Сон в весеннюю ночь или Исправленному верить

Коробейников, закрыв папку, устало откинулся на спинку стула, потирая ноющий затылок. Позволили себе вчера с Ульяшиным заглянуть в кабачок к французу Орилье, тот и угостил наливкой. Божился птичьим своим полурусским говорком, что наливка - огонь, сделана по секретному рецепту его матушки. Вот и погорели от этого "огня". Наливка и впрямь была дивно хороша на вкус, хоть и крепка. Только вот с утра голова была будто чугунок, по которому, нет-нет да и бахало колотушкой, и в глазах сразу такие расписные искры образовывались, что хотелось завыть. Ульяшин, к вящему изумлению Антона, был бодр и свеж с утра. Антона сие обстоятельство неприятно изумляло, и он, злорадствуя в тайне, отправил того в Вознесенку разбираться с делом тамошнего кузнеца, у которого ночью вскрыли кузню да навели там разору. Скорее всего, дело яйца выеденного не стоит: отыскать хулиганов – да и всё на этом. Ульяшин таки заметил красные глаза начальника да осторожность, с которой тот двигал головою, оттого даже спорить не стал, а живо собрался, прихватил парочку помощников да и был таков. Но поболеть всласть Антону Андреичу таки не удалось. Нет, с утра было тихо да спокойно. Но вот после полудня заявился извозчик с жалобой о пропаже пролетки, и в итоге пришлось ему, еле выдерживая баханье колотушки в черепе, выслушивать посетителя – мужчину крупного, но обладающего высоким визгливым тенорком. Голос этот ввинчивался в левый висок и доставлял Антону Андреичу неизмеримые страдания. Но всё когда-нибудь кончается. Закончился и этот визит. Коробейников дал указание Рябко разобраться с делом, а сам налил чаю покрепче. Вот и еще один день к вечеру клонится, а Яков Платоныча нет как нет. Вроде и без него справляется сыскное отделение, да и дела всё больше мелкие, но тревога с каждым днем становилась всё ощутимее. При мысли о Штольмане боль вдруг присмирела и покинула голову. Может, причина была куда прозаичнее - в крепком чае, куда Антон уронил аж три куска сахару. Тут в коридоре заговорили, захлопали двери, и на пороге объявился словно в ответ на его мысли Штольман собственной персоной. Антон на радостях подскочил с места и кинулся к начальнику, но тот, лишь сдержанно улыбнувшись, освободился от пальто и котелка, пристроил трость на стойку и сразу заговорил о срочном деле, да ещё каком! Не склока между соседями, кража или хулиганство какое мелкое. Нет! Целое убийство. Причем труп пока не найден. Откуда информация? Из надежного источника, ответил уклончиво Штольман. В кабинет заглянул вернувшийся из Вознесенки Ульяшин и тоже засиял, как медный пятак, при виде благополучно вернувшегося полицмейстера. Штольман отдал распоряжение задержать Фомина да искать по окрестностям тело пострадавшей. Антон тут же послал городовых на поиски, а сам шустро организовал начальнику чаю с пирогами, что недавно принес Ульяшину соседский мальчонка, посланный супругой. Яков Платоныч о такой мелочи, как поесть, напрочь позабыл, как всегда, впрочем, потому и пришлось напомнить. Тот, видать, ел еще утром, ну, или в поезде перекусил, так что даже не сопротивлялся Коробейникову и со зверским аппетитом набросился на еду. После чаю коротко рассказал о своей поездке в Петербург. Никаких взысканий к ним применено не будет. Дело они имеют с опасным преступником, а то, что действовал злосчастный Микиткин под гипнозом, сомнению не подлежит. Мало того, вернулся Штольман с совсем невероятной новостью: на днях в их полицейском управлении установят телефон! От сей новости у Коробейникова аж дух захватило. Сразу припомнилось, с каким благоговением и