Созвездие

      «Ты правда умудрилась сказать ему это? Сказать, что только испорченный человек способен полюбить его? Указать, что он на самом деле чудовище, способное на всякие злодейства, и честные, праведные люди никогда бы даже не взглянули на него? Мона, ты совсем свихнулась?!» – не было минуты, когда астролог не истязала бы себя разными мыслями, каждая из которых была пропитана злостью и осуждением своего болтливого языка, этой ненужной легкомысленности, её эгоизма. Ей было плохо и страшно, и она решила: почему бы не сорваться на парне, который и без того лезет из кожи вон, чтобы уберечь её? Только Архонты знают, какие испытания выпадают ему на долю в стенах этого волчьего логова, а она… Она жестоко обидела его, ранила и не смогла даже извиниться, пока Предвестник не ушел с зияющей раной, нанесенной её острым как бритва нравом. – «Можешь ты хоть на минуту подумать о ком-то, кроме себя, Мона? Ему нужна поддержка, а не ссоры».       «Но мне тоже нужна была поддержка, а не упреки! А он разозлился, накричал на меня, и во всей этой амуниции выглядел совсем как один из Предвестников!»       «Ты хоть слышишь, что говоришь?! Выглядеть и быть — не одно и то же. Но к тебе это, видимо, не относится. Ты выглядишь как дура и на деле действительно дура».       Её внутренние переживания кидались друг на друга, разрывали в клочья, пока Мона бродила по гостиной, не способная усидеть на месте. Прошло двое суток с их встречи, и она до сих пор ничего не слышала о Шестом Предвестнике и о пленных, о Марианне или о ком-то другом. Анна только и болтала, что о каких-то обыденных вещах слуг, перекручивала городские сплетни и занималась уборкой, а все попытки астролога добиться нужной информацией заканчивались фразой: «Давно не было так мирно в наших стенах». Ничего не происходило, а Моне казалось, что грохочет война, разрываются мины и весь мир разрушается вокруг.       На самом деле это просто она сама себя накручивала, виня в случившемся.       Голодные, остервенелые ястребы – мысли в её уставшей, раскалывающейся голове. Волшебство требовало выхода, но отсутствие Глаза Бога не позволяло дотянуться до нити колдовства, отчего элементарная энергия, точно в загрязненных трубах, скапливалась и давила изнутри, предостерегающе шипела, напоминая, что рано или поздно это плохо кончится. Это стало еще одной причиной столь неприятного поведения, но всё-таки… Как она могла так поступить? Даже тысячи извинений будет недостаточно, но Мона не сказала даже одного. – Вас что-то гложет, госпожа?       Тем днем она почти не спала, постоянно пробуждаясь от кошмаров, где было слишком много крови и преданных чувств, чтобы не пугаться собственного отражения в зеркале, замершем в углу.       Истощенная переживаниями и беспокойными снами на следующее – последнее перед приездом Царицы, – утро, пока Анна занималась своими делами, Мона, облаченная в одно из тех же лаконично изысканных платьев, стояла у того же окна и безучастно рассматривала танец снежинок.       Анна как раз заканчивала с протиранием пыли на всех видимых и невидимых поверхностях. Она ни разу не умолкла с момента, как принесла завтрак и занялась своей рутиной, – Мона же так и не отошла от окна, замерев темным изваянием, призраком среди плотных, вышитых золотым узором штор и, смотрящим в черные дыры окон в утреннем свете. Так прошли её прошлые два дня – в ожидании, в поисках, в уничтожении себя. Стоило где-то мелькнуть тени, силуэту, сердце замирало, надеясь, что в очертаниях угадается знакомый юноша, но этого не происходило, и разочарование злобными укусами подгоняло мысли сокрушать разум. – Почему ты так решила? – Вы ни разу не оторвались от окна, и, мне чудится, что вчера я заставала вас именно в этой позе, – служанка замерла, задумчиво склонив голову и изучая свою госпожу. Мона продолжала лицезреть спокойный, сонный зимний пейзаж. – Не мне судить о мыслях госпожи, но если вас и правда что-то беспокоит, вы всегда можете со мной поделиться. Ваши тайны умрут вместе со мной.       Мона медленно повернула к ней голову, изогнув бровь. Её лицо хранило холодное безразличие, а взгляд ощущался тяжелым грузом на плечам, и Анна, привыкшая к подобному отношению, опустила голову, ожидая решения девушки. Она была покорной и её верность становилась очевидной, несмотря на какую-то жесткость взглядов, но астролог прекрасно сознавала, что произнесенные служанкой слова были бы неплохим вкладом в их общее доверие, если бы Мона не была той, кем была. Как бы все здесь старательно не делали вид, что она гостья Царицы, было ясно, что правильнее сказать – «вещь Царицы». Мона была настоящей драгоценной шкатулкой, в которой таился на манер какого-нибудь ожерелья дар связывающих нитей.       Её улыбка не коснулась глаз и напоминала неумело нарисованный изгиб на чьем-то портрете: – Не переживай, Анна. Это просто легкая нервозность перед встречей с Царицей. Она должна возвратиться уже сегодня, и я с нетерпением жду этого мгновения, – «и тогда всё, наконец, закончится», несказанной фразой пронеслась мысль следом. – Лучше расскажи, что интересного произошло в городе. Мне здесь совсем нечем заняться, а твои истории приятно скрашивают скуку.       Лесть, лесть, лесть… Однако работает всегда и безотказно на таких простых, не очень уверенных в себе людях, как Анна, и когда глаза девушки засияли, а голос полился рекой, вещая о каком-то увлекательном переполохе в городской пекарне, Мона поняла, что не ощутила угрызений совести. Она ещё раз взглянула в окно, вид за которым успел приесться так, что тошно становилось от его однообразия, и в её утомленной голове созрела идея – хитрая, решительная и опасная, но то время, которое она занималась саморазрушением, выбило всякий страх перед живущими здесь людьми, перед встречей с богом. Она вдруг поняла, что вела себя не просто как дура, а как трусливая, нескончаемая дура, и позволила не просто страхам руководить ею, а – страхом перед Селеной, которая исказила её судьбу, и Мона сама оттолкнула человека, ради которого была готова вырвать сердце и отдать богине, лишь бы она отвязалась от него. Когда вступаешь в игру, где ставки слишком высоки, а соперники во много раз сильнее и древнее, единственное, что остается – безрассудная смелость, охлаждающая голову, позволяющая думать, а не путаться как новорожденный котенок в собственных же шагах.       