Созвездие

      Она плакала так долго, что слезы закончились. Прошла вечность, а может несколько, когда пальцы перестали чувствовать тепло, касаясь чужой кожи. Когда её сердце перестало содрогаться в надрыве из-за совершенного поступка и тех последствий, с которыми предстояло встретиться. Когда разбитая, уничтоженная и сокрушенная душа покинула реальность, отказавшись возвращаться в неё – в мир, где нет его. В мир, где она убила его собственными руками.       Когда первые лучи прогнали ночной мрак, колдунья подняла свинцовую голову и долго смотрела на посеревшее, обездвиженное лицо юноши. Пальцы в очередной раз коснулись щеки, ладонь пыталась отогреть её, но ничего не менялось. Девушка только снова сталкивалась с жестокой правдой, к которой была не готова. Хоть и думала, что готова. Она верила наставнице, но правильно ли это было? Может, в своём стремлении спасти Мону, она воспользовалась этой верой и вынудила её вонзить нож в любимое сердце. Так, чтобы пьеса перевернулась. Так, чтобы колесо переломилось, не способное изменить ход на резком спуске.       Кровь засохла на пальцах, но Мона не замечала её – ничего не замечала, кроме отупляющей мысли, что он мертв. Это она убила его.       Дрожащий вздох сорвался с губ.       Некогда прекрасная молельня была разрушена, а зима ворвалась в комнату, занимая все углы, царапая снежинками пол и стены, но холода Мона не чувствовала. Она ничего не чувствовала, кроме звенящей пустоты.       Последняя слеза скатилась к подбородку, когда ладонь замерла на опустившейся груди Предвестника. – Это несправедливо, – прошептала Мона, поджимая губы и ненавидя каждую крупицу света, запоздало пришедшую в мир. Где он прятался, когда был так нужен? Где свет, когда вокруг лишь тьма? – Какой прок от мира, где ты мертв? Что за глупости? Мне не нужен он. Ничего из этого не нужно.       И казалось бы, в ней ничего не осталось после часов слез, мольбы, обращенной к богам и демонам и оставленной безответной, и бесконечного гнева на себя, на него – на их судьбу. На все решения, что пришлось принять и те, которые вынудили их сделать. Но грудь сдавливало новыми тисками, а спазмы перехватывали горло, лед снова забивался в желудок, а глаза щипало, пока разум ошалело смотрел и не мог поверить, что видит, что перед ним лежит парень, который был жив всего несколько часов назад. Ещё больше – он улыбался, дарил ей счастье и мог согреть в своих объятиях, а пару недель тому – злился, ворчал и пререкался с ней. Он был жив. Был, а теперь… Этого не могло быть, и она не знала, как теперь принять эту правду.       Правда – это все. Главное сокровище, не имеющее цены, но такая правда ей была не нужна. Мона хотела лишь, чтобы Скарамучча снова открыл глаза и посмотрел на неё своим непреклонным, проницательным взглядом, в глубине которого всегда плясали молнии – опасные, неукротимые, но всё-таки верные. Верные ей. – Пожалуйста, – голос сорвался на плач, и звук скорбной мелодией наполнил разрушенный дворец и окрасил синевой небеса. – Не бросай меня, треклятый Предвестник!       Из пустоты поднялось отчаяние, горечь и боль. Как она могла требовать этого, если сама и убила? Но Мона растеряла способность здраво мыслить и потому её речи были спутанными, бессмысленными, эгоистичными и злыми. Она требовала, просила и проклинала, но мир был глух, он жил дальше, рождая рассвет для других душ, еще живущих здесь, а боги далеки и слепы, чтобы заметить крохотную девушку, разбитую потерей.       Юноша был неподвижен, точно замершее изваяние в красивой темной форме с серебряными нашивками и погонами на плечах. Аксельбант чуть потрепался, но нити в нем поблескивали, удивительным образом избежав грязи вокруг. Несколько уродливых совсем темных пятен на груди и алых – на пальцах, правой щеке и губах, но даже так, Моне казалось, что он был таким же, как и раньше – прекрасным, любимым и живым. Только волосы ужасно растрепались, падая на закрытые глаза и на полу вокруг слишком много было пятен.       Он будто бы просто спал – и это невыносимо.       Неправильно, что грудь не вздымается, а вдохи не слышны. Неправильна была вся представшая перед ней картина. Как пазл брошенный в коробку из другого набора. Лавина внутри лишь нарастала, превращаясь в снежный ком, в который впивались и старые воспоминания. Каждый момент, связанный с ним, каждое слово и чувство – все это наслаивалось, увеличивая кубарь, мчащейся в пропасть, и этим кубарем была она. Демоны поглотят её, как только она сорвется, а, может, она уже сорвалась, как только в голове возникла сумасшедшая идея.       