Любовь вражды

      Изнуряющая учёба нон-стоп, редкие, но от этого особенно ценные вылазки с подругами и с друзьями – всё шло своим чередом. В дневное время некогда было думать ни о чём из того, что по ночам выбивало из колеи надрывными истериками, – близящаяся война, о которой были все намёки да разговоры; убитая семья, чувства к тебе. Подробнее это выглядело так.       Восприятие грозящей реальности. Войны всегда казались чем-то далёким и нереальным, диким да неразумным. Если бы эта версия подтверждалась лишь словами, я бы не обращала на неё внимание. Однако изобилие предпосылок заставляло думать о ней как вполне реальном событии. Природа была напугана и разозлена, что ощущали даже далёкие от магии природы. Пульсации четырёх стихий стали иными, более враждебными, резкими. Всё чаще доносились вести о гибели людей с разведки, о пропажах видных фигур да ценных магических объектов. Не менее ужасно было то, что всё больше людей относилось к друг другу с подозрением, следуя со слепым упрямством за своей истиной и из-за этого нападая на словах либо физически на других. Какая может быть правда, когда ничего однозначно не ясно? Многообразие мнений с предполагаемой подтасовкой фактов на выгоду позиции это лишь подтверждали. Подвох ждали от Прародительниц, в то время как весь ажиотаж шёл с группировки Даркара на Лума Гамме, где тех троих в помине не было. Винили де Лакосту-старшую, хотя про неё давно не было слышно, а про её культ в Оппозитусе говорить не надо – они проявляли себя постоянно. И таких примеров – пруд пруди. Сойти с ума было легче, чем вздохнуть. Оставаться в рассудке сложнее, чем учить и практиковать чары фей да ведьм одновременно. Меня разрывало от смертей, от раздоров и от вездесущей сумятицы, вводящих в раж боли, страха, негодования.       Самоощущение от смерти семьи. За месяцы полного сиротства я так и не освоилась. Безумно не хватало родных. Напутствия-замечания вроде: «Время лечит,» / «Окунись с головой в жизнь – будет не до этого,» / «Ты слишком драматизируешь / безразлична,» – поначалу бесили, потом стали безразличны. Если мне не становится легче до сих пор, то чем мне должны помочь пресловутые время и дела? Есть боль, которая становится частью нас самих, остаётся навсегда. Она уничтожает изнутри, лишает света, как бы мы ни старались оставаться на плаву. От утраты значимой фигуры она как раз такая. При потере дорогого человека остаёмся ещё и без себя, без привычного мира, умирая при жизни. Однако выносить это в мир чревато: обычно нет сил отмахиваться от угнетающей поддержки – она порой хуже безразличия. Как бы то ни было, приходилось справляться. Хотя смысл всех стараний ускользал от меня напрочь.       С нарастающей периодичностью хотела умереть. Крайне тяжело мне давалось функционирование в обществе после того, как по вине его ошибки в лице Цирцеи я осталась отщепенкой. Внутри царила непроглядная тьма, пульсирующая холодом и пустотой. Так хотелось окунуться в неё наяву, будто это принесло бы облегчение. Однако покончить с собой не смела. Ещё были люди среди живых, которых я любила и не могла ранить своей трусостью. Да, в минуты здравомыслия считала мысли у суицида именно ею, а также слабостью. «Умереть всегда успеется – потому надо жить до последнего вздоха,» – Хаген часто говорил мне об этом. И я понимала истинность слов, но не принимала. Впереди я не видела себя. В том числе из-за тебя.       Вновь чувства к тебе. Какое бы мощно у меня ни было окружение, меня ранило твоё в нём отсутствие вместе с явственным пренебрежением ко мне. Оно мне казалось напускным, но от этого становилось лишь хуже. Тешить себя надеждами – всё равно что бить себя под дых. Хватало объективных напастей – сверху добивала этим. Хотя невыносимее мне становилось от твоего безразличия. Страшнее него нет ничего. Но верить ни в неприязнь, ни в холодность от тебя ко мне отчаянно не хотелось. А приходилось, чтобы было хоть капельку проще. Моё отношение к тебе и изменилось, и осталось прежним. На деле – первое больше, нежели второе.       