Fools

      В какой момент правительство, врачи или даже фармакологические компании решили, что получить снотворное можно только с рецептом от врача? Когда это, блять, случилось? Фармацевт в ближайшей к школе искусств аптеке советует Чимину выпить горячей воды и принять тёплый душ вместо того, чтобы продать спасительные сейчас таблетки, а в той, что у дома, парню не слишком любезно говорят обратиться к терапевту или неврологу, в ещё одной — к психиатру.       Да ёб твою мать, ему уснуть сегодня надо, а не советы слушать!       Нельзя сейчас с точностью узнать: дело в ужасном недосыпе, в питании или во всём сразу, но какие бы факторы не влияли на происходящее, наличие глобальной для танцора проблемы всё ещё при нём, а ему, если что, и так хватало всего с головой. Страха было недостаточно? Вернувшегося Чонгука и небольшого перерыва в танцах мало? Обязательно ему ещё и с ног валиться в пустом танцзале? Чем дальше, тем хуже, почему это происходит, ради всего святого?!       Чимин едва ногами перебирает, настолько сильно его подкашивает отсутствие жизненно необходимого отдыха, но сна ни в одном глазу. Он устал так адово, что хочется разлечься прямо у входа в очередную аптеку, и к чёрту то, кто и с какой силой на него наступит: если уснуть получится, то искренне плевать, что послужит кроватью или одеялом.       Но на такое Пак не решается, кипит, пока несётся домой, уже даже не вспоминая о Чонгуке и том, что там крыша только больше начнёт съезжать; в отчаянии звонит Тэхёну, жалуясь на всё и сразу, обзывает каждого аптекаря ублюдком и желает им испытать на своей шкуре то, что сейчас, судя по ощущениям, взрывает сосуды в его мозгу. Но его друг поступает как всегда, находит положительные стороны там, где для Чимина их и близко не существует. Ни единой мысли о том, что Тэхён совсем недавно тоже был в немилости и Чимину даже хотелось его треснуть, не появляется. Он зол сейчас не на Кима, возможно, дело даже не в конкретном фармацевте, к нему просто вернулись сраные чувства и вместо чего-то светлого тело заполнила ярость.       Кажется, такая теперь у него участь: Чимин либо зол, либо превращается во что-то такое же пустое, как чёртов воздушный шарик.       Пусть Тэхён и дело говорит, но ему сейчас не надо выслушивать, что, начни аптеки продавать снотворное как ментоловые леденцы, процент смертности вырос бы на глазах. Какое Чимину до этого дело? Он эту проклятую смертность лично увеличит, если не уснёт сегодня, и никто его не может понять. Как он поставит себе танец? Мысленно? Станцует так же? Нарисует долбанную картинку с осточертевшими треугольниками и стрелочками?       — Может, ты уснуть не можешь потому, что у тебя в мозгу всякой хрени слишком много?       — И что? — рявкает Пак, заходя в подъезд. — Мне потрясти головой, чтобы через ухо оно всё вылезло?       — Ты говорил с Чонгуком?       — Да.       Всё вроде бы как всегда, это их обычный разговор перед сном, но Чимин теперь не может избавиться от одной-единственной мысли: всё, что он сейчас скажет, наверняка будет знать ещё и Юнги, и это, по сути, не такая уж катастрофа, но нервировать не перестаёт.       Мин Юнги ему не враг, а Тэхён — тем более, но всё же что-то неприятное не даёт говорить так же спокойно, как было до этого.       — Что он сказал?       Приходится глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы ненароком не поддаться раздражению слишком сильно и не сорваться с цепи, наговорив Тэхёну всякого дерьма, из-за которого Юнги точно выполнит все свои угрозы. Он уже рассказал всё самое важное, самое сокровенное, смысла теперь скрываться нет ни малейшего, но решаться приходится не только сейчас, а каждый долбанный раз. У него там внутри какой-то ручник? Это он не даёт двинуться с места как следует и начать откровенничать без этих раздражающих мысленных разговоров с самим собой? Проходить такой сценарий снова и снова просто отвратительно. Но в данный момент Чимин хотя бы не совсем о себе говорит.       — Что хотел заставить меня себя ненавидеть.       Кажется, Тэхён тоже не понимает, какой в этом смысл, потому что молчит он дольше обычного, и Чимин прекрасно его понимает. Ему тоже никак не удаётся додуматься, что за дерьмо взбрело Чонгуку в голову и с чего родилась такая разрушающая целые годы дружбы идея. Зачем намеренно заставлять близкого человека себя ненавидеть, а потом прибегать с извинениями? У Чонгука не все дома, это его Тэхён должен убеждать сходить к психотерапевту.       — Что-то тут нечисто, — в конце концов заключает Тэхён, когда Чимин откидывается на стенку лифта, прикрывая глаза. — Ощущение такое, что он пытался сбежать, но не смог.       — Я понятия не имею, что у него в голове.       — Это всё, о чём вы говорили?       — Да.       — Ты продолжаешь его избегать?       — Не намеренно.       — Почему это звучит как очередной пиздёж?       Чимину искренне плевать, как это звучит. Ему всё равно. Он в двух шагах от того, чтобы послать к чёрту не только весь блядский мир, но и себя. По крайней мере, того парня, которым он стал.       Желания снова что-то доказывать на этом растреклятом кастинге как не было, так и нет, но чуть не покалечившая его сегодня подготовка хотя бы отвлекает, предоставляет отличную возможность сосредоточиться на том себе, что существует в физическом мире, а не утонул в зыбучих песках боли и обиды на каждое причастное к его прошлому существо. У Чимина нет времени думать о бывшем лучшем друге, о том, как он к нему теперь относится, или хотя бы о том, где найти силы попросить того исчезнуть уже с концами. Он всего лишь решает, что для говнюка Чонгука будет оказано слишком много чести, если он продолжит сбегать из дома в попытке спрятаться и избежать нежелательного. Нет мыслей по типу «всё наладится, сейчас я перестану злиться, и мы пойдём кататься на радуге», Чимин лишь даёт себе время, возможность собраться и таки поставить точку с достаточной твердостью, не опасаясь неожиданно разреветься или сделать чего похуже. Если Пак услышит ещё хоть одно «я хотел, чтобы ты на меня злился», не исключено, что в этот раз он что-то учудит.       Чимин справился с таким каторжным отсутствием Чонгука, значит справится и с тем, чтобы хотя бы не выходить из себя каждый раз в его присутствии.       К некоторым ядам можно выработать иммунитет, если принимать их по крошечной капле ежедневно, и Чимин собирается провернуть такое, применить на себе чудеса митридатизма. Вот только… подобных ядов очень и очень мало. В большинстве своём ежедневное употребление такого вещества ничего не выработает, оно лишь накопит токсины, убивая не махом, а издевательски медленно. Но в одном он точно прав: хватит уже давать Чону такую большую роль в своей жизни. Он ушёл. Сбежал, бросил, не поинтересовался элементарно, жив ли его лучший друг, так что хватит. Они — чужие люди, просто живут в одном доме и пересекаются на кухне или по дороге в ванную. У Пака больше нет ни времени, ни сил идти к Тэхёну или делать что бы то ни было только из-за младшего. Он будет гулять с Котом, работать, готовиться, кажется, к очередной катастрофе, и станет ли Чонгук между всем этим снова пытаться заговорить и делать вид, что они вернулись в лето, его мало волнует. Пока удаётся чем-то себя занять, присутствие парня не должно очень уж сильно тревожить, а со временем станет проще, всё само собой разрешится. Должно решиться.       Как же.       Так же, как разрешилось всё с Чиминовыми совсем не дружескими чувствами? Время вылечило его перебитое в нескольких местах сердце? Что-то не похоже.       Они с Тэхёном прощаются, когда Пак подходит к двери, ему не очень-то хочется откровенничать с единственным другом, пока один нисколько не нужный в его квартире Чон может услышать что-то лишнее. Напоследок Ким берёт с парня обещание, что если поспать больше пары часов не получится ещё и сегодня, то тот обязательно пойдёт в больницу, но Чимин настолько неправдоподобно угукает, что не разглядеть там ложь невозможно.       Устал Чимин настолько, что наверняка начнёт чувствовать себя на седьмом небе от счастья, когда наконец завалится в постель, но после того, как он оказывается внутри квартиры, от мыслей о кровати его отвлекает смех и повторяющееся строгое «сидеть» и чуть более мягкое «хороший мальчик».       Нет, Чонгук не тот тип яда, к которому можно выработать сопротивление. Слишком сильное желание заехать ему по морде теперь всего лишь из-за собаки для того, чтобы быть равнодушным.       Кот ещё больший предатель, чем Чимин предполагал, потому что тот Чонгука не просто любит, он его, чёрт подери, слушается. У Пака ушёл годовой запас терпения, прежде чем они выучили «фу», а сейчас он стоит и смотрит, как щенок перебирает лапами на полу, сопротивляясь уже почти что инстинкту, выработанной привычке сорваться с места и встретить своего хозяина как самый лучший мальчик на свете. Сегодня он дёргается на месте, беззвучно лает, но повинуется Гуковому выставленному пальцу и впервые за всё время не бежит к Чимину.       Даже животное его предало. Он не унёсся на звук открытой двери, потому что Чонгук сказал «сидеть», а Чимин вообще этому его не учил.       Два дня. Чонгуку хватило всего два дня, чтобы забрать последнее. Теперь даже Кот не только Чиминов, даже в нём уже есть что-то от Чонгука.       Почему в школе не учили, как справляться с таким? Образовательные учреждения столько времени уделяют математике и языкам, чтобы в итоге пнуть тебя в мир без элементарного знания того, как в рекордные секунды распутать клубок непонятных эмоций внутри и прийти в чувство без ущерба для себя будущего. Лучше бы он знал как справляться со смесью противоположных чувств, чем до сих пор чётко помнил таблицу квадратов и в каком году Бетховен начал терять слух.       — Как потанцевал? — осторожно спрашивает младший, когда собака таки подбегает к Паку, виляя хвостом от радости.       Чимин ревнует? Это ревность в нём говорит или всё та же вселенская обида? Он, конечно, гладит Кота, потому что этот обжора всё еще его любимый ребёнок, но ему хочется спросить «как ты мог?», смотря прямо в блестящие глаза-пуговки.       — Хорошо, — холодно и так привычно бросает парень, поглаживая мохнатую голову, когда щенок запрыгивает на него двумя лапами.       Внутри в который раз всё обрушивается просто от блядской команды «сидеть», и снова хочется плакать. У него никогда ничего не получалось так, как у Чонгука, никогда ничего не давалось настолько же легко; ради всего, что у Чимина есть, ему пришлось работать не покладая рук, убивать время и, чёрт, себя, чтобы спустя приличное количество дней увидеть результат, в то время как его некогда лучший друг просто… играл с тем, с чем Пак воевал. Покорял мир своей легкостью и открытостью при том, что сам находился в узких рамках родительских правил.       Вселенная дала какой-то сбой, это Чонгуку подходят родители-путешественники, это в семье Чимина он должен был родиться. Их ошибочно поменяли местами перед распределением душ.       То очередное лицемерное «хорошо» просто самая большая ложь, которую только придумало человечество. Чимин думал, что может откинуться прямо там, на полу танцевального класса, а теперь решает залить в уши дежурный ответ, не вызывающий никаких вопросов. Он делал так каждый раз, буквально всегда и перед всеми. И наверняка таких вот людей, у которых всё всегда хорошо только на словах для недостойных правды посторонних, не мало существует в одной только Корее, что уж говорить о всей огромной планете.       Чимин, и только Чимин виноват в том, что никто из его окружения не переживал о нём во время той самой адской недели. Может ли он винить Чонгука в отсутствии волнения с его стороны или страха бросить именно вот таким способом, когда на протяжении всего времени сам, вот этим же ртом, выбирал улыбаться после очередного «хорошо» вместо того, чтобы рассказать, как далеко он сейчас находится от этого слова? Ему вечно что-то мешало. Боязнь быть непонятым, высмеянным и обесцененным в сравнении с настоящими проблемами сыграла с парнем злую шутку, в итоге его «надуманные» лишили чувства голода и сна.       