Мона подняла голову, пытаясь вдохнуть, но иглы струились по горлу, вонзались в легкие как в игольницу. Она сходила с ума? Может, скорбь окончательно собьет её разум с верной дороги, и если станет легче, колдунья не против. Ей так хотелось, чтобы эта боль закончилась, чтобы можно было дышать, не задыхаясь, чтобы с груди сняли стальные камни, а внутри – в душе не рвалось наружу волшебство. Оно неистовствовало, неожиданно пробудившись после шока, и его питали лишь мрачные, жестокие чувства. И в один момент её стало слишком много: кровь стучала в висках, жилы горели, и вся суть её обратилась против неё, пытаясь себя изничтожить.       Она закричала.       Крик вернулся ударной волной, сотрясшей стены и сбившей снег с ближних деревьев. Волшебство выбралось из сердца – оно горячим паром наполняло пространство, пока в нем переливались блестки иллюзорных звездочек. – Она заплатит за все, – голос, будто ей не принадлежащий, уж столько в нем было темной ненависти и горя. Магии. Первозданного волшебства, наконец пробудившегося в ней.       Глаз Бога задрожал и его свет сверкал иначе – ярче, насыщеннее, точно в нем было слишком много эфира, будто он в любой момент расколется. Откуда же столько? Хотя, наверное, он там был всегда, и теперь ничего его более не сдерживало. Напротив, Мона бы с наслаждением стерла весь мир, как и завещал ей Хаос. Но она не могла его сжечь, зато могла утопить.       В муках. В ненависти. В смерти. – Вижу, теперь ты понимаешь, кто эти Боги на самом деле.       Мона не шевельнулась и даже не попыталась унять бушующее вокруг волшебство. Она отпустила поводья и позволила магии вытекать в реальность, точно вода из крана. Влажный, горячий воздух облепил кожу, сушил и изводил, но колдунья не замечала этого – только то, как вместе с этим смягчается накал. Но боль, как заноза, она не пройдет, как бы астролог не пыталась её унять. – И что теперь? Убьете меня, забрав дар? – сухо, бесчувственно звучали слова, пока сама Мона думала только о юноше, от которого не могла отнять рук. Смерть? Она не может быть хуже жизни, где нет тех, кого любишь. – Можете попытаться.       Она склонилась и терпко согрела застывшие губы своими. На миг Мона замерла, собираясь с остатками сознания, и отпрянула. Ноги её были тверды, а спина несгибаема, когда астролог поднялась и обернулась к пришедшей Богине. На её утонченном, холодном, будто бы застывшем лице не было улыбки, а в глазах – чувства торжества. Царица смотрела на неё каким-то иным взглядом, и только сейчас Мона поняла, что это была за странная дрожь в чертах, которую едва ли можно было заметить, а тем более осознать.       Скорбь. Принятие. Обещание.       Мона чувствовала всё это и даже больше – это подавляло её. Она не могла думать о том, что стоит ей обернуться, как реальность ударит её поддых. – Из-за этого дара погибло столько людей, и я не собираюсь так просто теперь с ним расставаться, – Мона не страшилась Царицу. Возможно, она больше никого и никогда не будет бояться. Просто не сможет. – И с его помощью я заставлю Селену пожалеть о том, что она когда-то вообще ступила на эту землю.       Вокруг затрепетало золото, и его сияние рассеялось во влаге воздуха. Нити кружились вокруг колдуньи, точно драгоценная паутина. Они накручивались на женские кисти, плечи, вплетались в темные пряди и устремлялись прочь обеими концами. Ни одна не была с ней связана, но каждую колдунья могла коснуться и с легкостью щелчка разорвать. В них текла жизнь, а во власти Моны было забрать её так же, как она забрала другие.       Царица скользнула взглядом по астрологу, по учинённому беспорядку, по телам за женской спиной и – по бездыханному юноше у её ног. Она долго и оценивающе смотрела на окружающий мир, подмечая детали и штрихи, как искусный любитель картин, но то, что она видела, не доставляло ей удовольствия или наслаждения. Богиня видела и принимала то, что видит, как данность. Все жертвы – вынужденная мера.       И всё-таки в бледно-голубых глазах не было прежнего льда. – Ты решила бороться против законов мироздания ради возмездия? – ласковый, но не теплый или нежный голос растекся вокруг. Сага испытывающе улыбнулась ей. – Я помню эти чувства, Мона, и знаю, как они сильны. Они говорят тебе, что ты способна изменить первозданный строй благодаря силе твоей скорби и боли от утраты, но настолько же ужасно будет осознание, что сломить дерево, росшее сотнями веков, оказывается практически невозможно, как бы ты не старалась.       