когда исчезнут города

      Лунный свет серебром льётся из окна, растекаясь по длинному коридору. Из одной комнаты приглушённо играет музыка, инструменталом расслабляя нервы.       Уён узнает эту мелодию и ноги сами по себе несут его к двери в комнату Сонхва. Он осторожно прислушивается, дабы не создать шума, и практически прислоняется ухом к двери.       — And I would say I love you       But saying it out loud is hard       So I won't say it at all       And I won't stay very long       Голос Сонхва звучал мягко и тихо, практически различимо. Спустя пару секунд слышится лёгкий смешок и быстрый звук поцелуя.       Уён тепло улыбается, радуясь за старших, и тихо прокрадывается к Сану.       — Снова не спится?       В ответ лишь кивают и быстренько шмыгают к старшему на кровать, залезая под одеяло. Сан мягко улыбается.       Уёну нравится быть с Саном… вот так. Молча и скромно улыбаясь. Это ощущается правильно. Словно это именно то, что они должны делать, встретившись однажды. Они должны были… просто быть рядом друг с другом. Должны помогать, доверять, быть теми, с кем можно раскрыть душу и не стесняться. Любить.       Они лежат так достаточно долго, наверное. Уён не знает. Потерял счёт времени, с тех пор, как впервые очнулся в этой же комнате, на этой же кровати. С тех пор, как к нему, перепуганному и едва ли не плачущему, зашёл преступник с самой миловидной внешностью. С тех самых пор, когда руки этого самого преступника осторожно меняли бинты на его голове, когда руки этого милого парня помогали ему обрабатывать раны. Он словно потерял счёт времени с тех пор, как влюбился в него с первого взгляда.       — Вообще, я пришёл к тебе, надеясь наконец-то поцеловать, — тихо признаётся Уён.       Сан в ответ тихо усмехается:              — Я разонравился или момент не тот?       Уён не отвечает, опустив взгляд. Ему стыдно. До сих пор. И от этого стыда хочется избавиться, хотя бы немножко, хотя бы просто притупить.       Чужие пальцы осторожно обхватывают его подбородок, заставляя поднять взгляд, и Уён послушно смотрит.       Увидев в глазах Сана такое необходимое сейчас спокойствие, Уён ложится на живот, слегка возвышаясь над старшим, и уже привычно кладёт ладонь на впалую щеку. Сан не дёргается и не вздрагивает. Его взгляд не грубеет, брови не ползут к переносице, а руки спокойно умещаются на животе. Он лишь слегка прикрывает глаза, позволяя дать себе небольшую слабину, и смотрит на Уёна. А Уён смотрит в ответ, завороженный прекрасным, смотрит нежно и с улыбкой, гладит большим пальцем трепетно и невесомо, словно может поранить.       Кожа у Сана мягкая и гладкая, такая приятная, что Уён немного завидует, но не в плохом смысле. Скорее, он завидует самому себе, что имеет возможность вот так дотрагиваться до Сана, так невинно касаться нежной кожи и в ответ ловить мягкие вселенные в глазах. Когда они успели так сблизиться?       Уён вздыхает и садится, слегка задирая лёгкую футболку. Сан заинтересованно следит за ним, тоже присаживаясь, и удивленно вскидывает брови, когда Уён футболку снимает, откладывая в сторону. А после он приподнимает левую руку и Сан раскрывает рот, невольно задержав дыхание.       — Это сделали одни уёбки со старших классов в средней школе. — Тихо поясняет Уён, потупив взглядом в пол.       На его рёбрах давно расцвели ужасно-бледные шрамы. Надпись. Кривой хангыль, оставшийся навсегда на его теле, заставляющий страдать каждый день.       Шлюха.       — В тот день один парень предложил мне отношения, — продолжает Уён, не поднимая взгляда и позволяя разглядывать изуродованные рёбра, — он просто подошёл и «го мутить». Это был даже не вопрос. А я разозлился и вмазал ему в нос, а он и его друзья в ответ сделали это.       