Так можно ли считать их неважными?       Люди не спросят сами, не каждый рискнет полезть с сочувствием или попытками поддержать к человеку, который так яро пытается дать понять, что не нуждается в подобном. За всю жизнь Чимин стольких оттолкнул своими «хорошо» и, только докатившись до того разрывающего внутренности одиночества, понял горькую правду.       Чонгук не прав, потому что даже не подумал поинтересоваться, как там его любимый хён, Чимин — потому что скрывал себя настоящего даже от самых близких. Паку не приходит в голову у самого себя спросить: если бы Чонгук знал, что ему, оказывается, тоже бывает невыносимо хреново, сделал бы он то, что сделал, или сейчас всё было бы совершенно по-другому. Рассматривать другие стороны — прерогатива Тэхёна, по Паковой же части — только давиться реальными фактами, уже произошедшими, а не призраками туманного «что если…».       — Я сделал несколько кимпабов.       Чимин вздыхает, прикрывая глаза.       Ну какие нахрен кимпабы? Это какой-то очень не смешной анекдот.       — Хорошо, — снова повторяет Пак, решая свалить от греха подальше.       Говорить с Чонгуком, да даже находиться с ним в одной комнате, всё ещё то же, что ходить по минному полю: никогда не знаешь, когда взлетишь на воздух.       — Ты не готовил, пока меня не было? У тебя даже риса нет.       Чимин на рамёне жил и наверняка ещё прожил бы столько же, а то и больше, если бы не появился Кот. Но Чонгуку этого знать не надо, ему Чимин без малейшего энтузиазма говорит, что на днях должен был закупиться всем необходимым, неожиданно даже для себя не срываясь на не очень-то вежливые просьбы съебаться. Чонгук бы наверняка оценил подобное словечко по достоинству, это из его лексикона позаимствовано. Но старшему сейчас не нужна даже перспектива ссоры или хоть какого-то выяснения отношений, у него жизненно важная цель — уснуть, так что стоит справиться с обидой теперь на Кота и Чонгука одновременно, снова вернуться к уже в некотором роде привычной пустоте и проспать так много, как только окажется возможным. И если для такого ему нужно не огрызаться в ответ на очередную чушь, прилетающую от младшего, так тому и быть. Если он снова начнёт злиться, то перспектива провалиться в спасительное небытие улетучится со стопроцентной вероятностью. Так что да, он отвечает Чонгуку не чем-то обидным, не порцией едкостей, а коротко угукает на вопросы о продуктах, вставляет кое-какие слова про несуществующие планы затариться, но не спешит поведать, что под «всем необходимым» имеет в виду то, что ест Кот, потому что сам он уже давненько запихивает в себя что-то с большим нежеланием, а от идеи готовить вообще отказался давным-давно.       — Не поужинаешь? — не унимается Чонгук, снова плетясь следом.       — Я не голодный.       Чимин прекрасно знает, что это не оправдание, и побаловать желудок едой ему действительно надо, если не хочется терять ещё один день. Но сегодня одна цель — поспать, а поест он уже завтра.       — Ты сильно похудел, — чуть тише произносит Чонгук, оставаясь на пороге.       Очень точное замечание.       Весы в квартире имеются, но в последний раз Чимин становился на них, кажется, ещё в июне, потому что привык бежать проверять крайне важные цифры только после того, как чувствовал, что поправляется, а сейчас… Он худой. Продолжает терять вес, следовательно бояться не впихнуться в нужные критерии на кастинге не надо, а значит проверять такого рода показатели незачем. И, давайте совсем на чистоту, не Чонгуку об этом говорить. Дело даже не в разломавшихся отношениях, Пак всё ещё невыносимо ярко помнит торчащие тазовые кости и впалый живот в тот самый фатальный день, так что…       Катись к чёрту, Чонгук. Вместе со своими блядскими вопросами. У этого парня нет ни малейшего права даже заикаться о подобном.       — А ты, видимо, вернулся в свой вес.       — Хён, — уже не пытаясь скрывать беспокойство за ровным голосом и маской холодности, Чонгук таки входит в чужую комнату, приземляясь на кровать. — Что с тобой происходит?       В голове нещадно пульсирует только «уйди», но Чимин не торопится даже коротко рявкнуть то, что просится на волю, он с таким ещё справится, но… Это странно. Прямо вслед за раздражением в Паке вдруг появляется ещё одна мысль: если Чонгук сейчас скажет что-то, что ему не понравится, он вышибет этому придурку мозги.       У Пак Чимина появились границы даже в отношении того парня, что всегда был исключением из правил и запретов. Ещё одно замечание типа этого — и Чонгук физически ощутит, насколько они далеки от того, что осталось в прошлом.       — О Боже, — закатывает глаза Чимин, пока расстегивает куртку, следом бросая её прямо рядом с Чонгуком. — Танцорам нужно держать себя в форме, какого хрена ты хочешь от меня услышать?       — Ты что, раньше танцором не был? — получается куда смелее, но всё так же тихо. Чонгук боится? Что происходит? Это отличается от того, что было вчера. — Почему-то все эти годы ты был нормальным, а сейчас превратился вот в это.       Если честно, то Чимин тоже так считает. Он действительно был нормальным, пусть дело касается и не совсем веса. Его жизнь в этом году поделилась на до и после, и чем дальше, тем невыносимей ощущается второе, но не Чонгуку об этом говорить. Чимин может с удовольствием припомнить, как тот просидел в квартире без работы, игнорируя всех своих друзей, а потом открыл срочную визу, купил билет на самолёт и оказался в другой стране, которая то ли песком пустыни, то ли жарой вот так легко исправила всё, что родители в нём сломали. Пак до такой стадии ещё не дошёл, а может, и не дойдёт никогда, потому что лететь никуда не собирается, у него нет мечты, которой бы он бредил. Он таковой считал свою цель насчёт танцев, но, как видите, сейчас у него есть шанс, возможность и все нужные «инструменты», а желание куда-то исчезло.       И даже на это ему так плева-а-ать. На то, достигнет ли он той самой цели или снова услышит то же, что и всегда. Откровенно насрать. Жизнь дала шанс, он его использует, но это больше не попытка показать собственные амбиции, это — мир даёт то, что я когда-то просил, так что отказываться от такого нельзя.       Чонгуку он больше не отвечает, выходит из комнаты, оставляя все попытки младшего разозлить его проигнорированными. Ему нужно поспать. Смыть остатки воспоминаний о неудавшейся тренировке и, наконец, вырубиться на целые сутки. Ох, как бы ему этого хотелось. Интересно, если Чимин не отметится завтра в личном кабинете и не займётся тем же, что всегда, его уволят? Было бы смешно потерять вторую работу за такой короткий срок. В этот раз Тэхён вряд ли бы начал искать ему новые варианты, а сам Чимин — тем более. Без денег он бы долго не протянул, но кто вообще сказал, что ему это нужно?       В ванной не дающее забыть о самых важных физических проблемах головокружение только усиливается из-за горячего воздуха, и ничего не остаётся, кроме как на скорую руку вытереться, а затем уже, рассматривая тёмные пятна перед глазами, выскочить за дверь, снова вдыхая охлаждённый воздух. Кот всё ещё крутится перед Чонгуком, охотясь на его штанину, но больше смехом его за это не награждают, младший говорит с кем-то по телефону, на английском жалуется, что атмосфера здесь убивает, а когда замечает Чимина, поднимается, вырывая одежду из хватки щенка, и уходит в комнату, прося своего собеседника подождать. Паку и так не сильно было дело до него. Для танцора сейчас куда более важной задачей является справиться с предобморочным состоянием вот так, оперевшись руками на стену и жадно хватая воздух ртом.       Боже, он в такой заднице. Это же надо было докатиться до того, чтобы душ едва переживать. Чимину следует печься о том, как бы не познакомиться со старушкой с косой в двадцать шесть лет, а не с кем там треплется Чонгук. Но… Какого хрена именно попытка подслушать помогает ему справиться с бликами, танцующими свой адский танец?       Это та девушка с чёрно-белой фотографии, что вызвала у Пака истерику перед Тэхёном?       Ну… если атмосфера здесь убивает, то он всегда может свалить обратно, Чимин как-то прожил два месяца в одиночку, значит сможет и ещё, убивала его тут атмосфера или так, калечила забавы ради этим долбанным одиночеством. К тому же у него есть Кот. И Тэхён. И даже немножко Юнги, так что не такой он и одинокий.       Проваливай, Чонгук, прими снова решение за двоих.       С утра Пак обязательно посоветует младшему катиться на все четыре стороны, если тот снова попытается завести разговор или сказать ему то же, что он пару секунд назад говорил другому человеку, а пока что в планах только уснуть крепко и надолго, так что Чимин зовёт своего блудного сына в комнату, сваливает грязные вещи на стул и с грохотом приземляется на кровать. Кот встаёт на задние лапы, опираясь на край, наверняка просится таким образом к Чимину, но тот с предателями спать не собирается.       — Даже не думай, наглая морда, — поворачивается на бок, поглаживая щенка по голове. — У тебя есть целая своя кровать.       Но собака не собирается слушать. Кот пытается взобраться наверх, смешно дёргаясь, и то, что он недостаточно большой, его не останавливает.       — Ты Иуда.       Можно ли винить животное в том, что оно проявляет любовь и послушность по отношению к тому, кто проводит с ним время? Чёрт, это же Чонгук, был ли у Кота хоть один шанс? Даже Чимин не смог не влюбиться, а они всего лишь дружили.       — Скажи этому великому путешественнику пусть лучше научит тебя выключать свет, — устало просит парень, садясь на кровати.       Он сам мог бы попросить, у Чонгука наверняка и такое бы получилось. У Чонгука всё получается, он молодец.       Чимин тоже хочет, чтобы у него получилось для начала хотя бы уснуть, но, похоже, мир не слышит ни его просьб, ни потребностей измученного тела, потому что даже когда он укутывается одеялом до подбородка, а Кот, простояв у кровати, так и не добивается своего и ложится на своё законное место, сон не приходит. В больницу идти Пак категорически не хочет, но, кажется, без снотворных он просто не выживет.       Стены в квартире довольно тонкие, и когда Чонгук, всё ещё не завершив разговор, переходит на более повышенные тона, до Чимина долетают обрывки фраз, ругательств, а в конце ещё и не очень разборчивые притихшие извинения. С кем бы он не говорил, этот кто-то умеет его утихомирить. Это наверняка очень важный для него человек, потому что подобного даже Чимин не умел. Он за столько лет не научился тушить пожар, несмотря на все приложенные невообразимые усилия.       Чонгук довольно вспыльчивый, Чимин, к слову, тоже, их невинные споры частенько переходили в ссоры, и то, что сейчас после излюбленного Гукового «отъебись!» звучат извинения, — не менее чем странно, со своим хёном он никогда не остывал так быстро. У них были другие отношения, Пак любил этого парня, но придерживаться роли хладнокровной машины как не умел, так и не умеет.       Похоже, не только Чимин тут изменился, Чона тоже жизнь слегка перекроила, но, в отличии от старшего, в лучшую сторону.       Вот так, слушая тихие обрывки чужого разговора и даже не пытаясь вникнуть в суть, Чимин таки засыпает. С гулом очередного потока ужасных мыслей и воспоминаний, никак не в силах согреться даже при том, что одеяло ни одну бабайку и близко не подпустит, у него только нос выглядывает, а зябкие мурашки всё так же не проходят.       Это первый звоночек, первый крик тела о помощи, самое ужасное подтверждение того, что вес стремительно несётся к отметке «критично низкий».       Ему ничего не снится. По правде, Чимин вообще не помнит, когда в последний раз сны баловали его своими красочными картинками, его не мучают кошмары, не заставляют улыбаться зелёно-розовые котята и он не путешествует по фиолетовым джунглям с кузнечиком-гигантом, это просто темнота. Пак как обычно закрывает глаза и открывает их спустя пару часов. И пара часов всё так же ужасно мало, потому что после такого количества времени без сна человек должен проспать куда больше восьмичасовой нормы, а у танцора снова не получается. Когда веки поднимаются, в комнате всё так же тихо и темно, Кот спит на своей собачьей кроватке, а цифры на экране телефона говорят, что спал он меньше двух часов.       