Сон в весеннюю ночь или Исправленному верить

- Анна Викторовна, что с вами?! Аня! Она слабо затрепыхалась в его руках, приходя в себя. Но ноги еще плохо держали, и Яков подвел её к какому-то ящику, смахнул пыль и осторожно усадил, опустившись перед нею на одно колено и завладев её руками. - Анна, как вы? Она молча закивала головой, от слабости слова вымолвить не могла. Зато заговорил Штольман с еле сдерживаемой досадой: - Анна Викторовна, зачем вы сюда пришли? Кто вас вовлек в это дело? Ну, нельзя же так! Как мне удержать вас подальше от следственных дел? – потом, вздохнув, пробормотал, будто бы про себя. – Опять всё начинается сначала. Эти его упрёки и досадливые вздохи вдруг так её возмутили, что она вскипела, и голос тут же прорезался: - Знаете, что, Яков Платонович?! Я - взрослый человек и сама решу, куда мне ходить и что делать! Вот я как-то же справлялась без вас столько л-лет…, - и запнулась на полуслове. Он глянул на неё исподлобья, – глаза полыхнули тоской и болью, - и тихо проговорил: - А я не справлялся… Он склонился к её рукам, коснулся губами ледяных пальцев, целовал, согревая дыханием, и она умолкла, боясь нарушить это удивительно нежное и трепетное состояние, а потом все же тихонько выговорила: - Что же вы... что же так долго не ехали? Где пропадали? Яков прижался лицом к её ладошкам и застыл на долгую томительную минуту, потом поднял к ней лицо: - Аня, я расскажу вам, что смогу, всё-всё расскажу! Только не здесь и не сейчас, - Предупреждая невысказанный протест, который отразился на её лице, слегка улыбнулся. – Руки у вас совсем ледяные, здесь застудиться очень легко. Вы вон вся дрожите. «Ах, так?! Опять это «потом»?!» - Ничего, я потерплю, - сердито ответила Анна, выпрямляясь на своем ящике. – У меня есть превосходные перчатки, и вы мне свое «всё-всё» расскажете здесь и сейчас. В этот момент в самом углу что-то вдруг резко затрещало, бахнуло, грохот был такой силы, что Анне показалось, будто рухнула крыша. Она зажмурилась и, резко наклонившись вперед, вжалась в колени головой. Яков обхватил её руками и, инстинктивно защищая от опасности, навалился сверху так, что она едва не задохнулась. Когда воздух в лёгких совсем кончился, она завозилась и, выбравшись из цепких объятий Штольмана, испуганно уставилась растаращенными глазами на него. Он, держа её за плечи, успокоил: - Тише, не пугайтесь, это просто балка в углу обвалилась. Давайте-ка выбираться отсюда. Я отправлю вас домой, а сам здесь осмотрю всё. - Нет! – она попыталась возмутиться. – Мы же снова не поговорили. Мне кажется, вы любой повод ищете! - Какой повод? – вздохнул Яков, поднимаясь. - Чтобы не рассказать о вашем длительном отсутствии, - сердито ответила Анна и встала, опираясь на протянутую им руку. Потом принялась отряхивать пальто от пыли. - Но я собирался, - не глядя на неё, ответил он, поправляя манжет, для чего ему пришлось вытянуть его из рукава. – Я ведь написал вам записку и ждал… Только вы не пришли тогда. Я решил, что не должен… что всё кончено. - А об иной причине вы не подумали? – прекратив отряхиваться, язвительно перебила его Анна. Яков резко вскинул на неё глаза, оставив манжет в покое. - Например, что я просто не получила вашего письма. Вернее получила, но много позже. И написала ответ. - Ответ? Вы мне писали? – он шагнул к ней. – Это… это правда?! - Вам не передали! – кивнула Анна и сердито фыркнула. – Понятно! А я-то решила, что вы пришли ко мне потому, что прочли мою записку. Яков снова взял её за плечи и протянул с кривоватой улыбкой: - Я просто подумал… Вы не пришли в тот вечер, и я… Решил, явлюсь к вам в больницу и… Вот. Она провела по его щеке кончиками пальцев и тихо ответила: - Я бы пришла. Не могла не… Он потянулся к её губам, но в этот момент в углу вновь грохнулась какая-то деревяшка, подняв столб пыли, и Штольман, проворчав что-то нечленораздельное, дернул Анну за руку и увлек к выходу. Они сбежали вниз, потом через дверь на улицу, где уже сгустились сумерки. Яков кликнул свой экипаж и повернулся к Анне: - Анна Викторовна, поезжайте домой, а я здесь… - Нет! – она вцепилась испуганно в его руку. – Пожалуйста! Здесь опасно! - Не тревожьтесь за меня. Я буду осторожен, обещаю. Верьте мне, - потом он взял её за руку и накрыл сверху своей ладонью. Бережно подсадил в экипаж и, что-то вспомнив, озорно улыбнулся и, перевернув её руку, прижался губами к теплой ладошке. – До свидания, Анна Викторовна, – потом – извозчику. – Трогай! Она улыбалась до самого дома, прижимаясь губами к тому месту, которое хранило тепло его поцелуя. И в дом не вошла, - влетела, сияющая и счастливая, что-то напевая. На стук двери выглянула Домна и кинулась помогать ей снять пальто: - Гос-споди, Анна Викторовна, да где ж вы так изгваздались? Пылищи-то! В какую-то переделку, небось, попали? Хозяин опять недоволен будут. - А мы ему не ска-ажем, - пропела Анна и бросила шляпку на рояль. Домна перестала ворчать, вместо этого заулыбалась: - Ужинать-то будете? Хозяйка уж спрашивала. - А папа? - Уехал сегодня. Сказал, будет поздно. - Тогда накрывай!

