Таинственный лес

Утро застало Милу врасплох. Она не сомкнула глаз до первых лучей солнца, осветивших понурый сад, притихшие леса и сопки за ее окном. Когда она по привычке рано вышла, чтобы пройтись по знакомому маршруту, то с удивлением обнаружила ожидающего ее Влада. Он стоял почти неподвижно, вперив взгляд вниз, старательно вырисовывая длинным прутиком какие-то знаки на подмерзающем холсте земли. Увидев Милу, он оставил свое занятие, улыбнулся уголками губ и так, не произнося ни единого слова, они дошли до самой школы. Влад нес в руках ее тяжелый рюкзак, пришел в ее класс и расположился рядом, на том самом месте, где еще не так давно сидела Катя. Друзья не обращали внимания на шепотки и разговоры вокруг их внезапного содружества, наверняка большинство решили, что теперь, когда Аслан уехал, они начали встречаться. Смысла отрицать что-то не было, люди верят только тому, что видят, а видят они немного. С одной стороны, людей вокруг мало что интересует по-настоящему, с другой – обывателю всегда приятно пройтись, по поверхностным сведениям, собрать первый цвет сплетен и растягивать эту бесконечную нить домыслов, тем самым окончательно развращая свой и без того ленивый мозг. С Владом было интересно даже молчать, он был из того немногочисленного разряда проницательных и мудрых людей, умеющих разговаривать без слов; и тем больше с Владом было интересно говорить. Они часами вели длинные беседы обо всем на свете, а о последних прочитанных новинках из современной русской литературы ребята могли спорить бесконечно, приходя к выводу единственно верному – литература хуже не стала, наше невежество причина того, что мы многого не знаем о современных писателях. Владу нравился Владимир Маканин со своей надрывной, полной затаенной печали, прозой. Мила его поддерживала, хотя больше предпочитала старую добрую русскую классику. Через пару дней их общения обнаружилось, что им на удивление комфортно друг с другом, и их взаимодействие — это вовсе не вынужденная мера, а естественное желание. Они долго думали потом, почему никогда не говорили до отъезда Аслана. Все это время Ноэ не приходил. Внутри себя Мила чувствовала печаль, пряча ее глубоко в недра души и надеясь, что в этой темной бесконечной пустоте потеряется вся ее боль, вся ее обида. Но ничего не терялось. Изо дня в день девушка вынуждена была бороться с собственными эмоциями, разрывающими неопытную юную душу. Она так и не поняла, для чего ему вообще нужно было приходить, если медальон он так и не забрал? На выходных, когда тоска совсем захватила Милу, позвонил Аслан. Они проговорили часа три, потратив немало денег, полностью опустошив баланс. Оказываются, ребята неплохо устроились, обзавелись приятелями, да это и немудрено с их-то легким нравом и умением приспосабливаться к обстоятельствам. Аслан со смешком сообщил, как они договорились с Катей звонить друзьям: — Кажется, Кате нравится Влад. Она предпочла тебя ему, — Мила только рассмеялась на эти слова, она не чувствовала ни зависти, ни досады. Пусть подруга попытает счастья с этим хмурым, но как оказалось таким начитанным красавчиком. Мила рассказала, что они с Владом теперь в одном классе, сидят вместе за одной партой, в столовой – за одним столиком, в школу – вместе и домой – вместе. Сквозь километры проводов девушка чувствовала, как Аслан улыбается, слушая ее. Пусть он будет спокоен, думала она, мы с Владом присматриваем друг за другом. Теперь спокойствие сошло и на ее измученную душу. Мила вздохнула и решила, что все не так уж плохо. Да, друзья уехали, да Ноэ не приходит к ней уже неделю, да родители не возвращаются уже месяц… И если до этого она предпочитала не касаться этих мыслей, то теперь думала о маме и папе с каким-то несвойственным ее сердцу хладнокровием. И это-то хладнокровие и должно было ее насторожить. С чего бы ей быть такой умиротворенной, когда мир вокруг возвращается в объятия первозданного Хаоса? Не пир ли это во время чумы? Когда разговор окончился, за окном уже сгустилась темнота. Дело идет к зиме, и темнеет теперь рано. Мила потянулась к рюкзаку, стоявшему на стульчике возле ее стола, но книга, которую она хотела достать, все-никак не давалась. Наконец рюкзак с грохотом упал, девушка громко цокнула, удивляясь своей лени и принялась собирать вещи, утрамбовывая их обратно, пока не заметила маленькую бутылочку с прозрачной