Её взгляд зацепился за кинжал, лежавший на полу меж ними. За кровь, засохшую на лезвии. Алый камень погас. – Чего ты хочешь, Мона? – На самом деле вам не нужен дар, – уверенно ответила Мона, позволяя журчанию волшебства заглушить траур. Сага же чуть склонила голову, будто была удивлена таким заявлением. – Желай вы его так, как его жаждет Селена, не стали бы играть со мной в игры и забрали бы его сразу. Нет, получить дар – это лишь приятный бонус, а также шанс посильнее ужалить ту, что некогда вас предала. Эта гонка для вас важна не из-за приза в конце, а из-за того, как получение этого приза сыграет на оппоненте. – Продолжай, – она махнула рукой, чуть обхватывая себя руками. Шелк её небесно-голубого платья серебрился, как снег по утру. – Расскажи мне, Мона Мегистус, чего желает божество.       Мона сжала кулаки и заставила нити погаснуть. Когда последний блеск исчез из реальности, в лице Саги ничего не изменилось. То, как колдунья пользовалась осколком некогда принадлежавшего ей дара, не беспокоило её, не задевало. Она не гневалась и не желала наказать девчонку подобно Селене. Царица просто… смотрела. Все они для неё – герои какой-то истории. – Возмездия. Но это возможно только если вы вернете осколки и сокрушите царствование древних богов и самой Селены, как некогда поступили и с вами, – каждое слово слетело с губ все легче предыдущего, а голос все меньше звучал так, точно его вырывают тисками. Она хваталась за шанс забыться, укрыться от траура, поэтому Мона не сожалела ни об одном произнесенном предложении. – Научите меня колдовству нитей, чтобы я могла помочь вам утолить это желание. Не тенью былой магии, а настоящей – той, которой владели вы. – Месть не вернет тебе его, – безжалостно напомнила Сага, и сердце Моны дробилось под каждым звуком. – Ты отняла жизнь Скарамуччи, когда в его теле была заключена Селена, и это, несомненно, на долгие годы лишит её многих былых сил. Она будет вынуждена томиться в своем мире, пока я лично не явлюсь к ней на порог, а значит, больше Селена тебе не опасна, а я слишком ценю долги, чтобы их не платить. Ты вольна уйти.       Царица отступила, точно предлагая ей возможность сбежать, и протянула руку к распахнутым дверям. Мона смотрела на свою возможность уйти, вернуться к друзьям, но в ней как-будто все умерло, чтобы желать этого. Она только сухо отрезала: – Я сказала о том, чего хочу. – В таком случае, Мона Мегистус, Великий Астролог с даром Судьбы, пойдя со мной, ты уже не сможешь вернуться к тем, кого знаешь, – она вскинула взгляд к разрушенным статуям на потолке и закончила: – Пока наш путь не завершится и весы не выровняются. Но может статься, что к тому времени, ты не будешь той, кого они помнят и любят, и ты сама вполне можешь не вспомнить тех чувств, что вас связывали.       Рассветные лучи озарили молельню, обнажая ужас, оставленный ушедшей ночи. Грязь, кровь и смерть под ногами. Руины, из которых уже ничего не построить. Мона вдруг вспомнила свою подругу и то, сколько она сделала для неё, сколько прошла и преодолела, короткое чувство вины пропитало дыхание. Бросить её – снова, – обречь на поиски, беспокойства и переживания? Разве Люмин заслуживала этого? Разве Аякс, Томоко и Калли заслуживали, чтобы она поступила с ними подобным образом? Нет, конечно нет. Даже в горе Мона понимала, что это неправильно – так нельзя, это жестоко. Но если она пойдет к ним, не сможет уйти. Чувства снова догонят её – догонят и уже сломают окончательно.       Навсегда. – А если он вернется? – вдруг проронила Царица, отворачиваясь. На бледном, фарфоровом лице исчезли все эмоции и остался только лед. Она испытывала её уверенность, её нужду в могуществе и возмездии. Сравнивала с собой. Принимала решение. – Вдруг Хаос проиграет, и даже смерть не удержит его в Бездне, что тогда? Мона чуть зажмурилась, с трудом поймав выбирающиеся на поверхность мысли. Она затоптала надежду и шагнула к богине. – Ничего не изменится. Я стану той, которую боятся, той, которую не защищают, а кто защищает тех, кого любит, – прохладные пальцы коснулись лопаток, и в жесте этом не было ничего приятного, но Мона не отпрянула. Сага понимающе кивнула. – Богам пора покинуть наш мир и сгинуть в летописях. – Хорошо, Мона, я принимаю тебя в ученики, – ладонь скользнула по макушке – твердо, без трепета и любви. Непроизвольно колдунья подумала о своей наставнице и тут же с гневом отбросила эти мысли. Где бы она не была, в следующий раз Мона не простит ей смерть, пришедшую следом за ней. – Давай вместе изменим этот мир и уничтожим всех наших врагов.       Колдунья только раз обернулась и в солнечном свете на мгновение могла бы увидеть женский силуэт, сгорбленный над юношей, которого она любила и будет любить всегда и в любом мире – в любой эпохе. Но стоило моргнуть, как реальность стала той, какой была – той, где он погиб.

