Fools

      Говорить с Тэхёном по пути домой было глупой идеей, потому что нет, запас слёз не иссякает, Чимин, оказывается, отрывается сегодня по полной. Попытки вывести из организма всю влагу благодаря слёзным железам не заканчиваются, когда он уходит, сухо попрощавшись с Юнги, его накрывает по-новой, как только с губ слетает первое «извини», адресованное Киму прямо на улице.       Нельзя сказать, оборачиваются ли на него люди, как в голливудских фильмах, в тот момент он едва переставляет ноги, так что, увы, становится как-то не до посторонних взглядов. Пак ослеплён собственными эмоциями настолько, что горящий цвет светофора смывается с остальными, и, если бы не толпа рядом, он бы едва рассмотрел, когда можно переходить дорогу. Ему стоило переодеться хотя бы ради того, чтобы иметь возможность натянуть огромной капюшон чёрного худи до самого носа, скрывая ото всех прохожих вид потёкшей подводки и опухших глаз.       Парень, что следил за собой с завидной для многих тщательностью всю долбанную жизнь, сейчас похож на главную героиню из драматичного фильма девяностых. И ему плевать. На себя, на ветер, нещадно бьющий по влажным участкам на лице, и на каждого зеваку, что действительно поворачивается на него сначала на дороге, а потом и в вагоне метро.       Тэхён просит взять такси, даже рвётся сам его оплатить, на что Чимин говорит «хорошо» и спускается по ступенькам в подземку. Это его ритуал, после каждого провала он должен смотреть на себя в отражении, пытаясь найти ответ на доставшее «почему ты такой?».       А какой он? Ненормальный? Жалкий и никчёмный? Чушь собачья, насколько бы не были глупыми и необъяснимыми страхи, они не делают из тебя плохого человека, не превращают в того, кто по всем параметрам хуже других; они как паразиты, которых нужно выводить. Но глупец-Чимин со своими паразитами так ужился, что даже не замечает, как те превратили мечту в каторгу.       Ему стоит послушать Тэхёна. Разобраться со всем этим дерьмом ради собственного блага, ради тех слов, что он сказал Юнги о планах прожить ещё хотя бы с два десятка, потому что при сегодняшнем раскладе, если он не начнёт решать хоть часть всплывших на поверхность проблем, — такой возможности не предоставится.       Чимин не болен ничем неизлечимым, но убивает себя почти с той же скоростью, что безобидная с виду опухоль, он получил мощнейшей рецидив после совсем недолгой ремиссии. У него случилась та самая реинфекция после очередного провала, это и было тем, что долго и мучительно вело к полному эмоциональному истощению и настолько длительной истерике. Отравлять жизнь собственными мыслями и поступками — особый вид мазохизма. Жестокий, но какого-то чёрта не запрещённый всевозможными законами и нормами.       Иногда стоит чуть изменить привычную фразу, чаще всего звучащую в качестве прощания, рассказать, что опасаться стоит вовсе не тех несуществующих монстров за пределами безопасного одеяла, а предупредить: берегись себя. Мы сами для себя спасители в той же степени, что и палачи.       Где-то примерно на середине пути парень таки успокаивается, если это можно назвать таковым, он больше не говорит, не плачет, позволяя другу открыть то единственное, что умалчивал всё время их дружбы, рассказать о брате. Тема для Тэхёна более чем неприятная, его едва слышно, даже когда он начинает свой рассказ издалека, без всяких заиканий делится с Чимином воспоминаниями о детстве, школе и том, как ушёл из дома после окончания университета, всего лишь потому что его отношения с Юнги и смелое решение перейти на новый, более серьёзный уровень обозвали глупостью. Родители Кима до сих пор называют их заигравшимися дураками, словно не существует никаких чёртовых чувств, верности и брака действительно по любви. Они всё ждут, когда Тэхён перебесится со своими причудами, и заявится домой с просьбой подыскать ему жену, обязательно имеющую в себе функции мультиварки, стиральной машины, утюга и няни для не одного, а сразу двух малышей: потенциального мужа и будущего отпрыска. Люди ведь должны размножаться? О какой любви к мужчинам может идти речь, если старая как мир схема включает в себя двух разнополых особей, только они могут создать семью, держащуюся на взаимном желании просто быть рядом с кем-то, и плевать, насколько сильно вы друг другу не подходите, так же как на то, что там иногда даже не пахнет никакой сказочной любовью. Ни намёка на неё нет. Не ненавидите друг друга — уже хорошо.       Тэхён ушёл из дома не из-за грандиозной ссоры, он не собирал в слезах вещи, причитая, как ненавидит тех, благодаря кому появился на свет, его всего лишь не восприняли серьёзно. Не поняли. Отношения с родителями становились лучше, как только между ними возникало неплохое расстояние, так что он без малейших сожалений переехал, надеясь сохранить нервы в целости и сохранности, а на деле сделал то, из-за чего корил себя долгие мучительные месяцы.       Тэхён думал о себе, принимал решения для своего блага. Так ведь и должны поступать люди, которым не чужда любовь к себе? Он руководствовался тем, что проблем в жизни хватает, следовательно натянутые отношения с семьёй, каждый день спрашивающей, что ты будешь на завтрак со взглядом, содержащим надежду на внезапное «выздоровление» твоего полового влечения, вряд ли помогли бы ему не растерять шифер по дороге к двадцать третьему дню рождения, но парень вовсе не ожидал, что выбор позаботиться о себе зацепит его младшего брата.       Ким Тэён заканчивал школу, когда его хён переехал к своему тогда ещё парню в Сеул. Не было ни слезливых просьб остаться, ни душещипательной сцены прощания. Тэхёну действительно казалось, что тонсен его понимает, они не собирались забывать друг о друге из-за обычного расстояния, ради всего святого! Тэён готовился к экзаменам, он собирался получить стипендию в Сеульском университете, нырнуть в распростёртые объятья временами жестокой столицы и доказать всем, что тихони тоже умеют отрываться, но… почему-то с уходом брата антидепрессанты перестали работать так, как надо, и ничего доказывать уже не хотелось.       Тэхён каждый вечер слушал сладкую ложь о том, что психиатр на пару с терапевтом хвалит брата после каждой встречи, и нет, он нисколько не переживает из-за выпуска, и что полное одиночество (даже при наличии родителей в том же доме) совсем не ухудшает его состояния.       Это было счастливое время для Тэхёна. По крайней мере, тогда оно казалось таковым. Юнги был рядом, они засыпали в одной постели и, Боже, просто тонули в любви к друг другу, не боясь быть замеченными не тем человеком, у них ведь был целый свой дом, мыльный пузырь, состоящий только из безграничного обожания и искренних чувств. Почему он должен был лопнуть именно таким образом?       Младший Ким находился в глубокой депрессии уже в восемнадцать, и если бы не Юнги, прямым текстом заявивший Тэхёну: «отведи брата к специалисту», никто бы не воспринял серьёзно его вечно подавленное настроение и списал бы всё на обычный переходный возраст. Мину первой же встречи хватило, чтобы рассмотреть там нечто не очень хорошее, но, увы, ни Тэхён, ни Юнги не смогли спасти того, кто хотел этого меньше, чем каждый из них. Тэёну не нравилось быть обладателем диагноза, он начал посещать врачей только из-за своего Тэтэ-хёна, потому что он был примером. Они всегда были двумя противоположностями, и Тэёну хотелось стать как хён, но не получалось слишком долго. А потом они оказались в разных городах. Ему не помогали ежедневные разговоры с братом, потому что это казалось иллюзией, рядом старшего не было. Тэён остался с людьми, что говорили: «Откуда у тебя депрессия в таком возрасте? Глупости какие!», и это давило на шаткое состояние ещё больше, а доконали его экзамены и внезапное решение отказаться от таблеток.       Это моя вина, я о нём не позаботился — было первым, что мелькнуло в голове Тэхёна, когда мама посреди ночи ошарашила его звонком. Настолько ужасных новостей он никогда не ожидал услышать. И весь кошмар заключался даже не в том, что он узнал о смерти дорогого человека, а в том, что в тот же момент, когда тело парализовало жутчайшее понимание «его больше нет», Тэхёна смело волной вины.       Если бы не Юнги, Ким в ту же ночь наверняка сиганул бы вслед за братом, настолько сильно он казался себе ответственным за произошедшее. Но Мин не позволил. Прижимал к себе столько времени, сколько того требовалось, не переставая повторять, что люди не могут взять на себя ответственность за тех, кто принимает такие решения. Тэхён не смог бы обнаружить какие-то признаки таких мыслей, он был жизнерадостным студентом, беспечным дизайнером со слишком маленькой для его талантов зарплатой, что намеренно уходит от тех, кто наполняет повседневность негативом, вместо этого всегда выбирая сосредотачиваться на факте того, что мир — большая интересная загадка. Он бы ни за что не заподозрил подобное, если бы ему это не позволили. А Тэён и правда не позволял: врал, глядя прямо в глаза и ужасно правдоподобно улыбаясь в камеру, рассказывал о том, как его нахваливает врач, которого тот на самом деле намеренно перестал посещать. Родители проигнорировали звонки, Тэхён — не опекун, он не догадывался о перерыве ещё и в терапии, так что…       Виноваты все и никто одновременно. Глупо искать козла отпущения в этих пугающих событиях.       Обоим — и Юнги, и Тэхёну — пришлось долго и нудно слушать, как психотерапевт пытается убедить последнего, что его вины во всём случившемся нет, и даже если бы он жил дома, не факт, что смог бы заметить происходящее. Это не грипп с заметными симптомами, не высыпание и не отсутствие конечности. О таком можно соврать, и особенно легко ведутся те, кто с ничем похожим раньше не сталкивался и своими глазами не видел.       Каждая пережитая травма, каждая ситуация, что дробит тело изнутри, не проходит бесследно, так что да, Тэхён едва не загнулся из-за собственной реакции, но сумел взять себя в руки, пусть и не без посторонней помощи. Справился. Он больше не винит себя в смерти брата, не пытается быть спасителем для всех и вся, но так уж получилось, что знакомство с угрюмым барменом завязалось в двадцатый день рождения того, кто навечно останется восемнадцатилетним. Из-за воспоминаний о погасшем тонсене и до сих пор чётко звучащих в воспоминаниях словах патологоанатома: «суицидники за пару дней до смерти пытаются слиться с пространством, хотят быть незаметными».       Незаметными? Что за пугающее определение? Незаметные люди, как такое может быть? Ужасно. Просто худшее чувство — считать себя невидимкой, особенно когда душа кричит: «пожалуйста, заметь меня, я живой, я в тебе нуждаюсь!».       Брат Тэхёна с этим не справился, а в тот вечер, когда мысли о потере любимого человека терзали особенно сильно, Пак Чимин, абсолютно чужой человек в незнакомом баре, был частью интерьера. Сейчас же… кучей сломанных деталей.       Выходит Пак не на своей остановке, таки ломая годовую традицию. Ему нужно снова оттянуть время. Прощается с Тэхёном, когда тот со своего рассказа переключается на Чонгука, проводя некоторые параллели с собой, и снова просит разобраться с этим как следует, потому что не один Чон виноват в том, где они оказались сейчас, насколько бы больший процент пиздеца не лежал на его плечах.       Да, поговорить… Чимин лучше под машину бросится, чем продолжит эту тему. Если он начнёт думать, если уже сейчас, ещё даже не войдя в квартиру, начнёт напоминать себе, что ему предстоит ещё одно испытание, то мозг отключится сам, от греха подальше. Так что он прерывает Тэхёна, говоря, что у дома, и обещает перезвонить после того, как примет душ, но на деле Чимин домой вообще не торопится. Он ни в одно место больше не торопится.       Некуда податься, но и вот так остаться стоять прямо посреди тротуара не получится.       