опаской когда-то давно держал он в руках увесистый ящик с фотографическим аппаратом, что передал ему новый его начальник Яков Платонович Штольман. И теперь – телефон! Поистине невероятная вещь! В этот момент в кабинет заглянул дежурный и отрапортовал, что доставили Фомина. Только толку от него никакого: пьян мертвецки, «мама» сказать не в состоянии. Сыщики вышли в приемную, посмотрели на валявшегося на лавке Фомина, оглашавшего богатырским храпом весь участок, и распорядились отправить того в камеру, чтобы проспался. Тут в двери участка гурьбой ворвались мальчишки с расширившимися от ужаса и восторга глазами, закричали наперебой, и Коробейников даже прикрикнул на них, чтоб по очереди говорили. Мальчишки присмирели, и самый старший сказал, что играли они возле оврага, а там тётка мертвая лежит. Услышав рассказ ребятни, моментально собрались на выезд. До злополучного оврага, который был совсем рядом с домом Глебовых, домчали быстро, разгоняя окриками и посвистом многочисленных прохожих на улочках городка. В ярком свете керосиновых фонарей, что держали, подняв над головой, городовые, взорам полицейских предстало то, что совсем недавно было Антониной Глебовой. Возвышавшийся рядом огромный валун украшали потеки темного цвета, похожие на кровь. Судя по всему, женщина кинулась с края обрыва прямиком на этот валун. Оставалось понять: сама? Или помогли? Коробейников отдавал распоряжения, а сам поглядывал на Штольмана, который стоял над трупом, закусив губу, и напряженно думал о чем-то. Прибывший спустя короткое время доктор Милц быстро оглядел место преступления и махнул рукой, чтобы труп везли в мертвецкую. Яков Платоныч собрался, было, ехать с доктором в больницу, чтобы поговорить с Анной Викторовной, ведь это именно она сообщила ему о возможном происшествии. Но доктор в ответ лишь покачал головой: уехала Анна Викторовна домой, поздно уже. Так что поговорить сегодня вряд ли удастся. После попрощался и отбыл в больницу. Яков Платоныч в сомнении проводил взглядом Милца, но заявил Антону Андреичу, что думает увидеть Анну Викторовну именно сегодня. Она ведь явно станет переживать, маяться от неизвестности. Да мало ли, может, что еще сообщит о произошедшем. Штольман так обстоятельно излагал причины, по которым ему непременно нужно навестить Анну Викторовну, так старательно супил брови, что кто-нибудь другой принял бы всё за чистую монету. Но не таков был Коробейников со своею природной, без ложной скромности, проницательностью. Он рьяно, пожалуй, даже несколько преувеличенно поддержал Якова Платоныча и вызвался сопроводить его к Мироновым. Тот бросил на него короткий взгляд, но ничего не сказал, просто кивнул и взобрался по крутому склону к своей коляске. С ними поехали и городовые. В особняке их встретил удивленный столь поздним визитом Пётр Иваныч. Вызванная им Домна объявила, что барышни ещё нет. Коробейников тут же сориентировался и притворно легкомысленно воскликнул, что, наверное, Анна Викторовна ещё на службе в больнице, но Миронов, выпроводив Домну, подступился к ним и с весьма серьезным видом спросил, верно ли он понимает, что Анны в больнице нет. Смысла скрывать это не было никакого. В коротком разговоре, ведущемся по возможности тихо, было решено отправиться немедля на поиски. Миронов попросил дать ему пару минут накинуть пальто, как тут в гостиной возникла Мария Тимофеевна, которая зашла пожелать дочери спокойной ночи и, не найдя той в её покоях, решительно собиралась отправить прислугу в больницу. Завидев заговорщиков, она с присущей ей проницательностью всё поняла и вцепилась в Штольмана с требованием