Когда история Анны достигла апогея, астролог обернулась к служанке и сухо произнесла: – Анна, скажи мне, кто я. – Кто вы? – повторила она, оторопев и не успевая переключиться между своей историей и реальностью заданного вопроса. – Вы – уважаемая, ценная гостья Её Величества. – Именно. Тогда скажи мне, почему я ещё ни разу не смогла полюбоваться этой замечательной аллеей за окном и архитектурными решениями великих мастеров, а просидела все эти дни здесь? – Анна открыла рот, но астролог не дала ей вставить и слова, шагнув к служанке так стремительно, что девушка с дрожью отпрянула. – Как думаешь, каков будет гнев Царицы, когда она узнает об этом? – Госпожа, я… – Не смей перебивать меня, пока я не позволю тебе открыть рот, – колдунья никогда ранее не слышала этот тон, но его жесткость, непреклонность приятно согрели душу. Странно было не испытывать сожаление или вину за тот страх, что она родила во взгляде Анны, за то замешательство, с которым она столкнулась. – Иди и найди Сказителя, Шестого Предвестника. Если кто тебя спросит, скажи, что обожаемая гостья Царицы изнывает от желания прогуляться, а её благосклонное отношение к милорду сопутствовало выбору. – Да, госпожа, но… – Мне повторить еще раз? – её брови изогнулась, а голова чуть наклонилась. – А ты только начала мне нравится, Анна.       Служанка застыла и в следующую минуту, выпалив извинения, вылетела из гостиной как ошпаренная. Какое-то время Мона созерцала бесплотный дух Анны, выбитой из калии неожиданной переменной в её госпоже, которая до этого казалась крайне мягкой и приветливой, а сегодня предстала в совершенно ином обличии.       Над камином, ярко пылающем, висело зеркало в красивой, изящной раме, и с его поверхности на астролога смотрела та самая девушка, которую она увидела, когда впервые нарядилась в эти дорогие одежды, но перемена её настроения не была связана с зачаровывающим взгляд платьем аквамаринового цвета со струящейся юбкой, точно раскрывающийся несколькими ярусами бутон каллы.       Проснувшись сегодня на рассвете, Мона долго выбирала подходящий наряд: как солдаты выбирают подходящие бою доспехи и оружие, так и астролог подбирала соответствующее авантюре облачение. Может, мужчины натягивают на себя военную униформу, стальные латы, чтобы спастись от ударов врага, но женщины, которые лишены умения физически сражаться, запертые в четырех стенах, облачаются в самые роскошные, отвлекающие взгляды наряды, украшают и без того прекрасные шеи, руки и лица драгоценностями, подводят глаза и выигрышно подчеркивают особенности своих природных дарований. Правильно подобранный туалет – безмолвная уловка, на которую ведутся все без оглядки. Их враги оценивают опасность своего оппонента в первую очередь по внешнему виду. А для её сегодняшнего оппонента внешность и правда играла немало важную роль.       Именно поэтому из всех платьев Мона остановилась на этом одеянии из мягкой, нежной ткани. Каждое движение рукой и бедрами оборачивалось танцем атласных юбок от бела-голубых слоев до аквамариновых; колыханием буфов, на которых свет скользил светлым переливанием – и вся её фигура, подпоясанная тонкой лентой цвета морской волны, сочетающейся с узкими рукавами, на которых глухо мерцала медная вышивка, напоминала вздымающиеся и опадающие волны океана, отбушевавшего после затяжных бурь и только встретившего солнце.       Лиф обхватывал медный каркас, закручивающийся узорами по ребрам, линиям груди, ныряя под ленту и соскальзывая каплями на задней стороне юбок. Тонкий контур оголенных плеч, ключиц и мягкий силуэт груди позволял взору только вкусить очертания тела и вовремя лишить удовольствия его созерцать, оставляя волю воображению. Мягкость, нежность с жесткостью и холодностью сочетались в её облике, точно отражая внутреннюю суть колдуньи, но она не позволила себе задуматься об этом, поправляя завивающиеся иссиня-черные локоны, каскадом ниспадающие по спине. Передние прядки Мона заколола медной заколкой с темными камушками.       На её бледном в ареале темных прядей лице появилась улыбка, не смягчившая взгляда, и Мона поняла, кого напоминала ей эта величественная, отгороженная от мира особа. Наставницу. Таким же непроницаемым, сдержанным взглядом она смотрела на все вокруг, пока в душе неё металось пламя, но в душе Моны кипела вода, обжигающая нервы.       Раздался стук в дверь, а затем щелчок повернутого замка. Колдунья не испытала ничего, кроме опасно острого возбуждения, когда на пороге её покоев появилась женщина в всполохах черного и алого. Марианна заинтересованно оглядела колдунью и расплылась в хищной улыбке, протягивая ей темно-синюю шубу с серебристым мехом так, будто была её личным лакеем. – Птичка решила показать коготки, – острый зрачок безотрывно следил за каждым движением астролога, пока та одевалась. – Наверное, ты не ждала, что вместо твоего мальчика появлюсь я, но, надеюсь, войдешь в наше положение. У нас есть основания предосудительно относиться к вашему общению.       Мона выдержала её взгляд, когда Марианна протянула ей теплые перчатки. Как бы ей не хотелось сейчас увидеть Сказителя и извиниться перед ним за всё, что произошло между ними два дня назад, рассказать ему о её настоящих чувствах к нему, что на самом деле он во много раз благороднее неё, лучше, и что она никогда бы не была по-настоящему счастлива без всего того безумия, коем представляла собой его личность, но выходя следом за Предвестницей из своей клетки, Мона думала только о том, как заблуждается эта женщина. Да, она приказала Анне отыскать Сказителя, но не потому, что верила в его появление, а именно по причине того, что Марианна всегда оказывается там, где всплывает его имя. – Не всё то золото, что блестит, – и голос звучал её ровно.       Утро выдалось морозным, но погода стояла благоприятная. Бесконечно голубое небо, в которое направленны каменные шпили дворца, с россыпью стекла, точно лед днем и клетки для звезд – ночью. Стены гиганта переливались легким блеском, пытаясь соперничать с красотой снега, хрустящего под ногами. Звук умиротворения, детского озорства – он требовал, чтобы его снова и снова рождали, наступая на покрывало ногой.       Утреннее солнце наполнило мир светом, скользнуло обычно теплыми, но здесь – непременно холодными касаниями по одетым в снежные одежды кустам, елям и лишенным листвы деревьям. Очаровательные силуэты елок и деревьев с нахлобученными белыми шапками, укутанными ветками, сугробы вдоль протоптанных маршем троп, желтая мозаика солнца под ногами и в заснеженных кронах. Мир окунули в золото и серебро, и теперь он предстал перед людьми во всем своём застывшем великолепии, завораживая дух, щипая щеки и нос редкими дуновениями ветра. Он игрался с их шубами, крал с мехов снежинки и уносил прочь.       