У него есть место в этом мире? Родительский дом? Или квартира, в которой сейчас ошиваются Чонгук и Кот? Куда Чимину идти, чёрт возьми?       Что бы он ни выбрал и куда бы ни направился, навряд ли от этого махом станет лучше, потому что от кого бы Пак не пытался сбежать, его внутренние демоны держатся за каждую конечность и продолжают кромсать внутренности ядовитыми лезвиями.       Где его место? Почему он не хочет идти никуда?       Телефон жалобно пиликает, оповещая об оставшихся двадцати процентах зарядки, а когда гаснет, на парня с экрана смотрит кто-то… другой. Разве это может быть Пак Чимин? Ни один рамён, ни одна острая заправка не заставляла его настолько опухнуть, при том что отекал он частенько.       Сегодня точно самый ужасный день из всех когда-либо прожитых. И он ещё не закончен.       Знаете значение выражения «волочить ноги»? Вот именно это и делает Чимин. Дорога должна занять не больше двадцати минут, но в наушнике сменяется третья песня всё тех же «Three Days Grace», Адам Гонтье говорит ему, что он не может бороться с огнём, но может побороться со страхом, и тут бы в очередной раз прислушаться к тексту, но Чимин решает ответить, что он не может. Не может больше бороться с огнём, сейчас сжигающим все оставшиеся силы, а со страхами вести войну у него и вовсе никогда не получалось.       Если бороться с жизнью, можно ли сказать, что ты действительно живёшь? Борются ведь с врагами или хотя бы просто с соперниками. Разве можно считать жизнь врагом, кем-то, кого обязательно нужно победить и кому непременно стоит показать, чего стоишь, но при этом надеяться на все волшебные блага, а то и на исполнение самых сокровенных искренних желаний? Это так не работает. Не надо ничего никому доказывать, нужно правда верить. И без страха. Твёрдо убедить себя оставаться на позиции сторонника хэппи эндов и просто знать, что они существуют не только в чьей-то фантазии. Без подсознательных сомнений и скрытой боязни неудач взять и решить, что да, это для меня возможно, я обязательно всё смогу, а только потом получать подтверждения своей слепой веры. И помнить, что если это ещё не у вас, значит какой-то чокнутый псих внутри на самом деле этого боится или сейчас вы не тот человек, которому подобное упадёт в руки. Да, вас наверняка ожидает ряд изменений, болезненных и неприятных, но что уж поделать, если сценарий внутренних перестроек всегда один: со слезами, литрами соплей и болевыми ощущениями в грудной клетке.       Вы можете быть хоть самым заядлым атеистом, но есть одна чудесная, невероятно правдивая цитата из Библии, и она очень хорошо объясняет, как работает вера в себя и исполнение желаний. Блаженны те, кто поверил, не видев. Именно так это и происходит. Сначала вера в результат, а только потом получение желаемого, его воплощение в жизнь. Но многие теряют веру после каждого промаха, и это нисколько не странно, потому что боль от такого очень часто не заменяется ничем противоположным, так что люди, испытавшие не самые лучшие эмоции, разочаровываются во всём одним махом и сдаются, даже толком не понимая, что делают.       Чимин сколько угодно может пытаться, пойти ещё хоть на сто кастингов, но до тех пор, пока в его голове будет крутиться то самое: «я как всегда что-то выкину», ничего не получится. И фишка не в правильном настрое перед важным днём, а в мышлении в целом. Чуда не произойдёт, если на ночь три раза подумать «я молодец», плюнуть через левое плечо и постучать по чугунной батарее кончиком мизинца, а всё остальное время повторять себе блядское «я ведь умею лажать лучше, чем кто-либо».       Не стоит тратить жизнь на ожидание того, что мир изменится, потому что он ждёт того момента, когда изменишься сначала ты.       Но у Пака сейчас есть шанс исправить что-то. Он сдаётся не только из-за трудностей, шлёт ко всем чертям не одни лишь попытки достичь успеха, а ещё и ту самую идиотскую войну с жизнью. К утру он должен с такой тупейшей привычкой расстаться. Это может стать началом чего-то нового, ведущего к улучшениям, к той самой светлой полосе, пароль от двери которой он сегодня не получил.       Когда парень поднимается на лифте, единственное живое, что ещё бьётся в голове, — это необъятное желание, чтобы Чонгука не было дома. Пусть он гуляет с Котом, бегает по Сеулу в поисках работы или покупает очередной билет до пустыни, лишь бы не там, это будет перебор. У Пака сегодня на завтрак был проваленный кастинг, а на обед — не самые приятные разговоры, и с него хватит, он этим сыт по горло, ужин неплохо бы пропустить.       Дверь ещё закрыта, когда Чимин слышит запах. Это не что-то сверхъестественное, не вызывающее ностальгию по детским годам, когда самой большой проблемой были попытки скрыть от мамы дырку на новой курточке, пахнет всего лишь едой. И запах домашней стряпни вызывает в нём новый поток слёз.       Чимин не любит готовить, у него не появляется внезапное желание напечь банановых панкейков или сделать десяток сэндвичей с клубникой, такое всегда было по части Чонгука. Это один из его способов заботиться. Пока Чимин мастерски находил нужные слова поддержки, Чонгук обходился чем-то вот таким, и получалось у него чудесно, потому что главного молчуна всего человечества нельзя было поддержать какими-то обещаниями о близящихся лучших временах. Чонгук не видел или попросту не хотел замечать всё, что происходит с его другом на самом деле, всё то, что ему недоговаривали, но знал: плохую смену исправит что-то острое, а очередной проваленный кастинг — любая лапша и экстремально сладкий кофе на следующее утро.       Если Чимина ждёт очередное кимчи чигё…       Господи, там, за дверьми, даже не его друг. Пак выжат как лимон, и сейчас нужно ещё и разобраться с Чонгуком, но у него банально сил на такое не хватает. Хочется стоять и шипеть: как ты смеешь делать то, что делал всегда? Как тебе удаётся даже сейчас оставаться тем, кого мой идиотский мозг считает самым близким?       Чимин сражался с целым миром с тех пор, как начал чего-то хотеть от жизни, а этой осенью решил оставить привычное поле боя и податься на войну уже с самим собой. Его вот-вот контузит из-за осознания, что Чонгук прямо там, на расстоянии пары шагов, сейчас спросит о прослушивании, ожидая или положительного ответа, или привычно сжатых губ, но Чимина ни на одно из этих действий не хватит. Его рот разучился улыбаться. Одна часть внутри вопит, что он ничего не должен объяснять, даже отвечать не обязан, но другая, та, что вмещает в себя больший процент сумасшествия, повторяет, что Чон Чонгук всё ещё не должен знать, как его хён проебался.       Желание оставаться несгибаемым и всемогущим в глазах младшего слишком сильное для того, чтобы продолжать называть его никем и думать, будто если теперь Чимин вряд ли потерпит те же отношения, что были между ними раньше или образовались сейчас, он на сто процентов безразличен к этому парню. Танцор и впрямь больше не считает Чонгука своим смыслом жизни, но и полным равнодушием по отношению к нему похвастаться не сможет. И именно из-за последнего хочется врезать самому себе.       Чувства борются с остатками ума, а страдает как всегда едва функционирующее в привычном режиме сердце.       Сегодня никто не командует щенку «сидеть», когда Чимин переступает порог, и тот, конечно же, несётся к двери, радуясь приходу своего человека, но танцора даже на ответ этому комку любви не хватает.       — Привет! — кричит Чонгук, сражаясь с чем-то в сковородке. — Ты как раз вовремя, я почти закончил!       Да, Чимин тоже, но без «почти». Он сам закончился.       Кот встаёт на задние лапы, передними упираясь Чимину в голень, и пытается гавкнуть, привлечь внимание или потребовать на своём собачьем «давай, погладь меня», но…       — Хён?       Пак упирается лбом в холодную стену, содрогаясь всем телом, на этот раз действительно не понимает почему. Он дома. Парень, которого он на протяжении всего времени, что живёт в Сеуле, любил так сильно, что готов жизнь без раздумий отдать, готовит что-то, скорее всего специально для него, и всё сейчас должно быть хорошо, но Чимину почему-то ещё хуже, чем там, в спортивном комплексе, сразу после падения.       Он два месяца хотел, чтобы Чонгук вернулся, и тот сейчас в парочке шагов, домашний и в глубине души хоть накрытый несколькими слоями негодования и злости, но всё ещё любимый, живой, здоровый и без плейлиста, состоящего из самых грустных песен, имеющихся в дискографии определённых исполнителей. Пак этому рад не так, как думал, что будет. Кто-то внутри него соединил не те проводки, и в парне произошли катастрофические сбои? Он сам себя убедил, что готов расстаться окончательно, поверил в это куда сильнее, чем в возможность закончить сегодняшний танец успешно, и только сейчас, после очередных горьких событий, позволяет пониманию занять свободную каморку в нужном отсеке и подтвердить, что Чимин сейчас — это смесь двух разных людей. Того, кем он был, и парня, которым ещё не стал. В этот самый момент Пак — фрик, выходящий из себя из-за домашней еды, с выкручивающим кости желанием забыться в Чонгуке.       Почему ему в такой ужасный день попадаются не те люди? Юнги, Чонгук… Они не те, перед кем стоит давать слабину, но если с Мином Чимин ещё кое-как справился, он понимал, что перед ним человек, который хочет помочь, то с младшим так не получается. Его неумолимо тянет к Гуку, сейчас даже сильнее обычного, но так быть не должно, и уже в некотором роде привычная агония от новых попыток принять верное решение только усиливается.       С грохотом опуская рюкзак на пол, Чимин ладонями хватается за стенку, сам не зная: для опоры или ему просто нужно что-то под собой почувствовать, доказать, что он ещё реален, а не оказался действительно в аду, потому что всё испытываемое сейчас и впрямь напоминает те самые пугающие «вечные муки».       — Чимин!       Если бы Чонгук знал, насколько хуже становится из-за его испуганного восклицания, он бы молчал? Ушёл бы, узнай о долбанной мясорубке внутри и вертящихся там чувствах?       Если бы до него раньше дошло, что Чимин без него не сможет продолжать быть собой, уехал бы?       Ни на один вопрос некому ответить.       Знаете, насколько Пак убитый и потерявшийся сейчас? Настолько, что позволяет оторвать себя от стены как тряпичную куклу тому человеку, из-за которого начал ломаться в ускоренном темпе. Тот, ещё старый Чимин, ни за какие деньги не позволил бы взглянуть на себя в таком состоянии, а теперешний даже смотрит прямо в глаза, не пытаясь сопротивляться или успокоиться.       Чонгук, кажется, правда напуган. Он выглядит так, будто ему не всё равно, и Чимину хочется кричать, потому что он в это верит. Почему всё не сходится? Почему Чон ведёт себя вот так, если два месяца назад показал, насколько ему плевать на лучшего друга? Почему Чимину хочется обнять того, кто так жестоко с ним обошёлся?       Это то же желание, что появлялось при взгляде на спящего Гука. Хочется просто забыть всё и вернуться в свой безопасный уголок, убедить себя, что даже если его уже не существует, то воображения достаточно для обмана сбрендивших чувств. Чимин выть готов от усиливающейся с каждой секундой готовности сесть на этот блядский стул, снять обувь и почувствовать, как Чонгук снова приводит его в чувства обычным массажем, надавливает на ту самую точку, спокойно давая справиться с физической болью, но не трогает душу.       Пусть Чимин никогда не показывал, насколько хреново он себя чувствует из-за упущенных возможностей, он никогда не оставался без поддержки. Чонгук делал то, что мог, заделывал бреши не полностью, потому что двигался слепо, полные размеры очередной пробоины нельзя было разглядеть из-за повязки филигранной лжи на глазах, но, как бы там ни было, он помогал.       