Созвездие

      Бесчувствие – несбыточная мечта, но она всё-таки снизошла, когда колдунья решила, что так и захлебнется в этих муках, ей не принадлежащих. Грудь сдавило тисками, в крови текла желчь и душа её, как будто бы истончилась, почернела и скукожилась. Вдохи были короткими, сиплыми, а слезы уже высохли, словно кончились – они смазали дорожки крови, текущие со лба по глазам и щекам. Чудовище не просто заполонило мир, оно забралось к ней в голову – в её чувства и заменило их, окунуло во что-то древнее, жуткое, и Мона потерялась. Она потеряла начало своей личности и конец чужой. Где были её воспоминания: где была та девушка, над которой изгалялись, которую мучили и использовали, а где была астролог, колдунья и наследница дара судьбы? Где грань? Где конец?       Она судорожно всхлипнула, разлепляя мокрые глаза, а чернь оскалилась. Марианна ухватила её здоровую руку и вытянула, прильнула к ней и вонзилась когтями в ладонь. Боль судорогой пробежала по телу и затихла. Столько всего происходило, и тело больше не могло реагировать – нервы сожглись, они отупели, а вместе с этим опустел разум. Бесчувственно астролог смотрела в сводчатый, красивый потолок, потерявший всякий цвет – весь мир померк, посерел, а ледяной свет луны стирал грани и контуры. А может, это её сознание распадалось из-за силы, которая сокрушала его столько лет? Ведь прошло так много, верно? Мона не могла вспомнить, сколько тонула в черном океане, сколько успела проглотить тьмы и как много её теперь было в ней самой. – Теперь ты понимаешь, понимаешь, понимаешь, – скрежетал голос где-то в пространстве. – Как жаль, я не могу убить тебя. Жаль, жаль, жаль… Для тебя. Ты уже мечтаешь о смерти, да, Мона?       Кровь отлила от губ, а голос иссяк – она так долго и громко кричала, что казалось, будто сорвала связки, что больше она никогда не издаст ни звука. Сердце устало трепыхалось в груди – и это было единственное, что колдунья ощущала. Слабый ритм, стуки в груди. – Но если ты попросишь меня остановиться, я подумаю, – чудовище оставило её измученную, изрезанную когтями ладонь и подняло голову, уставившись на враз осунувшееся, измаранное кровью и слезами лицо своим алым глазом с острым зрачком. Черные волосы змеями обвивали Марианну, заволакивали мир. – Давай, птичка, я жду. Подай свой голосок, иначе я придумаю что-нибудь ещё. Тебе понравился вкус гнилых страданий? Хочешь ощутить склизкость насилия и нежеланного вожделения? Это поистине незабываемо!       Что-то внутри испуганно сжалось. Мона слабо дернулась, поморщилась, будто пыталась снова собрать своё тело из осколков – управлять им, но теперь оно напоминало разодранную простыню и прежним уже не станет. Но страх снова почувствовать это подталкивал её, отрезвлял затуманенный разум, воскрешал способность мыслить. Нельзя было сдаваться, нельзя, но.. как же был соблазн.       Тихое желание пощекотало душу: хотелось бы, чтобы кто-нибудь спас её, уберег от ужасов этой ночи. От очередного чудища. Вот только правда была очевидна: никто её не спасет. Единственный, кому она могла довериться, был тем, от кого стоило держаться подальше. Её жизнь была на волоске, и только сама колдунья могла её спасти. – Мне… – сорванный голос звучал тихо, неуверенно и едва различимо в резких вздохах. Марианна осклабилась, наслаждаясь его дрожью. – Это было ужасно. Мне искренне жаль тебя. – Тебе меня жаль? – она будто бы удивилась этой фразе, но следом её искаженное Порчей лицо омрачилось злостью. – Не меня тебе стоит жалеть, колдунья, а себя. Сейчас ты в моей власти, и я могу сделать с тобой всё, что угодно и даже хуже.       Горло дрогнуло, но Мона всё-таки сдержала желание закрыть глаза и не смотреть на смерть в лице Предвестницы. – Знаю, и всё же… Никто не заслуживает такой жизни.       Мгновение они просто смотрели друг на друга, но неуместная жалость от её пленницы разъярили женщину. Она встрепенулась, вскочила и, вцепившись в ткань платья, потянула астролога за собой. Ноги Моны подкосились, не способные устоять, но сила, с которой Марианна держала её онемевшее тело, уберегла от падения. Руки повисли плетями, а голова беспомощно опустилась и только позже с потугой поднялась. Астролог заставляла себя держаться, оставаться с здравом рассудке, несмотря на его раздробленность. – Я убью тебя, Мона Мегистус, – прошипела Предвестница, и тьма заволокла её силуэт, а алые пятна смешались и разлились в пространстве точно кровавая дымка. Едкий, прожженный аромат наполнил легкие. – И мне плевать, кто ты там такая и какой дар пригрела! Ты думаешь, что лучше нас всех, – лучше меня, – но это не так. Ты простая безродная девица, которая ни на что не способна, кроме как прятаться за спинами других и причитать о своей судьбе. Мне мерзко от тебя.       