Дым и тёрн

Октябрь близился к концу, навевая на многих учащихся затяжную хандру. В этот список не попадали лишь слизеринцы. Забини, как зачинщик увеселений, окончательно затвердивший этот пост за собой, уже умудрился организовать вечеринку «для своих» прямо в гостиной Слизерина. Алкоголя было более, чем достаточно, и складывалось впечатление, что вместо школьных принадлежностей старшие курсы кладут в чемоданы антикварные бутылки. Казалось, откроешь комнатный сундук – и у каждого обнаружишь там свой мини-бар. Не обходилось, конечно, без девиц, которые всем своим видом показывали, что такие попойки ниже их аристократического достоинства, но и они спустя пару часов присоединялись ко всеобщему веселью. Это и вправду было весело, немного распутно, но по-своему приятно. Чувствовался дух слизеринского единства. На этот раз Забини взял на себя ещё и роль ведущего вакханалии, которым обычно был Нотт, потому как сам брюнет окружил себя плотными звукоизоляционными чарами, оставшись в комнате. Он пытался пересилить себя, сделать один единственный шаг за порог, надраться хорошенько, тем самым утопив своё дрянное настроение в стакане с огневиски. Нет, даже лучше сразу в бутылке. Но не смог. Правда, не он один был в этой лодке. Малфой тоже. Только тот сидел в оббитом чёрной кожей кресле и усмехался, наблюдая за катастрофой по имени Блейз. Вечеринка окончилась, когда утренние лучи стали выползать из-за горизонта. Именно поэтому на следующий учебный день студенты Слизерина срывали куш на факультетских часах. Только не в ту сторону, что надо. Сонные, помятые, будто сам тролль наступил на них, слизеринцы все, как один, обращались к Забини: — Ну спасибо. — А я что? — искренне восклицал мулат, а потом кривился от головной боли. — Для вас же старался. И где только справедливость в этом мире? — Поищи у себя в кармане. Кажется, я положила её туда сегодня утром, — пробурчала старшая Гринграсс, проходя мимо Блейза. — Дафна, и ты туда же? — простонал по-мученически тот, пытаясь словить девушку за рукав мантии. Дафна отмахнулась от него, как от букашки, прикладывая другую руку к пульсирующему виску. Нотт наблюдал за всем этим с насмешливым выражением лица, которое, кстати, бесило остальных слизеринцев. Он лишь разводил руками, говоря: — Согласен, моя рожа выглядит намного свежее и привлекательнее ваших. Но так было всегда, пора уже смириться, друзья мои! К вечеру этого же дня улыбка, от которой у него успело свести скулы, постепенно сползла на нет. Раз в месяц отец посылал Теодору сову, а письмо для него было своеобразным ящиком Пандоры. Он весь был на иголках, пока поднимался в совятню, поэтому по дороге выкурил не одну сигарету, а две. Ужасное расточительство, но по-другому никак. Пробираясь сквозь полчище сов, слизеринец смотрел под ноги, чтобы не вступить начищенными оксфордами в птичий помёт. Когда Нотт, наконец, увидел знакомого чёрно-серого филина, то почувствовал как сильно стукнуло сердце. Смелее. Это всего лишь жалкий клочок бумаги да чернила, прокручивал в голове Нотт, отвязывая письмо от птичьей лапы. На автомате сунув филину съестную награду, которую преждевременно положил в карман брюк, парень пошёл на выход. Он предпочитал читать в тихой обстановке, где нет шуршания неугомонных крыльев. Рядом была астрономическая башня, куда он и направился. Так как мантии на Теодоре не было – только накрахмаленная рубашка – Нотт сразу ощутил скользкое прикосновение осенних лап ветра. Поёжившись, он прислонился плечом к каменной стене и развернул письмо.

Мой дорогой мальчик,

Начало уже насторожило Нотта. Ему было более привычно обращение «сын» или просто «Теодор», потому как с данной первой строчки считывалось явно приподнятое настроение отца, что не всегда сулило того же Теодору. Почти никогда.

Сообщаю и трепещу, ведь накануне вечером Тёмный Лорд сам соизволил посетить наш особняк. Какая несказанная честь для семьи Ноттов!

Теодор сглотнул. Слюна показалась ему настоящей желчью. Теперь его дом осквернён, отравлен, запятнан... Слизеринец продолжил читать.

Тёмному Лорду пришлась по вкусу обстановка нашего дома в целом, но сейчас не об этом. Мне, наконец, выпала прекрасная возможность поведать о твоих исключительных успехах в школе и по части чарового мастерства. Тёмный Лорд выглядел заинтересованным, он говорил, что молодая чистая кровь особо ценится в его рядах. Это ли не счастье, мальчик мой?