темно-зеленой жидкостью. Та приютилась у ножки стула, Мила бы ее и вовсе не заметила, если бы не легкий серебристый звон, с которым она катилась. Спустя много лет девушка не смогла бы ответить, зачем она сделала то, что сделала… С интересом разглядывая бутылочку, она вспомнила, что это подарок Марки, зелье, показывающее истинный облик того, кто его выпьет. Ей пришла в голову какая-то безумная мысль проверить правдивость слов бабушки и намеков Марки. Что если она и правда демон? Медленно девушка подползла к зеркалу и внимательно вгляделась в глубину своих глаз. Она откупорила бутылочку и залпом выпила ее содержимое, после чего снова не мигая уставилась на свое отражение. Но перемен не произошло. Мила невесело усмехнулась, а чего она ждала, того, что окажись она исчадием темного мира, Ноэ полюбит ее и женится на ней? Девушка согнулась пополам, борясь с желанием громко захихикать. Ее собственные надежды и мечты порой вызывали истерический смех. Все же стоит сказать, что Мила предпочитала беззвучно смеяться не в последнюю очередь, потому что звук собственного голоса пугал. И в тот самый момент, когда Мила уже собиралась отойти, отражение в зеркале поменяло очертания: происходило это постепенно, и девушка как завороженная следила за ужасной метаморфозой, пока наконец в зеркале не осталась незнакомка. Длинные черные волосы выглядели по-прежнему, но в остальном перемены были разительны. Она приблизила руку к лицу, рассматривая абсолютно черную кожу, не такую как у африканцев, больше похожую на шоколад, а именно черную, черную, словно уголь, словно смоль, словно бездна нараки. Но особенно жутко Миле стало, когда она заглянула себе в глаза, которые горели каким-то адским пламенем – неистовым, бьющим в самое сердце. Девушка беспомощно попыталась улыбнуться, обнажив ряд белых зубов с аккуратными маленькими клыками. Улыбка на ее лице погасла, она, вдруг с ясностью недоступной ей ранее, осознала, почему бабушка и Марка держали с ней дистанцию. Они были ведьмы, и они знали, как она выглядит на самом деле. Они ее просто боялись. — Я чудовище, — прошептала она, ощупывая свою кожу, смотря на свои руки и ноги, с виду такие человеческие, но на деле… Через некоторое время первое впечатление спало, и Мила ужаснулась еще больше. Как же она пойдет к людям в таком виде, как покажется в школе? Она утерла внезапные редкие слезы. Сейчас роднее дома, роднее всего, что она знала, ей казался тот заветный лес. Туда ее непреодолимо тянуло. Как оказалось, самым страшным в ее жизни оказалась не смерть бабушки, а ее истинная сущность, открывшаяся ей так случайно. Почему же они не сказали, кто она на самом деле? Но как бы Мила восприняла это? Всегда ли мы в силах противиться собственному гневу, сдержать злые слова и принять то, что нам уготовано? Пальцы подрагивали, когда она водила ими по своим черным щекам. Так похожа на человека и все-таки не человек. Черные как смоль ресницы, волосы и глаза, сияющие золотым огнем… Как вернуть себе человеческий вид? Как принять себя такой? Мила судорожно вздохнула, хотя бы руки две, а не четыре. Эти мысли не успокаивали, но все-таки помогали держать себя в руках. И ей так хотелось в лес, словно там бы ей помогли. А вдруг по пути встретится человек? Что тогда? Как выходить из положения? Нет, показываться людям ни в коем случае нельзя. Но идти куда-нибудь и что-нибудь делать все-таки нужно. Понадеявшись на темноту теплой осенней ночи, Мила вышла из дома, но не в лес, а в старый дом бабушки, в ту самую пристройку, где ведьмы ворожили и хранили травы, снадобья и книги. На двери оказался замок, Мила разбила его ударом нечеловечески сильной руки. В помещении приятно пахло травами, названий которых девушка не знала. Освещение демонице не требовалось, оказалось, что она прекрасно видит в темноте, а раньше, в прежнем облике, зрение часто подводило ее. Мила села на простой деревянный стул, ощутив внутри себя нестерпимую тоску, в десятый раз оглядела свои руки и уставилась в потолок, а затем беззвучно заплакала так, как не плакала уже очень давно. Когда она прощалась с друзьями, в груди не зияла черная дыра, там теплилась надежда на новую встречу и какое-то счастливое предзнаменование в будущем, но не теперь… Возможно, взрослая Мила презирала себя за эти минуты слабости и надменно напоминала себе же о недавних еще желаниях оказаться кем-то вроде