Глава 51. Омытая кровью жемчужина
24 сентября 2022 г. в 05:20
Примечания:
Вы ничего не потеряете, если пропустите эту главу. В ней затрагиваются тяжелые темы насилия во всех его проявлениях, поэтому если вам такое читать тяжело, неприятно или если это влияет на психологические триггеры, то пропустите её и читайте следующую.
В нижнем примечании я коротко скажу о чем глава, поэтому не беспокойтесь.
Будьте здоровы.
Это было похоже на удушье. Она открывала рот, но не могла вдохнуть. В голове давило, точно сейчас каждая мысль могла её разорвать. В глаза насыпали соли, а на язык бросили перца. Но вместе с этим она не могла дышать, ведь что-то давило на шею, стягивало её, пока тело горело в огне. Оно страдало, молило о пощаде, о прощении, но обидчик был глух к его просьбам, к её просьбам. Её руки боролись долго, пока в них оставалась сила, пока воздуха ещё хватало и жжение не растеклось по костям, а все мысли, кроме одной, не рассыпались: «Воздуха! Всего один глоток!»
– Да почему ты все никак не сдохнешь, ведьма?! – глубокий, баритонный голос мог казаться очаровательным, волшебным, если бы его не искажал гнев, смешанный с чем-то ещё. В нем было нечто сладкое, аж сводило скулы. – Выдрал бы тебе твой хвост да снял бы шкуру и то пользы было бы больше, а ты все ершишься. Никчемная, бесполезная!
Пальцы впивались в жесткую мужскую руку, пока не ослабли. Оставленные царапины не могли уменьшить ярости мучителя – ему просто доставляло удовольствие смотреть на красное женское лицо, на бугрящиеся вены, на то, как бьется в предсмертной конвульсии худое, слишком тощее, чтобы быть аппетитным, но и «такое сойдет» тело. Крупные пальцы сжали тонкую шею, почти переломив её, и когда последняя конвульсия сотрясла обнаженное тело, мужчина разжал руки.
Блаженный кислород скользнул по небу, охладил горло. Оно дергалось, вспоминая, как ловить воздух. Девушка содрогнулась, шумно дыша, пока мужчина смотрел на неё с холодным взглядом голубых глаз. Он был широк, плотен, точно шкаф или же крупный медведь, а сил в нем было намного больше, чем в простершейся у его ног девице с худенькими ручками и ножками, у той, у которой даже ребра можно было пересчитать пальцами. Иногда он так и делал.
– Ещё раз ты подожмешь свой хвост и расстроишь клиента, я точно его выдеру, и ты узнаешь, что такое мечтать о смерти, – его слова гремели над опьяненным воздухом разумом, разбивались, не долетая, потому что тело было столь измождено страданиями, что сознание было отгорожено от реальности. Но мужчина сощурился, рыкнул, и девица инстинктивно сжалась, садясь и опуская покорно голову. Весь мир грозил перевернуться, а съеденная за ужином похлебка обещала выйти наружу. – Отрабатывай деньги, которые я в тебя влил и еду, которой здесь тебя кормят, иначе пойдешь на мех для шапки. Ты меня поняла, ведьма?
– Д-да.
– Я не слышу тебя.
– Да, хозяин! – слово желчью поднялось к искалеченному горлу, а вместе с ним ужас, смешанный с гневом.
Мужчина цокнул, раздраженный то ли тем, что его вещь оказалась слишком покладистой, то ли тем, что она в конце концов не сдохла. Он мгновение испепелял её взглядом, проверяя, как долго обнаженная, униженная и измученная женщина способна склонять голову перед своим насильником и мучителем, наслаждаясь этим зрелищем – и это наслаждение раскаленным медом потекло по коже, заставляя её содрогаться, – а потом хозяин все-таки ушел, хлопнув дверью.