Моне хотелось наслаждаться прогулкой после стольких дней заточения, вдыхать морозный аромат зимы, будоражащий её утомленное, израненное сердце, обещающее ей, что скоро перестанет биться, если она не прекратит издеваться над ним. С каждым глубоким вдохом воздух врывался в рот, быстрой волной скользил по горлу и наполнял грудь иголочками – безобидными, заставляющими вздрагивать как кошку после дождя. Он пробуждал. Астролог искренне желала этого безмятежного наслаждения пейзажем, несмотря на то, что пальцы в синих сапожках уже замерзли, и перчатки почти не спасали от мороза, но тепло шубы и голубого шарфа приятно согревало, странным образом смешиваясь с холодом вокруг. Это было бы возможно, если бы не ужасная компания, шедшая рядом. – Сидела себе в клетке и не пищала, а тут раз и раскричалась, – беззлобно рассуждала Марианна, облаченная в серую шубу с черным мехом, с которым сливались объемные черные локоны. В них мелькающие снежинки напоминали россыпь бриллиантов. – Неужто прибытие Царицы придало тебе храбрости, астролог? Надеешься, что милость Её Величества сохранит твою головку на плечах? Лишаться такой красоты, конечно, то еще расточительство, но мои печали вряд ли кому понятны.       Пока Мона всеми силами пыталась делать заинтересованный вид, разглядывая аллею, вдоль которой маршем прогуливались два отряда, точно отрабатывая выучку, Марианна же в свою очередь разглядывала её с таким интересом, словно перед ней была затейливая вещица. Её взгляд скользил по фигуре колдуньи с каким-то плотоядным вожделением, но колдунья ни разу не взглянула на Предвестницу. Её сердце лишь едва ускорило бег, истощенное и вымотанное. Удивительные вещи может сделать с человеком и его чувствами вина и тоска. И постоянный страх. В итоге ни остается ничего. – А ты тут же примчалась, стоило мне упомянуть Скарамуччу. Бегаешь за ним, будто отвергнутая девица, – с этими словами Мона улыбнулась и взглянула на Предвестницу, лицо которой испещряли разводы цветной кожи. Где-то были темные пятна на светлой коже и расползались, а где-то это были совсем крохотные крапинки. Она была красивой, но красота эта была дикой и необузданной, кровожадной и отталкивающей. – Наверное, слышать отказ неприятно, хотя откуда же мне знать?       Марианна замолчала, и когда она молчала, безотрывно следя за своим оппонентом, то всё больше напоминала зверя, спущенного с поводка. Несмотря на то, что волчьи уши были у Первого Предвестника, и Мона знала много зверолюдей, никто из них не был так похож на своих далеких предков, как эта женщина. Она двигалась с грацией леопарда, замирала, точно хищница, кружила вокруг жертв, как падальщица, и все её слова и действия пропитаны ядом, как у гадюки.       Холодок пробежался вдоль позвоночника, хоть, может, причина была в поднявшемся ветре. Где-то гаркнули птицы и взмыли в синее небо над головой, уронив с ветки пласт снега и оголив её худой, кривой силуэт. Костлявая рука, выглянувшая из рукава, тянущаяся к девушкам, мечтала поживиться чьим-то духом и теплом. – Мои люди кое-что нашли о твоей жизни, и я узнала любопытную вещь о женщине, которая тебя вырастила. Достаточно почтенная колдунья, если верить сводкам, но кто бы мог подумать, что её воспитанница будет расхваливаться, что раздвигает ноги перед разными парнями, – Марианна снова улыбнулась, чувствуя, что брошенные слова метко попадают в цель. Мона не изменилась в лице, но ей в рот как-будто бы налили дегтя. – Но я тебя не осуждая, астролог! У Шестого такое смазливое личико, что будь он менее упрямым, я бы с радостью его попробовала. – Зависть никого не красит, – в тон ей ответила колдунья. – Я еще в нашу первую встречу заметила, какая ты дерганная и вспыльчивая. Теперь-то всё встает на свои места. Завидуешь, что, как ты выразилась, смазливое личико всегда обращено ко мне, а не к тебе?       Уголки губ Предвестницы поползли в стороны, делая её улыбку растянутой как у восковой фигуры в жаркую погоду. В алых глаза блеснули золотые блики, намекающие на поднимающуюся в ней магическую силу. Марианна любила не только действиями, но и словами марать других людей, опускаясь до жалкого уровня, и почему-то на дух не переносила, когда ей отвечают тем же. Наверное потому, что она привыкла доминировать над жертвами, не встречая сопротивления, а Мона вдруг перестала играть в эту увлекательную, но уже наскучившую за время её путешествия, игру, где ей приходилось быть чьей-то жертвой в разных декорациях.       Грань, по которой астролог проходилась, будоражила кровь заструившемся по ней адреналином. Это как расхаживать в алом перед быком или заглядывать в открытую пасть льва, зная, что её держат, но уже предвидя, как она сомкнется на шее. – Когда Царица закончит с тобой, я самолично расцарапаю твои глазища, а потом с упоением буду вырезать из тебя органы, пока ты не истечешь кровью, – тихо, с нажимом пропела Предвестница. – И, конечно, куда же без зрителей. Главным гостем станет Скарамучча. Вот потеха будет. – Не сомневаюсь в твоих способностях, Марианна, но жаль сейчас на твоей шее ошейник, – колдунья пожала плечами, отводя взгляд к голубым просторам неба, мечтая, что когда-нибудь она сможет взглянуть в него без затаившейся за спиной смерти и просто спокойно, мирно любоваться, как синева сменяет оттенки, как плывут и растворяются в ней облака. – Остается только громко лаять.       Предвестница хмыкнула и нагло взяла колдунью под локоть. – Сколько уверенности, мне аж завидно. Давай развлечемся немного, астролог, а то прогулки – это так скучно, – она повела её куда-то прочь из аллее, к огромной арке, через которую могли проехать несколько тележек, запряженных в целый табун лошадей. – У меня как раз есть прекраснейшее зрелище для тебя. Без зазрения совести скажу, это моя лучшая работа.       Какая-то часть её онемевшей души вздрогнула.       Мона не сопротивлялась, позволила Марианне вывести её из аллеи и провести по заснеженной каменной дороге, уходящей в лес. Какое-то время они шли в тишине, разбавленной лишь хрустом снега и тихим завыванием ветра, пока дорога не вывела их на неожиданную улицу, застроенную каменными домами, по которой даже в ранний час сновали люди. Оказалось, это был не лес – подлесок, служивший естественной стеной между городом и дворцом, окруженных общими высокими стенами, верхние колонны которых угадывались далеко на горизонте. Город был ярусным и уходил ступенями вниз по нагорью, пока чиновники и дружинники располагались на самом верхнем, поэтому появление Предвестницы никого не всполошило, только замечавшие их солдаты или другие представители сословий прикладывали ладонь к сердцу и кланялись, пока Марианна самозабвенно тащила куда-то свою подопечную.       