Уён слабо усмехается, тыкнув пальцем в шрам и поморщившись. Становится легче, как и предполагалось. Он слишком долго и упорно скрывал этот рваный хангыль на своём теле, слишком стыдился его и слишком боялся реакции окружающих. Его так долго преследовали ощущения, что все, кто узнает о нём, лишь одобрительно кивнут, мол, а разве не так? Разве это не описывает тебя, Уён? Рано или поздно ты бы всё равно получил это прозвище.              Пожизненное прозвище. Обидное и жгучее кожу. Полностью противоположное ему.       И ведь даже ни за что. Просто так. Потому что отказался от отношений.       — Поэтому ты сказал, что шрамов не бывает без истории, — тянет Сан и слегка склоняется, заглядывая в грустные глаза.       — Типа того, — Уён слабо кивает, голову отворачивает, стыдясь посмотреть на Сана в ответ, а после тихо усмехается: — я, вот, первый, кто заинтересовался твоими шрамами, а ты первый, кому я рассказал про свой.       — Тогда… — Сан слабо улыбается, несмело склонившись и уложив лоб на оголённое плечо Уёна, продолжая уже шёпотом, — хочу оставаться единственным, кто знает про него.       Уён невольно замирает, слабо покраснев. Он так привык касаться Сана сам и не получать от этого отдачи, что каждый раз, когда Сан первым проявляет инициативу, касается его, обнимает, Уён выпадает. Куда-то далеко, в другую Галактику, наверное.       Касания Сана всегда мягкие, ненавязчивые, пропитанные теми чувствами, про которые сам Сан никогда не расскажет. Уён давно заметил, что показывать и рассказывать о своих чувствах старший не умеет, да и не стремится научиться. Ему так, замкнуто, закрыто глубоко в себе и сломано — привычнее. И каждый раз, когда он противоречит сам себе, когда обнимает, тянется навстречу касаниям, Уён умирает. И не ясно отчего: от собственных чувств или от таких милых действий.       — Что же ты со мной творишь, — продолжает шептать Сан в чоново плечо, прикрыв глаза.       — Хм, ничего, кажется? — Уён улыбается, посмотрев на него, — я тебя даже не трогаю.       — Ты прекрасно понимаешь, о чём я.       Сан мягко смеётся, потеревшись щекой о его плечо.       — Знаю. И что же я творю?       Без лишних слов, Сан вслепую находит его руку и прислоняет к своей левой стороне груди. Сердце скажет намного искреннее и яснее любых слов и слащавых фраз. И Уён слегка завороженно прислушивается к своим ощущениям, отчётливо слыша биение сердца ладонью.       — А тебе не больно? — Уён тихо смеётся, — оно так бьётся…       — Не больно. — Смеётся Сан, перемещая чужую руку выше, прислоняя к щеке, и сам к ней ближе льнёт, прикрывая глаза.       У Уёна руки шершавые и суховатые, с мозолями. Сан один раз случайно заметил, как он отрабатывал удары на груше в их небольшом спортзале, и подумал, что нужно будет после обработать его руки, ведь перчатки благополучно остались проигнорированными. У Уёна руки сильные и венистые, запястья тонковатые, кисти с выступающими сухожилиями и пальцы с выпирающими хрящами. Грубые и красивые. Сан иногда засматривался на перекатывающиеся под кожей мышцы, особенно когда Уён помогал Сонхва на кухне. А касания у Уёна всегда нежные, осторожные, сладко-трепетные. Он сам по себе такой — дерзкий на вид, а внутри дрожащий совёнок.       Сан из-под ресниц на Уёна смотрит и слабо улыбается лёгкому замешательству на его лице. Тот ладонью не шевелит, замерев, словно боится, что Сан может испугаться и больше к нему не подойдёт, не позволит приласкать и шугаться будет.       — Ты, кстати, собираешься аренду платить? — Вспоминает Уён, улыбнувшись, и мягко большим пальцем по щеке гладит.       