Когти больно впились в кожу на груди, царапая. Зловоние удушало, а слабость предательским бисером раскатывалась по костям. Но еще немного она должна продержаться, поэтому Мона тяжело выдохнула, выдерживая воспаленный взгляд. – Слабая, отвратительная девчонка. – Да, может, я и правда не так сильна, как ты или другие, – колдунья цеплялась за каждое слово, как за веревку, чтобы выбраться из тумана, из забвения. – Я боюсь умереть, поэтому я не сдамся.       Марианна расхохоталась – эхо разнесло её искаженный голос по парадной, и, казалось, по всему миру. – Ты уже проиграла. – Думаешь? – Мона слабо улыбнулась, а кровь размазалась по губам, создавая жуткую картину. – Что тебе известно об именах?       Неожиданный вопрос поверг в ступор, но только на секунду, потому что в следующее мгновение чудовище взревело и запахнулось когтистой лапой, желая разодрать своей жертве грудь, а может срубить голову с тонкой шеи, но главное – наконец погасить этот уродливый свет в глазах. Как это возможно после всего, что она сделала с ней? Это немыслимо. Это несправедливо.       Это…       И она замерла. Рука дрожала, не способная двинуться, пока Марианна ошалело дергала ею, смотря на свои несгибающиеся острые пальцы и на окровавленное лицо астролога. Девчонка сделалась совсем печальной, взгляд её наполнился сожалением, способным удушить не хуже ядовитого дыма, разлившегося в воздухе. Она жалела чудовище, но было уже поздно, чтобы оно изменилось из-за чьей-то жалости, из-за чьего-то желания ему помочь или спасти его – прошло слишком много лет, оставлено пугающее число мертвецов на том пути, по которому оно прошло. Слишком много умерло в нем, чтобы жить дальше.       Мона дернулась, и неправильно легко отцепилась от чужих когтей, пошатнулась, точно готова была вот-вот упасть, но ноги не подвели – она устояла. Волосы были растрепаны, залиты кровью, грязью, а лицо изранено уродливым узором на лбу, вырезанном когтем. Вместе с тем левая рука совсем не двигалась, пробитая каменными гвоздями – и всё это от начала и до конца облито смертью, грязью и кровью. Болью. Но колдунья была жива, она стояла и смотрела на своего истязателя с сожалением. И с решимостью. – Кто ты такая? – прорычал монстр и впервые в его голосе проскользнул страх. – Ты не можешь быть человеком. Кто ты такая?!       Она потянулась к ней, но лишь судорога исказила лицо, дрожь сотрясла связанное невидимыми путами тело. Марианна вперилась взглядом в свою жертву, безмолвствовавшую, замершую тенью на кровавом океане, в свете луны казавшемся черным. Её глаза неестественно ярко сверкали, в них бушевало колдовство – но то была не магия смертных, это было нечто иное, недоступное пониманию. – Марианна, ты причинила боли бесчисленному количеству людей. Ты радовалась и упивалась чужими муками. В твоём сердце нет места состраданию и милосердию – только неутолимая жажда крови. И я хочу, чтобы ты умерла, – спокойный, сухой голос звучал не так, как до этого. Предвестница не узнавала его, точно он не принадлежал колдунье. Она чувствовала, что-то грядет, поэтому не оставляла попыток высвободиться, призывала черное волшебство, отчего стены гудели, обломки камней падали, а теней становилось все больше. Они почти застелили луну на небе. – Но то, что я говорила – правда. Мне действительно жаль ту, кем ты была когда-то. Я сожалею о судьбе, что выпала девушке с чудесным именем Маргарита. Но её уже давно нет – она погибла, а ты – лишь оставленные ею мрак и отчаяние, которые она пережила когда-то.       Мона подняла ладонь, между пальцами блеснула ниточка. Тени испуганно отпрянули от неё. – У тебя была непростая жизнь, но я никогда не смогу простить то, что ты сделала со мной. С ним, – она сжала ладонь, и нить затрепыхалась в ладони, как змейка, лишенная воздуха. Марианна содрогнулась и резко опустилась на колени, будто ей враз выбили воздух из легких. Ярость перекосила лик, но в нем было и осознание. – На твою беду, я всегда сдерживаю свои обещания, Маргарита.       Вспышка.       Мрак поглотил комнату, пока луч луны не разбил его, а когда парадная вернулась, собралась из кусочков, то в ней была измученная девушка, замершая над недвижимым телом женщины, которая до последнего момента желала лишь смерти своим врагам. В её сердце цвела ненависть, и ненависть её погубила.       