Столицу Снежной со всех сторон окружали высокие, простирающиеся на многие километры горы и хребты, покрытые снегом, смешанным с проблесками черной земли. Опасные, обломанные и неприступные великаны защищали родину местного Архонта, напоминали людям, что вопреки всей силе, величие самой природы подавляюще и необъятно. Самые далекие вершины были накрыты легкой дымкой и казались меньше своих сородичей, но Мона знала, что они даже больше тех, что возвышались непосредственно вокруг города. Их вид захватил весь её дух. – Нравится, да? – ехидно посмеялась женщина, крепко сжимая пальцы на её руке, почти впиваясь ногтями. – Любой враг нашей правительницы расплатиться жизнью в этих горах, заплутав и замерзнув до смерти или же будучи истерзан волкодавами. Тебе бы понравились эти милые зверята. Они легко бы откусили тебе головку. – По возвращению стоит завести парочку на манер домашних питомцев, как считаешь? – столь же ядовито ответила она.       Марианна промолчала, подарив своей спутнице обворожительную, дикую усмешку, обнажившую острые клыки – совсем не по-человечески длинные.       Путь оборвался также неожиданно, как и был начат. Предвестница провела астролога вдоль нагроможденных каменных зданий, покрытых снегами, под звук ржания лошадей из оставленной позади конюшни и звон колокола какой-то церкви на возвышении с притягивающими солнечный свет куполами. Золото, стекающее с башни. Но то, что предстало перед ней после, не было столь прекрасно – послание из самой Бездны, оставленное тамошними жителями, и хуже того, ведь никто этого не замечал, точно произошедшее было в порядке вещей и только Мона, оторопевшая, застыла на месте, не способная сделать следующий вдох.       Прям за церковью располагалась площадь, обнесенная высокой аркой, поддерживаемой колоннами, а в центре неё был сооружен помост. Снег услужливо припорошил уродство, пытаясь сгладить картину, но только сделал её более вечной, недвижимой – нереальной. На помост водрузили толстые палки, с которых свисали заледеневшие петли – четыре обмороженных вестника смерти качались на ветру. Мона хотела отшатнуться, но Марианна вжалась в неё как жаждующий в бутыль с водой и вкрадчиво прошептала ей на ухо: – Нравится? – только сейчас до колдуньи начал доходить истинный посыл её прошлого вопроса. Предвестница силой заставила Мону идти за ней, ближе к кошмару, обретшему реальность, выворачивающему всё, что еще теплилось в её душе. С каждым шагом едва дрожащие на слабом ветре мешки приобретали реальность, правдивость и тень, нависшая над ними, узнала девушку, она видела в её лице то, что предрекала ей судьба. – Кому бы ты не молилась, колдунья, боги не услышат. Здесь их нет. Здесь есть лишь воля и истина Царицы, и любой, кто осмелиться пойти против, обязан заплатить цену.       Две из четырех петель были пусты, но другие две… Мона подавилась спазмом в горле и поблагодарила себя в прошлом, что ничего не ела. Обмякшими, уже покрытыми корочкой льда мешками в оборванных, заляпанных кровью тряпках висели два человека: мужчина и девушка. Их лица изуродованы так, что не угадать ни возраста, ни личности. Потускневшие прядки всклокочены, местами выдраны и напоминали грязную мазню глиной, облепляя застывшее месиво на лице. Руки связаны за спиной, – жертвы даже не могли побороться за жизнь перед тем, как с ними сотворили такое, – ноги скованы, оттягивая трупы к земле, отчего головы ещё более изогнулись, сильнее изломав шею. – Было бы прекрасно, выживи Чайльд после моей небольшой выходки, – голос её звучал треском в ушах или же это умирало что-то еще в астрологе, желающей, но не способной оторвать взгляд от измученных, убитых людей. Новая волна тошноты окатила её, когда Мона угадала, что несчастной девушкой была совсем молодая особа, еще подросток. – Предатели должны видеть, чувствовать тяжесть своих поступков. Смерть для них – слишком легкое наказание, а вот жизнь с неизгладимой виной, с отравляющими каждый день воспоминаниями об этом миге вполне соответствует тяжести проступка, не находишь? – Даже дети.. – прошептала она, пытаясь не смотреть на вбитые в помост колья, на которых под снежными шапками чернели чьи-то головы. – Они ни в чем не виноваты.       Марианна выпустила Мону из своих рук, заплыла ей за спину и жестко сжала виски, удерживая её, не давая отвернуться. Она упивалась выползшими наружу чувствами астролога, вытягивала их по ниточке, смаковала. – Мы все когда-то были детьми, колдунья, но никто не сжалился над нами, когда приходили злые люди и мучили нас просто потому, что могли. Жалость, что в тебе живет, – всего лишь социальный конструктор, моральная подушка, в которую приятно уткнуться, убеждая себя, что ты лучше остальных, потому что осуждаешь такую жестокость, – она терпко рассмеялась, обнимая астролога за плечи и шею, согревая её обмерзшие щеки своим дыханием. – Дети – это ростки, но если земля уже отравлена, то гниль пропитает и их. – Это омерзительно.       Мона ощутила движение женских губ у своего уха и сдержала желание передернуться. – Помни об этом, милая, прекрасная колдунья, когда в следующий раз пустишь к себе в постель Предвестника, – её ладонь скользнула по меху и крепко обхватила талию колдуньи. Мона глубоко дышала, сдерживая горький ответ. Марианна самозабвенно терлась о волосы девушки, точно сцена, перед которой они застыли, пробивала её на нежности и ласки. – Хотя зачем ждать до вечера, да, Моночка? Я позволю тебе одарить виновника сея торжества всем жаром своего женского тела прямо сейчас, если хочешь.       Она вдруг выпустила её, и Мона снова смогла дышать, как если бы близость Марианны душила её сильнее, чем всё увиденное. Предвестница тихо смеялась, когда одним движением повернула её на себя, к дороге, по которой они вышли на эту сцену показного насилия, отшагнула и с погнано-гадкой улыбочкой кивнула в сторону приближающегося силуэта. – Только посмотрите, палач собственной персоной, – проворковала она. – Явился за своей подружкой? А я только и успела показать ей главную достопримечательность, как печально.       Сказитель безучастно взглянул на Вторую Предвестницу, плотно сжатые губы чуть изогнулись в бесчувственной улыбке. – Главное, Царица видела её, и я не могу сказать, что она сильно уж оценила наше вложение, – ветер шуршал темно-серым мехом, игрался с прядками его волос, и Мона пыталась ни о чем больше не думать, не вспоминать картину за её спиной. Взгляд Шестого Предвестника соскользнул с Марианны, обращаясь к колдунье. – Но с этим она разберется потом. Сейчас Её Величество жаждет встретиться с астрологом Моной Мегистус.