демоницы. Кто-то злой в ее душе многократно припоминал ей ту сцену полного отчаяния и бессилия и гадко смеялся каждый раз, когда она краснела и стыдилась внутри себя, наталкиваясь на эту памятную ночь. Но тогда она сидела, маленькая и беззащитная, не знающая кого просить о помощи и плакала. Она думала о том, где ее настоящая семья и кто ее родители? А те люди, которых она считает мамой и папой, может, они и не возвращаются только потому, что знают, какая она на самом деле? Их нет дома уже месяц, изредка они звонят, но каждый раз словно нехотя, словно им не до разговоров. Вдруг они просто бояться свою дочь? Неудивительно, что и бабушка отказалась ее учить, как это сделать, когда видишь перед собой лицо, подобное этому? Хорошо, что Катя и Аслан уехали, теперь они никогда не узнают, что стало с их подругой, а значит, будут любить, пусть даже и на расстоянии. Постепенно слезы закончились, и девушке стало понятно, что это даже хорошо, проплакаться всегда полезно. Слезы – великая очищающая сила. Если человек плачет, значит еще не все потеряно. Гораздо хуже не чувствовать ничего. Вот что по истине страшно. Мила встала и принялась за поиски, решительно оглядела травы, склянки и бесчисленные тетради, какие-то книги и инструменты. Поиски могли затянуться на многие недели, которых у нее не было. Ей во что бы то ни стало необходимо вернуть прежний облик. Проще, конечно, позвонить Марке, но Мила и страшилась, и сердилась одновременно. Такой разговор привел бы в тупик, а она и так уже в нем. Было и еще кое-что, в чем девушка не хотела признаваться даже себе, потому только что была не готова принять правду, а поговорить с сестрой значило признать истинность ее нечеловеческой природы. Пока руки выискивали нужное заклинание или рецепт зелья, она прокручивала в голове разговор с бабушкой, выискивая в словах умирающей намек на страх перед ней, но не находила. Ужас пронзал ее при мысли, что выводы эти ошибочны. Оставался еще один вариант – спросить Ноэ, но и ему Мила не готова оказалась показать свой новый облик. Она поняла, что до этого и не знала, что значит по-настоящему испытывать страх. Как тяжело в таком положении подавить апатию, унять бешеное сердцебиение и начать действовать. Пальцы продолжали бесплодно ворошить и перелистывать тетради и книги, глаза пробегали по криво исписанным строчкам, но мозг отказывался воспринимать прочитанное. Грудь то и дело стискивало какой-то тупой незнакомой болью, и это мешало сосредоточиться. Среди огромного количества незнакомых рецептов, заговоров на любовь, смерть и прочее, алгоритмов действий при наложении и снятии проклятия Мила путалась и не могла выудить нужную ей информацию, пока она не наткнулась на любопытную книгу, больше напоминающую дневник. Она спрятала его в карман, решила прочитать на досуге. Вся ее проблема заключалась в больше степени в том, что она не знала, как выглядит то, что ей нужно. Это только в глупых подростковых фильмах герои находят решения своих проблем, когда кажется, что все уже потеряно. Реальная жизнь иная. И Мила не героиня фильма. Девушка напряженно размышляла: для приготовления зелья истинности понадобились две ведьмы со светлым и темным даром, одной сейчас нет. Справится ли ее светлый дар? Хватит ли ее сил для обратного зелья? Ведь если не хватит, она вынуждена будет провести здесь весь свой век, пока не покроется пылью времен. Эта ироничная мысль немного утешила, потому как было и еще кое-что тревожащее душу. Мила знала, если кто-то родился в определенном теле, особенно здесь, на земле, изменить свой облик невозможно, а это значило, что она не перерожденная, как думала бабушка… Она им неродная. Подкидыш. Эта мысль ядовитой стрелой осталась гнить в сердце. Дрожь в руках и коленях усилилась, и Мила вынуждена была снова присесть. Вопрос, который она задала себе, сидя у зеркала, оказался правильным. Где ее настоящая семья? Кто она? Какая тайна скрывается за ее рождением? Мила думала, что слезы закончились, но щеки снова опалила соленая влага. Она то и дело шмыгала носом, перебирая бесполезные листы. Пыталась взять себя в руки и надеялась, что никто и никогда не увидит ее такой. Так продолжалось до тех пор, пока перед ней не возник Ноэ. Давно он наблюдает за ее метаниями? Смеется ли над ней? — Ты прекрасна, — услышала она в ответ, не смея поднять на него глаз, — Ты похожа на божество.