Какое-то время её голова ещё была низко опущена, ладони ровно сложены на деревянном полу, пока скрипучие звуки доносились сквозь стены каморки, в которой бесконечный час её истязал мужчина с ледяным взглядом и тяжелой рукой, а ещё до этого её тело осквернял какой-то зажравшийся толстосум, посчитавший, что будет крайне забавно, если он попытается снять скальп с её изящного, мягкого хвоста, сейчас беспомощно лежавший вокруг согнутых ног. Но когда шум в коридоре затих, а комнаты по соседству наполнились звуками до боли знакомыми, девушка выпрямилась. Она пережила эту ночь, но не чувствовала себя живой. На руках, плечах, груди и животе было множество разводов темной и белой кожи – это привлекало к ней внимание не меньше, чем леопардовый хвост, обычно скрытый длинными юбками, но здесь, в месте, где одежда сама по себе считалась оскорблением, он был виден всем и всегда. И привлекал внимание.
Внимание здесь – это приговор.
Особенно для таких, как она. Для тех, кто отличался от божеств.
Божества – мерзкий род, знающий лишь то, как унижать, использовать и уничтожить тех, кто не был на них похож. Не так давно они научились пользоваться палкой, а сегодня загоняют волшебных существ в клетки, которыми потом торгуют как украшениями в лавке. На каждом из них висел ценник, а сумма на нем значилась в диапазоне, тешащем любое воображение. Раса, цвет кожи, пол, возраст и многие другие аспекты были обычной графой в анкете любого товара, где указывались безропотной рукой сухие факты, влияющие на количество нулей. Их число невообразимо, но покупатель находился всегда. Всегда был кто-то особенно ужасный, готовый расстаться с огромной суммой, о которой в других регионах могли только мечтать, только для того, чтобы сутками изгаляться над живым существом, а потом убить. За ненадобностью, испорченностью – за истечение срока годности.
У неё он тоже был.
Но девушка не знала, сколько ей осталось, сколько купивший её человек ещё готов использовать её тело как атрибут в своём заведении, как неотъемлемый винтик в выкачивании денег со своих сородичей. Они платили, чтобы спать с женщинами и мужчинами. Платили, чтобы бить их и мучить. Платили, чтобы любить и лелеять. Платили, чтобы чувствовать контроль, когда в их собственных жизнях всё рушилось.
Сегодня он не убил её, значит, завтра продолжится работа.
Но эта ночь теперь в её власти – в той её пародии, которой могла обладать такая, как она.
Небольшая обитая деревом комната была до смеха проста и пуста: скрипучая кровать, как и во всех других комнатах, прожженный алкоголем и табаком темно-алый ковер, видимо, чтобы кровь не бросалась в глаза, и зеркало напротив, чтобы прогнившие боги могли любоваться собой, когда властвуют над другими. Но девушка тупо смотрела на своё отражение безучастно, видела кого-то очень ей знакомого, но прожженного так же, как ковер у кровати. В тусклых алых глазах зияла пустота. Черные волосы растрепаны, запутаны – они высветляли бледные пятна на плечах и груди, но оттеняли смуглые. На шее отчетливо выступали фиолетово-желтые пятна, оставленные мужскими ладонями. Всё её тело – открытая карта, и в ней не было ничего, кроме пустынь да выжженных лесов.
Её тело хныкало, пока душа молчала – в ней не было ничего, чтобы плакать. Не осталось.
Девушка сползла с кровати, молча натянула алое платье из тонкой ткани, не способной ничего скрыть и тем более согреть в вечных зимах этой земли. Движения причиняли боль, но она все равно их исполняла, как заведенная. Нужно идти в свою комнату, привести себя в порядок, поспать, а завтра продолжить работу – это всё, что было в её опустевшей голове, потому что другие мысли выбили из неё бесконечными ударами кулаков, камней и плетки. На её коже все быстро заживало – и эта способность, очевидно, добавила несколько нулей в её ценник. Единственная рана, которая никогда не заживет, потому что её нанесла божественная сила – это клеймо на ладони с инициалами владельца. Избавиться можно только отсекая руку – так, собственно, и освобождали рабов, если те умудрялись заплатить за свободу. Но для девушки это были мысли за гранью разрешенных, поэтому она заученно следовала своим обязанностям.
В коридоре мимо нее проскользнуло пару девушек, одетых в такие же полупрозрачные наряды. Они выглядели опрятно, яркие глаза подведены сурьмой, и по тому, как гордо они шли, было очевидно, что их доход был намного больше её, а значит, и благосклонности хозяина тоже. Некоторые девушки и юноши могли даже позволить себе покидать Дом, гулять на улицах, не возвращаться по нескольку дней, потому что хозяин был к ним благосклонен – не доверял, но знал, что они вернутся. Может, у него было что-то на них, а может, понимал, что идти им все равно некуда. Девушка никогда не задумывалась о тех различиях, что были между ней и другими. Конечно, дело могло быть просто в том, что она была фамельяром – буквально вещью – и даже не могла сойти за божество, даже падшее.