____

      Сердце его не переставало болеть с той ночи. Раньше такого не было, раньше ему не нужно было бороться с несуществующей занозой в ней каждый раз, когда он пытается сделать вдох. Никогда до этого даже касание мысли о ней, – её имя было закрыто за множеством ментальных замков, иначе его звук просто сокрушил бы все костыли, которые поддерживали его дух, – вызывали болезненный спазм, тошнотворную дрожь, изнывающую тяжесть и чувство, точно нескончаемая щекотка где-то в груди, отчего хочется её разодрать, мучило ежечасно.       Когда-то он мечтал о том, чтобы ощущать себя живым – так, как и обычные люди, у которых были и души, и настоящие сердца, но теперь, сталкиваясь с этим новым гостем человеческих чувств, он жалел о тех мечтах. Быть живым – это как беспрестанно выдергивать из тела нервы и не иметь возможности остановиться.       Работа, тяготившая его, вмиг перестала казаться чем-то ужасно тяжелым, изводящим, сокрушающим и Предвестник с безумной, жестокой радостью занялся ею, потому что она позволяла забыть, отвлечься от произошедшего между ним и нею, – и как ему хотелось снова назвать это имя, но оно обжигало разум и оттого оставалось запертым, – так что, покинув её, он не тратил бесценное время на свою личную трагедию, такую бестолково никчемную на фоне всех событий, но казавшуюся ему всесокрушающей. Осторожно, точно каждый шаг грозил ему погибелью, Шестой Предвестник исполнял свою задумку, а вместе с тем ублажал Марианну, выполняя её жестокие поручения. Он мог отказаться, потому что Предвестники были равны, несмотря на их положения в иерархии, и Вторая Предвестница не могла руководить Шестым, но Сказитель подчинялся, потому что ей это нравилось, и женщина всё больше ощущала реальность этого эфемерного поводка, прицепленного к нему. Потяни, и он окажется тут как тут. Прикажи, и он послушно исполнит.       И как бы он не ненавидел это, не изводился от бурлящего гнева к ней, к своему положению, Сказитель продолжал играть свою роль как талантливый, однако обреченный актер. Роль его была трагична, но раз начал, играй до конца.       За двое суток на его счету прибавилось темных дел, о которых он никогда не расскажет, но о которых несомненно будет помнить всегда. Они станут еще одними личинами кошмаров, преобразуя их, развивая, чтобы даже в ночи не было покоя. Однако сейчас они были не надзирателями, а его пособниками, поэтому Марианна почти ничего не заметила, радостно принимая результат его послушания. Результат, сквозь который на него теперь смотрела и она. Девушка, имя которой он боялся произнести, а когда произнес, не мог избавиться от шипящих на языке молний. – Нельзя заставлять Царицу ждать, но сначала я хочу услышать ответ Моны, – Предвестница исходила от извращенного удовольствия, стравливая их, разрушая всё, что еще не было разрушено, то, что они еще могли успеть спасти. Но он больше не находил в себе сил бороться. Был ли в этом смысл после всего, что сказано? – Подожди-подожди… Вы слышите? Это звук сгоревшей любви.       Марианна бесцеремонно пихнула застывшую колдунью, неотрывно смотревшую на него знакомым ему взглядом. Они почти столкнулись, и поэтому он сделал шаг в сторону. Маска трещала по швам с каждой проведенной рядом с ней минутой, с каждым вечным мгновением её погасшего, но серьезного, жесткого взгляда. А чувство болезненного зуда в груди лишь усиливалось. – Тогда, – сухо, точно шуршание выжженной под солнцем травы, звучал её голос. Во всём этом обворожительном облачении, в котором он едва ли узнавал колдунью, она выглядела замерзшей, холодной льдинкой, отколотой от целого, потерянной в этом ледяном мире. Волшебство его затрепетало, вынужденно быть запертым вопреки желанию отогреть её, уберечь. – Ночью я ошиблась. Всё, что я говорила и в чем убеждала тебя, было моей ошибкой.       «Прости меня», – беззвучно отразилось в зелени глаз, лишь на короткий миг вернувшей свою прежнюю яркость. Её взгляд судорожно цеплялся за черты его лица, точно пытался запомнить каждую деталь, впитать её, сохранить, и это было столь пугающе, потому что он увидел в этом себя самого – каждый раз, когда видел астролога, подобный взгляд выдавал его с головой. И сейчас не было исключения, потому что Марианна победно рассмеялась. – Как печально ты выглядишь, – оттирая заслезившиеся глаза, пропела она и подхватила астролога под руку. – Мне и правда захотелось немного поплакать о ваших пропащих чувствах. Но уже пора-пора встретить нашу великую правительницу.       Марианна повела её прочь, оставляя Шестого Предвестника наедине с ужасом, к которому он приложил руку, и неуместным облегчением, точно его самого вдруг помиловали. Скарамучча лишь кратко взглянул на помост, сунул обмерзшие, уже давно исцелившиеся ладони в карманы шубы и безмолвно последовал за удаляющимися девушками.       Лишь раз по утру мелькают тени. То птица может пролететь, то призрак проскользнет мимо застывшей смерти, подхватив оброненный конверт.

____

      Мона не заметила, как бесконечная дорога сквозь коридоры и комнаты привела её к тронному залу. Её разум услужливо отмечал количество поворотов и дверей, оставленных за спиной, но рассеянность, вызванная увиденным, мешала структурировать наблюдения. Колдунья вцепилась в державшую её под локоть Марианну, но та даже не взглянула на неё, воодушевленная проведенным представлением и полученным результатом. Её шаги были пружинистыми, легкими и крайне быстрыми, поэтому они не просто шли, а почти бежали на ковер к правительнице, и спустя много истерзанных минут Мона оказалась перед огромными белыми дверям с золотым и серебренным украшением. Два цвета, которые применять в искусстве считалось моветоном, здесь почему-то виделись удачным решением, передающим силу окружившей её атмосферы.       В парадной слуги забрали теплые одежды пришедших, и теперь стоя между двумя Предвестниками, облаченными в военную форму, отличную лишь по некоторым цветовым каплям, намекающим то ли на их стихию, то ли на положение – Мона едва ли разбиралась в военном деле, – чувствовала себя бабочкой прибитой к доске двумя острыми иглами в своём легком, грациозном одеянии. Но такое чувство было свойственно той её личности, которая когда-то отправилась в Инадзуму на поиски Шестого Предвестника, чтобы исправить сотворенное, и даже той, что прибыла несколько дней назад во дворец, но не той, что стояла сейчас здесь, ожидая, когда возвратиться слуга, заметивший их приближение и метнувшийся в тронный зал. Мона лишь отдаленно ощутила это касание прошлого ужаса и ропота, но в остальном преисполнилась холодной решимости, отбросив и картину с площади, и её ссору со Скарамуччей, и все прочие моменты её прошлого, делающие её слабой и пугливой, доставая только то из багажа жизни, что могло обернуться острием ментального меча и прочными доспехами. – Хорохоришься, птичка? – тихо поинтересовалась Марианна, с нескрываемым возбуждением созерцая двери перед ними и измучивая взглядом заставших по их стороны солдат. Но ответное молчание заставило Предвестницу повернуться к колдуньи и скользнуть теперь этим склизким, пылающим взглядом по ней, оставляя после себя ощутимую покалывающую дорожку магии: – Смотря на тебя такую важную и очаровательную, понимаю, почему и ему захотелось сорвать этот бутон.       