Три четвёртых. История о магии и ремонте

Мы лёгкий сон, ланфрен-ланфра Сорвём с тяжёлой ветки Как сладок он, ланфрен-ланфра Такие сны так редки... (Из песни Михаила Боярского "Голубка") — Мариночка, ну где же ты, негодница! — вскричала царевна, разнежившаяся в будуаре. Была она молодой особой складу нежного и столь же нежного возраста, а потому почти по макушку утонула в пуховой перине большой дубовой кровати. — Здесь, сударыня, — прибежала расторопная помощница, разрумянившись от подъёма по скрипучей лестнице поместья. И, замявшись, жалобно попросила: — Дозвольте-с не ходить на бал, матушка. Ну не могу я в одеждах этих барских! На помощнице было бальное платье золотой парчи, расшитое тёмным кружевом и чёрными гагатами. Последние багряные лучи заката, пробивавшиеся сквозь тонкий тюль покоев царевны, робким блеском трогали роскошное убранство наряда и нежно играли в золотых локонах Марины, заплетённых по последней придворной моде. — Ужель ты забыла, душечка: изнемогаю я! Голова болит, — капризно скривила алые губы наследница престола Бравии и вздохнула. — Что тебя не устраивает, не понимаю: это платье стоит столько же, сколько всё имение князя Соколовского, и ты в нём чудо как хороша. —Да ножички из-под него доставать неудобно, вашество, — Марина ещё сильнее зарделась от конфузности ситуации. — Ничего, придумаешь что-нибудь, ты девка смышлёная. И шербету турецкого для меня взять не забудь, — царевна, отвернулась к стене, разметав свои длинные медные локоны по подушкам и показывая тем, что разговор окончен. Балы… Излюбленнейшее развлечение высшего света. И сердце Марины, рождённой в небогатой крестьянской семье, должно было сладко замереть от одного этого слова. Ведь под сказочной сенью дворца, на его лаковых паркетах, ждали её галантные кавалеры; в залах, изысканно обставленных произведениями лучших итальянских мастеров, звучала волшебная музыка; на длинных столах, сплошь убранных тончайшими скатертями и свежесрезанными цветами, переливались драгоценные приборы и прозрачные бокалы венецианского хрусталя; над кушаньями трудились несколько часов десятки вышколенных поваров и поварят, и в лучших домах Лондона и Парижа позавидовали бы этим изыскам. Но нет, ни весёлые танцы, ни томные взгляды поручиков и графов, ни фантазийные деликатесы не прельщали юную прислужницу. Хотя, последние, возможно, немного прельщали… Проезжая по проселочной дороге мимо старого дуба, Марина засмотрелась на величественное дерево, окутанное царственной мантией кроны. Дуб стоял среди поля столь гордый в своём одиночестве, и напоминал девушке отца, которого она никогда не знала, или брата, которого у неё никогда не было. Кого-то сильного и мужественного, словно бы говорящего ей: «Не ходила бы ты на тот бал, душенька. Ничего хорошего тебя там не ждёт, а ждут только опасности да невзгоды». Однако пока Марина размышляла, карета уже прибыла ко двору. Среди холодной матовости мрамора, огненного бархата ковровых дорожек и невыносимого звона бокалов — в ответственные дни девушка не позволяла себе ни капли хмельных напитков — воровка (а была наша рыжая бестия не кто иная, как первостатейная воровка!) увидела его… Он стоял в глубине шумной залы, неприступный и отчуждённый, и тем более вожделенный. Зачарованное стекло витрины словно не пропускало алчущие взгляды гостей, устремлённые к его манящим округлостям и развратным изгибам. Кубок Рока. За ним Марина и явилась на светское мероприятие, задыхаясь в душном капкане парчового корсета. Столь многоопытной воровке, владеющей магическими инструментами и эликсирами, не составило труда выкрасть заветную чудницу, заменив искусной подделкой. Не замарав белых перчаток, Марина уже было двигалась к неприметному выходу в сад, как взор её обратился к уставленному закусками и дичью столу. Несколько мгновений девушка боролась с искушением, но затем, повинуясь животному порыву, решила вознаградить себя за выполненную работу, и приникла к тарелкам. Не успела она самую малость насладиться букетом вкусов рябчика с вялеными томатами, как за спиною её кто-то вежливо, но настойчиво покашлял. Марина обернулась, едва успев промокнуть губы накрахмаленной салфеткою, и увидела невзрачного мужчину со скабрёзными усишками и бегающими глазками. Кажется, кто-то представлял его как статского советника Григория Михайловича Пентецкого. — Не соблаговолит ли столь прекрасное создание разделить со мной кадриль? — приосанился он, галантно улыбнувшись и подавая руку в лайковой перчатке. — Ах, право же, я не танцую, — захлопала ресницами воровка. — Но я настаиваю! Один танец, чего вам стоит? — упорствовал внезапный кавалер, повышая голос: — Просим! Гости, стоявшие близ назойливого мужчины, начали оборачиваться и уговаривать Марину одарить его танцем. Девушка, испугавшись внимания, резко взялась за протянутую руку, которая оказалась куда твёрже, чем выглядела, и пара вылетела к танцующим. — Сударыня, ваши глаза сияют, словно золотой кубок Рока, — низким утробным голосом прорычал партнёр по кадрили. — Как Ваше имя, милейший? — Марина