Сон в весеннюю ночь или Исправленному верить

- Анна, Анечка, очнись, родная! – этот шепот кружил вокруг неё, обволакивал, давал неясную надежду, в которую она так страшилась и так желала поверить. Она нехотя вновь открыла глаза, и жаркая волна ударила в горло: это в самом деле был он. Она прошептала непослушными губами: - Вы? Это не сон? Вы… в самом деле… живы? Ей на мгновение показалось, что её слова удивили его, но потом он выдохнул: - Жив! Конечно же жив, разве ты... вы не знали? – Глаза его смотрели со странной смесью радости и горечи. – С… с вами всё хорошо? Они не… не причинили вам вред? Не поранили? Вместо ответа она слабо покачала головой, а он, что-то пробормотав, потянулся к её губам, и она ответно подняла к нему лицо, но где-то совсем рядом послышалось: - Нашли! Нашли! Они здесь! Антон Андреееич!!! На лице Якова отразилась вся гамма чувств, и он вместо поцелуя, проговорил, пристально глядя ей в глаза: - Мы ещё поговорим. Непременно. Позже. Краска стыда невольно выплеснулась изнутри, и стало трудно дышать. Он осторожно помог ей сначала сесть, потом тихо спросил: - Вы позволите отнести вас в экипаж? Анна замотала головой и, опираясь на его руку, поднялась на ноги сама. В этот момент к ней подскочил Коробейников, прибежавший на зов окруживших их городовых: - Анна Викторовна, голубушка, с вами всё хорошо? Позвольте, Яков Платоныч, - он резво вклинился меж ними и практически вытащил Анну из рук Штольмана. Анна, сердито поджав губы, отвела его руки и стала молча отряхивать пальто. Коробейников попытался помочь, но Анна так на него посмотрела, что он смущенно отошел в сторону. - Антон Андреевич, займитесь делом, наконец, - в голосе Штольмана послышались нотки надвигающейся грозы. Коробейников вздернул, было, подбородок непримиримо, но тут же, под сверлящим взглядом Якова Платоновича сник и ответил – в голосе звучала смесь вызова и обиды: - Слушаюсь, господин полицмейстер! Штольман же, подойдя к Анне, предложил ей руку, но она качнула головой и, развернувшись, пошла к дороге. - Рябко! - Да, Яков Платонович? - Доставь Анну Викторовну домой в моём экипаже! - Слушаюсь! Анна брела по едва угадываемой дорожке меж голых берез: в голове кружились мысли, от которых хотелось сесть на ближайшую кочку и завыть: по-женски горько и жалостно. Ну, уж нет! Слабости своей она ему не покажет. «С вами», надо же! Значит, они опять на «вы»! Только что значат его слова: "Разве вы не знали?" Что это, розыгрыш какой-то? Или он полагает, что она узнаёт первая все сплетни городка: кто приехал, кто уехал? Или думал, что Коробейников ей уже доложился?! Конечно! Ну, Антон Андреевич, попадитесь мне! Хорош друг, нечего сказать! Даже словом не обмолвился, когда она вчера в участке была, что тот самый варяг, о котором говорил Трегубов, не кто иной, как Штольман. А вы-то, Яков Платонович! Вот оно как, значит! На службу явились, а меня навестить позабыли! Хоть бы строчку черкнули, что живы и здоровы. Она даже застонала, словно от боли, и ускорила шаг, стремясь побыстрее сбежать из этого проклятого леса, в котором… Она резко остановилась. Что-то такое с ней было… что-то …нехорошее. Она взялась за виски, пытаясь вспомнить, потом со вздохом опустила руки: нет, ничего не выходило. Она не помнила ничего с того момента, как увидела на земле мертвых своих похитителей. - Анна Викторовна, вам худо? – догнал её запыхавшийся Рябко. - Вы на меня обопритесь. - Благодарю. Анна хотела, было, отказаться от помощи, но, передумав, оперлась на подставленную руку. Усевшись в коляску, она всё прокручивала в голове мысли и чем больше думала о том, что только что произошло, тем всё больше злилась. В основном, на себя. Хороша, нечего сказать! Все эти годы ждала его, ждала, ждала! Искала! Верила, что он не исчез насовсем, что вернется. И что же? Вот он, вернулся. А если бы её не похитили? Они что же, так и не встретились бы? Наверное, случайно столкнулись бы на ежегодном балу у губернатора. Яков Платонович раскланялся бы с ней, как с малознакомой барышней из прошлого. И всё на этом? Ну, или бы он явился к ней на прием в больницу... Хотя нет, это уж совершенно невозможная вещь! Штольман никогда не болеет, если только какой злоумышленник не стукнет его хорошенечко. Что она бы и сама сейчас с удовольствием сделала! Но как можно быть настолько наивной и доверчивой! Напридумывала себе всего, нафантазировала! Это она-то: взрослая, сильная, независимая. Отчего же в его присутствии она становится вновь той прежней наивной девчонкой, влюбленной первой чистой открытой любовью во взрослого мужчину. А любовь эта ему и не нужна была, наверное! Раз он не удосужился... Анна от боли глаза закрыла да палец прикусила. Тут же вскрикнула, заработав встревоженный взгляд сопровождавшего её Рябко. Возле своего дома она поблагодарила урядника, но тот вновь предложил руку, преисполненный важности от миссии, доверенной новым начальством, и довел её до самых дверей. Которые тут же распахнулись, и в проеме возникла, кутаясь в теплый узорчатый платок, Домна: - Анна Викторовна, да что ж что такое опять стряслось?! На вас лица нет. И полиция вас опять доставила! - Всё в порядке, Домна! Вот, предложи