Тот, о ком она открыто намекала, безмолвствовал. Сказитель в целом представлял собой одну из тех статуй, что встречали их в парадной: неживой, застывший, скучающий. Но Мона ощущала легкое касание его плеча как если бы её обернули в теплый плед, и этого уже было достаточно. Она надеялась, что он правильно истолковал её слова на площади, прочел её извинения и прочувствовал скрытые в нем искренность и сожаления. – Все речи твои, Марианна, пропитаны этой гадостью? – ей казалось она уже не услышит такой его голос после того, как они попали сюда. Мурашки пробежали по телу, ощутив знакомое кусание электричества. Сказитель повернулся к Предвестнице и с нескрываемым удовольствием бросил кость голодной псине: – Хотя чему здесь удивляться, если единственное в чем была ценность прокаженной – это в умении завлечь своей экзотикой мерзких толстосумов. Ничего ты в своей жизни больше и не знала, кроме хмельной похоти и не знающего согласия насилия.       Предвестники стояли чуть впереди, и Мона видела, как выравнялось выражение на лице женщины. Её алые глаза блеснули опасно, и золото окрасило их, полное могущественного колдовства. Глаз Порчи, браслетом замерший на руке, ярко засиял фиолетовым, предостерегая болтуна от неаккуратных выражения, но Шестой Предвестник не мог унять раздражения, вылившегося в мир, и, наверное, даже не догадывался, что маска его, наконец, треснула.       У Моны в душе все вздрогнуло и опало в облегчении, как бывает, когда слишком долго держишь руку на весу – усталость уже пронзила мышцы, выворачивая нервы и содрогая плоть, но только после неслышимого разрешения она с блаженством опустилась. – Милый мальчик, ты играешь с огнем, который не сможешь приручить, – растягивая слова пропела она, но звучали слова иглами, вколотыми в плоть. – Лучше продолжай красивой куклой стоять и ожидать благосклонности Её Величества, иначе мне придется вернуться к твоему обучению хорошим манерам. – А ты погляжу ни на миг не забываешь того, чему учили тебя в борделе, из которого тебя вытащил излюбленный братец, – Сказитель склонил голову, точно приглашая её наброситься на него. – Марианна так похожа на Маргариту, не так ли? Совпадение ли это? Кто знает.       Имя прозвучало холодно, отчетливо, и знакомый трепет волшебства поднялся в душе астролога. Она внимательно изучала своих компаньонов, слушая перепалку, оставалась безразлична ко всему сказанному, к пробужденным грубыми словами юноши чувствам в Предвестнице, а только расчетливо вычерпывала необходимое. И вот оно. Имя. Мона уже ощутила приятный холодок между пальцами, как если бы нить уже скользнула ей в ладони, но тогда кто-то крикнул и двери отворились.       Марианна шагнула к Шестому Предвестнику и тихо прошипела: – На одном я не остановлюсь, и когда они закончат с ней, твоя девица не только не сможет даже сесть, она ни разу и не вспомнит о тебе, кроме тех бесчисленных мужиков, что отымеют её.       Медленно с его лица сошла вся бравада, сменяясь нескрываемым гневом. Молнии засверкали на плечах, струясь обжигающим плащом по спине и рукам, а в ответ им вторила глубокая дрожь земли, гул стен, готовых вот-вот треснуть и обрушиться на них, повинуясь воле хозяйки. Двое Предвестников замерли изваяниями, испепеляя друг друга и обещая долгую, мучительную смерть, полную жалких мольб и сдирающих горло криков. Ещё немного и они бы разорвали друг друга, но никто не вмешивался: стражники вжимались в стены, старательно игнорируя назревающий взрыв, а простирающийся за открывшимися дверьми зал безмолвно ожидал гостей, и замершие в нем люди с нескрываемым интересом наблюдали, точно перед ними разворачивалась сцена поистине увлекательной постановки.       Мона враз ощутила тяжесть, остроту направленного на нее взгляда и уже до того, как повернулась к нему, знала, кого увидит. На возвышении, к которому, казалось, ведет нескончаемая череда ступеней, восседала женщина, вальяжно перекинув ногу через колено, облокачиваясь на ручку ледяного, точно выбитого из куска льда, трона и взирала на мир под её ногами – на неё, заставшую при входе. Ничего больше её не интересовало.       Пазлы встали в нужное место и картина завершилась – Мона знала это чувство, наполняющее каждый раз, когда она видела будущее других людей, и те, не сворачивая, шли по проложенному им судьбой пути. Правильность. Закономерность. Она наполняла дух силой, уверенностью.       Колдунья не дрогнула, проходя между Предвестниками, окунаясь в бушующую между ними магию, и только легкий трепет прошелся по позвоночнику, когда Царица улыбнулась ей.       В молчании их встретили молочные стены и колонны, золотые лепнины и канделябры, хрупкая плитка под ногами и высокие витражи позади трона, поэтому уместными декорациями стояли шесть солдат двумя колоннами вдоль прохода, по которому к правительнице неспешно шла колдунья. Все они были так непохожи друг на друга, будто бы кусочки, собранные с разных уголков Тэйвата, поместили в одну картину и теперь они нелепо не сочетались между собой. Среди направленных на Мону взглядов она узнала скучающую Фрею, Четвертую Предвестницу, вокруг которой витала едва заметная пыльца, а раз она здесь, то – все остальные были тоже Предвестниками. Но замереть её вынудил огромный волк, безучастно лежавший у ног правительницы и поглядывающий на них цветными глазами. – Не бойся, Мона, здесь тебе ничто не грозит, – неспешно, спокойно пролился голос, наполнив все пространство тронного зала. Царица была воплощением серебряного и голубого, и поэтому была единственной правильной фигурой в этом месте. Бледно-голубые глаза оценивающе скользили по лицу гостьи, её одеянию и прибывшим спутникам. В лице лишь на короткий миг вспыхнул интерес с какой-то примесью чувства, когда она заметила вставшего позади колдуньи Шестого Предвестника. – Приятно видеть, как части снова обретают свою целостность, согласна?       С прямой спиной Мона свершила безупречный реверанс, как если бы делала это множество раз и до этого. Её голос звучал сдержанно учтиво: – Семь звезд поныне сверкают ярко, и свет их далек, но справедлив. Для меня честь спустя столько лет веры встретить вас и лицезреть величие божества, сотворившего мир и положившего пути смертным. – Приятно видеть, что преемница моего дара обладает манерами, – но улыбка не отражала её слов. – Мне сообщили, ты сама изъявила желание встретиться со мной. Не могу назвать тебя глупой, учитывая влияние твоего воспитателя, поэтому уверена, ты прекрасно понимала, почему я приказала разыскать тебя. Так поведай мне по какой причине ты добровольно согласилась на это?       Она безотрывно следила за ней, выискивая перемены в эмоциях и мыслях, но их не было. Мона уже успела о многом подумать, многое пережить как в реальности, так и в своей голове, поэтому посыл, скрытый в словах, не смутил её. – Полагаю, Ваше Величество желает вернуть то, что по праву принадлежит ей и что бесцеремонно, крайне несправедливо было украдено.       Царица никак не реагировала на её слова, будто всё сказанное было вымыслом – крайне скучным и серым.       