, высоким и широким камином, вдоль полки которого стояли цветочные горшки – успокаивали мысли, наводили на благоприятные суждения и представления, что было не мало важным после пережитого. Люмин укуталась в плед, устроившись в кресле в углу комнаты, откуда она могла наблюдать за всей гостиной и за видом из окна. Гремела буря, капли бились о стекло, по-домашнему перекликаясь с треском бревен в камине. Аякс отстукивал ритм ногой по деревянному полу, не отрываясь от своего занятия уже некоторые часы. Он даже не сдвинулся с места после того, как они немного вздремнули и перекусили. Сгорбленная спина, напряженные плечи, нескончаемый стук ногой и очередной повторенный жест рукой, взъерошивший рыжие прядки. На столе перед ним не было свободного места – всё завалено бумагами с чертежами, масштабами местности и схемами дворца, но путешественница видела, что уже некоторое время взгляд его рассеянный, а мысли далеки от проработки плана их пути. Аякс и так знал дворец во всех подробностях, но тратил силы и время на план, чтобы обеспечить своих спутников подстраховкой в случае непредвиденных ситуаций. – Зачем ты забрал Глаз Бога у Моны? Они остались одни, если не учитывать сопящую на коленях девушки Паймон. Её компаньонка так сильно перенервничала, что свалилась почти сразу же, как они пришли в эту квартиру. Люмин было стыдно, что она не смогла уберечь её, когда дом обрушился, и девочке пришлось долгие часы провести под завалами. Но каким-то чудом она выжила, и больше ничего не имело значения – даже она сама так говорила, успокаивая путешественницу, рассыпающуюся в извинениях. Аякс моргнул, точно просыпаясь ото сна, взглянул на лежавший в углу стола синий амулет – почти копия его собственного, только в ином обрамлении. Предвестник отложил карандаш и скрестил пальцы. – На всякий случай. Не хотелось подвергать товарищей соблазну искорежить её волшебство, – он помолчал, наблюдая за танцем огня в камине. – Мона – великая колдунья, хотя сама в это до конца не верит, но даже великие не всегда способны противиться соблазну Порчи. Она уже однажды ощутила её, и, боюсь, вторую такую встречу могла не пережить. – Ты прав, – Люмин в свою очередь следила за парнем. Лицо его осунулось, а тени стали пугающе заметными. Она не была уверена, что Аякс всё-таки уснул, когда все они, вымотанные, увалились по койкам. – Тяжело без Глаза? Вы не можете использовать волшебство как я, и мне трудно представить это чувство. – Не сказал бы, что тяжело. Это больше похоже на кипящий чайник на вечном огне, и если иногда не открывать крышку, то пара станет столько, что он взорвется, – Люмин цокнула языком, а Предвестник чуть улыбнулся ей. – Ну хорошо, может, это иногда неприятно. Но в любом случае человек – не чайник, и нас хватает на куда более длительный срок. Уверен, Мона с этим справится. Во дворце будут сложности намного опаснее, чем перенакопление волшебного эфира. – Аякс, – тихо, смущенно позвала она. Предвестник качнулся, снова пробуждаясь от наваждения, поднял голову и подарил ей тень улыбки. Люмин вспыхнула точно свечка, слишком сильно сжав компаньонку в объятиях, отчего та закряхтела недовольно, но всё-таки не проснулась. В путешественнице уверенность была всего секунду назад, но теперь она вдруг куда-то испарилась: – Люблю. Я тебя… люблю. Он удивленно воззрился на неё: на то, как девушка нервно перебирала серые прядки девочки, елозила на кресле и пыталась вынести этот взгляд, упрямо удерживая его. Сам Аякс уже ни раз говорил ей, сколь сильны его чувства, как много в нем бушует любви к ней и ни одно слово, признание не способно было их передать, поэтому он обещал без устали показывать их действиями. Иногда, проснувшись раньше неё, он какое-то время любовался, как подрагивают светлые ресницы, приоткрываются мягкие губы при выдохе, как соблазнительно выглядывает контур плеча из-под соскользнувшего одеяла, а потом поднимался и возвращался только когда отыскивал в саду или в городе цветы – белые, иногда с золотым ядрышками – и оставлял их на тумбочке. Не прекращал дурачиться, продолжая вызывать её улыбку, рождать смех и пока она забывалась этим