Никто не обратил на юродивую внимание: ни на её синяки, ни на всклокоченные волосы – ни на что. Даже здесь жизнь обходила её стороной. Девушки удалились, а несчастная продолжила путь по узким забитым коридорам Дома. Из-за бесчисленных дверей слышались разного рода звуки, но все они в кое-чем были похожи – от них веяло грязной похотью, развратом – и всё это свинцом оседало в желудке несчастной. Она чувствовала все чувства, наполнявшие этот Дом, все эмоции существ, приходящих в него, могла даже услышать мысли в их головах, и это было ошеломляюще, уничтожающе. Иногда она думала, что сойдет с ума от грома в голове, от тяжести на костях, от бесконечных ощущений, которые ей не принадлежали. От ярких запахов, отравляющих легкие.
От всего этого мира.
И хозяин знал об этом, оттого называл её никак иначе, как ведьмой. Может, она ею и была – девушка не знала. Она ничего не знала о себе, о том, откуда взялась и почему так отличалась от других населяющих этот мир существ. В ней не было и капли божественности, и она не была простым лесным зверем, хоть порой ей и мечталось обернуться им и бежать прочь, никогда больше не возвращаясь в этот рассадник уродств. В живой мир. Мир, слишком яркий и невыносимый, как этот.
Почему же он не мог стать чуточку тише? Хоть на секунду?
Девушка остановилась, оперлась о стену. Вибрация проносилась по дереву, отдаваясь в ладонь, в руку – в сердце. Кровать скрипела, но скрип напоминал раскаты грома. За стеной кричали, стонали – и это как рев морского чудища, поднявшегося из глубин. Но хуже всего – чувства. Опаляющая страсть, как прожжённая спичка. Неутолимая жажда как болезненный зуд. Наслаждение как соленый мед, липнувший к пальцам рук и ног.
Её пошатнуло, и она приникла плечом к стене, закрывая уши ладонями. Но звуки не становились тише, а только нарастали, потому что сердце её все еще испуганно билось. Оно вдруг ощутилось живым, и даже душа восстала из пепла. По щека потекли слезы. Вдруг она почувствовала, что мгновение назад едва не умерла. Горло болезненно сжалось, кости застонали, и все тело задрожало, пока мир кричал, кричал, кричал…
Нет, не мир – она.
– Маргарита! Это я, очнись!
Но она не могла. Если не выпустить всё это, то она взорвется. Просто разлетится. Слишком много. Всего слишком много, чтобы выдержать, запрятать внутрь.
– Слушай мой голос, иди за ним и ты не заблудишься, – сквозь крики, плач вселенной просачивалось легкое, слабое тепло как нежное касание крыла бабочки. Ненавязчивое, родное, и девушка захотела потянуться за ним. – Ты здесь, со мной. Почувствуй пальцы, они не испачканы, никто не обжигает их кипятком – это моя кожа. Чувствуешь? Шершавая, но местами мягкая и гладкая. А ступни.. Они босые, но ты же чувствуешь, как пальцы и ступни стоять на дереве. Оно жесткое, с выемками и цепляется за подол.
Крики затихали, а слезы высыхали. Дрожь проходила, пока она, раскачиваясь, вслушивалась в голос. Тепло укутывало её, успокаивая, направляя, распутывая клубок ужасов. Девушка медленно разлепила глаза, и поняла, что не кричала – это её душа металась в теле, пытаясь выбраться, а перед ней всё тот же узкий коридор, а вокруг разливается запах спирта и кислый аромат мочи. Но всё это уже не было таким ошеломляюще непостижимым – всё стало приемлемым. Она могла с этим справиться.
Потому что рядом был он.
– Всё хорошо, я здесь, – молодой человек улыбнулся ей, а в глазах непривычно оттаяло. Он погладил её по голове, как маленького ребенка, которым, наверное, она и правда была. – Никто тебя не обидит. Любой, кто посмеет, умрет. Я защищу тебя, Рита.
