Сон в весеннюю ночь или Исправленному верить

Легко сказать – отложим дух Антонины Глебовой назавтра. Духи, они не спрашивают позволения, когда им являться. Вот и эта неупокоенная дама заявилась спустя некоторое время после того, как за Анной закрылась дверь её комнаты. Впрочем, после всех событий в их доме сон у Анны как рукой сняло, и она собиралась не укладываться спать, а, укрывшись ото всех в своём уютном будуаре, подумать, нет, не так – погрезить о том, кто только что внизу, перед тем как уйти, посмотрел на неё т а к и м и глазами – у неё даже щеки загорелись сейчас – словно не смотрел, а ласкал, целовал, - нежно, трепетно и, одновременно, страстно. Благо, у дверей возникла небольшая суматоха прощания с затонскими сыщиками, нагрянувшими в особняк на ночь глядя. Хотя, усмехнулась про себя Анна, кажется, сия суматоха была не случайной: из неё бесстыдно торчали уши великого интригана Петра Иваныча, который суетился с такою неуместной энергичностью, что даже Мария Тимофеевна бросила на него один из своих самых суровых взглядов, которым дядюшка ловко и привычно пренебрёг. Штольман же, пользуясь этой суетой, за спинами всех присутствующих отыскал взглядом её глаза и смотрел… так смотрел. Анна с неверной улыбкой прерывисто вздохнула, устраиваясь у туалетного столика, подняла глаза и вздрогнула: в серебристой глубине зеркала маячила Глебова, печально свесив набок голову. Анна резко развернулась к той и настойчиво спросила: - Что произошло? Скажите мне! Я приказываю! Скажите! Кто виновен в вашей гибели?! Та провела по лицу ладонями сверху вниз и вновь уставилась на Анну. - Я не понимаю. Я…, - тут её осенило. – Гипноз! Вы же лечились гипнозом, мне доктор сказал. Но Настя тут при чём?! За что вы её?.. - Продолжение рода… - Ваш гипнотизер что же, против детей? Глебова медленно кивнула. - Ясно. Но кто вас-то убил? Покажите мне!! Я приказываю! Покажите! Лестница. Вниз по ней. Быстрее. Быстрее. Чтобы не догнали. Непоправимое. Свершилось непоправимое. Тропинка к оврагу. Быстрее. Чтобы не догнали. Темная фигура у края оврага. Он! Откуда здесь?! Негодяй! Ненавижу! Нет! Нет! Нееееет! Склон. Скользкая трава. Тьма. У Анны дыхание перехватило, но она через силу выдавила из себя, пока Глебова не исчезла: - К-кто это был...? Этот человек в темном... Это Фомин? Та вновь медленно покачала головой. - Но тогда кто? Кто?! Кто?!! Глебова вновь закрыла лицо руками и больше не отнимала. Так и растаяла в темном углу комнаты. И непонятно, что сей жест означал: отчаяние? Но духи почти никогда так не беспокоятся о земных делах. А, может, тоже намёк на гипноз? Что её зачаровали? Но откуда гипнотизеру несколько месяцев назад знать, что у её сына сложится с Настей любовь, что ребеночек будет зачат? Нет, что-то здесь не сходилось… Что-то она упускает… На Анну вдруг навалилась слабость страшная, она еле-еле высвободилась из пеньюара и скользнула в постель, благо та уже была разобрана горничной. Сон рухнул на неё, едва голова коснулась подушки. И немедленно явился тот, о ком она собиралась весь вечер мечтать, если бы не дух Антонины. Штольман. Яков Платоныч. Яков. Слава богу, не в лесу они встречались, как в том злосчастном сне, где им вновь непеременно бы помешали, с их-то "счастьем"! Вроде бы это была какая-то гостиница, номер темноватый, тяжелые шторы, картина в раме, важный фикус в углу. А она явно ждала его, готовилась, перед зеркалом всё крутилась, поправляла непокорные локоны на висках, что так и норовили выскользнуть из аккуратно уложенного узла на затылке. Он вошел и замер, глядя на неё такими глазами, что дух занялся: будто омуты, заглянешь туда, навек пропадешь. Так ведь и пропала тогда, в их первую ночь. Когда глянул он на неё снизу вверх, когда слова совсем неважны стали, когда поднялся, скользнул руками по талии снизу вверх и нашел губами её губы, одновременно погрузив пальцы в её волосы. От этого воспоминания она кинулась к нему, обхватила