Сан удивленно смотрит на него, вскинув брови. Уён смеётся:       — Да ты просто уже который день у меня в сердце живёшь.       Секунда, две…       Сан прикладывает свободную ладонь ко лбу, склонив голову, и смеётся тихо. Уёну нравится его смех — вечно такой тихий, смущенный, словно он себя сдерживает. А после Сан на спину падает, продолжая смеяться, и Уён, до сих пор без футболки, падает на него, обнимая и пряча лицо в веснушчатой шее. Он сам улыбается, вслушиваясь в смех старшего, губами осторожно касается сонной артерии, ощущая, как до сих пор быстро бьётся сердце Сана. В унисон с его собственным. По одной и той же причине.       Когда смех стихает, Уён приподнимается на локтях, нависнув прямо над Саном, и смотрит-смотрит-смотрит в эти бесконечные бездны, любуется этой нежностью, сочащейся из ленивого взгляда. Разглядывает каждый осколок разбитых стёкол внутри карей радужки, подмечает серые пятнышки, дышит прямо в вишнёвые губы. И это так до невозможности приятно, так комфортно — ощущать кого-то настолько близко. Не только физически.       — Так хочу поцеловать тебя сейчас, — осторожно шепчет он, тут же пожалев об этом, ведь в глубоких глазах мелькает сочувствие.       Целуй.       В любой момент, время, хоть каждую секунду.       Здесь, на базе; на виду у остальных; средь людных улиц.       Как я могу тебе запретить?       Сан осторожно отстраняется от него и кусает губы. Уён незамедлительно выходит из его личного пространства, прекрасно поняв, что его чувств не разделяют. Он неловко слезает с кровати, шмыгнув носом, и слегка мнётся, разглядывая собственные ноги. Оказывается, ворс ковра приятно щекочет кожу.       — Прости, я… это, к себе лучше вернусь. — тихо щебечет он и быстро покидает комнату, понуро плетясь к себе, даже не забрав футболку.       Ну, да, а чего он ожидал? Что Сан ответит что-то по типу «я тебя тоже»? И не важно, в каком именно контексте. Сан же наверное считает его своим младшим братишкой. А братьев не целуют. Нет, инцест — дело семейное, конечно, но зная Сана, тот бы не стал так поступать. Даже думать.       Но что тогда значит для старшего тот случай в бассейне? Почему он тогда так много позволяет Уёну? Почему он ведёт себя так, словно тоже влюблён в него, а на словах — словно они братья или близкие друзья?       Уён шмыгает носом, проходя в свою комнатку и падая на кровать, тут же забираясь под одеяло.       Нет, он серьёзно сказал это ему? «Хочу поцеловать тебя»? Боже, Чон Уён, ты же мастер по контролю слов и эмоций, что сегодня-то с тобой случилось? Почему стало так трудно контролировать себя?       В дверь тихо стучат и, не дожидаясь ответа, проходят в комнату. Уён не оборачивается. Матрас прогибается под чужим весом, а после на чоново плечо ложится ладонь.       — Агапе.       — Я сплю, Сан.       В ответ тихий вздох. Сан без размышлений ложится рядом с Уёном, поверх одеяла, и обнимает одной рукой. Уён вообще ничего не понимает. Вот опять старший ведёт себя так, словно чоновы чувства взаимны, а на словах совсем другое. Бесит.       — Под одеяло ляг. Сквозняк. Простудишься. — Уён ворчит, но слабо улыбается, когда Сан послушно ворочается и ложится под одеяло. Он снова обнимает, только уже двумя руками, притягивая к себе, и Уён мысленно визжит из-за этого действия, а на деле лишь разворачивается к нему лицом, ложась удобнее, и прячет лицо в его груди.       — Спокойной ночи, Агапе, — мягко шепчет Сан.       — Сладких снов, подлиза.       Сан тихо фырчит, но ничего более не говорит. Всё же, им нужно хорошо выспаться, дабы завтра, на вылазке, не накосячить.