***

Владимир Адамов никак не хотел признаваться в убийстве Анфисы. Уж как с ним ни бился Коробейников, и так и эдак подступался, всё было напрасно. Юноша стоял на своем: Анфиса была ни много ни мало, а любовью всей его жизни. Он умолял отца посвататься к ней, а тот упёрся и - ни в какую. Горевал он тогда, даже пил в кабаке пару дней, тогда и пистолет потерял, так и не нашел после. А две недели назад Анфиса призналась, что беременна, и что мать принуждает её выйти за Клычкова, был тут в слободке один лабазник. Тут-то он, Владимир, и решился обвенчаться с любимой в тайне от родителей. Нашел батюшку в маленькой церковке на окраине Затонска, что может окрутить да в книгу записать, сговорился и о мзде, поскольку поп в руку не взглянет – на алтарь не взойдет. После с Анфисой сладили, что придет она к конюшне возле его дома, и уедут они к Володиной бабке, что живет в Вознесенке. Та во внуке души не чаяла и утешала его в горе, что не дает батюшка разрешения на венчание. Прождал он Анфисушку свою до полуночи, а потом, поняв, что не придет она, испугалась, видно, жизнь свою переменить, отправился в кабак завить горе веревочкой. Коробейников чувствовал, что парень, похоже, не врёт, но вида не показывал, потому что не знал, что же дальше делать. Доказательств про этот брак он так и не добыл. Батюшка всё отрицал, да еще и напустился на Антона: как он может такие речи нечестивые вести с ним. Вернулся Антон в участок, снова вызвал Адамова на допрос. Но ничего нового у того не узнал и опять отправил парня в камеру. Тут во дворе загрохотали колеса. Коробейников выглянул в окно: Штольман вернулся. Антон вдруг стукнул себя по лбу: письмо! Дернулся к вешалке, сунул руку во внутренний карман пальто и, едва его не оторвав, вытащил маленький конвертик. Как, ну, как он мог забыть о поручении Анны Викторовны?! Вдруг там что важное! Ещё решит, что он нарочно не отдал письма. Терять дружбу Анны Викторовны ему не хотелось. Он выскочил из кабинета и быстро зашагал по коридору к Штольману. Тот, обычно всегда опрятный и лощеный, был запылен с ног до головы, на поля котелка кто-то будто нарочно насыпал каких-то опилок. Настроение же господина полицмейстера было превосходным. - Яков Платоныч, прошу прощения: совсем запамятовал, - с порога покаянно зачастил Антон. - Вам тут просили письмо передать. А я закрутился… Вот! - Вы в своем репертуаре, исполняете роль почтальона, - иронично усмехнулся Штольман и принял протянутый конверт. Глянул на подпись: лицо его просветлело. Он сунул конверт в карман пиджака и обратился к Коробейникову. – Может, чаю выпьем? По нашей старой привычке. Или чего покрепче? Поведаете о своих изысканиях, а я - о своих. Идёт? - С превеликим удовольствием! – воскликнул Антон. – У меня, хм, в сейфе коньячок-с имеется. Да ещё булка с обеда осталась. - Ну, булка – это лишнее, а вот коньячок несите. Не помешает, - кивнул Яков Платонович и потянулся к карману, где лежал заветный конвертик. Антон понял и быстро ретировался.