объяснить, что с её дочерью. Шум в доме привлек и Виктора Ивановича. Последней к ним присоединилась Зинаида Петровна. Так что кворум был налицо. Следователи, не ожидавшие такого переполоха, попытались успокоить домочадцев Анны, правда, безуспешно. Мария Тимофеевна сначала рухнула на банкетку, заломив руки, потом распорядилась заварить для себя пустырник, затем велела принести сердечных капель мужу. Горничная Зинаиды Петровны тоже хлопотала возле своей хозяйки. Петр Иваныч, Коробейников и Штольман стояли у выхода, ошеломленные суматохой. В это мгновение дверь в дом распахнулась, и вошла быстрым шагом Анна, запыхавшаяся, с румянцем на щеках. **************** На звук стукнувшей двери все обернулись и едва не хором воскликнули: - Аннушка! - Анна! - Анна Викторовна! Ближе всех к дверям стоял Штольман, который тоже резко развернулся и сделал большой шаг в её направлении в явном стремлении обнять, но, спохватившись, на полпути остановился, сказав только: - Вы… С вами всё в порядке? И она ответила только ему - одновременно с легкой ноткой недоумения в голосе и признательностью за его тревогу: - Всё хорошо. – Потом всем присутствующим. – Да что случилось? - Что случилось? – воскликнул отец. – Анна, как так можно! На улице глубокая ночь, а тебя нет дома! Мария Тимофеевна, подойдя к Анне, не говоря ни слова, крепко её обняла. - Но я не в первый раз возвращаюсь поздно, - нахмурилась Анна. – Что на этот раз не так? - Что не так?! – всплеснула руками Мария Тимофеевна. – Аннушка, дорогая моя! Да я места себе не нахожу! – и она шурша юбками устремилась к вошедшей Домне, держащей в руках поднос с настойкой трав и каплями для Виктора Ивановича. - Господа, мне нужно опросить Анну Викторовну, - откашлявшись, сказал Штольман. – Виктор Иванович, разрешите воспользоваться вашим кабинетом? Тот, помедлив, кивнул. После хмуро спросил: - Могу я присутствовать? - К сожалению, нет, - качнул головой Яков Платонович. – Дело касается некоторых… конфиденциальных сведений. - Вы, господин Штольман, кажется, забываете, что… - Папа! - воскликнула Анна. - Виктор Иванович, вам нечего опасаться меня, - поднял подбородок Штольман. – Я действительно вынужден задать несколько вопросов. Исключительно в интересах следствия. И чем скорее мы закончим, тем скорее оставим ваш дом. Миронов нагнул упрямо голову, но, в конце концов, махнул рукой в сторону кабинета, а после отошел к жене, приняв из её рук скляночку с каплями и раздраженно опрокинув в рот сдержимое. Анна, сняв пальто и шляпку, прошла в кабинет отца и там круто развернулась к Штольману, ожидая, когда тот закроет дверь. - Яков, я… Он, не слушая, шагнул к ней и заключил в объятия, уткнувшись куда-то в шею. Сердце колотилось очень близко, она чувствовала его совсем рядом, словно на этом человеке не было кожи, и сердце его было совершенно обнажено. В горло хлынула невероятной силы жалость, и она, кое-как высвободив руку, дотянулась до его головы. - Еще минуту, - голос его звучал глухо, и она замерла, отказавшись от намерения взъерошить его кудри, а просто невесомо положила руку на его затылок. Наконец он выпустил её и отступил на шаг. В слабом свете свечей, что горели сейчас в комнате, она с болью увидела, что возле рта его залегли жесткие складки, а глаза были совсем чёрными от беспокойства за неё, которое уже схлынуло, но всё же оставило свою печать на его чертах. - Может, мы поговорим с вами завтра? – мягко спросила она его. – Вы выглядите таким утомленным. Вам удалось поесть сегодня? Я могу напоить вас чаем. Думаю, у кухарки еще не остыл самовар… Она старалась говорить об обыденных вещах, чтобы сбить