– Обещаешь?
Он улыбнулся. А она любила, когда он улыбался, потому что обычно, когда они виделись, это был не тот, кто ухаживал за её ранами и успокаивал во время приступов. Это был отстраненный, бесчувственный парень с завораживающими черными глазами, густыми ресницами и шелковыми темными волосами, в которых угадывались волчьи уши. Именно это привлекало к нему любопытные взгляды. Он отличался – и это то, что привлекла её в нем. Они были похожи, хотя и не знали никогда друг друга до того, как их пути не пересеклись в этом месте.
– Обещания священны, ты же знаешь, – его ладонь торопливо скользнула от макушки к плечу, а затем он отпрянул, и девушка тотчас заскучала по его нежности. Здесь о таком не было и речи, никто из тех, кто платил за время с ней, никогда не был нежен или добр. Она и не знала, что это, пока не встретила его. – Я вытащу нас отсюда, и тогда мы вместе уничтожим их всех.
Теперь он был похож на себя: сталь блеснула в черных радужках, а черты лица заострились как лезвие ножа, на скулах играли желваки и все немногочисленные мышцы замирали, как у волка перед тем, как добить добычу. Несмотря на то, что его худую фигуру укутывали бело-голубые одеяния, чем-то похожие по фасону на её собственные, и хоть на его лице тоже лежали тени, а тело было изможденно недосыпом и недоеданием, она верила ему, чувствовала силу, которой сама не обладала. Но несчастная желала быть такой же, и испугалась этих «неправильных» мыслей. Страх заставил её заозираться, а вместе с тем напомнил парню, что время утекает и ему пора. Она не знала куда, но могла догадываться. Его права здесь не многим были больше её собственных, а вместе с тем не так уж их работа отличалась. Только почему-то она не сокрушала его так явно, как её, и девушка могла только гадать, с чем это связано: с тем ли, что покупавшие его женщины были мягче мужчин, или же несчастная просто не могла взглянуть глубже.
– Когда-нибудь, Рита, ты сможешь надеть алое и не бояться. Больше никогда.
Маргарита – так её звали, а она и забыла об этом – растворилась в рутине. Этот мир, который она знала, уничтожал изнутри, разрушая по кусочку личность, надламывая самое основание. Беспрестанно проявлять согласие, когда внутри все сжимается от брезгливости и отвращения, а вместе с тем ощущать чужое желание на себе так, что кожа разлагалась под его натиском. Терпеть побои только потому, что не могла сказать «нет», ответить обидчику тем же и даже помыслить о таком, ведь иначе хозяин узнает и… Она пожалеет о том, что вообще научилась думать. Как он узнавал – было далеко от её понимания, но он узнавал и всегда был безжалостен. Его насилие распространялось от сломанных костей до боли иного рода, после которой она чувствовала лишь пустоту и тишину.
И однажды она снова забыла, кто она и почему здесь, почему какой-то мужчина скалится и изгаляется над её телом, которое уже давно не было её, – и она не хотела, чтобы оно было её, иначе… Она просто не могла бы жить в нем. Как платье, которое никогда не сменить. Оно сгниет прямо на ней.
Кости рассыпались, а внутренности пропитались гноем, пока все ломило, сгорало, и она не могла пошевелиться. Впервые, когда хозяин позволил клиенту использовать какие-то инородные предметы и мучить её, но, может, она снова расстроила его чем-то – какими-то мыслями. Она сама его спровоцировала? Её придавило к полу от этой мысли, столь уничтожающей, ведь верить, что она сама повинна в том, что происходит с ней, было хуже, чем все то, что в сути происходило.
Перед глазами мир плыл, затягиваясь туманом. Она несколько раз теряла сознание, но её будили, и ад продолжался, а теперь сон не шел, сознание было так воспалено, что не позволяло себе расслабиться, и девушка только могла бесшумно лежать и ждать, когда кто-нибудь найдет её, поможет или добьет. Должна прийти женщина, что убирает комнаты, и тогда она найдет её, а потом приведет хозяина…
Маргарита дернулась, заставляя себя двигаться, но захлебнулась растекшейся по телу агонией. На ней, в ней не осталось живого места, не осталось чего-то чистого, цельного – она сломанная, сокрушенная и измаранная. Из таких пучин не выбираются.