متى المدن تختفي

      — Все готовы?       Голос Аспида глухим эхом отражается от стен тесноватого фургончика. Все парни, уместившиеся на небольших скамьях, кивают, и лишь Ёсан продолжает копаться в ноутбуке.       — План помните? — Хонджун одаривает каждого сердитым взглядом. Все вновь кивают.       Уён ощущает себя несколько… дискомфортно. Да, он не раз был в подобных ситуациях, но в этот раз его беспокоит странное чувство, которое он не может опознать. Ощущение, что он делает что-то неправильно, но что именно — не понимает.       Уверенность придаёт Сонхва, положивший ладонь на его плечо и ободряюще улыбнувшийся.       — Копам от отдела до сюда ехать восемнадцать минут, — тихо, но чётко проговаривает Ёсан. — Если не будет пробок и они смогут гнать на полную, то десять.       — Мы должны уложиться в десять минут, — Аспид кивает, — Моро, останешься за рулём. Газуешь сразу, как последний из нас запрыгнет в фургон.       — Да, я помню, — Чонхо слабо усмехается, развалившись на водительском.       Хонджун проверяет время на наручных часах:       — До закрытия банка грёбаных полчаса, народу должно быть по минимуму. В случае чего открываем огонь. Особенно по копам.       Уён мелко вздрагивает, сжимая свой пистолет сильнее. Он не был готов убивать и надеется, что обойдётся без этого. Ему даже несколько страшно от того, насколько парни, окружающие его, легко относятся к смерти и убийствам. Да, позавчера, вместе с Хонджуном, он убил два человека, но это, как Уён верит, был первый и единственный раз. А всё потому, что чувство, когда отнимаешь чью-то жизнь — завораживает и вызывает привыкание. Уён не хочет привыкать к убийствам. Он не хочет иметь власть над чьими-то судьбами. Не хочет играть в Бога, отнимая жизни невинных. Уён боится, что однажды сможет привыкнуть к этому.       Обговорив ещё несколько не особо важных моментов, парни вытягивают раскрытые ладони и кладут свою поверх чужой, выстраивая небольшую башенку. Уён с глупой улыбкой кладёт свою руку самым последним, а после Сан отсчитывает до трёх и все хором желают удачи на вылазке.       Уён ощущает себя на своём месте.       Все, достаточно привычно, натягивают на головы свои балаклавы под цвета радуги, и Уён вновь хохочет над этим, натягивая чёрную.       Двери фургончика раскрываются и все тут же вываливаются на улицу, забегая в главные двери банка. Лев кричит «это ограбление, мать вашу!», и Уён бы усмехнулся с него, не будь ситуация такой серьёзной. Слышится буквально секундная перестрелка и после два охранника и один рабочий за кассой, потянувшийся к тревожной кнопочке, замертво падают на пол.       Невинных, как и сказал Хонджун, было действительно мало: всего шесть человек, да и то двое из них — старушка и ребёнок. Уён, как и было продумано по плану, держит эту шестёрку на мушке, приказывая лежать и не двигаться, пока остальные берут на себя работников и расправляются с охраной.       — Если увидишь копов, сразу стреляй, — Кириос слегка подталкивает слишком напряжённого Уёна, отходя к окну и осторожно выглядывая на улицу.       — Либо мы, либо нас, — кивает Марс, следя за тем, как Хонджун, Аспид и Лев заставляют вышестоящего работника спуститься в подвальное помещение и открыть сейф.       Уён слегка расслабляется, поняв, что ограбление банка не особо страшная и ужасная вещь. По крайней мере, в фильмах всегда убивали минимум десяток людей или даже подрывали весь банк, а на деле всё по другому. Более… тихо и спокойно. Даже заложники лежат тихо и едва ли шевелятся и не пытаются вызвать полицию или сделать что-либо ещё.       Благо, At не были чрезмерно агрессивными и их было не так просто вывести из себя, если не брать в счёт Хонджуна, конечно.       Уён нервно поглядывает на настенные часы, когда в главное помещение выбегает Ким.       — Взяли, валим, парни!       Кириос и Марс тут же отбегают к дверям и раскрывают их, дабы Аспид и Лев смогли без проблем пробежать с наполненными рюкзаками.       И всё бы ничего — миссия удалась, если бы не окружившие здание банка полицейские. Кириос и Марс тут же открывают по ним огонь, шокировано переглянувшись, и плотно закрывают двери.       