Его тело, кажется, пытается умереть само, без чьей-либо помощи.       — Пожалуйста, — шепчет в темноту парень, снова чувствуя, как к горлу подступает комок.       Пожалуйста, пусть это закончится.       Почему проблемы со сном начались именно в тот момент, когда ему нужно побольше физической силы?       Вспоминая советы каждого мудилы, не продавшего ему снотворные, Чимин вылезает из-под одеяла, неприятно ёжась от прохлады. Какого чёрта вообще так холодно? Кот, заинтересованный движением, поднимает голову, и Пак, снова вспоминая об особенностях породы, включает кондиционер на максимум, а на себя прямо поверх пижамы натягивает самоё тёплое худи из всех, что имеются, и даже носки, хотя для него носить их уже испытание, не то что спать в таком обмундировании.       Ему нужен чай, с мёдом желательно. Или тёплое молоко, это вроде бы должно помочь хоть немного, но… Мёда нет, чай Чимин не пьёт, с ним та же история, а молоко у них в холодильнике уже долго не водится, так что в постель Пак возвращается со слезами на глазах. Да, он плачет из-за чая и молока, вот такой вот он идиот.       Кондиционер продолжает работать во всю, Кот таки перебирается не просто в кровать, а прямо в объятья парня. Согреться получается с трудом, но не всё потеряно, потому что Чимин отключается снова, и в этот раз на чуть более длительное время. Нет, танцор вовсе не исправляет проблемы одними лишь объятиями с собакой. Когда глаза открываются во второй раз, норма сна даже наполовину не выполнена, но уснуть хотя бы удаётся, а это радует. Это уже что-то. Возможно, он обойдётся без снотворных. А вот без болеутоляющих — навряд ли, потому что голова раскалывается, даже когда он лежит. Чтобы закинуться этими пилюльками, к доктору за рецептом ему идти не нужно, подобного добра в заначках достаточно после всех травм.       Он запивает сразу две таблетки вчерашним кофе, никак не в силах припомнить, почему именно этого делать нельзя, и выходит на улицу с Котом, начиная повседневную рутину с просьб к самому себе справиться со всем и, боже, просто пережить это, а когда возвращается, Чонгук уже тоже не спит, жарит вчерашний кимпаб в яйце, через плечо здороваясь со старшим.       — Позавтракаешь?       С Чонгуком? Предложение такое же привлекательное, как возможность выступить в роли боксерской груши для лучших спортсменов. Но поесть надо. Чимин уже в проигрыше, он плохо спит, значит выдержка идёт в минус, так что хотя бы с едой ему нужно наладить отношения. Сейчас куда более хорошим выбором будет составить план, как бы пережить ближайшую неделю, а Чонгук… Чонгук здесь, и этим нужно пользоваться.       Паку в некотором смысле начинает играть на руку его бесящее присутствие.       А ещё Чимин не знает, но прозвучавшее предложение позавтракать — проверка. Если сейчас он откажется, бросит очередное «я не хочу» или «не голоден», значит весь кошмар с ним происходит по его же воле. Намеренно. И вечные далеко не здоровые диеты дошли до абсурдной точки, выжали максимум. Что бы в голове у Пака не происходило, если он целенаправленно голодает — Чонгук что-то сделает. Он ещё не знает что, как умудрится провернуть хоть что-то в таких натянутых отношениях, но у него теперь есть, у кого спросить.       Возвращаясь домой, Чон знал, что придётся несладко, он, если честно, готовился снова наблюдать в зеркале, как меняют цвет синяки на лице, но всё оказалось хуже. Лучше бы Чимин ему что-то сломал, ей-богу, потому что к такому Гук хотя бы немного был готов. Он ожидал злости, ненависти и того, что его выставят из квартиры, как только они встретятся лицом к лицу, и, по правде, это было главной причиной, почему он решался на покупку обратного билета так долго. Тоска не проходила, он более чем прекрасно осознавал, что натворил; понимал, что ответственность за весь пиздец лежит на нём, и даже в некотором смысле ждал момента, когда хён пинком спустит его с лестницы, приказывая никогда не возвращаться, но люди — неисправимые глупцы, надежда в них умирает в последнюю очередь. А ещё… ни разу воображение Чонгука не рисовало его друга таким.       Он собирался бесить хёна показушными демонстрациями своих улучшений, подтверждением того, что поездка случилась не зря, хоть и не оправдывала всех уже произошедших глупостей, а в итоге встретил не того, с кем попрощался в аэропорту. Страх, появившийся после обнаружения удалённых профилей оказался обоснованным. Подозрения, что здесь что-то не так, усилились, и за лучшего друга Чонгук вдруг испугался не просто так. Это действительно был не обычный снос соцсетей.       Чонгук настолько рад был снова его увидеть, что не смог сдержать глупую улыбку при первой же встрече. Ему так невыносимо хотелось ещё и броситься к хёну в объятья, что руки тряслись от каждой мысленной мольбы сдержаться, но только после того, как тот самый восторг от первой встречи прошёл, эйфория развеялась и на происходящее удалось посмотреть по-другому, заметить насколько всё не так.       Нельзя было предугадать реакцию на своё появление, Чимин никогда не действовал по определённому шаблонному сценарию, и надеяться на то, что Чонгука по голове погладят за события последних двух месяцев, было бы крайне тупо, но откровения о той же полиции повергли в шок. Но ведь это Чон как раз мог предугадать, его план побега был крайне шатким и непродуманным, тупейшим от и до, но тогда воспалённому мозгу так не казалось. Тогда Чонгук верил в свою ужасную идею и то, что блокировки достаточно для того, чтобы обратить дружбу в нужный ему процент злости. У него не было такого варианта, как «это его размажет к чертям», потому что они с Чимином две противоположности. Пак Чимина не размажет ничто. Он слишком гордый даже для того, чтобы принять слова утешения, был таким всегда, и должен был отреагировать под стать себе, а в итоге всё перевернулось вверх тормашками.       Чимин обязан был справиться со злостью и обидой так же, как и со всеми своими проблемами: легко и без единой слезинки. Он просто должен был! Чонгук этого человека с шестнадцати лет знает, он был рядом, когда Чимин сдавал сунын, когда ездил на вступительные экзамены, ходил с ним на самый первый кастинг. Пак Чимин не придавал значения ничему из того, что точно подкосило бы такого, как Чонгук, он куда хуже реагировал на слёзы своего Гуки, чем на собственные неудачи. Каждый раз, если Чон рассказывал о том, что не даёт ему покоя, у Чимина бегал взгляд и учащалось дыхание, а когда младший спрашивал о тех же кастингах, он просто качал головой, будто это что-то неважное.       Чонгук в то время мало соображал в том, что творит, он лишь знал, что хён должен перестать волноваться о нём больше, чем о себе, отрезать эту чертову пуповину и подумать «так тебе и надо», если хоть когда-то до него донесут истинную причину этой блядской блокировки.       Он должен был справиться! Но на деле… Что с ним произошло?       Чонгук скучал сильнее, чем боялся последствий своих решений. Он не ожидал, что эти самые последствия будут такими, и страх вместе с не дающим покоя чувством вины только увеличится, как только Чимин впервые в жизни закроет дверь в комнату на ключ.       Чонгук не имеет права требовать хоть что-то, ему бы научиться думать о том, что делает, наперёд и перестать смотреть на всё вокруг, как на что-то такое же простое, как дважды два, потому что его билет в пустыню отразился не только на нём в любом случае. Впервые в жизни Чонгук чувствует ответственность за проблемы другого, и, если честно, это последний человек, которого парень хотел бы видеть в такой роли.       Как это исправить, если… Чимин ведь не приказал ему не приближаться ближе, чем на десять метров, не принял с распростёртыми объятиями и не усилил надежду на то, что тот самый значимый поцелуй случился не просто так, он, кажется, так же, как и Чонгук, не понимает ни что происходит, ни можно ли это исправить.       Гук отдал бы всё, что у него есть, если бы это действительно можно было починить, но, сидя в самолёте с конечной точкой прибытия в Инчхоне, хорошо понимал, что исправлять, скорее всего, уже нечего. Его все два слезоточивых месяца тянуло к Пак Чимину, к тому, кто никогда не оставлял его одного, а в замен получил такое, и он не знал, какого хрена делает или на что вообще надеется своим внезапным возвращением, но… Он хотел домой, перестать бояться и чувствовать столько вины. Хотел к Чимину, и просто повиновался этому желанию так же, как тому, что дало ему посмотреть на Малый Нефуд. В какой-то момент скучать по нему стало настолько невыносимо, что даже Ноэлия начала убеждать его уехать, хоть и каждый раз повторяла: ему тут точно яйца за такое оторвут, и не забывала добавлять, что, вообще-то, правильно сделают.       Ноэлия настаивала рассказать правду. Всю правду. Но как Чонгук должен сделать это, если Чимин и без неё выглядит так, словно его снесёт от первого лёгкого ветерка?       Его хён куда-то вляпался по самое горло, у него огромные проблемы, и он впервые не пытается скрыть это за той же безразличной миной, что и всегда.       — Там есть огурцы?       Чонгук отвлекается от невесёлых мыслей о происходящем и уже новых, лезущих в голову идей о том, как заставить друга очнуться, пока тот ещё хотя бы терпит его присутствие, дать понять, насколько всё, что он делает, не нормально, и, кажется, не верит, что Чимин спрашивает подобное.       Нет там никаких огурцов. Разве Чон мог предложить ему кимпаб с огурцом, зная, что друг их не ест? Чимин думает, он забыл? За такой короткий срок?       — Нет, конечно.       — Хорошо.       И впервые за столько времени они завтракают вместе. За столом. Не у Чонгука в комнате под звуки аниме, не каждый по отдельности, а так, как…       Боже, это будто в другой жизни было. Те самые хорошие времена кажутся настолько далёкими, что сейчас бы в самый раз заплакать, поддавшись ностальгии, но оба молча уплетают жареный кимпаб, макая в кетчуп, вприкуску с маринованной редькой и яичным рулетом.       Давненько Чимин не ел домашней еды. Кажется, последним было то самое рагу Чонгука.       Он чувствует себя вором, когда наблюдает за ничего не подозревающим парнем, сейчас занятым Котом и издевательской и незнакомой для практически немого животного командой «голос», за выполнение которой его готовы наградить кусочком яйца. Может, этот щенок и умный, но он не вундеркинд, так просто получить желаемое у Чонгука не получается.       Он справился.       Чимин на грани между верой в реальность происходящего и вечными муками, у него не перестаёт кружиться голова даже в положении сидя, но, несмотря на такое состояние, ничего не мешает осознать это. Чонгук справился. С родительскими словами, со своей апатией и, возможно, вообще со всем, что его тревожило. Его лицо больше не такое угловатое, тело хоть и не вернулось полностью в тот же вид, но одежда на нём больше не болтается настолько сильно, так что это и есть то самое «всё хорошо». Пак видит своими глазами, подтверждение сидит у него под носом. Значит ли это, что одно из его заветных желаний таки сбылось? Его Гуки свободный от всех ужасных тисков и ожиданий. Он сумел.       Чимин хочет того же, хоть сейчас верится в такую участь для самого себя очень и очень мало, он даже радости от исполнения своей мечты не чувствует нисколько. Но это осознание почему-то утихомиривает ураган обиды внутри. Пак так долго хотел счастья для этого парня, а когда это случилось, не смог порадоваться, потому что сам оказался за бортом, но фактически… Фактически он получил то, чего искренне и так долго желал.       — Почему ты завёл декоративную собаку? — спрашивает Чон, впервые за всё время, что они уплетают еду, нарушая тишину. — Ты же вечно причитал, что это не настоящие собаки.       — Поэтому он Кот, — пожимает плечами парень, встречаясь глазами с младшим. — И мне его подарили.       Видно, что Чонгуку хочется расспросить подробней, кто и почему сделал хёну такой подарок, но вместо этого он просто кивает, таки отдавая кусочек рулета просто так.       Может быть такое, что счастливый Чонгук просто не для него? С по-настоящему свободной версией этого человека Чимину не по пути? Жизнь ведь знает лучше, когда с кем разойтись, может… так надо? Чимин всё то время, что они знакомы, хотел, чтобы Чонгуку было хорошо, и он получил это. А теперь он хочет, чтобы не болело из-за очередных Гуковых отношений или рассказов о сраных бывших. Им надо было разойтись, разорвать друг друга в клочья, чтобы наконец закончить семилетнюю одностороннюю дружбу.       Эти отношения были ошибкой с тех самых пор, как Чимин влюбился и решил скрывать это.       Оборвал бы Пак всё, если бы его не бросили вот так? Понял бы, что вполне себе может жить без этого парня? Вряд ли. Продолжил бы молчать и травить себе каждый день. Столько ситуаций буквально умоляло его «давай, либо признайся, либо уйди», а он, утонувший в мазохистской привычке, сопротивлялся, хоть с каждым разом становилось всё хуже. Сначала парни Чонгука были мимокрокодилами в его жизни, потом задерживались на подольше, чтобы сделать не заслуживающему того младшему больно, а его идиоту-другу дать понять, что он не будет доволен ни одним из тех людей, кто ошивается рядом с Гуком. Субин тоже был испытанием, потому что от его присутствия впервые стало действительно невыносимо, но и тут Пак какого-то хрена терпел. Он сидел сложа руки до последнего, до тех пор, пока не осталось, чего терпеть. Чонгук ушёл сам. Больно стало уже настолько, что строить из себя пластмассовую копию человека не получится, у каждого есть предел.       Чимин столько лет не мог покончить с их дружбой настоящим признанием в любви, что за него это сделали другие, и больше нет теории вероятности, не надо гадать «ответит мне Чонгук тем же или захочет оборвать все связи», потому что они уже оборваны.       Чимин хлебнул столько, что вынести уже не удалось. Он получит не только то, чего так жаждало любящее сердце, а ещё и то, на что не решался. Возможно, Чонгук никогда не узнает, что именно между ними происходило, но всё должно было закончится.       В это утро, впервые за долгое время по-человечески завтракая, Чимин решает, что пора перевернуть страницу. Это будет последний кастинг, и что-то подсказывает, что он станет удачным впервые за три невыносимых года. Он получит работу, о которой грезил так долго, что уже не вспомнит, когда именно это началось; счастливого Чонгука, но находящегося подальше от этой квартиры, и чистый лист, на котором он начнёт писать своими едва поднимающимися сейчас руками.       Это последняя неделя, когда он страдает. После кастинга (обязательно успешного) у него всё будет хорошо, а сейчас…       — Я хочу перевести его на смешанное питание.       Зачем он об этом рассказывает? Зачем вообще с Чонгуком говорит? Он всё ещё носит статус говнюка. Но Чимин должен хоть на четвереньках доползти до этого проклятого «хорошо», и он решил, что очередной значимой датой, разделяющей плохие дни и те, с которых начнутся долгожданные улучшения, будет день прослушивания, а значит он должен приложить как можно больше усилий для того, чтобы наконец произошло чудо, обязан сосредоточиться только на этом, не отвлекаясь ни на что.       Даже на Кота.       Чимин собирается оставить того, кого обожает всем сердцем, с человеком, что вот-вот исчезнет из его жизни навсегда.       Это последняя жертва.       — Понял, — просто кивает младший, не отрывая взгляда от щенка.       Чимин любит своего Кота настолько, что готов мириться с присутствием Чонгука ещё пару дней. Он не оставит собаку в полном одиночестве, работу всё так же никто не отменял, репетиции тем более, а так он хотя бы извлечёт для себя хоть какую-то выгоду от возвращения Гука.       — Ты ему нравишься, — у Чона из-за этого поднимается уголок губ, и Чимину приходится сглотнуть.       Коту вообще-то все люди нравятся, он неплохо поладил с Юнги и Тэхёном, но ещё ни разу он не выбирал крутиться рядом с кем-то другим прямо в тот самый момент, когда его хозяин сидел на расстоянии двух метров от нового любимого человека.       — Это полностью взаимно.       Чонгук такой… мальчишка. Он кривляется собаке, когда та, разойдясь, пытается грызнуть парня за колено, странно стыдливо, но всё же смеётся на каждую попытку Кота гавкнуть, и совсем не похож на того, кого Чимин заставлял пойти в ванную. Между парнями расстояние в метр, но Пак всё ещё чувствует себя так, будто Чонгук по-прежнему в пустыне. Он прямо здесь, Чимин сможет коснуться, если протянет руку, и он в полном порядке, самоисцелился без помощи вечно беспокоящегося хёна, играет с собакой, приготовил завтрак, и сейчас в самый раз бы взять с него пример, расслабиться, поговорить уже наконец, высказав всё до единой мысли, но Чимин выбирает смотреть и молчать. В этом он себе не изменяет.       Он сделает то же, что сделал Чонгук, использует его во благо даже не себе, а Коту, и потом… оставит.       В день, когда Чимин наконец поднимет эту тему, они либо станут прошлым друг друга окончательно, либо… что-то другое.       У Пака даже в теории нет других вариантов, он сам не знает, чем может быть это «что-то другое», фантазия отказывается создавать другой путь развития событий. Он не знает, как простить то, что произошло, чёрт, он ведь всё так же не знает, что, блять, произошло, но уже не хочется расспрашивать о мотивах. Если человек может отказаться от дружбы просто так, не имея на то никаких причин, ни о каком прощении не может идти и речи. Сейчас это даже не дружба, они не приятели, просто соседи, обсуждающие собаку и продукты, которые не помешало бы купить.       Чонгук покупает всё сам. Чимин занят работой, попытками заткнуть Тэхёна, когда он чуть ли не кричит в трубку «сходи к врачу!», потому что поспать уже привычно удаётся не больше двух часов в сутки при том, что в зале по вечерам он изматывает себя до подгибающихся коленей.       Придумать новую хореографию всё же получается, сил придаёт обещание самому себе, что после этого прослушивания его жизнь наконец начнёт меняться в лучшую сторону. Чимин пересматривает видео, идеальное на протяжении всех ста пяти секунд, но всё равно почему-то не чувствуя при этом привычной радости и гордости за самого себя. Сколько бы таких видео не покоилось в его телефоне — концовка его ждёт всегда одна и та же.       Если он и в этот раз налажает…       Один элемент даётся с трудом, и вместо того, чтобы упростить его или заменить, Чимин выбирает обеспечить себя синяком на седьмом шейном позвонке и ещё больше усилившимся головокружением. В последнюю ночь перед кастингом больно настолько, что то движение, которое шло через задницу, не идёт вообще. Пак даже дотронуться до шеи нормально не может, не то что лечь на ушибленное место, так что приходится оставить совет Юнги и врубить до тошноты заученную песню, повторяя старую хореографию.       Ему нужно сделать это. Это его пропуск на светлую полосу жизни.       Нахуй жете. Пусть этот сраный шпагат в прыжке и тот, кто его придумал, в аду горят, он заменяет его на аэриал, и так, как ему кажется, даже лучше, хореография становится целостней. Он танцует модерн с народной стилизацией, гранд жете там не вязался, а с колесом всё выглядит более чем гармонично. Проблема лишь в головокружении и в том, что подобный трюк не прорепетируешь раз за разом без пауз.       В день кастинга Чимин впервые за три года и бесконечное количество проваленных возможностей ест. Полноценным завтраком это даже с натяжкой не назовёшь, пока Чонгук уплетает вчерашний жаренный рис с кимчи, Чимин закидывает в рот маленькую упаковку миндаля, банан и запивает всё это вместе с уже не двумя, а тремя таблетками от головы яблочным энергетиком, надеясь, что живот не вздуется из-за газировки на завтрак. Младший это пусть не очень любезно, но всё с такой же осторожностью комментирует, и Чимин снова не спешит напомнить, что в его мнении никто не нуждается, он снова не спал ни минуты, надеется на волшебную силу энергетика и собственного «помоги мне, Боже». Это важный день, ему предстоит словить птицу счастья за хвост, впервые услышать от судей своё имя и… покончить с Чонгуком окончательно.       Он из-за этого кастинга даже собственную рутину разрушает, всю неделю с Котом гуляет и играет младший, он его кормит, потом пытается убедить поесть ещё и Чимина, кажется, не понимая, что такое «перед репетициями напихаться нельзя» и «я не голодный».       Пак завтракает ежедневно тем же, что и младший, ему уже с этим справляться тяжело, ощущения такие, будто он камни проглатывает каждый раз.       Чимин добирается до спортивного комплекса, где всё проходит, уже успев неплохо так самого себя обматерить, потому что он всю неделю к этому моменту шёл, а в день икс план вместе с оптимистическим настроем идёт по пизде ещё до начала, потому что из-за недосыпа, энергетика и выпитого по пути сладкого кофе у парня трясутся руки, а ещё мир снова затягивает дымка и происходящее вокруг замедленное и ускоренное одновременно.       Он выслушивает от Тэхёна, как всё обязательно хорошо пройдёт и что взгляда хотя бы одного из присутствующих Чимину бояться не нужно. Ким весь день собирается шастать по строительным магазинам для подбора кое-каких материалов и сам вызвался стать единственным членом группы поддержки Пак Чимина.       — Смотри только на Юнги.       И что это даст? Чимину и так не по себе, потому что сейчас он в списке претендентов только из-за Мина. Для полноты картины ему ещё разочарования, написанного на лице, не хватало?       — Это твой муж, а не мой, — бросает танцор, толкая тяжёлую входную дверь. — Для меня он такой же, как остальные.       — Эй, он на твоей стороне!       Будто Чимину недостаточно тошно из-за этого.       Юнги не похож на тех, кто будет «продвигать своих», несмотря на то, что достойных вокруг куда больше, но всякое может произойти.       Тэхён всё без конца продолжает заверять, что сегодня обязательно случится чудо, и Паку приходится согласиться раз сто, лишь бы тот перестал. Такой оптимизм странно выматывает даже при том, что парень настраивался почти так же.       Сегодня и правда произойдёт чудо, только Чимин даже не подозревает, насколько велики его масштабы.       Тело странно лёгкое, в то время как голова, наоборот, чугунней обычного, пока Чимин проводит стандартную разминку, стараясь никого не задеть и ни с кем не пересекаться взглядом. Ощущение, словно все тут знают, что он работает на Мин Юнги и оказался здесь только из-за этого.       Прослушивание закрытое, не такое как всегда, они не сидят все вместе в одном зале, пока кто-то в центре страстно демонстрирует свои навыки, и от этого вроде бы должно быть легче, потому что куда меньше глаз будут оценивать каждое его движение и ловить самую тупую ошибку, но это не помогает. Самые главные враги Чиминового успеха вовсе не его коллеги, подпирающие спинами стены, а те, кто сидит за столами в наглаженных рубашках, имея перед собой бумажку со всеми его данными, начиная от танцевального стажа, заканчивая весом, обхватами даже запястий и шириной плеч. Они — его самая большая беда.       Но и это не совсем так. Чимину никто не враг, ни один человек во всём мире не хочет намеренно сделать ему больно или превратить жизнь в ад, он с таким сам прекрасно справляется, потому что настоящих врагов парень носит в себе и целуется с ними в дёсна каждую минуту.       Вот с кем Чимин должен разобраться прежде всего.       Живот всё же вздувает. Обезболивающие, которые он выпил утром, помогают хотя бы не чувствовать очень уж явного дискомфорта, но всё это не играет ему на руку. Тело подсушилось, несмотря на то, что питание было далеко не здоровым, а из физических нагрузок случались только прогулки с Котом. Сейчас потеря веса играет действительно на руку, потому что он хотя бы не выглядит толстым, даже с не очень приятными последствиями энергетика. Тело всё ещё самый большой враг для Чимина, оно подводит каждый чёртов раз.       