руками за шею, отвечая на его поцелуй. Или, может, это он первый к ней бросился? Да какая разница? Всё совсем стало неважным, сузилось до его крепких объятий, до горячих его губ, что страстно касались её, кружа голову и заставляя задыхаться от восторга. У неё ослабели ноги, и он, как тогда, в их первую ночь, легко подхватил её на руки и прижал к своей груди, покрывая лицо и шею ненасытными поцелуями. Его прикосновения туманили голову, и она льнула к нему со всей накопившейся нежностью и страстью. А после он так любил её, так ласкал - смело, настойчиво, страстно, - был столь ненасытен, что она не хотела его останавливать, отвечая на ласки и сама становясь смелой и неудержимой. Анна после пробуждения ещё долго лежала с горящим лицом и блуждающей смущенной улыбкой, а после сидела у зеркала и осторожно трогала губы, на которых словно отпечатались его поцелуи, пусть это было всего лишь во сне. Только он слишком реален был, этот сон. Она, наконец, поднялась, умылась, стремясь остудить прохладной водой разгоряченные щёки, потом дернула за сонетку - матушкино недавнее нововведение, и на пороге возникла Домна с обычным дневным платьем. На удивленный взгляд Анны только проворчала, что господин Штольман ведь велел ей никуда нынче не ходить, вот и нечего ей делать в больнице. Лучше дома побыть, отдохнуть, вон, в беседке посидеть с книгой, ну или по парку пройтись. Что уж так на службе-то убиваться! Анна лишь вздохнула: препираться не хотелось. Но на работу стоит заехать, а потом... А потом в полицейское управление. На аудиенцию к господину полицмейстеру. Она, рассеянно улыбаясь, смотрела в зеркало и в отражении перехватила внимательный взгляд Домны. Вскинув подбородок, тут же согнала романтическую улыбку с лица и отправилась завтракать. Внизу был только дядюшка, поднявшийся ещё раньше неё. Уютно устроившись за столом, он наслаждался утренним кофе. - Доброе утро, mon ange, как спалось после вчерашнего? Вот вроде бы ничего особенного не спросил, а щеки немедля загорелись, и Анна прижала к ним прохладные ладони. Ну, уж нет, ничего-то я тебе не скажу, милый Петр Иваныч. Да ты и сам справишься, воображение у тебя богатое: придумаешь себе то, чего и вовсе не было. Анна в ответ лишь пожала плечами, устраиваясь напротив него за обеденным столом: - Спасибо, хорошо! - потом придвинув к себе поданную Домной запеканку, поинтересовалась. - Что-то ты рано сегодня. Куда-то собрался? - Милая моя, я нынче ангажирован господином Штольманом сопроводить тебя до полицейского участка. Волнуется. Тон был настолько многозначительным, что Анна едва не поперхнулась и с преувеличенным безразличием ответила: - Это его работа беспокоиться о безопасности жителей нашего города. - Да, безусловно. Особенно об одной весьма э-м-м, энергичной жительнице. Дорогая моя, что тут было вчера! - дядюшка в притворном ужасе зажал рот ладонью. Анна молча подняла бровь. Петр Иванович продолжил, понизив голос почти до шепота: - Заявился твой сыщик в сопровождении наряда полиции и всенепременно возжелал тебя увидеть. Узнав, что ты всё еще отсутствуешь, так побледнел, я уж думал, в обморок грохнется. Но - кремень, удержался. Как назло вышла твоя maman, увидев нашу компанию, закатила роскошную истерику, присоединился мой брат, и в довершении вниз спустилась Зизи. Так что собрание было весьма представительным. - Дядя прервался, чтобы отхлебнуть из чашечки кофию и, блаженно вздохнув, продолжил. - Потом, когда вы с ЯковПлатонычем удалились в кабинет, родители твои весьма сердито о чем-то говорили, увы, предмет их беседы расслышать не смог: меня в свою очередь утащила в угол Зизи и строго сказала, что я должен непременно сопровождать тебя повсюду. Когда вы вышли в гостиную, о том же меня тихо попросил твой сыщик. Так что, дитя моё, отказать столь уважаемым и обожаемым - я о Зизи, что ты смотришь?! - людям я не в силах. - Дядюшка, тогда допивай свой кофе, и идем! Только для