Мона выдохнула, чувствуя сильный холод, скользящий по коже. Она только что сделала это снова, и странное волшебство в ней бурлило, не способное уняться. Ему дали волю, им воспользовались, и теперь его мощь заполняла жилы, взбудораживала кровь. Пальцы еще чувствовали волшебное касание нити и то, как она щелкает перед тем, как разорваться.       Судорога скрутила желудок.       Мона громко вдохнула, отшатнулась от мертвого тела, запнулась и упала. Сильно ударилась плечом, измазалась в засыхающей крови и с силой закусила губу, чтобы сдержать порыв закричать или заплакать – сделать что-нибудь, что облегчит навалившиеся усталость и отчаяние. Она выжила только чудом, только потому, что Скарамучча ранее, издеваясь над Предвестницей, упомянул её настоящее имя, и только поэтому она смогла дотянуться до нити, порвать её – спасти себя.       Слезы потекли по щекам. Она не могла их остановить так же, как не могла справиться с дрожью в теле, с накатывающей истерикой. Что ей делать, куда бежать? Вокруг лишь смерть, а по пятам шла богиня. Мона чувствовала её приближение, но не могла подняться – она была полностью раздавлена. И не только из-за пережитого от рук Марианны, а от осознания, что с самого начала Скарамучча специально вскользь упомянул её имя, чтобы обезопасить колдунью, дать ей возможность справиться с той, кто в волшебстве и могуществе легко бы превзошла её.       Мона могла победить только нечестным путем. Так она и поступила.       Он её спас, даже не зная этого. Снова. А что могла сделать она? Мона не знала, как может помочь ему, как изгнать древнее божество, как закончить все это.       Душевная боль была так сильна, что подавляла физическую муку. Позже она ощутит слом тела в полной мере, но сейчас это было чем-то далеким, притупленным – подавляюще было чувствовать, как мечется душа, бьется о стенки, пытаясь придумать хоть что-то и находя только пустоту. – Госпожа… Вы в порядке?       Анна подползла к ней, бледнее от вида растекающейся по платью крови, от развернувшейся здесь бойни. Но она была здесь – единственный кусочек жизни на сегодняшнем ночном кладбище. Мона вздохнула, открывая глаза, всхлипывая. Золотой свет разлился вокруг служанки, а потом он приобрел знакомую форму – нить окружила её бледное лицо, худые плечики. Протяни руку – и Мона могла порвать еще одну нить. Безвозмездно. Это ужасало. Они рвались так просто, точно не заключали в себе жизни и судьбы людей. Где же кара за это кощунство? Хаос её обманул, пытался напугать. Мона обладала поистине пугающим, но могущественным осколком дара. – Уходи, Анна, – астролог заставила себя сесть. Она жестко ударила себя по лицу, зашипела от боли, пронзившей ладонь, но сознание прояснилось, слезы последними каплями скатились по щекам. – Здесь все еще опасно. Рядом со мной тебе грозит опасность. – Но вы же убили… это, – она боялась даже взглянуть на мертвое тело Предвестницы, все еще шокированная тем, что видела. Может, слуги никогда на самом деле не видели, что такое Порча и какое могущество в ней скрыто, а главное – как она уродует своего владельца? Теперь в её словах не было ни уважения, ни трепета – только страх и отвращение. – Или оно все еще… – Мона!       Сердце зашлось, и колдунья тут же обернулась на голос. Она была готова собраться и действовать, запрятав воспоминания о пережитом куда-нибудь подальше, чтобы те не мешали ей, но теперь все её попытки безвольно разлетелись. Молнией к ней метнулась девушка, возникшая точно по волшебству из алой вспышки, упала на колени, не видя учиненного беспорядка, импульсивно сжала её в объятиях. – Слава Архонтам, ты жива! – колдунья пискнула, когда путешественница задела раненную руку, и Люмин резко отпрянула, обеспокоенно и серьезно осматривая повреждения. – Безумие! Совершенное безумие. Что здесь произошло? Это же не он, да? Я клянусь, если это он, я не ручаюсь… – Люмин, это правда ты?       Мона судорожно выдохнула, жестко ущипнула себя за плечо и уверилась, что её подруга реальная. Она была здесь, перед ней – в своем золотисто-белом свете, с непоколебимой уверенностью и силой. Её лицо чуть смягчилось, и Люмин кивнула. – Да, всё закончится, – она чуть посторонилась, чтобы пустить пришедшую за ней девушку с кудряшками вокруг лица. Томоко сдержанно улыбнулась колдунье с неожиданно ярким беспокойством в глазах, и Мона на миг решила, что, нет, она точно в каком-то коматозе, а может, в конце концов смерть всё-таки настигла её, ведь не могла же ниндзя и правда беспокоится о ней. Да? Нет? Она не в силах была размышлять, только смотрела, как зеленый свет растекается по телу, снимает тяжесть, гасит огонь открытых ран. – Мы поможем тебе, Мона. Всё будет хорошо.       