Так ли это?       Страхи, увы, живут в голове, в мыслях, и не стоит винить не вовремя оступившуюся ногу, будто всё это идёт по отдельности, будто можно разделять тело, разум и желания как три разные ипостаси. Это всё один и тот же Чимин. Не ноги его подводили, их не может контролировать кто-то другой, во время танца в него не вселялась инородная сущность, он сам в этом виноват, потому что нельзя так глупо разрешать страхам контролировать свою жизнь, всё должно быть наоборот. Если ты позволяешь необоснованной панике взять над собой верх, винить стоит только самого себя, потому что при большом желании и усилии эта проблема решаема. Чимин может взять себя в руки, обратиться за помощью, залезть, в конце концов, на сайты с советами тех, у кого получилось (хоть это иногда вылезает боком), но он двадцать шесть лет своей жизни решает на каждый дельный совет отвечать дурацким «сам справлюсь», будто не замечая, что всё как раз наоборот, и не справляется он ни на йоту.       Ему бы сейчас сидеть перед мужчиной или женщиной со спокойным голосом и добрыми глазами, рассказывая о том, как кожа каждый раз покрывается липкими мурашками, когда он представляется перед танцем; вместе со специалистом решать, что именно так его в этом пугает и как с подобным бороться, но на деле парень входит в пустой зал, наверняка для йоги и чего-то типа того, кланяется, пытаясь прислушаться к Тэхёну и не замечать никого, кроме Мин Юнги.       Он представляется, пока муж его друга так же, как и все всегда, смотрит на него с бесстрастным лицом; рассказывает, в каком стиле и сколько танцевал, что закончил и где успел поработать. Последнее всегда самое неприятное, потому что в таком возрасте у Чимина наверняка самый паскудный танцевальный стаж из всех присутствующих в этом здании.       Мужчина, сидящий рядом с Мином, что-то ему говорит прямо в тот момент, когда Пак занимает начальную позицию. Юнги из-за слов другого судьи удивлённо хмурится, хватая бумаги со стола, и…       Да Бог знает в чём там дело. Может, Юнги заляпал анкеты и ему об этом сказали, возможно, допустил ошибку в записях, но, когда он переворачивает несколько листов скрепленных в углу, во что-то всматриваясь, Чимин снова это чувствует.       Его снова парализует страх. Просто из-за того, что Юнги показался ему не слишком довольным самим фактом присутствия здесь Пак Чимина.       Всё кончено.       Ещё до того, как музыка начинает звучать, мысли о чуде меркнут и растворяются, потому что вместо того, чтобы продолжать держаться за совет Кима, Чимин проходится взглядом по всем присутствующим, а когда возвращается к Юнги, тот будто смотрит уже с раздражением.       Будто уже сейчас жалеет, что Чимин здесь оказался из-за него.       Вот именно поэтому Пак не хочет и никогда не хотел, чтобы за него ручались, помогали или тому подобное. Он начинает танцевать уже не просто с мыслью «я не должен облажаться», а сам себе приказывает не сметь заставлять Юнги действительно жалеть. В голове столько серого тумана, что парень даже не думает о некоторых движениях, их получается сделать на автомате так же идеально, как каждый раз в репетиционной, нога на пируэте не подворачивается, баррел джамп не заставляет его шататься как после четырех бутылок соджу, перекидной получается без единого изъяна, но…       Нельзя не спать перед кастингом. Нельзя думать, что не проходящее головокружение можно вот так легко проигнорировать, будто ты не человек вовсе и тебе всё не по чём.       Чимин такой же как все: то же количество костей, такой же набор хромосом, так что да, чудес не существует, хороший итог не может случиться, если путь не просто тот же, что всегда, а в разы хуже. Всё ожидаемо идёт по заученному сценарию. Он пытался обезопасить себя, заменив жете на аэриал, но, кажется, это было его худшей идеей, потому что не затянутое колено — ничто по сравнению с не просто плохим приземлением после трюка, а смачным падением на задницу.       Звук из-за столкновения с полом такой громкий, что один из судьей бросает неожиданное «воу», поморщившись.       Больно настолько, что всё даже со стороны выглядит таковым. Перед глазами плывут предметы и трое мужчин вместе со столом ходят ходуном, а в голове расползается противное понимание, что всё, он снова в том же месте, что и каждый разбивающий раз. Но Чимин не успевает как следует это осознать и начать мысленный процесс самоунижения, потому что танец ещё не закончен, музыка звучит, так что он поднимается, всячески игнорируя боль, отдающую в бедро, стискивает зубы и, несмотря на то, что пропустил восьмерку, вливается в нужном моменте соответствующим движением, заканчивая показ финальной позой.       Вместо запланированного взгляда в пол Чимин почему-то утыкается им в Юнги.       В ответ на него даже не смотрят.       Мужчина за крайним столом благодарит его, что-то записывая, так же как и все остальные, но Чимин не может перестать думать о том… что Юнги на него даже не смотрит, и ему прекрасно понятны причины.       Что бы Чимин не чувствовал до этого, как бы кто не пытался охарактеризовать его состояние, в момент, когда он, обувшись, выходит из зала в небольшой холл, сталкиваясь плечом со следующим участником, он полностью разбит. Безжалостно и уже, похоже, окончательно. Нет ни привычных сожалений, ни желания спросить у собственного отражения «что, блять, с тобой не так?», просто целая грудная клетка тянущей боли и осознание собственного ничтожества.       Чимин вдыхает воздух с тем же звуком, что люди на смертном одре.       Это последняя капля.       Некоторые танцоры наверняка чисто из любопытства и совсем без злого умысла спрашивают, как всё прошло, но у Пака даже ответить не получается. Он не может улыбнуться и покачать головой, как делал каждый раз перед Чонгуком, просто смотрит на лица незнакомцев, с ужасом осознавая, что это действительно провал. Он провалился. И, если судить по ощущениям, куда-то в ад. В голове и так был полный бардак ещё до того, как он с постели поднялся, но сейчас даже одну мысль поймать не получается. Его будто огрели чем-то, точным ударом выбили из лёгких весь воздух, потому что… он задыхается.       Чимин в шоке и в ужасе одновременно. Картинки произошедшего как на центрифуге вертятся перед глазами, вместе с воздухом заполняют лёгкие и парализуют тело не просто страхом, а осознанием того, что эту ошибку он не переживёт.       Посреди белого дня, в окружении незнакомых людей Пак Чимин сдаётся. Он больше не собирается даже пытаться быть сильным.       Девушка с розовыми волосами и кучей серёжек в левом ухе, кажется, искренне переживая, спрашивает, хорошо ли он себя чувствует, но Чимин не может ответить.       Хорошо ли он себя чувствует? Этот парень вообще знает значение такого слова? Во всей неделе именно сегодня было его Днём Икс, с сегодняшнего кастинга должен был начаться период позитивных изменений, а в итоге всё оказалось таким же, как всегда.       Неужели это не закончится, Боже?       Он открывает рот, потому что кислород почему-то поступает с большим трудом, но, даже начав дышать как выброшенная на берег рыба, Чимин в себя не приходит. Девушка держит его за плечо, на них обращает внимание ещё парочка людей, и Пак делает самое худшее, что только можно было бы придумать в такой ситуации.       Он начинает рыдать.       Это обычным плачем не назовёшь, Чимин ни звука не издаёт в тот момент, когда лицо искажается, а из глаз вдруг брызжет целый водопад. Парень пока даже не улавливает в полной мере происходящее, он не понимает, что и в каком месте делает. Вокруг полно людей, но это нисколько не отвлекает, не помогает ни неизвестная девушка, ни любой другой человек в поле зрения, потому что Чимин дошёл до конечной. Это действительно конец.       Незнакомка с розовыми волосами грустно и вполне понимающе улыбается, похлопывая его всё по тому же плечу, но на самом деле она нихрена не знает. Она всего лишь пытается быть милой и приободрить совсем не странным в такой ситуации «не расстраивайся, в следующий раз обязательно получится», даже не подозревая, как много таких следующих разов Чимин испоганил. Никто не знает, насколько большое количество подобного дерьма он пережил.       Парень даже не пытается успокоиться, когда делает несколько шагов, отдаляясь от девушки, выходит сначала в коридор, где прямо под стенкой, образуя небольшие группки, сидят все те, кто уже выступил, а потом на улицу, встречая уже совсем по-зимнему холодный воздух во влажной в некоторых местах танцевальной форме и с непрекращающимися слезами.       Это же его обычный сценарий, Чимин не в первый раз оплошал, но почему именно сегодня он не может дышать? Не может перестать плакать, уперевшись руками в колени, всё так же не в силах издать ни звука. Почему ему плевать на людей, ставших невольными свидетелями такой драматичной сцены, но никогда не плевать на тех, кто присутствует в танцевальном зале? Почему всегда, каждый грёбанный раз, поганя собственную жизнь абсолютно тупой и непрофессиональной ошибкой, он держался, а сейчас заливается, не обращая внимания ни на холод, ни на совсем неподходящее место?       Господи, сколько боли может вместить в себе человеческое сердце, прежде чем это его доконает?       Всё бесполезно. Каждая его попытка что-то кому-то доказать, каждая угроза нагнуть жизнь оказалась пустой, потому что в итоге раз за разом нагибали его, причём настолько часто, что уже не разогнуться, не подняться с колен. Чимин и не хочет. Это всё, конец, он поставит точку прямо здесь и сейчас, надо быть конченым идиотом, чтобы за столько времени не понять, что всё бесполезно, он может любить танцы, но они не для него. Он сделал ошибку, решив отдаться всецело любви к хореографии, и в итоге остался у разбитого корыта. Ему двадцать шесть блядских лет, а он никто! Никто! Учёба, что приносила столько удовольствия и заставляла строить грандиозные планы, в итоге оказалась бесполезной тратой времени, потому что да, у него есть диплом, стоит гордо на полке среди парочки любимых книг, но преподавать Чимин не собирается, а как танцор он… никчёмный. Кому ты нужен вот такой, кто возьмёт тебя в группу или телевизионный проект, если на каждом сраном отборе ты показываешь избалованным профессионалами людям, что не можешь исполнить танец, который длится меньше, чем две минуты, чисто и без ошибок? У него не получилось. За все три года ни единого разочка не получилось. И с него уже хватит.       Танцы перестали приносить удовольствие, он больше не хочет ни на один кастинг, не собирается ничего никому доказывать.       Он закончил.       Плевать, что танцевать для Чимина почти то же самое, что жить. Карьера у исполнительных танцоров короткая, а он профукивает лучшие годы, ошибаясь раз за разом, руша свою психику вот такими моментами. Пора принять то, что мир не создан для того, чтобы исполнять все человеческие ожидания, и вряд ли хоть однажды будет таким, как Пак хочет.       Надоело. И танцы, и мир. Зачем это всё? Зачем столько напрасных усилий, неискренних улыбок и обещаний самому себе, что в следующий раз обязательно получится? Не получится, хватит уже, Боже. Он же просто убивает себя этим. Позор за позором, одно убивающее прослушивание и сразу после него ещё одно, и всё лишь для того, чтобы продолжать ненавидеть себя, переживать эти адские поломки с ноющим горлом и в полном одиночестве.       Это просто пытка. Чимин сам делает с собой такие вещи.       Зеваки, проходящие мимо, оглядываются на его немое шоу, но Пак даже не видит этого. Ничего не видит, впился пальцами в бёдра и крошится под естественные звуки оживлённой улицы, принимая факт того, что нет никаких пропусков на светлую полосу жизни, чудеса существуют только в сказках, а он, к сожалению, здесь. И больше он этого не хочет. Всего этого и во всех смыслах.       