Во-первых, из-за Цирцеи. Как бы я ни разделяла вас, всё равно являлись связанными из-за кровного родства. Моя наивность не допускала твоей сопричастности к учинённому де Лакоста-старшей беспредела. Однако ненависть к ней и боль от утраты порой подкидывали данную мысль. Становилось тошно – даже физически. Со временем вероятность, казавшаяся абсурдом, обрастала резонностью. Во многом этому способствовало общение с Гризельдой. Как бы я ни чуралась категоричности, её доводы и их подтверждения сведениями от Фридриха Блоссома мимо меня не проходили.       Во-вторых, из-за Хагена. Только он и Саладин не настраивали меня против тебя. При этом его присутствие в моей жизни вносило свою лепту по отношению к тебе. Он давал то, что я хотела получать от объекта влюблённости, в чём я по-настоящему нуждалась. Внимание, участие, забота, тактильный дружеский контакт и никаких манипуляций в психическом либо физическом планах очаровывали. Если Дин воспринимался другом детства, то на Хага такой ассоциации не было. Я чувствовала его подлинное отношение. Поначалу оно смущало, а потом льстило и будоражило. Хаген производил приятное впечатление по мере того, как часто мы общались. И я всё чаще задумывалась над развитием отношений с ним. То было отчаянием от невзаимности и неизвестности с твоей стороны; надеждой да правом на счастье; желанием отвлечься и удовлетворить беснующееся либидо.       Слишком много параллелей. Нагромождение страха и боли достигло нового витка. Я стала хуже питаться да спать на нервной почве. В связке шла раздражительность, всё чаще переходящая в апатию. Постепенно это только сильнее сказывалось на качестве жизни – на успеваемости в том числе. Но мне становилось день ото дня в большей степени всё равно. Хотелось лишь двух вариантов. Первый – вернуть всё к тому времени, когда не намечалось никакой войны, была жива моя семья и не знала тебя. Второй – исчезнуть.       Рядом преимущественно каждый раз была Гризельда – доля соседства со мной выпала ей. При самоконтроле с правильностью как каркасами личности она невероятно умела в выслушивание и поддержку. Стоило мне открыться – она потянулась в ответ. Ночные посиделки с обсуждением насущных забот по сотому кругу – то немногое, за что да благодаря чему мы держались. Когда к нам подключались Офелия с Барбатеей, становилось лучше лучшего. Красочнее этой тавтологии я ничего так и не нашла.       Однако наш островок сопричастности и тусклого, но согревающего света был разломан. После выходных Гризельда не вернулась в то время, когда возвращалась всегда. Выяснив у её родителей, что она не дома, а должна быть в Алфее или в пути, мы втроём прождали всю ночь. Ничего. Мало нам этого было – Саладин возвестил о пропаже Кодаторты, также не явившегося в свойственные часы. Мы надеялись увидеть утром Гризельду и узнать от Дина о Кодаторте. Тоже тщетно.       Зато с утра не пришлось долго ждать объявления от Лиллис, Беладонны и Тхармы об их похищении да условиях, на которых их отпустят. Все ринулись исполнять, как бы Фридрих Блоссом с Альбертиной Наварр да Крастайо Бертольд с Тинг Юй – отцом и матерью Кодаторты, – ни увещевали о здравомыслии. Они меня всегда восхищали, в тот раз – особенно сильно. Их дети в опасности, а они обдумывают, как их вытащить без слепого покорства, а путём логики. Зная Тенебрис, легко можно было предположить, что они не сдержат слово и буду тянуть время. Однако это понимали только родители похищенных, мы с Офелией, Барбатеей, Саладином да Хагеном.       Таким составом к полудню и собрались в здании Совета Магикса, пустовавшем при отсутствии совещаний. Выбор места обуславливался удобством расположения с безопасностью – мощные чары против шпионажа да по защите. Был разработан план, заключавшийся в следующем: пока мы с девушками и парнями разыскивали Гризельду с Кодатортой физически и отвлекали внимание, старшие нашего новоявленного объединения использовали интеллект со связями. В обоих случаях задействовалась магия.       