Уход Чона — не что-то сверхъестественное. Это был своеобразный очередной удар. Паку сделали больно. Если бы это был привычный неудачный отбор, Чимин, быть может, испытал бы поменьше, и ещё его бы поддержали. Чонгук даже с полной головой эмоционального дерьма сделал это в тот фатальный день. Чимин врал, потому что в это верили, держался, потому что кто-то был рядом, и плевать, как он этого кого-то называл.       Если бы Чонгук не уехал, всё случилось бы просто чуть позже, Чимин бы проглатывал отраву всего лишь меньшими порциями, после каждой принимая слишком малое количество противоядия. Но происходящее сейчас всё равно бы неизбежно приключилось. Пак чуть позже поймёт, ему снова об этом скажут, повторят и обоснуют, а в настоящее время удаётся в себе различить лишь одно: перед ним Чон Чонгук, и Чимину хочется кричать «помоги мне!», несмотря на непозволяющее вздохнуть полной грудью сопротивление.       Нравится, Гук-а? Вот какой твой хён на самом деле, когда маска трескается.       — Боже, — младшего, похоже, начинает накрывать паника, он никогда не видел хёна хотя бы в отдалённо похожем состоянии, не знает наверняка, что с этим делать, поэтому, доверяясь интуиции, прижимает совсем несопротивляющегося парня к себе. — Что произошло?       Чимин сжимает руки в кулаки, чувствуя очередную вспышку тока в мозгу, когда тёплая ладонь ложится ему на затылок и несильно надавливает, притягивая ближе.       Ужасно, ужасно, ужасно! Как можно хотеть обнять в ответ и оттолкнуть одновременно? Как такое, блять, возможно?!       Что с Чимином произошло? Ничего. Это же не первый проваленный кастинг, так что… всё как обычно? Как танцору объяснить происходящее? Он на свои собственные вопросы ответов подобрать не может, что уж тут говорить о Чоновых. Язык не повернётся успокоить осточертевшим «всё хорошо», да и вряд ли в это сейчас поверит даже самый наивный человек на свете.       Кот, не понимая, что происходит, сначала пытался, кажется, взобраться на парней, теперь же просто изо всех сил лает, как всегда почти ни звука не издавая.       — Хён, пожалуйста, — Гук сжимает сильнее, страшась ещё больше из-за отсутствия ответа. — Скажи мне, что случилось.       Для этого нужно сначала узнать, а Чимин… не уверен. Что именно он должен сказать? «Я поганил всё непозволительно часто, и сегодня меня это окончательно добило»? «Я люблю тебя так сильно, что последние два месяца провел с Сатаной в обнимку, а сегодня у меня таки забрали душу»? Или должен завести шарманку о том, что ему не покупали собаку в детстве, не запрещали заниматься танцами, не говорили, что он самое большое чудо на свете и не заботились о нём даже так, как он сам делал это по отношению к Чонгуку, а тот к нему? Чимина любили. У него не было ужасного детства, никто его не обижал и не обеспечивал кошмарными проблемами, Пак какого-то чёрта сам этим занялся, нашёл парочку таких, что тянутся с очень юного возраста, а теперь не может в кучу собраться.       Рыдания снова набирают обороты, но Чимин чувствует не только свою дрожь. У Чонгука трясутся руки, это, к несчастью, довольно легко различить, даже утопая в жалости к себе, а такой факт снова ухудшает всё, потому что в и без того гудящей голове снова начинает звучать вопрос «как это возможно?».       Пока Чонгука не было, пока Чимин просто ходил и злился на него, всё было хоть в каком-то смысле хорошо. Спокойней. А сейчас вдруг усложнилось очередной битвой слабости и адекватности. Ещё и танцы в очередной раз добили.       Пак устал воевать, бороться и сопротивляться. Он выдохся.       — Я не… — делает попытку танцор. У него даже дышать получается с трудом, не то, что говорить, но Чонгук всё равно отодвигается, снова вглядываясь в зарёванное лицо.       Пожалуйста, поверните время вспять. Отдайте Чимину его Чонгука обратно. Пожалуйста. Позвольте снова посмотреть в эти огромные глаза без внутренних баталий, Пак нуждается в этом больше, чем в любой существующей вещи. Но сейчас чувства другие, осквернённые убийственными ошибками и не дающие того самого успокоения, которого Чимин так явно жаждет.       Он не получит желаемого от Чонгука, не перенесётся назад и не ощутит то, что просит и тело, и разум, но… всё же попытается. Младший единственный, кто умудрялся помогать, так что пусть сделает это ещё раз, хотя бы раз, потому что сейчас особенно паршиво.       — У меня ничего не получается.       Это всё настолько по-детски. Парню кажется, что Чонгук сейчас, глядя прямо в глаза, над ним рассмеётся. Что за причина такая: «ничего не получается»? Скажи кто-то такое Чимину, он бы начал уверять, что если не получается, значит надо пытаться ещё, до тех пор, пока цель не будет достигнута; это его закон жизни, принцип и своеобразный девиз, звучащий наиболее твёрдо в те моменты, когда рядом с ним стоит человек, нуждающийся в поддержке, но на деле… Его собственный путь к цели оказался таким сложным, что никаких достижений больше не хочется. Тэхёну Чимин сегодня не врал, он не просто устал, он заебался так, что закончил бы всё в эту самую минуту, если бы знал как; если бы была возможность сделать это, не причиняя боли ни себе, ни близким, но такого способа нет — что делать дальше придумать не удаётся.       Наша жизнь принадлежит только нам, но затрагивает, увы, слишком много других. Самоубийство или даже его попытка отражается на родных и друзьях, выбор наплевать на себя и своё здоровье причиняет боль тем, кто о тебе заботится, а настроение касается даже не знающих твоего имени незнакомцев, и мир таким образом противоречит самому себе. Люди думают: «я одинок», а в какой-то момент, очень часто после огромной ошибки им вдруг доказывают, что это не так. Всё, о чём мы привыкли думать, как о нерушимой истине, можно взять под сомнение и рассмотреть с другой стороны. И Чимину хочется проделать это с Чонгуком. С собой. Использовать его, в конце концов. Сердцу больно так, что словами объяснить не получится, а обычные, привычные всем признания не передадут весь спектр в полной мере.       — И я… — Чимин всхлипывает, снова опуская взгляд, не может никак собраться для того, чтобы выдавить ещё хотя бы одно предложение, не задыхаясь. — Я… Я не… Не знаю, что мне делать.       Плевать, кто сейчас перед ним. Плотину прорвало, Чимин не сможет это контролировать, как сильно бы не впивались ногти в ладонь.       Когда Чонгук обнимает его снова, Пак складывает последнее оружие. Он принимает поражение, нечему больше сопротивляться, потому что теперь дело не в сопутствующей ему всю жизнь гордости, это превратилось в попытку выжить, уйти подальше от источника неприятных ощущений, и если для получения необходимого нужно окончательно предать себя и вручить оставшееся от некогда сильного духом парня Чонгуку, то пусть так будет. Если это поможет, то забирай всё, что хочешь, и делай, что вздумается, только исправь все неполадки.       Чимин обвивает Чонову талию в ответ, собирая в кулаки ткань тонкой кофты. Когда-то он держался ради Чонгука, сейчас же, в прямом смысле, за него. С чего Пак вдруг придумывает себе спасение благодаря такому — понять не удастся. Людям не объяснить решения и идеи, появившиеся сейчас в голове Чимина, если они сами когда-то не прочувствовали подобное на собственной шкуре. Они непонятны даже самим авторам замыслов.       Депрессия не просто так относится к психическим расстройствам. Её не зря лечат при помощи фармакологических препаратов. Люди в такие отрезки времени не в себе. Никто не разленился, это не значит, что люди просто не хотят подниматься с кровати. Ни один страдающий от подобного заболевания не пытается привлечь к себе внимание эмо-поведением и далеко не обычный плакса. В такие моменты человек отличается от того себя, к которому все привыкли, и искать логику в его мыслях без нужных знаний не стоит — не выйдет ничего хорошего.       Отпустить себя получается постепенно. Чимин преодолевает один внутренний барьер за другим, но у него выходит забыться. Сейчас нет обиды, нет противных напоминаний самому себе, что Чон пренебрёг им, в это мгновение посреди кухни-прихожей они вдруг снова два друга, и впервые в жизни Пак Чимин показывает, что он нуждается в той поддержке, которую всегда оказывал сам, сильнее, чем кто-либо в их окружении. Он перешагнул через последнее, кинулся в руки палачу, не придумав ничего лучше.       Чонгук сможет его починить? Чонгук ведь всё может, пусть ему и такое удастся, а потом пускай делает, что его душе угодно.       Он должен исправить то, что он и они оба натворили, потому что на Чимина надеяться бессмысленно. Пришло время полной ответственности.       — Сделай так, чтобы это закончилось, — куда-то в шею шепчет старший, пока Чонгук толкает его спиной вперёд вглубь комнаты прямо в обуви. — Я не хочу это чувствовать.       — Тш-ш, всё будет хорошо.       Боже, это настолько абсурдно, что даже при всех обстоятельствах хочется рассмеяться. Наверняка Чимин рассмеялся бы, но у него процессор полетел и все функции из строя вышли, он может лишь сжимать Гукову одежду в кулаках, пока тот, кое-как добравшись до плиты, выключает огонь, не переставая прижимать к себе друга, как мама годовалого ребёнка, и снова возвращает руки обратно на спину, как только возможность устроить поджог испаряется.       Стоит ли пытаться говорить что-то? Чимин вряд ли сейчас поверит хоть в одно хорошее слово, так что лучше уж помолчать. Но… уместно ли это самое «сейчас»? Чонгук за пять лет впервые видит, как его лучший друг переживает боль, а не отмахивается. Тот самый друг, что так яростно давал понять, насколько не переносит «в следующий раз всё получится, хён», на самом деле доводил себя вот до этого? Такие «поломки» не происходят внезапно или по чистой случайности, к подобному идти надо не один месяц, а у Пак Чимина счёт, возможно, на года пошёл.       Мы ведь все знаем, что тайное становится явным? Вот тебе и каждый проглоченный комок слёз, невысказанных терзаний и обид. Негатив надо выплёскивать, а не подавлять его, будто это что-то незаметное и исчезающее без последствий, потому что такая бомба замедленного действия обязательно когда-то взорвётся. Если подобное произойдёт в окружении неподходящих людей, всё может закончиться плачевно. Это Чимину повезло встретить Тэхёна и плакать перед одним Юнги, а не всем сборищем судей, некоторым может не так фартить. Увы, у многих людей нет даже такого не совсем понятного героя как Чонгука, что наверняка сам не знает, что делать в это самое мгновение и каким образом исправлять ситуацию, но всё же пытается хотя бы объятиями кое-как помочь наконец выплеснуть всё, что столько времени покоилось в закромах.       Больше ничего Чон говорить не пытается, подставляет крепкое плечо в край расклеившемуся другу так же, как Чимин делал для него. Всегда. Каждый раз, когда Чонгуку требовалось присутствие любимого хёна, Чимин был рядом, готовый принять самый грязный секрет и шокирующее признание с понимающей улыбкой или многообещающим «всё будет хорошо». Он ни разу не показал, что нуждается в том же в ответ, что нужно ему куда больше, чем ужин и разговоры ни о чём в качестве способа отвлечь, а самому Чону отличить настоящее раздражение от замаскированного под него крика о помощи не удалось. Ему всегда были необходимы подсказки, потому что, каким бы примерным студентом его не называли, сколько бы предметов в дипломе не получили «отлично», читать людей Чонгук как не умел, так и не умеет, и в систематическую ложь верит так же, как больший процент человечества. Он добряк и частенько судит по себе. «Мне плохо и я об этом говорю, почему он не делает так же?» Действительно, почему? Если бы люди вели себя так, жизнь, с одной стороны, была бы проще, а с другой — превратилась бы в полнейший хаос.       