***
…Лес. Слово навевает ассоциации с таинственным местом, утопающем в пёстрой зелени, с пробирающимися сквозь кусты редкими зверушками и с бесконечными приключениями, поджидающими на каждом шагу, – но на деле это то место, куда он не хочет ступать ни ногой. Воздух в этой проклятой глуши был более влажный, чем руки Ято. Мягко сказано. Помимо этого, и липнущей к обуви грязи, и леденящего душу шелеста… насекомые. Да, так и зудит поговорить именно об этом. Кажется, его кровь не слишком сладкая или солёная, или кислая, или какая угодно, но эти гадкие насекомые облепили его, как школьники грёбаный буфет на перемене. В общем, Юкине не собирается туда возвращаться. Он впустую провёл в этом лесу уже четыре часа в поисках малышки. Её там не было, хотя он думал, что она там. Если Ято появится в эту же секунду и увидит Юкине, расчёсывающего руки в кровь, он снова превратится в занозу в одном месте... Нет, надо продолжать искать. — Это… э-это ты, Юкине?.. Юкине почти немедленно поворачивается на приближающийся из темноты голос, и его сердце булыжником падает в пятки от того, что он видит. На лице девочки огромное красное пятно: оно начинается у её левой брови, а заканчивается на середине щеки. Юкине ни с чем не спутает этот матовый красный цвет. Её платьице изодрано в лохмотья и грязно до такой степени, что Юкине даже не сразу распознаёт, во что она была одета до нападения; он не успевает заострить внимание на деталях и спросить какого чёрта произошло, ведь она с криками бросается на него и стискивает одежду почерневшими от скверны ручками. — Юкине-е-е! Юкине, я так испугалась! Я… я хотела прийти домой, когда ты… после того, как я перестала быть плохой девочкой, н-но… — что-то тёплое растеклось под тканью брюк Юкине: то ли кровь с её щеки, то ли слёзы, а может, всё сразу. — Наверное, я упала в обморок, а когда очнулась, не могла ничего вспомнить. Чем сильнее я пыталась найти дорогу, тем больше я терялась, и… и… И она больше не слышит собственных слов, потому что её голова трещит так, будто кто-то бьёт по черепу кувалдой, и стук заслоняет все сторонние звуки; в глазах темнеет, и только воображаемые белые огоньки вспыхивают в углу зрения. — Не… не плачь больше. Сейчас ведь всё хорошо? — А?.. Что-то мягкое медленно, бережно и неуверенно щекочет малышку по спине. Стоя на коленях, Юкине пододвигается ближе. Его розоватые щёки слегка касаются её изувеченных. Она смотрит, приоткрыв ротик, а он в смущении отводит взгляд и продолжает укутывать её в свою куртку. — Что ты… Ему точно придётся постирать одежду... Но лучше дать её и потом почистить, чем смотреть, как девочка трясётся словно умирающий зверёк. — Побудь так, пока мы не придём, ладно? Господин Дайкоку … он тебя вылечит. — Н-но я… я не могу пойти домой, Юкине, — она обессиленно стонет, и по её лицу беспрерывно текут слёзы, разбавляя бледный оттенок. — Это из-за меня ты пострадал. Ты был так сильно ранен… Ты должен ненавидеть меня. Все должны меня ненавидеть. …Вообще-то, поначалу так и было. Он ненавидел этого ребёнка, эту тупую девку, которая ворвалась в его жизнь, чтобы украсть его хлопья и его бога. Но сейчас, видя её в таком состоянии… Ранить её сейчас каким бы то ни было образом подобно тяжкому преступлению, итог которого – высшая мера наказания. Он должен остановить её слёзы. Любой ценой. — Не знаю, почему ты хочешь, чтобы мы тебя ненавидели. В смысле… — не впервые он жалеет, что не обладает тактичностью Хиёри. Он не представляет, о чём говорить. — Мы не ненавидим тебя. Госпожа Кофуку сходила с ума. Она даже разрыдалась из-за того, что не знала, где тебя искать, так что… Мы бы не переживали, если бы ненавидели тебя. …Так странно. Она сразу перестаёт плакать, как если бы Юкине не убеждал её в отсутствии ненависти, а произносил заклинание. Её глаза округляются и ярче полыхают красным, когда она тихонечко спрашивает: — Вы меня не ненавидите?.. — Конечно же нет. Чего ей ещё желать? Разве что крепкого объятия и тысячи поцелуев в лоб в стиле Ято?.. — Ос-стальные… скажут