Это было похоже на чудесную сказку после ночного кошмара. Её близкая подруга осторожно сжимала ей плечо, оборачиваясь к другим своим спутникам и что-то бросая серьезным, почти приказным тоном. От дверей к ним спешили два молодых человека, и их присутствие было одновременно невозможным и правильным. Одиннадцатый Предвестник с неожиданно темными волосами и потемневшими от какой-то магической примеси глазами ободряюще улыбнулся ей, – в душе Моны развязались ещё несколько узлов, позволив ей нервно улыбнуться ему. – Это твоих рук дело? – пораженно осведомился Огненный Дух, присутствие которого особенно удивляло колдунью – и она могла удивляться, потому что рядом с этими людьми весь мрак и кошмар отпрянул. Мона не скоро избавится от ощущения, будто бы её вывернули и изодрали изнутри, но сейчас руки, что к ней протянулись, она не станет отталкивать и позволит им себя поднять. – Что тут вообще произошло? – Госпожа Мона уничтожила Вторую Предвестницу, – тихо подала голос Анна, сжавшаяся в стороне. В какой-то момент она поднялась и чуть отошла, испуганная магическим появлением незнакомцев.       Томоко бережно перебирала пальцами с зеленой и желтой пыльцой на кончиках, как если бы зашивала раны на лбу колдуньи, на ладони и резкими движениями извлекала каменные иглы из предплечья. Мона терпела и почти не издавала ни звука, пока её друзья обсуждали случившееся. Она пыталась отвлечь свои растерянные мысли на близкие голоса, на знакомые лица, на то, что, быть может, все еще не потеряно. – Надо уходить, – серьезно заключил Аякс, обходя парадную, совершенно не замечая лужи крови, грязи и остатки мертвых тел, точно для него это было – не большим украшением интерьера, чем те же канделябры. – Я не отрицаю, что ты, Мона, и правда можешь быть поистине устрашающей, но будем честны, с древней богиней ни тебе, ни нам не совладать. В особенности если в её распоряжении Скар. – У нас не только невообразимая разница в силе, – продолжила Томоко, помогая Моне подняться и какое-то время поддерживая её под локоть, пока колдунья не совладает с собой. Она благодарно кивнула и приняла от Калли свой Глаз Бога, нежно проведя грязными пальцами по гладкой поверхности камня и ощутив уже знакомую, родную стихию, а не чужеродное касание божественного к её душе. Дар перестал ощущаться ею, как нечто неотъемлемое от неё после того, как она узнала правду. Правду, которую она не уверена, что хотела бы все-таки знать. – Ко всему прочему мы связаны по рукам и ногам, и Селена знает об этом. Никто всерьез не попытается навредить Предвестнику. Это очень гадко. – И умно, – добавил Калли. – Так что я поддерживаю идею Аякса поскорее убраться. У меня такое чувство, будто в этом месте сама жизнь замерла в ожидании.       Скользнув взглядом по друзьям, Мона вдруг ухватила волнующий её вопрос за хвост. Хоть голос её звучал хрипло, но теперь его не пронзала дрожь и не полнил отчаянный страх – только настороженность: – А как вы здесь оказались? Вам помогла наставница?       Ребята переглянулись. – На самом деле мы сами не до конца поняли, – Паймон обеспокоенно летала вокруг них, разгоняя своим волшебством окружающий мрак. Где-то послышался жуткий гул, заставивший всех замолчать и обернуться к коридору и лестнице. – Мы ждали Скарамуччу, потому что в письме он писал, что после встречи с Царицей придет, чтобы рассказать о вашем решении и дальнейших действиях, но упоминал расписание караулов на случай, если что-то пойдет не по плану. – Да, мы как раз собирались отправиться сюда, как неожиданно появилась женщина, – Люмин склонила голову. В её руке уже поблескивала сталь меча. – Она рассказала нам о вашей судьбе и сказала, что тебе нужна наша помощь, а потом... Мгновение назад мы были в городе, а теперь стоим во дворце. – Это очень похоже на волшебство Духа, – осторожно добавил Калли. – А еще, Мона, кажется, это тебе.       Калли быстро взглянул на своих спутников и извлек из складок темного плаща кинжал с длинным, острым лезвием и чудесной гравировкой на рукояти. Она напоминала язычки пламени, а вставленный в гарду алый камушек переливался заточенным в нем волшебством. – У вас очень похожая энергия, – только и ответил юноша на немой вопрос в глазах астролога, когда она взяла кинжал. Рукоять согрела ладонь, а вместе с этим узор на руке засветился. Калли чуть нахмурился, провел ладонью по коротким волосам. – Возможно, это послание от твоей наставницы, Мона.       