весельем, он замирал и забывал дышать, вслушиваясь в то, как меняется голос, вглядываясь в свет радужек и румянец щек. Когда Аякс всё-таки решился снова взять клинок после полученной травмы, он не осмеливался попросить путешественницу помочь ему, потому что не хотел, чтобы она знала о его слабости, неумелости, с которой он и сам не был готов столкнуться, поэтому первая, к кому Предвестник обратился, была Томоко. Как и в первую их сделку, она отрезала своим: «Мне плевать, что ты чувствуешь, поэтому жалеть не стану». Это было то, что нужно – сначала. Но потом Люмин увидела его в спарринге с ниндзя и долго наблюдала из тени, не вмешиваясь. Она воочию видела, как из опытного, опасного бойца увечье обратила его в неумелого новичка. Тогда девушка тоже слышала суровый вердикт ниндзя, когда та повергла его и скрестила руки: – Про лук можешь забыть. Едва ли ты в кабана в трех шагах попадешь, не говоря уже о быстрых и хитрых противниках за многие мили, – он не ответил, потому что и сам это знал. Не сказать, что Аякс опечалился этим, ведь лук был далеко не самым любимым оружием, но тем не менее и умение владеть мечом также подвергалось сомнению. – Без второго глаза глубинное зрение для тебя закрыто. Тогда Томоко предложила ему ещё один спарринг, но он с улыбкой отказался, сославшись на отвыкшие от нагрузки мышцы. Ниндзя вздохнула, и всё же в её лице пробежалось сочувствие, которое она отрицала, но, больше ничего не сказав, покинула его. – Я знаю много достойных воинов, у которых похожая травма, – спокойно отзвучал её голос, когда Люмин присела рядом и понимающе улыбнулась. – Мы все ошибаемся, пока учимся – это нормально. Не нужно делать всё идеально с первой же попытки. – Кто бы мог подумать, что когда-нибудь я буду столь жалок, – усмехнулся он, сжимая и разжимая кулак. – Аякс, теперь мы союзники, – её ладонь накрыла его, – партнеры, и тебе не нужно быть идеальным, сильнейшим. Ошибки не делают тебя хуже. Теперь у тебя есть те, на кого ты можешь опереться, когда хромаешь. Те, кто подаст руку, когда ты упадешь. Не пытайся справиться со всем в одиночку. Я здесь, с тобой – на твоей стороне. И я буду направлять твой меч, пока ты снова не станешь увереннее. В тот день он снова сказал, как сильно любит её, на что путешественница лишь рассмеялась – безобидно, точно с его языка слетела очередная шутка. Может, его признания и звучали подобно шуткам, ведь в такие моменты уверенность покидала и его сердце, а беспечный тон и каламбуры помогали ему справиться с дрожью в голосе. Наверное, она никогда до конца не верила ему, и всё же ей хватало всех его поступков, его всего – такого, какой он был. Без слов признания, без теплых обещаний – Люмин ценила то, что он делал, а не говорил. Но сейчас всё было по-другому. Он был разбит, напуган тем, что ждало его на Родине, и не мог отделаться от постоянных угрызений совести. А Люмин, видя его действительно неидеальным, напуганным, растерянным, говорит ему – впервые за всё то время, что они провели вместе, – что любит его. Не каким-то безупречным воином, сильнейшим солдатом, безудержно веселым и суматошным парнем, а таким – даже – таким. Аякс поднялся, в несколько своих широких шагов пересек гостиную и опустился перед девушкой на колени. Она не отводила взгляда, пока он брал её израненные, мозолистые ладони в свои – такие же измученные жизнью воинов как его собственные. Их тепло смешалось, согревая обоих как жар их борющихся с невзгодами сердец. – Почему? – голос был тих, не уверен как бывает, когда касаешься слишком откровенных чувств. – Мне никогда не понять, почему именно я. Люмин, ты полна света, добра и так сильна, я был обречен полюбить тебя с самого начала. Но ты… Почему? Мягкие губы изогнулись в нежной улыбке, когда она осторожно высвободила свои ладони и обняла ими его лицо. Взгляд дрожал, скользил по всклокоченным, отросшим рыжим волосам, беспорядочно падающим на глаза и виски, тонкий изгиб прямого носа, острые уголки губ с едва заметным белым шрамом, по теням в уголках украшенных рыжеватыми ресницами глаз, – они всё равно были прекрасны, хоть один из них навеки был закрыт, перечеркнутый