тебе то же самое, когда мы вернёмся. Ну что? Ты хочешь домой? — Да, хочу… — она поднимает с земли ладошку за ладошкой, одну ногу за второй, и маленькое, по-детски пухлое лицо озаряется светлой улыбкой, когда она видит протянутую ей руку Юкине. Она покачивается, в ответ высовывая свою из длинного рукава. Ей не терпится сжать ладонь. — Ты такой добрый, братишка Юки. Спасибо за куртку! — Я бы в любом случае не позволил тебе замёрзнуть. Ты провела всю ночь снаружи, так что тебе необходимо согреться… — он покрывается настолько густой краской, что она не может сдержать своего смеха. Этот невинный звонкий голосок делает его очень счастливым и одновременно смущает. — П-п-почему… ну чего ты смеёшься надо мной?! — Ты точь-в-точь такой, как рассказывал братишка Ято! — хрипит она от хохота и безуспешно пытается наладить дыхание. — Ты… когда ты делаешь что-то хорошее, ты… ты краснеешь! Ты так сильно краснеешь, братишка Юки! Ты выглядишь, как мякоть огромного спелого арбуза! — Нет! — канючит он громко, но этот звук тонет в детском смехе. Убить одного очень вредного и болтливого бога по возвращении домой – он добавляет это в список обязательных дел на задворках разума. — М-да, ты действительно сестра Ято. Давай поторопимся, а то снова простудишься. Малышка кивает и широко улыбается, и эта парочка не успевает сделать каких-то несколько шагов на пути к дому, как лицом к лицу сталкиваются с аякаши.***
— Ты в состоянии выслушать меня, Юкине? — Ты в состоянии не быть таким идиотом, Ято? Бог и шинки бросают друг на друга быстрые взгляды. Оранжевые, цвéта боярышника, глаза в ярости смотрят в непреклонные голубые, но длится это ровно до того момента, как Ято прекращает делать обиженный на своего сына вид и… — Я предупреждал тебя, Ябоку? Так ты его точно убьёшь. …смотрит в пол. — Юкине, я просил тебя быть осторожным снаружи, но ты снова вернулся раненым, — он вздыхает и телом наваливается на Юкине, чтобы осмотреть его рану на ключице и продезинфицировать её щедро налитым на ватный диск антисептиком. И хотя рана уже не кровоточит, нельзя запускать инфекцию. Он не вынесет, если состояние сына ухудшится. — Я знаю, что ты просил, — ворчит Юкине. Ято надавливает ватным диском на ссадину настолько аккуратно, что это даже не ощущается, и Юкине был бы очень благодарен, если бы не был так раздражён. — И я был осторожен, но аякаши появились из ниоткуда. Они застали меня врасплох. Меня немного поцарапали, но с твоей сестрой всё в порядке. Ты опять раздуваешь из мухи слона, Ято. Всё нормально. Ято клеит пластырь на поражённое место и приглаживает его, чтобы точно не отклеился. Он снова вздыхает так, что кажется, будто в его лёгких не осталось воздуха; не спрашивает Юкине, нужна ли ему вообще эта обработка – скорее, делает это для себя, для того чтобы не переживать. — Я рад, что ты в порядке. Ято обнимает Юкине и надеется, что это не причинит ему вреда. Шинки неподвижен в руках своего бога. — Ты был сегодня молодцом. Я очень горжусь тобой, малец. — Прекрати меня так называть, — Юкине мягко отстраняет его от себя и ложится на кровать спиной к Ято. — Мне это не нравится. Хватит, проваливай спать. — Позже, у меня ещё остались дела. Это ненадолго, я обещаю. Юкине чувствует, как одеяло подтягивается до подбородка, и как длинные пальцы гладят его по волосам, и всё вместе это ощущается так, будто сама Вселенная просит его отпустить Ято. Юки не хочет быть мальцом? Что ж, это плохо. Ято понятия не имеет, как ещё называть такого замечательного ребёнка. Он встаёт на ноги. Ято чувствует себя старым больным и пустым деревом, которое стоило выкорчевать тысячу лет назад: каждая его трухлявая ветка раскачивается и вот-вот упадёт от легчайшего ветерка. Голова ему кажется заросшей листьями кроной, в которой поселились невесомые бабочки. В груди его звенит волнение, как в ушах летнее стрекотания цикад, а ноги немеют, как жертва в клюве птицы. Это всё не только из-за двух бессонных ночей. Но ничего, время лечит. И Юкине – тоже. Этот