Кинжал вмиг ощутился слишком тяжелым для своего небольшого размера, а мыслям в голове вторил повторный гул, какой-то грохот и раскат грома. Мона крепко сжала рукоять, опустила руку и прямо взглянула на людей, что проделали невероятный путь сюда, в ледяную страну, принося свои жертвы и терпя неудобства, чтобы помочь ей – и даже ниндзя, заявлявшая, что идет с ними ради собственной выгоды, сейчас выглядела так, будто стоит Моне сказать, что они уходят, спасаются бегством из этого проклятого дворца, как она повернутся и побежит вместе с ними. Владевшее колдуньей отчаяние отступило, страх покинул душу, а сердце, хоть и сжималось от собственной – личной – трагедии предстоящего, больше не желало бежать и прятаться. Она была покрыта чужой грязью, омыта черной кровью, измучена и истерзана – она была пешкой в чужой игре и вынуждена была следовать правилам, потому что иного не знала, не видела. Ей хотелось кричать от несправедливости, от всего, что она пережила за эти несколько часов: от безупречного счастья до бездонного отчаяния. Но астролог молчала, вслушивалась в то, что творилось в ней, пока не приняла решение. – Вы должны уйти. – Мона, подожди, что ты… – Нет, Люмин, у нас нет времени на этот разговор, – астролог повернулась к громящему где-то прекрасные комнаты волшебству. – Вы должны уйти, чтобы я могла закончить все это. Селена не отстанет от меня, она продолжит гнаться за мной, а главное – она не отпустит Скара. Он ей нужен, чтобы заполучить дар, а я не могу позволить этому случиться.       Путешественница побледнела, крепко сжала кулаки, понимая, что её подруга уже приняла решение и теперь её не переубедить, даже если в конце этого выбора её всё-таки настигнет конец. Холод сковал жилы, Люмин судорожно выдохнула, не желая даже думать, что смерть отберет у неё еще одного дорого ей человека. Остальные молчали, не находя слов, сознавая истинность сказанного. Это была их история: Моны и Скарамуччи, – и только они могли её закончить, как бы ребята не желали помочь им. Но они ведь и так уже помогли, разве нет? – Послушайте, – Мона мягко улыбнулась растерянным и напряженным лицам. Они не собирались её оставлять, но сделают так, если она того попросит, и это о многом говорило. – Вы пришли, несмотря на риски, на жертвы, на всю ту тьму, что поглотила нас. Может, вначале у нас и были разные цели, но сейчас вы здесь, вы боролись за меня, за него, за друг друга – мы боролись со всем этим вместе. Когда вы уйдете, я не буду одна. Больше никогда.       Повисло молчание, разбавляемое только предостерегающем их шепотом смерти. Она уже скреблась в дверь. – Мона, – Люмин выпустила клинок лишь для того, чтобы сжать плечи подруги. – Я сделаю, как ты просишь – уйду. Но если до рассвета ты не явишься на площадь за лесом, я клянусь всем богам, что вернусь и разрушу этот дворец до основания, а потом, не держи на меня зла, убью Предвестника. Ты меня поняла? Не смей умирать – тем более от его руки! – Хорошо, – это была печальная, но искренняя улыбка. Девушки крепко обнялись, и Мона на мгновение закрыла глаза, позволяя себе окунуться в волшебство иного мира, свет, заточенный в душе путешественницы, пустить его в себя и наполнить той несокрушимой силой и уверенностью, которая текла в ней. – Я вернусь, и ты даже не успеешь соскучиться. – Очень надеюсь на это.       Они разошлись. Мона одолжила у Калли ремни для оружия, чтобы закрепить на талии кинжал, и поспешила – почти побежала на встречу со своей судьбой. Никогда до этого она помыслить не могла, что вместо того, чтобы спасаться бегством, она будет мчатся к своему концу – не из страха, а со странной смесью уверенности и ярким желанием исправить всё, что было сделано, дать отпор могущественным богам и заявить наконец права на собственную жизнь – на свой дар.       Его касания были пугающими, но Мона больше не хотела лгать себе – она не может отказаться от дара. Он был частью неё самой, благодаря нему она была той, кем была, той, кем выросла. Да, он не воплощает её личность, но лишиться его было бы сродни потерять часть тела – ты всё тот же, но не полноценный, искаженный. Так можно жить, но она не хотела. Она хотела научится им владеть, стать могущественной на столько, чтобы никакие боги не могли отобрать её счастье, лишить её выбора – лишить её любви. Семья, друзья и возлюбленный – всех их она желала защитить, даже если придется сбить пальцы в кровь, разодрать плоть свою и сломать кости. Если предстоит пережить мучения, подобные тем, что обрушила на неё Марианна, она согласится на это.       