грубым шрамом. Её восхищали темно-оранжевые, местами почти коричневые пятна на щеках, висках, – она знала, – и на груди с плечами, точно скопления звезд в галактиках, рассеивающиеся веснушки. Люмин могла смотреть на них и заново находить новые, никогда не уставая любоваться тем, как они обращают его лицо в юношеское, задорное: где-то под кожей разбился метеорит далекого светила и оставил свои кусочки на другой стороне. Эти мысли так будоражили её. – Разве должна быть какая-то причина? – просто ответила она. – Дело в том, что ты – это ты, Аякс. Он не сдержал задорной, лукавой усмешки. – Ты уверена? Во мне есть множество поистине неотразимых вещей. – Хорошо, если тебе хочется узнать правду, – она наклонилась и поцеловала щеку. – Дело в этих веснушках. Я без ума от них. Мгновение, и парень расхохотался – точно грянул очередной гром, но следом ему вторил не ледяной осенний дождь, а теплая летняя морось. Паймон заерзала и открыла заспанные глаза. – Паймон бы хотелось однажды снова проснуться и не лицезреть влюбленных голубков. Хотя бы один раз. Она разве много просит? – Прости нас, Паймон, – путешественница тихо смеялась, крепко обнимая ворчащую девочку. – Великая Паймон простит вас, если Аякс снова как-нибудь приготовит те колбаски, – мечтательно пролепетала она. – Тогда она будет не против иногда видеть ваши влюбленные лица. – Обязательно, – Аякс взъерошил ей волосы, получив недовольный возглас именно тогда, когда входная дверь отворилась и через несколько мгновений в гостиную вошла промокшая до ниток Томоко, а следом за ней неожиданный гость. Предвестник присвистнул: – С возвращением с того света, получается? Калли пригладил волосы на затылке. – Бывают люди, от которых нет покоя даже на дне преисподней, – ниндзя проигнорировала его слова, метнувшись к тумбочке, над которой в странном порядке были развешаны рамки с фотографиями. Она подхватила амулет и махнула рукой куда-то в сторону камина. – Он же не собирается откусить мне голову? Из горшка выглянул цветок, и неожиданно бутон его раскрыл лепестки точно пасть. Острые иголочки усеивали их. Томоко повернулась, сжимая в руках свой ярко пылающий зеленый Глаз Бога и с сильным чувством бросила: – Единственные, чья кровь прольется, – Предвестники. – Впервые в жизни я вдруг обрадовался, что оказался предателем, – Аякс поднялся с пола, с любопытством рассматривая опасный цветок, а потом промокших гостей. – Я так полагаю, это увлекательная история, о которой нам никто не расскажет? – Некоторые тайны должны остаться тайнами, – подмигнул ему Калли. – Итак, на повестке дня сегодня мятеж? Тогда у меня есть идея, как нам относительно быстро, хоть и крайне не безопасно, добраться до Снежной. Калли подошел к столу, не замечая, что и с него, и с Томоко течет в три ручья. Но только Люмин собралась указать ему на это, как Дух взмахнул рукой, щелкнув пальцами, и жар вспышкой разнесся по комнате, забрав с собой всю влагу из их одежд. Паймон пораженно выдохнула, хлопнув в ладоши. – Как вы относитесь к невообразимо огромным, плотоядным зверушкам? – С особым обожанием, – подхватил Аякс, оказавшись у стола с его рисунками и картой в то же мгновение, когда и девушки собрались вокруг. – У тебя есть парочка на примете? – И даже не парочка, – с этими словами Дух ткнул на отчетливо прорисованный на карте хребет, простирающийся пугающе обширно вокруг северной границы Натланты. – Придется запастись нескольким десятком телячьих костей, потому что путь наш проляжет через горы Галхе. Там вдоль ущелья располагаются логова волкодавов. Он оглядел спутников и скрестил руки. – А кто говорил, что будет легко?___