Чимин заставляет себя уйти с улицы, но плакать перестать не удаётся, и это, кажется, только усугубляет ситуацию с головной болью, потому что возвращаются те же ощущения, что после пробуждения, несмотря ни на какие болеутоляющие. Кажется, он это заслужил. За свои страхи, ошибки и за то, что он — это он.       Он должен покончить с этим всем раз и навсегда. Больше не сможет такое пережить. Чёрт, Чимин, кажется, уже ничего не сможет пережить. Ему так больно, что появляется ощущение, будто одно неправильное слово может его просто прикончить.       От душевной боли не умирают, но Чимин чувствует себя так, словно может доказать обратное.       На любопытные взгляды откровенно таращащихся танцоров Паку плевать, ему пробили грудь самым тупым предметом из всех, что только можно представить, и всё остальное по сравнению с этим превращается в размытый фон кульминационного момента фильма ужасов. Он накидывает куртку, так и не переодеваясь, хватает телефон и, недолго думая, набирает номер Тэхёна, даже не понимая зачем, потому что слова выдавить из себя не может.       Ему нужно его услышать. Пак Чимин впервые нуждается в поддержке настолько сильно, что если Тэхён сбросит вызов — сойдёт с ума.       Пожалуйста, Тэхён-а… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Помоги ему.       — И-и-и? — радостно звучит из динамика, как только гудки обрываются.       Это радостное настроение разбивается о не до конца задушенный всхлип, настолько мучительный и отчаянный, что даже вечно находящий правильные слова парень теряется, выдыхая тихое ругательство в ответ на те звуки, что долетают до него.       Тэхён так сильно верил, что в этот раз получится, кажется, даже сильнее, чем Чимин, столько мотивационных речей толкнул за эту неделю, а Чимин оказался тем же куском дерьма, что и всегда. Но на этот раз всё куда хуже, потому что справиться с этим осознанием не получается, сколько бы слёз не стекло вниз по щекам.       Когда никто ничего не знал, когда Чимин ещё был привычным собой, жилось куда проще; он мог переварить это, пялясь на своё размытое отражение в метро, сделать вид перед Чонгуком, что всё хорошо, и не возвращаться к разрушающим мыслям хотя бы до тех пор, пока не останется один на один с собой, а теперь об этом знает Тэхён. Юнги вообще стал очевидцем и, скорее всего, узнает ещё и Чонгук, потому что последствия вот таких рыданий вряд ли исчезнут по щучьему велению.       Чимин проебался, он не может скрыть правду, и хочется кричать от этого невыносимого сопротивления. Ему ничего не помогает взять себя в руки и внутри всё горит и противно жжётся от каждой мысли, потому что он хочет, но не может, не хватает сил, все ресурсы закончились, а желание не исчезло.       Он в агонии и телом, и разумом.       — Слушай, — таки подаёт голос Ким. — Результатов же ещё нет? Я уверен, что всё не так плохо, ты…       Но всё именно плохо. Всё хуже некуда, у Чимина боль не вмещается внутри и, похоже, пытается распотрошить ему грудную клетку и пробить лёгкие.       — Я упал, — скулит Пак. — Тэхён-а, я упал.       — Блять, ну упал и упал, с кем не бывает.       Диафрагма начинает непривычно для Чимина сокращаться, и он беззвучно икает вместо того, чтобы ответить сразу. Откидывает голову на стенку и с трудом выдаёт:       — С хорошими танцорами.       — Перестань реветь, — получается уже строже. — Если я сказал, что у тебя всё получится, значит получится, усёк?       Уже не получилось, какая разница, что скажут при объявлении результатов. Он упал. Это конкуренция, здесь люди не в детский сад представление готовят, где каждую ошибку встретят с умилительной улыбкой и протяжным «оу-у», всё серьёзно и на одно место претендует целый десяток профессиональных и талантливых, тут ненатянутый носок может стать фатальным, что уж говорить о том, что сделал Чимин.       — В конце концов, на следующей неделе ещё один отбор, и ты снова можешь попытаться.       Что изменится через неделю? День, два, месяц — сколько Чимину не дай времени, он всегда оказывается в одном и том же месте.       Каждый. Грёбанный. Раз.       Сколько один человек должен получить отказов, чтобы наконец перестать пытаться? Есть какая-то точная цифра или привычная для всех норма? Стоило ли Чимину бросить это всё ещё в прошлый раз, чтобы не рассыпаться сейчас на мелкие песчинки, состоящие только из самых плохих чувств?       — Ты слышишь?       — Слышу.       — Тогда соберись и покажи им всем.       Кому он что должен показать? Это всё больше не важно, смысла нет никакого.       — Я не хочу, — получается совсем тихо, потому что слёзы снова усиливаются и дышать опять становится труднее. — Я больше не хочу ничего показывать, не хочу… танцевать.       Тэхён снова делает паузу. Кажется, он совсем не ожидал такого признания. Но думать над ответом в этот раз долго не приходится.       — Тогда что ты там делаешь? Собирай вещи и иди домой.       Роняя голову себе на грудь, Чимин всхлипывает, зажмуриваясь до белых пятен.       Его трясёт, и Тэхёну наверняка более чем отчетливо слышен каждый жалкий звук, вырывающийся изо рта, но Пак не может перестать, у него вышло из-под контроля всё, что только могло, и единственное, что остаётся сейчас, — это закрыть глаза ладонью и портить другу день своими завываниями.       Боже, Тэхён, давай, расскажи ему про какую-то бабайку, притащи кота по кличке Пёс и, ради всего святого, спаси ещё раз, потому что сейчас Чимин в этом нуждается больше, чем когда-либо.       Помогите ему хоть кто-то, вытащите его из этого ада, самому выбраться уже не получается.       — Не хочу, — жалко, зато совершенно правдиво. — Я не хочу домой, не хочу быть здесь, не хочу танцевать или даже просыпаться, я хочу, чтобы это всё закончилось, Тэхён-а. И я думаю об этом уже не первую неделю, но когда сам себя спрашиваю, что имею в виду под этим «всё», то иногда мне кажется, что я говорю не про что-то конкретное, а про жизнь.       Парень, что сидит напротив и, совершенно не стесняясь, пялится на разбитого танцора всё время его откровений с другом, неловко отводит взгляд, когда Чимин, будто почувствовав за собой слежку, смотрит на него, всхлипывая и ожидая, когда Ким переварит только что услышанное. Чимин примерно знает, о чём тот начнёт сейчас говорить, но решает опередить, подытоживая всю тираду разбитым:       — Я так устал.       И после этого оставаться тихим уже не получается. Чимин не может одним словом охарактеризовать звуки, вылетающие из своего рта, это смесь плача и отчаянных просьб о помощи раненого животного. Он и правда звучит так, словно умирает, и даже если попытаться откинуть всю развернувшуюся драму, то по-другому вести себя не получится.       Пак Чимин в аду. И его никто сюда не сталкивал, сам пришёл, на своих двух.       На руках остаются следы потёкшей косметики, когда парень трёт глаза, пытаясь то ли избавиться от слёз, то ли как-то привести себя в порядок. Вряд ли ему удастся хоть одно, его тело, кажется, решило заработать себе обезвоживание вот таким болезненным способом, потому что, пока пальцы растирают подводку, плечи содрогаются и рыдания даже не думают прекращаться.       — Чимин, — Тэхён несколько раз вдыхает и выдыхает, собираясь с мыслями, и, похоже, уговаривая себя сказать то, что собирается. — Ты не в порядке. Всё, что ты сейчас думаешь о себе и своей жизни, — не нормально, у тебя восприятие искажено и тебе нужна помощь, пожалуйста, перестань отрицать это.       — Блять, ты…       — Я говорю правду, а ты всё ещё пытаешься притворяться, но уже не получается.       Даже ответить нечего. Всезнайка Тэхён прав на сто процентов в каждом своём заявлении, но что-то живое в Чимине ещё осталось, потому что он борется, ещё пытается стоять на своём даже после того, в чём только что признался человеку, который, кажется, понимает его больше, чем он сам.       В голове звучит «он о тебе волнуется», произнесённое голосом Юнги, и это становится единственной причиной, почему Чимин не огрызается, а поднимает глаза к потолку, пытаясь хоть так остановить поток слёз. Но действительно получается это сделать только когда он слышит очередной глубокий вздох, а потом дрожащий голос парня, которому на него не плевать.       — Пожалуйста, Чимин, — мысль о том, что там, на другом конце Сеула, Ким, может, плачет из-за него, настолько шокирует, что танцор даже о собственном состоянии забывает. — Я не хочу в один день получить известие о твоей… смерти.       Боже мой. Нет, нет, нет! Он не хотел напугать Тэхёна! Ни в коем случае!       — Господи, я не собираюсь…       — Послушай себя, — перебивает парень. — Послушай, о чём ты говоришь, о чём думаешь, и куда это всё ведёт.       Грудь всё ещё время от времени дёргается из-за невырвавшихся наружу всхлипов; слёзы, видимо, уже не удастся остановить никакими просьбами, но Чимин вдруг затихает, и это происходит только из-за Ким Тэхёна.       Пожалуйста, только не он. Чимин не может потерять ещё и его своими выходками.       — Я не хотел тебя напугать.       — Но ты пугаешь! Ты не можешь нормально есть, перестал спать, и, может, есть ещё что-то, о чём ты мне не говоришь, но это меня, блять, пугает, потому что ты ничего с этим не делаешь, не принимаешь помощи и даже не признаёшь, что ты в дерьме!       — Тэхён…       — Ты спал сегодня? Из-за чего ты упал?       Не спал, Тэхёну лучше не знать об этом. Чимин молчит, но Кима это нисколько не останавливает.       — Ты пробовал разобраться с тем, что тебя так пугает каждый раз? Понять, как справиться?       Это вроде бы привычная для них практика: Тэхён отчитывает Чимина как маленького ребёнка, извозившегося в грязи прямо в новых джинсах, а тот молча выслушивает, не собираясь отвечать. Что ему говорить? Тэхён ведь в точку попал. Пак ничего не делал, для него всё, о чём говорит друг, даже проблемой никогда не было, просто вот такой он, чуть менее везучий, чем остальные.       Дело не в везении вовсе, а в страхе, истоки которого ушли настолько глубоко, что вот так сходу не сообразить, в чём причина. Его гиперзабота, неумение принять объятья, боязнь взглядов и даже чёртовы отношения с едой — это не что-то неважное и точно не человеческая особенность, с этим нужно разбираться, чтобы не оказываться вот в таких ситуациях, когда тебе хочется отказаться от самого себя и всего мира.       Чимину нужна помощь, но он настолько упрямый идиот, что не умеет о подобном просить. Его разум отторгает даже саму идею принять то, в чём он так явственно нуждается, и всё зашло настолько далеко, что то самое столь необходимое спасение находит его само. Тэхён уже помог освободиться хотя бы от ненавистной работы, он сделал так много, что Пак даже осознать не в силах; продолжает помогать своими разговорами бороться с тем, что зарыто глубоко в мыслях и привычках, но сейчас, встречаясь с настоящим Чимином, с тем, что уже не может прикрыться неправдоподобной ложью, понимает, что его усилий здесь недостаточно.       Но Тэхён ни за что не позволит себе снова не заметить, как угасает уже второй его близкий человек.       — У тебя есть люди, которым важен ты и твоё здоровье. Не только болеешь ли ты гриппом, но и нет ли у тебя проблем в психологическом плане, но ты решаешь быть куском эгоистичного говна!       Дверь в холл открывается в тот же момент, когда Чимин поражёно спрашивает:       — Я теперь ещё и эгоист?       — Теперь? — со смешком, спрашивает Ким. — А когда ты им не был? Думаешь, раз столько времени врал, что хорошо себя чувствуешь, это делает из тебя великого святого?       Чимин поднимает голову в тот самый момент, когда Юнги, проходясь взглядом по всем присутствующим, замечает его и указывает следовать за ним.       — Давай, иди скажи своему Чонгуку, что на самом деле чувствовал всё это время. Могу поспорить, он охренеет настолько, что дара речи лишится.       Тэхён такой же человек, как миллиарды других, его тоже можно довести до точки кипения, и страхи ему, кстати, также не чужды. Ему страшно потерять Чимина. Не дружбу с ним, а просто человека, потому что это слишком нестерпимо, он не хочет с таким справляться, ему хватило подобного опыта с лихвой.       