Она способна справится с этим.       Уверенность в своих силах, которой не было раньше, приятным теплом разливалась по телу, пока она бежала по коридорам, выпустив своё волшебство наружу. Вода укутывала её прохладой – нежной, а не жестокой, терпкой, аккуратной, – смазывала грубые, разрушенные контуры дворца, скрашивала пролитую на ковры кровь и смягчала впечатление от увиденных тел. Это были слуги, рядовые солдаты – и всех их растерзали в ярости, пока богиня пыталась её отыскать, сдерживаемая никчемными смертными. Она оставила всю эту смерть на обозрение так, чтобы Мона видела последствия своего побега – своей непокорности. Но та маленькая, нежная и ранимая колдунья, что когда-то узнала о том, что нарушила законы мироздания и раскрыла своё существование перед богами, давно исчезла – она не умерла, не сгинула, – она выросла, стала сильнее, жестче и где-то, вероятно, могла быть даже безжалостной. Когда-нибудь она сможет сожалеть о невинных, расставшихся с жизнью сегодня ночью: о бедняге Салеме, о безымянных людях, служивших Царице, даже о том, что привычный мир Анны разрушился, и юная служанка теперь осталась у разбитого пьедестала, не зная куда деть свою веру. Когда-нибудь та нежная и сострадательная часть её личности проснется и подумает о сегодняшней ночи, но сейчас всё это пока не имело никакого значения.       Мона желала коснуться своего дара, выпустить его из-за стенок – так она и поступила. Бела-голубые стены окрасились позолотой замерцавшей нити, а следом за ней бледными искорками порхали иные кусочки нитей – разорванных, еще не угасших, и тех, что были полны жизни и окружали её. Те, что были целы, живы, оплетали её собственную нить, наполняли своим жаром, силой и астролог не могла не восхититься: как же очаровательно прекрасно её волшебство. Волшебство связывающих нитей. Это не только путь одной единственной души, это связи между душами, между чужими мирами, которые строятся в течении жизни, крепнут со временем и наполняют пустоту, изгоняя одиночество.       И Мона была готова бороться за это. Сегодня, завтра – и каждый день.       Путь её нити привел в огромное куполообразное помещение, напоминающее роскошную молельню. Только здешние святые были изгнаны, омрачены и преданы. Резные белые воплощения святых на голубом потолке были разбиты, из их глаз текли черные слезы, капающие на бела-серый каменный пол, отражающий свет луны и звезд, проникающий через широкие и высокие окна. Единственная золотая люстра с хрусталем печально качалась на несуществующем ветру. Лепнины, украшающие голубые стены, рамы окон и дверей прожжены, измараны грязью, разрушены. Зал, в котором некогда преклонялись перед божествами, был сокрушен, оставлен в руинах, обращен в братскую могилу.       Мона вошла в помещение с прямой спиной, и не сжалась, когда раздался громкий вздох облегчения, а его хозяин выпрямился, сидя на небольшой черной куче. Только мгновением позже астролог поняла, что это. Обезображенные, прожженные до костей тела сброшены в гору, будто богиня вознамерилась создать себе собственный трон в насмешку тому, что принадлежал Царице, а главным венцом стало мохнатое волчье тело на вершине, на котором и восседал юноша с деланно прискорбным видом, как какой-нибудь принц в оковах в окружении тьмы и крови. – Я верила, что ты вернешься, Мона, – улыбка растянула красные капли на лице. Одежда Предвестника была местами изодрана, запачкана, но в целом он выглядел почти так же, как и когда она видела его в последний раз. Это единственное, что заставило её сердце болезненно качнутся в груди. – Тебе не стыдно, что из-за твоего поведения, столько существ погибло? Какой ужас.       Ей не составило труда изобразить муку, ведь она и правда страдала, смотря в лицо юноши, полное безжалостного веселья – жестокой кровожадности. Золото глаз было холодным, оно не в силах согреть, проявить участие, сожаление – ничего человеческого, знакомого. Оболочка с ложью внутри.       Предвестник выпрямился, опуская ногу с колена и удовлетворенно кивая. Воздух пропах гнилью, гарью и волшебным эфиром. Представить какая здесь произошла бойня было невозможно, чтобы не воображать молодого человека в роли виновника, но Мона не была на столько слепа и разбита, чтобы взваливать случившееся на его плечи. Да, люди погибли от его рук, но сделала это Селена. И только на ней ответственность, как бы она не пыталась убедить колдунью в ином. – Итак, ты здесь, чтобы?