господину Рябко чаю, - Анна взмахнула рукой в сторону своего спутника. А тот стоял, уставившись на Домну во все глаза, и, похоже, даже не слышал ни слова из того, что сказала сейчас Анна. Домна повела головой, увенчанной кружевной кипенно-белой наколкой, свысока окинула взглядом оторопевшего урядника и степенно произнесла грудным голосом: - Сударь, не хотите ли чаю? Анна с удивлением наблюдала, как бравый Рябко неожиданно обратился в робкого юнца, потерявшего дар речи при виде прекрасной экономки, которая видела, что с ним такое творится, но ни на грамм не собиралась помогать потерявшему голову уряднику. - Так. Вы уж тут сами разберитесь, - с легкой усмешкой заметила Анна и прошла в дом. - Анна Викторовна, письмо же вам! – настиг её голос Домны, когда она, сбросив пальто на канапе возле входа, освобождалась от шляпки. Анна вздрогнула и круто развернулась к ней: - Письмо? От кого же? - Так без подписи! Вчера ещё принесли, мальчишка-посыльный. Она живо подошла к Домне и забрала узкий гостиничный конверт, на котором изящным почерком было выведено: г-же Мироновой Анне Викторовне. Этот почерк она знала очень хорошо. Именно эти строгие аккуратные буквы тогда, пять лет назад, прокричали ей о любви человека, который только что в лесу сказал: "вы разве не знали?" и "мы позже поговорим". Человека, который, кажется, имел полное право недоумевать от её возгласа "Жив!" - Что же ты мне не отдала его… вчера? – потрясла конвертом Анна. - Как же, барышня! Я стучала! А вы мне не открыли! А потом МарьТимофевна меня за травами услала. Велено ведь было - в собственные руки! А после и вы уехали в свою больницу. - Всё ясно! - с этими словами Анна повернулась к лестнице и быстро стала подниматься в свою комнату - каблучки дробно стучали, вторя её сердечку, которое тоже выбивало дробь в груди. Захлопнув за собой дверь, она дрожащими руками кое-как открыла конверт, вытащила сложенный втрое листок и застыла. Отчего-то ей стало страшно открыть и прочесть письмо. Откуда-то взялась эта боязнь, протекла холодком по спине, даже в горле пересохло. Он ведь не пришел к ней по приезду в Затонск. Он просто отправил письмо. Как ей жить дальше, если в этом письме холодные слова, дающие ей отставку? Если он пишет, что сожалеет обо всем? Если прощается с ней навсегда? Как ей жить дальше? Анна положила письмо на стол. Потом быстро прошлась по комнате туда, обратно, потирая ладонями вдруг озябшие плечи. Рассердившись на свою нерешительность, схватила листок и быстро развернула, чтобы не передумать. Четким стремительным почерком Якова Платоновича там было написано: "Драгоценная Анна Викторовна. Возможно я ненавистен Вам, или Вы давно меня забыли. Я поступил бесчестно, оставив Вас одну в ту ночь и, хоть на то были причины, от меня не зависящие, я знаю, что мне нет прощения. Поверьте: за все эти годы не было ни дня, ни секунды, когда бы я не думал о Вас и не мечтал о нашей встрече. Только малая надежда позволяет рассчитывать, что Вы так же желаете видеть меня. Буду ждать Вас нынче вечером, в семь часов, в той закрытой беседке на самом краю Вашего сада, возле оврага, где мы сможем поговорить без посторонних глаз. В случае, ежели вы не придёте, я со смирением приму это и более никогда Вас не побеспокою". Листок выпал из внезапно ослабевших рук, Анна опустилась на стул и закрыла лицо ладонями. Они опять не совпали, разминулись во времени. Он решил, что она не пришла, потому что более не хочет его видеть. Она же обиделась на него за то, что он приехал не к ней, а по службе. Оттого глаза его с таким непониманием и горечью смотрели на неё, когда она была так близко, так близко. Анна выпрямилась на стуле, сердито утерев мокрые щеки и решительно придвинула к себе чернильный прибор. Откинула крышку чернильницы и обмакнула туда перо, потом вывела сверху листа посередине: "Яков Платонович". Она на минутку задумалась, потом быстро продолжила: "К сожалению, мне не передали вчера Ваше письмо, и я не смогла встретиться с Вами. Но я всем сердцем жажду этой встречи, потому что все эти годы я любила и люблю Вас..." Анна отбросила ручку и, поднявшись, нервно заходила из угла в угол, обхватив себя руками. "Глупая, глупая девчонка! Где он пишет, что любит тебя? Нигде! Ты же готова бежать к нему по первому его зову и объясниться в любви!" Она сердито всплеснула руками. "Но ведь это правда! Я люблю его! Все эти годы люблю, люблю!" Подбежав к столу, она сердито разорвала написанное в мелкие клочки. Потом, усевшись удобнее, придвинула к себе новый лист и, окунув перо в чернила, быстро написала: "Яков Платонович. К сожалению я не получила вчера вашего письма. Поэтому наша встреча не состоялась. Ежели Вам будет угодно видеть меня, назначьте другое время. Анна". Она промокнула подсыхающие чернила пресс-папье, потом сложила лист втрое и засунула в конверт. Надписала его именем адресата. И замерла. Адреса Штольмана у неё не было. Ничего! Домна поит Рябко чаем, вот пусть и узнает, где поселился новоиспеченный полицмейстер. Ну, или по-старому: можно отправить её записку в полицейский участок с мальчишкой-посыльным. Анна решительно поднялась и, боясь передумать, отправилась вон из комнаты.