Вот и всё.       — Какого чёрта! — Хонджун яростно пинает близстоящий столик.       — План Б? — неуверенно тянет Мавро.       — Моро остался в фургоне и очень маловероятно, что его не взяли, — хмурится Аспид, бросив мешок под ноги. — У нас нет связей в полиции, чтобы вытащить его.       Кириос сползает по стенке возле главной двери, озадаченно смотря в пол. С того момента, как они ворвались в здание банка, прошло лишь восемь минут, и полиция бы физически не успела добраться от своего отдела до банка.       — Остаётся лишь…       Марс не договаривает, кивнув на заложников. Все переглядываются, согласно кивая, и лишь Уён нервно жуёт губу, полностью растерявшись.       Он должен что-то придумать. Он обязан.       — Тогда вы выходите с заложниками вперёд, а я с рюкзаками сзади? — неуверенно предлагает он.       Аспид смеряет его хмурым взглядом, а после подхватывает свой рюкзак и отдаёт ему. Так же поступает и Лев, свалив всё на чоновы плечи, и тут же подхватывает молодую девушку под локоть, достаточно грубо толкая её к выходу.       Хонджун, подняв пистолет, двумя чёткими выстрелами одаривает работников, засадив пули им в сердца, дабы не было свидетелей помимо заложников, Мавро застреливает третьего. Уён старается не оглядываться и крепче сжимает лямки рюкзаков.       Как только все парни прикрываются плачущими невинными и приставляют дуло пистолета к их горлам, а Уён прячется за их спинами — двери банка раскрываются.       С улицы не слышны сирены, невинные люди не бушуют, панически крича. С улицы лишь доносится слова офицера, приказывающего преступникам сдаться, отпустить заложников и положить оружие на землю.       Уён неосознанно понимает, что At настал конец. В один прекрасный вечер, под алым небом и закатными лучами на лицах. Уён случайно соображает, что больше он не один из них, и эта мысль ранит, но он терпит, доводя начатое месяцем назад до конца.       Когда Аспид достаточно громко угрожает смертью заложников, Уён бросает рюкзаки и накрывает напряжённое плечо ладонью. Он делает неоднозначный знак свободной ладонью, а после тихо шепчет:       — Не делай этого. Сдайтесь. Пожалуйста, Сан.       Аспид оглядывается через плечо. В чоновых глазах грусть и сожаление, он едва ли не плачет.       — Прости, Сан…       Момент — и все из At стоят перед Уёном в наручниках, все с ненавистью во взгляде, и лишь Марс не сводит с него опечаленных глаз, терпя то, как с их голов грубо снимают балаклавы. Лишь Хонджун нещадно материт его, ругается, а после резко замолкает и смотрит побитым верным щенком, который доверился напрасно.       Момент — и всех сажают в полицейские машины, увозя в отделение.       Момент — и маленький Чон Уён отныне главный враг шестерых парней, которых успел полюбить, словно братьев и… главный враг для одного розоволосого паренька, полюбившего его в ответ всем сердцем.       Уён не чувствует себя паршиво или так, словно он сделал что-то неправильное. Он улыбается, когда его босс громко хохочет и хлопает его по плечу. Он переговаривается с коллегами, наигранно радуясь, что самая опасная группировка на территории Испании наконец-то за решёткой.       Уён смеётся, когда другие офицеры хвалят его за отличную работу. Они не сомневались в нём, они знали, что он справится.       Чангюн будет в приятном шоке, когда увидит новостной репортаж. Матушка будет гордиться своим сыном.       Уён впервые за долгое время возвращается домой и, принимая горячий душ, невольно вспоминает о любимых карих, смотрящих на него со злостью через стекло полицейской машины. Он сдерживается из последних сил, а после, осев на пол душевой кабинки, тихо рыдает.       Всё это теперь в прошлом. Все когда-то мягкие касания, лёгкие объятия, обработка ран. Все взгляды, ослеплённые секундными молниями, все шрамы, несущие в себе истории, все скромные улыбки и румяные щёки. Уён отпускает всё это, ни капли не жалея. Это его работа и он был обязан делать это.       Уён внушает себе, что всё это для него ничего не значит.