___

– Здесь ничего нет. – Томоко, – начал было он, но ниндзя отмахнулась от него, снова погружаясь в хаос, оставленный Предвестниками.       Они расстались с Моной несколько часов назад, договорившись, что Аякс и Люмин возвратятся в город, чтобы собраться и подготовить малые крохи его семьи перед побегом. Путешественница не желала уходить, чувствуя, что беспомощна, бесполезна – что она никому не помогла, но Томоко резко напомнила ей в ту нервную секунду, что она не в силах помочь всем. Не важно, сколь значима она была для окружающих, сколь сильна и необычна, а главное – что она родом из иного мира, та, кому написана великая судьба, иногда бывает так, что великие герои не способны сделать ничего, чтобы помочь и их рок – наблюдать, ждать и надеяться. Так, будто они обычные люди. Люмин могла быть наследницей великих свершений, обладать непоколебимой верой и силой духа, но именно поэтому она не замечала, что является главной героиней только в своей истории жизни, пока в иных – лишь второстепенная фигура.       Томоко не могла уйти, не проверив то, ради чего вообще покинула Родину, предала своего господина и сбежала. Она должна была убедиться в свои идеях, в том, что Хотару мертва и Четвертая Предвестница никак с ней не связана. Вот только слова Сказителя ошарашили её в стенах разрушенного дома, загнали в тупик, из которого она не знала как выбраться. Мыслить, что младшая сестра не только выжила десять лет назад, но еще и стала безумной Предвестницей, не считающейся с человеческой жизнью? Это невозможно. Как так? Та Хотару была доброй, хоть и рассеянной, наивной, хоть порой слишком прямолинейной, но никак не бессердечной, жестокой ученой.       Но если всё-таки… Томоко оглядывала перевернутую ею лабораторию, которую она вместе с Калли отыскала в библиотеке дворца, пока он бродил ходуном от взрывов и искрящегося в воздухе эфира. Даже её собственный элемент, запертый в Глазе, бесновался, метался и желал свободы – Томоко это чувствовала, как нескончаемую щекотку под кожей, и это раздражало, выводило из себя и она не сдержалась, когда в найденной лаборатории оказалось пусто. Никого. Ничего. Просто горы бесполезной макулатуры, каких-то мудреных механизмов, колб, препаратов и другого хлама, ей ничего не объясняющего. Дендро элемент вспыхнул в форме травяных игл и разбил несколько стекляшек, осколки которых лишь чудом никого не задели. – Это не может кончиться так! – и она снова кинулась к бумагам на столе, пытаясь разобраться в шифрах и незнакомых диалектах. Найти хоть что-то на полках, в шкафах, в надписях на контейнерах и цистернах. Но ничего. Никакой информации. Точно здесь остался лишь дух запустенья. – Черт возьми, я проделала такой путь лишь для того, чтобы найти пару листиков со списком препаратов? Что за чушь. – Томоко, успокойся, твоя ярость не поможет тебе.. – Будь добр, не учи меня жизни, Калли! – она резко обернулась к нему, и Дух только качнул головой, принимая поражение. Он точно тень следовал за ней везде с момента, как они покинули Натланту, и поначалу это её тревожило, но она привыкла к его обществу, но сейчас.. Томоко была сама не в себе от разочарования. – Я знаю! Знаю.. Не было никаких гарантий, просто все эти намеки воскресили надежду. – Но что бы ты сделала, даже если Фрея и оказалась бы твоей сестрой? – негромко спросил Калли, подходя к разгромленным столу и окидывая его взглядом. И правда, ничего понятного для их несведущих разумов. Только ученые бумажки, какие-то исследования и модели странных устройств. – Смогла ли ты принять, что она уже не та девочка, которую ты помнишь? Принять того человека, которым она стала? – Конечно! Она же моя сестра.       Калли вздохнул. Его ладонь согрела напряженную спину, и Томоко метнула на него сердитый взгляд, вот только это повторялось так часто, что Дух не обратил на её негодование внимание. – Мы не обязаны любить нашу семью только потому, что она наша семья, Томоко. Та девочка – та Хотару из прошлого и правда была тебе сестрой, которую ты любила, о которой скучаешь и скорбишь, которую так отчаянно ищешь, хватаясь за призраков, – медленными круговыми движениями пальцы успокаивали хаос мыслей, пока ниндзя пыталась принять реальность. Снова свыкнуться с мыслью, что Хотару здесь нет. Даже если и была когда-то, сейчас от неё ничего не осталось. – Но ты не знаешь ту, кем она могла стать. Этот человек – не твоя сестра. – Прекрати.       