… – Отдать осколок, – уверенно заявила астролог, бесшумно ступая по каменному полу, залитому кровью и лунным светом. Богиня заинтересованно склонила голову, наблюдая за ней. – Но перед этим я хочу увидеть его. Его настоящего. – Ты требуешь так, будто имеешь на это право, – задумчиво произнес юноша.       Скарамучча поднялся и грациозно спустился с жуткого холма. Его шаги были плавными, неспешными, и Мона до этого не догадывалась, как хорошо она успела узнать его походку, запомнить этот звук. Это казалось невозможным, но теперь когда будучи собой, в то же время Предвестник был кем-то другим, разум девушки цеплялся за всякие мелочи, убеждаясь в том, что это всё-таки он, тот парень, которого она любит.       Он остановился в полушаге от неё, и легкие наполнились разряженным запахом штормов и гроз. – А ты имеешь? – На сколько ты имеешь право владеть осколками дара, на столько же Скарамучча принадлежит мне, – острые уголки губ изогнулись, – а я – ему. Так что да, Селена, я имею право требовать поцеловать его настоящего, а не подчиненную тебе оболочку. – Интересный подбор слов, Мона, – взгляд золотых глаз скользнул по её лицу, истерзанной одежде и ушел в сторону окна, через которое можно было видеть зимние просторы и нависшее ночное небо. Полная луна сверкала, уже отклонившись от своего зенита. Время уходило, и богиня раздумывала, есть ли у неё такая роскошь, как услуга. Она сомневалась, чувствуя, что дар почти в её руках и что не обязана идти на уступки, но что-то в ней, видимо, еще не окончательно погибло. – И как же мне поступить?       Мона шагнула к нему и коснулась ладонью мужского лица, пальцы скользнули по щеке и виску. Его взгляд резко дернулся к ней, и свет затрепетал в радужках. – Я люблю тебя, Скарамучча, – водяная магия скользнула по её коже, наконец высвободившись после стольких дней заточения и дотянувшись до юноши, которого так мечтала коснуться столь же сильно, сколь желала того сама хозяйка. Голуба-синими пайетками, ярким бисером волшебство переливалось, окружая их нереальными звездами, которых на самом деле не могло существовать. – Люблю твое израненное сердце, сохранившее в себе способность сострадать, затаившее в себе безмерную нежность и чистые желания. Твою силу, несгибаемость нрава и бесконечную головоломку личности, которую я никогда не устану разгадывать и частями которой восхищаться – я так это люблю.       Настороженность, отстраненность сменились чем-то душевно тяжелым, сердечно терпким, колючим и завораживающим. Золото погасло, уступив глубокой голубизне после штормового неба с легкими оттенками фиолетового. Мужская рука крепко сжала её кисть, точно молодой человек желал удержаться за неё – здесь, в этом мире, в своём собственном теле, как если бы он больше не имел на него права и истинный владелец мог в любой момент вышвырнуть его. Женские губы дрогнули: Мона узнала в растерянном, полном сожаления и тайной мольбы лице Скарамуччу, и теперь ясно увидела различие. Оно было таким явным, что колдунья не могла понять, почему раньше не заметила.       Тот, кого она видела в золоте, не был тем, кого она любила. В них не было ничего похожего. Ни единой черты. Столь различными становились лица, отражающие непохожие души. – Мона…       Она качнула головой, отказываясь от его извинений, а только улыбнулась. Сейчас не было смысла скрываться, прятать боль, глушить слезы. Мона прильнула к его губам, оставив на них обжигающий, полный волшебства поцелуй, запечатлевающий все обещания, которые они говорили и какие еще не успели дать. – Я люблю твои редкие тайные улыбки, твой глубокий, резкий смех и даже то, как мы с тобой ругаемся из-за моего неугомонного характера, – шептала она в губы, пока юноша не поцеловал её снова, будто старался забрать все эти слова себе, сохранить в своем сердце, как когда-то собирал бумажки с предсказаниями. – Я никогда не была так счастлива, как в те мгновения, что провела с тобой. Спасибо, что подарил мне их.       Последний глубокий, полный боли поцелуй, когда его волшебство скользнула к ней в кровь, а её – наполнило его. Дар ожил, заплясал на коже – на узорах рук, на резьбе их истории. – И прости меня.       Его вдох сорвался на её губах, а следующий получился слишком резким, сиплым, но Скарамучча улыбнулся ей. Его ладони скользнули по её волосам, задевая мокрые щеки. Он коснулся своим лбом её лба. – Ты единственная, кого я когда-либо мог полюбить, Мона, – выдохнул он, а девушка содрогнулась, закусила губу, чтобы не закричать от накатившей боли. Боли, с которой она еще не сталкивалась. – Поплачь немного и живи дальше.       