Любовь вражды

      Даже при ударах и тяжестях судьбы периоды счастья реалистичны. Более того, они необходимы. Дело не только в взаимодополняемости тьмы да света, в обязательности чередования событий. При всей их немаловажности с естественностью, состояние духа – первостепенно главное, основа и начало всего. Уже благодаря искрам тепла в сутолоке колючей жизни становится проще двигаться дальше. Делать это хочется чуточку, но всё-таки больше. В этом я убеждалась неоднократно. В том числе при помощи Циллы.       Визит к тёте и дяде Барбатеи на Землю – виток беззаботного тепла, островок спокойствия в буре напастей сквозь годы. Также он был передышкой между экзаменами, данью молодости, жажде свободы. Нас там окружили семейным радушием, отвлекали от учёбы, от магии завораживающими историями, бытовыми заданиями, компанейскими вылазками. Я изголодалась по ни с чем не сравнимому времени с родными, по их любви, потому было и хорошо, и больно. Показывала окружающим, разумеется, довольство. Да, проживание боли с кем-то – полезное лекарство, сближающее событие. Однако жить с ней приходится самому человеку, с чем никто ничего поделать не может. Плюс не всё да не всем нужно демонстрировать. Помимо меня есть целый мир. И он с его обитателями нуждается не только в моих душевных ранах.       Традиционно для недели нашего пребывания, один из вечеров был умиротворённым, размеренным и благоприятным. Мы с Офелией кормили уток в реке, пока Гризельда с Барбатеей играли в бадминтон неподалёку. Земная жизнь казалась экзотикой из-за отсутствия магии, из-за разницы прогресса условий жизни в культуре, в науке, в образовании, в благоустройстве и в остальном. Это не хуже да не лучше, просто по-другому. И всё-таки она резонировала с привычной действительностью. Люди рождались и умирали, говорили да действовали, чувствовали и играли роли. Все мы одинаковые, лишь разные дополнения. Так до сих пор – часто наблюдаю за землянами, чувствуя себя частью их мира, но одновременно бесконечно чужой. Жить без магии для магического существа – это уже существование. Не заботиться об окружающем мире – не беречь себя да тех, кто дорог.       Размышляя в подобном роде, была погружена в себя и в созерцание происходящего на воде: в течение реки с отражавшимися в ней грозовыми тучами, в движение уток. Потому руки на талии, тянущие к себе, стали неожиданностью. Рефлекторное брыкание – закономерное последствие. Подходя сзади, никто будто не понимает, что это чревато явно не восторгом.       – Нежнее, ягодка, иначе обе улетим! – шёпот в ухо и тяга тела назад. – Плавать рано. В этой реке опасно. И точно не в платье надо.       – О чём вы вообще? Я просто любовалась видом, – озадаченно стряхиваю с себя руки и оборачиваюсь.       Женщина за тридцать. Зелёные как осока глаза прищурены, с хитринкой и на усыпанной веснушками коже выглядят будто оазис в пустыне. Пухлые губы в ухмылке и забавно морщатся из-за выдохов носа с горбинкой. Это я выяснила, вздёрнув голову, – она была меня разительно выше. Рыжие кудри убраны в высокий хвост. Отстраняясь, заметила на ней зелёную с ромашками накидку из атласа. Раздуваемая ветром, демонстрировала чёрный кружевной купальник. Плотно облегал грудь, больше которой я тогда не видела, осиную талию и внушительные бёдра.       – Ты перестала меня слушать из-за глаз или из-за груди? – донёсся до меня медово-журчащий голос, встряхивая да засахаривая переливами.       Пробурчала извинение. Провокационные вопросы предпочитала обходить. Тем более это замечание в ответе явно не нуждалось. На её глазах подолгу не задерживалась, в отличие от груди в зоне видимости.       – Если хочешь, можешь потрогать, – пока я сгорала со стыда, она наслаждалась, поднимая ведро с водой. – Тебя манила река. Она известна как ловушка для девственниц. Слышала?       Кивнула и отошла назад. Река, пропитанная слёзами изнасилованных и спасающая смертью от схожей участи ещё не тронутых. Действительно ли это помощь – спорный вопрос. Я смерть спасением не считаю. И разбираться надо не с девушками, а с воспитанием мужчин. Ну а река – проявление волшебства. Магия на Земле, безусловно, была всегда. Только являла себя иначе. Женщина взяла меня за руку, повела прочь от реки. Шероховатая от работы с землёй кожа царапала мои неизменно гладкие руки. Шла я следом покорно, не ощущая желания сопротивляться.       – Тея и остальные, следите за Фари. Её чуть не забрала река, – буднично сообщила она сидевшим на покрывале подругам.       – Цилла Флэйм, моя троюродная сестра, – ответила на вопросительные взгляды подруга, когда названная скрылась из виду. – Она к тебе приставала? – на мой отрицательное мотание последовал облегчённый вздох. – Ты ей понравилась. Потому будь осторожна.       – Как долго здесь пробудет? Чем опасны её симпатии? – настороженно осведомилась Гризельда, поднимаясь.       – Месяц своего отпуска. Потом вернётся в Эраклион на работу, – помогая встать Офелии, сухо пробормотала Барбатея и продолжила расстроенно. – Цилла – вертихвостка. Её похождения заканчиваются разбитыми сердцами – в лучшем случае, изнасилованиями и проклятиями – в худшем. Похоже, нам придётся вернуться в Алфею раньше.       – Нет причин, – задорно встряла обсуждаемая персона, приближаясь уже без ноши. – Тея драматизирует. Я за обоюдные согласие с удовольствием. Если ягодка будет против – не прикоснусь даже. В ином случае – ответственность и на ней. А отношения длятся столько, сколько должны.       Барбатея раскраснелась да затряслась, но промолчала. Проявление эмоций в её исполнении – невиданное событие. В тот раз тоже не случилось. Кто из них права – наверняка я знать не могла. Факт в том, что меня тянуло к женщине всё сильнее. Тогда не могла понять подобного, ведь не сталкивалась ни разу ранее. Внутри пробирала согревающая дрожь.       – Выясняйте отношения тет-а-тет, пожалуйста, – подала голос Офелия. – Мы обещали помочь по хозяйству. А нарушать слово – подло, грубо по отношению к Флэймам. Фарагонда в состоянии постоять за себя. При необходимости всегда есть, кому помочь ей. Барбатея, ты хотела показать красивое место. Может, пойдём?       Названная услужливо переключилась, ведя нас да рассказывая истории из детства. Офелия с Гризельдой шли за ней. Мы с Циллой замыкали свору. Поначалу выглядело натянуто. Постепенно все расслабились или делали вид. Даже при правоте Офелии ощущалось всё так, будто мы заставили Барбатею засунуть себя с её состоянием куда подальше и развлекать нас. Однако о таком речи не шло. Поднимать тему – развивать то, что пытались потушить. При глупости ситуации это понимали все, потому избегали обсуждения странной сцены.       Про шедшую рядом никогда не слышала ни от Барбатеи, ни от кого-либо ещё. Потому не могла понять ни её с сестрой взаимоотношений, ни портрета личности Флэйм. Приставать с вопросами, демонстрировать интерес мне было неловко. Если подругу я могла бы позже спросить, то как себя вести с незнакомой женщиной – понятия не имела. К тому же, стоило сосредоточиться на рассказах Барбатеи. Разговорчивость ей нехарактерна, потому упускать момент – кощунство. Правда, интерес к Цилле был мощнее подружеских чувств.       В рассматривании спутницы да в попытках уловить разговор я споткнулась. Захват под локоть. Если бы не Цилла, я бы упала в прикрытую ветвями канаву. «Нежнее, ягодка, иначе обе улетим!» – её коронная фраза. Она притянула к себе. Смотрели друг другу в глаза. Её взор искрился азартным предвкушением, тёплой заботой. Чем больше я смотрела, тем сильнее тонула в бесконечном лете. Подкреплялось это запахом душистых трав, речной влаги.       Начался дождь. А я не шевелилась, завороженная ею. Цилла, не отдаляя ни глаз, ни руки, тянула на себя, пока не упёрлась в дерево. То была раскидистая ива, скрывавшая нас от мира. Мою щеку гладила её ладонь. Внутри нарастало согревающее умиротворение. Другая рука с локтя ушла на талию. Я свои пристроила у неё на боках. В голове было впервые по-настоящему пусто. Вся жизнь отступила за иву. И это мне было необходимо. Круг страданий из-за утрат, из-за неизвестности, из-за тебя слишком изматывал меня.       – Ягодка, чего бы ты хотела?       – Тебя, – выпалила неосознанно, даже не понимая, что это я сказала и каково значение.       Улыбка Циллы растворилась в нашем поцелуе. Поспешно? Слишком. Подозрительно? Весьма. Безрассудно? Определённо. Но здравый смысл не имел значения против прихотей души и тела. Узнала, как проявляет себя либидо. Ощутила, насколько сильно мне нужны прикосновения не семейные, не дружеские, а именно сексуальные. Так отчётливо. Так спонтанно. Так естественно. Так кстати. И впервые. Потому я впилась целиком.       Паузы случались из-за нехватки кислорода и пресекались почти сразу, когда становилось легче дышать. Поцелуй был долгий, с распускающимся смаком, с переходящей в страсть нежностью. Напор был обоюдным и привёл к почти синхронному стону – я сдалась чуть раньше, обмякая в её объятиях. Цилла крепче прижала к себе, телепортируя нас.       – Лучше в моей комнате. Иначе заболеем, – прошептала она возбуждённо. – Ты уверена?       На каждую её реплику кивок. Тогда она, сняв с меня платье, уложила меня на кровать и прильнула к губам. От них перешла к шее. Выходящие из поцелуев укусы тягуче-острые, влажно-горячие. На них – стоны да блуждания рук под накидкой. Задыхаясь, училась заново, чувственнее дышать. Буря изнутри просачивалась наружу, чтобы варьироваться и во мне, и вне меня.       К прикосновениям я очень чувствительна. В семье в них всегда вкладывался глубокий, от чего бесценный смысл. Он неподвластен словам да поступкам, ведь выше их. А если касаться моих эрогенных зон вроде груди, ощущаю себя уже касающимися, возвышеннее привычной жизни. В этом особенно отчётливо убедилась, когда Цилла сняла мой топ и стала то целовать, то кусать, то сминать грудь. Её изучающая чувственность, неспешно-нежная страсть при соитии со мной наэлектризовывали не только до стонущих криков, до жаждущих продолжения касаний, но и до опьяняюще-раскрепощающего катарсиса. Чем дольше Цилла ублажала меня, тем насыщеннее охватывало перерождение.       Тело пробирала переменчивая дрожь, поглощала энергетика момента и женщины. Флэйм была опытна, потому искусна; вовлечена, а значит – безупречна; желанна, благодаря чему необходима. Я была нетронута, из-за чего священна; очарована, в связи с чем доступна; наивно влюблена, чем разбита да наполнена. И мы обе понимали это. Любви в подходящем к кульминации да развязке акте не было. То была взаимовыгода. Всё от мимолётного наваждения, для удовлетворения сексуального голода, от жажды новых ощущений, для отвлечения от гнетущего. В моём случае это и про перерождение. Сие тоже обе знали. Ясно стало с момента встречи. Очевидно – по синхронно рваному дыханию. Элементарно – ввиду вовлечённости, где были только мы с моментом. Понятно – при каждом поцелуе да касании, миновавших плеядой засосов досягаемо-недосягаемое не только со стороны Циллы.       Действуя по наитию, на грани сознания, двигалась верно. Её тело – больше, нежели произведение искусства. Оно – совершенство природы. Изобилие веснушек и родинок, складывавшихся в созвездия; растяжек да шрамов, рисующих узорами историю; щекочущих волос делало его настояще-живым, привлекающе-естественным. Чем идеальнее плоть, тем скучнее с ней знакомство. Чем она детальнее, тем трепетнее, вкуснее познание. Касаясь, открывала чужой мир, чтобы стать частью и сделать составляющей себя. Воздействуя, сама подвергалась влиянию.       Мгновение длиною в вечность – она во мне, моя на целый миг, а я в ней и её. Наполняя собой, Цилла да я восполнялись сами. Мы обрели себя в другой да другую в себе. Блаженство до свершения было репетицией. При нём стало фейерверком, тоже не поддающимся описаниям. Постигла цельность. Захватила гамма жизни. Я рыдала от счастья, от желания жить, от благословения Фортуны – впервые за долгое время. Секундная боль стоила бесконечности экстаза. Душевные искры ощущались физически. Хотелось летать. А я тогда лучше, чем летала. Пик достигнут совместно. Обмякла под ней, вбирая в себя её. Дыхание казалось чем-то невозможным, как и произошедшее.       – Вот мы и улетели, ягодка, – от тела к телу, из души в душу прошептала Цилла, перевалившись рядом да пристроив мою голову к себе на грудь.