Мы обследовали Облачную Башню, не встретив отпора; заброшенные постройки, кладбища, шалаши… Они изучили общеизвестные перемещения Тенебрис и Кирахару, давая нам те ориентиры; перехватывали их переписки, обследуя чернила с бумагой на подозрительные компоненты – тщетно; воздействовали на сознание ведьм – напрасно, но так мы выяснили, что привлечён был узкий круг лиц, состоящий из Эдельтруд с Заратустрой, Мандрагоры с тобой, так как на вас мы выйти стабильно не могли ни разу… И это – лишь малая часть нашего расследования. Страннее всего было то, что три сестры никак не реагировали на предпринимаемые аферы. В том проявлялась их самоуверенность. Казалась она вполне обоснованной. Как видишь, поначалу всё было бесполезно.       Ситуация изменилась, когда госпожа Тинг случайно пересеклась с Эдельтруд (первая вторую знала, но не наоборот) и незаметно поймала её ресницу, выпавшую с глаза. Важное уточнение вот по какой причине. Род Юй славился чтением глазной памяти, в том числе через пересекавшиеся с ними объекты. Повышенная внимательность характерна по тому же принципу «работы». Тут мы сдвинулись с мёртвой точки, узрев подземелья, в которые она постоянно телепортировалась. Начался новый виток интеллектуальной деятельности старшего квартета по выяснению рельефов и вероятных территорий с ними. Нам были выданы свежие наводки.       Прогулы занятий стали настолько естественными, что я сбилась со счёта, когда мы предприняли очередной. Каждый раз в нас жила вера, что мы близки к разгадке. Провалы не убивали энтузиазм – упрямство было у меня и у Саладина в крови, а Барбатея с Офелией верили нам да в нас. Хаген тоже, но он был в трёх «группах»: в нашей, в квартете родителей да в храмовской. Везде проявлял себя поочерёдно и блестяще. На ту вылазку с отправились без него – его срочно вызвали на совет в Домино.       Взвинченность от очередной выволочки с наказанием мадам Терезии за халатность в учёбе и от очередных мерзких манипуляций Лиллис, Белладонны, Тхармы. Усталость за пару месяцев из-за безрезультатно-энергозатратных поисков. Два компонента состояния, с которыми направились проверять очередную версию. Третий – колюще-режущая злоба за зверства над Гризельдой с Кодатортой. К тому же, она настолько глубинная, что без неё не проходило ни дня, не виделось жизни. Пожалуй, именно она мотивировала да заряжала силами действовать. Да, мы были в курсе происходящего. Это нас не просто ранило, а сжирало и пережёвывало, а потом выплёвывало – так по кругу. Но мы шли. Не могли, не смели иначе.       И не зря. Вскоре столкнулись с тобой. Как бы много ни было чувств, их всегда может стать лишь больше. Внутри разрастались разочарование, расстройство, презрение к тебе как к соучастнице бесчеловечной жестокости для тех, кто мне дорог. Твоя ухмылка наэлектризовала злобой. Захотелось стереть её вместе с тобой из числа живых. Всё то – зачин ненависти, продолжение её борьбы с любовью. Последняя лишь чаще казалась роковой ошибкой, гнусной насмешкой за эти два месяца. Это вводило меня в замешательство, на которое не было времени.       – Эй ты, мерзкая ведьма! Сейчас же приведи сюда Гризельду с Кодатортой! Иначе мы тебя отметелим! – кричала в припадке Барбатея, удерживаемая Офелией от рывка к тебе.       – Де Лакоста, ты поплатишься за содеянное вместе с остальными причастными. В этом можешь не сомневаться, – вставила в свою очередь она, стараясь говорить как можно спокойнее. – Преимущество на нашей стороне.       – Гриффин, у тебя ещё есть шанс избежать последствий. Для этого нужно лишь отпустить наших друзей, – ввернула и я по инерции, осознавая унизительность положения да бесплодность увещеваний.       