Она отпрянула, оттолкнув его руку. Все эти разговоры были ни к чему, она не просила его о сочувствии и словах поддержки, поэтому его ненужные попытки помочь раздражали. Хотя, может, дело было не в Калли и не в том, что он говорил, а в ней самой и поэтому она злилась на себя и окружающих? Может, дело в том, что сказанное именно то, о чем где-то в глубине души думала и она? Но делает ли желание освободиться от прошлого, от памяти о сестре её плохим человеком? Предательницей большей, чем она уже была? Томоко не знала и вряд ли когда-нибудь узнает, ведь правильный ответ никто не в силах дать – только она сама властна над ним, но ниндзя пока не была готова признаться самой себе. – Здесь ничего нет. Нам пора вернуться, – на ладонь скользнули часы на цепочке, которые ей нашел Аякс, пока они таились в городе и ожидали дальнейших действий Царицы и Предвестников. Стрелки неумолимо стремились к утреннему часу. – Я получила ответ: от моей сестры ничего не осталось, – и теперь можно возвращаться домой. – В Инадзуму? – обеспокоился этой мысль Калли, который не мог не думать о том, что ждет предавшую своё искусство ниндзю. – Это откровенно плохая идея. – Не твоё дело. – А вот и нет, – он удержал её за плечо, и Томоко шумно выдохнула поворачиваясь к Духу. – Теперь всё, что касается тебя и твоей жизни, – моё дело, Томоко, хочешь ты того или нет.       Хотелось возразить, но ответить было нечего. Она сама предложила ему связать их души волшебством, которое не очень-то понимала. Духи клянутся оберегать сердца и жизни тех, кого избрали, а Томоко сама предложила Калли себя в качестве партнера, но сейчас она думала, не пожалеет ли. Калли был добродушным, вот только крайне надоедливым, когда дело касалось её безопасности и благополучия – такое беспокойство всё еще вызывало в ней смешанные, незнакомые ранее чувства. – Я не собираюсь умирать, – напомнила она ему. Тени чуть отступили, проясняя насыщенный оттенок его глаз. – Господин Камисато поймет причины моих действий, так что нечего так переживать. – Это…       Но слова потонули в гуле стен. С потолка посыпалась белая пыль, упало несколько камушков, а с полок попадали модели незнакомых систем, разбилось несколько колб и пробирок, разливая цветную жидкость по полу. Ребята переглянулись, вдруг ощутив странное, неприятное чувство, свернувшееся в груди, будто кем-то вложенное в неё. – Что это только что было? – Ничего хорошего, – прошептал Калли. Его лицо заметно побледнело, а в карих глазах забурлило беспокойство и сожаление. Он явно ощутил больше, чем могла прочувствовать сама Томоко, но и того, что в ней откликнулось на эту необычную магическую волну, ей было достаточно. – Подожди… А это что такое?       Калли шагнул к разлившейся на полу жидкости и осторожно выудил из зеленой лужи промокшую бумажку. Капли падали с краев, когда он поднял её и поднес к свету настенных ламп. Медленно проявлялись строчки, выведенные слитным, закрученным почерком, что едва ли можно было разобрать все буквы. Томоко вцепилась взглядом в неожиданное письмо, затаив дыхание.       “Семена одного и того же растения различны так же, как неповторимы на деле капли воды, ведь суждение об их схожести – глупость, распространенная не сведущими и необразованными умами. Внешне семена могут обмануть своими одинаковой формой, цветом и узорами на кожице, но стоит посадить одно семечко в черноземную почву с благоприятным климатом, а второе – выбросить в замерзшую, обедненную минералами почву, то через какое-то время растения, выросшие из них, будут отличаться так, будто они никогда и не встречались.”       Томоко нахмурилась. Холод скользнул по позвоночнику, сводя лопатки. Неприятная едкая капля упала на язык, когда ниндзя взяла влажный лист и под дрожащим светом лампы различила закрытое скобками дополнение к первому абзацу: “Надеюсь, это письмо попадет в нужные руки, иначе всё сказанное отнимет у чужака его драгоценное время, а, как говорит мой уважаемый учитель, время – это шансы, которые не повторяются. Но если его всё-таки нашла ты, я буду рада за беднягу, сохранившего свои шансы.”       Дальше была проведена черта, а под ней проявлялись первые строчки письма, обращенного к ней. Сердце упало, стоило прочитать первую строчку: “Дорогая и бесценная Томоко Мори…” – Это письмо Хотару, – её голос дрогнул. – Она… О Архонты, она жива. – И что она пишет?       