Без стука он вошел в спальню, потому что еще секунда и ноги бы развернули его, пустившись в бегство. Небольшая голуба-зеленая комната встретила его мягким ароматом жасмина и имбиря, пробуждая какие-то далекие воспоминания – столь старые, что на них уже давно порос мох. На стуле у кровати сидела молодая девушка и играла тихую мелодию на деревянном инструменте. Приятный звук щекотал слух. Сайера беспечно улыбалась своей игре, не замечая гостя или же делая вид, что не замечает. Она смотрела на капли дождя, стекающие по стеклу окна у кровати, в которой недвижимой фигурой лежала женщина. Большая часть её сильного тела была перебинтована, одна рука обтянута шиной, а на губах засохла кровь. Возможно, она была недавней, потому что девушка Дух относилась к заботе об Архонте с должным вниманием и точно бы не пропустила этой детали, когда только занималась её ранами. Никто не говорил ни слова, оттого картина двух волшебных созданий, суть которых ядро огня, неспособные помочь своему божеству, навевала тоску, а тихая мелодия лишь усиливала её. Доиграв последний аккорд, Сайера поднялась со скрипучего стула, взглянула на юношу долгим, проницательным взглядом и безмолвно обратилась алым светом, развеянном в сумраке. Она ушла, оставила его одного у постели женщины, которую он хотел, но не смог защитить. Дважды. Груз вины тяжелой ношей лежал на плечах, и только здесь, без посторонних глаз, Калли мог позволить им поникнуть, а свету его сердца почти погаснуть. Он пообещал Томоко, что будет жить – хотя бы ради неё, и не собирался нарушать данное слово, особенно когда ниндзя предложила ему связать их той таинственной связью, которая до конца жизни соединит их души как девушку и Духа, обязавшегося перед богами оберегать её. Столько лет это было его мечтой, но он даже представить не мог, что его партнером в этом будет кто-то другой – не семья Архонта. Спутанные чувства одолевали его насчет этого решения. Но Томоко заслуживала быть той, кого избрал Дух, но вопрос в другом: заслуживал ли он быть тем Духом, что выберет её? – Так и будешь там стоять точно ошалелый? – Как ты себя чувствуешь, Агния? – тихо поинтересовался он, подойдя к кровати. Вопрос был, конечно, бестактным и глупым, но Архонт только натянуто улыбнулась. Даже такое действо вызывало трудности и, вероятно, сильную боль. Кожа была впервые так сильно опалена, кости и мышцы повреждены. Они заживут, восстановятся, но до того момента пройдет не одна мучительная ночь. – Я рад, что ты жива. – Хотя тот пацан очень старался этого не допустить, – она вздохнула, фыркнув. Он не смог заставить себя улыбнуться, видя ужас, в который превратилась эта женщина. Великая, могущественная, но сейчас столь беспомощная. Калли налил воды из графина на столе и поднес стакан к сухими, алым губам. Богиня вздохнула, на мгновение зажмурилась и подняла уцелевшую руку, забирая стакан. Она никогда не принимала чужую помощь и сейчас ничего не изменилось – этот факт слега согрел ему сердце. Несмотря на произошедшее, его богиня сохранила колкость и ершистость своего нрава. Калли не знал, как относиться к Скарамучче после его предательства. Он вообще ничего не мог найти в своём сердце, кроме тяжелой пустоты – противоречивое, невозможное ощущение, но оно нескончаемо давило. Нельзя было сказать, что он не понимал поступка Предвестника, поэтому не мог осудить и поэтому ничего не предпринял в тот момент. Никто ничего не сделал, потому что все понимали: иного пути у них не было. – Ты знала. – Выражайся яснее, – она говорила хрипло, иногда звук сипел, точно в легких была дыра как в воздушном шарике, и Калли нервничал, опасаясь, что могут быть раны, о которых никто еще не знает и что они всё-таки погубят Мурату. Он осторожно опустился на постель подле богини, не смея отвести взгляд, мучая себя зрелищем, но женщина вынесла его спокойно, почти равнодушно, как если бы лежать изломанной, сожженной изнутри было чем-то обыденным. Может и так, ведь она всё-таки воин, переживший несчетное количество сражений: – Парень, ты слишком много на себя берешь. Когда ты смотришь на меня таким жалким взглядом, мне хочется рвать и метать. – Прости. – Не извиняйся, – отмахнулась она, стараясь приподняться, но лишь закашлялась. Калли дернулся помочь, но Мурата остановила его, и Дух беспомощно опустился на постель. – Мне давно стоило, наконец открыть глаза и увидеть тебя. Увидеть то, во что ты себя превратил из-за случившегося пятьсот лет назад. Он повинно опустил голову. Весь огонь, что остался в нем, стремился к этой женщине, точно котенок в руки доброй хозяйки, способной и согреть, и уберечь от ужасов внешнего