Мир существует в гармонии до тех пор, пока в нём есть лжецы и наивные дураки; ледышки, держащие в себе вообще всё, и люди с неисчерпаемыми запасами позитива, сострадания и просто чертовски большим спектром эмоций, которыми не прочь поделиться со всеми вокруг. Идеального общества не существует, никакой утопии априори не может возникнуть, везде должно быть равновесие. У инь-янь два цвета, и по отдельности они существовать не должны. Нельзя отказаться от чего-то, вдруг вообразив, что такое нам нахрен не сдалось, потому что всем нужны и плохие эмоции тоже.       Люди проживают свои чувства по-разному, каждый отличается друг от друга и внешностью, и теми самыми невероятными вселенными необъяснимого внутри; кто-то действительно более холодно относится к тому, от чего другой бы прыгал на метр в высоту, кто-то плачет над несусветной чушью для определённых личностей, и это нормально. Это прекрасно. Так и должно быть. Мы все отличаемся. Именно о таком думал Чонгук, когда хён после одного из особо болезненных расставаний нёс какую-то ересь о «что ни делается, всё к лучшему». Частенько Чонгук думал: «Чимин бы в такой ситуации просто наплевал», а на самом деле это…       На самом деле Чимин фантастический дурак.       Больше Чонгук подобных ошибок не допустит, нет никаких каменных людей. Какими бы пофигистами ни казались некоторые, вряд ли их и впрямь не трогает разбитая мечта. Это не чашка, превратившаяся в набор осколков на полу, тут нельзя отпустить настолько легко и просто.       Чон теперь другой. Может не полностью и не глобально, но в настоящее время ему действительно хочется быть той версией себя, с которой он познакомился во время медитаций и психологических практик Ноэлии-нуны.       Его так сильно тянет помочь, так сильно хочется исправить то, к чему он по глупости приложил руку… Но с Чимином наверняка не прокатит то же, что помогло Чону. С ним никогда не прокатывало. Они абсолютно разные и проживают всё так же. По-разному.       Сколько парни вот так стоят, прижавшись друг к другу, не понятно. Когда утопаешь в собственных мыслях, за временем следить не удаётся. У Чимина более-менее нормализуется дыхание и наконец высыхают щёки, одна лишь дрожь никуда не уходит, но от Чонгука оторваться он не торопится, даже когда в кармане начинает играть стандартная мелодия звонка, вторгаясь так же, как звук будильника в сон. И Пак, может, даже вслух послал бы к чёрту того, кто пытается его потревожить, но…       Он ведь сказал Тэхёну, что позвонит.       Чонгук пытается отодвинуться, вполне обоснованно увеличить расстояние, но Чимин не позволяет, держась за него так, будто этот парень — его последний шанс дожить до утра. Рука полностью обвивает талию младшего, только усиливая давление после попыток разомкнуть объятья, в то время как вторая нашаривает телефон в кармане, следом убеждаясь, что это действительно Тэхён. Намёк до Чонгука доходит, он возвращает руки на прежнее место, шумно поглаживая танцора по спине, прикрытой тёплой курткой.       — Ты всё ещё в душе? — с ходу интересуется Ким.       — Нет, — это что, голос Чимина? Почему он звучит настолько тихо и странно? — Я… с Чонгуком.       Боже. Даже представлять страшно, что там Тэхён о нём подумает. Произносить вслух почему-то тяжелее, чем просто делать. Чимину трудно говорить, кто бы мог подумать, чёрт возьми.       — Мне надо поспать. Проспаться.       Почему Пак выдаёт именно это, он не совсем понимает, но ему кажется, что Тэхён сейчас начнёт на него кричать. Требовать отойти подальше от Чона и вообще немедленно выбраться из квартиры, но… Тэхён что, сделал бы подобное? Подумал бы о их отношениях с Чоном после всех сегодняшних разговоров? Всё возникающее у Пака в голове остаётся там же, ведь на деле Киму плевать что, собственно, значит «я с Чонгуком», для него важно другое.       — Поешь сначала.       Чимин может сколько угодно называть Гука мудилой или даже похуже, но Тэхён ещё после первой же порции откровений понял, что этот парень — не главный злодей Паковой истории. Ему, возможно, ещё долго придётся метаться между званием положительного и отрицательного персонажа, но это не награждает его статусом того самого зла, что всем нужно победить.       Чонгук одну свою роль уже сыграл, и ему дадут новую, если Чимин того захочет.       — Тэхён, пожалуйста…       — Я позвоню завтра?       Они настолько близко, что Чону наверняка слышно каждое слово Тэхёна о том, что если Чимин и сегодня не уснёт, то завтра они вместе отправятся в больницу, даже если Пака придётся умолять или, блять, связать. Чимин не хотел, чтобы Чонгук знал. Несмотря на только что устроенное знакомство с внутренними демонами, он и сейчас не хочет посвящать младшего в то, насколько всё плохо.       Будто одной нездоровой худобы было недостаточно.       Чонгук вряд ли удивлён долетевшей до его ушей информацией, но он не пытается как-то упрекнуть или заставить что-то сделать, когда отстраняется, перед этим вынуждая друга опустить руку. Пак снова сопротивляется, всё ещё пытается удержаться в нынешнем положении, но силёнок маловато, а Гуку физической силы не занимать. Он сжимает запястье, в прямом смысле заставляя себя отпустить. Чимин на секунду решает, что сейчас они скажут «привет» допросу и попыткам в чём-то там убедить, но нет. Чонгук не предпринимает никаких попыток заговорить, расстёгивает молнию на чужой верхней одежде, выдерживая полный непонимания взгляд, забирает телефон из несопротивляющейся ладошки, помогая раздеться, и снова обнимает, теперь не толкая парня спиной вперёд, а сам пятится, направляясь в свою комнату.       Блять. Как в тот самый вечер, когда они переспали.       Не самый лучший момент для того, чтобы вспомнить, потому что для Чимина это было самым невероятным и самым странным вечером, а для Чонгука… Подтверждением не очень хорошего намерения.       — Сними обувь, — у самой кровати шепчет младший, снова размыкая объятья.       Чимин слушается без задней мысли, смотря, как Чонгук сначала вешает куртку на стул, следом забирается на постель, устраиваясь поудобней, и не оставляет места рядом: садится, широко расставив ноги, и тянет замершего, находящегося в прострации парня на себя, заставляя лечь не на подушки, а навалиться прямо сверху на него.       О нет.       Это их… поза для аниме. Чонгуку вечно нужно обнимать что-то руками и ногами, он ещё со школы получил звание маленькой коалы, а Чимин… Боже, он всегда был в этого мальчишку влюблён и ему более чем нравилось ложиться сверху, прижиматься ухом к грудной клетке, прямо там, где под ребрами сердце гоняет по телу кровь. Сколько раз они вот так валялись вечерами? Сколько аниме Чимин не досмотрел, вырубаясь, разнеженный чужим теплом?       Такого больше никогда не случится, они больше не проведут ни одной ночи или дня так, как раньше, как бы не хотелось. Чимин оклемается, возможно, поспит, снова начнёт соображать и больше не допустит ни единого прикосновения, а сейчас… просто вспомнит, насколько ему было тепло из-за этих объятий.       Чимину холодно слишком долго.       Аниме нет, дружбы тоже, зато есть непонятный пазл из осколков, который ещё предстоит собрать. И делать это надо по отдельности. Но чуть позже, хорошо? Пока Пак ещё может оправдать себя крайне плохим самочувствием, он собирается обнимать Чонгука так, как хотел всё проведённое порознь время. Это как последняя сигарета перед клятвой бросить.       Почему-то последнее снова вызывает слёзы.       Он так скучал, что от этого только больнее. Чимин так сильно его любит… Почему эта чёртова любовь не пропала со всем остальным? Зачем Чимину это чувство? Он несколько лет любил друга. Того, кого не должен был, а теперь всё лишь ухудшилось.       — Хён, — так же тихо, как и до этого, начинает Гук, когда старший снова начинает дрожать более ощутимо. Он обеими руками заставляет парня взглянуть на себя, улыбаясь вот такому зарёванному разбитому другу так невыносимо сладко. — Всё хорошо, слышишь? Выплесни всё это. Пусть оно вылезет уже из тебя.       Если бы это было возможно: выдавить всё ненужное, как гнойный прыщ, прижечь кислотой и сделать вид, что ничего не было, наблюдая, как затягивается и исчезает крошечная ранка. Но тут всё по-другому, рана совсем не крошечная, и она продолжает кровоточить, пока Чонгук позволяет мочить свою одежду, сам перебирая отросшие волосы. Ему даже придумывать ничего не надо, он просто повторяет то, что каждый раз делал для него Чимин, только без приободряющих слов и без привычного брыкания. Гук, в отличии от друга, не настолько мастерски умеет формулировать предложения, от и до пропитанные бешеной мотивацией, да и в сложившейся ситуации слишком легко перейти черту, не понятно, как на парня может подействовать даже самая безобидная попытка утешения, потому что, судя по его реакции на себя самого, всё происходящее для него настолько же в новинку. Единственное, что Чон знает точно и наверняка: Чимина нужно обнимать. Просто быть рядом, без слов давая понять, что ему не нужно справляться одному. Никогда не нужно было. Он не один. Самое главное — заверить, что в его жизни действительно существует тот, кому не всё равно, но сейчас, после своей выходки, сделать это будет ужасно непросто, и тут дело не в трудностях, а в человеке, нуждающемся в тебе.       Пусть у него получится. Пусть Чон Чонгук примет хоть одно верное решение в своей жизни и воплотит задумку в реальность.       Чонгук знает, насколько хреново сейчас хёну. Он на себе проверил такое состояние, воспоминания о тех ужасных днях ещё совсем свежие, он более чем хорошо помнит, насколько сильно нуждался в… чём-то. В спасении, которого для него тогда не существовало. И он не хочет, чтобы Чимин справлялся с таким в одиночку, потому что в тот самый момент, когда самолёт взлетел и Чон правда остался один, появилось понимание того, что этим он сделал себе только хуже. Обнять того, кого он совершенно оправдано вспомнил, когда Ноэлия спросила «неужели у тебя нет ничего, ради чего стоило бы продолжать?», увы, возможности не было, так что убивающие чувства не исчезли, а видоизменились. Девушка, что здорово помогла ему, когда он докатился до края отчаяния, наверняка имела в виду мечту, желание, что угодно, пыталась заставить вспомнить о том, что приносило радость в жизни. И Чонгук подумал о хёне. О том, кто принимал его любым, мог настучать по башке за совсем уж придурошный поступок или смело, прямо в глаза сказать «ты идиот», но никогда даже не пытался уйти.       Время поменяться ролями. Чонгуку нужно повзрослеть окончательно. Уже не ради одного себя.       Погода портится с каждым днём, серые облака и так делали этот день угрюмым и нагоняющим тоску, но когда опускаются сумерки, всё только усиливается. Мрачно, холодно и тоскливо. Самый отвратительный ноябрь из всех, что только помнит Чимин.       Слёзы то утихают, то снова возвращаются, у Пака затекает рука, а Чонгук несколько раз пытается сместиться, потому что лежать в одном положении не очень удобно, но ни один из них не предпринимает никаких попыток подняться. Когда в комнате становится уже полностью темно, до Чимина доходит одно пугающее и одновременно успокаивающее дыхание открытие: здесь всё ещё его место. Это его дом, даже если Чонгук продолжает зваться соседом. Хорошего от его присутствия больше, чем плохого, хоть осознание столь абсурдной вещи вот-вот запустит очередной поток рыданий. Чимин наверняка смог бы прожить без него ещё не мало, даже если бы они потерялись полностью и насовсем, но первые дни были бы настолько же серыми, как сегодняшнее небо. Они будут такими, потому что… Он просто должен сделать это. Нельзя любить человека без малейшей надежды на взаимность и притворяться не тем. Самое время вычеркнуть из списка суперспособностей умение виртуозно примерять на себя лживый облик и, наконец, позволить безответным чувствам потухнуть.       — Извини, — шепчет парень, не до конца понимая, за что именно просит прощения.       Извини, это последний вечер, когда ты считаешь меня другом. Извини, что как раньше уже не получится.       Чонгук приподнимается, пытаясь взглянуть на старшего.       — Я надеялся, ты уснул, — пальцы по затылку сползают к шее, забираясь под ткань, и так некстати нажимают на синяк. — За что тут вообще извиняться? Всё нормально, хён.       Для того, кто не знает, о чём именно говорит танцор? Да это так. Нормально ли для Чимина? Об этом наверняка стоит спросить через пару дней, когда он придёт в себя, восстанавливаясь под теплом кондиционера.       — Тебе бы поесть, — осторожно начинает Чонгук. — Я пасту сделал. И стейк.       Когда они выйдут из этой комнаты, ни о каких объятьях и речи больше не пойдёт. В Чимине всё замирает от очередного решения обозначить определённое действие, решающим что-то. Стоит прекратить делать ещё и это.       — Я не голодный, — так же тихо, как до этого отвечает старший.       — Я знаю.       Знает ли? Чонгук сталкивался с вот такой почти что потерей аппетита, но до жути нездоровая диета проходила не настолько остро, у него до этого не было никаких особых отношений с едой, так что РПП, благодаря эмоциональному состоянию, усилилось только у старшего. Чёрт, почему они оказались в этой заднице оба, но по очереди? Разве так бывает? Это что, воздушно-капельным передаётся?       — Пойдём, — Чонгук отталкивается рукой от кровати, поднимая себя вместе с всё таким же несопротивляющимся Чимином. — Умоем тебя и набьём животы до отвала.       Тихо сидящий до этого, а теперь заинтересованный происходящим Кот двумя лапами опирается на каркас кровати, ожидая, когда же наконец ему снова уделят внимание, но Чимин его даже не замечает. Голова кружится настолько, что его начинает подташнивать, а в глазах темнеет, даже несмотря на то, что Чонгук по-прежнему его не отпускает, хоть и отодвигается, образуя между ними достаточное расстояние, чтобы рассмотреть Пака. Ему явно не нравится, как хён морщится, усаживаясь себе на пятки.       — Ты как?       Примерно так же, как люди после ужасной аварии, только повреждения не телесные.       — Голова раскалывается.       — Пойти… эм, — Чонгук потирает висок друга большим пальцем, соскребая остатки засохшего лайнера. — Пойти с тобой в ванную?       Ради Бога, он же не при смерти! Что за чёрт они тут устраивают все? Тэхён, Юнги, теперь Чонгук. Ещё задницу ему предложите подтереть и с ложечки кормить начните, будто у него последняя стадия склероза. Помощь ему требуется не в этом смысле.       — Нет.       — Уверен? Я же уже…       Боже, замолчи.       — Лучше принеси мне болеутоляющие.       Даже такая просьба уже слишком, но Чимин совершенно не хочет продолжать разговор, так что стоит снова ловить выгоду.       Пак морщится сильнее из-за яркого света, когда Чонгук выходит из комнаты, не забывая перед этим щёлкнуть выключателем, обеспечивая и так неплохо пострадавшую сегодня черепушку дополнительной вспышкой боли, но так Пак хоть может рассмотреть, что… Кот не уходит. Всё так же тщетно пытается взобраться на кровать к парню, стуча когтями по полу. Его малыш. Чимин обожает это создание, какого бы размера он ни был, с прооперированными связками или громким лаем. Такая шладкая шобака.       Он устал, тело невесомое и будто бы вообще не его, но Пак всё равно тянется к щенку, позволяя тому облизать ладонь и завилять хвостом усердней. Какая бы цель не была у Тэхёна, когда он принес это чудо в первый день, сейчас Чимин может его только поблагодарить, потому что именно животное, не отвечающее ни одному критерию из списка предпочтений, доказало, что даже с переломанной душой и полным непониманием, что дальше, ещё можно кого-то полюбить. Кого-то, кроме Чонгука. Чимин может любить кого угодно, у него запасов таких чувств столько, что всей планете хватит, но начать стоит с себя.       Любовь к себе — это не только комплименты отражению и крем для лица подороже, это забота во всех смыслах. То, чем Пак Чимин пренебрегал.       Таблетки, увы, не работают по щелчку пальцев, и в ванной Чимина прижимает к стенам слабость и адская головная боль, но он упрямо смывает макияж, стараясь не слишком долго смотреть на себя в зеркало, и залезает под душ, садясь прямо на плиточный пол рядом со сливом. Сил нет стоять. Внизу ему точно не станет плохо от горячего пара. Настолько измотанным он правда ещё не был ни разу. Постоянный и далеко не шуточный недосып, ужасный режим питания и потеря всех доз серотонина привели его именно в это положение, когда тебе предлагают помочь… помыться. И делают это небеспричинно. Стоило столько лет выстраивать образ и действительно быть сильным, не позволяя себе даже думать о каких-то проявлениях слабости, чтобы вот так глупо сломаться, когда одна мечта исполнилась, пусть и очень странным образом, а до другой рукой подать?       Ему трое из трёх людей, с которыми он видится, не забывают напомнить о том, что сейчас его худоба кажется болезненной, но зеркало говорит, что он… именно такой, каким Чимин хотел быть всегда. Обтянутые тонкой кожей ключицы, каждая мышца четко очерчена, почти как у огромных бодибилдеров на соревнованиях, просто у него более хрупкая комплекция. Очень хрупкая.       Но можно ли смотреть на собственное тело здраво, если ты только и делал пол жизни, что был недовольным собой и приписывал каждой черте и способности выводящее недостаточно. Красивый ли Чимин? Да, но, как ему кажется, недостаточно. Худой ли он? Недостаточно. Хороший ли он танцор? Может быть, но разве хорошие теряют равновесие на таком простом вращении, как пируэт, и словно алкоголики шатаются, не в силах справиться с равновесием? Погоня за идеалом привела его в ту форму, в которой он сейчас, мол держи, наслаждайся, но всё это уже не нужно. Лучше быть неидеальным, но хотя бы немного счастливым. Лучше никогда не танцевать на большой сцене, не светить белизной зубов с экранов телевизоров, чем убить годы на то, чтобы пытаться и пытаться, работая на ненавистной работе, потому что «вот ещё немного потерплю и получу то, к чему столько стремлюсь, а не то, что доступней».       Ужасно ещё и то, что Чонгук действительно думает, что он старик при смерти, он правда пытается его покормить, словно у Чимина вдруг руки отсохли или вилка стала неподъёмной. Он не беспомощный, ради всего святого.       Пытаться покормить человека, который даже объятия принимать не умеет? И вы правда думаете, что получится? Ещё, может, заставить его надумаете? О, вы бы удивились тому, что от насильных попыток помочь может произойти и какую свою сторону вам могут показать.       Паста адски солёная, Чонгук за это извиняется, кривясь, но Чимин всё равно ест, как мама когда-то в детстве говорила, не своим ртом. Жуёт долго, и наверняка это бы бесило его старого, потому что он терпеть не может медленных людей, привыкший к спешке отличник-трудяга, но сейчас по-другому не получается. Чонгук терпеливо смотрит, как он пытается прожевать мясо и даже ничего не говорит, когда Пак едва половину порции осиливает.       В последний раз, когда они за этим столом ужинали, всё закончилось не самым лучшим образом, и, кажется, у Чимина появилась пугающая ассоциация с ужинами здесь, но, когда он откладывает вилку после не слишком настойчивых препираний, позволяя младшему самому убрать со стола, Чонгук не пытается снова заявить, что на днях его во второй раз сдует туда, где пожарче, хотя это наверняка даже странным не показалось бы. Лучше бы он и в прошлый раз этого не говорил. Не уезжал, не блокировал, не позволял докатиться до того, чтобы так невыносимо скучать по тому, кто не подумал о твоих чувствах, когда ломал все возможности связаться.       Зачем?       Голова не прекращает пульсировать, но боль хотя бы становится терпимей, когда Кот таки добивается своего и забирается к Чимину на колени, тут же пытаясь его облизать, не может усидеть на месте наверняка потому, что соскучился, на этой неделе они даже не играли, почти не виделись, потому что Пак расставил приоритеты иначе, и в итоге…       Почему Чимин продолжает сидеть на кухне, он не знает, но Кот пытается с ним дурачиться; Чонгук моет испачканные тарелки, не пытаясь завести разговор, и всё выглядит как самая настоящая идиллия, но только для тех, кто не совсем в курсе. На самом деле, когда Чонгук, закончив, поворачивается, с лёгкой улыбкой наблюдая за щенком, пытающимся, похоже, откусить Паков указательный палец, Чимин смотрит на него как через стекло, не в состоянии ни улыбнуться, ни даже догнать, что это вообще-то ему не снится, происходящее сейчас и есть его жизнь. И у него всё хорошо. Только почему это не ощущается таковым?       Кот растёт, его укусы становятся ощутимей, особенно когда он пытается использовать задние зубы, похоже надеясь сожрать хотя бы маленький кусочек Чимина, но всё равно со временем сдаётся, облизывая то, что не удалось съесть, а потом и остальные пальцы, перетягивая внимание Пака на себя.       Маленький обжора.       — Соскучился, малыш? — голос по-прежнему тихий, но уже хотя бы не дрожит.       — Да.       Чимин снова поднимает голову, не ожидая, что на его вопрос ответят, тем более совсем не тот, кому он адресовался.       Нет, блять, Чонгук на него отвечать не может. Человек, который сам ушёл без каких-либо причин, не в праве… заявлять, что скучал. Это несправедливо. Всё что угодно, только не это.       — Это было не тебе.       Они буквально только что обнимались так, будто вдруг вернулись в те золотые времена университета, но как только безопасный кокон распутался, всё… вернулось на свои места?       Просто пиздец какой-то, сколько можно швырять своё отношение к Гуку из угла в угол?       — А я как раз тебе. Я соскучился, хён.       Неопределённо дергая бровями, Чимин пытается удержать щенка на месте, чтобы нормально погладить, но тот как накрученный не может перестать тереться о него головой, кажется, теперь пытаясь укусить за подбородок.       Парень всё ещё вусмерть уставший, всё ещё хочет оттянуть очередной ужасный разговор, но Чонгук сам его провоцирует.       — Ты для этого удалил меня отовсюду и пропал на два месяца? Чтобы заскучать?       — Хён, — у самого себя спрашивая: «на что ты этими разговорами надеешься?», Чимин только прижимает собаку крепче к груди, надеясь остановить себя от миллиона «почему?», делающих его ещё более жалким. — Я уже говорил тебе, что… — младший сглатывает, выдыхая, и почему-то снова переходит на шёпот. — Пожалуйста, ты не поймёшь и разозлишься.       Будь у Чимина выбор, он предпочёл бы чувствовать злость постоянно, лишь бы эта огромная дыра внутри него заросла и не разносила сквозняки по телу.       С чего вдруг Чонгук боится его разозлить? Все его «отвали», каждая бытовая мелочь, выводящая из себя, значит, не такая важная, а то, что Чимин сам хочет услышать и даже в кои-то веки говорит об этом, он не поймёт? Ну да, конечно. Хрень собачья. В нём слишком много любви для подобного абсурда. Злость? Чимин был зол два сраных месяца, но это ему не мешало ещё и скучать, и заходить в долбанный Инстаграм лишь бы убедиться, что у этого придурка всё хорошо, пусть подтверждение и обеспечивало дополнительными болезненными ощущениями.       Блять.       Отметка и звание «самый ужасный день» уже присвоена сегодняшней дате, так что пора всё это довести до конца, оттягивать больше некуда. Раз уж Чонгук не собирается ничего рассказывать, то говорить будет Чимин. Он ведь обещал себе, что эта неделя — последняя. Страдать он больше не намерен. Всё планировалось не так, сценарий в воображении выглядел куда более радужным, но имеем, что имеем. Последнюю причину для страданий тоже пора отправить ко всем чертям. Выплеснуть действительно всё. Чимин больше не хочет скрываться, слишком устал.       — Я тебя люблю, — ни с того, ни с сего бросает парень, смело смотря в глаза.       И самое ужасное, что Чонгук на это расползается в улыбке, отталкиваясь от столешницы и подходя к хёну. Просто самый наивный дурак. Худший из когда-либо существующих.       — Я тоже тебя люблю, Чимин-а.       Он, кажется, собирается снова обнять парня, но тот не выпускает собаку из рук и смотрит слишком холодно. Это не их привычное поведение. Чонгук очень глупо надеется, что это шаг к примирению, но всё как раз наоборот.       — Нет, — отрезает старший. В горле странно першит, и, если честно, в этот самый момент страшно до чёртиков, он семь лет это в себе держал. — Я в тебя влюблён.       Сегодня должен прийти конец всему. Танцам, попыткам дотянуться до всего, утекающего сквозь пальцы, секретам и неискренним улыбкам. Лучше уж хлебнуть дерьма много и сразу, а не тешить себя в объятьях некогда лучшего друга и делать вид, что вы на самом деле друзья и правда в любой момент не подорвёт вас, разрывая на куски. Чимин не хочет пережить одну проблему с тем, кто может обеспечить его новой в любую минуту.       Почти восемь лет он ждал идеального момента, новолуния, Меркурия в Близнецах, ретроградной Венеры или хрен пойми чего, а теперь признаётся в чувствах вот так, на кухне, ощущая, как винтики в нём меняют направление мыслей и черт характера весь день. Что бы Чонгук не ответил и как бы не отреагировал, у Чимина начинается новая глава в жизни, и сейчас совсем не понятно, будет она окрашена в светлые краски или как раз наоборот, но войти в неё нужно хотя бы без старых секретов.       — Ты это… — глаза у Чона бегают, но он странно спокоен для того, кому лучший друг только что открыл всю правду их отношений. — Это после того, как мы переспали?       — Скорее, после того, как мы познакомились.       — Что?       Всё должно было быть не так. Чимин не в такой ситуации хотел рассказать о своих чувствах, не когда на нужный ему ответ нет ни малейшей надежды; он всегда хотел, чтобы Чонгук (да и он сам) был к этому готов, но в эту самую секунду не готов ни один из них. Даже Кот, наконец спокойно усевшийся на коленях.       Чонгук не просто человек, не «парень, с которым я дружил», он — огромная часть Чиминовой жизни, часть самого Пака. Кто бы что не думал про их отношения и как бы не хотел стукнуть обоих, заставить покончить с образовавшимся дерьмом, это… страшно. Отпускать, расставаться и бросать кого-то легко только на словах. Если в отношениях замешана привязанность, а в случае Чимина ещё и сильные чувства, то трудностей не избежать. Приходится снова слушать, как сердце переходит на галоп.       Ужасный день. Отвратительный просто.       — Я понял, что чувствую к тебе, ещё до того, как ты закончил школу.       Это последнее откровение. Больше у Чимина никаких заначек с недосказанностями не осталось, он чист. Из-за шокированного взгляда Чонгука не удаётся понять: чувствует Пак сейчас облегчение или начинает осознавать, что сейчас они разломают дружбу окончательно, потому что… нельзя дружить с тем, кто в тебя влюблён. Чонгук вряд ли на подобное пойдёт, а Чимин не собирается терпеть то же, что раньше, и сейчас, так что да, вот именно такой конец у их истории.       — И это настолько сильно, что иногда мне кажется, — не в силах больше выдержать взгляд, Чимин смотрит на щенка, поглаживая всего одним пальцем по носу. — Это не нормально, потому что я всё это время был готов ради тебя на такие вещи, что меня даже мысль об этом пугает.       Чонгук садится на стул, стоящий чертовски близко, но Пак упрямо держит голову опущенной. Он не хочет даже приблизительно знать, что там сейчас написано у младшего на лице.       Пока не видишь — не страшно.       — Когда я… обнаружил, что не могу тебя найти ни в одной соцсети, я подумал, что ты… — вот именно это самое страшное. Не просто признание, а воспоминание о том, как тебя охватывает ужас. — Что билет у тебя был в один конец, — вспоминать об этом трудно, признавать, что не один Тэхён боится смерти близких по какой-то причине ещё труднее. — Но потом оказалось, что ты просто решил отдохнуть от меня, и всё это должно было дать понять, что я полный идиот и все эти чувства движутся по одностороннему пути, но даже сейчас я всё ещё считаю, что ты самый близкий человек в моей жизни.       — Хён, но ты…       — Мне было больно, — Кот спрыгивает со стула, видимо решая, что с Чимином сейчас не так уж интересно, и это самая странная причина, но только из-за собаки парень снова осмеливается взглянуть на друга. Сложная штука — признаваться в причине своих страданий, что да, чёрт тебя дери, ничего хорошего он не чувствовал. — И я впервые в жизни не могу найти тебе оправдание, потому что, несмотря на то, что ты считал это просто дружбой, я всегда показывал тебе, что ты важен, ты нужен мне больше, чем ебучий кислород, но ты взял и свалил, обрубая все возможности достучаться, и я не понимаю… Я, блять, не понимаю, почему дружба со мной была для тебя мелочью. Ты всегда был последним человеком, от которого я ожидал любого предательства.       Не было никаких звоночков. Чонгук всегда был отличным другом, он любил Чимина, как сильно бы их чувства друг к другу не отличались. Он говорил это одному только Паку. Это ощущалось очень и очень явно. А потом всё вдруг рухнуло. Без причин, без предупреждений и без шансов на спасение. Что вдруг превратило Чонгука в предателя?       Если Чимин заплачет ещё и сейчас, у него точно взорвётся голова. Почему никто не говорит, что после «поплачь, легче будет» нихрена легче не становится, а начинает трещать черепная коробка, причём с такой силой, что даже таблетки бессильны?       Будет ли странно, если Пак сделает это, если заплачет снова? Нет, ни капли. Хочет ли он показывать свою слабость ещё раз? Снова нет. Может ли он контролировать это дерьмо? Нет, нет, нет и ещё раз нет. Так что, когда в носу начинает щекотать, а Чонгук по-прежнему молчит как последний идиот, бегая по лицу напротив взглядом, приходится снова опустить голову, практически утыкаясь подбородком в грудь.       На что он, блять, рассчитывал?       Самое главное уже произошло, Чимин смог рассказать последний не дающий покоя секрет, и, нет, нихрена ему не лучше от этого, нет никакой окрыляющей свободы, теперь он ещё и не может спастись объятиями, потому что самолично выкинул право на них или хотя бы общение с Чоном этим ужасно честным «я тебя люблю». Теперь у него только Кот и Тэхён.       Это к лучшему. Всё к лучшему. Почему тогда пустота усиливается, а взгляд плывёт?       Чимин подрывается со стула как ошпаренный, когда на раскрытую ладонь приземляется первая слеза, но Чонгук, не давая уйти, делает то же самое, сходу заключая парня в кольцо рук, снова прижимает к себе так сильно, что рассыпаться ещё раз не получается, слишком крепко держат.       — Не сбегай от меня.       Кто тут от кого сбежал?       — Да пошёл ты.       Чонгуку совершенно искренне стоит поблагодарить состояние Чимина: тот сейчас не может как следует дать по морде, силёнок не хватает даже по рёбрам стукнуть достаточно ощутимо, младший от попытки ударить ничуть не дёргается.       — Ты — сволочь.       Парень качает головой, никак не реагируя на все попытки высвободиться, одной рукой заставляет старшего уткнуться в свой изгиб плеча, а второй — чересчур крепко прижимает к себе.       — Ты тоже хорош, хён.       Он… Чимина так ошарашивает Гуков ответ, что возмущение вытесняет всё остальное. Как он смеет? Как он, блять, смеет?!       — Я не сбегал от тебя ни в какую Африку!       Чонгук знает. Он знает, что имеет в виду Пак, прекрасно понимает, из-за чего его нарекают сволочью, и полностью с этим согласен, но… Чимин в него влюблён. Был всё это время. И в тот вечер, когда Чонгук готов был кричать из-за ненависти к себе, Чимин… был в него влюблён.       Господи, оказывается подтверждение Чонгука было ещё более абсурдным и неоправданным, чем это казалось раньше.       Чимин в него влюблён.       — То есть семь лет показывать, какой ты классный друг, когда на самом деле мало того, что сам загибался, ещё и мне врал, — это менее по-мудацки? — Чимин крепко зажмуривается, пытаясь хотя бы так заставить себя успокоиться, и это работает, хоть и очень плохо. — И я не в Африке был.       Чёрт, что они наделали? Что они чуть не совершили? Грёбанное молчание и глупое решение сдаться чуть не сломало две жизни.       Чимин отстраняется.       — Что? — Не в Африке? Но ведь самая большая жаркая пустыня именно там? У Чимина с географией проблемы? — Разве ты не в пустыню поехал?       — Пустыни ведь не только в Африке есть, хён.       — Где тебя, мать твою, носило?       Чонгук не даёт отстраниться, но позволяет смотреть в глаза.       — Много где, — пожимает плечами так, будто это какой-то пустяк, что-то в порядке вещей. — Саудовская Аравия, Катар, Эмираты, я планировал за неделю объехать весь Аравийский полуостров, но… эм… кое-что пошло не так.       Да, кое-что. Ему случайно не дали совершить непоправимое и заставили задержаться в Эр-Рияде. Они с Чимином сейчас здесь вместе просто из-за удачного стечения обстоятельств, случившихся некоторое время назад.       Отлично. Просто невероятно, Чимин и правда понятия не имел, где Чон был всё это время. Если бы худшие подозрения подтвердились, если бы опасения были правдивы, Чонгука искали бы даже не на том континенте? Конечно, если бы всё действительно дошло до поисков, то местоположение определили бы по конечной точке купленного билета, но Чимин всё равно поддаётся крайне глупой и ненужной панике.       Этот… идиот в могилу его сведёт сегодня.       Где бы Чонгук всё это время не пропадал, факт остаётся фактом, он собирался сделать всё, чтобы его новые фото могли увидеть все, кроме Чимина, чтобы каждый желающий при желании или из-за большого любопытства мог дозвониться до него, в то время как Пак смотрел на обычную стену, накрепко соединяя свое имя с апатией.       — Отпусти, — пытается старший, но Чонгук как был упрямым ослом, так им и остаётся. — Серьёзно, Чонгук, мы больше не в том положении, я тебе не друг, мы закончили.       Не совсем понятно: слова Чимина заставляют Чонгука снова принять серьёзное выражение или определённые мысли в голове, но это в любом случае происходит. А сразу после того, как кадык дёргается, пытаясь проглотить несуществующий ком, младший признаётся не совсем понятно в чём.       — Ты был прав.       В том, что они не друзья? Иначе и быть не могло.       — В чём?       Набрав в лёгкие побольше воздуха, Чонгук выдыхает через нос, сцепляя руки на талии танцора в замок, будто боясь, что тот сейчас начнёт бежать. Может и начнёт. Может, Чонгука всё же побьют, но… Если Чимину хватило духа открыться, то и младшему должно.       Чонгук не отказывался от Чимина, и если уж его будут ненавидеть, то пускай хотя бы за правду.       — Это был билет в один конец.       Это была не попытка растоптать дружбу. Дело было не в отношениях с хёном, а в жизни.       — Я не собирался возвращаться. Я… я… хотел покончить с собой.       Такое не понять, не оправдать и не объяснить, и на спокойную реакцию надеяться абсолютно не стоит. Всё, что Чонгук сейчас скажет, дико, но это с ним творилось всё лето; финишная, к которой он докатился из-за убийственных мыслей.       Каждый раз, когда Чимин думает, что всё, это конечная, он уже летит в пропасть прямо вниз головой и с открытыми глазами, появляется что-то новое, кромсающее все органы внутри. Он застывает, не в силах даже моргнуть. Внутри вертятся не только слова младшего, а почему-то ещё и рассказ Тэхёна о брате.       Почему смерть так… близко к нам? Почему она ближе, чем должна?       — Я знал, что ты… — говорить Чонгуку явно не просто. — Что ты единственный, кто мог бы меня искать, поэтому вот так я пытался заставить тебя ненавидеть, чтобы… Чтобы ты не знал о моей смерти, а думал… что ты мне больше не нужен.       Белый шум в голове только продолжает нарастать и становится громче с каждым сказанным Чонгуком словом.       Боже правый… Он и правда хотел умереть.       Вы не заметите, если человек этого не позволит. Брат Тэхёна не позволил, хоть подсказок в его поведении было достаточно. Чонгук не заметил, что его хёну на самом деле не настолько наплевать на всех и вся, но Чимин… чёрт, Чимин жил с парнем, которого посещали те же мысли, что и Ким Тэёна. Это не фразочка «когда же я наконец сдохну», какого-то хрена звучащая как шутка для некоторых, это, блять, серьёзно.       Чонгук хотел умереть. И он сам об этом рассказывает.       Чимину срочно нужно выйти, уйти подальше от только что услышанного, от этой ужасной реальности и всего происходящего, но это, увы, невозможно даже с наушниками, даже под действием запрещённых препаратов, потому что вечно эти штуки действовать не смогут и придётся время от времени слышать у себя в голове: «чтобы ты не знал о моей смерти», произнесенное голосом Чонгука.       Боже, Боже, Боже, как это может быть реальным? Это же его Гуки, ради всего святого! Он не мог думать о смерти, он ведь… невероятный!       — Ты… — Пак настолько в шоке, что даже сформулировать предложение не может.       Единственный человек, которого ему удалось искренне полюбить, хотел или, блять, даже сейчас хочет умереть, а Чимин… Он ведь даже ничего подобного не заподозрил до тех пор, пока Чонгук не исчез. Первое пугающее подозрение появилось в аэропорту из-за камеры, но до этого ничего такого не было. Чонгуку было плохо, Чимин пытался это переждать, но такая тактика оказалась неверной. Это Пак ждёт и тянет, с Гуком дела обстоят иначе. Он сломался резко, махом и… боже мой, настолько сильно.       — Я думал, что никому больше не нужен и что… на самом деле без родителей я ничего не стою. За всю жизнь я ни одного решения не принял самостоятельно, а то единственное, на что решился сам, оказалось началом пиздеца, так что…       — Отпусти меня.       Сколько бы бессонных ночей он ни провёл, сколько бы приёмов пищи ни пропустил, Пак Чимин всю свою жизнь был сильным, и если физической сейчас не достаёт, то он собирается черпнуть запасы духовной и таки выбраться из объятий, потому что…       Блять, Чонгук думал о смерти. Прямо под его носом сидел и планировал, как бы умереть. Обнимать его сейчас то же самое, что с раскалёнными углями целоваться: невыносимо и глупо.       — Я хотел увидеть пустыню.       Господи, это всё больше и больше походит на ночной кошмар.       Чёрт бы тебя побрал, Чонгук, а Чимин хотел тебе её показать! Разделить с тобой момент, когда мечта сбывается, но ты решил осуществить её… напоследок?       — Это должно было быть моим последним желанием или последним путешествием, но… — вырывается нервный смешок. — Стоя посреди своей мечты, действительно моей, а не той, что появилась из-за родителей, я понял, что радости от этого не испытываю. Я вписал в свою мечту тебя, а разделить не смог из-за того, что собирался сделать, и до меня дошло, что я в одиночку никогда ничего не стоил.       Знаете те моменты во время продолжительных рыданий, когда у тебя всё заканчивается и слёзы, и голос, но боли прибавляется до такой степени, что ты стоишь, как выброшенная на сушу рыба, пытаясь вздохнуть, но воздух будто проходит полосу с препятствиями? Вот это и чувствует Чимин. Чонгук свой рассказ точно ещё не закончил, но дыхалку уже сносит к херам и… возможно, до полуночи Пак действительно не дотянет? Голова идёт кругом. От ужаса.       — Блять, я знаю, как это звучит, — Чонгук закрывает глаза, потирая веки пальцами, и вместо того, чтобы сделать новую попытку приблизиться, отходит на несколько шагов, а Чимин всё так же не двигается с места. Дрожит в своей растянутой футболке и всё ещё дышит через раз. — И я знал, что ты примерно вот так отреагируешь, но я не могу придумать ничего достаточно веского и не хочу этого делать, так что вот она правда.       Оказывается, демоны живут не только в голове у Пака. Оказывается, у Чонгука они как раз такие, которых так сильно боится Тэхён, а теперь ещё и Чимин.       У Чонгука ведь всё было хорошо. Ещё лучше, чем у Чимина. Он всегда прилежно учился, он талантливый и, боже, самый добрый парень на планете, сколько раз бы не блокировал друзей и не ссорился с ними, выкрикивая ругательства. Он ведь… малыш. Как такие люди могут думать о настолько ужасных вещах?       — На свой второй день пребывания в Саудовской Аравии я… Я увидел пустыню и понял, что вот именно этого я хотел всю жизнь, но удовольствия получил целый ноль. Мне не хотелось фотографировать, не хотелось смотреть или пытаться всё запомнить, — Чимин очень хорошо понимает, о каком именно «не хотелось» говорит сейчас парень, но руки трястись от этого понимания у него не перестают. — Я был на море, просто бродил не понятно где, вышел к берегу и залез, изначально ничего не планируя. Пошёл вглубь, и, когда вода начала доходить до пояса, я подумал, что мне не нужна неделя, я готов закончить всё здесь и сейчас. Единственное, чего я тогда хотел, — это исчезнуть, желание было настолько сильным, что ни одной мысли, что утонуть не так уж просто, даже мельком не пронеслось.       — Заткнись, — практически выплевывает Чимин.       Сейчас они оба в одной комнате, в Сеуле, вокруг нет ни моря, ни арабских песков, но Чимин всё равно боится продолжения. Ни один фильм ужасов не пугал настолько сильно.       Чонгук собирался не просто оставить его одного, он действительно пытался умереть. Это даже не осталось на уровне планирования.       — Последнее, о чём я подумал, когда ушёл с головой под воду, — упрямо продолжает парень, — был ты и тот вечер, когда я окончательно всё испортил тем поцелуем.       Замолчи, замолчи, замолчи.       — Тогда я подумал, что ты единственный человек, которого мне стоит любить и которого я действительно люблю, а потом я… Я понятия не имею, что на меня нашло, но, когда я поцеловал тебя, было ощущение, что всё встало на свои места, но когда мы… закончили, ты вёл себя так, будто это… я понял, что… использовал тебя только для того, чтобы почувствовать себя лучше, и окончательно решил покончить со всем этим.       Чёртов поцелуй. Чёртов секс без объяснений происходящего. Чёртово молчание.       — Ты решился на это, потому что мы переспали?       Это просто абсурд.       — Да? — глаза у Чона начинают блестеть, и почему-то это становится спусковым крючком именно для Чимина. По щекам снова начинают бежать солёные дорожки, а комната кружится как на детской карусели. — Я думал, что мой лучший друг отсосал мне, потому что я так сильно пытался почувствовать себя ещё кому-то нужным, что перешёл черту и испортил последние хорошие отношения, а на самом деле ты… Ты был в меня влюблён.       Матерь Божья, Тэхён был прав! Каждое его «если бы он знал, думаешь поступил бы так?» было верным! Но ещё голову занимает другое осознание: Ким чуть не рехнулся из-за чувства вины, потому что, как ему казалось, не смог спасти брата, а думал, будто это была именно его обязанность, Чонгук же — почти что укоротил себе лет из-за того же. Барахтаясь в океане плохих мыслей и не получая должной помощи, а людям, докатившимся до такого, она и правда нужна, причём даже не от родственников или друзей, почувствовал последний толчок в бездну — вину за поцелуй, за близость, которая была настолько желанной для Пака, но из-за их глупых привычек… воспринялась Чонгуком как почти что принуждение.       Используйте слова, чёрт бы вас побрал, ведь мысли у людей так сильно отличаются!       Чимин закрывает рот руками, запрокидывая голову. Для него пытка продолжать смотреть на плачущего младшего, но попытка избежать зрительного контакта не совсем работает, потому что Чонгук ещё не закончил.       — Я не мог перестать чувствовать вину, и, когда я оказался один на один с собой там, в море, мне казалось, что я именно этого и заслуживаю, но Ноэлия, — Чонгук, подтверждая появившуюся параллель с ситуацией Тэхёна, запинается, прокашливается и быстро смахивает влагу с кожи, пользуясь тем, что хён не смотрит. — Одна девушка решила, что умирать мне рановато.       Та девушка с фото? «Человек, из-за которого я жив»? Боже, блять, это было буквально! Он именно это и имел в виду. Не романтические чувства, не что-то, помогающее при депрессивном состоянии, а именно… спасение жизни.       — Они запускали дрон с друзьями и случайно увидели меня на пульте, так что…       — Ты кусок эгоистичного дерьма! — дрожат не только руки, Чимина всего трясёт. Он зол, ему страшно слышать всё это от того, кого сам же привык называть самым драгоценным. — Ты, блять… Мозги отшибло?       Вот это Чонгук имел в виду, когда говорил, что Пак разозлится? Думал, что он накричит, как за неубранную посуду, и, возможно, наградит пинком под зад, словно это не… убийство? Проклятье, как это вообще в его голове появилось?!       — Об этом я и говорил.       Слов у Чимина не находится. Чонгук хотел умереть. Даже не так, Чонгук не просто хотел, он залез в блядское море, с головой ушел под воду, точно зная для чего и зачем, просто потому что ему так вздумалось. Если у Чимина не было причин для того, чтобы истерить сегодня, то… Боже, какие причины были у Чонгука для вот такого? Ссора с родителями и поцелуй с лучшим другом? Это достаточно весомо?       — В мире столько безостановочно борющихся за каждый новый день людей, а ты… — больно так, что его вот-вот вырубит. — Ты расстроился и решил умереть?       — Я не знаю, что чувствуют эти люди, хён, я в их шкуре не был, но я хотел тогда только одного — перестать ощущать себя ошибкой. Думаешь, мысли, что кому-то где-то хуже, чем мне, придали бы сил?       Чонгук даже не опускает голову, когда начинает плакать свободней, оставив все попытки сдержаться, хоть показывать свои слёзы ему тоже всегда было не так уж легко. Он постоянно пытался зарыться носом в одеяло, в одежду или уткнуться в Чимина, а сейчас стоит и смотрит на такого же плачущего друга, понимая, как глупо сейчас думать, что его в подобном поймут. Такое никогда не поймут. Даже Чимин. Особенно Чимин. Он сам уже не понимает, но тогда… когда он закрывался в комнате или бродил по оживленным улицам, чувствуя себя чужим везде и всё сраное время, это казалось единственным выходом.       У него мир сломался за неполные сутки, какие-то пару часов. Выхода не находилось. Сколько бы дней не прошло, желание делать что-либо не спешило появляться, и он решил заставить себя поменять хоть что-то. «Форму голоса» на не такой уж глубокий по смыслу сериал, угнетающий плейлист для прогулки на песни Radwimps, и сделать попытку удержаться на вот таком самодельном плоту в этом океане боли. А потом пришёл Чимин, разделил с ним их обычный вечер, и Чонгук будто понял, что вот кто ему поможет, вот за кого он должен держаться. Его лучший друг всё ещё с ним, поддержит любую идею и позволит хандрить, если это требуется. Для него не было жизненно важным жить именно так, как требуют родители, Пака воспитывали по другому, ему не заталкивали в голову все эти «должен» и «надо». И, может, именно поэтому Чонгук так восхищался им. Его хён всегда был для него невероятным человеком, таким, каким бы ему самом не удалось стать, слишком уж другое направление было у его мыслей с самого детства. На моменте, когда в голове загорелась лампочка с осознанием, что на самом деле Гук никогда никому не признавался в любви, но почему-то так легко говорил подобное Чимину, тот взял и сказал именно эти три слова. Чонгук знал: что бы он не предложил — Чимин согласится, а когда осознал, что именно они наделали, куда Чон своими же руками завёл их дружбу и как использовал того самого человека, что всегда был на его стороне, дошло, что нет, он не справится. Он не хочет справляться, если может вытворить такие вещи, поэтому появилась мысль, что, возможно, его правда никто не полюбит просто так, без приложенных адских усилий, и что даже они будут бесполезными, если сам он способен на подобное с теми, кого считает важными и дорогими. Чонгук не оправдывает ожиданий и переходит границы с теми, кто не пытается его этими ожиданиями раздавить. Что он вообще такое?       