Он оттолкнул её, потому что именно в этот момент белое пламя загорелось на его плечах, а где-то над миром раздался яростный вопль. Скарамучча поднял взгляд: один его глаз был темно-синим с фиолетовыми крапинками, – и Мона так любила их цвет, – а другой – сверкал золотом, и даже то, что оно принадлежало ему лишь отчасти, не уменьшало её чувств. Его ноги подкосились, и Предвестник упал на колени, пока по пальцам струилась кровь, а с губ падали темные капли.       Мона опустила руку – и с железным звоном обагренный кровью кинжал упал на пол. Узоры на нем погасли и стерлись.       Нить окутала их руки, когда астролог бросилась к Предвестнику, крепко обняла его, рассыпаясь в извинениях. Она не хотела этого, не хотела причинять ему боль – не хотела обрывать его жизнь, но другого пути у них не было. Их судьба была в том, что Сказитель рано или поздно должен был убить её, а значит, пока он жив – этого не избежать. Они могли бы положиться на Сагу, но кто поручится, что в конечном итоге она не использует юношу как инструмент подобно Селене. Она не сдержала ни одно своё обещание. Её обещания приносили лишь страдания. – Мне жаль, мне так жаль, что я не рассказала тебе, – шептала она, слыша его тяжелые вдохи. Он держался за неё, пока чужеродное волшебство горело в его крови, выжигало изнутри, а он цеплялся за этот мир, за своё сознание – за Мону.       Молельня затряслась, и трещины огромными черными бороздами побежали по стенам, куполообразному потолку, отрывая каменным статуям на его вершинах головы, ломая руки и крылья ангелам. Бела-серые осколки сыпались вокруг них, грохотом затапливая мир. Окна трескались и рассыпались, впуская зимний ветер и снег, но белое пламя богини распространялось по полу, как искры по сухой земле. Оно поглощало все, а главное – стремилось поглотить колдунью, дотянуться до неё, но не могло, ведь его хозяйка была заперта в теле молодого Предвестника, и он с наслаждением держал её суть за горло, не позволяя вернуть контроль.       Мона пронзила его клинком, и это была глубокая, рваная рана, из которой слишком быстро вытекала кровь, из-за которой по подбородку и шее текли её ручейки. Из неё вытекала жизнь. Его жизнь неожиданно оказалась слишком хрупкой, а сталь клинка, пронзившая его, не позволяла ране затянуться, и Селена не могла использовать их договор, чтобы руководить погибающей оболочкой. Она нарушила свою часть сделки: одна ночь взамен на тысячи солнц, – боль, какая прожигала легкие, сводила нервы, подсказывала, что ни о какой «тысячи» не шло и речи. Он вряд ли дотянет хотя бы до одного рассвета.       По его сгорбленной спине струился белый плащ из огня, и белые искры рассыпались вокруг них – единственное проявление божества в его теле. Предвестник едва слышал голос астролога, чувствовал её касание – то, как пальцы беспорядочно перебирали его волосы, сжимали плечи, касались раны, когда он с тяжелым вдохом упал, и Мона не смогла его удержать, склоняясь над бледным лицом. По её щекам текли слезы, она звала его, просила о чем-то, но юноша только выдохнул, видя, что она жива. Она не в порядке, но жива, и как бы сильно Селена не билась внутри него, не могла ничего сделать.        Кое-чего она не учла, помогая Эи создать куклу бога.       Скарамучча всегда был вместилищем для божественного, и хоть кто-то считал это доказательством того, что он слаб и никчемен, но на деле это давало ему удивительную власть на Богами. Он улыбнулся, осознав эту неожиданную правду. Селена сама, добровольно заточила себя в его теле и теперь не могла выбраться. – Скар, пожалуйста! – Всё хорошо, Мона, – она переплела их пальцы и прижала к груди. – Она сгинет вместе со мной. Ты будешь свободна.       Мона качнула головой, не желая слушать. Но в какой-то момент он перестал видеть её лицо, слышать её голос – чувствовать хоть что-либо. Тьма навалилась, и хоть юноша впервые чувствовал себя так свободно, он закрывал глаза с жгучим сожалением, что больше не сможет открыть их – увидеть Мону. Не сможет разозлить её, послушать её нервный голос, пытающийся что-то объяснить. Не коснется её, не обнимет – ни почувствует жизнь. – И всё же я не смогу подарить тебе звезду.       Тишина окружила его. Где-то вдали сверкал белый огонь.       И слышался скорбный плачь.       Звезда, что горела в груди, неожиданно погасла.