Окружающий мир и люди в нем неживым существом окружили Мону, считая её вдохи и выдохи, запоминая каждую черту лица и контур тела в прекрасных одеяниях, впитывая исходящее волшебство и силу спрятанного в душе дара. Экспонат на выставке – вот кем была астролог в тронном зале, а остальные – зрителями, взвешивающими её ценность.       Астролог коснулась ладонью груди, чувствуя тихие удары сердца и со всем чувством и пылом, на которое она еще была способна, произнесла: – Для меня было бы честью и исполнением великого желания возвратить дар связывающих нитей вам – истинной владелице, – ей почудилось, будто Сказитель за спиной едва слышно вздохнул, полный напряжения. Они опасным танцем прогуливались по тонкому льду. Однр неверное движение, и ледяная гладь пожрет их с головой без шанса на спасение. – Но могу я вас просить о небольшой уступке? Вероятно, лишившись дара, я потеряю и жизнь, поэтому перед этим мне бы хотелось кое-что узнать. Прошу, утешьте слабость моего человеческого сердца.       Улыбка исчезла с её холодного лица. Кто-то из Предвестников беззвучно рассмеялся, но Мона не посмела взглянуть в его сторону, безотрывно смотря на богиню. – Ответь на вопрос, астролог Мона Мегистус, но взвесь свои слова перед тем, как подать их мне. Моё решение будет зависеть от твоего ответа, – Царица откинулась на спинку трона, постукивая ноготками по подлокотнику, и этот звон почти громом разносился по залу. – Готова ли ты отдать самое драгоценное, что есть у человека, – свою жизнь, – ради исполнения возложенного судьбой долга? – Да, – ответ слетел так легко и естественно, что прозвучал насмешкой над серьезностью вопроса. Но никто не посмеялся. – Целью моей жизни было направлять других, и я не стану исключением. Если таков мой путь, я пойду по нему.       Взгляд правительницы переместился за её спину – на Шестого Предвестника, и Мона очень пожалела, что не может обернуться и взглянуть на реакцию её словам. Но увиденное отразилось в лице Царицы неожиданной переменной, и даже лежавший у её ног волк поднял голову, смиряя присутствующих взглядом. Было в её лице какое-то далекое чувство, напоминающее сочувствие. – А хочешь ли ты этого? – может, Моне и померещилось то мелькнувшее тепло, та живость, вдруг напомнившая всем, что перед ними не недосягаемое божество без сердца и души. – Чего ты по-настоящему желаешь, Мона? Расскажи мне. – Я желаю знать правду, почему из всех людей рок выпал мне. Почему единственным концом должна стать моя гибель, – слишком пылко для этого замерзшего места прозвучал её голос, и это была единственная настоящая часть её, которой удалось вырваться. – Вы хотите знать, желаю ли я исполнить свой долг или же умереть за него? Мой ответ таков: да, я мечтала сделать всё ради вас, но нет, я не хочу умирать ради этого.       Фрея улыбнулась. На её длинных светлых волосах расцвели яркие алые цветы, которые некогда едва не погубили колдунью и Предвестника, а в глазах читалось врожденное любопытство. Не так часто кто-то осмеливался так разговаривать с Архонтом и при этом не трястись костями под кожей, но Мона так много пережила, что сложилось впечатление, точно усталость выжгла весь страх, предав ей безумную уверенность, с которой она готова была нырнуть в кипящую воду с чудовищами. На кону было всё, и оставалось пойти ва-банк.       Утро плавно перетекало в день, и его солнце освещало светлый зал, серебрясь на голубоватой поверхности трона, озаряя волшебным ореолом силуэт Царицы, придавая ей то божественное величие, перед которым преклоняют колени все эти могущественные воины и колдуны, что верной свитой окружали её пьедестал. Никто из собравшихся не будет на стороне астролога, если Царица сейчас же прикажет самым жестоким образом разделаться с наглой девчонкой, смевшей безропотно говорить с ней в таком тоне, а Марианна встанет первая в эту очередь, наслаждаясь каждой минутой. Предвестница и сейчас испепеляла её, стоя позади и исходя на нет от жажды крови.       Истина была одна – и это воля Царицы. Богини. Судьбы.       Но Мона не была одинока.       Даже если разверзнется ад, если небо расколется, он останется здесь прикрывать ей спину, оберегать до самого конца и не важно, кто станет их врагом: Предвестники, Боги или же сама Вселенная. – Таково твоё решение, – подытожила она, выпрямляясь и неспешно поднимаясь с трона. Полупрозрачный подол мерцающего платья застывшей гладью струился за ней, пока Царица медленно спускалась к колдунье. Она взмахнула рукой: – Отправляйтесь. Наш путь ещё не окончен, и до нового мира далеко, но сегодняшний день приблизит нас к нему, к мечтам, что украли у нас.       Предвестники молча коснулись груди и мрак поглотил их силуэты, а ледяной зимний ветер развеял подобно дымке. В зале осталось всего четверо: волк не сдвинулся с места, снова положив голову на лапы. Но Царица не обратила на Первого Предвестника внимание, она взглянула на юношу, тенью стоявшим за астрологом. – Мне было любопытно, вернешься ли ты обратно после того, как Мона освободила тебя от клятвы, – начала женщина, остановившись на последней ступени. Серебристые волосы собраны в высокую прическу, в которой мерцали золотые нити, на фоне которых возвышающаяся корона казалась жалкой побрякушкой. – Ты хотел свободы и получил её, я позволила тебе уйти, зная, что никакие мои указы более не связывают тебя. Но вот ты, здесь, прекрасный солдат, верный своей правительнице.       Она качнула головой, изящно обхватывая себя руками. – Вопрос только в том, какой именно, – Царица снова смерила Мону взглядом, выкрадывая воздух из легких. – С самого начала ты отличался от многих встреченных мною людей. Твоя нить всегда была черной, тусклой, едва различимой во мраке мира, и я решила, что это связано с тем, что у тебя слишком много имен, которыми тебя нарекают – и все они фальшивые. Как думаешь, Мона, кем он был? Скарамуччей – Шестым Предвестником, владевшим могуществом Хаоса или же разрушителем своей родины, ошибкой богини – Куникудзуши?       Мона затаила дыхание. Она уже слышала это имя, но не знала, что оно и правда принадлежит юноше, что оно несет столь тяжелое бремя. – Или всё-таки теперь он стал Тенью яркой звезды? – Не имеет значения, кем его назовут другие, – колдунья решительно обернулась к Предвестнику, безучастно наблюдающему за ними. Был у него и еще один дар, позволяющий ему в подобных ситуациях, когда существовала непосильная опасность, вынуждающая всегда быть начеку, отгораживаться от остального. – Только он сам решает, кем он является, а для меня это не имеет значения, ведь Скарамучча всегда будет тем, с кем я буду связана. В этом мире, в другом. Мой шторм и вечные звезды.       Трещина была такой заметной, что он даже не попытался скрыть её. Отчаяние, печаль и вместе с тем прощение. Мона мягко улыбнулась и повернулась к правительнице, позволяя ей увидеть в её сердце все, что бушевало и сверкало — все те бескрайние чувства, готовые погубить её и спасти. Раньше она бы никогда так просто не открылась чужом человеку, тем более врагу – богине, но смотря на Царицу, Мона вдруг понимала все те слова, вложенные наставницей в её голову.       