Калли скрестил руки на груди и с любопытством ждал ответа, но ниндзя наклонила бумагу так, чтобы и он мог читать оставленные ей записи. Ей будто было страшно встречаться с тайнами бумаги в одиночку, и ощутив это, юноша придвинулся ближе, согревая её своим волшебным теплом, к которому было так легко пристраститься.       “Я верю, что твердолобый и бесполезный Скарамучча всё-таки исполнит наш уговор и передаст тебе все мои наилучшие пожелания, но то, что мне на самом деле хотелось сказать тебе, он не должен был знать. Приятно видеть, как сильно этот дурак винит себя в смерти твоей сестры, Хотару Мори, ведь на сколько известно тебе, Томоко, он приложил к этому руку, а после не узнал её, хотя она была той же, только сменилась оболочка. Удивительно слепы люди. Им важно лишь то, во что завернута душа, а не она сама. Это прискорбное доказательство узкомыслия.       Но ты же знаешь, да? Не хотелось бы безвозмездно раскрыть чей-то секрет. Но опустим детали, ведь бумага не бесконечна, а время моё скоротечно и уже через несколько часов мне отправляться в путь.”       На мгновение Томоко прикрыла глаза, пытаясь справится с тем, что прочла. Её сестра была жива. Она изменилась, но была жива, и Сказитель действительно пытался убить её. Как это… Похоже на него, подумалось ниндзя. В ней всколыхнулась злость, но вздох Калли вынудил её вернуться к строчкам.       “Прошло десять лет, два месяца, четыре дня и двадцать часов после официальной гибели Хотару Мори, как тебе известно. Этот ребенок всегда желал быть особенным, творить великие дела и раскрывать тайны мироздания, поэтому твоё сердце должно переполниться радостью и гордостью, ведь после своей смерти она достигла больше, чем при жизни. Её жертва послужила началом великому открытию тайны Глаз и Сердец Богов.       Когда ты встретила Четвертую Предвестницу, вероятно, тебя посетило странное чувство дежавю, и определенно это не было обманом восприятия. Мне известно это, потому что я тоже испытала его – чуждую мне обычно сентиментальную ностальгию. Если тебе интересны причины, то дело в глазах, которые мне подарил учитель. Человеческие глаза – это путь в душу, и уверяю тебя, Томоко Мори, это не моё художественное выражение. Это доказанная истина, на алтарь которой возложила жизнь твоя сестра… Кажется, я отвлеклась. Приношу извинения. Я говорила о глазах, да. Те, через которые я взираю на мир реальный, некогда принадлежали Хотару Мори – и это, к моему сожалению, всё, что осталось от неё.”       Это было даже хуже, чем она думала. Томоко дрожала и её разум не мог предотвратить эту дрожь, даже окутывающее её тепло Духа не способно было отогреть заледеневшие пальцы, вцепившиеся в бумагу, почти разорвавшие её мокрый слой. Обрести надежду и мгновенно лишиться её.       “Не только Глаза Богов таят в себе силу, но и человеческие – имеют немало нераскрытых и неизученных свойств, но я не стану ударять в полемику, потому что это не было целью моего сообщения. Я пишу это лишь с одной целью – поблагодарить Хотару Мори за её жертву и предложить тебе, как её старшей сестре, справедливую компенсацию. В столе, у которого ты, вероятно, нашла это письмо, есть потайная крышка, под которой я оставила тебе подарок. Уверена, это то, ради чего ты покинула родную страну и почему искала меня.”       Томоко неотрывно читала, пока Дух изучал стол, негромко постукивая по поверхности. Пальцы скользнули по выступам деревянной крышки и нащупали бугорки, нажали на них и через мгновение с характерным щелчком что-то отворилось. Калли мельком взглянул на застывшую в стороне девушку и открыл потайной отсек стола. – Они все сумасшедшие, – прошептал юноша, извлекая сплюснутую баночку с зеленовато-желтой жидкостью.       “Но я не буду возражать, если ты захочешь вернуть и остальное. Такая жажда будет понятна и объяснима. Я отправлюсь исполнять свой долг перед Царицей, исследуя тайны, которые мне открываются, но вместе с этим я буду ждать, когда ты придешь. Но знай, Томоко Мори, если ты проиграешь, я буду рада получить и твою силу.       С уважением и благодарностью Фрея, Четвертая Предвестница”.       Руки опустились. Томоко подняла воспаленный от ужаса и понимания взгляд на Калли, а потом соскользнула с его встревоженного лица к баночке. Желудок скрутило. – Что это? – Это глаз моей сестры.