И в конце наставление учиться ещё более усердно (ведь теперь Теодор был на личном счету у великого тёмного мага!) и скорое прощание. Эти строчки Нотт не сильно разобрал. Он был просто не в состоянии. Внутренняя паника передалась рукам. Его пальцы мелко дрожали и, кажется, побледнели ещё больше, как и он весь сам. Кожа утратила жизненный цвет. В этот момент будто пасть дементора высунулась из письма и выкачала из него последние соки выдержки, которые Теодор накапливал с начала октября. Сентябрьское письмо казалось детским лепетом после этого. — Блять, — еле слышно сказал Нотт, запуская руку в волосы. Письмо упало на пол. — Блять, блять, блять, — с каждой последующей руганью его кулак всё яростнее вколачивался в стену. Голос поднимался, а температура тела, по ощущениям, наоборот, снижалась. Но рано или поздно наступил бы момент, когда Нотт переключится на боль в руке, и мозг не сможет и дальше её игнорировать. Теодор опустился на ледяной пол. Опёрся локтями на согнутые колени и зажмурился, затуманено потирая руками лицо, левая часть которого стала окрашиваться в красный. Металлический запах уже успел пропитать кожу. — Что ты наделал? — прошептал Нотт, отказываясь верить в прочитанное; отказываясь ненавидеть отца ещё больше, чем ненавидел до этого. Потому что такое количество ненависти погубит в первую очередь его самого. Пара капель крови стекла вниз и упала на письмо. Прямо на каллиграфически выведенные буквы. «Это ли не счастье, мальчик мой?». *** Слабый, крохотный огонёк был сродни маяку, который никто не смог бы увидеть в ночной час. Спину сквозь рубашку приятно холодила стена, на которую опиралась Родсон. Подкурив сигарету обычной маггловской зажигалкой, которую в этом деле она предпочитала больше, чем волшебную палочку, девушка впустила в лёгкие вместе с табачным дымом спокойствие. Его ей не хватало почти всегда. В моменты, когда она оставалась наедине с собой, вспоминались летние дни в стенах собственного дома, которые были мрачнее самых чёрных туч. В Хогвартсе всё это притуплялось, но выжечь дотла эту червоточину внутри себя не получалось никогда. Учёба была сродни девяти месяцам отсрочки перед неизбежной реальностью, что с каждым годом давила на неё сильнее прежнего. Родсон лишь не могла понять, когда же настанет тот момент, когда её кости не выдержат этого давления и с желанным треском раскрошатся. Потому что ей хотелось прекратить всё это, каждый раз закрываясь на хлипкий замок в своей спальне и забиваясь в угол, пока кожа горела от боли и синяков; хотелось, чтобы прошлым летом жизнь выкачалась из её тела, пока люди в белых халатах бегали вокруг, а все звуки перекрывал плотный вакуум. Но это чувство ускользало всё дальше и дальше, когда Родсон попадала в стены школы, где она чувствовала безопасность. Проведя пальцами левой руки по области рёбер, где шрам перекрывался тканью рубашки, гриффиндорка поджала губы и быстро отдёрнула оттуда руку. Обхватила ею согнутые колени и посмотрела на тихое небо, обзору на которое не мешало стекло. Родсон сидела на каменном выступе, находившемся возле выхода во внутренний двор школы. Днём это место было почти всегда занято другими студентами, весело смеющимися и с наслаждением проводящими время между уроками, а ночью оно целиком принадлежало ей. До того момента, пока не послышались чьи-то шаги за спиной. Родсон сама не поняла, как определила, что это не какой-нибудь учитель, потому как попытки затушить сигарету она не сделала. Наоборот, всё продолжала сидеть на подоконнике и вдыхать горький дым. Девушка и бровью не повела, когда напротив умостился парень, свесив ноги вниз. Около минуты никто из двоих не нарушал молчания, уже знакомого им по совместной работе на Зельях. От Нотта веяло одеколоном, но этот запах почти полностью перекрывался металлическим, безысходностью и... спокойствием. Даже скорее мёртвым, но клетки девушки откликнулись и приняли единогласное решение не прогонять его из своей обители. — Ты что, кого-нибудь убил? — спросила Родсон, всматриваясь в профиль слизеринца, местами заляпанный кровью, хоть и видела сбитые напрочь костяшки. Она также подметила, что они никогда не успевали у него полностью заживать. Нотт лишь усмехнулся на это, но промолчал. Свет луны осветил его проявившуюся ямочку, и гриффиндорка отвела взгляд в сторону. Приостановившаяся ночная жизнь занимала её намного больше, да. Вдруг Теодор плавно наклонился к ней и одним движением вытащит из кармана брюк неприметную пачку. Прежде, чем Родсон успела возмутиться, парень поднял указательный палец и нравоучительно сказал: — Во-первых, ты задолжала мне на Зельях, — начал Теодор, поворачивая к ней голову. На лице стала вырисовываться прежняя нахальная маска. — Во-вторых, если я сейчас не выкурю хоть одну эту дрянь, то подохну прямо здесь. Хочешь быть замешанной в моей кончине? Родсон выгнула бровь, а губы дрогнули от внезапной улыбки. Она думала, что разучилась улыбаться. Этот слизеринец не имел права вызывать у неё хоть какие-то чувства. Девушка наблюдала, как сигарета коснулась губ Нотта. Ей почему-то подумалось, что они должны быть очень мягкими на ощупь. Чуть запрокинув голову, парень выпустил наружу дым и прикрыл веки. Долгожданная разгрузка настигла его. Отцовское письмо пеплом разносилось по миру, но Теодор позабыл сейчас о нём. Будто никогда и не было тех роковых строчек, которые перечеркнули его жалкие надежды на лучшее. Он не грёбаный пуффендуец, который понюхает цветок в теплице Стебль и вмиг полюбит жизнь. Тёмно-синие глаза наткнулись на дымчатые, в которых отражалось смутное понимание. Нотт заметил, что девушка держится расслабленнее, чем в прошлые разы. Хорошо. И тут, неожиданно даже для Нотта, она протянула ему руку. — Андра. Брюнет прищурился, чуть растянув время, но девушка не убрала руку. Тогда он пожал её, сжимая дольше, чем следовало. — Вот мы и поладили, Андра. Было сложно помнить о факультетах, когда они сидели без определяющих галстуков, погрязнувшие в сжирающей изнутри тьме. Находясь рядом, эти двое будто по щелчку ощутили, что не настолько одинокие в ней.