Чимин был тем, из-за кого он окончательно убедился в своём совершенно неправильном и пугающем решении, но он так же стал тем, благодаря кому парень смог послать подобные мысли куда подальше.       Но это произошло уже после того, как Чонгук зашёл в море.       Совершить катастрофическую ошибку ему не дали по чистой случайности, абсолютно чужие люди обеспечили возможностью стоять и смотреть, как плачет его друг просто из-за того, что чуть не произошло по глупости Чона. Потому что, как оказалось, они никогда не были просто друзьями, но Чонгуку потребовалось уехать, чтобы это понять, а Чимину прожить два месяца порознь, чтобы найти в себе смелость и силы признаться.       Два полнейших дурака с ужасными решениями.       — Я просто… — Чимин едва видит перед собой что-то. — Ты вообще думал, как я бы жил после этого? За всё это время ты, сукин сын, хоть раз подумал обо мне?       — Из-за этого я и пытался сделать всё так, будто…       — Почему из всех людей на Земле я влюбился именно в тебя?! Ты, мать твою, думаешь, что поступил как герой или что?       Откуда берутся силы на то, чтобы повысить голос, Чимин не знает. Не имеет ни малейшего понятия ещё и о том, что за второе дыхание у него открывается, когда он хватает парня за одежду и с разгону впечатывает в стену, заставляя больно стукнуться затылком. Но в тот момент этого кажется мало.       — Я готов был… на всё! Всё это время я терпел твоё блядское аниме, каждое обидное слово и то, во что ты превратился, а ты собирался бросить меня… вот так?       Даже в самых худших сценариях Чонгук не представлял всё таким образом. Воображение ни разу не подкидывало картинки дрожащего то ли от переизбытка эмоций, то ли от ярости друга и его маленькую, но такую крепкую даже сейчас руку, надавливающую на кадык со смятой в кулаке кофтой.       Закушенная верхняя губа вряд ли помогает ему выглядеть не так, как он себя чувствует самом деле, но Чонгук всё равно сжимает зубы до боли, выдерживая прямой взгляд. Он может остановить старшего, это не так уж сложно, особенно сейчас, когда Чимин, мягко сказать, не в форме, но… Чонгук не станет. Если хён решит стереть о него костяшки, он просто примет это, потому что… если бы всё было наоборот, и Чимин сейчас рассказывал бы, что пытался утонуть совершенно намеренно, вряд ли это закончилось бы нормально.       — Я заходил в твою долбанную Инсту с браузера только для того, чтобы убедиться, что ты в порядке, я не могу понять какого хрена ты думал, что нашу дружбу может закончить блокировка. Этого должно было хватить, чтобы я тебя возненавидел? Такого ты обо мне мнения?       Это был первый косяк, первый пункт плана, который пошёл по пизде, потому что всё должно было начаться не с блокировки. В изначальной идее они должны были поссориться во время того самого ужина, Чонгуку необходимо было спровоцировать ссору и продолжать портить отношения до самого отъезда, но вот незадача, парень переоценил себя и свои актёрские способности. Лжец из него паскудный, притворяться ему всегда давалось с трудом, и глядя в глаза вызвать злость у человека, ради которого затевал побег, не получилось. Чон Чонгук и правда малыш. И любви в нём оказалось куда больше, чем здравого ума, так что он начал портить свои замыслы с первого же дня.       Он бронировал билет с мыслью «что я творю?», готовил ужин для них, про себя повторяя тот же вопрос, и садился в самолёт с ним же. Он до сих пор не может понять, что происходит. Полтора месяца в Саудовской Аравии и путешествие по ещё двум странам всё ещё кажется странным сном. Так же, как плачущий Чимин и их разговор сейчас в самом разгаре.       Почти пять месяцев Чонгук не понимает, что происходит. Он лучше выглядит и больше не собирается тонуть, но жизнь превратилась в автопилот, и это никак не хочет заканчиваться.       Это странно. Ожидать удара, когда тебе уже больно. Гук почти что секунды отсчитывает до того момента, когда старший замахнётся и наконец познакомит его скулу с кулаком, но Чимин не торопится это делать. С заломленными бровями всматривается в полные слёз глаза, дыша глубоко и часто.       — В какой момент в твоей тупой голове появилась мысль о том, что самоубийство — это выход, и касается оно только тебя? Думаешь, перестать считать себя ошибкой можно только перестав существовать вообще?       Наверняка Чона осенило таким дерьмом в то же мгновение, когда Чимина переманило на свою сторону мнение, будто происходящее в последние месяцы вертелось только вокруг него и он тут единственная жертва обстоятельств. Нет уж. Их двое. Просто ситуации у них разные.       Это просто невыносимо! Чонгук жив из-за случайности. Чимин стоит рядом с этим идиотом просто потому, что кто-то нечаянно его обнаружил. Такое в голове не уложится и вряд ли забудется со временем, потому что… Боже.       Это ведь сон? Сон же, правда? Разбудите его уже хоть кто-то, проклятый кошмар вот-вот прикончит его, как Фредди Крюгер.       Чёртов придурок молчит, сейчас наверняка готовый снова получить заплывший глаз и синее лицо, но Чимин… Ему и правда хочется ударить его. Хочется выгнать из дома или самому уйти, потому что в голове только «как ты мог?», и тут не отдёрнешь себя в попытке не быть эгоистичным и не думать только о себе. Потому что смерть — не выход. Никогда не была и никогда не будет, слышите?       Есть вам кого любить, любят вас в ответ или нет — не важно, из-за этого жизнь не стоит обрывать. Ни одна должность или экзамен не стоит человеческого существования, нет таких денег, что смогли бы окупить подобную потерю, и слов, описывающих весь ужас таких решений. Всё можно пережить, перетерпеть, стиснув зубы, но постараться заметить даже самый крошечный свет во тьме и пойти на него, а если не получается — обратиться за помощью и, не сомневайтесь, вам непременно помогут. Мир далеко не со вкусом сахарной ваты, но он может быть хоть приторной карамелькой, если вы захотите его таким видеть, если выберете начать замечать, сколько добра есть в серых, будто бы ничем не отличающихся друг от друга днях, и сколько людей на самом деле рады жить с вами в одно время. Это так! Откройте глаза шире, они в каждом вашем дне, только начните обращать на это внимание! Начните вглядываться не в тех ублюдков, что сделали вам больно, пренебрегли вами, заменили на вариант поудобней или бросили, а заметьте, что хорошего куда больше, чем мы привыкли считать. Неожиданно ваш коллега может стать для вас приятелем, а то и лучшим другом, стоит лишь дать ему и себе шанс. Стоит дать всему миру шанс, риску, переменам и тому, что мама с бабушкой называют безобразием, потому что за вас это никто не сделает, а вы вот сможете. Каждый сможет. И найти в этом нечто придающее сил тоже.       Почему Чонгук не пытался сосредоточиться хотя бы на Чимине? Хоть на чём-то, ради всего святого, как он мог попытаться оставить своего хёна одного навсегда? Из-за того, что родители поступили с ним жестоко и несправедливо? Потому что Субин такой же мудак, как и большинство предыдущих бойфрендов? Разве это всё хорошее, что было у него в жизни? Больше не было за что держаться?       Чимин в ужасе, но в чём их с Чонгуком отличия? В том, что он к морю не поехал? Разве сейчас он не делает то же самое? Сидит в квартире, пытаясь контактировать с миром по минимуму и закрыв для себя все возможности получить удовольствие от того, что всегда любил, выбирая сосредотачиваться на плохом и пытаться перетерпеть пережить вот такой плохой период. Не переживать это надо, а жить. Чувствовать боль, если болит, заливаться слезами из-за отказов и жаловаться любимым на то, что менеджер у тебя последний козёл; сполна проживать каждую эмоцию, позитивная она или наполнена кромешной тьмой, и быть действительно живым человеком, а не тем, кто терпит и сдерживается, не понятно зачем и для чего.       Кто сказал, что сильные не плачут? С чего это вдруг разговоры о проблемах и переживаниях начали считаться попытками вызвать жалость к себе? Когда пройдёт мода на сраную продуктивность и люди перестанут чувствовать вину за то, что иногда нет ни сил, ни желания взбираться на ступеньку выше по дороге саморазвития?       Чимин наделал не меньше ошибок, чем его дурак-друг. Он вряд ли сейчас в лучшем положении, потому что Чонгук, кажется, оклемался от всего этого, а ему ещё, видимо, предстоит и дальше тонуть, до тех пор, пока не начнёт меняться мышление, а это происходит далеко не по щелчку и не за кратчайшие сроки.       Он уже изменился. Пак Чимин совсем не тот, кем был до возвращения Чонгука, и абсолютно далёк от того, кто назывался его именем ещё год назад. Тот старый Чимин наверняка начал бы драку с парнем, которого так сильно любит, а новый, вдоль и поперёк переломанный, берёт и обнимает плачущего парня, так привычно закладывая подбородок на плечо.       — Я так сильно по тебе скучал, — голос мало того, что тихий, ещё и искажён рыданиями настолько, что Чимин едва может в нём узнать себя. — Так сильно тебя люблю, дурак.       — Хён.       — Оно того не стоит, пожалуйста, Чонгук-и.       — Прости меня.       Чимин поднимается на носочки, обеими руками обнимая за рёбра, тянет на себя, не оставляя выбора.       — Пожалуйста, не делай этого, не бросай меня… вот так, — он хотел это сказать, и он говорит. Пусть это не в его стиле, звучит совсем не гордо, но так… искренне.       Сколько бы он не злился и как долго бы не мучился, дело идёт не просто о «меня вышвырнули», и Чонгук был прав, потому что от реальной причины ещё больнее. Где бы его ни носило, с кем бы он ни встречался, это больше не так важно, как каждая разрушающая мысль, толкнувшая на подобное. Это всё ещё дорогой Чимину человек, даже если он страдал так долго, что начинал задыхаться, теперь признался в любви, и никакой дружбы им больше не видать. Дело больше не в них, а в человеческой жизни.       — Уезжай хоть на Северный полюс, не отвечай сколько тебе влезет, я никогда тебе больше не напишу, но, ради всего святого, просто живи.       Сколько раз бы Чимин не рыдал Тэхёну в трубку из-за обиды, он ни разу не желал Чонгуку зла. И Гук ему не желал, Господи, он, оказывается, с такими ужасными идеями ещё пытался подумать о друге. Почему он всегда делился каждой не дающей спать мелочью, а о таком умолчал? Это же не могло внезапно взбрести в голову в один момент, он должен был думать хотя бы о похожем раньше, но выбрал не делиться.       Блять. Молчание рушит больше, чем импульсивно вырвавшиеся колкости.       В тот момент, когда руки Чона обвиваются вокруг талии, Чимин хнычет так же, как в зале для йоги, впервые разрешая себе издать подобный звук в присутствии младшего. Он абсолютно обнажённый перед бывшим другом, перед самым близким человеком, не соединенным с ним никакими кровными узами. Даже если это их последние объятия, даже если в момент, когда разум обработает только что полученную информацию, они разойдутся в разные стороны, храня в себе лишь воспоминания друг о друге. Но пока что они рядом. Пока что Чонгук сжимает как всегда невыносимо крепко и… дарит ужасно странную надежду лишь парочкой слов.       — Я рядом, хён. До тех пор, пока ты этого хочешь, я буду рядом с тобой.