Пусть её найдут. Пусть хозяин разозлится. Пусть делает всё, что хочет: хуже не могло быть. Хуже было только то, что тот парень не вернется. Уже несколько дней его не было – его увела какая-то женщина, и Маргарита не могла отыскать его нигде. Никто не говорил о нем, будто бы его и не существовало никогда. Но как могло быть, чтобы живое существо просто исчезло будто пыль? Это просто невозможно. Но было бы и с ней также? Если бы она умерла, вспомнил бы кто-нибудь о ней? Или мир поглотил бы память, стерев её муки и страдания, не оставив ничего?
– Вот ты где, – внутри все похолодело, а когда остекленевший взгляд сосредоточился на источнике звука, последняя мысль оборвалась. Грузный, черноволосый мужчина взирал на неё из дверного проема с хмурым раздражением. – Отлыниваешь от работы? Разлеглась здесь как царица! Ты хоть представляешь, сколько я плачу за твое содержание, ведьма?!
– П…
Голос осип. Она не могла попросить прощения, не могла взмолиться о пощаде – она ничего не могла, оставленная на растерзание. Даже слез не было – только едкая сухость. Она была ничем и не имела ничего.
– Ты, небось, ждала не меня, а своего дружочка, который то и делал, что бегал за тобой, пока ты ноги раздвигала перед мужиками? – на морщинистом с хорошо постриженными бакенбардами лице была усмешка, когда мужчина прошел в комнату, осматривая причиненный ущерб и уже мысленно подсчитывая во сколько он обойдется. С каждым прибавленным числом его лицо краснело все сильнее. Он злился, и его злость несомненно будет излита не беспомощную девушку, которая едва ли могла даже глазами хлопать, не то чтобы сопротивляться. – Спешу тебя уведомить, ведьма, что расправились с ним. Наконец меньше собачий вони будет, а то развелся здесь зверинец.
Она только моргнула, потому что ничего не поняла. Ни единого слова. О чем он говорил? Он сказал, что единственный, кто был добр и заботился о ней, был убит? Его больше нет? Совсем? Ни капельки? От этих мыслей в груди задрожало, поднялось и прилило к глазам, а холод скользнул по горячим щекам. Слезы вызвали на мужском лице ещё более широкую усмешку, когда мужчина подошел к распростертой на полу девушке и облизнулся. Она не пыталась ни прикрыться, ни защититься, потому что самый жестокий и бесповоротный удар уже был нанесен.
Защищать было нечего.
– Попалась очень выгодная сделка, и он не смог отказаться, а знаешь почему? – мужчина склонился над несчастной, провел пальцами по груди, оголенному животу, обжог ладонью и властно пододвинул её к себе – под себя. – Очень влиятельная барыня решила, что ей очень хочется обзавестись новым мехом для своей муфты. Я было предложил тебя, ведьма, но ей приглянулся парень. Ну я ему и сказал, что сумма, которую выложила барыня, вполне состоятельная. Этого даже хватит на твой долг.
Маргарита не сопротивлялась, даже когда мужские пальцы сжимали её грудь, царапали нежную кожу, а потом давили на живот и бедра, демонстрируя ту власть, которой обладал мужчина. Она ничего из этого не чувствовала, не видела – в её сознании был нескончаемый звон. Он нарастал.
Этого не могло быть. Не могло, не могло, не могло…
– И правда, денег просто уйму отвалила та курица, только никто из вас никак не поймет, что не важно сколько вы перманентно заработаете – этого всегда будет меньше, чем то, что я получу за всю вашу жизнь.
– Александр умер? – совсем жалко и сипло вырвалось у неё, совершенно наивно для того, что с ней собирались сделать. – Ты убил его?
– Не фамильярничай! – он ударил её по лицу. Кровь потекла по губам, но боли не было. Не было ничего. – Не я убил его, но парень помер и туда ему дорога. Никчемный как ты, ведьма… Хотя в чем-то ты все-таки можешь быть пригодна.
Как и всегда он хотел взять её, согласна она или нет, потому что у неё не было прав, желаний и нужд. У неё не было даже собственных мыслей. Ничего. Она всегда была никем и ничем с полной сумкой ничего. Пока не появился тот мальчик – он был единственным в её жизни, кто протянул руку, кто действительно хотел ей помочь, которому было все равно на то, как она выглядела и что могла предложить – на её тело в общем. И теперь его не стало.