***

Засиделись они со Штольманом допоздна. Сначала Антон рассказал про запирательство Володи Адамова, про россказни того о несостоявшемся венчании с Анфисой. После – про визит его к батюшке, который, как водится, всё отрицал. Но уж больно плутоватый вид был у священнослужителя, так что есть у Коробейникова основания не доверять тому до конца. Правда, других доказательств, что Адамов не врет, пока нет. Штольман, опрокинув рюмку и вкусно сморщившись, рассказал, где он так пропылился. В лабазах Клычкова царило запустение. Похоже, хозяин давно потерял интерес к своему делу. Вон даже балка в углу обвалилась – сгнила совсем. Он облазил с фонариком там всё сверху донизу. Но обыск, к сожалению, ничего не дал. После рассказа Штольмана Коробейников про себя подивился: надо же, вроде не нашел ничего, а почему тогда начальник сияет, как медный самовар, но расспрашивать об этом не стал, а решился на вопрос, мучивший его с того самого момента, как он увидел на пороге полицейского участка своего бывшего учителя и наставника. - Яков Платоныч. Могу ли спросить, где же вы были столь долгое время? Мы ведь почитали вас умершим, не получив ни единой весточки за все эти годы. Штольман глянул на него исподлобья, сразу утратив благодушный вид и, помолчав, ответил: - Антон Андреевич, я, к сожалению, не могу вам пока всего рассказать. Связан обязательствами перед вышестоящим начальством. Не мог сообщить о себе, поскольку всё это время выполнял важные государственные задачи, требующие полной секретности. И… очень надеюсь в дальнейшем на ваше понимание и поддержку… в память о нашем прежнем сотрудничестве. После он опять наполнил их рюмки до краев и, не дожидаясь Коробейникова, опрокинул в себя золотистую жидкость. Антон Андреич помедлил, потом пригубил из своей рюмки. Витавшая в кабинете лёгкость немедля испарилась, повисло тяжелое молчание, полностью созвучное с тем, что поднялось у него сейчас в душе, вытекла откуда-то из серединки сердца прежняя подозрительность и негодование. Дела, значит, выполняли, Яков Платонович. А то, что от ваших таинственных дел тут человек едва не умер, это вам как? Секреты у вас всё, тайны. А ведь вы можете опять исчезнуть, замутив голову Анне, опять вас призовут на службу, и вы, не оглянувшись, так же уедете, и не известно - вернетесь ли. Штольман мрачно глянул на него и, похоже, понял, что творилось сейчас с Антоном. Потому что отставил рюмку в сторону и, выпрямившись на стуле, сказал: - Что же, пожалуй, пора нам закругляться. Завтра день трудный. Нужно найти этого Клычкова и допросить. Он поднялся. Коробейников тоже встал, хотя и с трудом: на сердце лежала такая тяжесть, словно свалилась сверху балка из лабазов Клычкова и придавила так, что ни охнуть, не вздохнуть. Не глядя на Штольмана, он ответил: - Слушаюсь, господин полицмейстер. После развернулся и вышел из кабинета.