мира. Неправильно было, что богиня всё это видит, потому что Калли даже не пытался скрыть своё подавленное состояние. Неправильно, потому что это его работа – видеть боль других и помогать им. – А кто поможет тебе? – точно прочитав его мысли, поинтересовалась женщина. Она покачала головой, протянула руку, и тяжелая ладонь легла ему на макушку. Он вздрогнул, впервые ощутив настоящий жар божества, его касание – и оно оказалось на удивление заботливым, покровительствующим. – Я должна извиниться перед тобой, Калли. Ты всего лишь ребенок, который пытается быть взрослым и делать взрослые вещи, поэтому ты так отчаянно пытался сделать всё, чтобы помочь мне пережить утрату. Считал, что обязан. Но разве это так? Кто тебе сказал, что мне нужна была твоя помощь? Я видела, как умирает мой ребенок, и я не хочу видеть, как губит себя другой. – Я – Дух, и моё предназначение было с самого начала защищать Искру, но я не справился, – его голос дрогнул, и он громко сглотнул, борясь с какой-то внутренней лавиной, поднимающейся из пустоты. – Поэтому ты оставила меня. – Вот же глупый, – её ладонь медленно гладила влажные волосы, будто она пыталась успокоить его, прогнать кошмары из этой растерянной головы. – Дети не должны печься о родителях. Мы сами способны постоять за себя и решить свои проблемы. Наш долг – оберегать вас. Не наоборот. Её рука медленно соскользнула, растеряв остатки сил. Мурата нахмурилась, но не попыталась поднять её вновь. – Я оставила тебя, потому что ты слишком сильно напоминал мне её. Моя дочь была такой же неугомонной, вспыльчивой и постоянно занималась всякой ерундой, вроде готовки и цветоводства, – улыбка была печальной, но печаль та была светлой, хоть и тяжелой. – И это еще одна причина, почему мне следует просить прощения. Ты не виноват в моих страхах и еще больше – не несешь ответственность за их исцеление, но, спасибо, что пытался. Калли, ты сделал слишком много для своего юного возраста. Не кори себя за неудачи. Она тихо хлопала ладонью по его колену, потому что больше не могла поднять руку и как-то иначе утешить его. Но этого и не требовалось, потому что слова, которые сказаны, были ценнее любых объятий. Мелкая дрожь пробежала по телу, свет задрожал, когда юноша всхлипнул, растерянно начал растирать слезы по щекам. Вот только слезы уже покатились, загнанная за задворки волна грянула, и теперь её невозможно было остановить, как бы сильно его не смущали эти капли. – Всем нужны те, кто о них позаботится, – мягко произнесла она, успокаивающе похлопывая ладонью. – И я благодарна тебе, Калли, что все эти пятьсот лет ты заботился обо мне, даже если я без конца только и могла, что обижать тебя своим безразличием. Но теперь настало время и тебе пожить для себя, найти того, кто будет заботится о тебе, коль этого не смогла сделать я. Настало время двигаться дальше и оставить призраков там, где им место – в прошлом. Мурата вздохнула. Она чувствовала раскаяние и сожаление перед ребенком, на которого взгромоздила свой траур и который нес его безропотно, послушно все эти годы, не замечая, как с каждым пройденным шагом он терял связь с самим собой. Постепенно он перестал думать о себе, как о личности, о том, кто может желать и мечтать, а не только служить кому-то, и это изничтожало что-то внутри него, хоть юноша и не замечал этого. Это привело его в сегодняшний день – пустой, серый, где существовала лишь мысль о смерти, ведь то, ради чего он якобы жил, рассыпалось и исчезло, а значит, смысла больше не было. Но смысла и нет. Живут лишь для того, чтобы жить – вот такова была простая истина, о которой ему никто не рассказал. Мальчик родился в цепях своей сущности и не знал ничего, кроме долга, поэтому как тот, что никогда не знал свободы, обретя её, он не мог вообразить, что теперь делать со всем этим миром. Но Мурата верила, что теперь у него появится шанс понять, научится жить в этом бесконечном мире – порой жестоком, но порой таком родном и добром, что дарит исключительных друзей и возлюбленных, соединяет души и формирует семьи крепче кровных. Поэтому чувствуя тяжесть расставания с мальчиком, которого она не замечала из-за