Единственная драгоценность, которую нельзя обменять или продать, потому что ценность её неисчислима – правда. Судьба – это истина в самой сути душ, это искренность, и ничего более, кроме неё, не могло убедить богиню, всё это воплощавшую. – Какое же одолжение ты хочешь получить от меня, Мона? – Правду, – она протянула руку к богине, а потом коснулась ею груди. – Скажите мне, что нет ни малейшего шанса, что отдав свой дар, я смогу сохранить жизнь. Скажите, что единственное, ради чего я родилась, – это умереть.       Царица молчала. В её лице была холодная решимость, и вся фигура – застывшей льдинкой, не напоминающей ни одной крупицей богиню, о которой она знала из легенд. Только холод и вьюги остались в её душе: ни сострадания, ни любви. Всё было загублено, уничтожено. Но Мона надеялась – и это всё, что ей оставалось.       Рука не дрогнула, когда она протянула её и мозолистые пальцы крепко, надежно сжали ей ладонь. Она всем нутром, самым глубоким уголком души ощущала его присутствие, его близость – поддержку. И сейчас никто из них не пытался играть, изображая роли, к которым успели привыкнуть, отчего даже меж собой перестали находить хоть что-то общее, знакомое: это место, эти люди почти сломали их, они отравили их чувства, позволяя обреченным самим разрушить нечто искреннее и настоящее в их сердцах. Той ночью это почти произошло – они оба почти поддались этому, мрак вкусил успех, и Мона ни на миг не переставала чувствовать, как её душит это осознание. Осознание, как легко они позволили отчаянию и страху руководить ими.       Почему? Потому что долго вглядываясь во тьму, понимаешь, что тьма начинает приглядываться к тебе. Притворяясь, забываешь, кем был на самом деле. Больше Мона не хотела лгать: ни окружающему миру, ни себе, ни ему.       Сердце забилось в горло, когда колдунья повернулась к Предвестнику, встречаясь с глубоко синим цветом радужек. Где-то там мерцали молнии, гремел вековой гром, бушевали непогоды и самые жестокие бедствия, но и в ней самой кипела вода, поднимались высокие цунами, способные разрушить бесчисленные города. Волшебство идеально соединялось в переплетенных руках, сверкая фиолетовым и мягко переливаясь голубым – без Глаз Бога, без иных проводников, потому что единственным проводником стала едва заметная, позолоченная ниточка, обвившая кисти, скользнувшая вдоль жил, исчезнувшая в самом сердце.       Звезды, соединенные мирозданием. – Скажите, что и эта любовь обречена погибнуть.       Тяжелый взгляд смягчился, и Мона глубинно содрогнулась. Она скучала, нескончаемо скучала по этой его части, от которой пришлось отречься в стенах дворца.       Когда они нашли в себе силы взглянуть на Царицу, богиня молчала. В чертах залегли тени, и лицо будто бы вмиг заострилось. Блики покинули зрачки, и перед ними предстала пустая оболочка величественной женщины – фитиль, давно погасший. – Любовь? – сухо произнесла она, но звучало это как гул в вершинах заледенелых гор. – Так ты полюбил её, Скарамучча?       Сказитель не отступился, когда богиня сошла с последней ступени и пугающе быстро оказалась перед ним на расстоянии вытянутой руки. Она распахнула бледные глаза и безотрывно следила за ниточкой вдоль их рук. – Раз и навсегда моя любовь принадлежит Моне, – имя звучало терпкими нотками его голоса. Колдунья заметила, как неловко он себя чувствует, говоря это и оттого слова становились ещё более настоящими, глубокими. Их смысл был слишком велик, чтобы не смущаться этого. – Если судьба твердит, что она должна умереть ради вашей прихоти, я сделаю всё, чтобы изменить её.       Лед покрывал пол под их ногами, иней сковал витражи и даже прозрачные снежинки застыли в воздухе. Волк только дернул ухом, наблюдая за происходящим. – Как ты похож на неё, – Царица усмехнулась, легко коснувшись его виска, обжигая холодом. Она отдернула брезгливо руку и подплыла к Моне: – Хочешь бросить вызов судьбе? Думаешь, у тебя хватит сил расколоть колесо? Бедные, глупые детишки, не понимающие сути этого мира, считающие, что каких-то там чувств – любви, – хватит, чтобы изменить его. Я бы хотела вырвать её из ваших сердец, уничтожить, но…       И пылкость погасла. Холод снова сковал всё её нутро, почти остановил сердце. Мона ужаснулась, представляя, что могло бы сделать с ней предательство человека, в руках которого было слишком много её, чтобы это пережить. Скарамучча крепче сжал её руку, точно испытывая те же чувства. – Я вижу кое-что в этой связи. Возможность. – Её улыбка отозвалась дрожью в костях. – Мона Мегистус, ты получишь ответ на свой вопрос. В мире существует то, что способно спасти тебя от твоего рока, но хватит ли силы вашего желания, чтобы раздобыть это. – И что это? – раздраженно поторопил её Предвестник, но Царица потеряла к нему всякий былой интерес, сосредоточившись на астрологе. – Алое веретено.       У Моны закружилась голова. Это было так очевидно, что не укладывалось в голове, но еще больше – другое... Царица кивнула её мыслям и рассмеялась – холодно, бесчувственно, точно совсем забыла, как это делают живые люди. – Верно, мои дорогие дети, алое веретено давно украдено, – она резко обернулась, простирая руки к сводчатому потолку, под которым замерли пойманные в зеркала остроконечные светила. Звезды. – А владелица его затаилась в блаженном поднебесье, царстве, именуемом вами Селестией.       Тишина завладела разумом. Богиня протянула руку к куполу, и одна из звезд дрогнула, метнулась к ней и скрылась в сжатом кулаке. – И единственный путь туда известен лишь мне. Путь тернистый, кровавый и жестокий, – она повернулась, любуясь тусклым светом заключенной в руке звезды. – Поэтому я снова спрашиваю вас, хватит ли силы в ваших душах, крепка ли эта связь настолько, чтобы преодолеть его? – Сердца Богов, – понимающе ответил Предвестник. – Вот для чего они нужны – чтобы открыть путь в Селестию.       Она покачала головой. – Не открыть, а обрушить это царство на землю, – белизна глаз мерцала. – Я предлагаю вам шанс. Сделку, если хотите – вроде так люди называют взаимную услугу. Коль ты так желаешь разрушить судьбу астролога, то будешь ответственен за это. – К сути. – Добудь мне Сердца оставшихся Архонтов до того, как это сделают мои подчиненные, твои бывшие товарищи, и тогда, вернув веретено, я изменю судьбу Моны, но в противном случае у меня не будет нужды помогать вам, – Царица баюкала в ладони звездочку, как маленького ребенка, страшившегося надвигающейся темноты. День будто бы пожрало время. – Но астролог не сможет покинуть дворец до того момента.       Молнии затрепетали вокруг. Сама мысль оставить колдунью в одиночестве в этом крысином логове представлялась ужасающей. – Не скалься, мальчик. Только я могу защитить её от Луны. Она не остановится, пока не доберется до дара, и ей нет нужды заключать с вами сделки – её руки безжалостно оборвут жизнь колдуньи. – Но если мы откажемся, ты просто убьешь её. Здесь нет выбора. – Судьба – иллюзия выбора. – Хорошо, – Мона опередила Сказителя, понимая, что его терпение на грани, а войны с Царицей она не желала. В её предложении было мало добра, но в нем был шанс. Шанс для неё. Для них обоих. И она не упустит его. Мона протянула руку богине, удивляясь своей решимости: – Это нечестная сделка, но иной нет. Я согласна. – Ты и правда истинная моя наследница.       С этими словами Царица раздавила звездочку. Пыль её блеснула и погасла навек.