Возможно, вырвавшиеся слова слишком резкие сейчас, но Тэхён был прав в тот первый вечер, когда познакомился с угрюмым барменом. Пак катится по наклонной и думает, что это не так, воображает, словно всё в порядке.       Такие воображалы делают больно не только себе.       Люди, скрывающие настоящие чувства, не думают про тех, кто их любит, хоть и убеждены как раз в обратном. Просто некоторые считают, что скрывать смертельные диагнозы или ужасные съедающие последние причины для улыбки мысли — проявление великодушия и заботы, но всегда есть другая сторона человеческих убеждений. Если ваша любимая подруга будет показывать, как силён её пофигизм, а потом в какой-то момент исчезнет из вашей жизни, в следующий раз появившись в виде имени рядом с двумя датами через тире, что вы почувствуете? Просто на секунду позвольте себе стать не только сторонним наблюдателем, а одним из участников. Каждый ощутит что-то разное. Кто-то — шок и непонимание, кто-то — непередаваемое чувство потери, а некоторые — вину. И последнее может убить не одного, а захватить бóльшую группу людей.       Только представьте, каково это — чувствовать вину всю жизнь или даже небольшой отрезок времени за то, что не рассмотрел крик о помощи в глазах человека, пытающегося быть поддержкой и опорой. Это даже хуже, чем страх. Такое приходится долго и нудно выплакивать на терапиях.       — Пошёл ты, — ничего не понимая, практически шепчет Чимин, в тот же момент спрыгивая с подоконника. — Что ты несёшь?       — Он не знает даже того, что знаю я, а ты с ним пять лет под одной крышей прожил.       — При чём здесь, блять, Чонгук?!       — Думаешь, ты ему не нужен? Он весь такой мудак, потому что оставил тебя здесь одного, решая спасти себя, но откуда ему, блять, было знать, что у тебя беды с башкой?       Чимин пытается не потерять из вида спину Юнги, одновременно с этим прислушиваясь к уже не дрожащему, а откровенно злому голосу друга, и понять, что за херня происходит прямо сейчас. Что на Тэхёна нашло?       — Как он должен был узнать, что ты чувствуешь на самом деле?       Это какой-то абсурд. Чимин не знает, как закончить разговор, как сосредоточиться на том, что Юнги, кажется, решил потратить свой перерыв на него, и, главное, какими просьбами удастся остановить поток слёз, потому что после каждого нового моргания их срывается всё новая и новая порция.       Какого чёрта они вдруг пришли к очередному упоминанию Чонгука? Как это, блять, связано? И с чего вдруг Тэхён перешёл на его сторону?       Чимин, теряясь в мыслях и разговоре, пропускает очередную порцию раздражительности от Кима, но, что бы тот ни говорил, там снова всплывает имя младшего.       Цветастый узор плитки плывёт перед глазами, пока Чимин почти нагоняет Юнги, вместо того, чтобы в очередной раз всхлипнуть, собирается с силами и, едва различая поток ругательств, прилетающих от разошедшегося Тэхёна, на выдохе рычит:       — Отъебись от Чонгука!       Юнги, услышав последнее, заинтересованно поворачивается, открывает дверь с табличкой «летающая йога», пропуская сначала Чимина.       — Ему было хреново и он себя спасал, а ты хотел, чтобы его спасателем был как раз ты. И чтобы он был твоим, я прав? Не хочешь осознать, что нельзя в депрессии забыть о убивающих мыслях, просто подумав о другом человеке, потому что самого пидорасит так, что реальность размывается. У тебя с Чонгуком нихрена не получилось, он твой тайный шифр не разгадал, и ты не можешь это пережить, идиот, не признаёшь, что его мнение о тебе может отличаться от твоего собственного, так же как твоё о нём, а вместо того, чтобы разобраться во всём и хоть раз в твоей сраной жизни принять правду, выбираешь быть никому ненужной жертвой и… блять, я хочу тебя ударить!       — Ты что, издеваешься надо мной?       — Это ты издеваешься! — Юнги закрывает дверь, Чимин смотрит на него и видит, как тот вопросительно поднимает бровь, но сосредоточиться на этом не получается, все силы уходят на Тэхёна и то, чтобы не закричать от всего происходящего. — У меня мозги кипят каждый вечер из-за того, что я не знаю, как тебя из этого всего вытащить, потому что ты, придурок, не хочешь!       Юнги переносит вес с ноги на ногу, дожидаясь завершения разговора, не до конца уверенный, с кем именно говорит Пак, но всплывшее имя Чонгука наводит на мысли, что на другом конце провода его муж.       — Блять, — Чимин прикрывает глаза рукой, пытаясь успокоиться, но сегодня совершенно чокнутый день, поэтому вместо того, чтобы прийти в себя, он снова начинает плакать. Снова вслух. При Юнги. — Я сказал тебе, что завалил очередной шанс, как мы оказались здесь?       Как может усилиться то, чему ты уже присвоил статус невыносимого? Чимину будет становиться больнее до тех пор, пока его это не убьёт ещё и в буквальном смысле?       Каждое слово Кима отдаёт новой вспышкой тока по измученному телу, и он не знает, как продолжить разговор. Это больно, больно, больно, и поселившееся внутри адское чувство не собирается останавливаться, не проходит и не слабеет.       — Одно из другого вытекает. Ты не с танцем не справился, а со своей маской супергероя, и я не…       Чем Тэхён собирается закончить предложение, Чимину не даёт узнать Юнги. И не то чтобы танцор сильно сопротивлялся, когда из его рук вырывали телефон.       — Эй, эй, — говорит Мин в трубку, наверняка пытаясь остановить очередной поток ругани. — Ма-а-ать твою, что за слова? Помой рот с мылом. — Он даже умудряется посмеяться в этой ситуации. — Остынь, малыш, это я.       За окном стоит обычный день, он наверняка не отличается ничем для всех, кто теряется в часах и срочных делах, но становится почти что знаменательным для одного Пак Чимина. Стоит обвести его в календаре, и даже не красным, а чёрным, потому что, пока Юнги пытается успокоить Тэхёна, время от времени бросая со смешком «не буду я его бить», а потом вдруг расстаётся с любыми признаками веселья, уже не прося, а будто приказывая: «перестань это делать, он не Тэён», Чимин наконец всецело осознаёт, что контролировать ни себя, ни свою жизнь он больше не может. В голове звучит чёткий приказ «соберись!», но это не работает ни когда он снова остервенело трёт глаза, ни когда Мин заканчивает разговор, отдавая ему телефон.       Почему он не может перестать плакать? Почему именно сегодня ему нужно настолько потерять себя?       Какой бы ни была причина того, что Юнги вышел из зала и позвал Пака с собой, он не торопится о ней распространяться, потому что последний явно не в состоянии справиться с тем, что он собирается ему сказать. Он даже голову не поднимает, позволяя слезам свободно капать на пол, а плечам содрогаться снова и снова. И Мина вряд ли назовёшь королём сочувствия, это больше по части его мужа, но он всё равно притягивает разбитого парня к себе за затылок, заставляя уткнуться в плечо. У Юнги вся рубашка в разводах будет, они оба это понимают, но по-другому никак. Чимин настолько далеко зашёл в своём «сам справлюсь», что не умеет принимать такого рода поддержку, он только Чонгуку подобное позволяет, но сейчас всё по-другому. Чимин не просто не пытается противиться такому жесту, он сам, в не слишком здравом уме и не факт, что в трезвой памяти, сжимает рубашку Юнги в кулаках на поясе и ломается ещё больше, хоть ещё пару минут назад думал, что уже некуда. Это всё ещё почти посторонний человек для Пака, но именно Мин Юнги выпало стать тем самым первым признаком позитивных изменений произошедших после всего пережитого за последнее время. Он всё ещё его босс, всё ещё далёк от статуса приятеля, и у него сейчас, чёрт возьми, разгар рабочего дня, но он прижимает к себе рыдающего парня, похлопывая по спине и даже не пытаясь бросить что-то вроде «хватит» или «соберись».       Юнги знает, что такое ломаться. Он такое своими глазами видел, он сам через нечто похожее проходил, пусть и не настолько глобальное и разрушающее, а ещё… Тэхёну пришлось несладко в определённый период времени, и пусть Юнги всё ещё не знает рецепта волшебной поддержки, исправляющей всё без специалистов и таблеток, он точно помнит, что самый банальный жест, всего лишь объятия, помогают хотя бы не думать, что в этом дерьме тебе надо тонуть одному и помощи просить не у кого.       Чимина не перестаёт трясти, сколько бы Юнги не пытался помочь своими обвитыми вокруг тела руками, он никак не может хотя бы заставить себя притихнуть и перестать в конце концов позориться, пальцы впились в дорогую ткань и не собираются отпускать даже при том, что Пак сам себя умоляет перестать. Ему жизненно необходимо вернуться к привычному себе, чтобы окончательно не рехнуться, это же всего лишь прослушивание. Но вместо того, чтобы послушаться этих просьб, Чимин между непонятным набором звуков, борясь с икотой, в отчаянии спрашивает:       — Как это остановить?       Он и правда не понимает. Глаза не высыхают, дрожь не проходит, а голова болит так сильно, что вот-вот взорвётся, и Чимин, если честно, не против, только бы это облегчило страдания. Кажется, будто эти мучения никогда не закончатся.       — Ты знаешь, как, — голос у Юнги всё такой же ровный, хотя только из-за вида Чимина оставаться спокойным — уже что-то из раздела фантастики. — Обратиться за помощью.       Чимин столько времени сопротивлялся этим советам и просьбам со стороны Тэхёна, повинуясь собственной гордыне и глупому желанию доказать всему миру, что Пак Чимин всё может сам, но он не справился. Мысли об этом преследовали его всю неделю, парень и правда признал, что помощь ему нужна, но сегодня… Сегодня он понимает, что не хочет её уже по другой причине. Он больше не хочет бороться ни в одном смысле.       Физическая усталость подкрепила моральную, и, вуаля, Чимин готов сорваться в шахту лифта и поучаствовать в дорожной аварии со смертельным исходом. Пропали все причины для существования и желания вместе с ними.       — Тэхён тебе не враг, ты же помнишь об этом? — первое, что спрашивает Юнги, и почему-то именно этот вопрос таки заставляет танцора оторваться и наконец взглянуть в глаза. — Он хочет помочь, но иногда он выходит из себя, так что я просто надеюсь, что ты знаешь, что кричал он не со зла.       Боже, Чимину будто восемь. Хватит волноваться о его тонкой душевной организации, от неё уже ничего не осталось.       Со свистом выпуская воздух, Пак рассматривает странные разводы в том месте, где только что прижималось его лицо, и в нём не находится ни капли сожаления о том, что Юнги придётся провести в этом остаток дня. Танцор таки выпускает рубашку из цепкой хватки и закрывает глаза руками, глупо надеясь хоть так себе помочь. Сколько в нём воды, ради всего святого? Когда эти блядские слёзы закончатся?       Чимин всхлипывает, при этом пытаясь глубоко дышать.       — Он за тебя боится.       Ничего не работает, никакие десять крошечных вздохов не помогают, Чимин отнимает руки от лица, смотрит на Мина, слышит, что он говорит, но каждый раз, после каждого моргания, из глаз не перестаёт вытекать новая порция солёной воды.       — Он нёс какую-то чушь про Чонгука.       Ужасно. Ему приходится делать паузы после каждого слова, сейчас он действительно напоминает истерически рыдающего ребенка. Жаль, что проблема не в сломанной игрушке.       — Это было не совсем про Чонгука.       Юнги поджимает губы, рассматривая чуть притихшего парня, не до конца уверенный, стоит ли говорить о таком сейчас. Но Тэхён уже ляпнул то, что сам же просил пока сохранить в секрете, как он сам сказал «подождать до лучших времён», так что…       Дело не в Чонгуке или даже в Чимине, а в том, что люди — дураки, которые порой принимают ужасающие решения, не думая, насколько это может испоганить жизнь не только им, а ещё и близким.       — Его младший брат покончил с собой два года назад, — неожиданно говорит Мин. — И он почему-то видит в тебе его, хотя ситуации у вас разные.       Кажется, у Чимина сейчас окончательно крыша поедет.       Об этом говорил ему Тэхён, когда упоминал, что они с Юнги пережили немало дерьма? Это… Младший брат, из-за которого общение с семьёй было сносней, и та самая причина, почему в один момент он пропал из рассказов?       