начала мне надо заехать в больницу, а уж потом в полицию. - Боже, что я слышу! - закатил глаза дядюшка. - Ты ставишь работу выше сердечной привязанности! Анна, если это не l' émancipation, тогда я не Петр Миронов! - Ничего подобного! - поморщилась Анна. - Просто надо проведать Настю Фо... то есть, Глебову. Да и доктора предупредить не мешало бы, что утро я проведу со Штольманом. - Как же это романтично звучит: утро я проведу со Шт... - Дядя! - Я умолкаю, душа моя, и готов к выходу. Он отсалютовал ей опустевшей чашечкой и резво выскочил из-за стола. ************************* Пока ехали к больнице, Анна вполголоса рассказала дяде всё, что произошло с ней вчера по дороге домой. Привычная дурашливость с Петра Иваныча немедля слетела и уступила место мрачной сосредоточенности. Он отвечал Анне строгим сдержанным тоном. В больницу отправился с нею, отвергнув предложение прогуляться в скверике, пока она повидает доктора Милца. Тот был на своем боевом посту. На появление Анны только головой укоризненно покачал, а когда она сказала, что её ждут в полиции, облегченно замахал на неё руками: дескать, вот и ступайте! Гуляйте, отдыхайте, приходите в себя! А здесь ничего срочного нет, да и Иван Глебов всегда готов помочь. Тут в кабинет заглянула запыхавшаяся сестра милосердия Татьяна и, бестолково взмахивая руками, отчего сразу стала похожа на курицу, сбивчиво заговорила: - Там! Он! Пришел! А он! Александр Францевич! Настя! Иван Иванович... Не дослушав её, Милц выбежал из кабинета, следом Анна и Петр Миронов, который Анну старался оттеснить и задвинуть к себе за спину, но та сердито отпихивалась от него и, придерживая юбки, бежала за доктором. Они втроем, сопровождаемые Татьяной, подбежали к палате, где находилась Настя. У входа толпились сёстры, санитары. Анна протиснулась сквозь толпу и замерла: у постели девушки, бледной, со слезами на глазах, на коленях стоял Фомин и, рыдая, целовал её руки, невнятно что-то бормоча. В бормотании угадывалась: "звездочка моя, ...кровиночка, ...прости, дитятко моё". Слева от него, у окна, кусая губы, стоял хмурый Глебов, стиснув руки за спиной и понурив голову. Фомин резво поднялся и кинулся обнимать зятя: - Иван, прости дурака, ...чуть до греха не... Милый ты мой... что ж не сказали-то... не знал же ничего... Анна обернулась, нашла глазами дядюшку и широко и облегченно улыбнулась ему. Доктор, похмыкав в усы, притворно строго рыкнул на визитеров и величественно указал на дверь. Анна тут же подхватила Фомина за локоть и строго велела следовать за собой. Иван остался здесь, и она видела от дверей, как Настя, утирая глаза, улыбается мужу, и на щеках её робко расцветает нежный румянец. Фомин в её кабинете рыдать перестал, принял склянку с успокоительным и все говорил, говорил. Про то, что дурак был, счастья дочкиного не понял сразу. А как прознал, что внук у него будет, так чуть от радости не сошел с ума. Анна сдержанно спросила как он здесь оказался. Тот же, высморкавшись в огромный клетчатый платок, поведал, что допросили его с самого утра, выяснили, что пил он горькую два дня в трактире местном, слава богу, что не дома - свидетелей полно обнаружилось. Хмурясь, сказал, что всё знает, что это Глебова едва дочечку не угробила, потряс кулачищем: дескать, хорошо, что померла, иначе он бы своими руками её... Тут же осёкся, глянул на Анну Викторовну и понурился: пусть простит докторша, дитё же, душа болит за неё, исстрадался за эти дни. Анна строго сказала, что нервы свои надо в узде держать. Теперь у него новая жизнь начинается: внук или внучка скоро будет, дай бог, Настя оправится. Да и Ивану Глебову поддержка нужна после того, как матери лишился. В дверь заглянул Петр Иваныч и помаячил глазами: пора, дескать. Анна и Фомин вышли вместе. Тот осторожно пожал руку Анне и с чувством поблагодарил, что спасли ему дочку и дитя. После чего разошлись: Фомин отправился домой, а Мироновы - в полицейское управление.