собственной трагедии, но который всегда был рядом, богиня искренне хотела и отпускала его. – Отправляйся в путь, узнай наш мир, людей, что в нем живут, прочувствуй мысли и желания – всё их многообразие. Найди друзей, отыщи своё собственное счастье. Она была богом, существом куда могущественнее смертных и это проявлялось не в величии силы её колдовства, а в широте сердца, в том, сколь больно было выпускать еще одно дитя из рук и понимать, что, быть может, она никогда более не увидит его, и все же сделать это. Превозмогая боль сломанных костей, разрушенного тела, Мурата села и осторожно укрыла юношу в своих объятиях и долго держала его так, пока все пережитые лишения и утраты не покинули душу с горькими слезами. – А когда он закончится, давай снова встретимся и ты расскажешь мне обо всём, что увидел и узнал, – он хотел бы ей ответить, но мог лишь задыхаться в слезах, впервые в жизни принадлежавших не кому-то, а только ему. – Куда бы ты не пошел, Натланта всегда останется твоим домом, Калли.___
Как любое нежеланное утро оно наступило неожиданно. Путешественники уже собрали сумки, полные провизии, сменной одежды, которую они смогли выкупить на рынке у приезжих торговцев, запрягли белых и серых лошадей под цвет холодных пейзажей Снежной, чтобы уменьшить риски обнаружения, и стояли на границе города, откуда начнется их долгий и опасный путь, конец которого был ещё неизвестен. В сердцах и душах теплился страх как у любого живого существа перед грядущими переменами, последствия которых не угадать, не предвидеть и в моменты, когда не на кого положиться, кроме как на собственные силы и умения. Вот только мир и правда иногда был не так жесток и безразличен к простым смертным, точно иногда выбирал себе любимцев, и, желая облегчить им тернистые дороги, сводил их вместе. – Ты точно сумеешь всех нас перебросить к границе хребта? – Одиннадцатый Предвестник, который уже давно расстался со своим званием и титулом, а сейчас стремится возвратиться на преданную им Родину, чтобы уберечь оставленную там семью и спасти новую, обретенную за годы службы, похлопал по крупу коня, взглянув на их проводника с явным сомнением. – Расстояние не близкое. – Не стоит недооценивать силу Огненных Духов на землях их страны и в окружении кислорода, – юноша, выглядевший слишком молодо для своих истинных лет, но всё-таки остающийся крайне юным для своих сородичей, впервые облачился, как и всего спутники, в плотные одежды, способные уберечь от самых лютых ветров. Перед отъездом он в последний раз взглянул на место, в котором родился, и ушел, не оборачиваясь. – До границы я нас перенесу, но дальше придется добираться своим ходом. Как только я покину земли Натланты, моё волшебство оставит меня. – Тогда безопаснее тебе было бы остаться тут, – серьезный и острый как ножи женский голос прозвучал следом за взметнувшейся где-то на опушке стаей воронов. Ниндзя, оставившая свой долг и учения и отправившаяся на поиски истины о своей сестре, возвышалась над ними в седле белого скакуна в непривычных глазу серо-черных одеждах. – Это не экскурсия для дилетантов. Юноша с пылающими, теперь коротко постриженными волосами, улыбнулся ей. На бедре у него тяжелой ношей замер кортик, а к бокам его коня привязали лук и несколько десятков стрел. – Не беспокойся, за себя я уж постоять смогу. За пятьсот лет кое-чему да научился. – Хвастун, – буркнула крохотная девочка в белом костюме и блестками вокруг её миниатюрного, мягкого личика. Она витала вокруг златовласой спутницы, молчаливо стоявшей по другую руку от солдата северной страны. – Так хочется наконец увидеть, наслышанную всеми страну снегов и льдов, но как-то страшно. Но Паймон уверена, что ни один монстр не страшен такой сильной команде, как эта! Никто не ответил, но подбадривающие улыбки расцвели на лицах. Да, они страшились будущего – каждый из них. Но вместе с этим в них полыхал вскормленный взаимной помощью и поддержкой огонь, способный не только обогреть в самый холодный день, но и предать силы в битве, в которой, видится, невозможно одержать победы. Но если конец еще не написан, то кто знает, за кем она будет?