Ты не сказала ни слова, но позиция твоя стала ясна при поглощающей сфере в Барбатею. Мы принялись атаковать и обороняться. В колдовство вкладывали пережитые чувства в надежде усилить заклинания, а на деле их ослабляли. Ведомые эмоциями феи – слабачки и магически, и в бою. Но кого из нас троих это волновало? Ни количеством, ни силой не выигрывали.       Заметив в миг прояснения рассудка скучающие переглядывания между Саладином и тобой, я опешила. Ещё более унизительно, когда ты игрушка в чужих руках. Тогда я поняла суть твоего отношения ко мне. Внутри всё сжалось, рухнуло. Быть твоей забавой я не собиралась ни в коем случае. Это слишком даже для меня.       – Зря тратим время на ваши трюки, девушки. У меня идея получше – дуэль. Условия простые: моя победа – Гриффин сотрудничает с нами до момента ухода; её выигрыш – она берёт в плен одну либо одного из нас, а остающихся троих отпускает, – процедил Саладин, выразительно посмотрев на тебя.       – Хоть кто-то с мозгами. Идёт, – фыркнула ты. – На мечах?       Он кивнул. Вы начали драться. Стоило мне перестать колдовать да концентрироваться на внешнем мире, как я провалилась в себя. Даже собственный друг считал никем, если судить по его реакции. Причины его нейтралитета до схватки на оружии мне были ясны – дамы против дам, вмешается лишь в крайнем случае и прочие фокусы. А вот поводы для такой снисходительности ко мне с остальными я не разумела. Устроить взбучку Дину захотелось до зуда. Но этим я могла заняться после. Меня задевало подлинное пренебрежение к моим да остальных умениям. Ни ты, ни он не в праве оценивать то, в чём не разбирались. Тем более вы не знали, что стоит за этим, даже не дали нам проявить себя. И это злило.       Тратить время на созерцание ваших дуэлянтских успехов желание отсутствовало. Хотелось быстрее вызволить несчастных Гризельду с Кодатортой и тем самым уменьшить количество проблем, давящих на рассудок, мучающих его.       – Фарагонда, приём! – шёпотом позвала Барбатея. – Мы с Офелией обдумываем, как незаметно улизнуть отсюда на поиски наших. Как думаешь, всем троим уйти, сделав иллюзии, или одной из нас остаться?       – Простите, задумалась. Лучше одной из нас остаться. Двое на Гриффин, двое на её сообщницу – более разумная комбинация. Как разделимся? – разогнав мысленное наваждение, вклинилась в процесс я.       – Резонно. Барбатея останется, а мы пойдём. Всех устраивает? – тихо сказала Офелия.       Только я кивнула, Саладин понёсся на тебя с бешеными глазами. Я сразу смекнула причинно-следственную связь. Чувства Дина ко мне были известны всем. И этим знанием любили пользоваться бессердечные существа вроде тебя. Сама не заметила, как встала между вами, как меч пронзил мне область пупка. Причина же ясна – мои чувства к тебе. Какая бы путаница ни творилась в голове, сколь сильно мне бы ни хотелось возненавидеть тебя в то время и избавиться от чувств к тебе, я, последняя дура, дорожила тобой.       Мучения были вознаграждены Энчантиксом. Мне было невероятно наплевать. Это превращение не дало бы ничего: ни семью, ни исцеление от тебя, ни отмену войны. Так какой от него прок? На тот момент – устранение последствий твоей мерзкости да помощь союзникам с союзницами разве что. Пусть так. Впереди предстояло искать ему применение, раз теперь Энчантикс – мои благодать да проклятье.       Я не слышала, что говорили остальные. Зато видела тебя будто в первый раз. Если раньше мне хотелось видеть в тебе свет, то тогда не удавалось найти ничего, кроме тьмы. Внутри всё сломалось. «Я полюбила ту, что хуже чудовища,» – мысль, непрестанно крутившаяся в голове. Ты отвернулась – от стыда ли, от раздражения ли. В обоих случая – без разницы.       – Айдартж, ты проиграл, напав на Фарагонду, – самодовольно вставила ты. – Забираю Офелию. Остальные свободны.       – Ты всё подстроила, трусливая дрянь! Офелию мы тебе не отдадим! – хором выпалили с Барбатеей, а потом по очереди: – Бери меня. А лучше получи как следует!       – Девушки, договор есть договор. Уходим, – еле слышно выдал поникший Дин.       – Плевать я хотела на ваш договор! Эта мразь – лгунья, а ты с ней честные дела иметь хочешь! – бушевала моя напарница по недовольству.       – Поговорим об этом потом. Пошли, – Саладин был разбит, но твёрд. – Вы лучше помолчите.       – Ты не можешь проиграть, не имеешь на это никакого права! – негодовала я, идя к тебе.       – Ты права, Фари. Но отыгрываться должно не вам – вы не справитесь с нами, – выпалил он. – То есть с ней. Особенно если я помогу ей.       Мы с ним украдкой встретились взглядами. В тот миг я ощутила его внутреннюю борьбу, которая происходит каждое мгновение его жизни. Он не знал, на чью сторону встать, хотя и понимал в то же время. Жестоко. Больно. Мне хотелось протянуть ему руку, но он бы её не взял. Слишком много тьмы, где ему положено быть. Чересчур уйма света, где он находиться хочет. Дилемма сторон, тянувшая его на обе позиции одновременно и от них откидывавшая. Везде чужой. Нигде не свой. Геройский злодей. Вражеский добряк. И он справлялся каждый раз. Тем самым ободрял да ранил меня снова и вновь. Мой друг, становившийся невольно соперником. Мой конкурент, являвшийся товарищем.       Офелия молча наблюдала за мной и за тобой, направившей на меня меч да сферу. Наверное, она единственная из нашей компании, кто понимал необходимость следования условиям. Её взгляд был непроницаем. Так захотелось обнять себя, Саладина, её, Барбатею – нам было тяжело… Всё из-за жизненных условий, из-за тебя. Если на первое повлиять возможности не было видно, то на второе шанс представлялся. Об этом я задумалась, когда мы уходили. Последний рывок – отчаянный, нелогичный, чувственный, как и вся моя жизнь в последнее время.       – Ты не такая. Отпусти их. Пошли с нами, – отчеканила я один раз, затем другой, а там третий…       Я вся бурлила от переизбытка чувств и не могла успокоиться. Так хотелось решить все трудности одним махом. И этой потугой мне виделось переманивание тебя на сторону света. Абсурдная надежда. Другой у меня не было. Да и мне она не казалась такой, пока я пыталась не впасть в истерику. В моём тогдашнем состоянии только бы вести судьбоносные диалоги и спасать других. Куда больше бы мне подошёл курс психотерапии, в чём я бы ни за что не призналась ни другим, ни тем более себе… Твоя пощёчина словно задела новый виток мыслительного процесса, потому я выпалила из последних сил, вкладывая в эти слова все гаммы себя:       – Ты ведь любишь меня. Почему не хочешь услышать и быть со мной?       Меня в очередной за тот день раз переклинило. Отношение к тебе было в шторме между ненавистью, безразличием и любовью. А на деле всему основа – третье. Я хотела вытащить тебя, чтобы не стало бесповоротно поздно. Я желала спасти всех, но в особенности себя от пут невзаимной и больной привязанности, которой были окутаны сферы жизни, даже не связанные с тобой.       – Я тебя ненавижу и проклинаю каждый раз. Проваливай, пока я не убила тебя, как моя мать – твою семейку, – в сопровождении ударом молнии это разбило последние попытки самоконтроля.       Ты дала мне свободу. А я от неё задыхалась, как от гари, – ещё и от слёз. На каждое моё: «Не верю,» – шло твоё: «А поверь!» От этого лишь сильнее убеждалась в твоей лжи, в своём самообмане. Правды нет – есть лишь удобная призма истинности. Я горела целиком, желая уничтожить всё вокруг, а потом восстановить – и так по кругу. В первую очередь – тебя. Убегая, падала да вставала, чтобы рухнуть вновь от громкости тишины, от беззвучия да бесполезности криков. В один момент я даже перестала подниматься, а просто валялась в истерике. Но то было даже сильнее, чем она. Я умирала, перерождаясь, и воскресала, погибая. Тогда мне феникс был ближе, чем кто бы то ни было и как никогда ранее. Вместе с тем бесконечно чужд…