___

      Небо посветлело, а вершины заснеженных гор позолотели в восходящем солнце. Они втроем пробрались на площадь ближе к утро, когда закончили со сборами, подготовили детей к отбытию и уверили их, что в скором времени всех их ужасы закончатся. Правда, Люмин думала, что даже если они выберутся из Снежной, сбежав от здешних кошмаров, те, что они уже пережили, будут навещать их по ночам и пройдет не один месяц, а может и год перед тем, как они научатся жить дальше, не оборачиваясь на эти дни.       Братья и сестра Аякса были похожи на старшего брата не только какими-то семейными чертами, но и силой духа. Каждый из них поражал путешественницу тем, как они пытались держаться, справляться со всем, что подбросила им жизни. Когда Тоня вернулась к Тевкру и Антону, те единственный раз разразились слезами и шумными всхлипами, а сама девушка позволила себе подобное только в объятиях старшего брата. Аякс долго не мог выпустить младших из своих рук, и Люмин с щемящей радостью наблюдала за ними: за тем, как он треплет сестру по волосам, нежно целует среднего брата в макушку и сжимает плечико самого младшего, а главное за тем, с каким теплом и любовью он смотрел на них. С какой тоской и сожалением. Люмин мечтала увидеть такой взгляд и в глазах своего брата, но её мечтам суждено было сбыться не скоро – она это чувствовала, как предчувствуешь грозу накануне. Прошло слишком много времени с их расставания, утекло много воды, но Люмин не желала сдаваться. Она будет бороться за Итера, пока жива.       Сейчас Аякс стоял рядом с ней в тени домов и молча наблюдал за усеявшими деревянные балки воронами. Его губы были плотно сжаты, плечи напряжены и, казалось, он даже не дышал. Они пришли на площадь всего полчаса назад, но не догадывались, с какой отвратительной картиной предстоит встретиться. Марианна мертва, но её творения еще были живы и напоминали о жестокости и безумии своей хозяйки.       Люмин взяла Предвестника под руку и крепко сжала, пытаясь напомнить ему, что он не один в этом кошмарном сне, но Аякс только мельком взглянул на неё, подарив тень улыбки, и снова повернулся к деревянному помосту и лесу, раскинувшемуся за ним, а дальше – дворцу Царицы. Так близко было место, с которым связана почти вся его жизнь, но теперь, смотря на него, парень чувствовал лишь давящее презрение. Его любовь к Царице нельзя было вытравить, но можно было омрачить. Он уже не был так верен ей, как раньше, не готов был умереть ради неё, не желал убивать во имя целей страны. Единственное, что имело теперь значения – его семья, вот и все. Он сможет спасти их, защитить и уничтожить то колесо судьбы, что обещало мученическую смерть Антонине.       Паймон молча летала рядом с путешественницей, впервые не зная, что сказать. В последнее время она вообще стала тише, печальнее как и все они, но Паймон всё-таки не сдавалась, она искренне пыталась подбадривать их и даже тогда, когда они ждали Сказителя в закрытой из-за “крыс” пекарни, всеми силами развлекала братьев и сестру Аякса. Люмин была ей благодарна и не могла передать словами, как рада, что у неё была такая верная, добрая и яркая компаньонка, поддерживающая её на каждом шагу. – А что если сжечь это? – негромко предложила она, поворачиваясь к юноше и девушке. – Перед тем, как уйти, надо избавиться от этого кошмара. Твой отец не заслужил такой участи.       Люмин подняла руку, и на пальцах заплясали искры огня. Она бы хотела пробудить и крио элемент, но статуи Царицы почему-то не было видно и Аякс не мог сказать ей, где вообще они были, как если бы их божество специально избавилось от них, чтобы никто не мог воспользоваться их могуществом. – Я могу это сделать, Аякс. – Спасибо, – почти бесшумно выдохнул он. – Это… Спасибо.       Время снова потекло медленно, точно мед. Они ждали, отсчитывая минуты с момента, как небо посветлело. Рассветало в Снежной поздно, поэтому времени у Моны и Томоко с Калли было предостаточно, а их отсутствие нервировало Люмин. В ней бушевала нужда рвануть во дворец, найти их, помочь, спасти – предотвратить трагедии. Но когда эта потребность почти взяла вверх над здравым смыслом, в лесу замелькали тени, скользнувшие по окружности, скрываясь у стен домов. Самое время было смены караула, и как по часам, до них добрались ниндзя и Дух, вот только на обоих не было лица. – Ты нашла её? – К сожалению, – Томоко говорила тихо, сдержанно, но Люмин видела, как сверкали её глаза. В них было больше чувств, чем когда-либо. – Хотару мертва, и это Скарамучча убил её.       