Он умер. Его убили такие существа, как этот грязный мужлан, склонившийся над несчастной девушкой, готовый порвать её и истоптать своими лапами. Желаниями. Обычно она задыхалась от их силы, но теперь в ней разверзлась пустота. Пустота, в которой закопошились змеи.
Все вокруг было ненавистным. Каждое мгновение она ненавидела окружающий мир, и теперь сознавала, что в глубине души желала – отчаянно желала уничтожить его, стереть. А теперь… Теперь это желание стало всеобъемлющим, оно заполняло разум, склеивало его осколки в странной последовательности, в искаженной, неверной, но так, чтобы он просто был, позволял ей возродиться. И она желала этого.
– Ты убил его.
– Я же сказал!…
Сначала тепло окутало её руку, а потом укрыло все тело, когда её длинные острые пальцы пронзили грудь так, точно порвали бумагу. В девушке кипела черная ненависть, и она больше не могла её унять.
– Это ты привез нас сюда, – неожиданная сила подняла голову в её душе, объеденная, изуродованная, но свирепая. Мужчина отупело заморгал, а потом что-то откинуло его. – Ты издевался над нами. Ты заставлял нас делать все эти вещи и это ты бил нас, насиловал, сокрушал!
Она подорвалась, как кошка, бросилась на него и вгрызлась зубами в шею, вырвала кусок, и кровь фонтанам забрызгала лицо, волосы и обнаженное тело. Но этого было мало – мало даже тогда, когда мужчина, булькая, угомонился, когда её пальцы разворотили ему грудь, вывернули кишки, а Дом вдруг затих от её криков, от разлившегося запаха смерти.
– Это ты, ты! Ты убил его! Ты!
Без остановки, снова и снова, пока от мучителя не осталось лишь груда костей и мяса. Вся в крови, обезумевшая, сокрушенная, униженная и свирепая она покинула комнату. Одна за другой жизни гасли, одну за другой она обрывала нити, и к утру, когда солнце позолотило снег, Дом пропитался кровью и страданиями. Смерть поселилась в его стенах, обняла дрожащую девушку за плечи, пока она сидела в окружении мертвецов, залитая кровью и повторяла без устали: «Они узнаюю, они все узнают! Каждый – весь мир!»
– Маргарита.
Это уже был не человек – это зверь в человеческом обличие, но знакомый голос пробудил опьяненный разум. Она поднялась и бросилась на звук, не задумываясь, что неожиданно богатые и чистые одежды владельца голоса теперь испачканы грязью и кровью. Не думая о том, что теперь его кожа ощущалась холодной и касания были иными – сдержанными, отстраненными. Не замечая, что один глаз сделался бледным, точно мертвым. Ничего уже не было важно, потому что он всё-таки вернулся. Он жив.
– Так это она, я полагаю, – девушка не узнала этот женский голос и зарычала, цепляясь за молодого человека так, будто его могли отнять у неё как игрушку. В дверном проеме её встретила невероятной красы, совершенно божественной, женщина в бело-голубых дымчатых одеждах. Она улыбнулась и протянула ей руку. – Пошли, я заберу тебя домой, Марианна.
И это была вторая рука, которую она приняла.
Примечания:
Глава посвящена Марианне и отчасти Оссиану. Здесь рассказывается о временах богов, показывается, что боги - это не святые, это обычные существа со своими грехами и желаниями. Они боги для людей только потому, что их сила велика, но в ничего возвышенного в них нет. Боги, люди - все одно, названное разными словами.
Рассказывается, почему Марианна помешана на верности других людей, почему она с безумным трепетом относится к тому, как люди, по её мнению, ведут себя с ней. "Никто не смеет меня обидеть, тронуть, иначе пожалеет многократно". В своё время она пережила слишком много мук, чтобы сохранить здравость рассудка.
Её сильная чувствительность к чужим чувствам, помыслам и желаниям сыграла с ней злую шутку. В будущем благодаря этому она стала могущественной колдуньей, но в прошлом это слишком сильно повредило ей.
Вот. Спасибо за прочтение. Надеюсь, вы в порядке.