малец спасёт своё умирающее дерево, как спас дерево Сузухи, так ведь? Он покидает комнату и как только спускается по лестнице, обнаруживает девочку, сидящую у стола. В лунном свете её ручки такие же белые, как кости, а выглядит она… прозрачной. Мёртвой. Однако когда бог подходит к ней, её глаза начинают блестеть и придают лицу хоть какую-то живость. Это хорошо. — Ох, братишка! — она откладывает свою бутылочку и неуклюже протирает вытянутые в улыбку губки. — Я думала, ты уже спишь. Ты что-то хотел? — Что ты пьёшь?.. — Клубничное молоко! Господин Дайкоку, — интересно. Ято не помнит, чтобы она использовала уважительную форму до этого дня, — дал мне его. Он сказал, что если я буду его пить, то вырасту большой и сильной! А ещё, возможно, я перестану так часто болеть, поэтому я согласилась. Намёки на ласковую улыбку проглядываются в его уставшем лице. На мгновение он представил её через тысячу лет: взрослой, крепкой и очень красивой. Придётся приложить немалые усилия, чтобы защитить её от всех придурковатых богов. Пожалуй, кулаков и угроз будет недостаточно. Нужно будет приобрести бейсбольную биту и запастись взрывчаткой на всякий случай… Интересно, разозлится ли Дайкоку, если он одолжит его пилу? — Братишка? — она поднимает голову, и несколько локонов падают на её личико. — Что-то не так? — Нет, всё хорошо, не беспокойся, — он подходит к столу широкими шагами и садится напротив малышки. — Я просто рад слышать, что ты со всеми поладила. — Да! Они все такие добрые. Братишка Юки отдал мне свою куртку и защитил грудью от аякаши; господин Дайкоку обработал мои раны, а госпожа Кофуку обняла меня и даже накрасила мои ногти! Посмотри! — она протягивает ручки и трясёт ноготками. — Миленько же? Сколько блёсток! — Да, очень красиво… — он одарил девочку тусклой улыбкой, которая сразу пропала, когда он вспомнил причину своего прихода. Он резко выдыхает и стискивает зубы. — Малышка, тот, кто ранил вас… это Отец? Пластик бутылки щёлкает, сжимаясь под её ладошками. Несколько секунд вокруг сломленных божеств лишь тишина. — Почему… — её голос дёргающийся, нервный, — почему ты спрашиваешь такое? — Потому что я знаю, что это за раны, — голос спокойный, но немного вздрагивающий. — Отец таким образом наказывал нас с Хииро, когда мы были детьми. Он использовал собак. Твои раны такие же, как… — Ты ошибаешься! — девочка вскрикивает и выскакивает из-за стола, почти проливая содержимое бутылки. В глазах Ято отпечатывается тоска, когда его взгляд встречается с разъярённым взглядом ребёнка. — Ты всё выдумал! Да ты вообще знаешь, как Отец меня любит?! Он никогда бы не наказал меня без повода! — Ты… — О-отец рассказал мне все-все свои секреты… — малышка всхлипывает. — Он рассказал о школе, о том, что у него там много друзей и даже о том, что поцеловал одну девочку, а ещё что он мечтает, чтобы я тоже была человеком и могла чувствовать всё это. Он рассказал… рассказал, как сильно расстроился, когда ты ушёл. О-он гордился тобой и очень любил – больше, чем кого-либо; он хочет, чтобы вся его семья снова была вместе, и… — она глотает воздух и сцепляет дрожащие пальчики в замок. Ято молчит и не отрывает взгляда от сестры. — Его обижает то, что ты говоришь о нём. Отец ничего со мной не делал, братишка. Честно. Он самый лучший. — Ладно, — хрипло произносит он, — я понял. ...Допустим, что Отец никогда не наказывал её, как его и Нору… Или это лишь то, во что она верит, но… — За что мне наказывать её, Ябоку? Она хороший ребёнок. Она не как ты. …это имеет малое значение, когда она уже по умолчанию поклоняется Создателю и использует слова «Отец» и «добрый» в одном предложении. Ей определённо промыли мозги. У Отца нет чувств: ему не бывает грустно, он не испытывает сочувствия, он не любит… — Он не любит тебя. …Плохо дело. Нужно перетянуть девочку на свою сторону и дать ей понять, каков Отец на самом деле. Ято хочет, чтобы у всех этих сломленных детей появилось безопасное место – дом, в котором они будут счастливы. И у него есть идеальный план.