Боже.       Что за день такой сегодня? Почему именно сегодня Чимина так нещадно пытаются уничтожить? Пожалуйста, с него уже хватит, этого слишком много!       Вместо того, чтобы понять, возможно, расспросить Юнги подробней или сказать хоть что-то, Чимин почему-то выбирает совершенно не это. Его сегодня так прорвало, что, похоже, успокоиться уже не удастся. Он истощён, морально выжат, а теперь ещё и чувствует вину за всю их с Тэхёном дружбу.       Сколько раз Пак заставлял Чонгука сделать хоть что-то, как много злости он проглотил, когда видел, как тот позволяет боли и обиде взять над собой верх, и на какое количество попыток Кима сравнить их и показать, что сейчас Чимин поменялся с Чонгуком местами, отреагировал обидной колкостью. Чем они отличаются? Тем, что Чонгук сам смог это принять и исправить, а Чимин даже с чужой помощью не может признать, что всю свою сознательную жизнь целенаправленно шёл именно к этому моменту, когда его согнёт пополам от рыданий перед человеком, который то ли просто знакомый, то ли его можно охарактеризовать как друга?       Тэхён делал для него то же, что он для Чонгука, и боялся не справиться, потому что однажды это уже произошло?       Просто отлично. Пак захлебнулся в собственных ошибках, совершённых намеренно и даже в некотором роде спланировано, пока человек рядом с ним боялся повторения какой-то истории.       Чимин не справился, и он впервые в жизни готов не просто попросить помощи, а умолять о ней, потому что даже мысль выйти из здания кажется невыносимой, но ещё он знает, что ему не помогут. Как он сформулирует эту чёртову просьбу? Останови мою боль? Как? Пулей в висок? Ему не нужно то, что так яро пытаются навязать Тэхён с Юнги, он не в настроении прорабатывать внутреннее дерьмо и выискивать решение, ему лишь хочется просто избавиться от всего одним махом.       Плакать молча больше не получается, сколько бы он себя не умолял заткнуться. Парень всё так же громко втягивает воздух и почти что скулит на каждом выдохе, пока Юнги просто стоит и пялится, позволяя ему крошить собственноручно выстроенные стены и привычки. Он рядом, он всё ещё готов помочь тем, чем сможет, и снова обнять, если того потребуется, но ещё Мин знает, что парню нужно просто это пережить. Продолжить расстреливать внутреннего себя до тех пор, пока патроны не закончатся и тот человек, что не давал себе прочувствовать всё, как надо, останется в прошлом.       Чимина ломает, смотреть на такое более чем неприятно, но процесс уже запущен и остановить это не сможет ни один человек, кроме самого Пака. Чтобы выросли крылья, всегда нужно перетерпеть боль из-за вспоротой кожи, а когда ты сам не давал своей свободе появиться, испытывать приходится больше.       Нужно просто позволить этому случиться. Дать умереть той части, что тянула на дно всё это время.       У каждого человека при себе всегда есть паруса, но некоторые выбирают держаться за якорь. Потому что якорь привычней. И он привычно тянет на дно.       — Чонгук занят сегодня? — вдруг спрашивает Мин, потирая танцора по спине. — Он может тебя забрать?       — Нет, — только и выдавливает из себя Пак.       — Нет, не занят, или нет, не может тебя забрать?       Кто Чонгук такой, чтобы забирать Чимина откуда бы то ни было? Юнги казался умным и мудрым человеком, но он знает всё, что произошло, знает, в каких отношениях они были и посреди какого болота застряли сейчас. Как он может спрашивать о подобном? Пак настолько жалкий, что его готовы толкнуть в лапы врагу, лишь бы избавиться?       Нужно взять себя в руки. Приложить усилия и сделать это, потому что Тэхён не прав, Чимин не собирается умирать, даже если полностью сдался, он и так встретится с Чонгуком, сколько и где бы не прятался, но если он приедет сюда… если танцор позволит ему увидеть, во что превратился…       Нужно что-то придумать. Соберись, соберись, соберись!       — Я не… Я справлюсь сам.       С чем и как — ещё совсем не понятно, но, пожалуйста, только без Чонгука. Если младший увидит всё это, то никакой точки Чимин снова не поставит. Ему нужно успокоиться, привести себя в порядок и в кратчайшие сроки вернуться в адекватное состояние, чтобы действительно бросить всё окончательно. Пак Чимину как всегда нужно оттянуть момент неизбежного, потому что менять маски с той же виртуозностью уже не получается, ему нужно время. У него осталось незаконченное дело, сначала нужно выполнить последнюю часть сегодняшнего плана, а потом уже думать, что делать с самим собой.       Эта мысль немного приводит в чувство. Недостаточно для того, чтобы истерику как рукой сняло, но получается хотя бы дышать уже без раздражающих завываний.       — Ох, твою мать, — кажется, Мину надоело быть паинькой. Он, хватая парня за одежду, заставляет того выпрямиться и поднять голову. — Ты самый бесячий человек, которого я когда-либо встречал.       В этот раз прикушенная губа неожиданно помогает, Чимину удаётся хотя бы не скулить побитой собакой. Та самая странная икота не проходит, и если бы кто-то вошёл сейчас в зал, они наверняка подумали бы, что Юнги что-то ему сделал, у них слишком подходящее для такого вывода положение, но всё как раз наоборот.       — Хочешь, чтобы я тебя в вот таком состоянии отправил через весь город одного? — у Юнги появляется такой же акцент, как у его мужа, но звучит он куда более пугающе, потому что Тэхён не умеет вот так смотреть. — Позвони Чонгуку или за тобой приедет Тэ.       — Я… — Пак сглатывает, пытаясь хотя бы немного придать голосу уверенности. — Я подожду результатов и поеду сам, мне нужно… — всхлип вырывается совсем не кстати. — Нужно успокоиться.       Юнги поджимает губы, впервые в жизни ощущая, насколько на самом деле трудно сообщать плохие новости. Пусть они и не самые близкие люди друг для друга, Чимин всё же не посторонний человек в жизни Мина, и сейчас, в отличие от остальных танцоров, Юнги знает, кому он собирается сказать «нет». А ещё ему не по себе от того, какая реакция после этого может случиться. Но он не может сказать коллегам «возьмите этого парня, потому что он рыдает в соседнем зале», всё уже решено.       — Тебе не нужно дожидаться оглашения результатов, — Юнги полностью готов к любой реакции, даже к крикам и попыткам выпрыгнуть в окно, потому что… дело не только в кастинге. Сегодняшнее прослушивание стало просто спусковым крючком, последней каплей. — Ты не прошёл. Я поэтому тебя и позвал.       Что ж… Разве это не то, чего стоило ожидать? Там, в коридоре, сидит больше пятидесяти танцоров, хотя объявление о наборе в новое шоу не мозолило глаза на всех сайтах, и возьмут только дюжину, а Чимин упал на не таком уж сложном элементе. Тут всё было и так понятно. Пак знал, что надежды нет ещё до того, как за ним закрылась дверь места, увидевшего его падение, но подтверждение всё равно усиливает чувство полнейшего краха.       — Почему ты не изменил хореографию?       Наверняка Юнги таким вопросом пытается не дать парню зациклиться на отказе, не дать истерике усилиться, но… Усиливаться больше нечему. Чимин дёргается время от времени, но это всего лишь отголоски только что произошедшего. Больше нет никаких рыданий. Похоже, слёзы таки закончились.       Он был прав каждый раз. С этим всем нужно завязывать, Юнги, похоже, не смотрел на него действительно из-за стыда, и больше Чимин не собирается обеспечивать таким чувством ни себя, ни тем более Мина.       Вытирая нос прямо рукавом куртки, Пак набирает как можно больше воздуха, всё ещё подрагивая из-за такой бешеной эмоциональной встряски, и, надув щёки, выпускает всё, что было в лёгких, закрывая глаза.       — Я изменил, — почти беззвучно отвечает танцор. — У меня синяки на шее и спине, я не мог с ней выступить.       Это оправдание. А он никогда не оправдывается, потому что людям плевать с высокой колокольни, что где у тебя болит и какая невероятно веская причина у всех ошибок. Они смотрят на то, что ты им предлагаешь, и им не нравится, никому не сдались объяснения, это не так работает.       На танцоре его уже неплохо потасканные пумовские треники и бифлексовая кофта, ставшая неожиданно большой; в этом нежелательно выходить прямо в объятья ноября, но Чимин застёгивает куртку, намереваясь послушаться совета и таки свалить подальше от эпицентра причин всех его внутренних катастроф.       — Ты собираешься показывать её на следующей неделе?       Юнги надеется на «нет». Он действительно хочет услышать «я хочу дать себе время прийти в чувства», чтобы главная головная боль его мужа наконец подумал, что будет лучше для его психики, а не делал то же, что и сегодня. Если Чимин припрётся на следующей неделе и снова упадёт, Юнги, кажется, придётся вызывать скорую.       Но у Пака, по правде, нет ни сил, ни каких-то остатков желания пробормотать излюбленное «хорошо», поэтому он просто смотрит в ответ, хлюпая носом и растирая остатки влаги по щекам. Не будет он ничего больше показывать. Никаких больше кастингов, никаких танцев, они от Чимина сухого места не оставили. Пак в этой войне позорно проиграл, пока что не понимая: он стоит прямо сейчас с белым флагом, или его убило, подорвало на минном поле под пристальными взглядами.       — Я позвоню Тэхёну, чтобы он приехал? — Юнги первым двигается в сторону двери, понимая, что Чимин собирается уходить.       — Мне не десять, — шепчет Чимин без каких-либо эмоций. У него даже голос устал, не осталось энергии на громкость. — До дома как-то да доберусь.       Юнги цокает, наклоняя голову, и Чимин снова очень не вовремя то ли вздрагивает, то ли у него диафрагма по-другому начала себя вести, но всё же торопится успокоить старшего.       — Я сам ему позвоню, мне нужно извиниться.       — Если я напишу ему после завершения, и он скажет, что ты соврал…       — Боже, пожалуйста, — Чимин прикрывает глаза, проходя мимо. — Я не собираюсь себя убивать, перестаньте оба об этом думать.       — А я и не об этом, — Мин нагоняет его, и все присутствующие заинтересованно поворачиваются на парня, разговаривающего с одним из больших шишек. Чимин наверняка беспокоился бы из-за этого, если бы не… упал. — Иди прямо домой и поешь, потому что на тебя смотреть страшно. И отоспись.       Всё настолько просто? Это рецепт спасения?       — Не могу спать.       Чимин двигается в сторону раздевалок, ожидая, что на этом бесполезный разговор закончится, и Юнги повернёт обратно в зал, но тот по-прежнему наступает на пятки, не собираясь оставлять парня один на один с собой.       — Как долго? — вместо упрёков спрашивает старший.       С тех пор, как Чонгук вернулся.       — Какое-то время.       — И что ты с этим делаешь?       Всё, что Чимину нужно в раздевалке, — это надеть носки и, совершенно не беспокоясь о вещах, запихнуть то, в чём он пришёл, в рюкзак, превращая одежду в один сплошной комок.       — Я с этим живу, — всё так же тихо и безэмоционально. — И собираюсь прожить ещё не один десяток, если при таком раскладе это возможно.       — Позвони Тэхёну, — требует Мин, когда Чимин закидывает рюкзак на плечо и надевает маску. — Прямо сейчас.       Да пожалуйста. Собирается ли Чимин перечить? Ему это нахрен не сдалось. Перед Тэхёном ему действительно стоит извиниться, даже не за сегодняшнее, а хотя бы за то, что заставил поволноваться всеми своими проблемами. Он знает, каково это. Он жил с такой версией Чонгука, превратился в неё, как только тот свалил, и наконец готов признать, что сам стал тем, кто причиняет незаслуживающим того людям боль.       Так что под строгим наблюдением Юнги он отправляет вызов контакту из последних выходящих, демонстрирует экран своему надзирателю, настолько остро нуждаясь сейчас в болеутоляющих, что ещё каких-то пару минут и у него по черепу пойдут трещины из-за непрекращающейся боли.       — Юнги? — вместо стандартного ответа спрашивает Ким.       — Нет, — Чимин прочищает горло, чтобы голос звучал хоть немного громче, потому что ему предстоит сказать много важных, но трудных вещей. — Это я.