это напряжение, которым было пронизано всё его существо, и даже воздух в комнате, казалось, вибрировал и потрескивал, как от электричества. Она почти физически ощущала, как он пытается справиться с собою. ТОТ Штольман, четыре года назад, не позволял себе так обнаруживать свои чувства. И у неё вновь сильно защемило сердце от того, насколько изменился её любимый за эти годы. Он даже не пытался скрыть сейчас пред нею свои переживания. Он просто стоял и смотрел, несколько оглушенный тревогой за неё. Но её легкий обыденный разговор сделал своё благое дело, и Яков Платонович немого расслабился, черты лица его разгладились. Он даже опустился на предложенный стул. Анна устроилась напротив него и взяла в ладошки его руку. Он не противился. - Со мной всё хорошо. - Вы непростительно неосторожны. - Простите меня, я не подумала… - Я… волновался. - Я вижу. Но ничего не случилось. Ну, видите: я жива и здорова. Просто кучер оказался таким болваном. Он просто заплутал и сбежал, не доехав до дома, и мне пришлось пройти пешком… - То есть ...как? Пешком? Одной… Ночью, - лицо его вновь потемнело, и Анна поспешно сказала: - Яков Платоныч, не о чем волноваться. Он не причинил мне …вреда, - она сбилась, поняв, что проговорилась, хотя не хотела сейчас ему ничего рассказывать, не хотела его тревожить еще сильнее. Но что поделаешь слово не воробей, она проговорилась. Так глупо... Его рука, которую она держала, непроизвольно сжалась в кулак: - Кто не причинил вреда? Кучер? О чем вы говорите? Анна потупилась: - Нет, не кучер. Другой человек. Я по дороге задремала в коляске, устала сегодня очень. Вот, а когда проснулась, коляска стояла на месте. И кучера не было. Он…, этот человек сидел в коляске. Лица его я не видела, просто слышала голос. Тот же голос, что был тогда в лесу, когда убили Аглаю и Степана. Помните, то первое дело после вашего возвращения? Штольман молча кивнул, глядя на неё исподлобья. - И он... он сказал, что выиграет у вас эту партию. Что я…, - Анна запнулась, потом выговорила. – Что я – приз. И что вы не победите в этот раз. Знаете, я думаю, он хорошо вас знает. И чем-то вы ему насолили. Услышав её слова, Штольман вдруг встряхнулся, весь подобрался, словно пружину ослабленную натянули, и, вскочив со стула, заходил по кабинету, потирая ладонью кулак другой руки. - А что Глебова? Вы нашли её? – с надеждой спросила Анна, наблюдая, как он ходит, погрузившись в глубокие раздумья. - Глебова... Да, - очнувшись, отвечал он, останавливаясь напротив неё. – Она, действительно, мертва. Найдена в овраге с разбитой головой возле огромного валуна. Вопрос в том, сама она кинулась с обрыва, или же… - …помогли? – подсказала Анна. – Я попробую спросить, - и она вскочила со стула. - Аня, постойте, - шагнул к ней Штольман. – Вы сегодня достаточно испытали волнений. Давайте отложим до завтра и дух Антонины Глебовой, и наш с вами разговор. Я… - он осторожно взял её лицо в ладони, - я прошу вас, Аня, вам надо отдохнуть. – Он склонился к ней и нежно поцеловал прохладными сухими губами. Потом вновь отступил: - Я должен идти. А то ваш батюшка, уверен, весьма обеспокоен нашим затворничеством. Не стоит давать ему повод для волнений. - Но… мы увидимся завтра? – переспросила Анна. - Будьте уверены, - короткая улыбка на миг озарила его лицо. - Уж это я вам обещаю. И вот что: отныне вы никуда не будете ходить одна, только в сопровождении. Я приставлю к вам охрану. Аня, - прервал он её невысказанный протест, - не спорьте со мной, я вас прошу. Она закусила губу и согласно кивнула. Штольман открыл дверь и протянул к ней руку: - Прошу вас, Анна Викторовна.