наивно сделала ещё несколько медленных взмахов опахалами ресниц. — Аазмандиус, сударыня. — Какое необычайное имя для наших краёв, — очаровательная воровка была сбита с толку. Тяжёлое платье сковывало и без того неловкие движения, над пухлой верхней губкой и на лбу девушки появилась лёгкая испарина, а кубок, скрытый под пышною юбкой и оказавшийся весьма тяжёлым, давил пониже спины, что также не добавляло грации вынужденной кадрили. По счастью, в танце продвигались они со странным иноземцем как раз к нужному выходу. — А я не местный, о дивное создание, моя Родина — Извр. — Извр? Никогда не слыхала. — Это небольшая, но прелестнейшая провинция в Пруссии, — Аазмандиус хищно улыбнулся, и Марине показалось, что её кавалер ниже ростом и шире в плечах, чем выглядит на самом деле. — Ах, дорогая моя, вам, наверное, нездоровится: вы так бледны! Может, выйдем на свежий воздух? Всё складывалось удачнейшим образом, будто Фортуна благосклонно положила свой нежный взор на Марину. Однако же девушка чуяла некий подвох. Когда они с загадочным иноземцем выходили в сад, высокая дама в излишне откровенном и устаревшем платье, которая задумчиво стояла у стены, прикрываясь нелепым веером, внезапно решительно последовала в их сторону. — Ну вот, деточка, мы на воздухе, — пробормотал Аазмандиус и, железной хваткой ухвативши нежное девичье предплечье, потащил Марину в тёмные кусты спиреи. Девушка не успела и слова промолвить, как оказалась в зарослях, а нежный ротик её был зажат сильной рукой в лайковой перчатке. Тем временем в саду показалась высокая дама. Отбросив веер, она шёпотом позвала своего сообщника: — Ааз! Где же ты? В ответ на её призыв злокозненный похититель заливисто зачирикал, словно заправская свиристель. Марина и опомниться не успела, как оказалась в самом отдалённом и тихом углу сада, куда не дотягивались даже серебряные лучи печальной луны, которая будто сочувствовала бедной девушке. Ах, как же роскошен дворянский сад в летнюю ночь! Нежные деревья томно шепчутся, склонив застенчивые кроны друг к другу. Утончённые лилии и кувшинки, мерно покачиваясь от дуновения ласкового ветерка, легонько чокаются, словно хмельные кубки невидимых наяд. Шаловливый соловей, примостившись на шершавой каменной стене, вдохновенно поёт серенады утопающим в бархатном небе звёздам. На ароматных розах, словно маленькие бриллианты, поблёскивают освежающей вуалью росинки. С атласных листьев бузины стекают тяжёлые капли крови… Но чу! Марина подняла метательный ножик и побежала босая по холодной росе. Волосы её растрепались в жаркой драке с похитителями, хотевшими отобрать у неё кубок Рока, щёки горели ярким румянцем, и девушка была похожа на бурную Миранду, сошедшую с полотен Уотерхауса. Марина вскочила в карету, и кучер немедленно стегнул лошадей, а те пустились в ночь чистейшей рысью. Но что же это!? Непостижимым образом преследователи нагнали карету и влезли вовнутрь. Марина ожидала их с магическим оружием наготове, и в горячем взгляде её чёрных очей читалась неумолимая решительность. В тесной утробе кареты разыгралась нешуточная драка, во время которой Аазмандиус превратился в жуткого человекоподобного ящера, покрытого прочной чешуёй, а кожа его пособницы стала зелёной, словно греческая оливка с банкетного стола. Однако удивляться воровке было некогда, ведь борьба за кубок шла не на жизнь, а на смерть. В ход шли самые разнообразные заклинания, амулеты, оружие, но с этим всем в столь маленьком пространстве невозможно было развернуться. В конце концов, еле дышавшую Марину скрутили грубейшим образом, а карету остановили, предварительно оставив кучера без сознания. — Где кубок? — прорычал сквозь острые клыки ящер, злобно встряхнув девушку за плечи. — Кажется, я знаю, — мягким голоском отозвалась зеленокожая дама, чьи волосы в мерном свете луны отливали зеленью августовской жимолости с южных холмов Листвяницы. Дама бесцеремонно полезла под парчовую юбку своей пленницы. — Как вы смеете… — задохнулась от возмущения Марина и зарделась от самых золотисто-огненных локонов до ажурного края корсета. Ловкая зелёная фурия в считанные мгновения вытащила кубок из-под пышных юбок незадачливой воровки. Дама и Аазмандиус премерзко рассмеялись, и тот вытащил из рукава железный прут. Презренные бандиты зачем-то оседлали прут и с громким хлопком растворились в воздухе, победоносно поднимая кубок Рока над головой, а связанная Марина лежала на прохладной влажной траве предрассветного луга. Разумеется, освободиться от коварных пут воровке не составило труда. Она привела в чувство кучера, затем вернулась назад по ночной дороге, протоптанной сотнями всадников и продавленной бессчётным количеством карет, возов, телег, саней, а нынче такой пустой… Не без труда, изорвав тонкую перчатку, девушка достала из можжевелового куста истинный кубок Рока. — Дилетанты… — вздохнула измождённая искательница приключений. *** Что угодно ожидал увидеть во сне Рун после прочтения прадедова архива, но уж точно не приключенческий роман про знаменитую родственницу, рептилоида и троллину…