Люмин сжала кулаки. От рук этого человека погибало слишком много людей, и она не могла не беспокоится о своей подруге. Что если сегодня в список добавится и её имя? Путешественница не хотела, просто не могла думать об этом.       Томоко оглядела собравшихся и показала им ужасную находку: баночка с глазом, покрывшемся корочкой. Паймон взвизгнула и резко закрыла ротик руками, озираясь, но сейчас никого вокруг не было – удивительная тишь. Аякс выругался, а Люмин мрачно вздохнула. – Но должна признать, после всего, на что её обрекли здесь, я сожалею, что не я прервала её мучения. – Томоко… – Это правда, Люмин. Не все черное – зло. Оберегать её было моим долгом, и я должна была спасти душу сестры до того, как чернь осквернила её, – ниндзя спрятала баночку в набедренную сумку, повернулась к видневшимся шпилям дворца. – И я надеюсь успеть сказать Скарамучче, что прощаю его. – Сюда кто-то идет, – пролепетала Паймон, указывая на темный силуэт в рассветном свечении, отделившийся от леса и неспешно пересекающий широкую площадь. – У Паймон дурное предчувствие.       К моменту когда фигура обрела черты, никто уже не успел бы сбежать, скрыться незамеченным. Аякс вышел вперед, отгораживая своих товарищей от прибывшего гостя, а лицо его выровнялось, пока на губах играла усмешка – привычная маска, с которой раньше Люмин сталкивалась постоянно. Она отступила во мрак, чтобы не провоцировать своим присутствием явившегося по их душу Первого Предвестника.       Военная форма потрепана, а черные волосы заляпаны кровью, измазанной и по лицу. Цветные глаза ничего не выражали, встретившись с Одиннадцатым Предвестником. Оссиан безмолвно бросил то, что принес. Нет, того, кого принес. Шок притупил разум, потому что у ног Волка лежало бездыханное тело Сказителя. – Забирайте и убирайтесь прочь, – прошелестел его голос, полный не скрываемого гнева, пока вокруг вдруг поднимался ледяной ветер. Снежинки замирали в воздухе на доли секунд перед тем, как пуститься в пляс. – Царица дари тебе, Аякс, амнистию и отпускает, но вместе с этим ты лишаешься права называться гражданином Снежной, жить на её территории или когда-либо возвращаться. Никто из тех, кто носит твою фамилию, никогда не сможет вернуться на Родину – и это твоё прощение и наказание.       Аякс ошалело смотрел на Первого Предвестника, на мертвого юношу у их ног и не мог найти ни один остроумный ответ. Он точно потерял способность говорить, вообще думать – в голове только шум завывающей вьюги.       Оссиан опустил взгляд и бесчувственно ответил на незаданный вопрос: – Сказитель был убит госпожой Моной, – его цветные глаза безошибочно нашли в тенях путешественницу. – Она желала передать вам, что благодарна за вашу помощь и просит не искать её, пока строки ваших историй не пересекутся вновь. В тот день она сама найдет вас, а до тех пор отправляйтесь в своё странствие. Без неё. – И ты думаешь, мы просто развернемся и уйдем? – Надеюсь, вам хватит глупости обнажить клинок, госпожа путешественница, чтобы у меня возникли основания убить вас всех и отплатить за смерть моей сестры каждому из вас, чтобы девица окончательно потонула в трагедии, – не сказал, а прорычал мужчина, оскалившись. Черты его приятного, хоть и холодного лица, исказились, отдаленно напоминая волчьи. – Прошу, подарите мне эту возможность.       Зима будто бы восстала. С вершин гор покатились волны снега, а снежинки застилали глаза в колючем, бурном ветре. Гнев, ненависть и жажда мести ощущались в каждом вдохе жестокой непогоды. Люмин отпрянула, прикрывая лицо, пока её напарники, ощетинившись, приготовились к схватке, но Аякс вдруг поднял руку и немного склонил голову перед Первым Предвестником. Мужчина смотрел на него, точно желая разорвать юнца на части, но вместо этого он только произнес тихо: – Марианна повинна в гибели твоего отца, в страданиях Скарамуччи и поплатилась за это. Я принимаю такой исход, считая это платой, поэтому вы можете уйти и я клянусь, не искать никого из вас, чтобы отомстить, – Оссиан развернулся, и шум зимы затих, пробуждая карканье встревоженных ворон. – Но когда мы встретимся на поле битвы, не ждите моего милосердия.       И он покинул их, точно истаявший иней от касания теплых лучей солнца. Аякс склонился к Шестому Предвестнику и растерянно коснулся его шеи, будто еще надеясь, что всё это лишь иллюзия, обман – какой-то дурацкий фарс. Но пальцы ущипнул холод и тишина. Слова звучали скорбным прощанием: – Его сердце больше не бьется.